Свободное Творчество : другие произведения.

Финал конкурса "Слон в посудной лавке"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Журнал Самиздат: Свободное Творчество. Рассказы авторов Самиздата
Конкурс. Номинация "Финал" ( список для голосования)
   Список работ-участников:
1 Маверик Д. Чайник, которого не было   20k   Оценка:6.31*6   "Рассказ" Проза
2 Ерофеев А. Жизнь длиною в восемь капель   28k   "Рассказ" Фантастика
3 Ханн Е. Когда Бог трясет тебя за плечи   30k   "Рассказ" Проза
4 Ковалевская А.В. Праздник полных тарелок   12k   Оценка:8.79*7   "Рассказ" Проза, Приключения, Юмор
5 Васильева Т.Н. Сервиз   29k   Оценка:8.53*4   "Рассказ" Мистика
6 Родин С.Е. Колыбель   19k   Оценка:7.68*4   "Рассказ" Проза
7 Ледовский В.А. С чего начинается...   19k   "Рассказ" Фантастика
8 Пантелеева И.Ю. Паганини   17k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Юмор
9 Ник Н.Н. Вамбук Давадаа   15k   "Рассказ" Проза, Сказки
10 Ефимова М. Кулинарная логика   31k   "Рассказ" Детектив
11 Харькина О.Г. И продолжился путь   17k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Проза
12 Skyattraction Кештаро   10k   "Рассказ" История, Мистика
13 Царицын В.В. Луноход или советское железо   12k   "Рассказ" Проза
14 Гарбакарай М. Алиса следует за кроликом   22k   "Рассказ" Проза
15 Шерон А. Лампа Абонды   13k   "Рассказ" Мистика
16 Сороковик А.Б. "Чингисхан"   22k   "Рассказ" Проза
17 Андрощук И.К. "Я назову ее Эвридикой"   14k   Оценка:6.00*3   "Рассказ" Фантастика, Мистика
18 Доктор З. Превышение полномочий, или пренебрежение обязанностями   21k   "Рассказ" Юмор, Сказки
19 Каменски М. Исходный код   29k   "Рассказ" Хоррор
20 Зенков А. В далеком синем море   33k   "Рассказ" Фантастика
   0x01 graphic
   1
   0x01 graphic
   Маверик Д. Чайник, которого не было   20k   Оценка:6.31*6   "Рассказ" Проза
     Если день не задался с утра - то пиши пропало. Так и пойдет наперекосяк. За что ни возьмешься, получится сплошной конфуз, и хорошо, если поблизости не окажется никого из знакомых. Перед чужими не так стыдно. Хотя городок-то маленький, все друг друга знают, если не по имени - то уж вприглядку точно, и кто тут кому чужой? Одна семья. Большая. Не то чтобы дружная, но благожелательная вполне, нормальная бюргерская семья.
     В понедельник, пятнадцатого августа, Хельга Шторх проснулась на целый час позже обычного - в половине девятого - и вместо того, чтобы встряхнуться и побежать по делам, еле-еле выползла из постели. Ноги-руки будто войлочные, мягкие и сонные, и чувство такое мерзкое, будто не из-под одеяла вылезла, а из бака с грязным бельем. В голове со вчерашнего вечера засел глупейший фантастический рассказ, который она прочла перед сном. Что в нем точно происходило, фрау Шторх поняла не до конца. Некие существа из трехмерного мира жили бок о бок с другими - из мира четырехмерного, и реальность у них была вроде бы общая, но не вполне. В рассказе объяснялось - но очень путано - почему некоторые предметы находились во всех измерениях сразу, а прочие - в каком-нибудь одном. В результате в обоих мирах царила великая неразбериха, и даже по поводу самых простых вещей герои никак не могли столковаться.
     "Очень неудобно у них там устроено, - размышляла фрау Шторх, убирая со стола остатки завтрака и собираясь в магазин. - Прямо ужасно неловко. Купишь, например, мясо к обеду - нажаришь отбивных или котлеты сделаешь, или гуляш с чесночной подливкой... А кроме тебя его никто и не укусит. Потому что четырехмерное оно, мясо это... И ладно, в кругу семьи, а если гостям такое подашь? Хозяйка-то, скажут, пустую тарелку принесла. Срам да и только".
     При мысли о подобной неудаче у нее взмокли ладони и пот крупными бисеринами выступил на лбу. Вот ведь напридумывал пустомеля-автор, что, хоть и видно с первого взгляда - что чепуха несусветная, но со второго - втягиваешься, и веришь где-то в глубине сердца и переживаешь по-настоящему. Из-за фантастической ерунды она так разволновалась, что чуть не забыла дома кошелек. Между тем, Хельге было о чем подумать, кроме четырехмерного мяса.
     Альбертик - ее покладистый, смирный Альбертик, вундеркинд и умничка - вдруг наотрез отказался ехать с родителями в отпуск. Что, мол, он там не видел, в этой Австрии, да и в его ли возрасте ходить вокруг колышка на мамином коротком поводке? Можно ведь и дома замечательно провести каникулы. С друзьями. Фрау Шторх не знала, что и делать. Обратилась за поддержкой к Фредерику, но тот пробурчал что-то вроде: "Взрослый парень, сам разберется, не век же его пасти" и уткнулся носом в руководство-по-эксплуатации-не-понятно-чего. Очки нацепил, старые, с мутными стеклами, и, навострив карандаш, принялся подчеркивать что-то в тексте, но Хельга видела, что на самом деле он не читает с карандашом в руках, а рисует на полях цветочки. Фредерик всегда прикидывался очень занятым, лишь бы ни за что не отвечать.
     Минимаркет находился через дорогу. Продукты там были слегка дороже, чем, например, в "Лидле", но Хельге он нравился. Уютный, теплый и небольшой, и товары расставлены компактно, так, что не надо целую вечность бродить вдоль стеллажей, а можно сразу взять, что хочешь. Хозяйка и ее помощница - сама любезность. Каждую покупательницу величают по имени, приветствуют, как родную - словно не в магазин ты пришла, а к ним в гости. Да так и есть. Однако на этот раз фрау Шторх заметила на кассе новую девушку и - то ли от удивления, то ли от рассеянности - сказала ей "доброе утро", хотя уже давно перевалило за полдень.
     "О, Господи, - ужаснулась Хельга, - она решит, что я сплю до двенадцати". Известно ведь,
     что чем позже встаешь, тем дольше тянется "утро". Девушка слегка улыбнулась.
     - Добрый день, фрау Шторх.
     Час от часу не легче. Во всех отношениях неловкая ситуация, когда человек тебя узнает, а ты его - нет. А впрочем... Хельгу захлестнуло мучительное чувство дежавю. Где-то она встречала эту белокурую фройляйн - плоскую, как одиннадцатилетняя девчонка, и вроде некрашеную, потому что только у природных блондинок бывает настолько бледная, тонкая кожа с мягким румянцем, и длинные пальцы, и глаза, прозрачные, как бутылочное стекло. Вся она, до кончиков ногтей, словно сделана... не из фарфора, нет, фарфор - слишком грубый материал для такого воздушного создания, а из нежной, сияющей пластмассы.
     Фрау Шторх пошла вдоль полок, собирая товары в корзину. Бутылка минеральной воды, лимонный кекс, печенье, пачка растворимого кофе, сарахная вата в коробке... Орешки, орешки не забыть, соленые, Фредерик любит к пиву. Две банки UrPils, нескисающее молоко... Мюсли - Альбертику на завтрак. Таблетки для посудомоечной машины. Что еще? Она остановилась, вспоминая. Может, стаканчики для сока купить? Под хрусталь, изящные. Гравировка - паутинная, точно иней на стекле. Да нет - ставить некуда. Хельга поджала губы и принялась выкладывать покупки на резиновую ленту кассы.
     "Как это будет? - спрашивала себя фрау Шторх. - Отпуск на двоих, как в юности...Только без романтического флера".
     Когда они с Фредериком последний раз выбирались куда-нибудь вдвоем? Вспомнить былое - приятно, вот только как же Альбертик? Один? Он ведь совсем беспомощный, кроме своей физики не смыслит ни в чем. Обед не сготовит, будет на бутербродах сидеть две недели. Язву получит. И что за друзья такие? С каких это пор друзья стали для него важнее семьи?
     - Фрау Шторх, - прервала ее раздумья пластмассовая блондинка. - А чайник?
     Она говорила с легким славянским акцентом.
     Хельга вздрогнула.
     - Что?
     - Вы не могли бы вынуть чайник, чтобы мне удобнее было пробить? Будьте так любезны. Ну, хорошо, не беспокойтесь, фрау Шторх, я сама, - девушка привстала и, наклонившись к пустой корзинке, ловко провела сканером. - Пятьдесят три евро, восемьдесят центов.
     "Боже, как много! - удивилась Хельга, лихорадочно разглядывая чек. - Ничего ж не купила..."
     - Простите, - обратилась она к симпатичной кассирше. - Вы мне тут пробили чайник за двадцать евро...
     - Да! - подхватила девушка. - Он уцененный, последний экземпляр. Смешная цена, правда? В Карштате не меньше пятидесяти стоил бы. Не какая-нибудь китайская поделка, а настоящий Вилеро-унд-Бох! Роспись - ручная, вы только посмотрите, какие краски. Горят! Вот, взгляните, эта веточка рябины, честное слово, фрау Шторх, я и вкус ощущаю, горьковатый. На листики, пожалуйста, обратите внимание. Осенний букет - так и просится в вазу, и фаянс - белый-белый. Огонь и снег. Не чайник, а жар-птица!
     - Что? - удивленно повторила фрау Шторх. - Какая птица?
     Она только-только собиралась сказать, что не покупала никакого чайника и даже не видела ни одного, но, ошеломленная потоком красочных метафор, прикусила язык.
     "Может, и правда, прихватила чего с полки, - Хельга покраснела, - по рассеянности. Может, крошечный он, сувенирный... Или упаковка другая, вот и перепутала сослепу. Мало ли..."
     Лет с четырнадцати фрау Шторх видела не очень хорошо, но стеснялась носить очки.
     Она поспешно вынула покупки из корзины и сложила в сумку, но чайника так и не обнаружила - ни большого, ни маленького, ни в упаковке, ни без.
     - Это из русского фольклора, - охотно пояснила девушка, и, поскольку Хельга не уходила, а стояла в замешательстве рядом с кассой, улыбнулась еще лучезарнее. - Да, пожалуйста? Я могу вам чем-нибудь помочь?
     - Нет-нет, спасибо, - засуетилась фрау Шторх, думая: "Да Бог с ними, с двадцатью евро, не обеднею. Как нехорошо получилось... У фройляйн, похоже, не в порядке с головой. Совсем, можно сказать, неладно. Не зря про блондинок шутки всякие шутят. Счастье, что чайник ей привидился, а не айфон последней модели. Это я дешево отделалась", - успокаивала она себя.
     Домашние дела тем и хороши, а может быть, и тем плохи, что не требуют мыслительной работы. Фрау Шторх прибиралась и готовила, а в голове царила все та же разноцветная каша:
     двадцать евро, фантастический рассказ, призрачный чайник... почему-то захотелось его увидеть - расписной, из снежно-белого фаянса, в осенних листьях и рябиновых ягодах. Красиво, наверное. Уникальная вещица. Хельга вдруг почувствовала себя девчонкой, шести- или семилетней, на веранде за накрытым столом. Нахлынули воспоминания... Бабушка - почти молодая, со строгим седым пучком и в льняном платье стиля "ландхауз". На вышитой скатерти расставлены чашки, колотый сахар на блюдечке, ваза с конфетами. И - он, герой трапезы, жаркий, пузатый, укутанный полотенцем. Заварочный чайник, полный крепкого темно-янтарного напитка. Семья в сборе: мать, сестра, братья-двойняшки. В кресле-качалке - отец, ноги закутаны одеялом. Он уже тогда ходил с палочкой и все время мерз. Одну заварку не пьют, слишком горькая, и бабушка дает чаю настояться, а потом разливает понемногу - на треть чашки, чтобы после долить кипятком. В каждую чашку полагалось положить смородиновый лист, для аромата. Хельга вздохнула. В семье Шторхов чай не пили - только кофе, да и тот на бегу и на весу. Вышитая скатерть, жар под полотенцем, запах смородинового листа - все это осталось в далеком детстве. И, казалось бы, что мешает - купить конфет, чайник, заварку, вскипятить воду и накрыть стол на троих, а можно и свекра со свекровью позвать, друзей, Хельгиных братьев или сестру. Так легко, вроде бы, а руки не доходят, и все уже не то, не так, как было раньше...
     К обеду пришел из университета Альбертик. Фрау Шторх слышала из кухни, как сын возится в прихожей, снимает обувь, в тапочках шлепает через гостиную... Усталый и как никогда близорукий - после яркого дневного света, идет угрюмо, на ходу протирая салфеткой очки. Вернее, нет, застывает, как соляной столб, и с шумом втягивает в себя воздух, так, что получается нечто среднее между "Вау!" и "Ух!" - вздох удивления и восхищения.
     - Альберт? - фрау Шторх выронила от неожиданности кухонное полотенце и поспешила в комнату. - Что случилось?
     - Мама, это где же ты красоту такую купила? Ух, здорово!
     - Где? Что? - растерялась она.
     Хельга никак не могла взять в толк, на что глядит сын. Альберт стоял у буфета и придирчиво рассматривал пустое место рядом с фарфоровым олененком.
     - Да чайник, мам. Шикарный просто, будто из музея. Эксклюзив, ага! Дорогой, наверное?
     - Двадцать евро, - машинально ответила Хельга. - Он уцененный был.
     - Молодец! - похвалил Альберт. - Умеешь ты в любой куче хлама отыскать - вещь. Причем именно то, что нужно. Знаешь, мы с ребятами, бывает, в паузу чай в столовой заказываем, черный, и вкусно так, особенно, если сахара три ложки с горкой положить... Я все мечтаю, хорошо бы дома чаепитие устроить. А ты - как угадала...
     Довольный, он проследовал в ванную - мыть руки.
     Фрау Шторх недоверчиво ощупала гладкую полку буфета. Подвинула олененка и ладонью смахнула пыль. Ничего. Она приняла бы историю за шутку, если бы не знала, что Альбертик никогда не шутит. Он и маленький-то неулыбчивым был. Стоял - вспоминала Хельга - в кроватке: зубы стиснуты, глаза грустные, большие, черные, как спелые маслины. В сердце смотрят. Жидкие брови сведены буквой "v". Кулачки побелели от непонятного усилия. Ни обычного младенческого гуканья, ничего - знай себе сопит. Фредерик беспокоился: у парнишки, мол, болит что-то. А может, у него нетипичный паралич лицевых мышц, губы не растягиваются, но Хельга верила, что с сыном все в порядке. Просто у мальчика такой серьезный взгляд на мир.
     Вот и сейчас: если Альберт говорит, что чайник удивительно красив, значит, он удивительно красив. Другого не дано. А если для Хельги полка пуста, то проблема в полке, или в самой Хельге, или в несовместимости четырехмерной картинки с трехмерной, или в чем угодно, а никак не в Альбертике.
     Фрау Шторх еще раз беспомощно изучила буфет и все, что находилось в нем, на нем и рядом с ним, а особенно тщательно - злополучную открытую витрину, и заторопилась на кухню. Обед остывал.
     Так бы казус и позабылся за повседневными хлопотами, но на следующий день Альбертик принес неказистого вида том: "Канон чая" некоего Лу и пачку заварки.
     - Черный цейлонский! - объявил гордо.
     - Кто? - испугалась фрау Шторх.
     - Чай цейлонский. А книга - старинная. Перевод с китайского, в универе, на развале нашел. Оказывается, это целая философия, как сорт подбирать, как заваривать... Напиток, как объект духовной практики. Лу Юй так и пишет: если регулярно пить чай - окрылишься. Очень интересно.
     Хельга виновато взяла книжку, полистала... Очарованием тайны пахнуло с желтоватых, ломких страниц. Словно понимал этот - будь он неладен - Лу Юй, отчего одним достается расписной чайник, а другим - пустая витрина. Карма, будь она неладна. Грехи прошлых жизней гирями висят на крыльях, тянут вниз. Искажают зрение - и не заглянуть за черту, не подпрыгнуть выше головы. Завеса непроницаема, сколько ни пей чаю. Хоть ведрами.
     "А может, все дело в возрасте? - грустно думала фрау Шторх. - Мы не видим того, что видят наши дети. Известно ведь, например, что подростки слышат звуки высокой частоты, а взрослые эту способность теряют? С возрастом часть души слепнет и глохнет".
     Если бы взгляд мог прожигать дырки, буфет в гостиной Шторхов уже через неделю стал бы дырявым, как решето. Олененка Хельга переселила на этажерку в передней - где он, сказать по правде, очень неплохо смотрелся - и каждый день полировала тряпочкой осиротевшую полку. И вглядывалась, вглядывалась до жжения в зрачках... до мягкого тумана перед глазами, золотистого тумана, в котором, словно искры в дыму, вспыхивали - то серебряная змейка, то изящная ручка из белого фаянса, то лист, то алая рябиновая ягода.
     "Вот же он, вот!" - бормотала себе под нос Хельга, щупая воздух, и пальцы ее натыкались на что-то гладкое, неуловимое, холодное и текучее, как янтарь.
     Фредерика пытала: мол, как тебе мое новое приобретение, но тот лишь мычал в ответ:
     - Да... очень... очень да, - что в переводе на человеческий язык означало: "Отстань, Хельга, со своими кухонными делами!". Фрау Шторх так и не поняла, в какой реальности живет ее муж - в ее или в Альбертиковой.
     Злополучный "Трактат" пылился на телевизионной тумбочке вместе с Хельгиными кулинарными журналами и телефонными справочниками. Шторх-младший быстро потерял к нему интерес да и про чаепитие не вспоминал. Не до того ему было: домой возвращался все позже и позже. Лабораторные, семинары какие-то вечерние, коллоквиумы... Хельга волновалась, конечно. Совсем замучили ребенка, но, главное - мальчику наука в радость. Приходит из университета - глаза блестят. За ужином бутерброд мимо рта проносит, до того погружен в свои мысли.
     Фрау Шторх гордилась сыном и, мечтая стать хоть в чем-то достойной его, прилежно медитировала на призрак чайника. То прищурится, то взглянет под необычным углом... Туман клубился, дразнил, обретал звонкую, белоснежную плоть. Казалось бы, да ну его совсем. Хельге сто лет в обед никакой чайник не нужен. Сопричастности к внутреннему миру Альбертика - вот чего ей хотелось. В его измерении - хоть недолго погостить. Невидимый предмет был ценен для Хельги не сам по себе, а как заветный ключ из сказки, открывающий двери в неведомое, в некую параллельную явь.
     Он проявился - буднично, как будто не одну неделю простоял на буфетной полке, ожидая, когда хозяйка, наконец, обратит на него внимание. Запылиться - и то успел. Чета Шторхов как раз собиралась в отпуск, и Хельга паковала дорожную сумку. Как челнок, сновала туда-сюда по квартире, подбирая то одно, то другое, вошла в гостиную - и обомлела. Так вот, оказывается, какое чудо она купила в минимаркете за двадцать евро! Фрау Шторх приблизилась, затаив дыхание, осторожно, словно боялась, что оно исчезнет. Погладила носик, смахнула махровый налет с крышечки. И как люди делают такое? Щекастый, яркий и одновременно утонченный, блестящий плавными изгибами. Словно его не человек тонкой кисточкой, а сама осень расписала щедро. Не бабье лето с его легкомысленными красками, а поздняя осень - стылыми газонами хрустящая, потому что только после заморозков так полыхают рябиновые кисти, такой болезненно-хрупкой становится листва...
     Весь отпуск Хельгу не покидало возвышенно-просветленное настроение, словно к чему-то волшебному она прикоснулась. Глядя на жену, и Фредерик взбодрился. Альбертик, слава
     Богу, не спалил квартиру и не умер с голоду, а сразу же по приезде родителей огорошил их новостью: завтра-де он представит им свою невесту.
     "Ну вот, - печально подумала Хельга. - Когда-то это должно было случиться. Мальчик уже совсем большой". Конечно, сорок раз передумают, дети еще... Если только его подруга - не взрослая. При мысли о подобной возможности фрау Шторх почувствовала, что волосы у нее на голове встают дыбом, как шерсть у волчицы.
     К счастью подруга сына - у Хельги язык не поворачивался назвать ее невестой, глупость, какая же глупость в их возрасте! - оказалась ровесницей Альбертика. Студентка, желторотая, как и ее новоявленный жених. Девушка шагнула на порог, улыбнулась пласстмассово - и Хельга узнала белокурую кассиршу из минимаркета.
     - Мама, познакомься, это Вероника, - торжественно произнес Альбертик.
     Фрау Шторх недоверчиво пожала узкую кукольную руку.
     - Очень рада. А я вас помню, вы подрабатывали в магазине через дорогу от нас и продали мне, - она кивнула в сторону буфета, - вот этот чайник. Я им очень довольна, - добавила, желая сделать девушке приятное.
     Вероника смутилась - как обыкновенно смущаются блондинки, вспыхнув не только щеками, но и лбом, и шеей, и даже мочками ушей.
     - Альберт, но... - она растерянно оглянулась, - ты говорил, что твоя мама... э... Фрау Шторх! - вдруг заявила она решительно. - Пожалуйста, извините меня.
     Хельга ничего не понимала.
     - За что извинить?
     - Мам, ну... - пробасил Альбертик. Он хоть и выглядел спокойным, изо всех сил тер очки и моргал подслеповато, - что ж мы в дверях-то топчемся... Ника, проходи. Мам, понимаешь, Вероника учится на психологии, на втором курсе, и ей задали сделать что-то вроде исследования на тему фиктивного маркетинга... Ну, как бы продать кому-то воображаемый товар...
     - Ты обещал, что все объяснишь маме!
     - Я считал, что тут и так все ясно, - пожал плечами Альберт. - Да, мам? - он пытался заглянуть Хельге в глаза.
     - И подопытным кроликом выбрали меня? - Хельга не знала, сердиться или обратить все в шутку. С полки ей лукаво подмигивал крутобокий, расписной... - Но, погодите, а почему воображаемый? Вот же он, чайник, настоящий.
     - Где?
     - Да вот.
     Повисла тревожная тишина.
     - Мам, ты хорошо себя чувствуешь? - робко спросил Альбертик.
     - Фрау Шторх?
     Хельга провела кончиками пальцев по холодному фаянсу. Настоящий. Постучала ногтем по крышке, сморгнула - и... засмеялась.
     - Ну, мам, ты даешь! Мы уж думали, ты серьезно.
     - Один-один, фрау Шторх!
     - Вероника, что вы с ним сделали? - воскликнула Хельга.
     Альбертик улыбался.
     А потом они - все вместе - сели ужинать. Фрау Шторх расставила чашки, нарезала тонкими ломтиками лимонный пирог. Фредерик надел по случаю галстук и лаковые туфли взамен старых шлепанцев. Чайник Хельга сполоснула кипятком, как учил мудрый Лу, насыпала "черный цейлонский" и залила до краев. Закрыла крышечку, а после - трижды обернула теплой шалью. Так что был он или не было его - но чай в нем заварился отлично.
     
      ? Copyright: Джон Маверик, 2013
   0x01 graphic
   2
   0x01 graphic
   Ерофеев А. Жизнь длиною в восемь капель   28k   "Рассказ" Фантастика
  
      На дерьмо, вот на что это было похоже! На большую чертову кучу дерьма!
      Джон Мэйнстон в сердцах замахнулся. Кипевшая у него внутри злость требовала немедленного выхода. Ему хотелось что-нибудь расколотить, разбить, растерзать. Да вот хотя бы эту проклятую камеру. Опрокинуть ее на пол и топтать, топтать, умерщвляя каждую деталь по отдельности и весь адов механизм в целом. Джон Мэйнстон изо всех сил замахнулся.
      Нет, на самом деле он не был ни вандалом, ни сумасшедшим. И уж тем более не относился к категории людей, которые считают грубую силу главным аргументом в любом споре. Однако бывают такие ситуации, когда даже самый отчаянный пацифист готов схватиться за оружие. Сейчас был как раз такой случай.
      Джон Мэйнстон замахнулся. При этом он невольно зажмурился. Это вышло непроизвольно, само собой и объяснялось ничем иным, как простым недостатком опыта. Конечно, ведь Джон Мэйнстон был всего лишь университетским профессором, а не искушенным правительственным агентом или же источающим пороховую вонь военным. Тихим ученым мужем, посвятившим жизнь физическим опытам и написанию научных статей - вот кем он был. Поэтому вполне простительно, что он закрыл глаза. Но вот незадача, это рефлекторное движение повлекло за собой секундную паузу, маленькую заминку, за которую тут же зацепился мозг ученого. Короткого мига хватило, чтобы разум возобладал над эмоциями, а великолепный по красоте замах так и остался всего-навсего замахом. Потенциальная энергия так и не превратилась во всесокрушающую кинетическую, а попросту растворилась в окружающем пространстве, уйдя большей частью на нагрев воздуха. Джон уронил руку и вместо того, чтобы разорвать ненавистную камеру в клочья, лишь пожевал губами и с досадой плюнул, удачно попав при этом ей на объектив. Слюна тонким ручейком соскользнула вниз, мутной слезой упала на пол. Однако камера никак не отреагировала на нанесенное ей оскорбление. Все так же невозмутимо она продолжала смотреть прямо в глаза человеку, будто бросала ему вызов: кто кого переглядит?
      Первым не выдержал профессор. Чуть слышно чертыхнувшись, отвел взгляд. И сразу как-то сник. Плечи его опустились, будто бы придавленные непомерной величины грузом. Лицо посерело, отчего еще заметнее стали капельки пота, покрывающие высокий, в глубоких морщинах лоб. Потом он медленно развернулся и, сгорбившись, по-старчески подволакивая ноги, побрел к выходу из лаборатории. Он снова проиграл. В который уже по счету раз?..
      Зайдя в свой кабинет, расположенный на третьем уровне здания Парнелла в кампусе Сент-Лючия Квинслендского университета, профессор физики Джон Мэйнстон вместо того, чтобы как обычно сесть за рабочий стол, подошел к окну. Последний день весны радовал глаз незамутненным аквамарином неба и ослепительным солнцем. Погода стояла отличная. Это в немалой степени способствовало тому, что зеленая лужайка, раскинувшаяся прямо перед зданием песчаникового* университета, была наводнена студентами. Молодые люди группами и поодиночке сидели и даже полулежали на траве, при этом что-то бурно обсуждая между собой. "Что-то, наверняка связанное с квантовой физикой", - так думал профессор, глядя из окна своего рабочего кабинета на их улыбчивые лица и стройные фигуры. "Возможно постулаты теории относительности или даже теории струн!", - размышлял он. Конечно, ведь о чем еще можно разговаривать в столь юном возрасте кроме как о теории струн?
      А ведь он и сам когда-то был точно таким же: молодым, голодным до научных споров студиозусом. Когда-то давно. Жизнь тогда представлялась как нечто безграничное и бесконечно прекрасное. Непознанное. В жилах кипела страсть. Вирус исследования сидел в крови, заставляя ее быстрее течь по жилам, не спать ночами и до хрипоты отстаивать свою точку зрения перед маститыми преподавателями. Когда-то... Джон Мэйнстон печально улыбнулся: хорошее было время! Славное!
      Времени, вот чего у него практически не осталось. Профессор оторвался от пейзажа за окном и взглянул на часы. Стрелки показывали половину одиннадцатого дня. Значит, сейчас улицы Брисбена должны быть полупусты, автомобильное движение рабочее. Найти более подходящий момент будет трудно. Профессор снова бросил взгляд за окно, чтобы еще раз полюбоваться царившей там идиллией, а потом решительно развернулся и уверенным шагом вышел из кабинета.
      Через несколько минут он вернулся, неся в руках небольшую пластиковую коробку ядовитого оранжевого цвета с торчащими из нее проводами. Аккуратно поставив ее на стол, он осторожно распутал провода, отделив их один от другого. Затем вернулся к входной двери и убедился, что та не заперта. Возвратившись к столу, достал из кармана сотовый телефон и положил его рядом с оранжевой коробкой. Чуть погодя к телефону присоединились наручные часы с гравировкой ("Любимому мужу! Искренно и верно!"), обручальное кольцо, кожаная книжица портмоне, очки в роговой оправе и пластинка бейджика. Проделав эти нехитрые манипуляции, Джон Мэйнстон снова подошел к окну и задвинул жалюзи. То, что он собирался сделать дальше, не предназначалось для чужих глаз.
      Как только комната избавилась от яркого солнечного света, профессор физики Квинслендского университета развязал галстук, снял и бережно повесил его на спинку кресла. Следом стянул пиджак и рубашку. Все это он проделал абсолютно спокойно, без какой-либо спешки либо суеты. Наоборот, настолько уверенно, словно следовал некоему плану. Возможно не самому лучшему, может статься даже безумному, но все-таки плану.
      Оставшись в одних брюках, он уселся в кресло и взял в руки телефон. Набрал трехзначный номер. После гудка служба Triple Zero отозвалась приятным женским голосом диспетчера: "Служба спасения. Вам требуется помощь?..". Бросил в трубку короткое: "Поражение электрическим током. Отсутствие дыхания. Остановка сердца". Не дожидаясь ответной реакции, продиктовал адрес и тут же нажал кнопку отбоя. Все, дороги назад больше не было.
      Совсем некстати пришла мысль: "А все ли верно он рассчитал? Все ли правильно сделал? Ведь мог же он что-то упустить из вида? Мог?.. И что тогда... конец?". Он вдруг засомневался в себе. Страх холодными пальцами защекотал желудок. "Неужели, правда, конец?..". Усилием воли отогнав эту мысль, заставил себя вообще не думать. На панику сейчас просто не было времени. Собственно его вообще уже не было. В запасе оставалось максимум минут десять, не больше, а значит, следовало поторопиться.
      Джон Мэйнстон снял крышку с телефона и достал аккумулятор. Немного повозившись, вытащил Sim-карту. Повертел кусочек пластика в пальцах и решительно сунул его в рот. Перекатил под язык, морщась от резкого металлического вкуса. Затем потянулся и нажал кнопку включения на оранжевой пластиковой коробке. Портативный автоматический дефибриллятор сразу ожил, подмигнул жидкокристаллическим экраном. Через секунду на нем появилась надпись: "Подсоедините электроды". Профессор взял провода. Одну присоску приклеил под левый сосок. Вторую, с надписью "Ключица", поднатужившись, оторвал. В стороны брызнули ошметки резиновой кожи. Покалеченный провод предстал перед ним переплетением обнаженных медных жил. Ученый заплел их в косичку, которую взял в рот, прикусил зубами. Аппарат басовито загудел и выдал новую надпись: "Не касайтесь пациента! Идет анализ ритма!". Еще немного подумал и обновил текст: "Обнаружена фибрилляция. Требуется разряд. Не касайтесь пациента. Происходит накопление энергии". После дефибриллятор загудел чуть сильнее, а через несколько секунд подтвердил готовность к работе: "Всем отойти от пациента! Нажать кнопку "Разряд!".
      Джон Мэйнстон осторожно коснулся кнопки. В голове снова проскользнула мысль: "А что если ошибся? Что тогда?..". Время покажет, решил он и решительно утопил кнопку.
     
      *****
     
      В качестве главного блюда здесь подавали холодный полумрак, густо приправленный ароматами озона, разомлевшего от высокой температуры пластика, подкопченой резины, упаковочной бумаги и еще чего-то едва уловимого, вкусно-сладкого. Кажется, так пахли самодельные леденцы из жженого сахара, которыми в детстве кормила его мама. Запах из далекого прошлого. Хотя... вполне возможно, что ему померещилось.
      Дверь, возле которой он стоял, несла на себе вывеску, на ней большими буквами значилось: "ТЕХНИЧЕСКИЙ ЭТАЖ". Джон Мэйнстон взялся за ручку и осторожно потянул дверь на себя. Та без особых возражений подчинилась. Прямо за ней профессор увидел широкий коридор, стены и потолок которого светились мягким, ненавязчивым светом, а пол застилал ковер ядовито оранжевого цвета. Запах леденцов стал еще более отчетливым.
      Секунду помедлив, ученый шагнул в коридор. Дверь за ним тут же захлопнулась, отрезав его от сумрака лестничного пролета и возможности выбора: пойти дальше или вернуться. Теперь не оставалось ничего иного, как просто идти вперед. Ну не стоять же, в самом деле, на месте, это было бы уж совсем глупо. Потому профессор отбросил последние сомнения, глубоко вдохнул чудесную смесь ароматов, в которой все четче ощущалась карамельная нотка, и пошел навстречу неизвестности.
      Сто шагов спустя он оказался еще перед одной дверью. Точной копией первой с той лишь разницей, что табличка на этой была чуть меньше. И слово на ней было всего одно: "ТЕХНИК". Профессор громко постучался, однако ответа не последовало. Выждав какое-то время он постучал снова, но и на этот раз не получил разрешения войти. Тогда профессор взял и просто толкнул дверь. Та безропотно отворилась, открывая путь в просторное помещение. Ученый решительно переступил порог.
      Хозяин кабинета сидел за большим письменным столом с установленным на нем компьютерным монитором и сквозь невообразимо толстые линзы очков внимательно изучал клавиатуру. Руки его были сжаты в кулаки с выставленными вперед указательными пальцами, которыми он старательно тыкал в клавиши с частотой примерно два тыка в минуту. Сделав очередные два, Техник поднимал голову и пристально вглядывался в экран. После удовлетворенно хмыкал, брал из стоящей тут же коробочки с монпансье конфету (вот откуда приятный запах!) и снова погружался в изучение клавиатуры. На вошедшего он не обратил ни малейшего внимания. Кажется, вообще его не заметил.
      Джон Мэйнстон тихо кашлянул, стараясь привлечь внимание Техника. Не сразу, но с третьей попытки ему это удалось. Тот оторвался от работы и сфокусировал свои линзы на госте. Так он как нельзя больше походил на Хьюберта Фарнсворта, полубезумного ученого из любимой Джоном "Футурамы". Походил настолько, что профессор мог бы побиться об заклад на что угодно, что на ногах у Техника сейчас надеты светло-зеленые тапочки.
      - Привет! - Джон решил поздороваться первым.
      - А, ты уже здесь?! - Техник пропустил его приветствие мимо ушей. - Заходи-заходи, располагайся. Леденец?..
      - Нет, спасибо, - ученый вежливо отказался.
      - Вот и зря, - Техник неодобрительно покачал линзами туда-сюда и отправил очередную порцию сладостей прямиком себе в рот, - ты таких вкусных точно не пробовал.
      Джон только пожал плечами, начинать разговор со спора ему не хотелось.
      - Давненько ко мне гости не заглядывали, давненько, - тем временем продолжил Техник. - Напрямик все норовят. Через парадное крыльцо, так сказать. А ты, смотрю, решил с черного хода зайти? Что, так сильно приспичило?
      - Да уж, - Джон не нашел что возразить.
      - Со всеми бывает, - согласился хозяин кабинета. - Не все, правда, умудряются ко мне попасть. Да что там - мало кто может, а тебе вот удалось. Молодец, с карточкой телефонной отлично придумал. С крестиком во рту на этот этаж уж точно не попасть. Сам догадался или подсказал кто?
      - Сам.
      - Говорю же - молодец! И с аппаратом этим, как бишь его?.. дефе... дефибря... тьфу ты, в общем, тоже хорошо сработал. Не люблю, знаешь, когда вены там вскрывают или из окон сигают. Брр. Не люблю.
      Джон Мэйнстон согласно кивнул.
      - Ну, ладно, что мы все об одном? Давай, лучше рассказывай, с чем пожаловал?
      - А вы разве не?.. - удивился Джон.
      - Знаю?.. Нет, конечно. Это Ему все знать положено, - Техник ткнул пальцем в потолок, - а мы так, исполнители. За жизнью людей не следим, уж извини. Наше дело маленькое - за местной техникой приглядывать. Ремонт там, профилактика, чтобы, значит, чего из строя не вышло.
      - Боюсь, это займет какое-то время, - смутился профессор, не ожидавший такого поворота событий.
      - А ты разве куда-то торопишься?.. Да за тобой еще даже бригада не приехала, - Техник перенацелил свои окуляры обратно в монитор, щелкнул клавишей. - Точно. До сих пор плетутся по Кармоди-роуд. Так что времени у нас с тобой полно, - он снова выжидательно уставился на гостя.
      Ученый физик Джон Мэйнстон, чье бездыханное тело сейчас лежало в собственном кабинете в ожидании приезда медиков, посмотрел на Техника, потом тяжело вздохнул и начал говорить. Слова давались ему с трудом. И дело даже не в том, что он не знал, что сказать, напротив. Просто что-то ему мешало. Что-то во рту. Что-то маленькое, миниатюрное даже, но с неприятным металлическим вкусом, оно нарушало четкость речи и дико раздражало профессора. Беда в том, что как ни старался, он не мог от этого избавиться. Приходилось терпеть. Джон Мэйнстон еще раз тяжело вздохнул.
      - Я уже не молод, - начал он свой рассказ, - мне скоро шестьдесят шесть, но началось все это еще раньше, до моего рождения. Точнее - в тысяча девятьсот двадцать седьмом году, когда Томас Парнелл, тогда профессор физики в университете Квинсленда, решил показать своим студентам, что вполне обыденные материалы могут обладать совершенно удивительными свойствами. Для этого он взял обычный для того времени кусок искусственного битума или проще говоря смолы, расплавил его и залил в стеклянную воронку с закрытым нижним концом.
      - Кусок обычной смолы? - переспросил Техник.
      - Самой обычной, - подтвердил профессор. - В те годы ее активно использовали для обработки днищ лодок.
      - Ясно. И что было дальше?
      - Дальше?.. Три года ушло на то, чтобы смола остыла и снова превратилась в твердый кусок пека. Только после этого Парнелл снял заглушку с воронки.
      - И?.. - линзы Техника заинтересованно блеснули.
      - Первые восемь лет ничего не происходило, зато потом... - Джон выдержал театральную паузу, - на дно стеклянного стакана, установленного под воронкой, упала капля смолы.
      - Капля? - Техник удивленно вздернул брови. - Надо же!
      - Точно так, - кивнул Джон. - Каких-то восемь лет и каменной твердости смола дала каплю. Первую каплю. Хотя и ее одной оказалось достаточно, чтобы считать эксперимент удачным. Эксперимент, которым Парнелл хотел показать, что некоторые тела, которые представляются нам твердыми, в действительности являются жидкостями, но только очень вязкими.
      - Даю голову на отсеченье ему это удалось, - восторженно хлопнул в ладоши Техник.
      - Да. Однако на этом он решил не останавливаться, а продолжить опыт.
      - То есть была и вторая капля?
      Джон Мэйнстон кивнул: - И вторая, и третья, и даже четвертая.
      - С разницей в восемь лет? - логично предположил Техник.
      - Плюс, минус.
      - Не быстро, - покачал головой Техник и потянулся к коробочке с карамельками.
      Профессор, которого продолжал преследовать странный металлический привкус во рту, спросил: - Можно?
      - Конечно, - Техник передвинул леденцы по направлению к гостю.
      Конфеты оказались и вправду волшебными. Попробовав одну, Джон Мэйнстон вдруг перенеся обратно в детство, на мгновение снова став маленьким мальчиком. Они с мамой вновь сидели на веранде их дома. Теплый ветерок играл волосами. Воскресный вечер пел многоголосьем цикад. А они, как когда-то бывало, пили чай без сахара, заедая его самодельными ландринами. На душе было хорошо и спокойно.
      - И какая во всем этом твоя роль? - голос Техника вырвал Джона из его грез. Ученый моргнул, гоня прочь наваждение. Для надежности проглотил леденец.
      - Я начал свою работу в университете в тысяча девятьсот шестьдесят первом. Надо сказать, что к тому времени все уже давным-давно позабыли об эксперименте Парнелла. Да и я надо признаться ничего о нем не слышал. Представьте же себе мое удивление, когда уже на второй день работы в одном из шкафов в лаборатории, к которой меня приставили, я обнаружил немудреную установку: стеклянный колпак под которым пряталась стеклянная же воронка с пеком и стакан с несколькими каплями дегтя на дне. Эксперимент продолжался, он и не думал заканчиваться. Меня так это впечатлило, что я взял на себя заботу о нем. И вот уже почти сорок лет являюсь его хранителем.
      - Поразительно, - Техник от волнения даже привстал на месте. - И что, смола так и продолжает вытекать?
      - Да, вчера упала очередная капля.
      - И ты это видел?.. Видел, как она упала?..
      Профессор ничего не ответил.
      - Подожди, - не поверил Техник, - шутишь?.. нет?.. правда, не видел? Да быть того не может.
      Джон только пожал плечами.
      Техник взволнованно снял очки и положил их на стол. Близоруко посмотрел на профессора. Глаза у Техника оказались небесно-голубые и совсем-совсем не старые. Наоборот, было в них что-то мальчишеское, задорное. Потом снова надел очки, спрятавшись за их толстыми линзами.
      - А раньше?.. Что вообще никогда?
      - Четвертая капля упала почти через год после того, как я нашел установку. В шестьдесят втором. Тогда я был слишком юн, неопытен и просто не придал этому большого значения, считая, что у меня впереди еще куча времени. Следующая оторвалась, как ей и положено, через восемь лет, в семидесятом. Помню, я просидел все выходные, наблюдая за уже полностью сформированной каплей. Но она упала как раз тогда, когда я, совершенно вымотанный, ушел домой отдохнуть.
      - Шестая? - Техник только что не подпрыгивал на стуле от нетерпения.
      - В семьдесят девятом. Выскочил на пять минут выпить чашку чая.
      - Седьмая?
      - Восемьдесят восьмой. Грипп. Неделю провалялся с температурой под сорок.
      - Не может быть.
      - Может, - грустно усмехнулся профессор. - Тогда же, в восемьдесят восьмом, условия опыта немного изменились. В лаборатории установили кондиционеры, из-за чего поменялся температурный режим. Капли стали падать реже. Примерно раз в двенадцать лет.
      - Значит, - Техник произвел в уме несложные вычисления, - вчера была восьмая?
      - Восьмая, - эхом повторил профессор.
      - И что на этот раз?
      - Командировка, - Джон Мэйнстон печально улыбнулся. - В Лондон. Нельзя было отменить. Но я подстраховался. Зная, что могу пропустить самый важный момент в жизни, распорядился поставить возле установки камеру, чтобы она фиксировала все происходящее.
      - И?..
      - Не вышло. Ночью разразился тропический шторм. Электричество вырубило во всем здании. А аккумулятор оказался слабым, его мощности попросту не хватило, камера отключилась, - ученый беспомощно развел руки. - Я узнал об этом только сегодня утром, когда вернулся.
      - И после этого сразу ко мне?
      - Да, а что оставалось? Мне уже почти шестьдесят шесть, боюсь, до следующей капли я просто не доживу.
      - Двенадцать лет? - уточнил Техник.
      - Да.
      - Теперь ясно зачем ты здесь, - откинувшись на спинку кресла, Техник задумчиво сложил на груди руки. - Хочешь отсрочку?
      - Да, - просто ответил Джон Мэйнстон.
      - Почему тогда пришел ко мне, а не сразу к Нему? Напрямую было бы проще.
      - Вы Его лучше знаете, - ученый ушел от прямого ответа. - Скажите, станет Он слушать того, кто наложил на себя руки?.. А выполнять просьбу самоубийцы?
      - Ты прав, - кажется, Техник окончательно справился с волнением. По крайней мере, выглядел он сейчас очень спокойным, более того - деловым. - Но ведь Он все равно узнает об этом разговоре.
      - Пусть так, вот только будет это уже после того, как мы договоримся, - во взгляде ученого читался вызов.
      - А ты молодец, - похвалил его тот, - не робеешь.
      - Мне терять нечего.
      - Ну да, ну да, - согласился Техник. - Терять тебе действительно нечего, в отличие от меня. Ну да сейчас не об этом, верно? Значит, насколько я понял, ты просишь дать тебе еще двенадцать лет жизни, так?
      - Точно.
      - А с чего ты вообще решил, что это в моих силах?
      - Видел табличку.
      - Какую табличку? - не понял Техник.
      - На двери висит, там, - профессор ткнул пальцем куда-то себе за спину.
      - Правда? - Техник сделал удивленное лицо. - И что на ней?
      - Написано: "ТЕХНИК"!
      - Ха-ха-ха! - хозяин кабинета расхохотался. - Это ты хорошо подметил. ТЕХНИК! Ха-ха-ха! Я ведь ее сам туда повесил, ха-ха-ха!
      Потом он вдруг резко снова стал серьезным: - Ты прав, я многое могу. Пусть не вмешиваюсь, но могу многое, почти все. В моей власти дать тебе то, что ты просишь, вот только... - он помедлил, - раз уж ты все просчитал, скажи, зачем мне это?
      - Я отработаю.
      - Отработаешь? - переспросил Техник. - Отработаешь, значит? Что ж, давай посмотрим, - он снова уткнулся в свой компьютер. Выставил вперед указательный палец и ткнул им по очереди в несколько кнопок. - Да, работа есть. Помощник мне нужен. А то знаешь со всей этой новой техникой, компьютеры там всякие, программы. Ничего не успеваю. Грамотный нужен.
      - Я отработаю, - упрямо повторил профессор.
      - Считаешь себя грамотным?
      - Да, - кивнул Джон.
      - Ладно, спорить не буду. Давай тогда посчитаем: по нынешнему курсу, а он сегодня щадящий - один к десяти, двенадцать там приравнивается к ста двадцати тут. Как тебе такая арифметика?
      - Тринадцать!
      - Что? - опешил Техник.
      - Тринадцать там, - с нажимом сказал ученый.
      - Зачем?
      - На всякий случай.
      - А ты умеешь торговаться, - неожиданно развеселился хозяин кабинета. - Ладно, пускай будет по-твоему - тринадцать. Я сегодня какой-то особенно добрый. И здесь пусть сто двадцать остается. Скидка. Ну как, согласен?
      Вместо ответа Джон Мэйнстон протянул руку. Техник скрепил договор рукопожатием. Чуть придержал руку: - Ты и вправду так хочешь увидеть эту каплю?
      - Да! - глядя прямо в наставленные на него линзы, искренне ответил профессор.
      - Но ведь это всего лишь капля смолы, зачем?
      - В ней вся моя жизнь. Для меня это не просто эксперимент, это... - Джон замялся, подбирая нужное слово, - своего рода религия. Она напоминает мне о скоротечности времени. Течение времени, оно... незаметно, но стоит моргнуть - и ты упустишь его.
      - Красиво, - Техник выпустил руку гостя.
      - А еще это символ. Символ неспешности и постоянства науки в том сумасшедшем мире, в котором все мы живем.
      - Действительно красиво, - задумчиво протянул Техник. - И важно для тебя, теперь я это вижу. Хорошо, сделаю, как ты просишь, а после возьму тебя на работу. Да, кстати, на оплату не надейся, хотя... - тут он хитро улыбнулся, - можешь рассчитывать на леденцы. Ну а теперь извини, тебе уже пора.
      - Обратно?
      - Да.
      - И как это будет? - поинтересовался Джон Мэйнстон.
      - Очень просто. Сейчас ты встанешь и пойдешь на выход.
      - Это где?
      - Не поверишь, ровно там же где и вход. И советую поторопиться, потому что за тобой уже приехали.
      Джон Мэйнстон послушно встал и пошел к двери. Открыв ее, обернулся: - До свида... - начал было он, но Техник резко его оборвал: - Не-не-не. Прощаться не будем. Скоро ведь все равно увидимся, - блеснул он линзами. - И помни - ты сам этого захотел!
      И снова профессор поймал себя на мысли, что видит перед собой зловещего Хьюберта Фарнсворта. Однако Техник был прав: он действительно сам этого захотел. Поэтому ученый просто кивнул и, не прощаясь, вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь.
     
      *****
     
      Работа службы спасения города Брисбена отлажена настолько, что даст сто очков вперед даже часовому механизму швейцарских часов марки Breguet. К тому же работа эта очень щедро оплачивается. По совокупности этих причин вызов, поступивший на номер Triple Zero в 10:42 местного времени, двадцать девятого ноября двухтысячного года был отработан со всей оперативностью и тщательностью, на которую только была способна данная служба. Уже через восемь минут после телефонного звонка бригада медиков находилась в помещении, расположенном на третьем уровне здания Парнелла в кампусе Сент-Лючия Квинслендского университета. Во многом благодаря этому, а также профессионализму врачей профессора физики Джона Мэйнстона, находящегося к тому времени в состоянии клинической смерти, удалось спасти. Его вытащили буквально с того света. Вытащили и заставили жить.
      Еще месяц после этого профессор находился в больнице под пристальным медицинским присмотром. Он быстро шел на поправку и уже к концу пятой недели его выписали, после чего он сразу же вернулся к своей работе в университете. К этому времени Джон Мэйнстон уже совершенно оправился от пережитого, при этом он абсолютно не помнил, где был, и БЫЛ ли вообще те несколько минут, пока его сердце не билось. Но удивительное дело: всегда, до самой последней секунды отпущенного ему бытия, он знал, сколько ему осталось...
      Профессор прожил еще целых тринадцать лет и за эти годы успел сделать многое. У него получилось попасть в Книгу рекордов Гиннесса и получить Шнобелевскую премию по физике. Стать мировой известностью и найти преемника, готового исполнять обязанности хранителя эксперимента. Он умер на семьдесят девятом году жизни от обширного инсульта прямо у себя в лаборатории. Случись это в будний день или хотя бы днем, возможно, его успели бы спасти, однако этого не произошло. Профессора нашли только на следующее утро, сидящим перед установкой с капающим пеком. Девятая капля смолы маслянисто поблескивала на дне стеклянного стакана, установленного под воронкой. Видимо отрыв произошел ночью. Конечно, никто не может сказать видел ли профессор падение капли. Стоящая рядом с установкой камера странным образом оказалась выключена, а других свидетелей просто не было. Но одно обстоятельство все же дает шанс предположить, что Джон Мэйнстон сумел завершить дело всей своей жизни. Смерть не смогла стереть с его лица счастливую, умиротворенную улыбку.
      А установка продолжает работать. По расчетам, если вытекание будет происходить с той же скоростью, что и раньше, десятая капля должна оторваться ровно через четырнадцать лет.
      Или сто шестьдесят восемь месяцев.
      Или пять тысяч сто тринадцать дней.
      Или четыреста сорок один миллион семьсот шестьдесят три тысячи двести секунд.
      Четыреста сорок один миллион семьсот шестьдесят три тысячи сто девяносто девять секунд.
      Четыреста сорок один миллион семьсот шестьдесят три тысячи сто девяносто восемь...
     
     
      * - неформальная группа старейших престижных университетов Австралии, построенных, как правило, из песчаника.
     
      0x01 graphic

   0x01 graphic
   3
   0x01 graphic
   Ханн Е. Когда Бог трясет тебя за плечи   30k   "Рассказ" Проза
     По утрам я злой и несчастный. В глубине души. Посторонний наблюдатель увидел бы заспанного сорокалетнего мужчину с равнодушным взглядом.
     Впрочем, никаких посторонних наблюдателей в моей обшарпанной квартирке давно уже нет. И слава Богу.
     
      Понедельник, без четверти восемь утра. Раздираемый зевотой, топаю к фургончику с огромной, малинового цвета надписью: "Рекламные услуги Зигера". Мой напарник, Рихард, уже ждет в машине. Сажусь за руль, буркнув "халлё".
      - Дождь вместо снега весь январь, и что за гадость, какая гадость, эта ваша германская зима... - бормочу я, поклацивая зубами от холода.
      Рихард осовело смотрит в никуда. Он привык, что я иногда начинаю говорить на непонятном ему языке.
      День начался, пора переходить на немецкий. Завожу мотор.
      - Что сегодня за работа? - зевая, спросил Рихард.
      - Дерьмо-о-о, - заразившись зевком, протянул я.
      - Она у нас всегда такая...
      - Сегодня особенно - обклеиваем навозную цистерну в коровнике, граф.
      Рихард вздохнул.
      "Нормальный немец сейчас бы сказал - "шайзе, шайзе". Вот что значит белая кость..." - подумал я и покосился на Рихарда.
      Он напоминал грустную ворону - большой клювообразный нос, скошенный лоб с зачёсанными назад тёмными волосами, слегка навыкате круглые глаза. Полное его имя - Рихард фон Харенкирхен, но настоящей "белой костью" он, собственно, никогда не был: предки-аристократы давно разорились, став обычными немецкими бюргерами. Рихарду тоже перевалило за сорок; он был хроническим неудачником и неумехой. Руки-крюки. Немцы про таких говорят: у него две левых руки. В отличие от меня, Рихард женат, и даже счастливо. По крайней мере, так считает. Говорит, что его Бригитта - сущий ангел.
     
      B молочно-сиреневом свете утренних сумерек являлся северо-вестфальский сельский ландшафт - плоский и однообразный, коричнево-серый в зимнее время.
      - Ты в порядке, граф? - спросил я. Мы уже полчаса ехали молча.
      Рихард откликнулся не сразу.
      - Я думаю...
      - Как заработать много денег? Опять?
      - Киил... - начал Рихард.
      Я давно смирился с тем, что он не мог правильно произнести моё имя. Пусть будет "Киил".
      - Вот размышляю, стоит ли начать одно дело... - Рихард говорил медленно, растягивая слова. - Мне кажется, можно хорошо заработать...
      Вместо ответа я включил СД-плеер. Фредди Меркьюри пел "The great pretender".
      - Больше всего опасаюсь, что это будет вредно, - продолжал Рихард. Казалось, он разговаривает сам с собой. - Киил, извини за настырность, но я хотел попросить тебя...
      - Приехали, - сказал я, припарковывая фургон возле коровника. - Давай сначала работу начнём, потом расскажешь.
     
      Работа предстояла ещё дерьмовее, чем ожидали. Такое редко выпадает. Обычно мы обклеивали всякой рекламной чепухой грузовые фуры или легковые машины, а сегодня нас ожидала цистерна для удобрений. Судя по зловонию, удобряли тут как в добрые старые времена - тем, что из под скотинки.
      - Я цистерну помыл, очень тщательно помыл! - сказал краснощёкий толстый фермер, герр Брюкман, и удалился. Мы остались вдвоём в просторном сарае - мрачном, несмотря на горящие лампы.
      Рихард приоткрыл дверь, тщетно надеясь впустить струю свежего воздуха. Я сразу принялся за дело - начал приклеивать огромные оранжевые буквы на одну сторону цистерны. Брезгливо сморщившись, Рихард взялся за другую. Работали в тишине, если не считать шелеста дождя и подвывание ветра. Плёнка с буквами плохо приклеивалась к шероховатой поверхности. Я цедил сквозь зубы ругательства. По-русски.
      Хотелось поскорее закончить работу и смотаться подальше отсюда, в свою маленькую квартирку на последнем этаже. Принять душ, поесть, достать из холодильника бутылку пива...
     
      Вчера я пытался выбрать одно-два фото, чтобы послать матери, но всякий раз представлял, что она опять скажет: "Пасмурно смотришь, сын. Зачем тебя туда понесло, в неметчину?". Прошлым летом я ездил в Москву, на две недели, показавшиеся бесконечными из-за попрёков и жалоб мамы. Иногда пытался улыбнуться, но получалась идиотская гримаса. Зачем я вообще пытался изображать эмоции? Уже давно привык жить без них. Всё в порядке...
     
      К полудню захотелось перекусить. Поверьте, есть нечто сюрреалистическое в ощущении голода, когда ты сидишь в сарае с навозом. Потягиваясь, я поплёлся за цистерну, взглянуть на Рихарда. Что-то он там совсем затих. Тормоз проклятый. Размазня.
      Рихард сидел на складной табуретке и пытался залепить пластырем кончик среднего пальца.
      - Опять порезался? Чем? И как ты только умудряешься... - начал ворчать я, разглядывая цистерну. - Ну вот, криво приклеил!
      - Где?
      - Да здесь, строчку "Свежие яйца от счастливых кур".
      Рихард отошёл на несколько шагов от цистерны и уставился в наклеенные им буквы. Я пытался выправить строку.
      - Осторожно, там колючка торчит! - воскликнул Рихард. - Я об неё палец до крови поцарапал! Что ты сказал?
      - Ничего. - Я напоролся указательным пальцем на маленький и очень острый шип. Из пальца закапала кровь.
      - Ох! - всплеснул руками Рихард. - Говорил же! Давай, помажу мазью и заклею пластырем.
      Чертыхаясь, я только отмахнулся и зашагал к выходу, Рихард потащился вслед. Забравшись в машину, мы достали бутерброды, термосы и приступили к трапезе. Несколько минут молча жевали, потом Рихард тихо и вкрадчиво заговорил:
      - Киил, так я дорасскажу...
      - Давай, - рявкнул я. - Ты собираешься заработать кучу денег.
      Рихарда явно задел мой презрительный тон, но он с невозмутимым видом продолжил:
      - Как ты думаешь, людям нравится смеяться? По-настоящему?
      - Ну, наверное, нравится. - Я пожал плечами. - Что значит по-настоящему? Не понял.
      - Как дети, например. Или как счастливые люди смеются, то есть искренне... А плакать нравится людям?
      Я не ответил. Рихард, вздохнув, произнёс:
      - Есть так называемые "очищающие слёзы", после которых становится легко на душе...
      - Есть. Зачем ты мне всё это говоришь? Поплакать, что ли, хочешь? Понятно, граф, тебе скоро снова около навозных куч сидеть... - процедил я без тени улыбки. - Не обижайся, шучу!
      Рихард обиделся; он часто находил мои шутки нетактичными, но ни разу не сказал об этом. Только замолкал и отстранённо смотрел перед собой.
      - Ну, так что? - спросил я, как мне казалось, добродушным тоном.
     
      Помедлив, Рихард достал из своего рюкзачка обитую черным бархатом плоскую коробку, размером с книжку. Осторожно приоткрыл - два маленьких хрустальных графинчика покоились в атласных углублениях. Рихард поддел пальцем и приподнял за тонкое горлышко один их графинчиков. Он был наполнен полупрозрачной розовой жидкостью.
      - Вот, смотри, тут сироп, он действует так, что проглотив несколько капель, человек станет смеяться. А в другом графинчике - зелёный сироп, от него люди начнут плакать.
      - Наркотики, что ли?
      - Боже упаси! - воскликнул Рихард и вытащил из рюкзака аккуратно сложенную бумажку, развернул и протянул мне. - Вот тут всё написано: при правильном приеме никаких побочных действий, привыкания, действие продолжается пять-десять минут...
      Я презрительно отмахнулся от бумаги:
      - Ты уже забыл, как продавал таблетки, чтобы похудеть? Много тогда заработал?
      - Тогда был другой случай! Большая конкуренция! А это совсем новый препарат, есть только у меня... Ну, ещё у двух-трёх распространителей, не больше.
      Я выхватил из рук Рихарда бумагу и попытался читать, но в слабом свете пасмурного дня не смог разглядеть слишком мелкий шрифт. Взял графинчик, открыл хрустальную пробку, понюхал. Слабый мятный запах.
      - Киил, я хочу попробовать действие сиропа на себе. Чтобы знать, что продаю, и как это действует, ведь покупателям надо объяснить, - сказал Рихард, и, вздохнув, добавил:
      - А ты понаблюдай за мной, вдруг что-нибудь...
      - Уважаю, граф, - иронично скривив губы, сказал я. - И когда у нас испытание?
      - Ну, можно сейчас, герр доктор, - произнёс Рихард. Иногда он пытался отомстить за "графа", напоминая про мою несостоявшуюся научную карьеру.
      Я вышел из машины, огляделся - лишь несколько мокрых ворон расхаживали по двору перед коровником, и спросил:
      - Смеяться собираешься или плакать?
      - Смеяться, - ответил Рихард. - Три капли надо принять...
      Я краем глаза наблюдал, как он неуклюже капал из графинчика в ложку свой сироп, но помогать ему не стал. Постоял с минуту и вернулся в кабину. Рихард сидел, напыжившись, и ждал, когда подействует снадобье.
     
      - Уже десять минут прошло. - Я первым нарушил молчание. - И что, весело?
      Наклонив голову, я внимательно посмотрел на Рихарда: обычная задумчиво-грустная мина. Я усмехнулся:
      - Обманули тебя, граф! Помнишь - тогда тоже никто от таблеток не похудел, все деньги назад потребовали.
      Это было правдой: недавняя попытка Рихарда разбогатеть на "новейшем средстве для снижения веса" лопнула из-за того, что таблетки не действовали.
      - Пожалуй, ты прав, - разочарованно протянул Рихард. - Меня в очередной раз надули, как дурака. Ну почему именно меня? Почему? Знаешь легенду про царя Мидаса?
      - Это какой-то древний царь... Кажется, он был проклят, и всё, чего он касался, превращалось в золото. Причём тут Мидас?
      - Притом, что я - Мидас наоборот, - растянув рот в презрительной улыбке, сказал Рихард. - Всё, к чему прикасаюсь, превращается в дерьмо... Другие зарабатывают деньги, а стоит мне что-нибудь начать... Скажи, Киил, ну почему я такой невезучий? Тоже проклят, да?
      Я похлопал Рихарда по плечу:
      - Ладно тебе, не расстраивайся... Слушай, а может это только на тебя сиропчик не действует? Дай-ка мне попробовать! Чтобы смеяться - розовый?
      Я схватил бархатную коробочку и достал из него графинчик, открыл пробку и, накапав на ладонь три розовых капли, слизнул их. Они были сладковатые на вкус.
      - Подожди! - прошептал Рихард. - Разве не зелёный, чтобы смеяться?
      - Розовый! Я ещё сразу подумал - зелёная тоска, значит плакать, а розовые - весёленький цвет, значит смеяться. А ты какой принял? Зелёный?
      Рихард, помолчав, тихо произнёс:
      - Да всё равно не действует...
      Мы просидели в молчании минут семь, и я совершенно ничего не почувствовал.
      - Не действует... Ни смеяться, ни плакать от твоего сиропчика не хочется. Надули тебя опять, граф. Пошли дальше работать, - сказал я и вылез из кабины.
     
      Краснощёкий толстый фермер, явно в дурном расположении духа, стоял возле цистерны.
      - Так дело не пойдёт! - заорал он, увидев нас. - Плохая работа! Криво-косо приклеено, да ещё испачкано! Всё переделать! И поскорее, мне завтра цистерну навозом заполнять!
      - Я переделаю, - кротко ответил Рихард. - Хотя мне это и нелегко, я поранился. Не надо так кричать... Зачем вы так грубо...
      - У вас цистерна, как ёж, с колючками, - добавил я. - И я поранился.
      - Ах! Колючки какие-то выдумываете! Да просто работать не умеете! - возмутился фермер.
      - Покажи ему палец, который ты расцарапал, - сказал я Рихарду. - До крови, между прочим...
      Рихард не ответил, неподвижно созерцая надпись "Свежие яйца от счастливых кур".
      - Ах! - начал было фермер, но вдруг осёкся, увидев лицо Рихарда, глаза которого вдруг наполнились слезами, подбородок дёргался, рот кривился. На остром кончике клювовидного носа висела огромная капля. Судорожно вздохнув, Рихард закрыл глаза. Два ручейка побежали по его щекам.
      - Боже милостивый! - растерянно пробормотал фермер, вопросительно и с испугом посмотрев на меня. - Что это с ним?
      - У него палец болит... Рихард, правда ведь? - с дурацкой ухмылкой произнёс я.
      Рихард мелко закивал, всхлипнул и поднял вверх обмотанный пластырем средний палец, остальные сжав в кулак. Фермер брезгливо посмотрел на палец и, указывая на меня, пробормотал:
      - Пусть тогда он доделает! Он ведь здоровый? Вы посидите в сторонке, он доделает!
      Рихард закрыл лицо руками, бормоча что-то невнятное сквозь всхлипывания.
      - Он доделает, доделает! - продолжал повторять фермер. Похлопав по плечу Рихарда, он начал пятиться к выходу, но, взглянув на меня, остановился в недоумении и спросил: - Вас тошнит, что ли?
      Лучше бы меня тошнило... Тот, кому доводилось сдерживать приступ смеха, знает, какое это ужасное мучение. Я плотно закрыл ладонью рот и ссутулился. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас рассмеяться, я пытался сдержать себя, но смех победил... Внезапно, издав похожий на хрюканье звук, я присел на корточки и весь затрясся, как в припадке. Потом, вздохнув, громко расхохотался.
      Герр Брюкман остолбенело стоял между нами, переводя взгляд с одного на другого.
      - Убирайтесь сейчас же! - брызжа слюной, заорал он. - Вон отсюда!
      - О-о-о! - простонал Рихард и попытался что-то сказать, но получались лишь невнятные булькающие звуки. Я, на пару секунд было затихший, прыснул от смеха. Не пытаясь более сдержаться, я заливисто хохотал, раскачиваясь и пританцовывая...
     
      Несколько минут спустя мы внезапно успокоились. Изможденные, собрали инструменты и поплелись к машине. Из окна фермерского дома было слышно, как герр Брюкман громко разговаривает по телефону и грозится подать в суд на фирму "Рекламные услуги Зигера".
      Как только мы отъехали, Рихард, громко вздохнув, страстно заговорил:
      - Ох, нас теперь уволят! Выкинут с позором, и правильно сделают! Мы даже не извинились перед герром Брюкманом!
      Я представил выпученные от негодования глаза фермера и снова засмеялся, но на этот раз как-то фальшиво, будто меня щекотали.
      - Киил, я не буду продавать это ужасное зелье, - заявил Рихард с несвойственной ему страстностью. - Это аморально! Противоестественно! Эмоции должны рождаться чувствами, а не химикалиями. Это... это грешно. О, как мне стыдно! Останови машину, вон там, у моста, я выброшу в реку эти мерзкие графинчики! Зачем я только принял эту гадость!
      Мы проехали мост через бурый Рейн. Дождь перестал, сквозь пелену облаков проявлялось матовое солнце.
      - А если кто-то отравится, или умрет? - продолжал причитать Рихард.
      - Даже так? - удивился я. - Это значит, что от твоего сиропчика можно помереть... от смеха?
      Рихард выпятил нижнюю губу и отвернулся.
      - Ну, если какой-нибудь идиот проглотит капель тридцать зараз, то... возможен и летальный исход, - пробормотал он и сник.
     
      До конца рабочего дня оставалось еще два часа. Мы уже подъезжали к зданию нашей фирмы, но вдруг Рихард заявил, что должен сначала зайти домой - помыться и сменить одежду. Он не мог-де предстать перед шефом в помятом и дурнопахнущем виде. У меня был с собой пакет со сменой белья и чистой одежды - при такой дерьмовой работе частенько приходилось переодеваться - так что я и сам был не прочь облачиться в свежее, а заодно оттянуть встречу с неврастеничным герром Зигером.
      Нас встретила сладкоголосая Бригитта фон Харенкирхен. Услышав впервые её медовый голосок по телефону, я представил хрупкую девушку с шелковыми кудряшками и фарфоровым личиком. В действительности Бригитта оказалась приземистой обрюзглой бабой с грушевидным торсом, круглым припухлым лицом, обрамленном жесткой курчавой шевелюрой.
      - Что-то случилось, моё сокровище? - елейным голоском пропела Бригитта. - Почему так рано?
      Рихард вяло улыбнулся, поцеловав супругу в щечку.
      - Ох, у меня неприятности, но ты не волнуйся, моё сокровище, я расскажу тебе, милая, только сначала переоденусь и помоюсь.
      - Хорошо, дорогой, я сварю кофе, пока ты в ванной, - залопотала Бригитта. - Есть пирог с малиной, ты любишь такой, не правда ли, моё сокровище?
      - Да, моё сокровище, - прошептал Рихард и удалился.
     
      Мне было любезно предложено сесть за стол, на котором сразу же появился круглый пирог с малиной. К счастью, Бригитта ушла на кухню, варить кофе. Разговаривать с ней - сущее мучение. Хотя со мной она и не употребляла жутких "моё сокровище" и "дорогой", но её слащавая, настырно-любезная интонация была до скрежета в зубах противной. Странно, но Рихарду нравилось это сюсюканье, он сам разговаривал с женой таким же фальшиво-ласковым тоном.
      Я начал разрезать малиновый пирог на куски, и тут мне в голову пришла шальная мысль. А что, если их заставить посмеяться? Пусть однажды вместо того, чтобы бубнить потерявшие смысл, затертые слова, они просто от души повеселятся вместе?
      Из кухни доносилось бряцанье посуды. Я метнулся в прихожую, где на полу стоял рюкзачок Рихарда, и достал бархатную коробочку. Вытащил оба графинчика из атласных углублений. Прислушиваясь, не возвращается ли Бригитта, я слегка подрагивающей рукой накапал на три куска малинового пирога по несколько розовых капель. На алой поверхности пирога сиропчик был почти не заметен, но на всякий случай я легонько размазал капли кончиком ножа. Я успел спрятать оба графинчика во внутренний карман куртки за мгновение до появления Бригитты с кофейником в руках.
      - Позвольте за вами поухаживать, фрау фон Харенкирхен, - воскликнул я и положил на её тарелку кусок пирога, тот, что с сиропчиком. Потом, пока я не забыл, куда накапал зелья, положил и себе ломтик, разумеется, не "отравленный". Появился свежепомытый Рихард, которому я шлепнул на тарелку самый большой кусок - с сиропчиком.
      Я и Бригитта сразу же принялись за еду, печальный Рихард лишь вяло ковырял уголок пирога. Ему явно не хотелось рассказывать жене о нелепом происшествии.
      - Как вкусно! - бодро сказал я. - Небось, сами пекли? Можно рецептик, я маме пошлю?
      Мне было наплевать на рецептик, просто хотелось потянуть время. Скорее бы начал действовать сиропчик. Я знал, что женщины любят во всех подробностях рассказывать про свои кулинарные деяния. Пока Бригитта говорила, я сидел и злорадно думал: я знаю, что сейчас произойдет. А они не знают.
      Я почувствовал себя кукловодом, намотавшим на пальцы ниточки и приготовившимся смотреть, как запляшут его куклы. Вот сейчас Рихард скажет, что его теперь выпрут с работы за совершенно идиотский поступок, в котором виноват он сам. Бригитта заохает, закудахчет "моё сокровище". И зальётся смехом. Скорее всего, к тому времени, подействует сиропчик... Рихард ответит ей хохотом, и они будут неудержимо смеяться и смеяться... Из глаз брызнут слёзы - от смеха, а потом, изможденные, они обнимутся, и, отдышавшись, увидят себя будто в первый раз. Те, кому посчастливилось смеяться вместе, становятся ближе друг другу... А может быть, смех сближает даже сильнее, чем секс?
      Я довольно улыбнулся, и, прервав на полуслове рассказ Бригитты о малиновом пироге, спросил разрешения воспользоваться душем. Мне разрешили и я, захватив пакет с бельём, пошел в ванную комнату.
     
      Мылся я долго, потом неспешно одевался. С замиранием сердца вернулся в столовую. За столом никого не было. Из соседней комнаты - это была спальня - доносились голоса Рихарда и Бригитты, причем говорили они одновременно и довольно громко. Вдруг дверь распахнулась, и Рихард пронёсся мимо меня в ванную, раздался плеск воды, почти сразу он выбежал с полотенцем в руках и скрылся в спальне. Я последовал за ним, но он захлопнул у меня перед носом дверь. В недоумении я постучался, потом приоткрыл дверь.
      Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Грушевидная Бригитта восседала на двуспальной кровати, шёлковое покрывало было смято. Одной рукой она прижимала к лицу мокрое полотенце, другой рукой, сжатой в кулак, размахивала в воздухе. Рихард стоял рядом - лицо пошло красными пятнами, глаза злобно сощурены. Они кричали друг на друга.
      - ...каким же надо быть идиотом...
      - ...дура безмозглая, смеяться она еще будет...
      - ...псих... сразу руки распускает...
      - ...да ты кого угодно доведёшь...
      - ...изгадил мою жизнь...
      - ...курица ощипанная...
      - ...свинья ты вонючая...
      Тут Бригитта увидела меня и сразу замолчала, умолк и Рихард. Я заметил у него на щеке три кровоточащих царапины. Бригитта отняла полотенце от мокрого лица. Под её припухшим глазом наливался синяк.
      - Ох, синяк всё же есть! - скроив скорбную мину, сказал Рихард. - Прости, моё сокровище, не хотел...
      Бригитта поджала губы и встала с кровати.
      - Может, доедим пирог? - спросила она.
      Мы вернулись в столовую. И тут я увидел, что на тарелке Рихарда кусок малинового пирога остался почти не тронутым. Зато Бригитта умяла свой без остатка.
      - Спасибо, я больше не хочу! Сыт уже! Можно остатки домой забрать? Очень вкусно! - Не дожидаясь, что мне разрешат, я схватил тарелку с пирогом. Поспешно распрощавшись, выскочил из дома.
     
      Доехав до моста через Рейн, я припарковал фургончик на обочине. Вышел на середину моста и скинул вниз - вместе с тарелкой - остатки малинового пирога. Потом достал из внутреннего кармана куртки графинчики, и, размахнувшись, бросил их в реку. Блеснув хрустальными гранями на закатном солнце, они скрылись в мутной воде.
      Через несколько минут я уже входил в здание фирмы. До конца рабочего дня оставалось по крайней мере четверть часа, я мог еще успеть получить расчёт в бухгалтерии. Хорошо бы ещё избежать встречи с шефом. Небось, орать начнет. Ну и пусть.
      - Эй, Кирилл! Зайди-ка на минутку! - услышал я мелодичный голос Сибиллы, нашей бухгалтерши.
      В маленьком кабинете с голубыми занавесками пахнет ванилью и кофе. Сибилла, борясь с улыбкой, исподлобья смотрела на меня.
      - Тут ваш клиент звонил... Фермер... Он больной, что ли?
      Я скроил удивленную мину.
      - Он какой-то... неадекватный, - продолжала Сибилла. - Говорит, Рихард истерику устроил...
      - Чушь! Там такая вонь стоит, в этом сарае с навозом! У Рихарда глаза слезиться начали...
      - А ты зачем смеялся?
      - Я не смеялся. Улыбнулся, чтобы Рихарду настроение поднять.
      - Так я и думала, - кивнула Сибилла. - Я же вас с Рихардом давно знаю. А то, что фермер наговорил - не верю, он чокнутый просто. Кстати, шеф ничего не знает.
      - Значит, завтра опять в коровник... А знаешь, какие мы надписи приклеиваем? "Свежие яйца от счастливых кур".
      Сибилла засмеялась. Хорошо засмеялась, не фальшиво, не деланно. Вздернутый носик сморщился, глаза стали как у китаянки и так чудно заискрились, заблестели.
      - Кажется, я понял, что такое смех, - сказал я. - Это когда Бог трясет тебя за плечи, чтобы показать - мир вокруг прекрасен и удивителен.
      - Ох, ну ты и сказанул, - ответила Сибилла и посмотрела на меня отчуждённо. - Бог-то тут причем? Смех - это физиологическая реакция.
      Я пожал плечами. Жаль, что я начал с ней делиться своими соображениями. Лучше бы промолчал.
      - Пока, Сибилла! - сказал я и отправился домой.
     
      Отпирая дверь моей квартиры, я подумал: сейчас, наконец, отвечу на письмо матери. Она просила фото. В прихожей темно - лампочка перегорела с незапамятных времен. Споткнувшись о треснувший линолеум, я прошел на кухню, достал из холодильника бутылку "Edinger". Вместо того, чтобы открыть пиво, я стал суетливо наводить порядок - выбросил засохший сыр, переставил грязные чашки со стола в мойку, задёрнул серые от пыли занавески, приоткрыл окно. Я никак не мог заставить себя сесть за компьютер, чтобы написать письмо. В голове назойливо звучала, повторяясь, квиновская строчка:
     
      Oh-oh, yes,
      I'm the great pretender...
     
      Фото для матери. Надо, наконец, избавиться от обещания. Сделаю "селфи", как получится, так и получится. Я полез во внутренний карман куртки, достать мобильник.
      Пальцы наткнулись на нечто странное, чужое. Тонкий, гладкий цилиндрик... Пузатое, граненое... Маленький шарик пробки...
      Не может быть! Я же выбросил его в Рейн. Стоя на середине моста, видел, как он скрылся в мутной воде, блеснув хрустальным боком в свете заходящего солнца.
      Я извлек из кармана графинчик и поставил его на стол. Казалось, что розовая жидкость слегка светилась. Меркьюри внутри меня все пел и пел о том, что он большой притворщик.
     И вдруг я понял, что судьба предоставила мне замечательную возможность заменить, наконец-то, вопросительный знак на точку. Всё очень просто. Это будет замечательная точка. Уйти смеясь...
      После двадцать пятой капли я сбился, и потом просто вылил столько сиропа, сколько поместилось в ладони, сложенной чашечкой. В розовой лужице было, по крайней мере, капель пятьдесят. Должно хватить.
      Втянув губами сиропчик, я облизнул ладонь и запил водой из-под крана. Вкус был неприятный, напоминающий растворённую резину, сдобренную мятой и анисом.
      Ноутбук грузился целую вечность. Мне всегда было трудно писать матери. Если бы я излагал то, что крутится сейчас в голове, то напечатал бы что-то вроде - "Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины...". Нет, так я никогда и никому не писал. И уже не напишу. Но что-то надо было сейчас отослать, и пальцы словно сами набрали текст:
     
     "Мам, привет! У меня всё нормально, здоров, работаю. Надеюсь, у вас там всё в порядке. Посылаю фото - как заказывали, с улыбкой. Пока!"
     
      Мобильник нашёлся в боковом кармане курточки. Я приготовил кабель, потом пошёл в ванную и причесался перед зеркалом. Подумал даже - не побриться ли, но тут начал действовать сироп. Губы стали растягиваться в улыбке, и через пару секунд я рассмеялся.
      И понял, что уже не смогу перестать смеяться. Никогда.
      Торопясь, я сделал с десяток "селфи". Шатаясь, как пьяный, вернулся в кухню. Всё-таки сумел подключить кабель, хотя приступы смеха уже стали походить на конвульсии. Выбрал одно фото - с широчайшей улыбкой на физиономии. Прикрепил к письму для матери, и, несколько раз промахнувшись курсором, отослал...
      Откинувшись назад я продолжал хохотать. От смеха выступили слёзы, всё вокруг стало зыбким, медленно погружаясь в темноту.
      Нераскупоренная бутылка "Edinger" на кухонном столе растворялась во мраке.
      Вдруг я ощутил, что кто-то невидимый трясёт меня за плечи и кричит: "Посмотри, как прекрасна жизнь!".
     
      А потом я стал очень лёгким, почти невесомым. Еле слышная прекрасная музыка обволакивала меня, кажется, это был менуэт. Медленно, как в театре перед антрактом, тьма сменялась зыбким и туманным светом. Из тумана появились глаза, они были узкие, как у китаянки. Я узнал - это Сибиллины глаза. Она смеялась. А вот - тёмные, слегка навыкате печальные очи Рихарда, рядом - поросячьи глазки Бригитты.
     
      - Смотрите, он проснулся! - произнёс женский голос.
      Я лежал на кровати, весь в белых простынях и всё вокруг было ослепительным, светлым и солнечным. Рядом стояли Сибилла, Рихард и Бригитта. Все уставились на меня, будто видели в первый раз.
      - Осторожно, не дергай рукой! - воскликнул Рихард. Я вдруг заметил, что лежу под капельницей.
      - Я в больнице? - Зачем-то спросил я, хотя и так было понятно.
      - В больнице! - хором ответили мои посетители. А Рихард добавил:
      - В психиатрической.
      - Доктор сказал, тебя скоро отпустят! - сказала Сибилла.
      - Хорошо, что ты дверь не запер, а то бы...- буравя меня взглядом, изрекла Бригитта.
      - Да! - поддержала её Сибилла. - Мне вчера показалось - с тобой что-то не так, и решила зайти, а ты лежал без сознания, и я...
      - ...и ты начала трясти меня за плечи... - договорил я за неё.
   0x01 graphic
   4
   0x01 graphic
   Ковалевская А.В. Праздник полных тарелок   12k   Оценка:8.79*7   "Рассказ" Проза, Приключения, Юмор
     
      У телефона наступила весенняя анемия: он снова и снова просил напомнить ему пароль, включался, делал один звонок, слабел и укладывался спать, промурлыкав под нос короткую велкомовскую колыбельную "илла-ла-ла-лала".
      У хозяйки тоже упадок сил. Она не преследует меня под диваном после того, как застанет на столе, мордой в тарелке с недоеденным гуляшом. Она просто шипит: "Брысь, негодница!", и открывает входную дверь пошире.
      Я выскакиваю за порог, - ах, весна!
      Выскочить в весну не унижение, а честь. Ради этого я готова возвращаться в дом и запрыгивать на стол сколько угодно раз. И пусть меня называют Наглая Серая Тварь. Славное имя. Как у всех уважаемых людей, состоит из трёх слов. Остальные кошки мне завидуют. Старшая слишком породистая и благовоспитанная, её зовут просто Дама. Младшую кошку, как и меня в детстве, подкинули в эту семью, заставив совершить перелёт через забор. Бедняга так и не пришла в себя, шарахается даже от шлёпанья тапок по полу. А ещё она немая, и не в состоянии напоминать о своём праве на ливерную колбасу по утрам и куриные косточки с остатками супа в обед. Возможно, сказались последствия неудачного приземления: котёнка просто не успели проинструктировать насчёт крутых виражей судьбы. Мне повезло больше. Ловкая я тварь! Сегодня спала на подоконнике, разнежилась и упала вниз. И мне хоть бы что. Люди долго смеялись.
      Люблю, когда они уходят из дому, и в нашем распоряжении остаются все тёплые места их лёжки. Если уходят надолго, в замке щёлкает ключ, значит, ушли на работу. Вернутся, скажут об этом. Не прямо, но обмолвятся, например, по телефону: "Я только пришла с работы". Догадываюсь, что "работа" - приятное занятие сродни гулянию по заборам: познавательно и занимает много времени, можно убить целый день, и домой не тянет. А ещё знаю пару кирпичных палисадников, на которых удобно лежать и наблюдать за улицей. Если припекает солнце, то это вдвойне приятно. Вот только мне не приходилось видеть людей, развалившихся на палисаднике. Возможно, их насиженные местечки находятся далеко, не в нашем районе?
     
      Сегодня в доме будет праздник Полных Тарелок. Я почувствовала его приход с утра: неудержимо захотелось умываться. И не только мне. Дама и немая младшая кошка тоже с остервенением тёрли лапой морду и уши, проклиная этикет, вынуждающий тратить полчаса на туалет ради хозяйских гостей. Идиотский обычай - звать к своим тарелкам посторонних! Кошки не способны на такую глупость. Соседского мерзавца Барсика, пытающегося прокрасться на кухню к нашей поилке-кормилке, мы рвём в клочья. Хозяева одобряют эту тактику, но перенимать не спешат. А жаль. Праздник Полных Тарелок мог стать более ПРОДУКТивным, если бы проходил в тесном семейном кругу людей и кошек. Как весело всем кланом с дружным шипением выгонять из дому каждого гостя! И обязательно отбирать у него пакет, - там иногда лежит душистая колбаса или салат с креветками. А для людской половины семейства в пакете найдутся фрукты, печенье или торт. Будем снисходительны, хозяевам иногда тоже нужны маленькие радости...
     
      А пока мы снизу вверх заинтересованно следим за тем, как наполняются салатницы, селёдочницы и большие блюда. Наконец, хозяйки устали. Сейчас присядут поесть. Столько готовить, а потом лишь поскрести стальной зуботычкой по донышку кастрюлек, собирая то, что не уместилось в тарелки? О, мяу-мия!
      Зазвонил телефон.
     - Посмотри на мой кусочек, пока я приду, - сказала младшая хозяйка средней, оставив недоеденную курятину, и побежала поднимать трубку. Догадайтесь, с каких пор она стала такой предусмотрительной? Правильно, с тех самых, когда я научилась одним махом взлетать на стол.
      Средняя хозяйка обратилась с коротким спичем ко всем домочадцам:
     - Готовьте чай, я сейчас смешаю бисквиты со сгущёнкой и дам желающим облизать мои руки с барского плеча!
      Предложение встретили с энтузиазмом, потому что в доме раздался дружный хохот. Я специально вернулась на кухню посмотреть, как будут облизывать лапы средней хозяйки? Разрешат ли мне приобщиться? Но обломилась: никто и не думал это делать. Юмор - самая дрянная штука, придуманная людьми; это когда слова совершенно не вяжутся с делами. Вот и средняя хозяйка, посмаковав пальцы, отмыла их мерзейшим образом: под струёй воды. А мой шершавый неутомимый язычок даже взмок от обиды, ведь ему ничего не досталось.
      Тогда я потёрлась о ноги средней хозяйки и жалобно напомнила, что - я круглая сирота.
      Она возразила:
     - Наглая Тварь, мама кормила тебя утром!
      Я подумала, что это справедливое замечание. Получается, мама у меня как будто есть. Но оставался веский аргумент: папа никогда не кормил кошечку Серую. И я громко заявила:
     - Я полукруглая сирота!!!
      Сверху упало несколько мелко нарезанных кусочков, пахнущих рыбой.
      Хорошо! А праздник Полных Тарелок ещё даже не начинался.
     
      Большой прямоугольный поднос, подвешенный на стену напротив дивана, меняет картинки и говорит разными голосами. На этом подносе не едят, но любят в него смотреть. Например, смотреть на то, как едят другие. Моя семья осуждает хозяев котов, скармливающих питомцам китикет, хотя коты на подносе выглядят здоровыми и счастливыми.
     Не верю! Я тоже против кошачьего корма: все твари заслуживают питаться по-людски!
      На этот раз поднос сказал:
     - В Финском заливе перевернулся танкер со спиртом. Огромное пятно русских плывёт к месту события. И о погоде на завтра...
      Но о погоде уже никто не слушал. Все снова веселились. Кстати, о погоде люди предпочитают узнавать от нас, кошек. Если мы сворачиваемся кольцом и накрываем лапой нос, то всем понятно, что завтра мы дружно откажемся от прогулки, нас будут выгонять из-под тахты, вынесут за порог не иначе, как дочерей падишаха.... В общем, я отвлеклась. Праздник Полных Тарелок случится скоро: в гостиной пританцовывает гордый стол, его накрыли скатертью, на скатерти не счесть посуды, а в мангале разгораются дрова. Хозяин воспользовался моментом и прилёг на диване. Не тут-то было: младшая хозяйка закричала дурным голосом:
      - Папа, над тобой летает мега-оса!
     - Да ну её! - лениво отвечал разомлевший папа. - Я объелся ваших бисквитов, пусть полетает!
     
      "То, что ты переел бисквитов, не повод отлынивать от охоты. Встань, поймай осу и съешь! Иначе праздник Полных Тарелок не состоится!" - потребовала я, потому что мысль взбрела в мою шальную серую голову и никак не хотела выбредать оттуда.
     
      Запрыгнув хозяину на грудь, я стала драть плед когтями.
     - Наглая Серая Тварь! - назвал он меня полным именем и схватил за загривок. Сейчас понесёт и выкинет в цветущую весну. Май-май-май, как приятно! Он расчётливым махом отправил меня за кусты смородины, чтобы не вбежала стремглав на крыльцо, и с грохотом захлопнул входную дверь: рассердился. Сердись не сердись, дорогой, а осу нужно съесть. Сама поймаю и положу у тебя на виду.
      Вот выходит из дому средняя хозяйка. Я делаю рывок вперёд, шмыгаю у неё между ног, и я - в доме! И - цап-царап! - оса у меня в лапах. Здоровенная и неаппетитная, но не мне же её есть, правда? Я кладу добычу на подушку, под нос хозяину: проснётся, увидит, схрумкает. Надо, папа, надо. День сегодня особенный: если хотим, чтобы тарелки всегда были полны, надо кушать всё, что летит, бежит и несётся в дом. Кстати, еда редко приходит сама. Что это значит? Что мне пора поискать еду, я просто обязана внести свою лепту в подготовку праздника Полных Тарелок. Немая младшая кошка и старая Дама провожают меня удивлёнными взглядами; они мирно нежатся на разогретом крыльце, дуры и бездельницы. А, впрочем, работёнка наполнять хозяйские тарелки только мне по плечу.
     
      У соседей не оказалось ничего съедобного.
      Зато у соседей соседей - о-оо! Глубокая посудина великолепного оранжевого цвета выставлена на скамеечку, она доверху наполнена рыбой! Нож лежит рядом, вокруг разбросана чешуя, и - никого! Я, с оглядкой, конечно, поспешно кланяюсь верхней рыбине. Обещаю всех благ и минуту славы, когда её возденут вверх на зуботычках. И рыба благосклонно перекочёвывает в мою пасть. А дальше сильное молодое тело, здоровое тело в великолепной серой шубке, мчится сквозь чужие кусты, взлетает на белокирпичный забор, спрыгивает в чужой огород, потом, - опа! - непростое дело: сетчатая ограда. По ней не походишь. Рву когти, рвусь вверх, по сетке, а рыба разлеглась в пасти, томная, жирная, - прямо челюсти сводит от напряжения! Справляюсь, уж будьте уверены, - и вот я уже в своём саду.
      Если бы знала, что будет дальше, оставила прохвостку, то есть, рыбу с её аппетитным хвостом, лежать под яблоней в молодых листьях хрена. Но я так старалась не опоздать к столу!..
      А в калитку с другой стороны сада уже входил жадный дядька, и говорил, что с праздника Полного Таза увели его рыбу, и он видел, куда ушла рыба, красная рыба, поймите...
      Если верить его словам, рыба покраснела от горя и стыда, и всё из-за того, что оказалась в моей компании. Ничего гаже в свой адрес не слышала, это я-то, кошка, выслужившая полное имя из трёх слов!
     
      И средняя хозяйка, и младшая хозяйка, и хозяин с мёртвой осой, бантом торчащей у него в волосах, все были очень смущены и держали меня в шесть рук. А я изо всех сил старалась не отдать добычу жадному человеку, делом доказывая, что рыба застряла у меня в зубах навечно, и ей там хорошо, и она вовсе не краснеет, а вполне довольна, вон как глазки выпучила, всё ей интересно, ведь впервые в гостях...
      Что и говорить, мои старания не оценили. Если не считать того, что назвали Наглой Серой Тварью много-много раз.
      Но я не унывала. Кошачья философия гласит: "Делай, что можешь, всё остальное произойдёт без твоего участия".
     И праздник Полных Тарелок наступил.
      Даже несмотря на то, что мне так и не удалось положить на тарелку хоть что-нибудь.
      В малиннике под сухими ветками наверняка суетилась мышь, но я не пошла приглашать её стать украшением стола. Знаете, хотелось отпраздновать по-человечески, со всеми вместе. В конце концов, в родной семье Серую Тварь понимают и, похоже, угощение лично от меня не ждут: вон, уже щедро наполнили все тарелки. Скоро и кошкам перепадёт того-сего.
     
      Запахи щекотали ноздри.
      Мне казалось, не утерплю, и под локтем болтливой гостьи стащу кусочек ароматного шашлыка...
     
     Но кто-то внутри меня на три голоса тоненько пропищал "Мамочка!" И я замерла от неожиданности, вслушиваясь. Неужели сбылось то, о чём совсем недавно мурлыкал на солнечной крыше красивый котик, кавалер в чёрном фраке с белой манишкой? Он такой респектабельный, он носит белые носки на всех четырёх лапах! Я задумалась так сильно, что не заметила, как перед моим носом гостья трясёт лакомым кусочком: угощает, соблазняет...
     - Какая воспитанная кошечка! - восхитилась гостья. - Как хорошо ведёт себя! Другая давно бы набросилась и выхватила еду из пальцев. Как её зовут, этакую красавицу?
     - М-м... - запнулась хозяйка-мама, и посмотрела на старшую хозяйку, на младшую хозяйку и даже, на всякий случай, обменялась взглядами с хозяином-папой. - Её зовут Серая. Да. Она такая, хм, сообразительная!
     - И отлично ловит мышей! - хором добавили все.
     - А не могли бы вы подарить мне эту милую кошечку? У вас ведь целых три.
     - Конечно! - воскликнули мои родные. - Конечно, забирайте! Это очень, очень хорошая кошка! Вы правы: трое хвостатых для одного дома действительно многовато...
      Они искренне радовались за меня.
     
      Я тоже довольна, ведь на новом месте меня ждут новые приключения. Там появятся на свет малыши, и я научу их ловко запрыгивать на стол, таскать мясо с разделочной доски, доставать фарш прямо из сумки и совершать другие чудеса предприимчивости, - всё для того, чтобы праздник Полных Тарелок никогда не кончался. И, очень надеюсь, у каждого из моих детей будет длинное имя. Как у меня, и даже лучше.
     
   0x01 graphic
   5
   0x01 graphic
   Васильева Т.Н. Сервиз   29k   Оценка:8.53*4   "Рассказ" Мистика
     "Мои нервы вчера не достались разбитой посуде.
     Мне легко и светло. И зачем все куда-то спешат?
     Пролетает над стылой моей оболочкой душа,
     И рыдают над телом такие далёкие люди.
     В бесконечности грёз я теряю влияние судеб.
     Пусть течёт по столу, оплавляясь и плача, свеча..."
     
     (Виктор Щетников)
     
     
     Еле поспевая за умчавшейся вниз по лестнице кошкой, Петровна всё же успела заметить, как животное проскользнуло в одну из соседских квартир. Осторожно открыв дверь пошире, женщина тихо позвала:
      - Кыс-кыс, Муська, Муся...
     Кошка жалобно мяукнула где-то в глубине квартиры, и Петровна, вздохнув, решилась войти.
     Тишина испугала. Жил здесь одинокий больной старик, почти не выходивший на улицу, но у него постоянно орало на всю мощность радио. А сейчас - так тихо, что слышно кошачьи шаги.
     - Иван Ильич, вы где?
     Половицы жалобно заскрипели под грузным весом Петровны, наводя ужас предчувствием беды.
      Женщина остановилась на пороге кухни, схватилась рукой за сердце: хозяин квартиры лежал на полу, рядом - помятая тетрадь и маленькое радио. Воткнутый в розетку шнур распластался унылой черной змейкой по щербатой столешнице.
     Ворвавшийся сквозняк пошевелил волосы соседа и раскрыл тетрадь, листая странички, одну за другой. Иван Ильич лежал с открытыми глазами, словно просматривал то, что некогда записал в тетради нервным корявым почерком, где ручкой, а где и простым карандашом.
     Петровна подошла поближе, наклонилась:
     - Ох, что ж это. Надо же скорую вызвать, - и тут же поняла, что мужчина не дышит.
     Что-то хрустнуло под ногами, вглядевшись, соседка увидела рядом с телом осколки какой-то посуды в мелких багровых пятнах. Охнув, женщина бросилась бежать прочь, забыв о кошке.
     Вызванные Петровной полицейские, громко топая, разрушили зловещую тишину.
     - Не соврала бабка. Жмурик, точно, - процедил недовольно один из них, невысокого роста крепыш, доставая мобильник.
     Пока напарник разговаривал с райотделом, второй полицейский, помоложе, с волосами оттенка ржавчины, присел на корточки, поднялся, прихватив тетрадь, заглянул внутрь с любопытством, пытаясь понять: то ли это навеянный одиночеством бред, то ли дневник-исповедь покойного. Написано было немного, а часть листов вообще была вырвана...
     
     Из тетради Ивана Ильича:
     
      "...Больше всего мне было жаль потускневшую полосочку - с годами золото поистёрлось, и теперь кружечка выглядела какой-то грустной, нездоровой. Не красила её и тонкая трещина, что тянулась до самого дна. Впрочем, я и сам давно был болен тремя выматывающими П - панкреатит, простатит и подагра. А кружку я фанатично берёг, потому и пил не горячий, а чуть теплый чай, после аккуратно споласкивая посуду под слабой струей холодной воды.
     Последний из сервизных могикан мне был дорог, ведь мы - почти ровесники, и у нас одинаковые судьбы - мы совершенно одиноки и разбиты.
     Когда-то давно эта кружка была частью большого чайного сервиза, разрисованного красивыми бордовыми лепестками и золотистой каемочкой, а я - членом дружной семьи. Я помню свою мать в легком крепдешиновом платье с оборками, с завитыми в мелкие кудряшки прядями густых каштановых волос. От неё всегда исходил густой аромат духов "Красная Москва", купленных в соседнем магазинчике за один рубль тридцать две копейки. Мне нравилось, когда она целовала меня в пухлые щечки или ворковала перед сном, перемежая пение колыбельных чтением сказок.
     Я по-своему любил отца и, одновременно боясь и завидуя его взрослости, мечтал когда-нибудь вдеть в шлевки своих брюк его кожаный ремень и надеть стильную фетровую шляпу, которую он каждый раз сжимал двумя пальцами и одним ловким движением отправлял строго на положенное место.
     Ещё с нами жили: прабабка Евдокия, ещё две бабушки и дед, Надежда - сестра отца, а также мамин старший брат Степан, перекошенный на левый бок и оттого похожий на сломанное колесо. Что, впрочем, не мешало ему много жрать и ничего не делать, и постоянно давать мне тычки.
     А ещё моя младшая сестра, увидев которую, я сразу понял: нам вместе не ужиться...
     
     Вторжение Зойки в мою жизнь навсегда связано с появлением в доме злосчастного фаянсового сервиза, который льстиво принимал себя за фарфоровый. Так вышло, что меня родили во грехе, а вот эту маленькую стервозу родители решили выпустить в мир законнорожденной. Родные и приятели с радостью приняли возможность упиться за свадебными столами.
     Примечательно, что куплен сервиз был ещё к моему рождению, но почему-то долго пылился под кроватью бабы Нюры, отцовой матери, в большой картонной коробке. Кряхтя и обдавая всех терпковато-сладким запахом нюхательного табака, бабушка приволокла этого монстра к праздничному столу и возвестила:
     - Валентина! И ты, Вася. Вот вам от меня подарок, пусть он вас радует. Берегите его, встречайте с его помощью хороших людей, подчивайте их да меня вспоминайте.
     Отец от счастья широко заулыбался, а мать кинулась обниматься с пахучей бабкой. Признаюсь, эту бабушку я недолюбливал - она вечно крутила у моего носа коричневым от табака пальцем и требовала, чтобы я не пакостил.
     Я до сих пор так и не понял, то ли это был подарок от души, а то ли бабка замаливала грехи - уж больно часто из её рук падали и убивались об пол разномастные тарелки и чашки. С интересом наблюдая, как невестка покорно подбирает осколки, бабка с радостной ухмылкой изрекала:
     - Посуда, Валентина, бьется к счастью.
     
     Любви бабушек я не чувствовал. Баба Дуся, запершись в своей комнатенке, денно и нощно жгла свечи и истово молилась, заставляя и меня креститься и кланяться развешанным и расставленным иконам, внушавшим панический страх пронзительными взглядами святых угодников. Вечно в черном, пропахшая ладаном и елеем, бабка Евдокия больше сидела взаперти, листая скрюченными пальцами старый молитвенник.
     Баба Уля была тихонькой незаметной тенью деда Ивана Андреевича, из них из всех только он, пожалуй, был ко мне внимателен, дарил свистульки и помятые карамельки в липких обертках. Для остальных во всех бедах всегда был виноват я, даже если меня и близко к месту преступления не было.
     Чем больше становился материнский живот, тем чаще мать делалась отрешенной, сидя вечерами у окна, положив руку на живот, она беззвучно что-то шептала, глядя сквозь меня. Так ещё до Зойкиного рождения я превращался в её придаток.
     А после...
     - Ваня, отойди от кроватки, у тебя руки грязные...
     - Ванечка, отнеси это в ванную, - и, содрогаясь от брезгливости, я нес на вытянутой руке, сморщив нос, испачканные вонючие пеленки сестры - для этого, видимо, мои грязные руки как раз подходили.
     
     Спрятанный матерью сервиз настырные бабки коллективно вытащили на свет божий для празднования Зойкиной "каши" после того, как со стола в желудки родственников плавно перенеслись настоянная по этому случаю дедом бражка, горячая отварная картошка, украшенная луковыми кружочками селедка, хрустящая квашеная капуста, а также обязательная манная каша с комочками. Аккуратные чайные пары в бордовых листочках с золотистыми каёмочками были накануне благоговейно промыты с добавлением нашатыря и теперь выставлены на стол вместе с большим сладким пирогом с начинкой из яблочного повидла.
     На гладких посудных боках весело переливалось солнышко. Казалось, что в нашем доме витают покой и счастье. Мы пили чай, ели пирог, и даже баба Дуся старалась не разгрызать кусок сахара, а размачивала его, чтобы не нарушить семейную идиллию.
     Как жаль, что нас никто тогда не сфотографировал. Может быть, глядя на умиротворенные лица своих родных, я бы сейчас думал о них иначе? Собственно, фотографий у нас было мало, ровно столько, чтобы выбрать для увековечивания на скорбных кладбищенских овалах.
     А после праздника начались суровые будни с вечным Зойкиным ором по ночам, повсюду развешанными пеленками и бесконечными "нельзя, не мешай, отстань".
     - Иван, не трогай Зою!
     - Ванька, ты опять к Зойке лезешь? Нет? А чего она орет тогда?
     А я знал, чего она орет? Сидя в своем углу, я сосредоточенно пытался отремонтировать дверку сломанного игрушечного самосвала.
     - Жжж, - ах, как здорово было катить в кузове непослушную кошку!
     - Пымс! - тяжелая теткина рука со звоном обрушивалась на мой бритый для профилактики педикулеза затылок. Самосвал, оставленный довольной кошкой, пинком летел под шкаф, теряя на ходу с таким трудом вставленную дверцу.
     - И нечего выть. Тебе сказано: сидеть тихо, вот, и не рыпайся...
     Нет, я не был каким-то отъявленным сорванцом или хулиганом - мальчишка как мальчишка. Но почему-то все считали меня исчадием ада. Или мне так казалось?
     Тетку корежило оттого, что ей приходилось иногда сидеть с нами. Мать ходила в магазины исключительно сама. Надька могла пропасть пропадом вместе с деньгами, завернув ошибочно вместо булочной в кино или в зоопарк, а Степану продавали всё по сверхвысоким ценам, прибыль оседала в его карманах в виде пачки "Севера" или булькала в желудке после захода в местную пивнушку.
     
     Стараясь хоть как-то обратить на себя внимание, я становился всё более непоседливым, даже дерзким. И вот однажды, с обидой глядя, как мать тетешкает Зойку, я довертелся. Новенькая кружечка слетела на пол, разбившись на мелкие кусочки. Мой рев смешался с воплями сестры, ворчанием бабы Нюры, причитаниями матери и руганью отца. Выпоротый, я был поставлен надолго в угол. Всхлипывая, вслушивался в спор за моей спиной.
     - Ну что вы так уж, Валя, Василий. Ребенок же, мальчишка глупый. Он же не нарочно, - тихо и как-то печально увещевал родителей дед.
     - Вы, папаша, зря встреваете, - ответила мать, - набедокурил - пусть отвечает. А сервизной посуды я Ивану больше не поставлю. Хотите, свою отдайте.
      И дед отдал мне свою пару. Наверное, он заметил, как набухли от слез мои ресницы, когда в день рождения меня, именинника, решили поить чаем из старой кружки.
     Правда, я почувствовал всеобщее неодобрение, и даже любимый пирог показался тогда горьким.
     А вскоре деда сбила машина на нашем дурацком перекрестке. Пролежав несколько дней в больнице, он тихо отошел в иной мир, а я потерял единственного заступника.
     
     На Пасху мать испекла маленькие куличики, выставила на стол крашеные в луковой шелухе яйца и сладкую творожную пасту с изюмом. Надежда с бабой Улей уехали погостить к родным в деревню, отец работал, несмотря на выходной день, баба Дуся отправилась с утра в церковь. По этой причине мать не стала доставать сервиз, а разлила чай в обычные кружки.
     Сначала меня расстроил Степан, с коварной улыбкой разбивший с маху яйцо с красивой наклеечкой ХВ, а потом заявилась баба Дуся и, поджав губы, потребовала подать ей в такой светлый праздник сервизную пару. Её сразу поддержала баба Нюра, и мать кинулась к заветной коробке.
     - Ваня, подай бабушке кружечку, - попросила она, протянув мне чайную пару для бабы Дуси.
     О, как я был рад! Я, правда, был рад, что могу помочь, услужить, что мне скажут спасибо, и вообще...
     Кружка как заведенная скользила по блюдечку, норовя сверзиться на пол. У меня от напряжения затекла рука, и ноги стали тяжелые, словно у слона, но я медленно шаг за шагом нес драгоценную пару, затаив дыхание. Облегченно вздохнув, передал всё в руки бабы Дуси и собрался было вернуться на место.
     - Дзвыннн...
     Я оглянулся и замер: на упавшей на пол кружке появилась кривая трещина. Евдокия. дергала меня за руку и, тряся блюдцем над головой, истошно орала. Баба Нюра добавила подзатыльник, обозвав мать дурёхой, а меня пахоруким уродом.
     Баба Дуся, надувшись, процедила сквозь зубы, что ей в этом доме даже чаю не дают испить и, оттолкнув меня, черным вороном улетела в свою темную келью.
     Слушая ворчание матери, я слизывал с губ соленые слезы и никак не мог понять, в чем моя вина, ведь посуда бьется к счастью?
     Дядька Степан, матерясь сквозь зубы, по наущению бабы Нюры нанёс вонючим лаком на донышки чашек и блюдечек наши имена.
     В родительский день бабка Евдокия сверзилась со стола, куда взгромоздилась, чтобы поменять масло в лампадке у иконы. Падение закончилось переломом шейки бедра и уложило ставшую неподвижной старуху на долгие месяцы в постель. Как я ни пытался, представить, где у бедра шея, никак не мог, может, именно поэтому меня всё время тянуло к бабке - хотелось увидеть эту самую шею. Впрочем, скоро это надоело, тем более, что бабка то гоняла меня за водой, то заставляла слушать длинные молитвы, то просто не выпускала из комнаты, вцепившись скрюченными пальцами в мою руку.
     
     Все остальные дружно взялись за моё воспитание. Заключалось оно в "принеси то, унеси это, не делай того, сделай это". Здесь бабе Нюре не было равных - она дрессировала меня истово, по-черному. В свой день рождения заставила уносить со стола посуду.
     Сделав несколько успешных рейсов, я весь взмок от старания и, когда нес очередную чайную пару, шел, сцепив зубы, ноги тряслись от напряжения, на лбу выступила испарина, но я упорно шел, бережно неся танцующую на блюдце кружку.
     Шаг.
     Тихо, нужно остановиться. Выдохнуть. Сделать осторожный глубокий вдох.
     Снова шаг.
     Поправить кружечку.
     Ещё шаг.
     Вцепившись в пару двумя руками, я аккуратно поставил её на буфет. Губы стали растягиваться в улыбке, противная дрожь уходила из ног, возвращая меня в нормальное состояние. Я разжал руки и сделал ещё шаг. Назад.
     - Дзвынь...
     Маленькая пуговичка на манжете рубашки зацепилась за край блюдечка. Кружечка раскорячилась на полу крупными рваными осколками, на одном из которых виднелась кривая надпись "б.Нюра".
     Я стоял, как вкопанный, не замечая появившейся на полу лужицы. Вечером меня отлупил отец. За пахорукость, за дурь, за лужу на полу и для профилактики. Уткнувшись лбом в ненавистный уже угол, я пытался реветь, но глаза резало и без слез. От обиды и боли.
     
     Зойка росла, с удивительным упорством наполняя дом ором и скандалами, за что чаще всего крайним оказывался я.
     Как-то, психанув от нахальства зарвавшейся сестры, я выплеснул на дико заоравшую Зойку липкий от вбуханного сахара чай, шмякнул её кружку об пол, следом смахнул завертевшееся юлой блюдечко. Какая-то неудержимая истерика овладела мной: я бросился к чайной паре и ещё раз изо всей силы расплющил по полу. А потом топтал ногами хрустящие осколки и орал:
     - К счастью! К счастью! К счастью!
     Мать только руками всплеснула, отец же молча взял в руки ремень. Меня нещадно выпороли и поставили в угол. Я глотал слезы обиды, слушая, как мать и бабки уговаривают хайлающую Зойку.
     - Тише, Зоенька не плачь, тише Зоенька, не плачь...
     В ту ночь я проснулся в мокрой кровати, за что снова был побит. А поганка Зойка получила взамен ухайдоканной чашки отцовскую пару.
     Теряющая свой численный состав, но все ещё высокомерно стоявшая на видном месте в буфете, посуда словно смеялась надо мной. Мне казалось, я слышу тоненькие ехидные голоса, мерзкое, скребущее по нервам хихиканье, а когда в окно светила полная луна, позолоченные полосочки на кружках ослепляли холодным блеском, вызывая изнуряющую бессонницу и постыдный ночной энурез.
     А когда удавалось заснуть, сервиз являлся в жутких снах огромными бездонными чашками, пляшущими на кривых блюдцах с бескрайними бортами.
     
     Раньше все мужские домашние дела исполнял дед. После его ухода в иной мир всё как-то сникло - Степан был, как и я, пахоруким, а отец работал чуть ли не круглые сутки и часто без выходных, причиной чего я считал Зойку, на которую уходило безумно много денег: платьишки, смешные цветные панталончики, куколки, бантики, туфельки и прочая девчачья требуха. И однажды из-за сорванного крана мощная струя кипятка ударила в живот моющейся в ванной бабе Нюре. Та как-то умудрилась выползти и, потеряв сознание от испуга и боли, рухнула на пол в коридоре. Потом мы с Надькой носили ей в больницу передачи, и я на всю жизнь возненавидел приторный тошнотворный запах больничной палаты. Хорошо, что пролежала баба Анна всего несколько дней.
      А ещё через неделю мы хоронили отца. Какой-то идиот что-то не так закрепил, и огромная болванка сорвалась с крана и размозжила ему грудную клетку.
     
     ...Мне было уже девятнадцать, Зойке около пятнадцати, но выглядела эта стерва гораздо старше. Нахватавшись у Надьки мерзких бабьих ужимок, она уже умела похотливо вилять полными бедрами, носила лифчик, выпирая и без того торчащие груди, и излучала дикую животную страсть. Парни облизывали губы, теребили гульфики, плотоядно рисуя в голове определенного рода картинки с Зойкиным участием, таскались за сестрой табунами, как стая кобелей за течной сучкой.
     Найденный однажды под моей кроватью использованный презерватив послужил темой для постыдного осуждения: совсем одурел, баб в дом таскаешь?
     Я же поражался Зойкиной наглости - а что, нельзя было этим заниматься на своем диване? И, вообще, не рановато ли?
      - Если ещё раз ты, дура, устроишь у меня постельный фокстрот, то...
     - То, что? - ехидно заулыбалась маленькая шлюшка.
     А что, действительно-то? Вот ведь что интересно - как так Зойка умудрилась урвать время для кроватных танцулек, когда у нас дома вечная толпа народу, и я, например, ни разу не рискнул привести сюда девчонку, даже просто в гости.
      - Нечего пачкать мою постель! - мой демарш перекрылся звонким злобным хохотом.
     Любовничка Зойки удалось поймать на месте преступления, когда парочка, извиваясь от похоти, снова каталась по моей постели. Вот оно что. Теперь стало ясно, как хитрец проник в наш дом - он всегда жил с нами! Кривой изогнутый дядька Степан, Зойкин хахаль, невинная жертва пакостливой юной развратницы!
     Застав придурков, я прокашлялся и громко поаплодировал:
     - Браво, брависсимо! Продолжайте, продолжайте...
     Донести матери? А оно мне надо? Или не поверит, или меня же во всем и обвинит.
     Я пытался отвлечься, кидался в крайности: то рвал гитарные струны, горланя блатные песни Высоцкого, то запоем читал Ветхий завет. Поняв, что сестричка возомнила себя Саломеей*, я возненавидел сервиз. Мои сны стали страшнее. Теперь по ночам меня преследовал Ирод Антипа, тайно проникающий в наш дом под видом дядьки Степана, катая со злобным хохотом мою окровавленную голову по огромному блюдцу с кривыми краями.
     И тогда я объявил войну посуде из дрянного фарфора, блюдцам и кружечкам, разрисованным бордовыми листочками и золотыми каемочками. Это из-за них на наш дом напала порча. Теперь моей целью стало его полное уничтожение, чем я и занимался при каждом удобном случае. Первыми попались под горячую руку чьи-то кружки, которые я расколотил молотком, спрятавшись в собачьей конуре.
     
     Вскоре после похорон бабки Евдокии мать с помощью Степана и Надьки сделала кое-какую перестановку в квартире, связанную ещё и с тем, что наша Надька собралась замуж, и молодым нужна была комната, но оставаться в бабы Дусиной тетка не пожелала, отдав её мне и Степану.
     Вскоре наш дом наполнился новыми людьми. Выйдя замуж, Надька притащила мужа к нам, я, было, обрадовался ещё одному мужику в доме, но не тут то было - он оказался сраным интеллигентом, ещё пахорукее меня, и после пары разбитых пальцев, начисто завязал с домашней работой, углубившись в какую-то таинственную диссертацию.
     В отместку я тоже решил жениться. Моя избранница не была красавицей - обыкновенная, ничем не приметная девчонка, старше меня на несколько месяцев, ладили мы с ней замечательно, да и в постели было не скучно. Денег на пышные торжества у нас ни у кого не было, мы сэкономили, сыграв сразу две свадьбы. По такому случаю мать выкопала из сусеков ещё две чайные пары и торжественно вручила моей жене Марине и Надькиному мужу.
     Какое то время в доме было спокойно, если бы не Зойка, которая постоянно задирала то Надьку, то Маринку.
     Очередной скандал сестра закатила в Новый Год. Выпятив толстые губы, она отодвинула от себя посуду, расплескав по остро пахнущей новой клеенке бледноватый чай и занудила:
     - Откуда здесь трещина? Я не хочу пить из разбитой посуды!- вот когда я пожалел, что не раскокал эту чашку с первого раза. Маринка помешала.
     Все как-то напряглись, мама засуетилась и передала Зойке свою пару. Почему-то в этот момент у меня внутри что-то оборвалось, всё сдавило тягучей болью от плохого предчувствия.
     
     Степан, на которого забила ветренная Зойка, погрустнел и ударился в пьянку, устраивая всем ночные концерты: завывая с надрвыной тоской "Ой, мороз, мороз", он шарашился по квартире, задирая и лишая сна всех остальных. Однажды кинулся на мать и Маринку с кулаками, за что и получил от меня пару хороших фингалов. Смешав в отместку кофе с остатками щей, дядька с довольной рожей помочился в наш холодильник. Бил я его озверело, перепугав всех домашних, оттащила меня Маринка, чем спасла уроду жизнь.
     И тогда я решил сделать своим пособником самого страшного заклятого врага. Ночью прокрался к буфету с фонариком и, отыскав чашку Степана, со всего маху швырнул из окна. О, как я радовался! Ведь посуда бьется к удаче, не так ли? Вот только жаль, до смерти напугал хохотом жену. Маринка до утра проревела, закрывшись в ванной.
     А через пару дней дядька с веселой песней и криком: "Я те щас, падла!", - вышел из окна третьего этажа.
     Баба Уля горько убивалась по непутевому сыночку, пока её не хватил инсульт. Несколько месяцев мы прожили в каком-то оцепенении. Мать, разом поседевшая и постаревшая, сникла, ушла в себя, все остальные замерли в ожидании очередного несчастья. Жизнь, однако, брала своё, и понемногу в доме снова стало шумно.
     
     Виновницей нового скандала стала Надька. Чего-то они с Маринкой не поделили, и началось: то им одновременно понадобилась плита, то не могли поделить стиральную машину, то ругались, споря, чья очередь мыть туалет. В придачу обе почему-то никак не могли забеременеть, что тоже было частым предметом взаимных дрязг. Зойка радостно добавляла огоньку в бабьи разборки, порхая по квартире веселая и довольная. Маринка стала психованной и раздражительной.
     Чашу моего терпения переполнило Надькино желание на передел территорий, к наглым заявлениям подключился и гнусный диссертист. Вдвоём они стали ежедневно изводить маму, доводя её, похудевшую и постаревшую, до слёз.
     Вооружившись молотком, я прихватил из буфета две сервизные пары, и вышел во двор. С каждым ударом, с каждым жалобным мерзким визгом злосчастной фаянсовой посуды я представлял , что выбиваю дурь из тех, кто ею пользовался.
     - Получите, падлы!
     - Что ты делаешь, Ваня? - Маринка спросила еле слышно, а меня ударило по вискам. Я криво усмехнулся, пожав плечами. Мне почудилось, или в её глазах заметался страх? Отправив меня спать, жена осталась подобрать осколки.
     А я на цыпочках прокрался к постели и, укрывшись с головой тонким одеялом, мгновенно заснул и не услышал, как вернулась Маринка, как собрала свои вещи и тихо ушла, оставив записку: "Прощай. Не ищи меня'". Я немного попсиховал, дважды надрался в стельку, а потом махнул рукой, как говорится, баба с возу...
     Маринкин уход подсластило приятное известие: Надька с мужем намылились на юга, в отпуск, прихватив севшую им на хвосты Зойку. Десять дней пролетели быстро, мы гуляли с мамой по осенним улицам, усыпанным ярким ковром опавших листьев, ходили в кино, вечерами пили чай и смотрели телевизор.
     Идиллию разрушил звонок, истеричные крики сестры и моя вынужденная поездка - туда, за ней и двумя заколоченными гробами - тетка и её муж попали в аварию. Отдохнули, называется...
     Мама вскоре слегла и быстро угасла, замученная злокачественной опухолью.
     
     Так мы с Зойкой остались вдвоем - осколки когда-то большой семьи, в наших сердцах не было ничего, кроме свербящей души пустоты. Меня мутило от голоса сестры, от вечной её неряшливости, от валявшихся повсюду каких-то тряпок, куч не глаженного белья, немытой посуды. Нашу большую квартиру мы продали, угодили в безжалостный инфляционный омут и получили взамен крошечную хрущевку.
     Однажды в полнолуние я не спал, наслаждаясь редкой тишиной, стервы сестры не было дома с вечера - очередной любовный загул. Я курил и бесцельно водил глазами по слабо освещенной комнате. Две чайные пары печально белели при свете качающегося фонаря, разбежавшись по разным углам пыльного серванта, словно бывшие подружки, не поделившие мужика. Остальная посуда давно убилась. На счастье.
     На счастье ли? Я горько усмехнулся: все наши родные ушли вслед за разбитыми чайными парами. Совпадение? Мистика? Скорее, закономерность.
     Правда, я немного удивился, насчитав девять жертв проклятого сервиза: дед, три бабки, мать с отцом, Надька с диссертистом, Степан. Значит, где-то есть ещё одна, двенадцатая пара? Я обшарил весь дом, но ничего не нашел. Может, её спёрла и спрятала хитрющая Зойка?
     Меня словно бешенство охватило. Рванув створки серванта, я смахнул на пол оставшиеся чашки, одна жалобно звенькнула, по бордовым листьям побежала паутиной тонкая трещина. Холодея, разглядел на дне надпись: "Иван". Трясущимися руками поднял посуду с пола.
      Зойкину чашку разбил в крошку с леденящим сердце садизмом, бормоча, как заклинание:
     - - Сдохни, гадина, сдохни!
     Моя тень, распластавшись по стене, лупила молотком по столу - наводя ужас на меня самого.
     Ни утром, ни на следующий день сестра не появилась. Она ушла навсегда из моей жизни, а, может, и из своей. Не знаю - я её разыскивать не стал. Меня какое-то время дергали то соседи, то менты, потом все утихло.
     Я остался совсем один. Днем ползал до магазина, с трудом переставляя больные ноги, вечерами жевал кашу беззубыми челюстями, да смотрел телевизор - новости и сериалы, с особым цинизмом понося всех восторженно страдающих от любви идиотов. Верная чайная пара преданно поила меня слабозаваренным чаем, напоминая трещиной о болячках, а стертой золотистой полосочкой о том, что когда-то все было иначе.
     Так вот оно какое - счастье от битой посуды. Пустота и покой..."
     
     На этом жуткая исповедь Ивана о Ильича обрывалась, в тетради оставался лишь один полуоторванный чистый лист. Полицейский задумчиво обвел взглядом кухню.
     - Чего там? - покосился напарник, вздыхая.
     - Да так, фигня какая-то, вроде дневника, - махнул рукой рыжеволосый.
     - Фигня. А ты на фига её схватил, тетрадку эту? Клади на место. Может, кто старика из-за этой фигни и шлепнул.
     - Ага, и оставил для нашей радости, - отмахнулся напарник, положив тетрадку на прежнее место. Зажатая в правой руке трупа расколотая кружка вызвала оторопь. Рыжеволосого передёрнуло, захотелось тотчас бежать подальше из этой жуткой квартиры.
     Скоро тело увезли в морг, оставив рисованный мелом на полу силуэт, около которого все также листал тетрадные странички осенний ветер.
     
     Иван Ильич так и не понял, куда же делась двенадцатая чайная пара злополучного сервиза, да и не пытался более её отыскать, будучи уверенным, что это Зойкиных поганых рук дело. Ему не был никто нужен, так же, как и он сам не был нужен никому. Он не догадался, что Марина, покидая их жуткий дом, унесла с собой не только свою в бордовых цветочках чайную пару с золотой каемочкой, но и их будущую дочку, о которой ещё и сама не знала. Анюта выросла, и давно стала не только мамой, но и бабушкой, а из той кружечки теперь поила молоком маленькую внучку.
     
     - Баба Аня, дай мооочка...
     - Да вот же оно, в кружечке.
     - Это моя клужечка?
     - Твоя, Мариночка, твоя.
     
     Удивительная это была кружечка с четкой надписью "Марина" на оборотной стороне дна. Как её ни роняли, держалась крепко-крепко, словно охраняя жизнь своих хозяек.
     Бабушка Анна могла бы сказать внучке, что кружечку надо беречь, могла бы предостеречь, если бы прочла исповедь своего отца, которого практически и не помнила.
     А может, всё дело было в том, что Аннушка твердо знала: посуда бьется к счастью.
     
   0x01 graphic
   6
   0x01 graphic
   Родин С.Е. Колыбель   19k   Оценка:7.68*4   "Рассказ" Проза
  
     
      КОЛЫБЕЛЬ
     
      Дом 7, улица Ришбур, Безансон, мадам Оливии Бунэ.
     
      Дорогая матушка! Ты наверняка расстроена тем, что я так долго не писал. Не думай, что это из-за забывчивости или пренебрежения к тебе. Просто со мной приключилась очень странная и даже жуткая история, которую я никак не в силах выбросить из головы. Позволь же поделиться ею с тобой. Может быть, мне станет легче и я больше не буду так надолго оставлять тебя без вестей.
      Любопытство моё, несмотря на годичную учёбу в Коллеж де Франс и частые прогулки по Парижу, не ослабевает. Я много времени посвящаю обществу моих друзей-студентов, с которыми порой забираюсь в самые невероятные места этого города. Так вот, в один из дней мой друг Варле попросил меня об одолжении - сопроводить его на свидание с некоей девицей, давшей ему свой адрес. Я же, имея вечер свободным, согласился.
      Придя на почтовую станцию, мы попросили указать нам, где находится авеню Распай. Путь, как оказалось, был неблизким, и Варле решил не скупиться на извозчика. Это была тем более удачная мысль, поскольку погода начинала портиться - нам совсем не хотелось являться к мадемуазель мокрыми до нитки. Прости мне все эти подробности, но они важны, иначе я бы, вероятно, никогда не узнал, что это за авеню Распай и чем это место так ужасно.
     
      Итак, когда мы с Варле нашли необходимый дом и отпустили извозчика, час был уже поздний. Зная обстоятельность моего друга, я понимал, что он не покинет мадемуазель раньше чем через 3-4 часа, а потому поспешил найти укрытие от приближающегося дождя. Квартал, куда нас занесло, был просто ужасен - жалкие серые лачуги, полуразвалившиеся дома из тёмного кирпича, шуршащие по подворотням крысы, кучи мусора прямо на тротуаре. Дома были пугающе темны, но в ста шагах впереди в окнах большого каменного дома горел свет. Окрылённый, я двинулся туда. Оказалось, это был кабак. Ужасно вонючий и грязный, - но всё же это была крыша над головой. Войдя внутрь, я тут же закашлялся от дыма и запаха потных тел. Подойдя к стойке, я спросил вина, но хозяин надо мной посмеялся и ответил, что есть только пиво и ром. Я согласился на пиво. Тем временем я оглядел кабак - все столы были заняты. Я спросил хозяина, всегда ли здесь так многолюдно, он ответил, что никто из местных трудяг не любит сидеть дома, особенно в дождь. Получив пиво, я увидел, что одно место освободилось, и немедленно направился туда. За столом сидел жалкого вида старик с грязными седыми волосами. Светло-коричневый потёртый жилет на нём был как с чужого плеча. На столе стояла недопитая кружка с пивом. Взгляд старика был неподвижен - он смотрел в окно. Его обезображенное оспой и морщинистое лицо казалось маской мертвеца, лишь блеск голубых глаз выдавал в нём жизнь. Я осторожно опустился на стул и отпил немного из своего стакана. Вкус был омерзительный, я скорчил лицо и вытер рот рукавом.
     
      "Болтают, что хозяин добавляет в пиво мочу осла", - сказал вдруг старик.
      Я чуть не опрокинул стакан и закашлялся.
      "Всё это бредни, не переживайте", - равнодушно произнёс он, по-прежнему не отрывая взгляда от окна.
      Мы молчали. Я не знал, о чём говорить с этим оборванцем, а он пребывал где-то в своих мыслях и не торопился продолжать разговор.
      За окном грянул гром и тут же пошёл дождь. Но что я говорю дождь?! Это был ливень, каких я прежде не видел! Стена воды! Улица моментально превратилась в месиво из воды, грязи, конского навоза и бумаги.
      "Похоже, вы тут надолго", - с улыбкой сказал старик.
      Я пожал плечами.
      "Если решите уйти, лучше снимите обувь и идите босиком. Всё равно промокнете насквозь, а так хоть ботинки сбережёте".
      Я посмотрел на его ноги. Они были голые и все в шрамах.
      "Я не надевал обуви уже много лет", - произнёс он, отпивая из стакана.
      Я не нашёлся что ответить и последовал его примеру.
      "Свою последнюю пару сапог я отдал отцу, ему она была нужнее. Впрочем, у него наверняка её отняли", - грустно сказал старик.
      "Кто отнял?" - спросил я.
      "Служители. Мерзкие псы", - он злобно сплюнул на пол. Потом посмотрел на меня.
      Мне стало страшно.
      "Вы похожи на моего сына, - вдруг ласково сказал он, - хотя он старше вас. Что вы делаете здесь?"
      "Я...прячусь от дождя", - ответил я, но старик, уставившись в окно, уже не обращал на меня внимания.
      Гроза бушевала вовсю. Вспышки молний освещали пустые окна домов холодным светом, зрелище было не из приятных. Я мысленно клял себя и Варле за всю эту глупую затею с прогулкой.
     
      Наше молчание затянулось, и я решил заговорить снова.
      "А чем занимается ваш сын?" - спросил я старика.
      Казалось, он меня не слышит. Его руки, сцепленные в замок, дрожали, он беззвучно шевелил губами. Я слегка дотронулся до его плеча. Встрепенувшись, он удивлённо посмотрел на меня.
      "Кто вы? Что вы делаете в моём доме?!" - вскричал он.
      Я отпрянул в испуге. За соседними столиками засмеялись. Клянусь, матушка, мне хотелось убежать без оглядки, и если б не гроза, я так и сделал бы.
      "Что, Перрье, не узнаёшь своего сынка?" - хохоча, крикнул ему один из пьянчуг.
      "Старый дурак", - захихикала неопрятная девица рядом с ним.
      "Мой сын...", - залепетал старик.
      Тогда я ужаснулся в первый раз. Его взгляд оледенил меня.
      "Мой сын фонарщик. Он...он чинит фонари. Их разбивают, а он чинит. Руки у него всегда в масле, и одежда. В масле, представляете?" - он говорил сам с собой, ни на кого не глядя.
      В кабаке зашумели, каждый хотел подшутить над стариком. Его называли то Перрье, то идиотом, а несколько слов были настолько грубыми, что я не решусь их тут написать. Наконец, хозяин рявкнул, чтобы все замолчали и пригрозил вышвырнуть на улицу самых шумных.
     
      Дождь стал ослабевать, но всё ещё был довольно силён.
      "Где вы живёте?" - спросил старик.
      Я ответил, что в Латинском квартале. Он не расслышал и мне пришлось повторить.
      "Ах, я помню это место. Мы с моей милой Мари проезжали через Блуа, когда ехали к её родителям, чтобы они благословили наш брак. Это совсем рядом с Дезэ".
      "Да нет же, - отвечаю я, - в Латинском квартале, в Париже".
      Он задумчиво посмотрел на меня.
      "Мой дед приехал в Париж в 1718 году, - сказал старик. - Он был хороший плотник, очень хороший. Его взял к себе мастер Грожан, они стали очень дружны. Моему отцу было десять лет и он уже помогал деду в работе, а дед нарадоваться на него не мог. Грожан говорил, что двое Перрье стоят десятка бездельников, которые у него работали. Но дед был уже немолод, силы были не те, что раньше. Отец стал брать на себя почти всю работу и так уставал, что валился с ног.
      Однажды, когда они с дедом работали в мастерской, к Грожану пришла одна торговка с рынка, пожелавшая купить деревянный стол. С нею была рыжеволосая девица с большой грудью и сильными руками. Когда мой отец увидел её, то целую неделю не мог успокоиться. Наконец, вызнав у мастера Грожана адрес торговки, он принарядился и пошёл туда с букетом цветов. Через месяц мой отец женился на той девице, моей матери. Она умерла, когда рожала второго ребёнка, моего брата. Он прожил лишь две недели", - договорив совсем тихо, он допил пиво.
      По улице, утопая колёсами в грязи, проехала большая серая повозка. Я отчётливо услышал чьи-то стоны, доносившиеся из-под мокрой холстины, покрывавшей её.
      "Кровопийцы", - с ненавистью прошипел старик, глядя вслед повозке.
      "Что это?" - спросил я.
      Он посмотрел на меня, будто я сказал несусветную глупость, но тут же спохватился.
      "Это сторожа Бисетра. Самые мерзкие ублюдки на свете".
      "Бисетра?"
      Не ответив, он указал рукой куда-то в окно.
      "Вон там, в конце улицы между домами. Видите?"
      Приглядевшись, я увидел огромное мрачное здание с решётками на окнах.
      "Тюрьма?" - спросил я. Старик покачал головой.
      "Мой отец отдал туда моего деда, когда тот уже не мог держать как следует инструмент. Это было в 1725-м году. Отец говорил, в тот день было тепло и солнечно, кроны деревьев качались на ветру, сладко пели птицы. Дед радовался как ребёнок и думал, что сын везёт его в гости к моей матери и ко мне. Он очень меня любил, но никак не мог запомнить моего имени", - старик замолк и посмотрел на свою кружку.
      Я внимательно слушал.
      "Выпить бы ещё", - медленно протянул он.
      "Возьмите, я больше не хочу", - я подвинул ему своё пиво.
     
      Дождь заканчивался, засидевшиеся выпивохи потянулись на улицу. Старик медленно пил, по-прежнему глядя в окно. Скоро в кабаке осталось едва ли десять человек. Варле, подумал я, уже скоро отправится домой, но мне захотелось остаться. Поверишь ли ты, матушка, я впервые в жизни почувствовал к кому-то жалость. Мне хотелось плакать, хотелось обнять этого грязного нищего. И я остался, желая услышать его историю до конца.
      "А кем были вы?" - спросил я его.
      "Отец, - очнувшись, заговорил он, - хотел, чтобы я продолжал семейное дело. Но, взяв меня с собой к Грожану, он быстро понял, что рубанок и долото мне не даются, да и сам я не хотел этому учиться. Скрепя сердце, он отдал меня в школу, хотя ему приходилось отдавать больше половины заработка за моё обучение. А знаете, - повернулся он ко мне, - я мог стать художником".
      "Вы?" - изумился я.
      "Конечно, отец был против. Он старался внушить мне, что я ничего не добьюсь на этом поприще. Но я рисовал. Мне нравилось рисовать, хотя и учителя не видели во мне никакого таланта. Когда мне исполнилось пятнадцать, отец сказал, что не станет больше платить за моё обучение, и потребовал, чтобы я нашёл работу. К счастью, один мой товарищ, Карон, был сыном нотариуса. Я спросил его, нет ли у его отца места, и он ответил, что господину Карону нужен младший писарь, так что я немедленно помчался в его контору. Господин Карон был со мной очень приветлив и попросил переписать начисто очень длинное письмо. Я писал хорошо и ровно, он остался доволен и сказал, что берёт меня. Жалованье мне положили скромное, хватало лишь на холсты с красками, но и тому я был рад".
      "А что же ваш отец?" - спросил я.
      "Мерзавцы! - вдруг старик взорвался и грохнул кулаком по столу. - Я отдал ему свои новые сапоги, а они их украли! Я знаю, это они!"
     
      Я был испуган и молчал, ожидая, пока он успокоится.
      "Как-то мой отец сказал, что нам нужно навестить деда. Он сказал, чтобы я не пугался, и повёл меня за собой. Вскоре мы подошли к высокому серому дому. Отец сказал страже, что пришёл навестить пациента. Нас впустили.
      Внутри было очень сыро и пахло гнилью. Сторожа приказали нам идти за ними. Было очень темно, и я только помню, что мы всё время спускались вниз. Говорят, людей, оставленных в Бисетре, отделяют от мира тридцать три двери. У одного из сторожей был фонарь, с которым он ходил от одной камеры к другой и искал моего деда. Отец сказал, что я могу не идти дальше, если мне страшно, но я ответил, что хочу увидеть деда так же, как и он. Наконец, мы услышали его слабый голос. Мы подошли к решетке, и я ахнул - внутри было десятка два человек, худых, небритых и грязных. Все они были в кандалах".
      "Как в кандалах? - воскликнул я. - Это же не тюрьма!"
      "Сторожа говорили, это потому что они буйные и могут натворить бед, если не заковать. А я-то помню, что дед мой был самым добрым на свете человеком", - старик заплакал, закрыв лицо руками.
     
      Я подошёл к стойке и спросил рома. Хозяин долго шарил под прилавком и, наконец, выудил оттуда бутыль. Заплатив, я вернулся к столу.
      "Он умер через год, - глухим голосом сказал старик. - Похоронили его в общей могиле, мы не могли заплатить за отдельную. Отец не взял меня на похороны. Он с тех пор очень мрачный стал - не улыбался, не шутил. Мы могли по несколько дней ни слова друг другу не сказать. Господин Карон меня тогда уже старшим писарем назначил, деньги появились. Я женился, привёл жену в наш дом. Отец сказал, что очень за меня рад, но я видел, что его это нисколько не тронуло. И когда Жак родился - тоже. Я за отца очень переживал, неладное что-то с ним творилось. Сидит он перед окном и смотрит, только изредка трубку набьёт или стаканчик опрокинет. По воскресеньям к деду на могилу ходил, с раннего утра и до поздней ночи его не было. Мастер Грожан к нам домой пришёл однажды, сказал мне, что отец из рук вон плохо работать стал. Я ему говорю, что это от тоски по деду. Он кивает, говорит, понимаю, но и вы меня, говорит, поймите - не могу я ему больше работу давать. И ушёл.
      Нас уже пятеро к тому времени было, жена родила мне дочь. Пришлось после службы в конторе идти таскать брёвна до ночи, иначе бы совсем туго нам пришлось. Отец стал много пить, когда место у Грожана потерял. Мы терпели, подбадривали, увещевали, а он и слушать ничего не желал. Однажды домой прихожу - жена вся в слезах, надрывается. Я её спрашиваю, почему она плачет, а она говорит, что отец мой спьяну решил с внучкой поиграть, на руки её взял и стал со смехом в воздух подбрасывать, а потом уронил оземь. Зашёл я в комнату и вижу на полу кровь. Отец у окна сидел пьяный. Поднял он голову, как я подошёл, и грустно так на меня посмотрел. Сказал, что хочет к деду поближе, сказал, чтобы я его туда отдал, как он отдал деда. Я ему отвечаю, что он не буйный и не хочу я, чтоб отец за тридцатью тремя дверьми в кандалах сидел. Но он настаивал", - старик выпил рома и взгляд его прояснился.
     
      В кабаке повисла тишина. Оглянувшись, я увидел, что хозяин и несколько пьянчуг, затаив дыхание, тоже слушали старика.
      "Я долго не хотел, - наконец, продолжил он, - запрещал ему пить. Потом отец стал из дома пропадать, иногда по несколько дней, а возвращался грязный, оборванный, не узнавал никого. Должно быть, и вправду помешался от всего, что случилось. Мы с женой ходили к лучшим докторам - никто не хотел браться, все твердили одно и то же - отдайте его в Бисетр. Меня холодный пот прошибал, когда я это слышал. Отдать отца этим извергам? Чтобы они заперли его в крысиную нору, где он ослепнет без солнечного света, где о нём никто не позаботится? Вы не были там, - его лицо исказилось от ужаса, пальцы задрожали, он чуть ли не шептал, - вы не знаете, что за существа сидят там. Их тела все в гнойных нарывах и шрамах, глаза жёлтые, зубы гнилые. Они гремят цепями, дёргаются, норовя растерзать всё, что попадётся им в руки. Они хватают крыс, ломают им хребты и пожирают, разбрызгивая кровь и выбрасывая на пол зловонные потроха. Сифилитики, прокажённые, чахоточные. Там много детей, над ними издеваются. Я своими глазами видел, как один из этих скотов надругался над маленькой девочкой. Она кричала и умоляла отпустить её, но мерзавец только распалялся. Господи, - закрыл старик лицо руками, - не дай моим детям увидеть всё это".
     
      Я ощутил на своём лице слёзы. Я беззвучно плакал, утирая глаза рукавом.
      "Скоро отец уже никого не узнавал - ни меня, ни мою жену. Однажды к нам зашёл мастер Грожан - отец принял его за молочника и попросил принести две бутыли молока к обеду. У меня сердце разрывалось".
      Перрье всхлипнул.
     Вечером того же дня я отвёз его в Бисетр. Заживо похоронил его в этом каменном мешке".
      "И вы навещаете его?" - спросил я очень тихо.
      Он не слушал. Опустив глаза на свои ноги, он бормотал что-то про ботинки. Я одним махом осушил стакан рома - ощущение, будто мне изо всей силы сжали череп, я чуть не упал.
      "В тот день, - тихим голосом сказал Перрье, - я вернулся поздней ночью и сказал сыну: Жак, твой дед был великим человеком. Никому не позволяй издеваться над собой и над ним. Ты должен быть сильным, мой мальчик. Больше всего на свете я хотел, чтобы он избегнул этого".
     
      Кто-то заплакал.
      "Я прихожу к отцу по воскресеньям. Сторожа меня знают и разрешают посидеть с ним час-другой. Другие пациенты, как завидят меня, крики на весь этаж поднимают. Один раз я принёс отцу чистую одежду - а через неделю её уже не было. Сторожа сказали, что он им её отдал. Жена подарила мне хорошие сапоги, кожаные, - он почти шептал, - и я их отцу отдать решил. Ноги у него больные были и все в крысиных укусах. И сапоги тоже пропали, сторожа сказали, что их крысы погрызли".
      Ещё одна повозка проехала за окном. В ярости схватив стакан, старик швырнул его в витрину, раздался звон разбитого стекла. Хозяин, рассвирепев, подскочил и влепил Перрье затрещину. Бедняга кубарем покатился по полу. Сплюнув, хозяин вернулся за стойку.
      Я подошёл к старику и помог ему подняться. У него был разбит нос. Цепляясь за моё пальто, он что-то лепетал. Я наклонил ухо к его губам.
      "Жак, мальчик мой, - он посмотрел на меня полными слёз глазами, - не дай им забрать меня. Не дай им приковать меня к стене. Ты слышишь меня, не дай им!"
      Его окровавленное лицо смертельно побледнело.
      "Успокойтесь, - меня трясло как в лихорадке, я и сам чуть не падал, - не надо. Сядьте, никто вас никуда не заберёт".
      Он дрожал и обнимал меня. Я старался утешить его, но он не слушал и всё бормотал одни и те же слова. Я поднялся, собираясь уйти, старик не отпускал меня. Мы вышли.
      Шлёпая прямо по лужам, он медленно двинулся в конец улицы. Я понял, что ничем больше не могу ему помочь. Я стоял и смотрел, как лёгкий предрассветный ветерок колышет его лохмотья и седые спутанные волосы. Старик брёл вслед за удаляющейся грязной повозкой.
     
      Утром Варле зашёл ко мне и спросил, почему я его не дождался, но я был так подавлен всем, что услышал за эту ночь, что не хотел его видеть и отмахнулся, сказав, что тоже нашёл себе девицу. Он беспечно рассмеялся и напомнил про лекции. Я не пошёл на них, мне никуда не хотелось идти.
      Матушка, я хочу, чтобы ты знала - я люблю тебя, люблю отца и братьев. Да хранит Господь нас всех, особенно бедного Перрье.
     
      Гастон Бунэ.
   0x01 graphic
   7
   0x01 graphic
   Ледовский В.А. С чего начинается...   19k   "Рассказ" Фантастика
     Длинный коридор, по которому меня несло словно ветром пушинку, закончился белесой паутинистой мембраной. Поток воздуха попытался размазать мое безвольное тело о преграду, но она оказалось обманкой, туманным маревом, традиционно скрутившим нервы непереносимым болевым спазмом. На секунду я потерял сознание. Очнулся оттого, что мой нос щекотала пахнущая клевером сладкая трава. Приложило физиономией в подвернувшийся камушек так, что чувствительный нос дергало острыми судорогами и с коричневых ноздрей капала кровь. Но все равно хорошо, что врезался не в песок. Или пятачком. Хотя вариант крокодильего рыла был бы получше.
     Я оперся на белые пушистые лапки. Встал. В голове еще шумело, потому сильно качнуло в сторону. Но когда упираешься в землю четырьмя конечностями, а не двумя ступнями, устоять несколько проще. В этот раз мне опять выпало быть зайцем. Тоже неплохо, больше шансов выжить и довести миссию до конца. Ударной силой выступят те, кому достались боевые воплощения. Моя задача - унести добычу, значит, если погибну, то только последним. Сначала фантомам придется выкосить прикрытие, лишь затем придет моя очередь. Слева, всего в метре, нервно бил по мощному торсу поленом хвоста волк. Инстинкты давили на психику, он с вожделением глядел на меня и облизывал белоснежные клыки длинным языком. А что, забавно будет, если один член штурмовой группы перегрызет горло другому. За ним обвалился на задницу и с недоумением рассматривал когтистые лапы медведь. Новички, ясное дело. Кто из них Тим, а кто Макс, было неважно. На всю операцию три минуты, разбираться с этим некогда. Вот с Ри все понятно, рыжая лисичка чуть побольше меня, умильно склонив хитроватую мордочку, рассматривала пересекающую полянку тропку. Женщина была четвертым, запасным участником группы и пересекала барьер исключительно в максимальном варианте прорыва в образе лисицы. В прошлый раз также удалось пройти в зазеркалье наибольшим составом. Но в итоге уцелели только мы двое. Волк и медведь были разодраны ГГ на части, а "игравшие" ими Олег и Джон до сих пор валяются в реанимации. Из комы их вывести пока не удается. Впрочем, в подобных случаях умирает только один из шести, так что шансы выжить у них есть. Зато мы вернулись с добычей. Лиса вела себя вполне достойно, отвлекала ГГ до момента моего ухода в обратный прыжок, и досталось ёй тоже немилосердно. Но я Ри все равно недолюбливаю. Рыжая, не бреющая поросшими светлыми волосиками руки, постоянно подобострастно улыбающаяся женщина мне почему то кажется грязной, потной и дурно пахнущей. Хотя, как не принюхивался, вроде ничего особенно, вполне стандартный парфюм. Может, неприязнь оттого, что она почти не скрывает готовности переспать со мной? А у меня к женщинам отношение сложное. Я считаю, надо искать свою единственную, и если не повезло, достойнее жить бобылем, чем размениваться на ненужные связи. Впрочем, боец Ри очень опытный и удачливый. Два десятка попыток. Шесть прорывов "за грань". Все, естественно, со мной. Из них четыре успешных.
     - Идет! - тяфкнула лисичка. Я тоже услышал обрывок песенки "... можно в Африку прийти. А-а, в Африке горы вот такой вышины! А-а, в Африке реки вот такой ширины! А-а, крокодилы, бегемоты...". Здесь песенка всегда являлась фоном, предупреждающим о приближении ГГ. А вот крокодилы для прорыва были бы как раз много лучше. Там вываливаёшься двумя пресмыкающимися против одного слоненка. Это гораздо веселее, чем четверо зверей на красную шапку. Во втором варианте успешными являются, по статистике, до половины попыток. И всегда кто-либо гибнет в зазеркалье. Что означает долгую кому и возможную смерть для десантника в реале. В крокодильем варианте потерь практически нет, пусть процент возвратов с добычей несколько меньше. Хотя, конечно, отрывать хобот у слоненка это не таскать пирожки. Но в этот раз не сложилось.
     Я оглядел свою группу и кивнул. Пора. Волк растворился в густых зарослях. Медведь, тяжело вздохнув, вышел на дорогу - он был первым в цепочке. Я проводил его не менее тяжелым взглядом. Что же, кто-то должен начинать.
     Лиса стояла рядом и нервно дергала хвостом. "Пшла!" - скомандовал я и, не оборачиваясь более, направился к своей позиции. Я не сомневался, что она послушается, как не сомневался и в том, что прав, не оправилась еще Лиса после последней заварушки, чтобы в начало вставать. Тем более, когда шансы на выживание остаются разве что у последних в цепочке. А по дороге, насвистывая веселую песенку и помахивая корзинкой с пирожками, шла фантом. Как всегда в этом варианте, в образе девочки в красной шапочке, белой блузке и колготах, синей юбке и лаковых босоножках.
     Коричневый холм свалянной бурой шерсти притаился за поворотом, перекрыл фантому тропу . Диспозиция классическая, многократно проигранная на тренажерах. Каждый из штурмовой группы знал свой маневр. Но и ОБЪЕКТ врасплох не застать, потому как второй раз подряд мы пытались сыграть ту же пьесу. А по второму разу ОНИ всегда хорошо помнят предыдущую попытку. Фантом вынырнула из-за куста. Затормозила, не дойдя с полдесятка шагов до медведя. Грозно сдвинула домиком выжженные солнцем брови над огромными синими глазищами.
     Спросила неожиданным низким басом. - Опять???
     Я замер. Впервые хозяева этого мира заговорили с нами! Дать отбой акции и попробовать побеседовать? Не успел... Красная шапочка отвела корзинку с пирожками за спину. Из-за кустов метнулась серая тень. Волк. Фантом подпрыгнула, встретила его классическим маваши-гери, по ходу успев ткнуть растопыренными пальцами свободной руки в глаза распрямившегося пружиной медведя. Но уже мелькнула рыжей стрелой лисица, выхватила из корзинки пирожок, упала, придавленная к земле пяткой в основании пушистого хвоста. Взмахнула перекошенной от боли мордой, переправила добычу мне. Я вцепился в пирожок (на этот раз с капустой) передними зубами и понесся по тропинке, одновременно включив опцию выхода. За спиной слышались тяжелые удары, взвизги и стоны зверей. Красная Шапка расправлялась с прикрывавшими мой отход медведем, волком и лисицей. Лишние жертвы. Даже если бы они её не пытались удержать, я успевал уйти. Но дать отбой прикрытию я не имел возможности.
     Три.
     Два.
     Один.
     Выход.
     Я снова провалился в туннель, который через секунду вбросил меня в привычное человеческое тело, привязанное к стартовому ложементу. Слева от меня в таких же креслах корежило двух находящихся в бессознательном состоянии мужчин. Справа бессильно обвисла рыжеволосая красавица, и струйка слюны стекала из угла её рта.
     Хреново. В этот раз я потерял всех.
     Обслуга быстро выхватила из моих рук шипастую коробочку, коловшую ладони будто ежик. Сразу бережно уложили в герметичный контейнер, окружили стеной охраны, унесли.
     Хорошо. Мы снова добыли энергокапсулу, а она стоит очень дорого. Универсальный источник с практически неиссякаемым запасом, на пике выдающий мощность, сравнимую с энергией звезды. Во всяком случае, из сорока работающих капсул, в сумме увеличивших энергетические возможности человечества в тысячи раз, ни один пока не продемонстрировал истощения.
     Шестнадцать погибших и сотня искалеченных десантников считались приемлемой платой за это могущество. С другой стороны, каждый из нас был добровольцем. Получал за акцию самые большие деньги, что можно было заработать наемным трудом. Пожизненной ренты за несколько месяцев подготовки и пять минут работы в зазеркалье, из которых на активную приходилось несколько десятков секунд, хватало с лихвой на весьма обеспеченное существование. Если уходили с добычей, на премию можно было купить персональный космолет.
     - Три места реанимации, срочно! - вокруг пострадавших суетились медики. Сегодня у них редкая по тяжести ситуация, работа по максимуму. Спецлаборатория была рассчитана на четверых, но я всегда возвращался здоровым. Даже если меня ТАМ убивали, все заканчивалось простым экстренным выбросом группы. И у меня не оставалось ни одной царапины, только неприятные воспоминания.
     - Нормально, Эсти, мы их спасем, - Алан, директор проекта, успокаивающе похлопал меня по плечу. Конечно, я незаменимая единица и потому ко мне нужно проявить особое внимание.
     Именно я первым попал в зазеркалье. И столкнулся в рисованной пустыне с джинном. Шокированный моим видом дэв выронил бронзовую лампу. Я её подхватил. Не думая об этом, просто на автомате, чтобы не упала на желтый пахнущий прокаленным железом песок. Сразу же запустил опцию выхода, что и рекомендовалось делать в подобных ситуациях. И через секунду оказался на стартовом столе лаборатории с небольшой шипастой коробкой в руках. Оказавшейся первой попавшей в наш мир энергокапсулой.
     Может быть, именно из-за того, что я был первым, на мои характеристики произошла настройка "входа". И теперь мое присутствие является пропуском ТУДА. Если я откажусь от этой работы, можно будет закрывать проект. По крайней мере, его коммерческую часть. Потому со мной работают опытные психологи. Обеспечивают релаксацию и защиту от различных недовольных нашей деятельностью "зеленых". У человечества теперь энергомощностей на два порядка больше, чем мы можем освоить, но все равно властям этого мало. Аппетит приходит во время еды
     Ладно. Можешь успокоиться, босс. Я снова туда пойду. Потому что в этот раз, кажется, появился шанс поговорить с хозяевами. Понять смысл этой страшной сказки, где нас убивают. А мы стремимся стащить энергокапсулы. Принимающие вид то волшебной лампы Алладина, то волчьего клыка, то хобота слоненка. Или, как в этот раз, пирожка из корзинки Красной шапки, что совсем не худший вариант. Самое тяжелое, что выпадало, тремя поросятами выламывать клык у Волка. Из четырнадцати попыток удачной оказалась одна, и почти половина всех потерь пришлось на этот вариант. Ну да ладно.
     Техники отстегнули ремни, вынули из основания черепа разъемник подключения к искусственному разуму. Впрыснули через кожу концентрат витаминов и глюкозы. Можно вставать.
     - В этот раз что-то новое? - Цепко взглянул на меня Алан. В интуитивном понимании происходящего ему не откажешь.
     - Да, - согласился я, - но доклад наедине.
     - Идем.
     В кабинете директора, как всегда, было прохладно и пахло пихтовой хвоей. Алан набулькал в два тонкостенных бокала любимую им минералку. Нарзан. Мне он не особенно нравится. Я имею в виду их обоих. Нарзан и Алана.
     Директор помолчал, испытывающе разглядывая меня. Неспешно заговорил.
     - Знаешь, мы ведь не можем отсюда увидеть, что ТАМ происходит. Остается только верить, что вы попадаете в мир мультфильмов. Всегда один из четырех. Если прорываешься только ты, это Алладин и джин. Есди двое, крокодилы и слоненок. Если трое, поросята и волк. И так далее. Ваши рассказы совпадают даже в мелочах, потому мы их принимаем. Но что происходит в действительности, до сих пор загадка. И если бы не энергокапсулы, весь проект не стоил бы и сотой доли затраченных на его осуществление средств.
     В кабинете установилось молчание. В этот раз его нарушил я.
     - ОНИ со мной заговорили.
     - Наконец-то. - Алан посмотрел на меня насторожено. - И что сказала ГГ? Или это ... был кто-то другой?
     - Нет, классическая расстановка. Красная Шапочка.
     - Да? И что она ... сказала?
     - ОПЯТЬ. - Торжественно произнес я.
     - Опять?
     - Да. Только так, ОПЯТЬ? - Я выделил недовольную вопросительную интонацию и хрипотцу.
     - И все?
     - Да. Началась акция. Месиловка. Так что поговорить не удалось, - добавил я с иронией.
     - Да? Жаль. Но все же это открывает некоторые перспективы на будущее.
     - Какие к черту перспективы? - Взорвался я. - Мы лазим к ним как домушники! Таскаем энергокапсулы, хотя не понимаем, что это такое и что они значат для них! Отгрызаем им хоботы! Выбиваем зубы!
     Добавил упавшим голосом. - Воруем пирожки...
     - Ну, без этого бы наш проект заглох. Кто бы его финансировал? - Пожал плечами Алан. Продолжил. - Кроме того, возможно, для них капсула действительно не более чем мелочь, а в наших условиях это двадцатикратная годовая самостоятельная выработка энергии всем человечеством. И самое главное, ты же первым это начал?! Сам! Откажись, и нас закроют, как только убедятся, что не у кого, кроме тебя, прорыв не получается. По крайней мере, если потом еще раз передумаешь, сможешь наверняка раза в три увеличить свою зарплату. Хотя она и без того больше моей раз в десять.
     Последнее признание директор выцедил с трудом, сквозь зубы. Чуть попереживал этот факт. Привычно успокоился. Наклонился ко мне доверительно, - скажу тебе больше, Эсти, проект продолжается только потому, что там, - он поднял палец наверх, - боятся, что тебе надоест ТУДА лазить. Вот и торопимся натаскать побольше, покуда ты на эти дела согласный.
     - Но ведь сейчас все изменится? - спросил я с надеждой, - есть шанс на диалог?
     - Есть, - согласился Алан, - только мне трудно даже предположить, как ты будешь общаться с теми, кого обворовываешь.
     - Я?
     - А кому же еще? В принципе, у нас подготовлены специалисты по переговорам. Но есть шанс, что ты попадешь по варианту "Алладин". Даже если не так, все равно туда их тащить тебе. Значит, придется принимать участие и в беседе.
     - То есть, - уточнил я, - ты согласен с тем, что следующий раз мы пойдем в зазеркалье исключительно с целью налаживания контакта?
     - Да. И, естественно, я не буду настаивать, чтобы вы возвращались с добычей. Будем считать это миротворческой миссией.
     - Договорились! - окончание беседы меня устроило больше, чем ее начало.
     Поднимаясь по лестнице в свой номер, я снова проигрывал в мыслях этот длинные последние сутки. Завершающие тренировки, акция, неожиданное поведение ГГ, мясорубка, потеря трех товарищей, разговор с Аланом. Рваным выдался день. И на минусе, и на плюсе. Теперь осталось, по давней привычке, набросать отчет о нем в личный дневник и наметить планы на завтра...
     Открыв дверь номера, я включил свет. И вздрогнул. У окна стояла стройная симпатичная девушка, одетая в костюм Красной шапочки. Один в один похожая на фантома, будто того с её рисовали. Чья-то не очень умная шутка.
     - Так, мадмеазель, - пришел я в себя, - быстро собралась и ушла. А насчет того, как вы сюда попали, я с охраной поговорю.
     - Охрана, это хорошо, - согласилась девушка, - только ты учти, что ваш мир совсем недавно рассматривался как кандидат на уничтожение.
     Её лицо, фигура и одежда поплыли, как пластилиновая фигурка на горячей плите. Стали трансформироваться. Мою спину словно окатило ледяной водой. Волосы на голове и по всему телу вздыбились. Я попятился, уткнулся спиной в закрытую дверь. Попытался нашарить дверную ручку, сжатой в кулак и отведенной назад правой рукой сторожа проходящую метаморфозу. Она очень быстро завершилась. И теперь напротив меня сидел я сам. Склонив голову, полиморф полюбовался произведенным эффектом.
     - Сначала мы посчитали, что диалог с женщиной будет оптимальнее, но, видимо, ошиблись. Полагаю, что сейчас у вас больше доверия к моим словам?
     - Да! - дверь удалось открыть, что меня несколько успокоило. Когда есть возможность бегства, непонятное воспринимается легче. - Кто вы?
     - Говоря вашим языком, охрана огорода, на чьи грядки вы делаете набеги. Для достоверности могу принять облик Красной Шапочки, так ведь у вас зовут этот персонаж? - Огорошил меня я неожиданным признанием. - Попытка поговорить на нашей территории не удалась, и только поэтому я здесь. С обратным, так сказать, визитом.
     - Но кто вы? - снова спросил я. Пусть определит себя как-либо иначе, может, будет полегче разобраться, кого мы обидели и чем это грозит. Фраза об уничтожении нашего мира заставляла отнестись к собеседнику с максимальным пиететом. Тем более, что вина землян была несомненной.
     - В личном плане, я посланник, можете меня называть именно так. Во всех других для вас более важным являются наши действия по отношению к вам.
     - И ... что за действия вы намерены предпринять?
     - Знаете, - другой Я удобно расположился в кресле, - может, вы прикроете дверь? Она может привлечь излишнее внимание.
     Я подумал. И послушался.
     - И присядете? Поверьте, если бы мы приняли решение вас уничтожить, мы это уже давненько сделали.
     - Кто вам дал право уничтожать миры? - Сухо спросил я. И присел на пол рядом с дверью. Береженого бог бережет.
     - А кто дал вам право разбойничать на наших коммуникациях? - Удивился посланник. - По моему, вы без всяких сомнений уничтожаете крыс и прочих вредителей. Почему вы ждите иного отношения к себе?
     - Крысы не являются разумными существами! - Парировал я. Поймал взгляд собеседника и усомнился в сказанном.
     - У нас также были очень большие сомнения в вашем разуме, - спокойно ответил другой я, - более того, они у нас по-прежнему остаются. Скажу честно, вы для нас не более разумны, чем с вашей точки зрения не только крысы, а даже и тараканы.
     - Тогда в чем дело? - Брезгливо спросил я, - где дуст? Или что вы там нам приготовили?
     Если он со мной еще говорит, значит, не все так плохо, потому можно подерзить. Либо они блефуют, либо существует возможность договориться.
     - У нас есть вариант схлопывания этой части вселенной, миллиардная доля секунды, и все, никто ничего даже не почувствует, - Обрадовал меня гость. - Но у вас нашлось нечто, что нас заинтересовало.
     Всегда верил, что торговля и взаимовыгодный обмен - лучший путь к миру.
     - И что же это такое? - спросил я.
     - Те образы, которыми вы трансформируете наш мир, - пояснил мне гость.
     ... Зазеркальщики оставили нам все уворованное у них. В обмен на полную коллекцию наших мультфильмов. И теперь девяносто процентов сотрудников Министерства энергетики - это аниматоры. Обменный курс составляет семьсот гигабайт абсолютно новых мультиков за одну энергокапсулу. Мы справляемся, несмотря на очень высокие требования покупателей к качеству продукции. Но возник вопрос, что теперь нам делать с такой прорвой избыточной и халявной энергии?
     Я очень рад, что земляне выбрали самый достойный вариант. Завтра я иду ТУДА. К фантомам. Со встречным предложением - мы вернем им столько энергокапсул, сколько они запросят. В обмен на их аналоги произведений культуры. Пусть не считают, что нам чуждо искусство, не ставят нас вровень с крысами и тараканами. Я понял, разумный отличается от неразумного главным образом отношением к ней. К культуре, причем не только своей, но и иных цивилизаций. С торговли все только начинается...
   0x01 graphic
   8
   0x01 graphic
   Пантелеева И.Ю. Паганини   17k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Юмор
      В начале девяностых Василия Васильевича Бутко вместе со всем техническим отделом завода отправили в бессрочный отпуск. В одночасье выпроводили, мол, погуляй, пока мы тут репу почешем, разберемся, а там, гляди, и назад вернем. Ну, Василий и загулял, даром что весна. Первым делом он, загрузив необходимое в чудовищных размеров рюкзак, чудом сохранившийся еще с армейских времен, и с трудом водрузив его на собственные тщедушные плечи, отправился на дачу в Купавну. Оглядев нехитрое хозяйство цепким взглядом и оценив собственные возможности, Василий Васильевич, наслаждаясь густым запахом свежевскопанной земли, произвел посадки картофеля, предварительно деловито и неспешно проштудировав инструкцию начинающего садовода. В начале лета Верочка сняла первый урожай редиса, подрезала кудрявый хрусткий салат, терпкий укропчик, нежную узорчатую кинзу. Василий Васильевич добродушно покрякивал, наблюдая, как Верочка своими тонкими прозрачными пальцами выкладывает свежую зелень на блюдо, что-то едва слышно напевая себе под нос. Ах, как ослепительны пряди ее золотистых волос, отливающих бронзой в косых лучах предвечернего солнца, как она сейчас поглядела, кольнула, метнула из-под ресниц голубую лучистую стрелу, озорно наморщила вздернутый носик, замахнулась мокрым листом салата, обрызгала смеющийся Васин рот, веселые морщинки зажмуренных глаз под кустистыми бровями, с зеркальной лысины немедленно заструились прозрачные ручейки. Все будет хорошо, все будет просто отлично, и сегодня, и завтра, и потом, и всегда. Мы прорвемся с этими нашими рюкзаками, с нашей молодой картошечкой, запасенной на зиму на балконе московской квартиры. Нашими-то руками смастерим, нашими головами сообразим, будем жить, пока вы там репу свою чешете.
      Осенью завод окончательно закрыли, и Василию Васильевичу выдали полный расчет. Он осел дома, облачился в цветастый передник и принялся хозяйствовать. Скрупулезно изучив 'Книгу о вкусной и здоровой пище' тысяча девятьсот шестьдесят второго года издания, Василий Васильевич выдавал разнообразные кулинарные шедевры, стараясь порадовать супругу. Жена Василия Верочка после развала предприятия, на котором она трудилась в бухгалтерском отделе, время от времени подрабатывала по специальности. Вызовов было не много, деньги катастрофически таяли. Верочка занервничала, стала покуривать, выговаривать мужу за его бездействие, раздражалась по пустякам. Он молча уходил под дождь, в сырую московскую осень, бродил по улицам, глядел, как оголтелый серенький народец, кто с полосатыми баулами, кто с деловыми папками, суетно и бестолково снует вокруг. Василий Васильевич пытался было найти себе достойное применение, но его инженерное образование оказалось не востребованным ни в челночном, ни бог знает в каком еще бизнесе. А с той поры, как Верочка решилась действовать, жизнь Василия Васильевича превратилась в сущий ад. Ежедневно ровно в десять утра и ни минутой позже из соседней комнаты раздавался монотонный тягучий вой. Василий Васильевич с тоской вспоминал, как лет тридцать тому назад впервые пришел в зубоврачебный кабинет и сел под бормашину. Ровно через пятнадцать минут из комнаты выходила раскрасневшаяся, взволнованная Верочка и мимо мужа шла на балкон курить.
      - Ну, как сегодня? - участливо интересовался Василий Васильевич, отирая руки о передник.
      - Вася, ну, что ты все время спрашиваешь? - раздраженно выговаривала Верочка, нервно запихивая сигарету в пепельницу. - Не все так сразу. Мне же надо форму восстановить.
      - Ну, да, ну, да, - растерянно соглашался Василий Васильевич. - Я за кефирчиком пока сбегаю, - добавлял он из коридора, поспешно обуваясь.
      Примерно через месяц Верочка торжественно пригласила мужа в соседнюю комнату в качестве слушателя. Василий Васильевич вошел и присел на стульчик, аккуратно сложив узловатые пальцы на коленях. Верочка настроила скрипку и, выставив левую ногу чуть вперед, медленно повела смычком по струнам. Ее хрупкая фигурка светилась изнутри спокойным и благородным светом, как кремлевская звезда. Она закачалась в такт мелодии из стороны в сторону, пальцы скользили по грифу то вверх, то вниз, лицо, искаженное мучительной творческой болью, нервно подергивалось. Верочка вдохновенно прикрыла глаза и быстро-быстро затрепетала смычком, оттопырив нижнюю губку. Василий Васильевич конфузливо прикрыл рот рукой, подавляя смешок, невероятным усилием воли справился с собой и изобразил на лице восторженное одобрение. В эту минуту он особенно нежно ненавидел скрипку своей обожаемой жены.
      - Ну, как? - тревожно спросила Верочка, окончив играть.
      - Обалденно, - твердо проговорил Василий Васильевич. - Ты - гений, Веруня.
      - Да, ладно тебе, - зарделась Верочка, - я же еще не в форме. Вот через месяц посмотришь, я тебе Паганини сыграю.
      - А, великий Паганини! Говорят, он умел подражать мычанию коров и скрипу телеги, - проговорил Василий. - В самом деле?
      Верочка кивнула.
      - А как это? Не понимаю, - сомневался Василий. - Веруня, а ты так можешь? Ну, давай, мумукни!
     - Ага, сейчас, только вот колки подтяну, - раздражалась Верочка. - Ну, что тут непонятного, - добавляла она, смягчившись, - в этом-то все и дело, Вася, гениально мычать не каждому дано, понимаешь?
      Вася не понимал. Он все упрашивал Верочку хоть разочек мукнуть, чтобы уж совсем быть похожей на Паганини. Тогда его душа была бы спокойной, после того, как Верочка бы мукнула. Но ни мычать, ни скрипеть супруга решительно не желала. Даже попробовать не захотела, вот ведь, что удивительно. Василий был расстроен, даже обижен. Ведь, если перевести на квартирную квадратуру, то стоимость инструмента потянула бы метра на три. А это целый сортир, никак не меньше. А Вася участвовал, между прочим, в покупке. Что же и помычать уж нельзя?
      - Ну, еще немного, и вполне, - одобрительно кивала старинная приятельница Верочки, сокурсница по музыкальному училищу, Роза.
      Раз в неделю Роза и Верочка самозабвенно разыгрывали дуэты. Верочка на скрипке, а Роза на альте. Василий Васильевич хлопотал на кухне, накрывая на стол, чтобы в аккурат по окончании занятий накормить измученных творческим процессом музыкантов.
      - Нормально, нормально, - возбужденно говорила Роза, с аппетитом уписывая блинчики, - для нашего оркестра вполне. А чего тебе дома-то сидеть? Давай хоть похалтурим. Хоть какая-никакая денежка у вас будет.
      - Ну, не знаю, - тянула Верочка, - вдруг не справлюсь?
      - Да, глупости ты говоришь, - горячо возражала Роза, - у нас бывают выезды к частникам, ну, там свадьба, юбилей. Придешь, отыграешь, деньги получишь, и все дела! Вот на следующей неделе в ресторане играем такой концерт, ребятишки какие-то заказали. Давай договорюсь?
     Верочка с сомнением согласилась. Всю неделю она разучивала пассажи и нервно курила в перерывах между занятиями. Василий Васильевич затих и слился со стеной, опасаясь спугнуть зыбкое вдохновение супруги.
      В день концерта, как назло, Верочку вызвали в налоговую. Лихорадочно прикинув время, она уехала, рассчитывая, что вполне успеет вернуться и привести себя в порядок. Когда до начала концерта оставалось два часа, Василий Васильевич занервничал. Верочки не было. Наконец она позвонила по телефону:
      - Вася, я задерживаюсь, тут очередь, еле-еле к началу концерта успею, - возбужденно заговорила она. - Привези мне платье и скрипку на Тверскую. Ресторан там. Жди у входа.
      Точно указав местоположение ресторана и платья в шкафу, Верочка повесила трубку.
      Василий Васильевич упаковал платье в газету, надел единственный приличный костюм и, прихватив футляр со скрипкой, подался к ресторану. Потоптавшись у входа некоторое время и не дождавшись жены, он вошел в холл.
      - Вы на концерт? - спросил администратор, оглядывая Василия Васильевича с футляром под мышкой. - Как фамилия?
      - Бутко, - ответил Василий Васильевич.
      Администратор нацепил на солидный нос крошечные очочки, пробежался глазами по списку:
      - Так, Бутко Вэ Вэ. Проходите сюда, - пригласил он.
      - Но... я тут... - промямлил ВэВэ Бутко.
      - Не волнуйтесь, мы вас покормим, - улыбнулся администратор, - только наденьте вот это, - добавил он, протягивая Василию Васильевичу белую бабочку.
      В тесной комнатенке, куда администратор привел Василия, было суматошно и душно. Посередине сидела роскошная госпожа в умопомрачительном декольте и, интимно обхватив виолончель со всех сторон пышной грудью и мощными бедрами, уныло тянула утробные звуки. Вокруг виолончелистки копошились музыканты, настраивая инструменты и раскладывая футляры. В углу комнаты высился рояль, заваленный верхней одеждой. Василий Васильевич нерешительно остановился в дверях, судорожно соображая. У окна он заметил Розу и бочком двинулся к ней, прижав к груди футляр.
      - Где Верочка? - сдавленным шепотом спросила Роза.
      - В налоговой, - ответил Василий Васильевич.
      - Вася, кошмар! - прошелестела Роза, бледнея. - На сцене стулья уже стоят. Хорошо, что сегодня народ сборный, никто никого не знает. Значит так, - решительно зашептала Роза, хищно оглядывая Василия Васильевича, - раздевайся, сядешь вместо нее.
      - Ты в своем уме? - в ужасе отшатнулся Василий Васильевич.
      - Ничего, сядешь за последний пульт, - Роза решительно принялась расстегивать пуговицы на куртке Василия. - Костюм вполне нормальный, - добавила она, ловко прилаживая белую бабочку под воротничок, - делай как все, Вася, авось пронесет, иначе мне конец, понимаешь?
      В полуобмороке, с бабочкой на шее и со скрипкой и смычком в корявых руках, взмокший Василий Васильевич вместе с музыкантами прошел на сцену. Он присел на стул, на который глазами указала ему Роза, и огляделся. Ресторан был пуст. Перед сценой стоял единственный стол, уставленный закусками и спиртным. За столом сидел упитанный господин в малиновом пиджаке с чудовищной золотой цепью на мощной шее и тяжелым взглядом исподлобья наблюдал за движениями на сцене. Худощавый субъект справа от Малинового угодливо и суетливо подливал в рюмки водку.
      Музыканты расселись на сцене и замерли в ожидании.
      - Это че за кордебалет, Шура? - спросил Малиновый, оглядывая музыкантов.
      - Классика, папа. Помнишь, мечтали в оперу пойти? - прищурился Шура.
      - Ну-ну, уважаю, - одобрил Малиновый.
      Шура сделал жест, чтобы начинали. Откуда-то сбоку возник сухонький старичок и засеменил к дирижерскому пульту. Музыканты встали. Василий Васильевич перехватил скрипку повыше и тоже встал. Музыканты сели. Василий Васильевич пошарил стул в полутьме и аккуратно, бережно перевернув скрипку вниз головой в неловких руках, уселся, слегка громыхнув металлическим пультом. Дирижер обнюхал оркестр выдающимся хрящеватым носом и простер руки. Василий Васильевич вздрогнул. Музыканты вскинули инструменты. Василий Васильевич воздел скрипку куда-то себе в кадык и приладил смычок. Музыканты медленно и тихо заиграли. Василий Васильевич тихонечко повел смычком. И-и-и-и - задергался смычок. Дирижер резко дернул носом в сторону Василия и оскалился. Бутко ВэВэ вспотел. Он старательно приналег и заскрежетал смычком. Музыканты зашикали вокруг. Совершенно измучившись, Василий Васильевич замаскировался за впереди сидящим скрипачом, перехватил смычок в левую руку, достал носовой платок и обтер крупные капли пота со лба. Музыка оживилась. Василий Васильевич как партизан в окопе засел за своим пультом и притаился.
      Между тем скрипки неистово закричали и забились трелями, как-будто неведомые птицы затрепетали радужными крыльями где-то высоко вдали, альты и контрабасы ритмично и нервно защелкали басами, декольтированная госпожа шумно втянула носом воздух, прильнула к деке мягкими округлостями, и ее виолончель отчаянно и глухо зарыдала, как вдовая солдатка на свежей могилке. Заслушавшись, Василий Васильевич обронил платок. Чертова тряпка залетела под стул впереди сидящего. Василий на глазок прикинул расстояние и, откинувшись на спинку жесткого стула, потянулся ботинком. Ноги не хватило. Кое-как подцепив платок кончиком смычка, Василий Васильевич аккуратно протащил его по полу, поддел, приподнял куда-то вверх и вбок. Белая тряпица, как флаг парламентера, на мгновение качнулась над оркестром. Виолончель зашлась неистовым вибрато. Малиновый, утирая слезу, поднес стопку ко рту. Вдруг он приметил некоторый разлад в общем синхронном движении музыкантов. Малиновый медленно опустил стопку и принялся наблюдать. Василий Васильевич высунулся из укрытия, украдкой оглядел дирижера, осторожно повел глазами по залу и уперся в недобрый взгляд Малинового. Василий моментально ретировался в укрытие и больше не высовывался, пока не отзвучал окончательный мощный аккорд. Дирижер поклонился публике. Малиновый медленно захлопал в пухлые ладони, не сводя взгляда с Василия Васильевича.
      - Ну, как, папа? - засуетился Шура. - Нормально?
      - Нормально, - ответил Малиновый, усмехнувшись, - а че там за фраерок на галерке? Все хреначут не по детски, а он шифруется, падло?
      Василий Васильевич сгорбился, затаил дыхание, вцепившись в скрипку, в висках у него гулко стучало, из горла рвалось обезумевшее сердце. Дирижер растерянно понурил нос. Музыканты сочувственно заозирались на последний пульт.
      - Давай его сюда, Шура, - приказал Малиновый.
      - Папа, да я ручаюсь, что все лабухи - высший сорт, - затараторил Шура, - не сомневайся.
      - Не кипеши. Пусть играет, - рубанул Малиновый и, крякнув, опрокинул стопку в горло.
      - Эй, как тебя там? - небрежно обратился Шура к Василию Васильевичу.
      Василий неловко поднялся:
      - Я? - всхрипнул он.
      Во рту у него отчего-то пересохло.
      - Да, да, - сделал Шура в воздухе пригласительный кругообразный жест, - давай-ка, вжарь нам чего-нибудь для души.
      Василий Васильевич затравленно огляделся, оттянул душившую бабочку, нашарил глазами ошарашенную Розу, злобно вздернул скрипку и, что было силы, засучил смычком по струнам. Малиновый раскрыл рот. Дирижер уронил нос на грудь и задвигал ноздрями. Музыканты выпрямились и напряглись. Лица и спины их окаменели. Скрипка выла и визжала в руках Василия Васильевича, как егозливый дитятя во время порки. Василий Васильевич забегал по струнам неуклюжими пальцами, закатив глаза. По его лицу блуждала демоническая улыбка, он приседал и подпрыгивал на месте, раскачивался из стороны в сторону, надувал щеки и рвал струны. Новый костюм, предательски стесняя движения, время от времени потрескивал подмышкой, особенно, когда скрипач клал дьявольские аккорды, тут требовался особый размах от плеча. Скрипка мычала и скрипела, трещала и свистела, в конце концов один из колков не выдержал напряжения и ослабил хватку. Струна щелкнула и красиво глиссандировала вниз, провиснув посередине. Василий Васильевич, ничуть не смущаясь, продолжал отрабатывать на трех, а мы что хуже, что ли? Как-никак двадцать первый на носу, и уж мычать-то мы как-нибудь. Казалось, все поголовье скотного двора сгрудилось в ресторанной зале, отчаянно блея и кукарекая. Время от времени улавливалось рычание трактора на полях и визг электропилы. А, что? Накося! Василий Васильевич вошел в раж и жарил вовсю. Дробно выстукивала морзянка, пролетали самолеты, гремели взрывы, трещал калаш, выла сирена. Наконец солист окончательно выбился из сил и завершил музыкальную конструкцию эффектным пиччикато, артистично воздев смычок. В подмышке треснуло и разорвалось.
     Ослепленная, пунцовая Верочка, как была с улицы, в пальто и шапочке, безмолвно застыла в дверях залы, безвольно уронив руки. В наступившей тягучей тишине было слышно, как озабоченный администратор, дышит на стекла, протирая очки.
      - Класс! - проговорил потрясенный Малиновый после некоторой паузы. - Всех отпустить. А этого Паганини - к нам, - приказал он Шуре.
      На следующий день Василий Васильевич, Верочка и Роза сидели на кухне в квартире Бутко. Перед ними на столе лежала тугая увесистая банковская упаковка стодолларовых купюр. Василий Васильевич в глубокой задумчивости повертывал в руках нераспечатанный фирменный конверт компании Аэрофлот.
      - Ну, и что нам теперь делать? - сокрушалась Верочка, осторожно перебирая хрустящие банкноты.
      - Ты что, дура что ли? - выговаривала Роза. - Конечно, надо ехать. Вилла на Канарах, контракт на год!
      - А и поедем, - решительно тряхнул головой Василий Васильевич, вскрывая конверт, - не сомневайся. У вас нам теперь ловить нечего, - самодовольно добавил он.
      Василий Васильевич вынул два билета на самолет и надел очки:
      - Вылет завтра в 23.50 из аэропорта 'Шереметьево'-2, - прочитал он.
      Билеты были выписаны на имя господина Паганини Василия Васильевича и его супруги Паганини Веры Викторовны. Длинновласый президент на купюрах, рассыпанных по столу, как-то кривенько и насмешливо улыбаясь, косил правым глазом на одинаковые серийные номера.
      Верочка тихонько плакала.
      Роза задумчиво курила.
      Василий Васильевич, нервно покашливая, торопливо одевался в прихожей.
   0x01 graphic
   9
   0x01 graphic
   Ник Н.Н. Вамбук Давадаа   15k   "Рассказ" Проза, Сказки
  
      Давно это случилось, много раньше, чем родились двое ши - Бей и Суй, впоследствии записавшие эту легенду. Однако позже того, как небом данный Сыкуаньди заложил Ханьскую Стену. Сказывали, для отпора хуньну, а как на самом деле - поди пойми тех торгашей.
      В те далекие времена Великий Турпанский провал слыл прибежищем для утомленных скитаниями отщепенцев из разных царств. Посреди долины посверкивало недвижной гладью огромное соленое Лунное море, Один-куль. А вокруг него, на склонах Турпана селились потомки пришлого люда - бахчеводы, виноделы, коневоды - бородатые светлоголовые давани да голубоглазые и рыжеволосые усуни.
      Не трогали их хуньну, потому как турпанцы воевать просторы не стремились, а товары и кушанья - кто лучше них изготовит! Перебьешь таких, а потом жуй одну вяленую конину...
      Набегали хуньну лишь на север, да и то не зимой, когда вспотевшая задница к седлу примерзает. И еще к южной Стене караваны направляли, да ни с чем возвращались. Уж больно неприступна Стена, слишком много своих торговцев в Хани! Слава ветрам, не вылезали ханьщики на равнины, а то завалили бы товарами всю степь!
     Трудолюбивые турпанцы жили дружно, вместе терпели зной, сообща рыли оросительные кяризы - подземные каналы, берущие начало от заледенелых глубин Шайтаня. По кяризам сбегала в долину талая вода, скапливалась в углублениях, чтобы и на полив растений хватило, и человеку на пропитье.
      Ну и детей плодить не забывали турпанцы. Да и как забудешь, если целый день от солнца в кяризе в одиночку прятаться! Поневоле задумаешься...
     Бывало, съедутся в град Турпан на ярмарку молодые кустари и земледельцы в ярких одеждах, как пройдутся по рядам, как заведут песни своей родины! Давань, давань, - звенит колокольчик на малахае сына винодела, мол, пришло мне время жениться, - давань! Усунь, - вкрадчиво согласится тетива лука в руках дочери оружейника, - усунь, и мне пора. Встретятся глазами, улыбнутся друг другу, а назавтра, глядишь, давань-винодел к оружейнику-усуню забредет будто невзначай, а днем позже начнут калым собирать да приданое складывать.
      От одной такой женитьбы и появился на свет Давадаа, душа тростника.
      Рос мальчишка шустрым, непоседливым. Не успеешь оглянуться, как пропадет, будто его и не бывало. А где в кяризе пропасть, он же на сорок шагов в обе стороны просматривается? Только выглянешь на палящий свет солнца, чтоб поискать мальца, как Дава тебя уже за пятку щекочет - и вернуться успел, и пошалить не забыл! Поговаривали соседи, что будто впрок хочет набегаться малыш, будто про запас все перетрогать стремится. И как в соленую воду Один-куля смотрели.
      Девять зим было мальчику, когда все же набежали на Турпан озверевшие от голода хуньну, теснимые Ханью к западу. Порубили кустарей с виноделами, кто не соглашался отдать нажитое. А когда до родителей Давы дошло дело, не заплакал малыш, не стал прятаться! Словно степной смерч заметался он меж боевых коней, успевая распутать веревки, которыми скрутили мать, отвести саблю, занесенную над отцом, оттащить младших братьев и сестер от костра.
      Но что может даже самый быстрый в мире ребенок против воинства! Когда наброшенный аркан свалил Даву наземь, все и закончилось в один миг. Погибла семья, а ему самому отсекли руки и ноги, да бросили в соленое болото у берега Один-куля - в назидание уцелевшим турпанцам.
     
      Ядовитая соль спасла: прижженные раны не загноились, зарубцевались. Только жизнь ли это - без рук, без ног, ни прыг, ни скок? Выполз, как сумел, мальчик на пологий берег, на котором полегла его родня. Питался тем, что само в рот заползало, пил росу с травы, спал, укрываясь от солнца под широкими листьями вдруг проросшего в низине тростника - не иначе, дикие воины семена обронили. А может, кости убиенных проросли, чтоб защитить последнего из рода - разве угадаешь.
      Уцелевшие в бойне турпанцы как-то набрели на Даву, но взять его в свою семью никто не осмелился: боялись, что вернутся с набегом кочевники, отомстят. А сам он скатиться в родительский кяриз не рискнул - опасался обратно не выбраться. Так и обитал в одиночестве, разговаривая с природой на ее молчаливом языке, который скоро научился понимать. Отчего ж его не выучить, когда руки-ноги голову не беспокоят?
      Сны в тростниковой чаще приходили к нему один чудней другого. Не находя им объяснений, метался в сомнениях Дава. Но выспросить их смысл было не у кого, лишь тростник шелестел, мол, не надо пугаться видений - они лишь тень несбывшегося.
      То ему слышался во сне перезвон десятков колокольцев, какие носят на шапках давани, под перегуд тетив множества луков, какие мастерят усуни, - от самого маленького, детского, до огромного, под великана батыра изготовленного. И под эту разноголосую музыку крутилась на одной ножке полуодетая богиня сладостных грез.
      - Это тоска твоя по матери и сестрам, - объяснял тростник на языке природы, - и жажда женской ласки.
      То видел Дава великий остров, сорокократ больше огромного Турпана, лежащий средь бескрайнего моря, сорок по сорок раз большего, чем Один-куль. И жили на том острове люди и животные, пуще жизни берегущие чад своих, да так, что носили оных в сумках из складок кожи внутри животов. И лишь тогда отпускали детей на волю, когда те смогут сами себя защитить.
      - Это грусть твоя по усопшим братьям младшим, - шелестели в ночном бризе листья тростника, - боль твоя, что не уберег их от злобных кочевников.
      То являлись Даве огромные верблюды в чешуе и с длинными хвостами. Когтистыми своими лапами и острыми, как у волков, зубами разрывали они друг друга и убивали прочую живность. А когда снизошел небесный очистительный огонь, погибли они все, освобождая землю для людей, зверей и птиц.
      - Это ненависть к убийцам отца твоего, - шептали стебли тростника, касаясь друг друга, - это вера в возрождение Турпана.
      Ни на что известное не походили те видения - выдумки, да и только. И можно ли верить тростнику? Но все равно внимал ему Дава, в вечном одиночестве будешь рад хоть какому собеседнику.
      Так и жил он, перекатываясь от стебля к стеблю - ведь каждый из них хранил свой рассказ. А когда тростник засыпал на зиму, мальчик читал те истории по опавшим листьям, различая в сплетении прожилков и слова, и образы. Походили те узоры на ханьские иероглифы, только были крупнее и сложнее, а значит, и больше смысла в них.
      Изумлялись соседи диковинным пересказам паренька, завидовали ему, ведь каждый желал бы своими ушами слышать голос чудо-тростника! Но к случайным людям видения не приходили, хоть всю ночь продрыхни в тростниковой роще. И говорил им тогда Дава: "Чтобы тебя природа полюбила и открылась, нужно потерять все, кроме сердца". Сказать-то мудрость нетрудно, а вот лишить себя конечностей из любопытства никто не решался. К тому же солью Один-куля прижигать раны нужно... а вдруг не повторится все, как с Давой случилось - так зазря без рук, без ног останешься!
      Решили тогда соседи турпанцы, что свихнулся парень от горя и немощи и видит выдуманное как наяву, будто опия нанюхался. На том и успокоились, стали просто приходить к нему - послушать россказни и подкормить, чем Турпан послал.
     
      Немного лет прошло, не больше, чем пальцев на руке, и почуял Дава однажды ночью новое существо. Некто рыскал по долине, влекомый смутными желаниями. Быть съеденным парень давно не боялся, и направил он пришельцу призыв на языке природы. Подумал, что если и убьют его, то перед смертью увидит хоть кого-то незнакомого, а до съедения, глядишь, и новости узнать успеет. Все лучше, чем всю жизнь болтать с тростником об одном и том же!
      Спустя немного времени зашуршала трава, и в лунном свете на поляну вышел волк!
      Когда еще были живы родители Давы, волки забегали в Турпанский провал на запах домашних животных и человеческой еды. Был даже случай, мальчик успел с волчатами поиграть - еле ноги унес потом, от их матери спасаясь. А теперь вот оказался с диким зверем один на один, да не быстроногим вихрем, как в детстве, а неповоротливым обрубком...
      Волк, прислушиваясь и принюхиваясь, приблизился к замершему Даве, подошел вплотную, поняв его немощь, да так близко, что горячее влажное дыхание зверя смешалось с человеческим, окутав туманом их обоих. И услышал человеческий обрубок в звериных мыслях тоску по погибшей под оползнем стае. И еще ощутил он забытую радость детства, когда волчонок прыгал в траве за бегающим на четвереньках человеческим детенышем. А главное - почуял Дава будоражащий запах, исходивший от зверя.
      И понял он: перед ним одинокая волчица, выросшая из того самого помета, что встретил он в пору своей двуногости и двурукости. И она узнала Даву по запаху. А когда разглядела, что с человеком сталось, завыла она в лунную ночь тоскливо и безжалостно к врагам его. А когда закончила свою песню тоски и мести, облизала она лицо ему, и места те, откуда руки-ноги прежде росли, а потом и всего Даву вылизала.
      Через две полных луны с четвертью родила волчица десятерых детенышей. Днем они выглядели человечками, ползающими на брюхе в поисках сосков, лишь тень на траве выдавала их волчьи головы и хвосты. А ночью поднимались они на четвереньки, и давай скакать вокруг Давы в диких играх! Дети, они и есть дети, какой породы ни возьми.
      Пока волчица охотилась в предгорьях, Дава рассказывал им истории из человеческой жизни, какие помнил, а когда иссякали и они, доходил черед и до тростниковых снов. Ребятишки внимали чутко, на глазах становясь смышленее и рассудительней. И не удивительно - волчья кровь взрослит ребенка быстрее, чем человеческая.
      Волчица добывала еду, берегла Даву с выводком от напастей, учила волчьим песням. Росли детишки быстро, на глазах превращаясь в пепельноволосых юношей с желтыми глазами, быстрых и ловких что днем, что в ночи. Не успела волчица состариться, как покинули юноши тростниковые заросли и отправились по кяризам невест себе выбирать.
      С той поры умножилось население долины, возродились ремесла и земледелие, а там и караваны в Турпан потянулись. А когда умерла волчица от старости и вновь Дава остался совсем один, прибыли первые торговцы-ханьщики из-за Стены.
     
      Вот и сегодня ханьский караван в долине. Торгуются пришлые не торопясь, побольше выгадать стараются. Это они умеют! Оттого и преуспевают, что ни крошки не теряют. Один ханьщик Цалунь не торгуется, ходит окрест Один-куля, травы и деревья высматривает. Оторвет листок или стебель сломает, потрет в ладонях, понюхает, а то и пожует. Ищет чего-то.
      Забрел Цалунь и в тростниковую рощу. Только сорвал первый лист, как вдруг слышит голос: "Не трожь мой тростник, живодер! Как хуньну!". Испугался тут ханьщик. Огляделся, видит: лежит на земле куль один, травой обмотанный, из него голова седая торчит. "Ты кто?" - спрашивает. "Я хозяин этой рощи, - отвечает Дава, - а ты кто?" Приблизился к кулю ханьщик, наклонился: "Цалунь", - говорит.
      Фыркнул Дава, сплюнул вбок. "Цалуев мне только не хватало! - прохрипел. - Зачем приперся?" "Да вот, хочу я создать вечные летописи. Чтоб и через сорок сороков лет дошли до потомков редкие сказания наших дней, - отвечает ханьщик. - Может, ты мне чем поможешь? В долгу не останусь!"
      Тут подумал Дава: "Один-куль знает, сколько мне жизни отведено, но помирать-то все равно придется, как ни перекатывайся с боку на бок, и тростниковые сны тогда уж никому не достанутся". Пожалел он, что канут в небытие его видения, решил их увековечить. "Как раз этот тростник хранит много удивительных историй - и тех, что были, и тех, что не сбылись, и, похоже, тех, что еще впереди, - отвечает он. - Только как ты их впихнешь в свою летопись, если растения тебе не откроются?" Усмехнулся Цалунь: "Мне - откроются, я способ тайный знаю! А что за сказки-то?"
      Поведал Дава несколько историй ханьщику, от стебля к стеблю перекатываясь. Тот слушал, открыв рот и выпучив в удивлении глаза. "Вот так так! - сказал он наконец. - Вот эти-то легенды я и запишу! А тростник твой есть приморское растение, вам-бук называемое, что значит "лучший подарок". Из него самые долговечные летописи получаются. Давай меняться, Дава: ты мне свой вамбук отдаешь, а я тебе - сколько хочешь летописей, которые из него выйдут?! И читай их потом на здоровье, пока не надоест".
      Читать Давадаа не умел: недосуг было родителям обучить. Да и на каком языке, ведь из разных народов они вышли? Вот, если б на языке природы все писали - он общий для всех и понятен каждому, только сумей овладеть им! Но решил Дава: "Раз уж я всеобщий язык освоил, то уж ханьский как-нибудь осилю". Тем более, иероглифы те - что жилочки на вамбуковом листе, если смотреть его на просвет, чего в них хитрого!
      Ударили они по рукам. Или по чему там может ударить обрубок, и главное - чем? В общем, договорились.
      Выдрал Цалунь со работниками всю вамбуковую рощу, увезли стебли на повозках в Хань, потому как, объяснил ханьщик, для создания летописей нужен заводик хитрый. В Турпане такого нет и быть не может, ведь то умение - великая тайна! Нахуа, что ли, называется.
      Стал Дава ждать под палящим солнцем, без вамбуковой тени, когда же Цалунь воротится с обещанным. Очень хотел он, чтоб летописи вышли красивыми и всем на зависть.
      Пять лун минуло, и наконец на Турпанскую ярмарку явился Цалунь, не обманул. Ханьщики же - не обманщики, просто не всю правду говорят. Приехал он и к Даве направился сразу. В руках несет сверток тряпичный, а что в нем - не ясно.
      Нашел Даву Цалунь быстро - без рощи-то хорошо видать! Глядит, усох совсем обрубок человеческий, сморщился, ослаб. Еле глаза открыл, но обрадовался, зашептал: "Показывай, что вышло". Цалунь раскатал сверток на траве, а там стопка белых ровных листков. "Это еще не летопись, - говорит, - а пока только бумага, тайным способом из вамбука сваренная. На ней можно очень много летописей написать - на сколько угодно людей хватит. Даже если по одному даюаню за штуку... - призадумался ханьщик, но опомнился. - Сейчас мы запишем на бумаге твои истории, и получится вещь вечная - не то, что вамбуковые листья, которые к весне в прах истлевают!"
      Достал Цалунь чернильницу, перо утиное, изготовился писать. А тростника-то нет, и не идут к Даве истории! А что сам помнил, то солнце выжгло, да старость съела. И понял тут Дава, что пропали навсегда тростниковые рассказы, и уж не возродятся вновь, потому что вамбук с корнем выдран. И завыл он последнюю предсмертную песню, какую запевала его единственная любимая женская душа перед своею кончиной...
      А Цалунь... а что - Цалунь? Расспросив турпанцев, вывел он пером жизнеописание Давы на тех самых белых вамбуковых листах. И уж много позже не то Суй-ши, не то Бей-ши, не то оба ши разом - отыскали ту запись, повторили ее многократно, и дошла она до наших дней как Волчья Легенда. Да и как ей не дойти - бумаги-то теперь навалом, хоть куда ее.
     
   0x01 graphic
   10
   0x01 graphic
   Ефимова М. Кулинарная логика   31k   "Рассказ" Детектив
     * * *
     Два человека в строгих костюмах и парадных сорочках, выронив галстуки на пол, стояли на коленях, голова к головушке, у шкафчика и рассматривали пространство под раковиной.
     - Украли.., - дрожащим голосом произнёс первый - полноватый господин с пышными боцманскими усами. - Как же так? Никто же не знал... Украли, негодяи...
     - Они точно тут были? - осведомился второй, вытягивая руку и ощупывая прохладные стенки распахнутого железного ящика.
     - Что ж, я совсем идиот? Утром сам проверял. Каждое утро проверяю, и сегодня проверил, пока все не пришли. Были на месте.
     - А почему дома не хранил? Там такая оборона у тебя: сигнализация, видеокамеры, двери бронированные!
     - Да, невозможно дома! Запрещено, чёрт бы их всех подрал! Вроде как оружие! Закон вышел - нельзя огнестрел хранить! Я с кортиками-то своими постоянно проблемы имею, то одному, то другому чину доказываю, что это не оружие, а исторический материал.
     - Какой огнестрел, Боря? Они у тебя что - стреляли?
     - Смеёшься? Им триста лет! Как бы не рассыпались! А ты - стреляли! Дурацкие у нас, брат, законы. О, господи, а экземпляры-то чудные! Таких пистолей во всём мире едва ли с десяток осталось. Во Францию мотался за ними, по частям разбирал, по карманам прятал, кое-как через границу протащил...
     - Так ты ещё и контрабандист! Вот это номер! - присвистнул второй. Он почесал макушку, сел, скрестив по-турецки ноги, расправил крепкие плечи. - Вляпался ты, Борюсик. И в полицию не заявишь. Не знаю, что и делать.
     - Да что тут поделаешь, Игорёк, - горестно вздохнул первый, - сам дурак. Эх, знать бы, кто - раскрутил бы мерзавца, показал бы ему кузькину мать. Да только ищи-свищи ветра в поле.
     - Дядь Борь, - послышалось откуда-то сбоку. - А я знаю, кто украл. Я даже покажу. Только мне надо спросить у Вас кое-что.
     Мужчины обернулись. Светловолосый мальчишка с торжествующим лицом выбрался из-под разделочного стола. В руках он держал смартфон с выведенным на экран фотоснимком.
     
     * * *
     О бесконечности Северин Игоревич Борейко узнал давно - лет десять тому назад, когда папа сказал:
     - Самого большого числа на свете не бывает.
     - Бывает! Сто тысяч! - запальчиво выкрикнул Севка. Папа возразил, улыбаясь:
     - Сто тысяч плюс один еще больше.
     - Миллион!
     - Миллион плюс один.
     - Трубилион!
     - Нет такого числа - трубилион... А если есть, то трубилион плюс один.
     И Севка понял: папу не переубедить. Папа всегда будет добавлять единичку и получать больше, чем Севка задумал. И догадался: прибавлять можно долго, хоть всю жизнь.
     - Чисел бесконечно много, - пояснил тогда отец.
     Затем и в школе рассказали про луч и прямую, ввели значок - перевёрнутую восьмёрку. Но то были абстрактные значки, а тут перед Севкой стоял вполне материальный мешок картошки. Мешок, в котором содержимое оказывалось бесконечнее самой бесконечной линии. Справа от мешка красовалось ведро с чищеными клубнями. Кинув в него очередную картофелину, Севка вздохнул - этот кошмарный мешок, похоже, не имеет дна! Чем больше из него берёшь, тем больше в нём появляется.
     Мимо пронёсся парень с залихватским русым чубчиком, выбившимся из-под края белой банданы.
     - А кому картошку сдавать? - спросил его Севка.
     Парень сунул нос в ведро.
     - А кто приказал почистить, тому и отдай, - глубокомысленно предложил он, после чего испарился.
     Жизнь на кухне кипела. Оглушительно стучали ножи, перемалывая горы овощей; растекались грибные, хлебные, рыбные запахи; то и дело проезжала мимо тележка с бокалами и со стопкой тарелок; деловито сновали люди в белой форме либо чёрных костюмах. Один Севка с несчастным видом сидел у окна разделочной и чистил проклятую картошку. А всё из-за старинной голландской вазы. Кабы не ваза, Севкиной ноги бы здесь не было. Вернее, ноги были бы, но позже, часам к пяти, и были бы обуты они в нарядные ботиночки, а не в стоптанные и местами дырявые кеды. И приплясывали бы под столом с накрахмаленной скатертью, а не грустно взирали сквозь дыры старой обувки на эмалированное ведро и грязный джутовый мешок. Эх, если бы не дяди Борина ваза...
     Папин друг, Борис Андреевич, коллекционировал всякую всячину. Всячина покупалась дядей Борей за очень приличные деньги и хранилась под сигнализацией в огромной квартире на Петроградской стороне. И квартиру, и коллекцию дяде Боре обеспечивали два кафе в Западной Лице, пельменная, хинкальная и чебуречная в Североморске и модный ресторан в Питере. Папа в шутку называл Бориса Андреевича пельменным королем, но тот не обижался. Они с папой вместе пробуравили не одну тысячу подводных миль, отец продолжал нести вахту, а бывший кок дядя Боря вышел на пенсию, наоткрывал, следуя освоенной профессии, закусочных и жил себе в ус не дуя. В папином отпуске они встречались: полночи вели душевные разговоры, играли в шахматы, что-то выпивали, а Севка тем временем бродил по музею Бориса Андреевича (иначе его квартира и не воспринималась), рассматривая статуэтки, часы, кофемолки, подсвечники, кресла, шкафчики и - собрание кортиков на гладком настенном ковре. Фигурки дельфинов и морских нимф Севку не интересовали, зато у стены с оружием мальчик мог простоять весь день. Украшением коллекции служила испанская абордажная шпага, прообраз будущих кортиков. Всматриваясь в её зазубринки и ржавчинки, Северин мысленно рисовал картины морского боя, крепкого бриза, наполняющего выцветшие паруса, зеленеющих тропических островов с фортами и маяками на берегу бухт. Брать в руки шпагу не дозволялась, но Севке достаточно было одного её вида - чувствуя себя прожжённым флибустьером, он прыгал по комнате и размахивал смертоносным, пусть и воображаемым, клинком.
     - Четырнадцать лет, а как маленький, - качал головой отец, наблюдая из столовой за ужимками чада.
     - Ничего, - смеялся дядя Боря, - человек, чистый душой, до старости дитятя.
     Снисходительное отношение его, впрочем, быстро сменилось негодованием, когда в сценке со спасением бочонка рома - а бочонком выступила злосчастная ваза - Севка уронил бочонок в воду, оставив жертв кораблекрушения изнывать от жажды, а владельца рома рыдать над обломками.
     - Семнадцатый век! - простонал Борис Андреевич, хватаясь за сердце, - триста лет простояла в кабинете главного флотоводца Нидерландов и погибла от рук юного варвара!
     - Дорого ли стоила? - сурово спросил папа, поворачивая разговор в материальное русло конкретной оценки ущерба.
     - Я её на кортик выменял... Тыщ сто, наверное.
     Папин вопль пригвоздил к полу замершего от ужаса Севку, а дальнейшее решение определило судьбу парня на ближайшие месяцы.
     - Отработаешь, - заявил отец, отдышавшись. - Потрудишься в ресторане у Бориса Андреевича. Полы помоешь или репу почистишь.
     Репы у дяди Бори в меню не было, а полы мыли специальные рабочие, но картошка и свёкла текли потоком. Потрудившись на пару с Борисом Андреевичем неделю, благо каникулы позволяли работать с самого утра, Севка загрустил не на шутку - будущее вставало перед ним мрачным призраком согбенного над овощными очистками поварёнка. Сегодняшний же день казался вдвойне мрачным - дядя Боря праздновал юбилей, и Севка, не урони он любимую вазу голландского адмирала, пришёл бы, как белый человек, на праздник, чтобы повеселиться и вкусно покушать, но вместо этого сидел у куля с картофелем и механически сдирал кожуру.
     В Питере Борис Андреевич самолично стоял у плиты, являясь владельцем и шеф-поваром одновременно. На день рождения он решил, однако, отступить от правил и в помощь к своей команде пригласил постороннего повара с несколькими помощниками. Мимо унылого Севки носились энергичные люди - повар, его подручные, подручные дяди Бори, сам дядя Боря - а мальчик с завистью поглядывал на них. После картофеля его ожидала уборка мусора, затем сдирание верхних листьев с кочанов капусты, затем снова уборка мусора, затем.. затем дядя Боря придумал бы ещё что-нибудь.
     - Я возьму на салат, - сказал молодой человек с рыжими бровями. Волос его под колпаком не было видно, но, наверное, они тоже светились солнечной рыжиной, как и брови. - Я немного.
     Он выгреб треть ведра в большую хромированную кастрюлю, после чего, посвистывая, умчался.
     Через несколько минут подлетела тощая девица и молча взяла еще треть начищенной картошки. Севка ускорился. Такими темпами на всех не угодишь.
     Когда с заданием было покончено, Севка повертел головой в поисках кого-либо из поваров и, не обнаружив, бросил перчатки и фартук на стул, а сам двинулся на экскурсию. И мусор, и капуста подождут.
     До гостей был почти час, стол в зале был уже украшен. Севка насчитал сотню мест, отметив, что ради юбилея была расчищена и раскрыта кладовая, чтобы увеличить пространство. Сто человек! Понятно, почему дяде Боре пришлось звать дополнительных помощников. Вернувшись в служебную часть заведения, Севка ощутил, как на него опять накатывают волны воображения, и позволил себе не сопротивляться им.
     Старый колдун Северин прохаживался по средневековому замку, отдавая приказы. Он проверил, полуночная ли была собрана роса для зелья, вопросил, сколько бородавчатых жаб осталось в загашнике, верно ли прочли над чёрным петухом заклинание, и что за трава сейчас крошится в дымящийся котёл.
     - Это базилик, - услышал Севка в ответ. - А что?
     Рыжий парень сосредоточенно отрывал листочки от стебельков и укладывал их в стеклянную емкость. Рядом блестели капельками воды на крепких бочках алые помидоры.
     - Ничего, - смутился мальчишка, - я так.
     Колдун Северин обратил в мышей и крыс пять официантов, направив им в спину луч из волшебного посоха, и собирался набрать из крана чудесный эликсир бессмертия, как был остановлен грозным окликом:
     - Почему без формы?
     Приглашённый повар, а его Севка узнал по пижонскому красному фартуку в пол и красному шейному платку, подбоченясь, недобро взирал на слоняющегося в неподобающем виде мальчика. В руках у повара виднелся пестик, от которого исходил волнующий запах пряностей: корицы, гвоздики, кориандра и чего-то ещё, чего Севка разобрать не смог. Мама любила специи, домашняя кухня всегда пылала ароматами, но здесь совсем голова пошла кругом - повар толок в ступе нечто волшебное.
     - Извините, - миролюбиво произнёс Северин, - я сейчас выйду. У Вас так пахнет... Я не выдержал. А что Вы готовите?
     Под признанием мастерства повар смягчился. Он промолвил:
     - Пирог с пьяной грушей в специях. Ты сын Бориса Андреевича?
     У дяди Бори не было детей. Севка пожал плечами, предоставив повару выбирать ответ на свой вкус.
     И шеф-повар, и рыжий парень, и ещё одна девушка, совсем мелкая и худенькая, стояли у разделочного стола, вплотную примыкающего к огромной - на восемь конфорок - плите. Рыжий ловко разделывал лосося, шеф, подняв одну бровь, продолжал толочь приправу к пьяным грушам, девушка что-то размешивала в блестящей миске. У другого стола, расположенного прямо посередине кухни, весело орудовали ножами девица и парень в бандане. Нарезанные куски мяса складывались в эмалированный противень, барышня время от времени бросала нож и поправляла подготовленные стейки.
     - Говядина? - с видом знатока поинтересовался Севка. Девушка прыснула, парень нахмурился.
     - Слонятина! - звонко и с вызовом доложила девушка и ехидно прибавила, - Борис Андреича сынок?
     Севка фыркнул. Дался им этот Борис Андреич!
     Усевшись в каморке со швабрами, мальчишка уткнулся в смартфон. Севка мог без заминки оттарабанить все мировые модели подводных лодок, рассказать о каждой команде Формулы-1, перечислить всех чемпионов мира по футболу и даже описать условия обитания африканской кузиманзы, но то, что касалось еды, протекало совершенно мимо Севкиного внимания. Мальчика несказанно удивляло - как можно посвящать питанию всю свою жизнь?
     "Базилик - однолетнее травянистое растение семейства губоцветных, - прочитал Северин, - Родина - Азия, Африка. В разных национальных кухнях Европы базилик добавляют к рыбе, яйцам, томатам, зеленым овощам, сыру. Сочетание помидоров, моцареллы и базилика считается классическим для итальянской кухни". От базилика парень перешёл к розмарину, к орегано, к прованским травам, имбирю, зире, куркуме, пажитнику и прочим удивительным травам, раскрашивающим пресные вкусы привычной пищи. Погуляв по двум десяткам кулинарных сайтов, Севка вспотел - наука сочетания приправ и продуктов оказалась сложнее тригонометрии, основы которой им объяснили в школе в самом конце учебного года. И как только мама или, к примеру, повар в красном фартуке ориентируются во всём этом многообразии? Как они понимают, что можно добавлять, а что нельзя? Неужели нет никакого смысла, и всё определяется исключительно сложившейся традицией? Севка, упрямо закусив губу, бросился в омут виртуальной высокой кухни, очерченной границами википедии и творчеством Лазерсона с Похлёбкиным. В какой-то момент лицо мальчика просветлело - в хаотичном нагромождении фактов была нащупана тонкая ниточка логики.
     По тому, как засуетились официанты и как изменился звуковой фон - лёгкая музыка пополам с шумом и приветственными возгласами - Севка понял, что начали прибывать гости. Где-то среди них, наверняка, были родители. Мальчик молнией метнулся к стойке бара и, спрятавшись за ней, отполз в полуприседе к стеклянной витрине в самом центре стойки. Сквозь прозрачную вставку с полочками для десертов Севка мог бы видеть всё, что происходило в зале, если, конечно, бармен не выгонит его.
     Нарядные гости проходили в зал, хлопали Бориса Андреевича по плечу или кокетливо целовали, Северин, согнувшись в три погибели, снимал сквозь стекло всё происходящее. "Сделаю предкам подарок, - думал он, - мама вон в каком замечательном новом платье, пусть посмотрит потом, пусть увидит, что была самой красивой на празднике". Пару раз в кадр попадали посторонние -официанты и кое-кто из поваров - мальчик с досадою глядел на них, но на удаление порченных кадров не отвлекался.
     Крикливый тамада, подхватив бразды правления, повёл юбилей по накатанному пути тостов и поздравлений, и Севке стало скучно. Потаращившись некоторое время на то, как общество молотит закуски, как двое весёлых папиных сослуживцев исполняют под гитару шутливую песенку в честь юбиляра, как пожилая дама с чувством вещает длительную оду собственного сочинения, а сестра Снежанка вместе с другими малявками её возраста выплясывает, размахивая надувными шарами, Северин погасил экран и так же незаметно отполз обратно на кухню.
     Шеф-повара на месте не оказалось. В первом отделении кухни по-прежнему возился рыжий парень, укладывая на противни картофель, нарезанный красивыми фигурными дольками, и посыпая его сыром и травой, то ли чабром, то ли чабрецом - Севка не разобрал. К картофелю он бросился, лишь когда мальчик вошёл. Севка взглянул на него - тот пошёл красными пятнами.
     - Не мешайся, - прошипел повар. - Чего тут шляешься без халата? Иди посудомойку заправь, там уже накопилось.
     Он засопел, погрузил ложку в баночку с сушеной зеленью, вынул, высыпал на картофель. Мальчишка улыбнулся и двинулся дальше. Эти рыжие такие смешные! У Севки в классе был один рыжий, тоже вечно наливался морковным румянцем.
     Во втором помещении Северин с ходу уткнулся в грудь одной из помощниц шеф-повара, на скорости вылетевшей навстречу ему, отчего вспыхнул и засмущался. Касаться пышной женской груди ранее ему не доводилось. Девица расхохоталась, а мальчик с неловкими извинениями втиснулся в комнату. У него мелькнула мысль о том, что к мойке надо было идти сразу - из первого помещения, благо выход был из обоих отделений кухни - но воспоминания об упругом бюсте безжалостно утопили довод разума.
     Прелестница упорхнула, и Северин заметил человека в бандане. Тот, склонившись над досками, аккуратно тряс баночкой над подготовленными к жарке стейками.
     - Не ходи без формы, - буркнул он, не отрываясь от занятия. Поставив баночку с зеленью, название которой Севка так и не разобрал, парень перешёл к другому краю стола и принялся приправлять порционные куски лосося сушёным розмарином, ёмкость с которым была выужена из навесного шкафчика над столом.
     - Я только посуду помыть.
     - Тем более. Накидаешь бациллы на тарелки, а нам отвечай. Тебя кто послал посуду мыть?
     - Ну, этот... который за стенкой.
     - Пусть этот выдаст форму, потом и распоряжается. Давай, давай, иди отсюда.
     Северин развернулся. Не больно-то и хотелось возиться с грязными кастрюльками. Он вышел на улицу, уселся на лавочку у заднего входа, а там погрузился в книгу. С экрана смартфона читалось не очень удобно, но делать было решительно нечего. Чтение мальчик отложил, когда мимо него в ресторан рысцой пробежал шеф-повар с красным шейным платком, на бегу пряча сотовый телефон в карман брюк. Красный передник для этого пришлось взметнуть чуть ли не до ушей. За ним тихо проскользнула повариха-дюймовочка, взирая на спину кулинара с нескрываемым обожанием. Глядя вослед шеф-повару, Севка тут же с колдуна переквалифицировался в модного ресторатора. У ресторатора из Севкиных воображаемых картин было два клона - один для общения с прессой, один для расточения медовых улыбок посетителям заведения, покуда настоящий шеф трудился на кухне, а также две запасные пары рук, подключаемые в самые жаркие часы наплыва желающих отведать его произведения искусства. Мечты несколько попортил невесть как встрявший в них вредный старичок, потребовавший жалобную книгу, дабы написать в ней, что мастер вместо чабра приправил свиные колбаски чабрецом и попортил тем самым всё впечатление от обеда. Севка сердито топнул на старичка ногой, тот, погрозив клюкой, гордо удалился из мечты.
     
     * * *
     Часам к одиннадцати гости разошлись. Уехала и мама с сонной Снежанкой. Сестрёнку силком впихивали в такси всем семейством, девочка сопротивлялась и гневно грозилась пожаловаться президенту России на "дискриминанцию" несовершеннолетних детей.
     - На дискриминацию, дурочка, - сказал ей Севка, - а не дискриминанцию. Вечно ты всё путаешь. Когда же запомнишь-то?...
     - Ясно, - мама строго посмотрела на Северина, - вот кто у нас излишним просвещением занимается. Прямо Макаренко с Ушинским в одном флаконе.
     Севка пошевелил носом и губами, изображая непричастность и пообещал, что если Снежанка сейчас поедет спать, утром он расскажет ей о базилике, тимьяне и розмарине. Розмарин примирил бунтующее сердце с жестокой действительностью. Женская половина Бореек отбыла, Севка отправился упаковывать в мешки мусор, а папа с Борисом Андреевичем куда-то удалились, заперев входное крыльцо ресторана на ключ.
     Едва мужчины скрылись на кухне, плотно притворив за собой дверь, Северин Игоревич бросил мешки и прошмыгнул вслед за отцом. Он бы не позволил себе подслушивать чужие разговоры, тем более что душевные излияния насчёт очередной пассии дяди Бори были мальчишке скучны, но дядя Боря шёпотом предложил глянуть на "нечто любопытное", а это совсем другое дело! Севка по-индейски прокрался в помывочную и, пока взрослые, стоя на коленях, исследовали содержимое пространства под раковиной, с полным комфортом уселся под столом для разделки грязных продуктов прямо за ящиками с капустой.
     - Сейчас! - торжественно произнёс Борис Андреевич, - Сейчас я, Игорёша, такое покажу - ахнешь!
     - Ночной горшок адмирала Нельсона? - предположил папа.
     Дядя Боря рассмеялся:
     - А что! С удовольствием заимел бы и его! Но увы! Всего лишь пара пистолей. Франция, восемнадцатый век, ударно-кремнёвый замок, серебряный герб принцев Конде.
     Он пошарил рукой, щелкнув замочком, просунул голову, а затем дрожащим голосом выдавил:
     - Украли... Как же так? Никто же не знал... Украли, негодяи...
     Сердце Северина заколотилось - преступление! Самое настоящее преступление! И он был невольным свидетелем, поскольку на кухне никто, кроме не него и поваров, не отмечался. Севка вытащил из штанов смартфон и принялся рассматривать фоторепортаж сегодняшнего вечера. Пляшущих и жующих гостей он перелистывал быстро, а на обслуживающем персонале чуть задерживался. Шеф-повар в переднике. Девушка с волнительным бюстом. Рыжий. Человек в бандане. Ещё одна девушка, худенькая малявка. Пять или шесть официантов.
     Шеф-повара и официантов Севка сразу отмёл. Ни один официант, хоть они носились непрерывным потоком, на его глазах не задержался в помывочной дольше, чем на десять секунд. Шеф-повар, по горло занятый делом, на роль злодея также подходил слабо. Он пару раз отлучался из кухни, но оба раза выходил на улицу - то ли покурить, то ли позвонить. Тощенькая барышня хвостиком ходила за шеф-поваром и с благоговейным трепетом внимала его речам. Её после некоторых колебаний, мальчик тоже вычеркнул из числа подозреваемых. Оставались трое: бюст, бандана и рыжий. Все они могли сколь угодно долго и без подозрений находиться у раковины и заветного шкафчика.
     Шеф-повар толок в ступке пряности для пьяных груш. И объяснял, что делает. Рыжий обрывал листики базилика, затем посыпал картофель. И ужасно краснел. Бандана приправляла рыбные и мясные стейки. И шипел. А девушка с пышной грудью... А девушка к пряностям даже не прикасалась! Ощутив в груди сладкий холодок торжества, Севка выскочил из укрытия:
     - Дядь Борь, а я знаю, кто украл. Я даже покажу. Только мне надо спросить у Вас кое-что.
     Папа, обернувшись, возмущённо сдвинул складки на лбу, готовясь к гневной тираде, но юбиляр, убитый внезапной потерей, перебил его:
     - Говоришь, знаешь? Ну, спрашивай.
     - Правда, что для пьяной груши нужно множество специй?
     - Правда, - недоумённо ответил Борис Андреевич. - Груша без специй в качестве десерта довольно безвкусна. При чём тут груша?
     - А правда, что базилик добавляют к помидорам?
     - Ну, конечно. Классика итальянской кухни.
     - А картофель перед запеканием приправляют чабром или чабрецом?
     - Бывает. Что чабер, что чабрец помогают переваривать тяжёлую пищу, к тому же прекрасно ароматизируют продукты с нейтральным вкусом типа картофеля.
     - Вот! - Севка поднял к потолку палец. - А правда, что ни к рыбе, ни к говядине перед жаркой розмарин не добавляют?
     - Разумеется, не добавляют. Откуда ты знаешь? Интересовался кулинарией?
     - Не, - честно признался мальчишка. - Не интересовался. Почитал немножко рецептов и кое-что понял.
     - Что ж ты понял? И к чему эти вопросы?
     - Я понял, что травы с очень сильным запахом и вкусом никогда не добавляют к тем вещам, которые имеют собственный хороший аромат. Вот свинина пахнет противно, когда её готовят, и кролик там всякий тоже воняет...
     - Так уж и воняет?
     - По мне так воняет, - Севка поморщился, вспомнив мамины опыты на кухне, - не люблю кролика! А раз мясо неприятно пахнет, то его надо перебить чем-нибудь пахучим. Розмарин - очень пахучий, поэтому его кладут к свинине и дичи. А ко вкусной говядине или к рыбе его не кладут, потому что он перебьёт вкус хорошего продукта.
     - Соображаешь, - похвалил дядя Боря, усаживаясь на пол и с интересом оглядывая мальчика.
     - А ещё я прочитал в рецептах, что розмарин надо класть перед маринованием или в самом начале приготовления, а не в конце. Значит, он не сразу отдаёт аромат, а только после некоторого времени.
     - И это верно, - кивнул именинник.
     - Рыба и стейки жарятся быстро, поэтому посыпать их розмарином или другой травой опять-таки не имеет смысла - он просто не успеет... как это?..
     - Не успеет раскрыться.
     - Во! Точно!
     Папа не выдержал:
     - Северин, объясни, наконец, к чему эти экскурсы в гастрономию?
     - А к тому, что все повара, которых я видел сегодня, правильно применяли специи, а один неправильно. Он рыбу приправлял розмарином, а стейки приправлял не знаю чем, но это неважно. Потому что говядину, которая быстро жарится и вкусна сама по себе, я бы вообще ничем не посыпал. И рецептах стейков я не нашел указаний посыпать чем-нибудь.
     - И не найдёшь. Только дилетанты посыпают стейки специями прямо перед жаркой. Иногда их подмариновывают, но никогда не отбивают и не приправляют.
     - Не знал, - хмыкнул папа. - Значит, ты думаешь, что тот, кто приправлял, был фальшивым поваром?
     - Ага, - простодушно шмыгнул носом мальчик. - Липовый самозванец. Кто его только пустил? Вот он, кстати.
     Севка протянул Борису Андреевичу смартфон, на экране которого была выведена фотография толпы гостей и краешком задетого человека в бандане.
     - Это помощник приглашённого повара, - уверенно заявил дядя Боря. - Они вместе пришли.
     - А повар Вам представлял его?
     - Н-н-нет... Никого не представлял. Вместе зашли, вместе переоделись и - к столу. Погоди-ка, юнга, погоди.
     Борис Андреевич пощёлкал по кнопкам своего мобильника:
     - Алло! Исаак Ильич? Да нет, всё отлично! Народ доволен. Я по другому поводу звоню. Ты сколько помощников с собой брал? Одного? А как он выглядел? Рыжий... Сын твой? Хороший у тебя сын, передай ему мои благодарности... Да, мои повара тоже хороши, спасибо.
     Юбиляр, окончив разговор, выдохнул:
     - Мои повара! У меня только один повар! Маша. Специально ради юбилея на день из отпуска вышла. Пигалица такая, а с амбициями. Мечтает стать великим кулинаром. Как узнала, что я Исаака пригласил, прыгала до потолка от счастья. Исаак - известный мастер.
     - Получается, - сказал отец, - этот товарищ в платочке явился вместе с Исааком, и все думали, что он его помощник. А Исаак думал, что это твой помощник.
     - С ним еще девушка была, - добавил Севка, перелистывая картинки в фотогалерее смартфона, - вот эта. Она на стрёме стояла, пока он тайник обчищал. Я сунулся к ним, а она мне путь загородила своими сиськами...
     - Северин! - одёрнул папа.
     - Сиськами, - упрямо повторил мальчишка. - Она специально. Чтобы я застеснялся. Я и застеснялся... Вот ведь, а поначалу именно рыжий мне показался странным. Я мимо проходил, когда он картошку приправлял, заметил, как он сиганул к этой картошке из угла. Тоже что-то скрывал. Может, это он навёл воришек, а Исаак Ильич даже не знает?
     Борис Андреевич встал:
     - Покажи-ка, откуда он, как ты выразился, сиганул?
     Севка провёл взрослых в соседнее помещение и ткнул пальцем:
     - От дальнего шкафчика.
     - Отсюда? - дядя Боря распахнул дверцу указанного навесного шкафа.
     - Ага.
     - Что это за письмена? - удивился отец, осматривая заламинированные и приклеенные к обратной стороне дверцы листы бумаги с табличками.
     Борис Андреевич развеселился:
     - Это нормы закладки! Чего, куда и в каком количестве положено класть. Сколько соли на килограмм картошки или сколько лаврового листа на литр борща, ну и так далее... Видать, сынок Исаака заприметил их и решил свериться - дело-то серьёзное, мероприятие ответственное!
     - А я удивился, чего он так покраснел и зашипел на меня, иди, мол, отсюда, не мешайся?
     - Какой же крутой парень признается, что он не уверен в знаниях? - усмехнулся дядя Боря. - Эх, пацаны, как всё знакомо! Сам таким был в молодости.
     Он еще раз пристально поглядел на фото человека в бандане и пышногрудой девушки.
     - Парень мне незнаком, - задумчиво проговорил Борис Андреевич. - А мамзель... Мамзель я где-то видел, ей-богу, видел...
     - Как они узнали про твой тайник? - полюбопытствовал папа. - Я бы плясал от этого вопроса.
     - Резонно, - согласился коллекционер. - На кухне бывает много народу, но все друг у друга на виду, да и кому придёт в голову простукивать стенки шкафа под мойкой?
     - Кто убирается, например, - заметил Севка. - Я, когда убираюсь, всегда придумываю, будто я - это не я, а кто-нибудь, а то скучно просто так убираться. Я бы мог напридумывать, что я секретный агент в Белом Доме, который ползает по вентиляционным ходам и простукивает все стенки на своём пути.
     - Ну, конечно! - обрадовался дядя Боря. - То-то, я, гляжу, личико мне знакомо! Это же уборщица! То есть, как сейчас принято говорить, сотрудница клининговой компании. Приходила пару раз. Кстати, через полчаса придут убираться, я заказ на ночь сделал. Ночью дороже выходит, но куда деваться.
     - Ночью украсть проще, - усомнился отец, - зачем было рисковать и красть днём?
     - Я всегда присматриваю за уборкой. Камбуз должен блестеть! - дядя Боря решительно рубанул воздух ребром ладони. - А они там в клининговых компаниях всё норовят схалявить. На флоте быстро бы из них людей соорудили, а тут - не посмотришь, не помоют. Нет, Игорёк, во время уборки не вышло бы. Ладно, господа хорошие, это уже что-то. Попробуем воришек тёпленькими взять, они, небось, не ожидают, что их быстро раскусили.
     Борис Андреевич принялся названивать таинственным Сержам, Аланам и Саввам Тимофеевичам, а Севка с папой - ну, как-то так вышло! - бочком, бочком отдрейфовали к столику с остатками пиршества.
     - Пап, ты вэ куфал уве, - отхватывая здоровый кусок капустного пирога, прошамкал мальчик.
     - Куфал? Ну, куфал, - ответил отец, заталкивая в рот сразу два баклажанных рулетика, - ковда это было-то? Фелый фяс уве профёл. Опай, дафай, фыффик...
     Подлетевший к ним Борис Андреевич радостно потёр руки и сказал:
     - Ну, всё, дело на мази, не отвертятся, голубчики. А ведь как подготовились! Никто и не заподозрил, что они не повара. Неумелого, ведь, сразу видно, он же как слон в посудной лавке - то не так нарежет, то не так смешает, то пережарит-пересолит, а эти - прямо мастера! Если бы не специи...
     - Потомуфто фообравать надо. Вевде есть фвая логика, даве в кулинарии, - глубокомысленно изрёк Севка. А дядя Боря, потрепав его по макушке и цапнув кусок мяса, проговорил:
     - Ладно, умник, уфлувыл, так уфлувыл. Офвобовим тебя ив рабфтва. Хороф картофку чифтить, - и прибавил, - мовет, ко мне в повара подаффя? Вовьму охотно!
     - Я подумаю, - сказал Севка, дожёвывая пирог. - Но не обещаю. У меня много планов.
   0x01 graphic
   11
   0x01 graphic
   Харькина О.Г. И продолжился путь   17k   Оценка:9.00*3   "Рассказ" Проза
     Серебристой лентой вился в долине ручей. Высоко в горах вырвался он из скалы мятежным родничком и устремился вниз, сливаясь с такими же, как он, братьями, набирая мощь, чтобы донести чистую воду - подарок старых гор - до великого моря. Еще недавно, когда весеннее солнце стало топить снег в горах, был он полноводным, рокочущим, замутились его струи, и силы было достаточно, чтобы шевелить под собой угловатые камни, а самые мелкие срывать с места и тащить по руслу вниз, в долину.
     Но к маю растаял снег, и обмелел ручей, присмирел. Прозрачные снова струи то свивались в звенящие косы, то расправлялись, а там, где приходилось воде послушно огибать спины холмов, образовались тихие неглубокие заводи, и была вода в них прохладна и гладка, как зеркало.
     В одном из таких изгибов неподвижно лежал на воде белый лепесток.
     Наверное, горный ветер, от которого нет защиты там, на скалистых вершинах, вырвал его из лона цветка и бросил в стремительный поток. И плыл лепесток вниз по ручью, постепенно вместе с ним замедляя бег, пока не зацепился за лежащую в неглубокой воде ветку, и затянуло его в тихую заводь, и там и остался он. Сначала ещё вздрагивал, словно пытаясь освободиться, а потом покорился, затих.
     Белый, но не белоснежный, с зеленоватыми прожилками у основания и как бы подернутым сероватой дымкой заостренным концом. Не было в долине таких, ни на лугу, ни в лесах. Oт того, наверное, горного цветка, что растут высоко, прямо на скалах, и только и есть в них привлекательного, что их недоступность.
     Вроде и никакой красоты особенной, что пленит надолго взгляд, но... странный был он, неведомый, нездешний...
     
     ***
     Так думал, сидя в тени ивовых побегов и глядя на принесенный ручьем подарок, двенадцатилетний пастушок. Время было за полдень, и он и сам не знал, сколько уже сидел так, уносясь мыслями из долины то высоко в горы, то в бескрайние просторы моря. Может и час смотрел, может и дольше... А больше ему и смотреть здесь было не на что. Уже не первый год выгонял он спозаранку овец на изумрудные луга, и сидел там целый день, то на пригорке, то у ручья, глядя вокруг, так что изучил родную долину до последней травинки.
     
     Негоже, скажете, сыну известного на всю округу кузнеца пастухом за овцами ходить? Так-то оно так, да только что делать, если у малого и руки не оттуда растут, и голова непонятно чем забита? Старшие-то сыновья у кузнеца уж давно были при деле: и в мастерской помогут, и товар на ярмарку отвезти. Пробовал отец и младшего к работе пристроить, да ничего не вышло: не было у мальчишки ни силы в плечах, ни желания ремеслу учиться. Нет, отца-то он крепко уважал, и помочь никогда не отказывался, да только пользы от его помощи меньше было, чем вреда. Помнится, нужно было отцу ненадолго из кузницы отлучиться, и попросил он мальца за печью поглядеть, мехами поработать, чтоб огонь не погас. А когда вернулся, увидел: сидит мальчик перед кузнечной печью, и смотрит заворожено, как мерцают в ней догорающие угли, и нашёптывает что-то непонятное, а глаза такие - в общем, понятно стало мастеру: не кузнец это. И рассердился бы, да только таким светом лучился взгляд мальчика, что не нашлось у мужика ни одного грубого слова, и только спрятал он вздох в широкой груди.
     
     Он всегда был не таким, как прочая деревенская ребятня. Пока другие мальчишки играли в салки или плескались в теплой воде пруда, этот сидел в сторонке и рассматривал листья подорожника, как будто читал на них волшебные сказки. И когда детвора гонялась по поляне за пёстрыми бабочками, те сами слетались к нему, садились на палец, а он беззвучно шевелил губами и глядел так, что казалось, будто ведут они беседу о неведомом.
     
     Немало бессонных ночей провела жена кузнеца, волнуясь за сына. В деревне у них каждый с малолетства при деле был, а для сына её младшего вроде как и места не находилось. Вот состарятся они с отцом, старшим сыновьям свои избы справят, дочь замуж выдадут - а с младшим что делать, кому такой нужен? Неприкаянный ведь, засмеют его люди, не примут. Но, вопреки родительским страхам, односельчане мальчика не чурались, и даже любили по-своему. Светлый он был, легкий, и хотя по большей части молчал, но если уж начинал сказки рассказывать, то заслушивался и стар, и мал.
     
     Был один раз, мальчишке тогда девятый год пошел, улыбнулась родителям надежда. К концу октября, когда убрали уже урожай и отгуляли осенние праздники, попросился мальчик к деревенскому старосте грамоте учиться. А тот и рад: будет, думал, ему на старости лет помощник в нехитрой общинной бухгалтерии. Потому не жалел старик свечей долгими зимними вечерами, сидя над букварём с кузнецовым сыном. Да только не так все вышло. Как выучился мальчишка складывать буквы в слоги, а слоги - в первые немудрёные слова, так и перестал по вечерам к старосте ходить. На те гроши, что отец на леденцы отсыпал, купил он на февральской ярмарке потрёпанную книжку с картинками, и больше с ней не расставался.
     Отец хмурился, ворчала мать, но отобрать книгу у сына всё же не решились. Часто он так и засыпал с ней, прижавшись щекой к полустёртым страницам.
     
     Через год, по весне, когда пришла пора выгонять овец в долину, определил кузнец сына в помощники к общинному пастуху. Пастух был старик неведомого возраста, пришлый, но осевший в деревне, никто уже и не помнил когда. Мальчишка проводил теперь дни среди поросших травой холмов, то слушая рассказы старика, то листая неизменную свою книгу. Овцы разбредались по долине и жевали сочную траву, благо уйти им было некуда, да и хищных зверей в окрестных лесах давно уже не видели. А когда следующим летом захворал старый пастух и слёг, стал сын кузнеца пасти стадо один.
     
     Так и текли неспешно дни, недели, месяцы, похожие друг на друга в своей простоте. Книжка с картинками была зачитана почти уже до дыр, а мальчик научился мечтать, просто глядя на знакомые до последней детали пейзажи.
     
     Но иногда однообразие это нарушалось неожиданно и приятно. Вот и сегодня, не успел мальчик ещё наглядеться на принесенный ручьём лепесток белого цветка, как судьба приготовила ему новый подарок. Подняв взгляд к вершине лежащего напротив холма, увидел он чётко очерченный на фоне прозрачного майского неба темный силуэт. Спиной к нему стоял незнакомец, и рука его непрерывно двигалась в плавных причудливых жестах. На голове у него была высокая чёрная шляпа с чуть обвислыми широкими полями - точь в точь как у колдуна из книжки. Но самым таинственным показался мальчику неизвестный предмет - большой разноцветный квадрат на деревянной треноге. "Вот диво-то дивное! Волшебник!" - подумал пастушок, подхватывая с земли ещё теплеющую матушкиными пирогами дорожную сумку...
     
     
     ***
     
     Осторожно взобрался мальчишка на вершину холма по узкой, протоптанной пастухами тропинке. Затаив дыхание, взглянул на таинственного незнакомца и понял: не волшебник вовсе это был, а художник. Задумчиво и отрешённо смотрели глаза из-под чуть сведённых бровей, вроде и прямо на мольберт, а вроде и за него, а рука двигалась как бы сама, ведомая сказочной силой. И, подобно волшебной палочке, ходила причудливыми фигурами колонковая кисть, накладывая на холст, слой за слоем, масляную краску. Странный был человек, неведомый, нездешний. Никогда ещё не видывал пастушок таких, ни в своем селении, ни в окрестных.
     Тихонько опустился он на траву чуть поотдаль, и сидел там неподвижно, следуя взглядом за движением кисти. Радостно смотрел, восхищённо, и только одна мысль билась в висках и рвалась наружу, но настолько казалась она кощунственной, что и додумать её до конца мальчик не решался, не то что произнести вслух.
     Словно прочитав мысли пастушка, остановился художник, опустил кисть, отступил на шаг от холста и спросил:
     - Ну как, нравится тебе картина?
     Ласково спросил, как ребёнка малого, будто заранее знал ответ. Но достаточно было этого вопроса, чтобы победила мальчишеская непосредственность и восхищение, и робость, и выпалил он на одном дыхании:
     - Господин, прекрасна твоя картина, всё хорошо в ней: и холмы, и травы, и овцы, как живое всё, даже лучше! Только вот небо - вроде бы всё как есть, но плоское оно какое-то, и беззвучное...
     Тихо стало вдруг, только поползли вверх и к переносице брови художника, а мальчик, не зная как объяснить, сбился, замолчал... А потом вдруг продолжил, взметнув вверх руку:
     - Господин, знаете, как поёт в небе по утрам жаворонок, высоко-высоко, так, что только по песне и найдёшь его?
     И разгладилась капризная складочка на лбу художника, поднял он глаза вверх, туда, куда указывала мальчишеская рука. Нет, не было в этот заполуденный час уже в небе жаворонка. Но разве помеха это глазу художника? Почувствовал это мальчик, да так осмелел, что вскочил, и потянулся пальцем прямо к недорисованному небу на холсте, прямо туда, где... Но уже опередила его проворная кисть, и легла на холст еле-заметная чёрная точка, в том месте, где увидели они оба поющую птаху.
     И взметнулось плоское небо, выгнулось лазоревым куполом, зазвенело... Как не стало масляной краски, а только майский воздух, и тепло, и птичья трель...
     
     Потом обедали вместе, прямо на траве, каждый свое. Художник говорил непрерывно, иногда даже не проглотив куска, как будто годами приходилось ему молчать. Говорил о рутинных мелочах городской жизни, о капризах заказчиков и зловредности хозяев дорогих салонов, о невозможности купить хороший холст, об отсутствии источников вдохновения и непостоянстве музы. О том, что ученики его либо ленивы, либо бесталанны, а чаще и то и другое вместе. Что "вот ты, простой деревенский пастух, смог же мгновенно увидеть и понять самое главное, значит не перевёлся ещё на земле талант, так почему же"...
     Мальчишка слушал его и понимал, наверное, не более пары слов из десяти, а мысли уже раздвинули границы привычного и унеслись в неведомые дали. И все же некоторые слова оседали в сердце, как остаются крупицы золота на ладони после мытья речного песка. Эти самые главные слова кружились хороводом в его голове, всё стройнее, всё красивее, обретая форму и смысл, пока не сложились в одному ему понятный магический код:
     
     ...Ты - Увидел - Талант - Ученик...
     
     Если бы вгляделся художник в тот миг в лицо мальчика, то увидел золотую вспышку в глазах, прямо из сердца, открытого невидимым кодом. Но он не вгляделся, и не увидел, так как говорил и думал в тот миг, как водится, только о своём.
     
     - "Я сейчас, я мигом," - только и крикнул пастушок, вскочив с места и устремляясь вниз по зеленому склону. И прежде чем успел художник вежливо ответить, мальчик уже выбежал на пыльную просёлочную дорогу и помчался в сторону спрятавшейся за холмом деревушки.
     
     Художник доедал свой обед неспешно, то и дело возврашаясь взглядом к склону холма, скрывшему за собой бегущего мальчишку. Он бы и сам себе не признался, что сердце его страннейшим образом ёкало, пока ещё мог он видеть тоненькую фигурку, удаляющуюся в облачке дорожной пыли. Ощущение было такое, как если бы встал он утром, распахнул окно, и увидел вместо серых городских домов бескрайнее, сверкающее в рассветных лучах море. И что делать с этим ощущением, он, естественно, не знал, и потому, сделав усилие, вернул мысли в привычное русло.
     Деревенский люд он не то чтобы не любил, но как-то не понимал, как будто не пара десятков миль отделяли город от зеленых холмов, а как минимум половина мира. Приезжая в долину рисовать пейзажи, он подсознательно исключал из них крестьян, просто жил мимо них, и всё. А значит, и сейчас надо было просто забыть странного пастушка, выкинуть из головы, как не бывало. К тому же солнце уже перевалило далеко за полдень, и нужно было поспешить в поселок, чтобы успеть взять извозчика на почтовой станции.
     Напоследок еще раз глянув на дорогу, художник перевёл глаза на картину. И, будто не встретив на пути холста, взгляд провалился в бездонное летнее небо, разлившееся над зелёной пасторалью.
     
     ***
     
     Запыхавшись, вбежал мальчишка на родной двор, перепрыгнул три ступеньки крыльца и влетел в просторную кузнецову избу. Пусто было в горнице, только слегка колыхал ветерок расшитые крестом занавески, да танцевали пылинки в солнечных лучах. Отец с братьями целый день работали в кузнице, а сестрёнка в это время обычно матери на огородах помогала. "Так даже лучше, так проще, - думал мальчик, - они потом сами всё поймут". Мысли в голове роились и путались, и он лихорадочно бросал в сумку все, что попадалось под руку: буханку хлеба, завёрнутую в льняное полотенце, отцовскую жестяную флягу, единственную свою старую книжку. За окном, на заднем дворе, колыхалось на ветру выстиранное бельё. Мальчишка выскочил прямо в распахнутое окно, сдёрнул с веревки первую попавшуюся рубаху - большую, наверное, братову - и оцепенел: за рядом развешанных штанов и исподнего, возле не пустой ещё деревянной кадки, стояла мать. Смотрела на него, не проронив ни звука, только невольно разжались пальцы и упало только что выстиранное полотенце в дворовую пыль.
     
     Молчал и мальчик. Не ожидал он в этот час застать мать дома, и не подготовился, не выдумал слов. В повисшей тишине, на пыльном, залитом солнцем дворе, столкнулись два взгляда. "Отпусти!" - молил беспокойный серо-зеленый из-под непослушной пшеничной чёлки. "Да хранит тебя Бог..." - отвечал ему карий, усталый, в сеточке мелких морщинок. И слова, которые уже выровняли свои ряды и готовы были бросится в атаку, поняли вдруг свою ненужность , отступили...
     
     ***
     
     Художник смотрел на картину долго, а когда, наконец, смог оторвать взгляд, то понял, что нужно торопиться. И не потому, что последний извозчик отправлялся в город засветло.
     Сегодня с ним произошло то, о чём мечтает в своей жизни каждый живописец. Всю жизнь, с тех пор как отучился и открыл собственную студию, он то считал гроши, то выполнял оплачиваемые, но не дарящие вдохновения заказы. Лишь мысль о том, что когда-нибудь и он напишет свой шедевр, и многие поколения будут помнить его имя, не давала опустить руки. И вот теперь сразу два внутренних голоса - творец и коммерсант - твердили ему в унисон, что эту картину нужно поскорее показать людям, немедленно, прямо сейчас - и тогда жизнь его изменится безвозвратно.
     
     Закинув на плечо короб с красками и подхватив лёгкий складной мольберт, он спешно спустился с холма и зашагал по дороге в сторону станционного посёлка.
     
     
     
     ***
     
     Никогда ещё, за всю свою мальчишечью жизнь, не пробегал пастушок расстояние от дома до пастбища так быстро. Вот уже промелькнули слева последние деревенские избы, закончился перевитый плющем плетень, и понеслись навстречу поросшие травой холмы. Справа и слева разбредались во все стороны оставленные на произвол судьбы овцы. Мальчик не видел их, полностью захваченный мечтами о полном приключений будущем.
     
     Та же тропинка, по которой утром он взбирался с робким любопытством, чтобы взглянуть на странного пришлого человека, привела его вновь на вершину холма. Поляна была пуста.
     
     Ещё видно было по примятой траве, где стоял недавно тяжёлый короб с красками. Оставшиеся от обеда крохи уже склевали ненасытные воробьи, и только пестрела неподалеку на траве оброненная в спешке клетчатая салфетка...
     
     ***
     
     Солнце, опускаясь к верхушкам деревьев, уже сменило свой цвет с лимонной цедры на медово-оранжевый, а пастушок всё стоял на вершине холма, не в силах преодолеть оцепенения. Словно вытканная на мягком зелёном ковре, лежала за его спиной долина, и в ней - деревня, где он безмятежно спал все эти годы. А впереди, насколько хватало взгляда, простирался Мир, о котором сложено столько чудесных сказок, и столько ещё можно сложить... Прохладный горный ветерок толкнул в спину, защекотал вихрами шею. Словно проснувшись, мальчик подхватил с травы нехитрые свои пожитки и зашагал вниз, все быстрее и быстрее, прочь из зеленой долины, от этой его ненастоящей жизни...
     
     ***
     
     То ли задела лежащую в воде ветку серебристым бочком юркая рыбка, то ли ветерок зацепился за загнутый край уснувшего на воде белого лепестка... но только шевельнулся лепесток, освободился от пут, и заскользил снова в прозрачных струях ручья...
     
     ... И продолжился путь.
   0x01 graphic
   12
   0x01 graphic
   Skyattraction Кештаро   10k   "Рассказ" История, Мистика
  
     Нелли отложила кисть, поднялась с корточек и начала обмахиваться шляпой. Воздух над отвалом дрожал от солнечного жара.
     - Вода у нас осталась?
     - Капля, - Нат передала ей бутылку, где на дне плескалось немного минералки. - Держись, еще каких-нибудь два часа...
     Нелли вздохнула, отпила глоток, поставила бутылку на землю.
     Облака раскрасили полосами небо у горизонта, но ничего не могли сделать с полуденной жарой. От груд перекопанной земли тянуло перегноем, лес исходил паром после недавних ливней. Одежда липла к телу, вокруг вились стаи мошкары. Но девушка и ее товарищи, увлеченные работой, не замечали ничего.
     Внутри засыпанных землей полуразрушенных стен обнаружился настоящий клад. Каждые несколько минут кисти освобождали из плена веков новое сокровище. Черепки пиал и блюд, украшенных замысловатыми орнаментами, статуэтки людей и животных, поражающие плавными стройными очертаниями, либо наоборот - гротескно вытянутыми и искаженными частями тел. Попалось несколько изъеденных коррозией бронзовых украшений со вставками из поделочных камней и стекла. Но основную часть добычи составляла керамика. Несколько экспонатов даже сохранились целиком.
     - Египет, Нубия, Нок, Великие Озера... - бормотала рядом Нат. - Все в одной куче. Кто-то собрал богатую коллекцию. Может, мы наткнулись на дворец древнеафриканского мецената?
     Нелли рассмеялась.
     - Вряд ли, он же не в центре поселения. Думаю, здесь был торговый склад или что-то вроде того. Взгляни, какая прелесть!
     Несколькими осторожными мазками она отчистила свежеоткопанную статуэтку. Нат и Пелипе немедленно бросили работу и подошли ближе.
     Керамическая фигурка цвета топленого молока не утратила ни кусочка за проведенное под землей время. Поверхность ее казалась шелковистой, как полированная яшма. Она изображала слона с непропорционально длинными конечностями, хоботом и головой. Несмотря на свой странный вид, фигурка выглядела плавной и гармоничной. Сверху ее покрывал резной геометрический орнамент.
     Нат протянула ладонь, чтобы рассмотреть находку. Нелли продолжала говорить:
     - Необычная штука, правда? Пустая внутри, судя по весу. А его ноги, смотри, они полые и образуют один ряд с хоботом. Как будто... похоже на свирель.
     - Действительно необычно, - покрутив слона, вынесла вердикт подруга. - Никогда не сталкивалась с таким оформлением. Судя по стилю, она сделана цивилизацией Нок. Но обработка совершенно нехарактерна для этой культуры.
     - Ничего удивительного, - послышался голос из-за его плеча. - Она не имеет отношения к Нок. Ее создали гораздо позже...
     Девушки разом повернулись к напарнику. Тот смущенно умолк.
     - Откуда ты знаешь? - прищурилась Нат, считавшаяся лучшим специалистом по африканской культуре в экспедиции. Пелипе, студенту-стажеру, по ее мнению, до специалиста было еще расти и расти.
     - Знаю, - ответил тот. - Такие вещи делали на родине моих предков. В память об одном сражении, случившемся несколько сотен лет назад.
     У девушек загорелись глаза. Пелипе был чернокожим, но им и в голову не приходило, что его предки могли иметь отношение к находкам в раскопках. Тот попытался отступить, сообразив, что теперь легко не отделается, но Нат решительно перегородила путь. Миниатюрная и вечно полная энергии, она могла быть несокрушимой как скала, если требовалось.
     - Вот так удача. Тебе известна история их возникновения, а ты молчишь?
     - Понимаете, - замялся Пелипе. - Это всего лишь легенда. Не могу поручиться за ее правдивость...
     - Ничего страшного, - Нат уселась рядом с Нелли на кусок кладки покрепче. - Как насчет небольшого перерыва? Расскажешь свою легенду, пока будем отдыхать.
     Видя, что деваться некуда, студент вздохнул, присел напротив и начал рассказ.
     
     Кештаро, Город Глины, скрывался в джунглях на берегу одного из притоков Поглотившей Все Реки. Местная белая глина славилась во всем Конго и далеко за его пределами. Хороша она была не только редким цветом и фактурой, но и теми удивительными формами, которые придавали ей мастера. Почти весь народ в селении жил за счет добычи глины. Те же, кого Нзамби одарила особыми талантами, становились скульпторами. Изрытая карьерами, полными землисто-белой взвесью, земля вокруг Кештаро казалась залитой молоком.
     - Те немногие торговцы, кто туда добирался, называли ее "молочными лугами", - улыбаясь, пояснил Пелипе. - Но судя по всему, туда мало кто наведывался.
     - Неплохо для государства, населенного одними скульпторами и землекопами. Как оно умудрилось не стать добычей более воинственного племени? - спросила Нат.
     - История говорит, что некие высшие силы хранили его. Как было на самом деле, мы никогда не узнаем... Может быть, безопасность обеспечивали военные пакты или неприметное расположение. Как бы там ни было, никакие высшие силы не помогли, когда нагрянули португальские колонизаторы. Когда первые экспедиции нашли долину мастеров и наткнулись на глиняные пласты, они обнаружили в них кое-что ценнее глины.
     - И что же?..
     - Кимберлит. - Улыбка исчезла с лица практиканта. - Разумеется, они решили, что эта земля нужнее им, чем местным жителям.
     Вслед за научной экспедицией пришел военный отряд. Немногочисленный, - думаю, десяток или два, не больше, - но представьте себе оснащенных ружьями солдат, крушащих джунгли верхом на прирученных лесных слонах. Они должны были казаться непобедимыми и неуязвимыми.
     Воины Кештаро отбили первую атаку, защищая город и прииски, но победа обошлась им дорогой ценой. Погибло полторы сотни защитников вместе с мвене, который в тот день лично возглавил войско. Теперь селение охраняла лишь небольшая горстка выживших, и без того напуганных потерей вождя. Кроме них там остались женщины с детьми, старики да необученные воинскому делу работники. Тем временем разведчики донесли, что приближается новый отряд, в два раза больше предыдущего.
     Тогда на защиту селения встали мастера. Сами ли они разработали новый план, проявив удивительное в таких обстоятельствах хладнокровие? Или кто-то вовремя подхватил бразды правления после погибшего мвене? Доподлинно неизвестно, однако в истории упоминался верховный жрец Квирулазу, помогавший с подготовкой обороны.
     Времени осталось немного - одна ночь, и под ее покровом землекопы скрылись в джунглях. Всю ночь в округе раздавался треск падающих деревьев и шелест лиан. Работа кипела тяжелая, многие скульпторы пришли на помощь. Остальные собрались на совет в доме жреца. Затем они отправились в гончарни, которые вскоре запылали изнутри багровым светом - это загорелись костры в горнах. Ох, чего бы я только не отдал, чтобы увидеть те горны!
     - Услышав легенду в первый раз, - пояснил Пелипе, - я сразу понял, какими необыкновенными технологиями обжига для своего времени владели мастера. Все они закончили работу до исхода ночи. Наутро с заросших кустарником холмов спустились захватчики на слонах.
     Беспечно продвигаясь по нахоженной торговой тропе, солдаты пересекли широкий зеленый луг, лежавший между городом и лесом. Сверху местность просматривалась отлично: даже самый ловкий воин или охотник не смог бы устроить здесь засаду. Уверенные, что противники спрятались за городскими стенами, всадники направили слонов сквозь ворота, превратив в щебень отделанную разноцветной глазурью кладку. Но и внутри никто их не поджидал: пробираясь по узким улочкам между опустевшими домами, португальцы не встретили ни единого человека.
     - Сбежали, собаки! - крикнул ехавший впереди капитан отряда, остановив слона. - Прекрасно. Тем быстрее мы...
     Тут слон дернулся под ним и мотнул головой, вынудив замолчать.
     В воздухе разлилась странная звенящая мелодия. Для человеческого уха она казалась почти неуловимой, но животные, услыхав ее, начали беспокоиться. Отряд с трудом прилагал усилия, чтобы удержаться в седлах. Кто-то закричал, указывая на городские ворота.
     Несколько кештарийцев появилось среди груды разбитых кирпичей. Каждый играл на глиняной свирели, и порождаемая ими музыка заставила слонов взбеситься окончательно. Не разбирая дороги, они понеслись прочь, разбивая по пути разукрашенные глиняные стены изгородей и домов - дальше к джунглям, через пустые зеленые поля.
     Но не успел первый из них миновать и четверти мили открытого пространства, как земля под его ногами затрещала и провалилась. Вместе с всадником слон с головой ушел в яму, наполненную белой жижей, и тут же заревел от боли, когда в его бок впились укрепленные на дне острые колья.
     Вскоре такие же звуки донеслись из других ям. Зеленый ковер из лиан и пальмовых листьев прикрывал глиняные карьеры, превратившиеся в ловушки для бегущих в панике животных. Когда наездники спрыгивали со спин и пытались выбраться, их утягивали под воду притаившиеся под маскировочными навесами землекопы.
     Лишь несколько захватчиков сумели пересечь поле и добраться до лесной просеки. Но там уже караулили кештарийские ополченцы; в тот день из португальского отряда не спасся никто...
     
     Некоторое время все молчали. По нагретым солнцем древним кирпичам скользнул золотистый сцинк.
     - Значит, жители Кештаро победили захватчиков, - прервала Нелли воцарившуюся тишину. - А что случилось потом?
     - Потом? Оставшиеся в живых мастера отстроили город. С тех пор они изготавливали флейты в виде слонов в память о той победе.
     - Не во флейтах дело. Нелли про другое говорит, - вмешалась Нат. - Разве колонизаторы могли спустить местным такое с рук? Особенно, если перед тем положили глаз на кимберлит! Они должны были послать третью экспедицию, а остатки населения - бежать в леса, если у них сохранилось хоть немного здравого смысла... И если вся эта история не выдумка. Я не хочу сказать, что она плохая, Пелипе, - быстро добавила девушка, когда практикант, возмущенно сверкнув глазами, поднялся с места. - Просто слишком похожа... на миф. Не обижайся, ты ведь сам это сказал. Я уже много лет собираю материал об африканской истории, но никогда в жизни не слышала о Кештаро.
     - Для тебя так важна достоверность? Да, я не знаю, насколько миф соответствует реальности. Сейчас это не имеет значения. Но государство существовало - и потом, конечно, исчезло. Было уничтожено, если тебя это обрадует. - Пелипе отвернулся и зашагал к своему участку. Нелли задумчиво посмотрела на статуэтку.
     - Но все-таки в легенды войти успело, - сказала она ему вслед.
   0x01 graphic
   13
   0x01 graphic
   Царицын В.В. Луноход или советское железо   12k   "Рассказ" Проза
     Владимир Царицын
     "Луноход" или "Советское железо"
     Рассказ
     Автор приносит извинения читателям за былизмы, наличествующие в данном тексте. Такая подача обусловлена отнюдь не безграмотностью и неумением "вычёсывать" и "травить" этих литературных "паразитов", а лишь желанием подчеркнуть, что всё описанное в рассказе действительно БЫЛО.
     
     Было это давно, лет тридцать назад. Жил я тогда в доме номер тринадцать по улице Советской. Это практически в самом центре, недалеко от кинотеатра имени Маяковского. Дом старый, сталинской постройки, с деревянными перекрытиями и перегородками, но крепкий, зараза, он запросто всех своих более молодых собратьев из кирпича и бетона перестоит. Ну, если, конечно, кому-то вдруг не помешает, какому-нибудь чиновнику из мэрии - не впишется, например, в архитектурную концепцию города. Или бизнесмену какому-нибудь - приятелю вышеупомянутого чиновника - задумавшему на этом месте возвести мощный центр прибыли. Тогда конечно, тогда снесут. Правда, с трудностями столкнутся, как пить дать - сталинку снести не так просто, не каждому под силу. Гастеры-таджики точно не смогут, во всяком случае, качественно и без жертв. Придётся японцев с их эффективными передовыми технологиями нанимать. Или китайцев, те и без технологий управятся. Не умением, как говорится, так числом результата достигнут. А жертвы... они числом-то и снивелируются.
     Собственно, не о доме речь. И не о жертвах.
     Был у меня сосед - жил прямо надо мной: я на четвёртом этаже, он на пятом. И был он автовладельцем. Уточню: владельцем автотранспортного средства марки "Запорожец". Был тот запор белым и горбатым. Не ушастым, которые и до сих пор кое-где ещё бегают, в основном, в сельской местности (ну, и в Африке, наверное), а именно горбатым, кои нынче раритетом являются. А кто-то, быть может, скажет: артефактом. И не ошибётся.
     Соседа звали Виктором, был он очкаст, сорокалетен, основательно лысоват, высок (или, точнее, долговяз), и не имел гаража, даже сварного железного. Горбатый запор всегда стоял во дворе под нашими окнами. Как-то раз некий неизвестный юморист, думаю, кто-то из дворовых пацанов, написал на покрытом стойкой осенней грязью крутом боку изделия запорожских автомастеров ещё не успевшее набить оскомину и выйти из моды слово "Луноход". Крупными буквами. Почему "Луноход"? Ведь запор этот передвигался исключительно по поверхности Земли, а не Луны, да и вообще имел весьма отдалённое сходство с лунным первопроходцем, - сие осталось загадкой. Но прозвище прилипло к автомобилю покрепче осенней грязи. Грязь что - её смыть можно обычной тёпленькой водичкой, прозвище не смоешь даже спецсредствами.
     Не знаю, кем и где работал Виктор - почему-то мы с ним не сблизились за десяток лет соседства, только здоровались, - но на своём "Луноходе" он ездил постоянно. Утром садился и выезжал со двора, поздно вечером возвращался и ставил автомобиль под окна. В выходные тоже, только со сдвижкой по времени в сторону "подольше поспать". И это продолжалось... чуть не написал: зимой и летом. Нет, эксплуатация "Лунохода" происходила с ранней... нет, вру, не с ранней, с поздней весны до поздней осени - до первых заморозков, до первой гололедицы, до первых основательных снегопадов. Видимо, у Виктора не было зимней резины. А возможно, для "Запорожцев" она вообще не производилась. Так или иначе, но "Луноход" зимой со двора не выезжал.
     Стоял он себе и коротал длинную сибирскую зиму, а зимы в те времена, замечу, были очень снежными...
     Нет, правда, зимы тогда были более холодными и более снежными, а лето, соответственно, более тёплым. И красавица Обь была всегда полноводной. И это не ностальгия, не тоска по прошлому, а констатация факта. Просто был иной климатический период. Или этап? Или как там у климатологов?.. Не важно.
      Итак, белые пушистые хлопья падали, не переставая, и днём и ночью, покрывая землю и вообще - всё плоское или слегка покатое толстым снеговым ковром. Сугробы росли прямо на глазах и вырастали выше человека. Снегом покрывался и "Луноход", его никто не обметал, не раскидывал снег вокруг. Напротив, дворник Уткин, расчищая прохожую и проезжую части двора, складировал результаты своего труда поверх сугроба, образованного "вставшим на прикол" запором. Я подозреваю, что это происходило по договорённости с владельцем автомобиля, а вовсе не из-за каких-то нелицеприятных - завистливых, мстительных (мол, очкастый частный собственник!) - черт характера работника ЖЭКа. Надо сказать, что Уткин (кстати, никто почему-то не называл дворника по имени или имени-отчеству, все по фамилии) несмотря на профессиональное пристрастие к спиртному, к обязанностям своим относился весьма добросовестно - двор был всегда идеально чист, а сугроб, в котором "Луноход" терпеливо дожидался весны, изо дня в день становился всё более похожим на курган.
     Но зима в Сибири длится не круглый год, приходит тепло и снег тает. Вёсны в те времена были дружными, снег таял быстро, сугробы резко уменьшались в размерах, луноходов курган тоже уменьшался. Дворник Уткин активно включался в работы по ускорению процесса "таянья снегов", иными словами: раскидывал их по двору, оставляя только узкие тропинки для прохода жильцов дома на работу и прогулки.
     После того, как весь бывший снег стекал в ещё исправно работающую тогда ливневую канализацию, во двор выходил Виктор с ведёрком горячей воды и теплым заряженным аккумулятором. Ни разу я не видел его с паяльной лампой в руках и с разложенным на асфальте инструментом, или склонившимся в тяжёлых раздумьях над открытым капотом, перепачкавшимся чёрным маслом и злобно матерившимся на своего железного товарища. Виктор лишь отдирал со стёкол прилипшие с осени листья, ставил аккумулятор, слегка протирал своеобразно фигуристый кузов влажной губкой, две минуты перекуривал на скамейке, потом впихивал своё долговязое прогонистое тело в салон, каким-то непостижимым образом размещал его на водительском сидении, заводил мотор и... "Луноход" выезжал со двора.
     Поначалу я самостоятельно пытался разгадать загадку - в чём причина данного феномена. Рассматривал много версий, но основных - более простых и менее фантастических - было три. И плюс одна факультативная.
     Может быть, размышлял я, причина столь удивительной "выживаемости" Витиного "Лунохода" в суровых климатических условиях Сибири заключается в качестве советского железа? Ведь, как известно: "Советские поезда - самые поездатые поезда в мире, они поездили, поездят и будут поездить просторы нашей поездатой родины, и никакие другие поездатые поезда не перепоездят советские поездатые поезда по своей поездатости!" В этом плане. Ну, в плане того, что поезда практически на сто процентов железные, стало быть, именно железо играет определяющую роль. В вопросе поездатости. И "Запорожцы" тоже железные, значит, весьма поездатые.
     Или дело тут в технической примитивности? Козе понятно, чем примитивней организм или какой-то предмет, тем он сильнее адаптирован к негативным воздействиям внешних факторов. Взять к примеру чукчу... Нет, пожалуй, из соображений политкорректности чукчу брать не будем, возьмём чурку. Нет, чурку тоже брать не будем, лучше возьмём чугунную отливку. Она может тысячелетия под открытым небом валяться и ни хрена ей не будет. Поезда, они от чугунной отливки ушли не особенно далеко, по крайней мере - не вершина технического прогресса. А "Запорожцы" недалеко стоят от советских поездов.
     А может, причина подобной устойчивости к коррозии и прочим непрятностям кроется в качестве данного изделия? А что, некоторые вещи, изготовленные руками наших прежних мастеров, причём изготовленные не столько за деньги, сколько за совесть, запросто могли конкурировать с зарубежными аналогами. Есть примеры.
     Ну и, наконец, четвёртая версия - экзотическая, но, на мой взгляд, имеющая право встать хоть и с краю, но в один ряд с тремя вышеизложенными. Феномен возникает благодаря необычной форме кузова автомобиля. Правда, обосновать технически я это предположение не сумел в силу своего технического слабоумия. А тот факт, что нос и э... задняя часть "Запорожца" поменяны местами я отнёс сюда же.
     Короче говоря, поразмышляв и не сумев выделить в качестве приоритетной какую-то одну версию, я малодушно решил, что имеет место удачное наложение всех четырёх. А решив, перестал ломать голову. Тем более что к тому моменту - к моменту завершения моих размышлений - на Россию обрушились времена, когда умы подавляющего большинства её жителей стал занимать практически один-единственный вопрос: как бы заработать денег.
     И это "подавляющее большинство" бросилось их зарабатывать. У кого-то получилось, и даже очень, у кого-то не так чтобы, но кое-что. Кое у кого вообще ничего не получилось, и он стал бомжем.
     Я бомжем не стал, напротив, поменял свою однокомнатную в старой сталинке в центре на трёшку в относительно бодрой, но менее прочной хрущёвке в спальном районе по линии метро. С Витей мы естественно больше не встречались. До недавнего времени.
     Как-то, при обстоятельствах... не имеющих отношения к делу, я его встретил. Всё такой же долговязый и нескладный, ещё более лысый, но одет хорошо. И на дорогом серебристом внедорожнике, кажется "Land Rover". Или "Range Rover", у меня такие детали в голове не задерживаются.
     Узнали друг друга сразу.
     - Витя?!
     - Э-э... сосед?..
     - Он самый! - мне было ясно, что имени моего он не помнит, а может и не знал - мы ведь с ним не дружили, только здоровались: привет-привет и обмен кивками. Сейчас же мы с удовольствием обменялись дружеским рукопожатием.
     - Ну, как дела? - начал я. - Как жизнь сложилась?
     - Да в принципе нормально.
     - Вижу, автомобиль сменил.
     Витя молча кивнул и, как мне показалось, смущённо улыбнулся.
     - Не жалеешь? - спросил я машинально, и вдруг ощутил жгучее желание получить ответ на некогда мучивший меня вопрос. - Ведь такая надёжная была машина.
     - Да понимаешь, сосед, у "Фолькса" с трансмиссией проблемы начались. А трансмиссия - это такая штука...
     - У "Фольксвагена"?.. Нет, я про "Луноход".
     - Какой луноход? - на этот раз Витя улыбнулся как-то странно, и я даже засомневался - не обознался ли? Да нет, точно - Витя передо мной, только очки в дорогой и тонкой золотой оправе.
     - А, - догадался я, - ты же, наверное, не в курсе, что твой "Запорожец" местные шутники "Луноходом" окрестили.
     - Почему - не в курсе? Знаю, что его все так называли, я даже сам так своего горбунка называл. Нет, я имел в виду, ты о котором "Луноходе" спрашиваешь?
     - В смысле? - опешил я.
     - Ну, о каком по счёту?
     - Как это?.. - опешил я. - У тебя не один что ли "Запорожец" был? Несколько?..
     - Конечно! - широко улыбнулся Витя. - Я их, считай, каждый год менял. Я же тогда работал представителем "АвтоЗАЗа" в Сибири, мы машины из Запорожья в Новосибирск поставляли. Как говориться: что имеем, на том и ездим. Собственно говоря, я и сейчас в том же бизнесе кручусь. Только... - он кивнул на припаркованный "Land Rover" (или "Range Rover"), - другие машины нынче сюда гоню. АвтоЗАЗ уже лет десять как загнулся, да и кому та хрень, которую он производил, нужна?.. А знаешь, сосед... Кстати, извини, не помню, как тебя по имени.
     - Владимиром зови, - сказал я, почувствовав, что голос у меня отчего-то садится.
     - Так вот что хотел сказать. Ты, Володь, не первый, кто мне этот вопрос задавал. Все мужики с Советской тринадцать интересовались: как так, что за фигня, что это за монстр у меня такой - всю зиму под снегом стоит и не гниёт, и всегда на ходу?
     - И ты им... - я чуть не подавился сухостью, не сумев сформулировать свой вопрос, но Витя всё понял. Ответил:
     - Ага, интригу сохранял. Тебе первому признался. Собственно, за прошедшее время тебя только и встретил...
     Мы ещё недолго пообщались, выкурили по сигарете и разошлись. Вернее, я отправился домой пешком, а Витя умчался вдаль на своём дорогом и надёжном серебристом внедорожнике. Я шёл, и меня не покидало неприятное ощущение потери. Мне казалось, что у меня украли что-то очень и очень мне дорогое.
   0x01 graphic
   14
   0x01 graphic
   Гарбакарай М. Алиса следует за кроликом   22k   "Рассказ" Проза
     Я помню...
     Это, наверное, первое воспоминание моей жизни.
     Вечер. Дом, деревянный дом. Веранда.
     Мне - год или полтора. Может быть. Должно быть так.
     Мама налила мне молоко в стакан и ушла в дом.
     В пижаме - наверное мама готовила меня ко сну - помню это приятное ощущение свежести и чистоты, сидел на стуле - нет, стоял на коленях на стуле, опираясь локтями о стол, тянул молоко, держа стакан в обеих ладонях, смотрел в окно... А там, за окном происходило то, из-за чего этот вечер остался со мной навсегда.
     Закат. Вот, что происходило снаружи. Заход солнца.
     Окна выходили на огромное поле, огромное - от дома и до горизонта - сиреневое поле. Иван-чай.
     Колыхающееся, ходящее волнами сиреневое пространство цветов и белое - удивительно для заката - белое уходящее вниз, за край земли светило.
     Я смотрел на борьбу белого и сиреневого и удивлялся: как мама могла уйти в дом, как она смогла не увидеть чудо, как она не остолбенела от этой картины?
     - Сейчас он появится.
     Голос спокойный, деловой. Удовлетворенный.
     Я вздрогнул, повернул голову: сестра.
     Она тихонько вышла на веранду и тоже не попала под чары цветной магии.
     - Сейчас он точно появится, - сестра положила на стол альбом, одним коротким, явно подсмотренным где-то движением, рассыпала карандаши из коробки, - я тебе говорю, сейчас ты его увидишь, Тима.
     Я отвернулся к окну.
     Или меня расстроило это небрежение чудом. Или просто не мог тогда ничего сказать.
     Сестра приставила ладонь ко лбу - козырьком, защищая глаза от безжалостного белого солнца - залезла на соседний стул, и...
     - Вон он! Вон он, Тима! - ее торжествующий голос должен был развеять мои сомнения, хотя какие сомнения - я ведь молчал? - Смотри, смотри, да не туда, ну же!
     Я не хотел смотреть туда или не туда, хотел - на солнце и сиреневый луг. Но властная рука повернула мою голову, заставила увидеть...
     На небольшую прошлепину, там, где сиреневое уступало обычному, нет - нормальному зеленому - вылезло маленькое белое животное.
     Кролик.
     Удивительно. Такое мягкое, белое и нежное. Кролик.
     Сестра схватила один карандаш, другой, начала рисовать, бросила, уставилась в окно, затем гневливо переключилась на меня:
     - Тима, ну чего же ты сидишь? Он же убежит сейчас! Иди! Иди, поймай его! - она выхватила стакан с почти допитым молоком из моих рук, толкнула меня со стула и тут же - она ведь старшая сестра не первый день - подхватила меня, чтобы я не ударился, встал на ноги.
     И выставила за дверь.
     ***
     Несколько лет спустя, тоже летом.
     Родители уехали в экспедицию; на это время они оставили нас у тетки. И это было странно - тетка-то тоже работала в экспедиции, но другой, правда. В чужой стране, посреди выжженных солнцем степей - десятки жилых вагонов, стоявших на земле прямо на "пузе" - без колес.
     Я не помнил, как мы туда прилетели: путь был долгим, я уснул у тетки на руках в аэропорту, проснулся уже в спасительной прохладе теткиного "жилотсека".
     - Тима, вставай, просыпайся, - сестра сидела рядом со мной, на кровати, - сколько спать-то можно? Вечер уже. Я тут сижу и жду тебя. Тетя Ира ушла, а я не могу выйти. Ты же спишь. Как я могу выйти на улицу, пока ты спишь? Ты же проснешься и испугаешься, что один.
     Испугаюсь? Думаю, что это она была напугана.
     - Одевайся. Я тебе одежду уже достала. Я ведь твоя старшая сестра, ты должен меня слушаться без мамы и папы.
     Она серьезно подошла к делу: на стуле висели мои шорты, белая рубашка и галстук на резиночке. Галстук?
     - Давай-давай, одевай. Я сейчас старшая, ты должен быть красиво одет, - жалобные нотки в ее голосе на фоне выпячиваемой уверенности убедили меня не протестовать против клоунского одеяния.
     ...Мы вышли на улицу, хотя какая тут улица: жилые вагоны, поставленные квадратом, образовывали не улицу, а площадь.
     И застали какую-то непонятную суету.
     Толчею.
     Здесь, посреди диких степей, сейчас - в сумерках уже - та самая площадь была заполнена людьми. Работниками экспедиции, наверное - в наступающей темноте, при свете прожекторов стоящие, проходящие мимо люди, парочки, семьи, казались лишь тенями для нас - двоих испуганных детей, стоявших на неструганном крыльце чужого дома.
     Хотя...
     Это же праздник? Мы попали на праздник.
     Работники экспедиции вышли из своих домов, для того, чтобы сейчас, после захода безжалостного солнца, отпраздновать что-то. Все внимание всех было устремлено к центру площади - там сходились лучи прожекторов, громыхали колонки, проверяли - "раз-раз-раз" - звук.
     Сестра схватила меня за руку и потащила туда - к помосту. Или сцене. Потому как действо как раз начиналось.
     Тетенька в красивом и неуместном здесь платье с блестками - таком же неуместном, как мой галстук с резинкой - взяла микрофон:
     - Уважаемые друзья, мы начинаем наш..., - визг плохо настроенных колонок, а также манера тетеньки жевать микрофон не давали услышать все, что она говорила, - ...сегодня, работники полевой экспедиции... и наши друзья из...
     Говоря про "друзей" тетенька указала на группу людей, отличавшихся по виду от членов экспедиции. На этих людях не было шорт и маек, они были одеты в халаты... Да вот и все отличия, как мне показалось.
     - Это аборены, - сестра прошептала мне на ухо. И тут же мужественно встала между мной и теми самыми "аборенами". Прикрыла, получается. - Мне тетя Ира рассказывала.
     Мне же было все равно: меня захватило то, что происходило на сцене - там начался концерт. Хотя нет, захватил не сам концерт, а освобождение от страха, легкость оттого, что не происходит ничего плохого; ко мне пришло: испуг сестры - пустое, все замечательно, все будет замечательно.
     И угадал: люди с такой же радостью, как и я, отдались празднику, музыке. Сначала там, за пределами света прожекторов, кто-то начал танцевать, а потом, один за другим -все, все вокруг сцены, и далее, пустились в пляс.
     Я с хохотом бежал сквозь, между танцующих пар, хороводов, между детей и взрослых; сестра сначала пыталась остановить меня, но потом не удержалась, и так же бегая за мной, начала смеяться.
     Те люди - "аборены" - в какой-то момент оказались на сцене. У них были свои инструменты и они, несмотря на свои суровые лица, грянули что-то отчаянное и плясовое. Я остановился - оказалось, что стою на лесенке, ведущей на сцену, не в центре, но все же на виду у всех - стою и приплясываю, пытаясь подражать "аборенам".
     Главный "аборен" на сцене - старик с длинными седыми волосами - увидел меня, оторвался от своей скрипки, схватил меня за руку и втянул на сцену. Сестра невольной собачкой последовала за мной. Двое детей, двое нарядных детей - мальчик в шортиках, белой рубашке, при галстучке и девочка в белом платье, белых гольфиках, красных туфельках - оказались втянутыми в водоворот чужого праздника. Я не чувствовал этой чуждости, был здесь своим, частью происходящего. Сестра, огорошенная поначалу, заразилась весельем.
     Да.
     Так и было.
     Темная ночь в степи.
     Сцена, освещенная прожекторами.
     Безумная степная музыка, толпа отплясывающих "аборенов".
     И двое детей, кружащихся под музыку, посреди всего этого.
     ...В ночь после праздника тетя Ира вернулась, наконец, домой, в свой вагончик, и тихо - так, чтобы не разбудить якобы спящего меня - сказала сестре, что наши родители погибли в авиакатасрофе.
     ***
     Следующее самое яркое воспоминание детства - тигр. Впервые я с ним столкнулся... Нет, впервые я он нем услышал от сестры.
     ...После смерти родителей, мы переехали в поселок к двоюродному дедушке. Совсем не в тот поселок, в котором стоял дом на сиреневом лугу.
     В другой. Самый обычный.
     Но вот дом...
     Дедушка со своей, совсем уж не родной нам бабушкой, жил в старой школе. Большое одноэтажное деревянное здание, отделенное, теперь, от других домов новой школой; десятки закрытых дверей, десятки заколоченных окон, исполинский темный коридор. Исполинский? Ну, тогда он мне казался огромным.
     ...- Андрей, Людмила Васильевна жаловалась, что Анечка опять не ходит в школу, - это выговаривала мне бабушка в тот день. Ах, да, Андрей - мое имя для всех, это только для сестры я - "Тима".
     Сестра не приняла бабушку. И дедушку. И поселок. И школу. И всю эту жизнь без папы и мамы.
     Я же считал... Да нет, не то что бы считал, а просто принимал все как оно есть. Есть школа? Учись. Есть друзья? Дружи. Есть бабушка? Слушайся. Или не слушайся.
     Бабушка же, со вздохами и причитаниями, как она говорила, "тащила" нас, внезапных внуков. Хотя, конечно же, могла бы плюнуть на нас, не кормить, не одевать, не интересоваться школьными делами. Дедушка же смог.
     - Понятно, скажу ей.
     Так вот, бабушка не нашла общий язык с сестрой. Поэтому всегда говорила с ней через посредника - через меня.
     ...- Тима, он здесь! - шепотом. Сестра стояла в коридоре, прижавшись к какой-то двери.
     - Кто? - сначала подумал, что она просто не хочет опять говорить про школу. Но все оказалось серьезнее.
     - Тихо!
     Зашептала мне в ухо:
     - Тигр! О котором я тебе говорила!
     Эти рассказы начались где-то с год назад. О том, что в нашем огромном доме-школе живет тигр. Что его завела бабушка. Чтобы скормить нас.
     Я прижался ухом к двери.
     Тихо.
     - Никого там нет, - несмотря на то, что за дверью никого не было, я тоже шептал. На всякий случай.
     - Он затаился. Тебя услышал. Понюхай дверь.
     - Чего? Да ты ваще...
     - Ладно. Не веришь мне. Вот ключ. Открывай, - холодная железка легла в мою ладонь.
     Откуда у нее ключ?
     Я встал на колени, заглянул в замочную скважину. Темно. Темно здесь, в коридоре, а там, за скважиной просто чернота.
     А что если он стоит там, внутри и смотрит прямо на меня? Тихонько-тихонько дышит, чтобы не спугнуть свое счастье, ведь сейчас два кусочка мяса сами пойдут ему в рот...
     Холодный пот выступил на затылке.
     Я вставил ключ только для того, чтобы не было этого ужасного пространства пустоты между моим испуганным глазом и хладнокровным глазом зверя там, напротив, через пять сантиметров хлипкого дерева.
     - Ты чего застыл? Давай, я.
     Щелк.
     Щелк.
     Сестра сама же не выдержала испытания: схватила меня за шкирку, дернула на ноги; мы побежали, полетели, понеслись по коридору к спасительно открытой двери в спортзал, захлопнули за собой, не глядя назад...
     ...И сидели, там, в темноте, прижавшись, друг к другу до тех пор, пока бабка не начала мыть пол в коридоре.
     А тигр?
     Не было никакого тигра, конечно. Я это знал еще там, стоя на коленях перед дверью. Но это холодным разумом. А вот сердце ничего не знает, оно способно лишь верить. Кому? Самому близкому тебе человеку, конечно же.
     ***
     Моя сестра ненавидела бабушку. Почему? Причин много.
     Но более чем бабушку, она, оказывается, ненавидела тетю Иру. Эта нечастая гостья заявилась к нам на следующее лето после истории с тигром. Приехала не одна - с какой-то девочкой.
     ...
     - Какие вы большие стали, - тетка обняла несопротивляющегося меня, сделала шаг к сестре, встретилась с ней взглядом и остановилась.
     - А, Анечка... Как учишься?
     Я, сестра, тетка, незнакомая девочка стояли на крыльце. Бабушка была в больнице - гости приехали неожиданно, поэтому встречали их не так радушно, как они, должно быть, рассчитывали.
     - Вы зачем приехали?
     - Видишь, Аня, у Алисы, - тетя Ира показала рукой на молчаливую девочку рядом, - умер дедушка.
     - А... А Алиса - ваша дочь? - это я решил поинтересоваться.
     - Я... Ну что же вы нас так встречаете? Пойдемте в дом, - тетя Ира решила не участвовать в допросе, сохранить лицо, и, с остатками улыбки на лице, заспешила в дом.
     Сестра обернулась к девочке:
     -Привет, Алиса! А вы на поезде приехали? - обычная светская беседа. Никакого допроса.
     Они общались как люди давно знакомые, но так же давно не видевшиеся.
     ...Вечером того же дня сестра потащила меня на чердак - самое запретное место в доме. Взрослые собрались на кухне, не кого было бояться.
     Ржавая пожарная лестница с тыльной стороны спортзала еле держалась на стене. Будь я старше или один - точно бы туда не полез.
     - Тима, давай! - сестра уже наверху, с нетерпением подгоняла меня.
     ...Свет заката сквозь забрало чердачных ставень, головокружительная высота второго этажа и облегчение от того, что хлипкая лестница больше не пляшет под ногами.
     - Смотри, - сестра сунула мне в руку розовые листки.
     - И что? Билеты на поезд.
     - Да, билеты. Я залезла в сумочку к тете Ире и украла их. Имена-фамилии читай.
     Ирина Федоровна Полыхаева. Алиса Горленко.
     - И что?
     - Ты чего, до сих пор не понял? Это мое имя! Это меня по-настоящему зовут Алиса Горленко! А тебя - Андрей Горленко!
     "Эту Алису" сестра помнила с давних пор - общались как-то еще при жизни наших родителей. Дочка тети Иры. Но дело не в ней, дело в умершем дедушке. Наш дедушка, тот с которым мы жили, как-то рассказывал какой у него замечательный брат - профессор, уважаемый человек, живет в Санкт-Петербурге. Вот с ним "Эта Алиса"-то и жила.
     - Понял?
     - Что?
     - Блин! Наш дед, с которым мы живем здесь - дядя нашего папы. Значит тот дед из Питера, который умер сейчас, профессор который, - тоже дядя нашего папы. А тетя Ира - тетка нам по маме! Эта "Эта Алиса" не родня умершему профессору! Понял?
     Подслушанная, выхваченная сестрой, из обрывков старых воспоминаний, история.
     Тетя Ира вышла замуж и родила "Эту Алису". Муж умер, и тетка оставила своего ребенка свекрови, которая - та-дам! - и есть наша тутошняя, поселковая псевдобабушка. Погибают наши родители, дед-профессор из Питера высказывает желание, чтобы нас отдали ему на воспитание... И ему подсовывают "Эту Алису".
     - Это она - Аня, блин! Понимаешь? Это я - настоящая Алиса, я тебе сто раз говорила! Я - мамина и папина дочка Алиса Горленко! А эта... корова - Анечка Полыхаева! Они наши документы поменяли, подсунули свою доярку профессору! И заставляют поверить, будто это я - Аня, заставляют говорить всем и в школе... знаешь, что бабка сказала что мне будет если я расскажу, что мое настоящее имя - другое? Это ты не помнишь, а я помню!
     - Подожди, а как же я? У "Этой Алисы" же нет брата?
     - Да, нету.Ну, не знаю. Может, сказали, что ты летел тогда с папой и мамой. Профессор-то старичок, он нашего папу хорошо знал, а нас-то - нет. Понимаешь?
     - А что же делать?
     Все это я слышал и раньше, но вот так вот все вместе... Как так может быть? Какой мерзкий мир этих взрослых, которые берут и подменяют детей. Или умирают в авиакатастрофах, когда они так нужны своим детям. Или заводят тигров, чтобы скормить лишних прихлебал.
     Что мы можем сделать против?
     Что я могу сделать?
     У сестры план был:
     - Слушай сюда, я сейчас эту "Эту Алису" сюда притащу, пока бабка с теткой заняты и мы разберемся...
     ...С крыши - ступать мягко, чтобы никто в доме не услышал - верхушки деревьев под самыми пятками. Деревьев? Раньше, за спортзалом был школьный парк, который сейчас вообразил, что он - настоящий лес. Деревья вытянулись и раскинулись вширь; казалось - спрыгни с крыши и твой зад мягко приземлится в воздушную пружинящую твердь шелестящей листвы... Спрыгни... В действительности, полетишь вниз, вопя от своей беспомощности, недолго - лишь до встречи с неожиданно жесткой землей...
     Я одернул себя, заставил перевести взгляд.
     Зря.
     Рядом стояла "Эта Алиса". Которую я должен был столкнуть вниз. Потому что меня не посадят из-за возраста. Потому что эта девка заняла не свое место. Не по своей воле, но не свое.
     Ее первоначальный испуг, страх высоты, уступил место восторгу: закатом, полем из верхушек деревьев под ногами; ее испуг уступил доверию. Доверию твердости крыши, доверию нашим словам - "Да не бойся ты, мы каждый день сюда лазим!", доверию теплу моей руки, в которой лежала ее ладонь.
     - Не бойся, Алиса. Это наше секретное место, - я бормотал и бормотал. Не мог остановиться. Все одно по одному. Какая-то чушь лезла и лезла изо рта.
     - Да я поняла. И не боюсь, - мягко улыбнулась.
     Я прикусил себе язык: он опять попытался сказать про "не бойся" и про "секретное место".
     На другой стороне дома хлопнуло кухонное окно. Взрослые.
     Момент. Момент наступил.
      Время растянуло ход; мгновения тащились еле-еле. В омываемой холодным потом голове только дурацкая мысля: "А если вся жизнь так будет тянуться, я состарюсь и умру здесь на крыше?". И еще: "Да или не да?" К кому последний вопрос? К ней, к улыбчивой девочке рядом или к Богу? Потому как Бог мой соучастник? Потому что правда на моей стороне?
     "Эта Алиса" же осмелела, сделал шаг вперед, к краю, и, развеивая неловкое молчание:
     - Я ведь здесь была раньше. Я помню. Папа и мама уехали, а меня привезли к вам. В детстве, - как будто она сейчас не в детстве, - мы с вами играли, сюда, на крышу мячик залетел. Ты еще за Аню все время держался, не отходил ни на шаг, рыдать сразу начинал...
     - Подожди, какие папа и мама?
     - Мои. Они умерли. Разбились на самолете.
     - Не твои!
     - Что?
     - Не твои! Наши! - у нее было легкое тело.
     Оно легко двинулось под моими руками - в пустоту.
     Теплая ладонь соскользнула с кончиков моих пальцев.
     Деревья приняли жертву шорохом листьев и треском ломаемых веток.
     ...
     - Я не говорила тебе ее толкать!
     Не говорила.
     - Посмотри на меня! - взяла меня за подбородок, повернула мое лицо к себе. - Я. Не. Говорила. Я хотела ей все объяснить. И все. Ты сам. Сам.
     Ничего не ответил, пошел к лестнице. Хотя, может, и следовало бежать со всех ног, чтобы узнать, что там... внизу. Но все силы мира не смогли бы заставить меня посмотреть.
     На ее тело.
     Или в ее глаза, если она еще жива.
     ...
     Сестра зашла на кухню, к взрослым, я же остался в коридоре. Сел на корточки. Нужно просто смотреть перед собой и ни о чем не думать.
     Но уши-то не отключишь.
     - Алиса упала с крыши.
     - ЧТО?! - звук упавшей табуретки.
     - Она умерла.
     - Что?! Где телефон, надо звонить... скорая...
     Это суетилась бабка, тетка ожидаемо молчала. Как и дед.
     - Не надо.
     - Что? Ты чего несешь? Дед, где телефон? Ирка, дура, ты чего сидишь столбом? Быстро ты...
     - Сядь. Если ты позвонишь, я всем расскажу все, как было. Ее Тима с крыши столкнул. Сядь, не носись. Мама, теперь мы можем уехать с тобой в Питер вместе.
     ...И еще много, много слов.
     ...Потом. Тетя Ира прижимала меня к себе, бормотала: "Андрюшенька, ну что ты... Все хорошо, все хорошо..." Как будто меня надо было успокаивать. Дед пошел за лопатой.
     ...Потом. Сестра уехала с тетей Ирой в Питер. "Не называй меня больше Аня. Теперь я - Алиса". А за спортзалом появился аккуратный прямоугольник вырезанного дерна.
     ***
     ...Я - Андрей Полыхаев, мне двадцать лет, и я здесь первый раз в жизни. Привез сюда то, что принадлежит этому месту.
     Это место. Трудно было его найти.
     Труднее было заставить себя понять и поверить.
     Все мои воспоминания о прошлом - ложь. Моя мать - тетя Ира, как я ее называл всегда, и как называю до сих пор - оставила нас с сестрой бабушке - матери нашего умершего отца. Воспитала же меня сестра.
     Все мои воспоминания о прошлом - украденные. Сиреневое море иван-чая. Кролик. Мама и папа. Лагерь таинственной экспедиции посреди степей. Концерт "аборенов". Все это перевранные рассказы Алисы Горленко - девочки, которой так хотела стать моя сестра. Она ею и стала - использовала документы умершей девочки. Стала ею, а не моей сестрой.
     Все мои воспоминания о прошлом - не мои. Они оказались настолько яркими, что заставили меня позабыть о реальности. О серой нудной реальности. Я и сейчас не помню своего настоящего раннего детства. Потому что мои воспоминания начинаются с кролика. Потому что ложь стала частью меня. Сестра выдумала часть из них, а остальное придумал сам.
     ...Сиреневое море иван-чая смыкается за моей спиной, укрывая от взгляда свежий холмик земли. Прощай, Алиса, ты - та, настоящая, прости меня. Надеюсь здесь ты встретишь того кролика.
   0x01 graphic
   15
   0x01 graphic
   Шерон А. Лампа Абонды   13k   "Рассказ" Мистика
  
      Лампа Абонды.
      Вы часто встречали старушек без дрожи в морщинистых руках? А с ровной спиной и без старчески робкого взгляда?
      Согласитесь, редкость.
      Передо мной стояла именно такая старушка. В восемьдесят лет, значившихся в домовой книге, и в регистрационном деле, от старухи у неё были только морщины, нисколько не портившие её, скорее наоборот, делавшие более привлекательной. Высокая, с невыцветшими за годы зелеными глазами, в строгом зеленом костюме и без дрожи в руках, она выглядела яркой представительницей прекрасного пола в пожилых годах.
      - Добрый день!
      -Добрый! - ровным, поставленным голосом старосветской учительницы, произнесла она. - Чем могу быть обязана вашим посещением, капитан?
      "Капитан!" - я про себя хмыкнул, но выпрямился и приосанился.
      - Всего несколько вопросов, э-ээ... гражданка...
      -Леди Абонда, - поправила она, поморщив нос.
      - Леди Абонда,- повторил я, немного удивленный подобным именем. - Могу задать вам несколько вопросов?
      - Задавайте.
      Я оглянулся по сторонам.
      - А вас не смутит вызванное моим посещением любопытство соседей? Может, все-таки, пройдем в квартиру?
      Она смерила меня взглядом, посмотрела за дверь с таким видом, словно ожидала, что соседи находятся либо за моей спиной, либо прячутся на лестничной площадке. Потом снова посмотрела на меня, сморщила лоб, и сделала жест рукой приглашающий вовнутрь.
     
     
      Она шла впереди. Я двигался следом и думал, что если бы не видел до этого её лица и рук, то со спины... я дал бы женщине лет тридцать, в меру статной и грациозной. Даже седой волос, ложившийся ровными волнами по спине, больше походил на хорошо сделанную работу парикмахера, а не на выбеленные временем седины.
      Она вошла в зал и опустилась на небольшую софу. Я остановился в проеме двери.
      Странно мне было в её квартире. Мне, человеку, проработавшему более пятнадцати лет участковым и побывавшем почти во всех квартирах района, было жутко неудобно хоть чем-то стеснить дивную старушку. Мало того, я вдруг подумал, что ни разу за годы работы не бывал в данной квартире. Хорошо это или плохо решить я не успел. Её взгляд скользнул от макушки моего тела вниз и брови столь значительно дернулись вверх, после чего она вновь пробежалась взглядом, но уже от ног к макушке, да так, что мне показалось, глаза раздели, после одели меня и вышвырнули вон из квартиры.
      - У нас принято разуваться, - ледяным тоном произнесла леди Абонда.
      - Извините, - я ощутил себя крайне неудобно, что со мной бывало столь же крайне редко, почти никогда, и разулся прямо на пороге зала.
      - Не стойте, проходите, вы мозолите мне глаза, стоя в дверях.
      Наверное, ей стоило ко всему вышесказанному прибавить - "холоп", чтобы я ощутил себя полностью пристыженным.
      На долю секунды у меня поднялась в душе волна бунта: "Да что ж это такое?" Я никогда и ни перед кем не чувствовал себя так... так... глупо. Но волна погасла быстро, стоило старушке произнести:
      -Право слово, вы смущаете меня своим странным поведением, месьё капитан.
      Щеки мои вспыхнули. Я сделал несколько шагов и присел в кресло.
      К слову о кресле и всей находящейся в комнате мебели. Она была, безусловно, стара. Раритет, так сказать, но в прекрасном состоянии. Резные деревянные ножки и ручки софы и двух кресел, комод с белой салфеткой и парой замысловатых статуэток. На краю комода лежала раскрытая книга и очки в круглой оправе. Вот честное слово, старушка читала до моего прихода!
      На стенах несколько картин, огромные, от пола до потолка, как их только сюда внесли! На полу создававший ощущение тяжести обстановки - толстый ковер.
      Но больше всего меня удивила лампа, стоявшая на массивном столе. Я готов был поклясться, что она из слоновой кости, по крайней мере, у неё был изысканный молочно белый цвет. Хотя, я, конечно, не знаток, но... Короче, лампа была необычной. Те же три слона держали в поднятых хоботах полукруглую сферу. Стояли животины, как не трудно догадаться, на спине черепахи. А та, стояла, расщиперив лапы и смотря куда-то в сторону, и отчего-то, мне чудилось, покачивала шееголовой. Странное, дикое чувство, как мир вокруг тебя внезапно меняется, становясь нереальным, сонным - черепаха раскачивала головой и медленно поворачивалась ко мне, а слоны на панцире перебирали ногами. Один открыл рот, и я готов был уже услышать, как он вострубит.
      Что за бред!
      Слоны не живые и не могут трубить, черепаха из мерцающей слоновой кости не может шевелиться.
      Я сделал несколько глубоких вдохов, и отвернулся от пугающей лампы, переводя взгляд на хозяйку.
      Тогда мне на глаза попалась трость. Она стояла, прислонившись к софе. Вполне обычная на первый взгляд, в сравнении с комнатой и странными вещами в ней, только набалдашник выполнен в виде жуткой головы неизвестного монстра. Скорее всего, я бы пробежал по ней взглядом и забыл. Но... глаза той были устремлены на меня. Я чуть подвинулся, пересаживаясь, чувствуя себя неуютно под взглядом жуткой головы. В мутно-красных глазах вспыхнуло нечто темное и перевело фокусировку. Она смотрела на меня.
      - Жуткая штука, - сказал я.
      Хозяйка проследила за моим взглядом, усмехнулась, отчего её лицо стало каким-то ведьмовским, даже что-то издевательское промелькнуло. Она опустила ладонь на набалдашник трости, закрыв от меня чудовище.
      - Так что вас привело ко мне?
      Я как будто очнулся от оцепенения.
      - У меня будет к вам несколько вопросов.
      -Это вы уже говорили. Задавайте свои вопросы.
      - Вы проживаете одна?
      - А вы видите еще кого-то здесь?
      - Это не факт, - тут же вставил я. - Возможно, ваши жильцы отсутствуют в данный момент.
      - Я проживаю одна,- спокойно ответила старушка.
      - Соседи утверждают, что к вам приходит молодая женщина.
      - Соседи! - она усмехнулась и снова её лицо как-то изменилось. - Я не склонна утверждать, но... что твориться в головах людей нынешнего времени понять трудно. Сомневаюсь, что хоть один из них, - она презрительно выделила "них" и продолжила, - сможет описать меня. Мало того, я попросту уверена, что ни один не знает моего имени.
      -Но, вы же не станете утверждать, что вас можно перепутать с молодой женщиной.
      -Вы так думаете? - она улыбнулась, и я вдруг вспомнил её идущую по коридору передо мной и, невольно, тоже улыбнулся.
      - Вы предполагаете, что соседи могли ошибиться?
      - А вы разве этого предположить не можете?
      - Могу, - согласился я, отчетливо представляя её молодой, - высокая, статная, с яркими зелеными глазами, в которых прыгают и бесятся чертенята. С обольстительной улыбкой, сведшей с ума не один десяток мужчин.
      - Так что же вас смущает? - и к тому же у неё был очаровательный голос.
      - Дело в том, что напротив вас находиться ювелирный магазин.
      Она кивнула, не произнося ни слова, просто кивок, этакое молчаливо согласие, вроде того: "Да, я знаю".
      - Так вот, он был ограблен, - с каким-то чувством торжества произнес я, как будто вор уже пойман и пойман мной, я стою перед начальством...
      Слон все-таки протрубил. Я вздрогнул.
      - Вы подозреваете меня?
      Я скосил глаза на лампу. Черепаха, уже почти смотрела на меня, слоны, раскачивались на медленно оборачивающемся панцире.
      В горле запершило, я быстро отвернулся, споткнулся взглядом о трость, благо рука хозяйки все так же прикрывал жуткую образину.
      - Камеры, - прошептал я враз осевшим голосом. Слоны на столе протрубили в три голоса. В горле встал острый ком, я прокашлялся, после чего голос мой стал еще более сиплым:
      - ...камеры, - повторил я, - запечатлели молодую, темноволосую, высокую женщину. Соседи указывают на то, что видели её входящей в вашу квартиру.
      - Не стану оспаривать то, что вам сказали эти... соседи. Вы хотите обыскать квартиру?
      Она вперилась в меня взглядом и, казалось, сейчас продырявит.
      - Нет. У меня нет ордера. Пока что я пришел только поговорить, - я немного помолчал и добавил. - Значит, вы проживаете одна и никакую молодую, описанную мною женщину, не знаете?
      - Я знаю множество молодых, высоких, темноволосых женщин. Но, ни один посторонний человек, кроме вас, за последние несколько лет, не переступал порога этой квартиры. Вы считаете себя молодой, темноволосой женщиной?
      Я растерялся от такого вопроса.
      -Нет.
      - Значит, здесь нет таковой. Вы довольны моим ответом?
      Я кинул.
      - Может ли это означать, что наш разговор закончен?
      -Да, - проговорил я, поднялся и направился к выходу. У проеме двери из зала обулся. Всё это время она, молча, следила за мной, на столе слышалась возня черепахи.
      Провожать меня она так же не удосужилась.
      Выходя и осторожно прикрывая за собой дверь, я услышал, как, очередной раз, протрубили слоны.
      ***
      Я вернулся к ней через два дня. Уже, будучи в полной уверенности, хозяйка знакома с похитительницей. Я шел, намереваясь, во чтобы то ни стало, убедить её пойти навстречу следствию. Хотя, внутри и пребывала некая дрожь и переживание. Меня пугала черепаха и слоны, и трость с жуткой головой. Но я все-таки постучал.
      Мне никто не ответил. Я постучал еще раз, намного сильней.
      Дверь открылась, медленно, со скрипом, обнажая полутемный коридор.
      -Леди Абонда! - позвал я.
      В квартире стояла тишина. Я сделал несколько осторожных шагов.
      -Леди Абонда!
      Мне почудилась возня в той самой комнате, в которой мы вели с ней разговор в прошлый раз. Я поспешил попасть туда. И меня уже не пугали странные вещи, странной квартиры. Я вдруг отчего-то испугался за эту удивительную старушку.
      Я вбежал в залу, как раз в тот момент, когда она, дочертив круг, выпрямилась и встала ко мне спиной, посреди начерченного, держа в руках трость.
      - Леди Абонда!
      Она обернулась. На старческом лице скользнула улыбка.
      - Что вы делаете?
      - Я ухожу.
      -Уходите! Куда? Как? Я хотел поговорить.
      - Думаю, после всего, у вас уже не останется ко мне вопросов, - ответила она, и приподняла трость. Голова-монстр смотрела на меня с рукоятки и ухмылялась. Глаза её ярко горели внутренним светом. И чем дольше я смотрел, тем сильнее мне казалось, что комната становиться больше и свет заполняет её.
      - Мне пора, - произнесла леди Абонда.
      Я отвел взгляд от монстра. И тут же попятился. В кругу стояла уже не старушка, а молодая женщина, статная и красивая, с яркими зелеными глазами в глубине которых прыгали и бесились чертенята. На шее Абонды красовалось золотое колье с бриллиантами. Руки были унизаны золотыми кольцами. На запястьях с десяток золотых браслетов. Она улыбалась.
      - Извольте простить, за столь дикий и противозаконный поступок, - проговорила она. - Не смогла сдержаться, физиология, - она развела руками. - Мне было здесь неплохо, увы, после произошедшего должна вас покинуть. Я сожалею. Но у меня есть для вас маленький сюрприз. Уж не знаю, чем вы ей так приглянулись, но... Прошу, не отказывайте. Заберите её с собой.
      - Кого? - чуть слышно спросил я.
      -Лампу, - произнесла женщина. Трость в её руках засветилась, монстр улыбался, оскалив пасть. Женщина начала пропадать, растворяться, в теплых бардовых лучах.
      - Кто вы? - только и смог спросить я вслед исчезающему силуэту.
      - Абонда, - прозвучал ответ. - Богиня, ведьма, - она рассмеялась весело и звонко.
      Я не мог пошевелиться. Последние слова, которые я услышал от неё:
      - Заберите. Если вы оставите, она затоскует и пропадет. А вам надо. Вам обязательно надо.
      И Абонда окончательно растаяла в воздухе.
      ***
      Я остановил новенькую машину у супермаркета. С недавних пор дела мои пошли в гору. Я получил предложение бросить неперспективную работу и стать начальником охранного агентства. После согласия мне была выделена пятикомнатная квартира в центре и тонированный джип с хромированными дисками.
      Выйдя из магазина, я остановился напротив бывшего ювелирного. Новый участковый прикрыл дело, за недоказуемостью. Старушку, подозреваемую в деле, так и не нашли, да впрочем и не искали, о ней как-то разом все забыли, словно и не было.
      Я свернул к своему дому, и оставил машину у подъезда.
      Богиня или ведьма? А может, её действительно не было, и я всё это выдумал.
      - Было, - улыбнулся я, открывая двери новенькой квартиры, слыша, как трубят, встречая меня слоны, и шуршит по столу молочно-белая черепаха.
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
     
   0x01 graphic
   16
   0x01 graphic
   Сороковик А.Б. "Чингисхан"   22k   "Рассказ" Проза
     
     За её спиной резко взвизгнули тормоза. Тома инстинктивно шагнула вглубь тротуара, на два-три шага от дороги, и только потом обернулась. Улица довольно людная, время послеобеденное и, хотя сейчас уже не девяностые, а начало двухтысячных, всё равно средь бела дня могут затащить в машину и увезти. Только зачем увозить почти сорокалетнюю тётку, небогатую, основательно побитую жизнью и непохожую на фотомодель?
     Огромный чёрный внедорожник, кажется, "Линкольн-Навигатор", заехал правыми колёсами на тротуар, остановился. Распахнулась водительская дверца и наружу вышел обычный дядька, её ровесник, может, чуть постарше - высокий, тёмные волосы с проседью, одет во внешне заурядные джинсы и рубашку, совсем не похожий на бандита или "нового русского": без золотых цепей, растопыренных пальцев, бритой головы. При этом явно не просто водитель: в остром взгляде, слегка расслабленных жестах, спокойных, уверенных движениях чувствуется "хозяин жизни" - крупный бизнесмен, какой-нибудь "владелец заводов, газет, пароходов".
     Идёт прямо к ней! Что ему нужно? Улыбается как-то странно, вроде бы приветливо, как старой знакомой, но в глазах - льдинки.
     - Привет, Томочка! - голос спокоен, слегка насмешлив. Кто же это, откуда знает её имя? - Не помнишь старых друзей? Нехорошо...
     Он подходит ближе, начинает насвистывать. Что-то такое давно забытое, но очень знакомое... "Там. Там. Там-та-там!". Ну конечно, "Чингисхан"!
     Тома замерла посреди шумной улицы. Привет из прошлого... Господи, неужели они снова встретились?!
     
      * * *
     
     - Чин! Чин! Чингисхан! - развесёлая музыка вовсю грохочет из динамиков, световые пятна прыгают по стенам и потолку. Стройная, красивая, смуглая девушка в центре круга пляшет самозабвенно, длинные чёрные волосы разметались по сторонам...
     - Чин! Чин! Чингисхан! - она синхронно вскрикивает вместе с темнокожими, ладными мулатками из динамиков, чьи голоса заполнили зал, и продолжает изгибаться в неистовом быстром танце.
     - О-о-о! - радостно выдыхает возбуждённая толпа вместе с концовкой весёлой песни о древнем суровом завоевателе... Почти без перерыва начинаются плавные аккорды знаменитого оркестра Поля Мориа. Медленный танец! Только что весело скакавшие фигуры разбиваются на пары, прилипают друг к другу в чувственном, неторопливом расслабленном ритме. Кажется, это "Шербурские зонтики". О, Париж, Монмартр, ля мур, же т`эм...
     К девушке тянутся руки, пытаются подхватить её, завлечь в этот сладкий поток. Она заливисто хохочет, отталкивает претендентов, весело мотает головой. Устремляется к столику, за которым сидят трое парней.
     - Ну-ка, быстро, вина мне! - она падает на стул, придвигает простой гранёный стакан соседу справа, невысокому, серьёзному, широкоплечему Игорю. Он наклоняется, достаёт из-под стола бутылку, наполняет стакан, передаёт его девушке. Потом наливает и остальным.
     На турбазе, где летом собираются почти все студенты их института - "сухой закон", который, впрочем, никто и не думает соблюдать. Столы уставлены чайниками с компотом, но большинство "туристов" также как их компания, наливают вино из-под стола. Дискотека прошла свой экватор, почти все хорошо приняли и веселятся от души. Ребята берут свои гранчаки, накрывают ладонью сверху, и поднимают, захватив в горсть верхушки. Чокаются донышками с глухим стуком - так у них заведено: "Для конспирации, чтобы враг не слышал звона бокалов!".
     Придумал это Олег - высокий, широкоплечий, с тонкой ниточкой усов. Уверенный в себе, ироничный, напористый, даже можно сказать - нагловатый. Его все любят. И приятели-студенты, и девушки. Не за какие-то особые таланты, а именно за эту самоуверенность, лёгкую наглость, умение пить, почти не пьянея. За удаль гусарскую. Даже преподаватели относятся к нему с долей уважения.
     Они с Тамарой, той самой черноволосой красавицей, считаются здесь, на турбазе, состоявшейся парой - очевидно, из-за похожести: оба высокие, красивые, дерзкие, уверенные в себе. Хотя Олег и ведёт себя с Тамаркой по-хозяйски: обнимает, притягивает к себе, кладёт руку на колено, там всё очень мутно. Вроде, иногда он прорывается ночевать к ней в комнату, когда уходит соседка, но почему тогда Тамара всегда держится с ним так насмешливо-холодно?
     Напротив Тамары - Валерка. Тоже высокий, но нескладный, худой. Он кажется случайным в этой компании. Больше других шумит, рассказывает анекдоты, искательно заглядывая в глаза: ну, правда же, смешно? Когда надо "сбегать за добавкой", даже не стоит вопрос, кому бежать. Ясное дело, Валерке!
     Но при этом, он единственный, кто умеет выслушать и посочувствовать. А ещё он пишет весёлые стишки-эпиграммы. Когда Тамара уходит плясать, ему очень хочется пойти с ней, попрыгать рядом под весёлую музыку, ведь Валерка здорово танцует. Они бы так классно смотрелись вместе! Но - нельзя: они с мужиками толкуют о женщинах, о смысле жизни, о музыке "Пинк Флойд" и "Дип Пёрпл". С Валеркой говорят на равных, наливают вино, глухо чокаются донышками. Серьёзная мужская беседа.
     
      * * *
     Сколько же лет прошло? И сколько всего было за эти годы?
     - Я сильно изменилась? Как ты меня узнал?
     - А я милую узнаю по походке! - пропел он, вроде бы дурачась, но лицо его оставалось серьёзным, - ты шла по улице, как тогда плясала, на турбазе.
     - Так ты помнишь? - она улыбнулась, - Не забыл...
     - Разве такой вечер забудешь ...
     - Да, я тогда впервые всё о себе рассказала, а ты так меня слушал! Я словно очистилась, наконец-то почувствовала себя...
     - Женщиной? - он быстро перебил её.
     - Н-нет... не так! Человеком...
     - А, ну конечно. Человеком... Знаешь что? Это дело надо отметить! Давай-ка вместе поужинаем. Ты здесь как, в командировке? Одна?
     - Да нет... К друзьям приехала погостить, столицу посмотреть... Муж дома остался, он домосед такой - с места не сдвинешь. Сын с ребятами в горы подался, на каникулах. Он альпинист у меня... А ты в Киеве живёшь?
     - Ага, живу. Если можно это жизнью назвать... Бизнес, гешефты, разборки... Жена с дочкой в круиз укатили, по Средиземке. А у меня сегодня, как по заказу, свободный вечер! Так что, гуляем нынче, словно в старые добрые времена!
     
      * * *
     
     Тамарка снова протиснулась к столу и упала на свой стул.
     - Чего вы сидите, как сычи надутые? Пошли, попляшем!
     - Вай, жэнщын! Нэ мэшай, когда джигиты разгаварывают! - с притворным кавказским акцентом насмешливо говорит Олег. Он сыто щурится, сжимая в руке стакан с вином. Смотрит на Тамару спокойным, хозяйским взглядом - приду, мол, к тебе сегодня, никуда, птичка, не денешься.
     - У-у, противные, скучные... Звездоболы! - она легко произносит это слово в его исходном звучании, нисколько не сковываясь при этом, - Вина хоть налейте! О-о! Опять "Чингисхан"! Ну, давайте, поднимайте задницы!
     Она залпом выпила вино и двинулась к площадке. Вдруг резко повернулась:
     - Валерка! А ну, за мной! Оставь этих оленей и пошли плясать, кому говорю!
     Ещё секунду назад он гордо мнил себя членом высокого мужского братства, надменным и независимым лордом Рокстоном... Но как же можно отказаться от такого соблазна! Он ведь мечтал об этом весь вечер, но не мог даже представить себе, что она сама позовёт его так естественно и просто... Резко поднялся, задев стол, его стакан при этом упал на пол, разбившись на множество осколков. Не услышал насмешливых слов Олега:
     - Теперь с горла будешь пить, танцор!
     
      * * *
     
     - Ой, не знаю... Неловко как-то, я с Галкой и Серёжкой в театр сегодня собралась...
     - А ты позвони и отмени! Театр на месте стоять ещё сто лет будет, а я завтра опять в свой бизнес с головой окунусь!
     - Нет, я так не могу, неловко получится, уже и билеты взяли! А давай, знаешь что? Посидим немного в кафе, выпьем, потанцуем. А к восьми ты меня прямо к театру подвезёшь. Ещё времени - вагон!
     - А какой вагон? Багажный, пассажирский? Или вагон-ресторан?
     - Н-не знаю, - она слегка растерялась, - это я так, к слову...
     - Ну и ладно, к слову, так к слову, - он уверенно вёл машину, сворачивал на какие-то окраинные улицы, а вскоре вообще выехал из города.
     - А куда мы едем? - слегка встревожилась Тома, - Почему за город?
     - Потому что, ма шер, только за городом есть одно очень тихое, приличное и уютное местечко, где старые друзья смогут посидеть за хорошо сервированным столом, с бутылочкой доброго вина и жарким из дичи. Поболтать, вспомнить молодость, и даже... - он заговорщически подмигнул, - сплясать под "Чингисхан"!
     
      * * *
     
     Они действительно, здорово станцевали! Закончился "забойный" "Чингисхан", и вновь зазвучала неповторимая, нежная парижская мелодия - видимо, единственную кассету погнали по новой. И Томочка не ушла за столик, а приняла его приглашение, и вот они плывут в медленном танце, его рука обнимает её плечи, а на его плече мягкой волной лежат её вороные волосы, горячее дыхание обжигает щёку...
     После третьего танца она отвела его в закуток за колонной и жарко зашептала:
     - Надоело мне здесь, душно! Пошли на воздух, погуляем, - взяла его за руку, повела к выходу. Вдруг резко притянула к себе, - только стащи у этих оленей бутылку вина! Я тебя на улице подожду!
     Валерка плохо соображал, в голове шумело. Сейчас они уйдут в тёмные аллеи старого парка, окружавшего турбазу, останутся там вдвоём... Наверное, всё-таки у них с Олегом ничего нет... И не только он тайно влюблён в Тамарочку, она тоже неравнодушна к нему! А там, в старом парке, на какой-нибудь забравшейся в густые заросли скамейке, он обнимет её по-настоящему, их губы сольются в жарком поцелуе, а потом... потом...
     Несмотря на разбегавшиеся мысли, Валерка сообразил, что за столик возвращаться нельзя. Один из ключей от комнаты был у него, он быстро заскочил туда, открыл шкаф и, пошарив на нижней полке, где всегда хранился НЗ - несколько бутылок вина, схватил одну из них и побежал вниз, к выходу из корпуса.
     
      * * *
     
     - Ты что, как неродная? Сидишь, вся зажатая, словно комсомолка на допросе в гестапо! - он посмотрел исподлобья колючим, насмешливым взглядом, потянулся к ней изящным бокалом. Она слегка прикоснулась к нему краешком такой же невесомой, издавшей нежный звон полусферы на длинной изящной ножке.
     - Нет, нет, всё в порядке, - невпопад ответила она, любуясь игрой рубиновых звёзд в филигранной сетке дорогого хрусталя, - просто не привыкла ещё. Неожиданно всё как-то, резко. Полчаса назад шла себе по улице, гуляла... А сейчас, вот... сижу с тобой в дорогом ресторане...
     - А ты вроде и не рада здесь со мной сидеть... Нет, Томочка, так не пойдёт! Давай начистоту! Если тебе в напряг, видеть меня не хочешь - я не навязываюсь. Ужин оплачу, такси тебе вызову, а сам уеду. У меня свободный вечер раз в полгода выпадает, я его хочу с толком провести.
     - Что ты, что ты! Я очень рада тебе! Ну, не могу я вот так сразу переключиться, да и в ресторане уже лет десять не была...
     - А почему так скучно? Ты же всегда любила веселье, танцы...
     - Ну, не знаю... Одна не пойдёшь, а муж у меня домосед, я говорила уже...
     - А кто у нас муж? - спросил он, невольно копируя интонации знаменитого актёра.
     - Муж у нас волшебник, - усмехнулась она, и добавила про себя: "Только злой волшебник, сумевший превратить озорную девчонку в замотанную тётку..."
     - Ну, если волшебник, это хорошо! Тогда праздник продолжается! Мы хоть и не волшебники, но тоже кое-что умеем!
     
      * * *
     
     В старом парке царит южная ночь, чёрная, жаркая, томная. Выпуклые, сочные, яркие звёзды заткали небесный свод. Заходятся в крике то ли цикады, то ли кузнечики - кто их там разберёт. Здесь почти тихо - еле-еле доносится грохот дискотеки, да изредка слышится приглушённый говор и смех: не все, не все желают плясать под весёлую музыку, многим уже хочется уединиться в тёмных аллеях старого парка...
     Валера поддел ключом полиэтиленовую пробку, сорвал её с бутылки. Здесь в ходу дешёвый "Аллигатор" - сухое "Алиготе". Тамарочка, не чинясь, приняла у него бутылку, отпила, запрокинув голову, несколько больших глотков, передала Валерке. Тот трепетно приложился к горлышку, хранящему следы её губ, втянул в себя прозрачную терпкую хмельную жидкость.
     - Знаешь, Валерчик, ты один здесь человек среди этих оленей! Я их боюсь, я ни с кем из них, вот так ночью, "Аллигатор" пить не пошла бы!
     - Как боишься, ты чего?
     - А того... Они же все только одно во мне видят, только одного хотят...
     - Чего хотят, зачем?
     - Чего, чего! Тела моего! Мне, Валерчик, с детства из-за этого жизни не было! Пацаны все, да и мужики постарше всегда на меня слюной исходили... Соседки мамане плешь проели: какая у тебя, мол, дочка-красавица, парням на погибель растёт! А я, идиотка, уши развесила, вся такая гордая ходила, королева Шантеклера! - Тамара потянулась к бутылке, отпила, но Валерке не отдала, оставила у себя в руках, покачивая, словно младенца, - Так вот и ходила, думала, что все будут за мной тихо умирать. Ну и пусть, думаю, умирают. Мне же не кто-нибудь нравился, а Витёк из 10-б, спортсмен, красавец первый в школе! Я в восьмом училась, девчонка совсем, мозгов вообще не было, влюбилась, дура, в красавчика! Ну, а он-то умирать не стал, просто напросился в гости, после школы, когда мамани не было...
     Я-то растаяла вся, размечталась, как он на одно колено встанет, да в любви мне признаваться начнёт. А Витёк не растерялся, про любовь два слова прожевал, а потом и говорит, что у взрослых любви без "этого" не бывает, и что если мы друг друга любим, как взрослые, то я должна по-быстрому раздеться, лечь и немного потерпеть. А главное - молчать и никому ни слова, а то меня потом, - Тамара зло рассмеялась, - в комсомол не примут! И я молчала! Как партизанка молчала! А милёночек мой не молчал, нет! Он всем дружкам своим раззвонил, как он меня... и так и эдак... и как было и как не было... А те меня давай по углам караулить, да зажимать, да лапать, да ещё и обижаться, почему это я всем даю, а ему нет? Вот так, Валеронька, и пошла девчонка по рукам!
     Валера машинально взял у неё из рук бутылку, отпил большой глоток. Бедная девочка! Такая красивая и такая несчастная! Ну, ничего, он теперь никому не даст её в обиду! Он женится на ней, приведёт к себе домой, она забудет все свои беды, он тоже забудет всё, что услыхал сегодня (в душе при этом шевельнулось что-то холодное, скользкое, ревнивое - вроде червяка, но он решительно затолкал его вглубь). Они начнут жизнь с нового листа, их любовь будет чистой и прекрасной...
     А что это она рассказывает? Ну зачем ему это всё знать? Про всех этих оленей, с которыми ей пришлось ложиться в постель, только потому, что легче было это сделать, чем этого избежать. Что какая, мол, разница, одним больше, одним меньше... Ему неприятно это слышать... Конечно, он любит её, он всё готов забыть, но зачем же дразнить этого скользкого червяка, напоминающего, что у него самого и было всего-то три раза с толстой соседкой Машкой, старше него лет на пять, да с перебравшей сокурсницей Валей на Новый год в общаге... И то, нельзя это за полный раз считать, ничего у него от волнения тогда не получилось... Он снова задавил мерзкую тварь и попытался сосредоточиться на Тамаркиных словах.
     - ...ты один, Валерчик, на меня не бросаешься, как маньяк, один во мне человека видишь, а не только бабу... Стишки такие смешные написал тогда... Давай-ка допьём этот кисляк и посидим немного, просто помолчим... С тобой хорошо молчать, от тебя не ждёшь подляны, ты не полезешь меня лапать... я вот возьму и полюблю тебя, назло всем этим оленям... Ты не думай, я никого не люблю, и Олежку тоже; он так, по привычке ко мне приходит, а я по привычке его пускаю... А вот теперь фиг ему, больше не пущу, никого не пущу, тебя одного буду ждать и любить, только не сегодня, ладно?...
     Она говорила всё тише, её голова легла на его плечо, он обнял её, взял руками в кольцо. Тамара дремала, или просто молча сидела, прижавшись к нему. Говорить уже было не о чем, всё сказано. Валера улыбался счастливо и недоверчиво. Ну вот, всё и решилось! Он встретил свою половинку, свою будущую жену. Она же сказала, что полюбит его и будет ждать!
     Он не знал, сколько они так просидели. Плечо, на котором лежала Тамарина головка, занемело, ноги ныли от неудобной позы. Но он сидел, боясь пошевелиться, зарывшись лицом в вороные волосы, ловя кожей её нежное дыхание...
     
      * * *
     
     "Как же ты изменился за эти годы! Куда делся тот наивный, неуклюжий мальчик, в которого я готова была влюбиться? Твой взгляд стал колючим и холодным, ты улыбаешься насмешливо, в твоих глазах всё время лёд. Ты добился успеха в жизни, ты богат и благополучен, для тебя ужин в этом дорогущем ресторане - мелкий эпизод, а для меня - недостижимая роскошь. Только почему ты так холоден со мной, так высокомерен? Вроде шутишь, улыбаешься, но глаза твои остаются бездушными и какими-то злыми... Или это так и должно быть? Ну да, ты же "новый русский", у тебя жизнь, полная опасностей, требующая постоянной готовности куда-то лететь, на кого-то нападать, от кого-то защищаться...
     Нет, нет, не в этом дело! Ты почему-то зол именно на меня, не можешь мне чего-то простить. Чего? Что я тогда не открыла тебе дверь? Неужели из-за этого? Милый, ты же ничего не понял в ту ночь! И сейчас не понимаешь... Ну не могла я позвать тебя за собой, чтобы ты стал одним из многих! Если бы ты смог тогда... остаться таким же чистым, как в парке, на скамейке, просто побыть со мной до утра, посидеть, или даже полежать рядом! Даже обнявшись, даже прижавшись друг к другу, но не больше! Как бы я этого хотела! Я готова была позвать тебя за собой, но поняла, что ты не сможешь остановиться, захочешь того же, что и все остальные.
      Нет! Ты не мог стать очередным любовником, у нас же всё по-другому! Это, конечно, случится потом, но только не сейчас! Тогда тебе надо было просто уйти, а утром постучаться ко мне, принести какой-то букетик обычных полевых цветов. Мы бы взялись за руки и ушли на целый день гулять в старый парк, на побережье, да просто на просёлочную дорогу... Ну почему, почему ты тогда не понял меня? Ведь можно просто гулять, догонять друг друга среди высокой травы, смеяться и дурачиться... Ну да, конечно, позже можно и нужно соединиться в любви, но потом, потом, потом, став родными, полюбив друг друга по-настоящему..."
     
     "А ты, девочка, изменилась. Сильно тебя жизнь побила. Муж-домосед, как же! Знаем мы таких домоседов! Небось, живёте вместе только ради сына, и то, скоро парень женится, оставит вас и разбежитесь вы в лучшем случае по разным комнатам. А то и уйдёт твой домосед к какой-то шустрой молодухе, а ты останешься одна.
     Хотя, ты ещё ничего. Очень даже ничего. Сейчас я тебя расшевелю, а то сидим, как те сычи надутые. Официанта напряг, найдут музычку нашей молодости, выпьем, попляшем, как тогда! В театр она спешит, как же! Театралка, блин! Я уже договорился, номер оплатил на сутки. Всё равно без меня отсюда не выберешься. А я сегодня ночью своё получу! По полной программе получу, пусть через двадцать лет, но получу!
     Как же ты мне в ту ночь, Томочка, всё обломала! Ведь я уже весь твой был тогда. Пустила бы меня к себе ночевать, я бы никуда от тебя не ушёл. Всё бы забыл, всё прошлое твоё сволочное, женился бы, к себе увёз... А ты не захотела, закочевряжилась: "Ой, нет, не надо сегодня, ты же не такой..." А какой? Я живой, между прочим! И любовь без этого самого мне зачем? Я же не в детском саду!
     Так и закончилось у нас тогда, и не начавшись толком. Но тебе, Томочка, спасибо! Я после этого сильно изменился, понял, что нельзя на бабах зацикливаться, стал над собой работать, нового себя создавать. Ты меня на самое дно тогда опустила, и я понял, что теперь могу только подниматься! И первое, что сделал - сам себе сказал: "Отныне никаких "из горла", никаких гранчаков, только хорошее вино из хрустальных фужеров! Денег нет - заработай, не можешь заработать - не пей вообще! Но если уже выпил из хрустального фужера - никогда до простого стакана не опускайся!" Вот поэтому я сегодня и есть такой, какой есть! Всё имею - деньги, власть, положение. А бабу себе беру, когда захочу. И какую захочу! А сегодня - твоя очередь, тебя возьму, потому, что Я так хочу!"
     
     - Чин! Чин! Чингисхан! - раздаётся из динамиков весёлая разухабистая песенка двадцатилетней давности. Ночной зал дорогого загородного ресторана с номерами наверху почти пуст. Только одна чудная пара топчется посреди танцпола. Ужин съеден, вино выпито, пора бы уже подниматься в номер. Но никто из обслуги не ропщет - всё очень щедро оплачено.
     А эти чудики продолжают свои медленные танцы под всё подряд: и под "Шербурские зонтики" Поля Мориа, и под удалой "Чингисхан", и ещё под что-то забытое, давнее. Так и не отлипают друг от друга, хотя давно уже звучит задорная, плясовая музыка:
     - Чин! Чин! Чингисхан!
     
     
      12 января - 9 февраля 2014
   0x01 graphic
   17
   0x01 graphic
   Андрощук И.К. "Я назову ее Эвридикой"   14k   Оценка:6.00*3   "Рассказ" Фантастика, Мистика
     "Я назову ее Эвридикой"
     
     
     1.
     Моя мама была глубоко убеждена в существовании привидений. Она имела на то основания: ведь именно привидение спасло нас от верной смерти - её и меня, тогда ещё не родившегося.
     - Ты должен был появиться через неделю, - рассказывала она. - Я читала и задремала в кресле. Проснулась уже в сумерках. Хотела встать и включить свет, но вдруг вижу: передо мной кто-то стоит. Пригляделась - женщина, лет под сорок, вся белая-белая, полупрозрачная, словно из дыма. Я подумала, что ещё сплю, протёрла глаза - а она стоит. Затем заговорила:
     - Не пугайтесь, я пришла предупредить вас. Вы собираетесь завтра в больницу: очень прошу, не садитесь в автобус. Пройдитесь лучше пешком.
     - Да, но почему... - начала было я, но она жестом остановила меня:
     - Будет страшная авария, никто не спасется.
     - А вы... Вы откуда об этом знаете?
     - Я... - она опустила голову. - Я погибла в этой аварии.
     - Но вы ведь говорите, что это будет завтра!
     Привидение как-то очень грустно усмехнулось.
     - Прошу вас, поверьте мне. То, что для вас будет завтра, для меня было вчера. Не спрашивайте, как это возможно. Вы узнаете меня, я буду сидеть у окна. - Она помолчала, затем заговорила снова: - Скоро у вас родится сын... Последнее, о чем прошу вас: назовите его Орфеем... Ради меня...
     - В этот миг вошёл твой отец и включил свет. Женщина исчезла, - продолжала мама. - Надо сказать, что я тогда не верила ни в привидения, ни в предзнаменования - нас ведь долго, почти с рождения учили ни во что такое не верить. Поэтому решила, что эта женщина мне просто приснилась.
     На следующий день я действительно собиралась к врачу, и разговор с пригрезившейся незнакомкой не шёл у меня из головы. Поэтому, хотя в то время суеверной меня бы никто не назвал, я решила не испытывать судьбу и пройтись пешком. Но, как это часто бывает, когда тысячный раз идёшь по тому же маршруту, задумалась или замечталась - и очутилась на остановке. Подошёл автобус. Я - всё так же машинально - уже занесла ногу, чтобы войти в переднюю дверь - и в этот момент меня как будто кто-то толкнул. Я подняла голову: сквозь оконное стекло на меня смотрела вчерашняя незнакомка. Она была грустной и очень бледной, но это была женщина из плоти и крови, а не дымчатый призрак, каким я видела её вчера. Я невольно отпрянула. Дверь закрылась, и автобус уехал. И только тогда до меня дошло, что он поехал навстречу смерти, что эта женщина и все, кто в нём, обречены, я закричала: "Стойте!", побежала за ним, натолкнулась на кого-то, едва не упала, меня поддержали... Поздно: автобус уже сворачивал за угол.
     В больницу мама уже не пошла - её всю трясло. Не помнит, как пришла домой, целый день никуда не выходила, никому не звонила и не отвечала на телефонные звонки - ей хотелось как можно дольше ничего не знать, ей казалось, что если она ничего не будет знать, ничего и не случится.
     Подробности она узнала вечером, из городских новостей по телевизору. На эстакаде в автобус врезался груженный "КамАЗ", водитель которого совершил наезд и пытался скрыться. Обе машины, пробив перила, рухнули вниз, на мостовую. Автобус упал на крышу: тяжёлый грузовик грохнулся сверху, довершив трагедию. В живых не остался ни один человек.
     Потом показывали фотографии потерпевших, которых не удалось опознать: среди них была и та женщина.
     Об этой женщине так никто ничего и не узнал. В память о ней меня назвали Орфеем - так что это не сценическое моё имя, меня действительно так зовут. Быть может, благодаря этому имени я и начал играть на гитаре, петь и сочинять песни. - Кто знает?
     
     2.
     Она пока ещё мертва,
     Её пока ещё не видят -
     Но сводам мрачного Аида
     Не быть преградою для вас.
     
     Любви под силу волшебства.
     Любовь поможет вам, поверьте:
     По узким коридорам смерти
     Ты проведешь её в слова.
     
     Она пока ещё мертва,
     В лучах земли не отогрета,
     Она ещё не помнит света -
     Но ты её уже позвал.
     
     Но ты запел - и, не дыша,
     Твоей мелодией ведома
     Уходит из сырого дома
     Тебе вослед её душа.
     
     На свет бушующей зари,
     В ветров схлестнувшихся объятья!
     Но помни древние заклятья:
     Не обернись, не посмотри!
     
     Не обернись и не взгляни:
     Сердца разрушатся от крика,
     Забьётся эхо: "ЭВРИДИКА!!!"
     В лесу из статуй соляных...
     
     Уже с первых аккордов я почувствовал на себе её взгляд - она стояла у входа. Я не смотрел на неё, потому что знал: если взгляну - уже не смогу петь. Мой взгляд блуждал по залу, по стенам, по равнодушным, порой заинтересованным лицам. Это был обыденный вечер в каком-либо клубе "Станколит" или "Южуралсельхозмаш" с вытекающей отсюда публикой, но с той минуты, когда она вошла в зал, я понял, что пою только для неё. И медленный, пронзительный крик "ЭВРИДИКА!!!", в который я вкладывал больше, чем в саму песню, прозвучал в тот вечер как-то особенно по-настоящему. Я не смотрел на неё, но видел, как она вся сжалась от моего крика. Я закончил петь и взглянул на неё. Я увидел слёзы в её огромных глазах, увидел, как она побледнела - как будто и вправду солнечный свет никогда не касался её лица. Казалось, она вот-вот лишится чувств. Она отшатнулась и пошла к выходу. Я что-то пробормотал в микрофон, спрыгнул со сцены и побежал за ней.
     Я догнал её уже на ступенях Дворца культуры. Она не уходила - она стояла и ждала. Я забыл все слова, которые лихорадочно подбирал, чтобы заговорить с ней, и сказал:
     - Здравствуй.
     - Здравствуй, - прошептала она, и я увидел, каких усилий ей стоит совладать с собой. - Меня зовут Эвридика.
     Так мы нашли друг друга: так мы познакомились с той, о ком я пел и буду петь до конца моих дней. И о чём бы я ни пел, я пою о нашем единственном вечере: о сиреневых сумерках под кронами городского парка, о звёздах, проступавших в фиолетово-сером небе, о лиловых шарах фонарей, о цветущих яблонях, под которыми мы целовались... И где бы я ни был, что бы со мной ни происходило - всегда и везде я вижу свет её глаз, подернутых дымкой любви, чувствую запах её волос, вкус её губ, её прикосновения, слышу её голос, которым она умела ласкать так же нежно, как будто прикасаясь.
     Потом мы пошли к ней - это был старенький дом на окраине, утопавший в яблоневом цвету. Эвридика зажгла свечи, мы сняли одежды - последнее, что пыталось нас разъединить - и время остановилось.
     Время остановилось, уступив этот маленький дом на окраине мира Вечности. Наши губы слились в поцелуе, наши тела прильнули друг к другу, и мы слились воедино - мы стали одним существом. Это волшебное существо обитает вне времени: оно дышит счастьем, как люди и животные дышат воздухом. Люди не могут его обрести и считают чудом, порождением мифа: но разве не чудо, что Орфей и Эвридика после стольких тысячелетий снова нашли друг друга?
     (Теперь, когда я всё понял и снова пою о ней под звериные визги рвущих полицейское заграждение наркоманок, в которых нетрудно узнать кровожадных менад, я не считаю, что мы встречались прежде. Миф об Орфее и Эвридике - это всего лишь канувший в невообразимую древность и затем вернувшийся к нам рассказ о нашей любви).
     Время не шло, пока мы любили друг друга: стояли часы на стене, вокруг царила невероятная для города тишина, и небо за окном имело всё тот же тёмно-фиолетовый цвет. Устав, мы лежали, взявшись за руки, и смотрели друг на друга - боялись, что едва отведём глаза или отпустим руки, всё окажется сказочным сном и исчезнет. Но это был не сон, и мы снова тянулись друг к другу и снова сплетались в объятьях. В одно из таких мгновений, когда во всей Вселенной уже не оставалось ничего, кроме нас двоих, слившихся воедино, Эвридика прошептала:
     - Не покидай меня, слышишь? Если ты уйдешь на миг, ты уже не сможешь вернуться. Обещай, что никогда меня не покинешь!
     Я обещал, и ничто в тот миг не могло меня уверить, что не сдержу обещания. Мы снова и снова покоряли головокружительные вершины любви, нас охватывала смертельная усталость - и мы засыпали, не расплетая объятий. Затем просыпались и всё начиналось сначала.
     Я едва не уронил вазу, которая стояла на ночном столике. Эвридика успела её подхватить: на вазе были нарисованы две сплетшиеся стебельками розы. Тонкая паутина трещинок покрывала весь сосуд.
     - Эта ваза - память о маме, - объяснила Эвридика. - Наверно, она была ей очень дорога: когда я была маленькой, я нечаянно уронила её. Ваза разбилась на тысячи кусочков. И мама... Нет, она не ругала меня: она собрала все кусочки и склеила вазу. Ты не представляешь, как она плакала при этом...
     И тогда я вспомнил о своей матери, подумал, что она наверняка не спит и дожидается меня, и уже Бог весть что передумала. Надо позвонить, успокоить её, сказать, что со мной всё в порядке. Я сказал об этом Эвридике - но она уже спала. Я вспомнил телефонную будку по той стороне улицы, встал, быстро оделся и выбежал из дома. Хлопнула дверь: ветер, точно застоявшийся конь, толкнул меня в грудь, с воем пронёсся над самой землей, нагибая деревья и вздымая пургу из яблоневого цвета.
     Телефон не работал. Я минуту стоял в замешательстве, соображая, что делать дальше, откуда здесь можно позвонить, и вдруг вспомнил слова Эвридики: "Если ты уйдешь на миг - ты уже не сможешь вернуться". Тревога, точно порыв ветра, ворвалась в душу: я бросил трубку и побежал. Влетел в дом, распахнул дверь спальни...
     Ярко горели свечи - горели и не оплывали. Эвридика в кровати нежно обнимала обнажённого юношу. Он лежал спиной ко мне: я различил между его лопаток белое пятнышко в форме креста.
     Я повернулся кругом и ушёл в ночь. В ту же ночь я сел в поезд и уехал из города, и не возвращался сюда долгие двадцать лет.
     
     3.
     Однако ни расстояние, ни даже время не смогли излечить меня от любви. Где только ни побывал я за эти двадцать лет, чем только не пробовал заняться - однако ни северная стужа, ни зной пустынь, ни самый тяжёлый физический труд не принесли избавления. Единственное, что я мог делать по-настоящему и что хоть немного ослабляло мою неутолимою боль - это петь, петь об Эвридике, о моей любви к ней. Так я снова вернулся на сцену.
     Я пел, вкладывая в голос всю мою любовь, всё мое отчаянье, я закрывал глаза и представлял, что она здесь, она в зале, она слышит меня - и сердце сжималось от боли, и слёзы клокотали в груди:
     
     ...Не обернись и не взгляни -
     Сердца разрушатся от крика,
     Забьётся эхо: ЭВРИДИИИКА!!!
     В лесу из статуй соляных...
     
     И вот я снова увидел человека с крестом на спине. Это произошло в гримёрной, где я переодевался после концерта - моему импресарио пришло в голову, что если я Орфей, то для полноты имиджа неплохо было бы одевать на выступления хитон. Сняв с себя этот самый хитон, я заглянул в зеркало - и вдруг четко увидел позади себя голую спину с маленьким белым крестиком между лопатками. Я резко обернулся и...
     Да, конечно, там никого не было. Просто на противоположной стене висело ещё одно зеркало.
     В тот же вечер я сел в поезд и поехал в мой город. Не знаю, на что я надеялся, скорее всего ни на что, ведь прошло столько лет, - просто жаждал скорее увидеть её, объясниться. Я своими глазами увидел чудо - и начал верить в чудеса. Я понял, что когда мы любили друг друга, время действительно останавливалось, и в какой-то момент, когда я уходил звонить, оно пошло вспять.
     Я нашёл этот дом на окраине - он выглядел намного новее, чем был тогда, но я не придал этому значения, - тогда ведь был поздний вечер, а сегодня я пришёл сюда с первыми лучами солнца. Открыла молодая женщина - в первый момент мне показалось, что это Эвридика, однако она была ещё очень молода и к тому же ждала ребенка. Да и голос у неё был совершенно другим - совсем не похожим на голос Эвридики. Ей было лет двадцать, и я вдруг подумал, что это - ребёнок, которого Эвридика родила после нашей встречи, моя взрослая дочь, и к моему горлу подступил комок.
     - Скажите, - спросил я, справившись с собой. - Эвридика - ваша мама?
     - Нет, - удивлённо ответила она. - А кто такая Эвридика?
     - Видите ли, - растерялся я в свою очередь. - Так звали девушку, которая жила в этом доме двадцать лет назад. Вы на неё очень похожи, и я подумал...
     - Вы проходите, - она вдруг засуетилась, отвела глаза и отошла в сторону, пропуская меня в дом. Здесь было всё таким же, как тогда: и часы на стене, и обои, и сервант, и тёмные подсвечники из бронзы... - Вы... вы были с ней знакомы? - спросила она изменившимся, каким-то сжавшимся голосом. Её вопрос заставил меня вздрогнуть: она говорила об Эвридике, как о человеке, которого больше нет.
     - Я... - начал я, с трудом преодолевая волнение. - Я любил её, и буду любить, сколько ещё проживу. Понимаете, произошла страшная, досадная ошибка. Я оставил её всего на минуту и...
     - Не вините себя, - грустно вздохнула она. - Никакой ошибки не было. Уходят все. Так и должно быть.
     Я взял в руки вазу, и она тоже была мне знакомой - на ней сплелись стебельками две полураспустившиеся розы. Но ваза была целой - ни единой трещинки!
     - Постойте, но ведь тогда эта ваза была склеена из тысячи кусочков! Эвридика сама мне говорила, что она маленькой разбила её, и мама...
     - Да, да, она будет склеена из тысячи кусочков, - она стояла, опершись спиной о стену, откинув назад голову и закрыв глаза. По её щекам текли слёзы. - Скажите, а она... Она была с вами счастлива?
     - Да, - проговорил я с трудом, потому что уже начинал понимать, что всё это значит - и новая ваза, и часы, остановившиеся, как только я вошёл в дом, и сам дом, помолодевший лет на двадцать. И она положила руку на свой огромный живот, судорожно, как будто ей было нечем дышать, вздохнула и прошептала, всё ещё сдерживая клокотавшие в ней рыдания:
     - Хорошо. Я назову её Эвридикой.
     
   0x01 graphic
   18
   0x01 graphic
   Доктор З. Превышение полномочий, или пренебрежение обязанностями   21k   "Рассказ" Юмор, Сказки
  

Превышение полномочий,

или пренебрежение обязанностями

      - Петя! Вставай, - донесся протяжный голос мамы из кухни.
      Петя еле-еле открыл слипшиеся глаза. Лучи восходящего солнца заставили закрыть их обратно. Он уже минут пятнадцать пребывал на границе миров сна и реальности, пытаясь вернуться и досмотреть свой сон. Но жаркий и слепящий свет солнца выталкивал Петю на просторы реального мира. Мысли стали проникать в его сознание. Он с головой укрылся одеялом. "Наконец-то, спааать", - промелькнуло у него в голове. Но не прошло и полминуты, как с кухни опять донесся голос мамы:
      - Петя! Ты встал?
      "Неееет, не хочу!". Он уже окончательно пробудился, но от этого ему было не легче. Все его нутро хотело спать. Новый день он встретил недовольным, помятым от подушки лицом. "Так. На счет три - встаю. Одиииин, дваа, три". Попытка не удалась. Он повторил процесс и опять неудачно. На третий раз ценою больших физических и эмоциональных усилий ему удалось встать с постели. Как и любой русский, Петя "долго запрягал, но быстро ехал". Вскочив, с кровати он почувствовал прилив сил. Решительно и бескомпромиссно подойдя к окну, он задернул шторы. Разобравшись с ненавистным солнцем, стал собираться в школу. Надо прямо и откровенно сказать, что беспорядок у Пети в комнате был невероятный. Родители постоянно ругали его за это, угрожали оставить без интернета, если он не будет убираться, хотя бы у себя в комнате. На что Петя с важным видом, отшучиваясь, отвечал "Мой беспорядок лишь показатель моей активности. Если я буду постоянно убираться, то кто тогда будет сорить?". Собравшись кое-как и наспех упаковав свой школьный рюкзак, он прошел на кухню. Там во всю уже суетилась у плиты, наготавливая завтрак сыну, Светлана Владимировна.
      - Опять допоздна за компьютером сидел? - увидев растрепанного и не выспавшегося сына, спросила она.
      - Садись, ешь, - добавила, ставя на стол тарелку с только что приготовленной яичницей с колбасой.
      Петя сел за стол. Дремота опять пыталась окутать его сознание. Он широко зевнул, взял в руку вилку и стал ковырять свой завтрак.
      - Чай? Сок? Сам нальешь. Я уже опаздываю, - снимая фартук, сказала Светлана Владимировна и убежала "наводить красоту".
      Семья Самойлиных жила в просторной трехкомнатной квартире. Окна, которой, к несчастию Пети, выходили на восточную сторону. Ремонт был не новый, но вполне приличный. Светлана Владимировна была хорошей хозяйкой и старалась поддерживать дом в чистоте и порядке. Отец семейства был человек серьезный, трудолюбивый и даже свободное время уделял работе. От чего дома проводил совсем немного времени. Поэтому воспитанием сына занималась в основном мама, используя мнение отца в качестве дополнительного аргумента.
      - Я ухожу. Доедай и отправляйся в школу, - донеслось из прихожей.
      Входная дверь хлопнула, и послышались щелчки замка. Закончив трапезу, Петя, встал из-за стола, взял рюкзак и вскоре отправился в школу.

***

      - Нет, ну это не выносимо! Возмутительно! Да что он себе позволяет? - негодовало странное эфемерное создание, левитирующее на кухне.
      - Я! - воскликнуло создание с архиважным видом, поднимая указательный палец вверх, - посудный дух в пятом поколении, заслуженный деятель духовного мира, на минуточку; должен все это терпеть?
      - Да я! Я! Уволюсь! Завтра же, - в сотый раз он обещал себе, - хвоста моего в этом доме не будет. Умолять станут - не прощу, - строго закончил свою тираду посудный дух.
      Выплеснув накопившиеся эмоции, он стал не спеша перемещаться по кухне, то туда, то обратно. Его прозрачное бледно-серое лицо было напряженным и задумчивым. Он "ушел в себя", размышляя о вещах только одному ему известных. Лишь изредка раздавалось еле слышное вопросительное "Что же делать?". А делать было нечего. Несмотря на все его угрозы, уволиться он не мог, ибо работа эта пожизненная. Дух привязывался к определенным предметам. К каким именно, не знал даже он сам. Привязавшись, дух приобретал специализацию и обязанности. В данном случае это создание специализировалось на посуде, и было вынуждено обитать подле нее и заботиться о ее сохранности и чистоте.
      Блуждание по кухне продолжалось несколько часов. Через какое-то время он остановился у окна, на фоне которого его почти не было заметно.
      - Решено. Сегодня я ему все выскажу! И плевать, что это запрещено. Я уже триста лет тружусь без выходных и отпуска. Ни одного замечания по службе. Имею я, в конце концов, право на свое мнение? - неуверенно произнес он и исчез.

***

      - Пока Мишка. Не забудь! Сегодня играем два на два против седьмой школы, - напомнил Петя своему другу и однокласснику о предстоящем турнире по *CS.
     
   0x01 graphic
      *CS - Counter Strike, культовая серия компьютерных игр в жанре командного шутера от первого лица.
     
      Вернувшись из школы, он, кинув на кровать рюкзак, сел за компьютер. Так проходили его будни. Утром школа, днем компьютер, вечером уроки и ближе к ночи опять компьютер. Многие могли бы позавидовать его усидчивости. Неожиданно раздался звонок телефона, резко перебросив на себя внимание Пети. Он не охотно, но быстро подошел к телефону и снял трубку.
      - Это мама. Как прошли занятия? Исправил двойку по химии? - донесся из динамика, слегка искаженный телефоном, голос Светланы Владимировны.
      - Да. Все нормально.
      - Молодец. Ты уже поел? Опять за компьютер сел, поди.
      - Нет. Только пришел, сейчас кушать буду, - слукавил Петя.
      - Там борщ в холодильнике и курица, и салат бери. Чтоб поел обязательно.
      - Да, хорошо, поем.
      - Ну, все, целую. До вечера.
      - До вечера, - сказал Петя и повесил телефон.
      Слегка проголодавшись, а может и просто по привычке, он отправился на кухню, к залежам провианта. Открыл холодильник, посмотрел, закрыл. Поколебавшись еще какое-то время, он сдался и разогрел борщ. Готовить его мама умела и делала это очень часто, заботясь, в первую очередь, о здоровье сына. Плотно пообедав, он встал из-за стола и направился в свою комнату.
      - Гхм, гхм! - послышалось сзади.
      Петя испуганно обернулся, но никого не увидел. Его взгляд бегал по комнате в поисках источника звука.
      - Кто здесь? - неуверенно спросил он.
      - Как кто? - непонимающе отозвался голос из пустоты, - Я посудный дух! - гордо заявил он о себе.
      Петя замер. Звук исходил со стороны раковины, в которой лежала грязная посуда. Совладав с собой, он отважился спросить:
      - Паскудный дух? - задумчиво произнес он.
      - Посууудный! - с нажимом на второй слог ответил голос, - Ты что, уши не моешь? Мало того, что посуду, так еще и себя решил забросить? И чего это ты головой вертишь, смотри на меня, когда с тобой разгов... Ай, пардон. Совсем забыл.
      Щелкнув эфемерными пальцами, он появился перед мальчиком. Гордо подняв подбородок и скрестив руки на груди, он величаво устремил свой взор в стену позади мальчика. Петя не шевелился. Надо сказать, что нервы у него были в порядке. Он лишь пристально всматривался в это прозрачное тело с хвостом дыма вместо ног.
      - Мистер Пропер, это ты? - недоумевая, вымолвил он.
      - Это, что за неуважение? И почему на "ты"? Повторяю для особо одаренных детей. Я паскудный дух. Тьфу, то есть я хотел сказать, посудный.
      Мальчик по-прежнему не шевелился. Менялась лишь мимика его лица. 'Что за чертовщина? Похож на настоящего, вроде. Вот только на кого? Хмм, может это джин? Ну, точно, вылез из кастрюли с борщом. Это хорошо, что мама не выкинула старые бабушкины кастрюли' - подумал он, потирая руки. Еще немного подумав, наконец сказал:
      - Так, меня зовут Петя. Слушай же три моих желания. Первое: хочу быть богатым; второе - хочу быть волшебником; третье - хо..., - тут его прервал дух.
      - Стоп, стоп, стоп. Какие еще три желания? Я вам тут не золотая рыбка!
      - Ну, так ты же дух?
      - Да.
      - Не Проппер?
      - Нет.
      - Значит ты джин и исполняешь желания. Кстати, контракт надеюсь подписывать не надо? А то мне еще восемнадцати нет.
      Дух сел. Окрас его тела стал еще более бледным. Он качал головой, бормоча что-то недовольное себе под нос.
      - Еще раз. Я посудный дух, никакой не Пропер, и желания не исполняю. Я здесь для того, чтобы следить за чистотой и сохранностью посуды, - устало объяснил дух.
      - Ааа, - протяжно и понимающе отозвался мальчик, - Ну так бы и сказал, вон она посуда, в раковине. Ждет тебя. Только ты постарайся до вечера успеть, а то мама ругаться будет, что посуда грязная.
      Дух потемнел.
      - Ты, т..ты, - заикаясь, начал он, - предлагаешь мне! Мне! Мыть за тебя посуду?!
      - Ну, ты же сам сказал, что следишь за чистотой посуды. Честно говоря, плохо следишь, постоянно грязная.
      - В мои обязанности входит следить, а не мыть!
      - Хорошо устроился, - медленно сказал Петя, положив руки на пояс.
      - Так. Сейчас же вымой эту посуду или...
      - Или что? - с выпадом перебил его мальчик.
      Дух не знал, что ответить и, вспомнив, что обычно говорят в таком случае родители, сказал:
      - Иначе я отключу "ынтырнет", - немного подумав, добавил, - во всем мире!
      Мальчик оценивающе посмотрел на него.
      - Да не, не сможешь, - махнув на него рукой, сказал он.
      - Еще как смогу! Мы духи на многое способны, - разгорячившись, с вызовом ответил тот.
      "Эх, зря я это, про "ынтырнет". А вдруг доказательств потребует. Ой, ой, ой. Скандалом попахивает. И это впервые за триста лет". Ему стало дурно, отчего призрачное тело приобрело зеленоватый оттенок.
      - Ладно. Не надо отключать интернет. А то натворишь сейчас бед по всему миру из-за какой-то посуды, - сдался мальчик, - помою, позже.
      "Слава Богу", - подумал дух, вздохнув с облегчением. Он был доволен собой, что смог настоять на своем. Воспитание людей не входило в его обязанности и было даже наказуемо, но это его не пугало. Он преследовал важную цель по соблюдению чистоты посуды, и действовал лишь в ее интересах. По крайней мере, такова была официальная версия.
      - А что ты вообще умеешь? *Фаербол можешь пустить? - с интересом спросил Петя.
     
   0x01 graphic
      *Фаербол - огненный шар, основное оружие магов.
     
      Дух, воодушевленный своим успешным влиянием на мальчика, опять соврал и одобрительно кивнул.
      - Круто! А почему ты тогда торчишь тут, на кухне, возишься с этими тарелками?
      - Это архиважная задача, - слегка увеличившись в размерах от важности, произнес дух, - ты только вообрази, что было бы с миром, не будь в нем чистой посуды?! Существование всего сущего было бы под вопросом. Вселенная не выдержала бы такой пренебрежительности к посуде и рано или поздно схлопнулась бы от горя. И поэтому Я осуществляю контроль чистоты посуды в отдельно взятой квартире.
      Теперь сел Петя. Смотрел он на своего собеседника уже как-то иначе. Он ущипнул себя. "Так, вроде я не сплю, спиртное не употребляю, грибы не ел. С чего бы это у меня бред с галлюцинациями?".
      - Точно, - вскочив со стула, прокричал он, - борщ! Все дело в нем. Как только я поел, появился этот.
      "Наверное, я сейчас валяюсь на полу в кухне с пеной у рта. Тааак. Надо выбираться отсюда". Ему тут же вспомнился фильм "Начало", где главный герой погружался в сон так глубоко, что выйти из него мог, только умерев в нем. От этой мысли ему стало не по себе. "Нее, надо придумать что-то другое".
      - При чем тут борщ? Эй, ты чего? Опять проголодался? - недоумевал дух, - Чистую посуду не получишь, мой грязную.
      - Да отстань ты, - отмахиваясь рукой, не глядя на собеседника, пробормотал Петя.
      "Звонить в скорую помощь? В дом сумасшедших увезут, как потом родителям объяснять. Нет, тут надо что-то другое".
      - Точно, - опять воскликнул он.
      "Где-то же я читал про галлюцинации или что-то подобное. Перво-наперво надо смириться с этим"
      - Дух, или кто бы ты ни был, я смиряюсь с тобой, - твердо заявил Петя.
      Дух обалдело смотрел на мальчика, не понимая, что он имеет ввиду.
      "Так, что же там дальше было. А нет, все не то". Он опять сел на стул, нахмурившись от раздумий. В голове вдруг проскочила пословица "клин клином вышибают". Тут он опять вскочил с криком:
      - Я тебя породил, я тебя и убью, - припоминая недавний урок литературы, пригрозил он своей "галлюцинации".
      Посудный дух ущипнул себя. "Может зря я про Вселенную и фаербол заговорил?", - испуганно подумал он. Тем временем мальчик уже схватив чистую тарелку, накладывал новую порцию борща. Дух не возражал. Отлетев подальше, он осторожно наблюдал за происходящим. Петя решил, что сделать нужно все также, как и в первый раз. Разогрев борщ, он сел за стол и поглотил эту "красную галлюциногенную субстанцию". Дух был на месте.
      - Эй, Петр, - тихо и неуверенно обратился дух, - может ты помоешь посуду, да я пойду уже.
      Мальчика осенило. Вот он камень преткновения, причина его недомогания. Посуда! Он вскочил с места и принялся намывать, стоящие в раковине, тарелки, кружки, сковородку и прочую утварь, накопившуюся с утра.
      Обернувшись, спустя какое-то время, он обнаружил, что на кухне больше нет никаких призраков, теней или еще чего-то странного. "Слава Богу! Дергают меня ни свет, ни заря, а потом вот такие мерещатся". Вытерев руки кухонным полотенцем, он отправился в свою комнату и уснул.
      С тех пор он всегда моет за собой посуду вовремя и без лишних уговоров. А посудный дух, обитающий у них на кухне никогда больше не отваживался появляться людям на глаза.

Конец

     
     
  
  
   0x01 graphic
   19
   0x01 graphic
   Каменски М. Исходный код   29k   "Рассказ" Хоррор
  
      Исходный код
     

***

      Стоя на вершине в несколько десятков метров и смотря вниз, ты...
     
      Вам никогда не казалось, что реальность - не более чем хорошо разыгранная партия искусных шулеров? Не возникало ли ощущение, будто весь процесс жизни - расклад мастей в чьи-то руках?
      Что? Вы уверены в себе, происходящем и крепко держите вожжи своей судьбы? Что ж... Продолжайте также ходить изо дня в день на работу, платить кредиты, мечтать о чуть более дорогой машине, лишней комнате, жить от зарплаты до зарплаты, ныть и верить в лучшее... Ах! Вы баловень обстоятельств и не обременены необходимостью презренного труда? Тогда, видимо, вас никогда не посещал вопрос... почему?
      Не казалось ли вам, что мы всегда находимся в шаге от черты, которую страхами и вживленными рефлексами всячески стараются скрыть от нас? Что, если естественное и правильное - не более, чем вымысел на пустыре истины?
      Возможно, стоит отринуть веру в привычное и всего лишь подобрать к замку тот самый...
     
      Исходный код.
     

***

      Тяжелые депрессивные тучи нависли над городом. Ничего удивительного: в это время года Северную столицу всегда накрывает тоскливая хмарь дождей и облаков - предвестников близящейся зимы. Лютой и беспощадной.
      Артур, несмотря на отвратительное настроение, все же подспудно радовался, будучи на некоторое время защищенным от возможного дождя кузовом автомобиля: внутри прогретого салона очевидно лучше, чем на улице. Там сейчас бушевал ветер, нагоняя непогоду и... что-то еще.
      Молодой человек с самого утра всеми фибрами души ощущал отчетливое присутствие чего-то неизвестного. В воздухе, воде, струившейся из-под крана, в утреннем кофе и дневном обеде, сдержанном "здравствуйте" соседей. Даже запахи стояли... совсем другие - он выбросил прочь из машины освежитель воздуха, прежде так нравившийся ему: аромат его нынче нес в себе нечто иное... приторно-сладкое, тухлое, омерзительное...
      Засунув в рот сигарету и опустив боковое стекло, Артур закурил,. Потоки табачного дыма пронеслись сквозь его глотку и обратно, устремившись прочь из автомобиля. Что ж, пока что любимые сигареты оставались прежними на вкус...
      На набережной откуда ни возьмись скопилась пробка. Странно, обычно по утрам здесь свободно - можно было ехать чуть ли не выше разрешенной скорости.
      Непредсказуемый трафик. В этом городе можно тысячу и один раз проехать по одному и тому же месту, ни разу не встретив проблем, а вот на тысячу второй нарваться на такое, что...
      Сигарета неожиданно выпала из рук Артура, благо на асфальт - он старался держать руку с тлеющей сигаретой вне салона. Молодой человек выругался. Успел сделать всего-то пару затяжек! А пачку как назло засунул в бардачок... Там же лежала едва живая зажигалка.
      Проверив, не двигается ли впередистоящая машина, Артур наклонился к бардачку, долго шарил в нем, отыскав наконец-то желаемое, и вернулся в исходное положение.
      Только что-то изменилось. Слева, прямо рядом с машиной кто-то стоял.
      Почему-то Артуру не захотелось поворачивать голову. Его шея словно онемела, глаза смотрели прямо перед собой.
      По телу забегали сонмы мурашек, а к горлу подступил тугой комок.
      Неожиданно сперло дыхание...
      Артур сделал над собой усилие и резко повернул голову в бок
      Никого.
      Молодой человек внимательно посмотрел по зеркалам, есть ли кто-то позади машины...
      Только другие участники пробки.
      Так кто же стоял? Или показалось? Но все эти чувства?!
      Тем временем машины впереди тронулись. Артур снова взял сигарету, закурил... Транспортный поток неожиданно резво задвигался по дороге, и лишние мысли улетучились. Хотя неприятный осадок остался...
     
      Несмотря на общие странности в ощущениях, день начинался вполне обыденно. Артур, выбравшись из пробки, довольно быстро прошмыгнул по незамысловатой сети переулков и выехал на набережную канала, как раз рядом с одним из главных соборов города: масштабного красивого здания... Только какого-то серого и блеклого, внешне совсем не соответствовавшего заложенной в него мысли. Почему-то Артуру всегда казалось, что оно пытается спрятаться в этих улицах, закрыться от окружающей... действительности. А казалось бы... высится на весь центр!
      Артур припарковался у обочины, проверил наличие личного телефона в кармане брюк, корпоративного - в нагрудном, положил пачку сигарет с зажигалкой в карман, успел бросить быстрый взгляд в боковое зеркало, затем открыл дверь и вышел.
      Тяжелый, неприятный ветер ударил в лицо. Артур даже зажмурился. Полы плаща захлопали, развиваясь. Лучше застегнуться, а то так и до простуды недалеко.
      Пока Артур дошел от машины до расположенного в десяти шагах перекрестка, первые капли дождя упали на его лоб и щеки. Что ж... изначально не стоило рассчитывать на что-то большее.
      Красный свет светофора препятствовал быстро перейти дорогу. Хотя нет... скорее поток бешенных машин, водители которых время от времени со злости давили на кнопки гудков. Все как обычно. Артур вымученно вздохнул. Еще один день в череде одинаковых и серых. Безликих и вроде как важных. Мы кузнецы своей судьбы говорите? Ну да... скажите это менеджеру по обслуживанию кредитов физических лиц. Он вряд ли оценит волевое решение не платить по счетам. А вместе с ним коллекторы, судьи, приставы, полицейские... Винтики молоха, мелющего биомассу.
      Смена сигнала задерживалась. Странно. Артур оглянулся по сторонам. Люди бесстрастно ожидали зеленого света. Кажется, они, словно по команде, смотрели только перед собой. Никто не смотрел по сторонам.
      Неожиданно рядом с Артуром появился ребенок. Лет десяти. Он был одет в белоснежную длинную рубаху. На ногах не было обуви. Ребенок что-то высматривал позади толпы. Он явно был чем-то напуган.
      - Парень! Ау, ты чего? - окликнул Артур его.
      Мальчуган отскочил от него в ужасе - таких испуганных глаз Артур еще не видел. Ему даже стало не по себе.
      - Стой! Я не...
      Парень перевел взгляд на что-то за спиной Артура, взвизгнул, и бросился прочь.
      - Нет! Там машины! - заорал Артур, в свою очередь выпрыгивая на дорогу.
      Загорелся зеленый свет. Люди двинулся через переход. Артур стоял на середине перекреста, ошалело озираясь по сторонам. Прохожие в ответ с удивлением и неодобрением косились него.
      Молодой человек выдохнул. Ну дела... Галюцинации. Может, давление? Но Артур ведь точно... Ладно, надо выкинуть из головы. Всякое случается. Артуру пришлось опустить взгляд вниз и стараться ни на кого не смотреть. Через пару минут все забудут. Чего еще только не увидишь в большом городе?
      Дождь начал капать интенсивнее. Хотя до офиса было всего пара кварталов, Артур успел промокнуть. Хотя его дешевый костюм это вряд ли могло испортить, настроение лучше уж точно не станет. А еще этот мальчик. Артур был готов поклясться, что видел его! Это точно не были галлюцинации.
      - Привет! - улыбнувшись, Артур поздоровался с Машей и Олей - дневными секретарями офиса. Когда открываешь дверь, то сразу слева от входа встречают прекрасные девушки - секретарши. Иногда парень и девушка. Хотя первое сочетание Артуру нравилось больше.
      - Привееет! - улыбнулись блондинка и брюнетка. Задорные, активные, молодые. Хах! Сказал, словно старик. Они моложе Артура всего на пару лет, если честно... Интересно, они также смотрят на повседневность через серое марево рутины? Или только Артур умудряется улыбаться, готовясь в любой момент разодрать себе лицо от безысходности.
      Хотя какая безысходность? Артур работает в крупной известной компании, получает среднюю по стране зарплату, имеет целых 28 дней оплачиваемого отпуска. Пьет кофе и хрумкает сушки за казенный счет. О таком бы мечтали многие в нашей стране! А безысходность...
      Открыв дверь в свой рабочий кабинет, Артур задорно поздоровался с другими жителями рабочего пространства. Это было его повседневной привычкой - хорошей и ценной, в отличие от большинства других неизменных вещей в повседневной жизни.
      Артур поставил портфель на тумбу, нажал на кнопку включения компьютера, повесил пиджак на спинку кресла, окинул взглядом комнату. За тремя другими рабочими местами сидели коллеги по кабинету, еще два пустовали. Личное пространство каждого разделялось перегородкой. Когда-то это особенно раздражало Артура в первые дни его работы.
      Резко открылась дверь, и зашла одна из коллег. По ее красным глазам Артур понял, что девушка плакала. Покосившись на него, она поправила рыжие локоны и усела за свое рабочее место.
      Артур кивнул ей, мол, как и ожидали?
      - Да, они уволили его! - фыркнула она в ответ словно специально, чтобы слышали другие. Люди даже не шелохнулись. Все уже давно смирились с этой мыслью, давно уже все много раз обсудили и... постарались побыстрее забыть.
      Молодой человек посмотрел на последнее оставшимся пустым место. Да. Теперь в помещении станет значительно тише и грустнее. Живая и незаурядная личность покинула наши ряды. Одна из последних. Остались в основном серые мышки, с готовностью выполняющие приказы. Последнее нынче очень устраивает начальство. Лидеры и вдохновители не нужны - их хватает в лице уже действующих уполномоченных лиц. Так им кажется, во всяком случае...
      Артур сел за свой стол, открыл почту, прочел одно письмо, затем второе, ответил, написал несколько сообщений, открыл файл с недоработанным текстом, принялся ваять очередные десятки-сотни-тысячи строк бесполезного и бессмысленного текста. И так час за часом, час за часом.
      Сходил на кухню пообедать, вернулся, снова уткнулся в монитор, принялся писать, писать, писать... Ближе к концу дня молодой человек решил передохнуть, выйти на пару минут, попить чайку.
      Поднявшись из-за компьютера, Артур потянулся, стараясь размять замлевшие мышцы, на секунду прикрыл глаза и в тот же миг в удивлении широко раскрыл их. Никого за рабочими столами не было. Причем рядом с мониторами стояли чашки с еще дымящимся кофе. Словно все встали и по команде вышли, а Артур каким-то образом этого не заметил. Странно.
      Поднеся магнитную карточку к считывающему прибору, Артур испытал второй шок - тот не отреагировал. Стоило толкнуть дверь - она поддалась. Что за чертовщина?
      В коридоре было темно. Такого Артур не припомнил за несколько лет работы. Хотя нет, видел пару раз, когда приезжал поработать в выходные - тогда в офисе никого не было, включать везде свет не было нужды.
      Выйдя на ощупь к ресепшен, молодой человек снова никого не застал. Секретарши куда-то делись. Что за шутки?
      - Эй, люди! Вы где? - не выдержал Артур и смутился. Как-то неловко кричать на весь офис, привлекая внимание.
      Но никто и не подумал отозваться. Тогда у Артура возникла неожиданная идея выглянуть в окно. Он прошел за ресепшен, поднял жалюзи и посмотрел на улицу. От увиденного перехватило дыхание: вечно забитые улицы Невского, чуть ли не самого сердца города, были совершенно безлюдны и бесцветны. Все краски за окном лишились оттенков кроме серно и черного... Небо были почти иссиня-черным...
      Где-то в дальнем конце офиса громко хлопнула дверь. Артур сначала хотел окликнуть неизвестного, но отчего-то слова застряли в горле.
      Послышались шаги. Неторопливые, осторожные. Молодой человек проглотил комок в горле.
      Кто-то приближался, сейчас выглянет из-за угла. Что же делать? Может, спрятаться хотя бы под стол...
      - Здесь есть кто-нибудь? - пробормотал жалобный голосок.
      Артур тут же вскочил. Это же была Таня! Та самая рыжеволосая коллега...
      - Я здесь! - воскликнул молодой человек, выскакивая.
      Девушка от неожиданности вскрикнула.
      - Боже, Арти! - воскликнула она. - Я так испугалась, я так...
      И тут нечто зашелестело в помещениях офиса, постепенно набирая громкость. Словно где-то в лиственном лесу сначала задул ветер, а затем начал рождаться ураган...
      И тут вокруг Артура с Таней замелькали фигуры. Они бежали в разные стороны, кричали, плакали, просили пощады, молились, извинялись... Вот девушка, кажется, с респешен села рядом с Артуром и в слезах вскрыла себе вены, другая взвела курок и застрелила мужчину в халате.
      Таня закричала, но никто из десятков действующих лиц не обратил никакого внимания. А затем свет вернулся, фигуры исчезли, на ресепшен удивленно уставились на прижавшихся друг к другу Артура и Таню.
      - Э-э-э, - недоуменно промычала Маша. Ей вторила Оля.
      Артур с Таней переглянулись. Что за чепуха сегодня происходит?
      - Извините, - пробормотала Таня и поспешила убежать в кабинет.
      Молодой же человек еще несколько минут ошарашено повертел головой по сторонам. Но ведь ему точно не привиделось...
      Вернувшись обратно, Артур поймал взгляд Тани, и тут же понял, что девушка не собирается ничего обсуждать. Скорее всего предпочтет забыть все, что бы в действительности не случилось... Может, и правда помешательство? Коллективное...
      Артур попытался сосредоточиться на работе. Не получалось. Он то и дело оглядывался по сторонам, опасаясь, как бы снова все не исчезли.
      Когда Таня уходила, то демонстративно отмахнулась от любых вопросов Артура. Позже она написала: "Прости, я очень устала и подавлена. Не знаю, что было с нами в коридоре. Давай забудем".
      Молодой человек на этом как-то успокоился, снова прочел пару десятков эмейлов, постепенно ушел в работу над очередным текстом, очнулся только к десяти вечера. К этому времени действительно в кабинете, да и во всем офисе стало пусто. Вновь накатила тревога. Артур тут же собрался и вышел.
      Выйдя на уже вечернюю улицу, Артур несколько секунд простоял рядом с дверьми, пропуская встречный поток людей, а затем вошел в поток, двигавшийся в нужном ему направлении. И неожиданно остановился. Какая-то невероятная догадка поразила его сознание, но тут же ускользнула, оставив в голове жгучий след предположения...
      Когда его несколько раз грубо толкнули в плечо, он медленно пошел, постепенно прокручивая свой прошедший день. Причем неожиданные странности хоть и будоражили сознание, однако по своей сути были всего лишь вспышками в океане однообразного мрака.
      Да, Артур понимал, что все эти красочные эпитеты - не более чем его восприятие, сдобренное особенностями психики. Но именно обостренные чувства происходящего не позволяли ему воспринимать окружающее просто как правильную данность, единственно возможное измерение. Отсюда Артур очень часто наталкивался на непонимание окружающих, коллег, знакомых. Его попытки подвернуть окружающую реальность сомнению приводили к отстранению знакомых, непонятным неудачам, потерей набранных позиций. Возможно, он просто делал все неуклюже - ведь миллионы умов вокруг так старательно поддерживали жизнь в карточных домиков столь горячо любимой повседневности.
      Сев в машину, заведя мотор, Артур уже знал, что сейчас не должен встать в пробку, весь уже поздно, но... отчего-то перед светофором образовался затор. То ли очередная блондинка решила запарковаться через ряд, то ли уснул за рулем уставший таксист. Непонятно. Но простоял он в пробке довольно долго. Когда, наконец, тронулись, он проехал перекресток без всяких проблем. Только на пешеходном переходе ему чуть под колеса не бросился мужчина в черном плаще с высоким воротником и надвинутой по самые брови шапкой.
      Мимо мелькали фонари, яркие витрины магазинов, разнообразные дома, гуляющие по ночному городу люди. А Артур ехал мимо этого, предвкушая пару серий из любимых сериалов, чашку чая на ночь, сон. Точно также как... почти каждый день. Кроме выходных. Да... в выходные можно позволить себе немного шалостей,
      Вообще странно это все. Нет, не плохо, и не хорошо. Просто странно. Мним себя такими расчудесными, великолепными, венцами творения природы, а живем по вполне конкретным законам и правилам. Причем даже в меньшей степени писанным. Зачастую по тем, о которых ничего не говориться вслух. Но все их знают, если их нарушать, то ничего хорошего не выйдет. Ведь...
      - Это может Им совсем не понравиться, - сказал мальчик на пассажирском сидении машины Артура.
      Мальчик?!
      Артур повернул голову, встретившись с иссиня-черными глазами одетого в белую рубаху до колен мальчика. И позабыл о дороге. В следующий миг раздался ужасный визг тормозов, заревел чей-то сигнал, а затем последовал удар. Тьма поглотила Артура.
     

***

      Очнулся Артур легко. Словно просто спал и теперь проснулся. Он лежал рядом с искореженной машиной. Нет, двумя искореженными машинами. Из второй торчала голова женщины, трепыхавшейся в кабине Кажется, она пыталась выбраться. Стонала. Ей было больно.
      Молодой человек попытался встать, но стоило ему шевельнуться, как спину прострелила ужасная боль. Он явно не сможет ей помочь...
      Женщина меж тем наполовину выбралась, протянула руку к Артуру, что-то бессильно прохрипела и замерла. И тут окружающий мир дернулся рябью, словно возникли помехи на экране телевизора. От тела женщины отсоединилась фигура... Нет. Это был двойник той же самой женщины. Он прополз чуть дальше, рядом с ним возникли другие люди, кажется, среди них был медик, он начал приводить пострадавшую в чувства.
      А вот над телом закружились тени. Их рваные, бесформенные тела были особенно хорошо видны на фоне неожиданно посеревшего мира. Они с тихим гомоном врезались в тело и выходили обратно, и так снова и снова, пока не появились Они. Артур не знал их имени, совершенно точно не представлял их сути или происхождения. Но он отчетливо понимал особую роль этих существ. Белых фигур, без всяких черт лиц, каких-то ясных очертаний тела или конечностей. Их было четверо. Они собрались сначала вокруг тела женщины, а затем разом двинулись к Артуру.
      Они что-то шептали и от их слов начинали болеть уши. Чем ближе они приближались, тем становилось больнее. В какой-то момент боль стала такой острой и нестерпимой, что Артур закричал.
      И тут снова возник мальчик. Просто из ниоткуда. Взмахнув рукой, он прокричал Артуру:
      - Найди ту другою!
      А фигуры и тени с ребенком исчезли. Артур лежал около покореженных машин, чуть поодаль над женщиной склонилось несколько человек. Кажется, она была жива, что-то говорила. Вот один из колдовавших над ней людей направился к Артуру.
      - Парень, ты живой?
      Молодой человек легко сел. Боли в спине не было. Он вообще был в полном порядке. Только... из ушей текла кровь. Мир снова был полом красок и движения.
      "Найди ту другую!" - тут же вспомнился крик мальчика, и Артур вскочил как ужаленный.
      - Эй! Ты чего? Нормальный? - вскрикнул от неожиданности мужчина.
      Артур посмотрел на него ошалевшими глазами.
      - Утром мне казалось, что абсолютно, - пробормотал он и медленно пошел прочь, еще сам не осознавая куда.
      - Ты куда? Эй, стой! Нельзя уходить! - закричал вдруг кто-то из помогавших пострадавшей женщине.
      Но Артур и не подумал останавливаться. Он был уверен, что все для женщины сложилось хорошо. Гораздо лучше, чем у ее... копии. Или наоборот копии повезло?
      - Стой! - рявкнули в спину более настойчиво, но молодой человек припустил так, что угнаться за ним смог бы только хороший спортсмен. Таковых не нашлось.
     
      Попытка позвонить Тане вышла неудачной - ее телефон был выключен. Но Артур знал, где она живет: однажды встретились для велосипедной прогулки.
      На одном духу пробежав до метро, Артур залетел внутрь, перепрыгнул через турникеты, побежал по ступенькам эскалатора. Ему нужно проехать всего несколько станций...
      Свет на эскалаторах моргнул, и все вокруг снова погрузилось в серые тона.
      Артур остановился, бежавший за ним парень чуть не налетел на него.
      - Эй, козел, ты чего? - заорал он.
      И следом эскалатор дрогнул, а затем раздался ужасный скрежет и откуда-то с верхней части подъемника донеслись душераздирающие вопли. Люди падали, эскалатор рушился.
      Артура толкнули, но он удержался на ногах и помчался вниз с удвоенной силой. Стоило сойти со ступеней, и мир вернулся в прежнее состояние.
      Заскочив в поезд, Артур забился в дальний угол, пытаясь отдышаться. Люди вокруг косились на него и качали головой. Молодой посмотрелся в стекло двери поезда: он был весь в пыли и грязи, по шее и щекам была размазана кровь.
      - Вечно вы все портите, - сказал ему на ухо стоявший сбоку человек.
      Артур посмотрел в его сторону и отшатнулся. Это был тот самый неизвестный в плаще и шляпе, который чуть не попал под колеса...
      - Нет, на самом деле я шел своей дорогой, но неожиданно появился ты и чуть не сбил меня и еще нескольких прохожих заодно, - прокомментировал мысли Артура странный человек. Как-то так получалось, что воротник и шляпа, а также освещение совсем не позволяли рассмотреть его лицо. Но вот глаза... Красные как уголь. Они смотрели на Артура не мигая.
      Молодой человек попятился. Поезд как раз подошел к остановке, и Артур пулей выскочил из вагона. Скорее наружу, скорее!
      Уже выбежав из метро, Артур не останавливался, пока не отбежал на несколько километров прочь. Вот тебе и обыденность, вот тебе и повседневность...
      - Артур? - неожиданно спросил женский голос.
      В этот момент молодой человек стоял у стены одного из домов и пытался отдышаться. Подняв голову, он увидел Таню, а рядом с ним мужчину в черном плаще и шляпе. А также пылающими красным огнем глаза.
     

***

      - Таня... - у Артура перехватило дыхание.
      - Этот мужчина сказал, что ты ищешь меня, - пролепетала девушка. Ее лицо было все бледное, губы дрожали.
      - Таня. Отойди от него, срочно! - вскрикнул Артур, схватив девушку и притянул ее к себе.
      Незнакомец покачал головой. Из-под шляпы моргнули угольник глаз.
      - Вам все равно не убежать. Пока мы в этом слое я не властен над вашими оболочками. Но когда начнуться мерцания вы обречены.
      - Обречены на что? - дрожащим голосом спросила Таня.
      - На развоплощение, - пожал плечами человек в плаще.
      - На что? Господи! - Таня закрыла руками лицо.
      - Подожди. Но за что? Мы ничего плохого не сделали! - запротестовал Артур. Будто в этом был смысл. У него просто не укладывалось в голове, что привычная... жизнь неожиданно взяла и закончилась. Единообразные годы, тянувшиеся так долго и мучительно, просто взяли и закончились в один из таких же одинаковых дней. Пускай даже с парой адреналиновых событий...
      - Совершенно зря сотрясаешь воздух. Ваше дальнейшее существование недопустимо в любом случае, - незнакомец говорил совершенно бесстрастно, механически.
      - Но с чем это связано, вы нам можете сказать? - закричала на него Таня.
      Ужасное нечто с красными глазами дернуло головой, в этот же миг реальность начала моргать.
      - Слишком часто задавались вопросами, ответы на которые вам недоступны. Пытались проникать в тайны, разгадывать которые недопустимо правилами. Это все запрещено.
      - Но ведь этим занимается каждый человек! А сколько философов, - не унимался Артур.
      - Нет. Они искали заблуждение, казавшееся им истиной. Они пытались путем умозаключений придти к тому, что уже заранее установлено программой. Вы же начинали ощущать то, что не всем дано...
      - Исходный код, - вырвалось у Артура.
      - Что? - сначала не сообразила Таня, но затем резко все поняла. - Нет...
      Реальность замерцала.
      - Исходный код не может быть доступен тем, кому установлено существовать в рамках установленной парадигмы. Начиная менять грани реальности по своему усмотрению, модераторы теряют подконтрольность, слои реальности нарушаются, выстроенная система утрачивает способность к самообновлению и стремиться к энтропии. Подобные вам своими бездумными действиями рушат все выстроенные порядки и обрекают на развоплощение обычных пользователей. На этом все...
      Мир потерял краски, снова став бесцветным, все улицы - мертвы и невзрачны. Люди вокруг исчезли.
      На месте неизвестного в черном плаще стояла белая фигура без черт или каких-то конкретных очертаний. И она начала шептать.
      Молодые люди тут же схватились за уши, захлебнувшись криками боли. Но неожиданно между ними и белым созданием в очередной раз появился мальчик.
      Взмахнув чем-то похожим на кинжал, мальчик метнул в белое нечто ярко красный шар. Раздался озлобленный визг боли, и бесформенная белизна исчезла.
      - За мной! - крикнул мальчишка и бросился на утек. Артур с Таней рванули за ним.
      Пробежали несколько кварталов, затем ворвались в ближайшее здание и поднялись на самую крышу. По подсчетам запыхавшегося Артура, не меньше, чем на одиннадцатый этаж.
      Остановившись возле парапета, мальчик посмотрел на ближайшую улицу, а затем развернулся к молодым людям.
      - Времени мало. Надо решаться, - сказал он.
      - Решаться на что? - чуть не плача, спросила Таня.
      - Либо вы пользователи, либо модераторы.
      - Но в чем разница? - тут же спохватился Артур.
      - Слишком долго, я не успею все объяснить. Вы же чувствуете, что плоскость привычной вам реальности бесконечно больна и неправильна? Словно странный сон, от которого хочется проснуться? Нет, не просто размышляете. Чувствуете... Конечно. Иначе бы гонцы не пришли за вами. Тех, кто просто подвергает происходящее сомнению, система фильтрует сама - делает сумасшедшими, изгоями, заключенными. А вот тех, кто начинает искать исходный код, гонцы натурально истребляют. Причем не просто перенося из одной плоскости времени и пространства в другую. А натурально лишая индивидуальности, распределяя энергии.
      - Ничего не понимаю. Эти белые существа. Кто они? - забормотала Таня.
      - Ангелы, демоны, боги, инопланетяне... У них много имен. Для вас главное сейчас не это...
      - Постой! Ты там много всего знаешь, сколько тебе лет? - спросил Артур.
      Черные глаза мальчика не несколько секунд задержались на молодом человеке.
      - Не уверен, что мы одинаково воспринимаем мой облик. Я даже не могу гарантировать, что мы из исторически близких друг другу плоскостей.
      Где-то вдали серого мира раздались душераздирающие вопли.
      - Все, нет более времени. Для вас будет только один выбор. Вот, - мальчик протянул молодым людям два шприца со светящейся субстанцией. - Единственный способ вернуться в известную вам плоскость, это ввести в себя эликсир. Он подарит вам полную амнезию. Вы забудете все. Даже свое имя. Но главное - потеряете всякую связь с исходным кодом. Тогда гонцы отстанут от вас, и вы сможете постепенно вернуться в привычный вам слой реальности...
      - Ужас какой-то, - закрыла лицо руками Таня.
      Снова раздались вопли. Уже очень близко, где-то внизу здания.
      - О! За нами выслали Цербера. Вот это худо... Я как раз убегал от такого, когда впервые увидел тебя.
      - А что такое исходный код? Это программа, правило, что это? - схватив парня за руку спросил Артур.
      Мальчик улыбнулся.
      - Все, что я могу сказать о нем, так это то, что он есть. И будучи модератором ты не просто подвергаешь известное сомнению, но получаешь возможность переворачивать привычное, разрывать единственно данное и навязанное. Но есть куда более сложные грани, которых я даже не коснулся. Но действия модераторов обычно губительны для выстроенных систем и живущих в низ пользователей. Хотя мне наплевать на все эти пустые оболочки. Мне иногда кажется, что все они просто куклы, раз соглашаются играть в эти заранее придуманные для них игры. Все, наше время вышло! - мальчик вскочил на парапет.
      - Постой! А что делать, если я мы не хотим терять память?! - воскликнула Таня.
      - Подвергнуть сомнению и решиться проверить, - усмехнулся ребенок и прыгнул вниз.
      Следом вой раздался уже внутри здания. Артур с Таней переглянулись и тоже залезли на парапет.
     
      Так что же. Стоя на вершине в несколько десятков метров и смотря вниз, ты...
     
      Макс Каменски
      02.09.2014
   0x01 graphic
   20
   0x01 graphic
   Зенков А. В далеком синем море   33k   "Рассказ" Фантастика

В далеком синем море

14 сентября 1914 года. Экватор. Где-то в Тихом океане.

   Шторм утих пару часов назад, и небольшой сейнер, стараясь наверстать упущенное время, выжимал всё возможное из своих двигателей. Конечной целью был портовый городок Рабаул, что на северо-востоке острова Новая Померания. До порта остаётся идти не больше трех часов, конечно, если шторм не вернётся, а двигатели не подведут.
   Заходящее за горизонт солнце сквозь редеющие облака кидало багряные лучи на бьющиеся о борт волны. Еще пара часов, и на море стемнеет, и к Рабаулу сейнер подойдет уже глубокой ночью.
   Капитан Эрик Мерц поднес бинокль к глазам, окидывая взором всё еще неспокойные воды Новогвинейского моря. Горизонт впереди становился чист, корабль уходил все дальше от бури. Им здорово повезло: шторм только слегка зацепил их, но тем не менее, сумел сбить сейнер с маршрута. Давненько Мерц не попадал в здешних водах в такие бури, со шквалистым ветром и грозами. И если подобный кошмар творился здесь, то что было там, в эпицентре - даже страшно было и представить.
   Радио молчало, и на душе у капитана было неспокойно. Что-то назревало, что-то должно было произойти. Мерц чувствовал это, а своей интуиции капитан с более чем двадцатилетним стажем привык доверять. Он не мог точно понять, с чем связаны ощущения, с погодой или чем-то иным, но предчувствия тревоги были явственны.
   Больше всего капитана 'Вандерера' настораживала четверка пассажиров, неожиданно напросившихся на сейнер. Мерц уже жалел о своем решении взять на борт трех парней, похожих один на другого, и невысокого, подтянутого мужчину в возрасте, своим видом и манерам напоминающего отставного офицера, оказавшегося кстати бароном. Но от предложенной оплаты капитан Мерц не смог отказаться, поскольку в последнее время дела шли всё хуже и хуже: на Марианских островах за пойманную рыбу стали платить гроши, а везти улов на другие острова было далеко, и, по сути, не выгодно. Да и от людей губернатора давно не приходило никаких заданий, на которых можно было бы неплохо подзаработать. Еще чуть-чуть, и команда начнет роптать, и не дай бог взбунтуется. Поэтому надо было менять порт приписки. Так что предложение незнакомцев оказалось как нельзя кстати.
   Сейнер - не пассажирский корабль, тут мало что создано для комфорта, но узнав, какую сумму предложила четверка в порту острова Сайпана за доставку их и пары-тройки ящиков с грузом до порта Рабаул, механик и радист без разговоров отдали свои каюты пассажирам, потеснившись с остальными членами экипажа. А пассажиры не стали отказываться, и разместились по двое в освободившихся каютах. Но на предложение капитана поставить деревянные, похожие на гробы, ящики в трюм корабля, они отказались, сообщив, что будут себя чувствовать спокойней, если груз всегда будет на виду. Ящики грузили сами, так что Мерц не стал настаивать. Хотят спать в тесноте, что ж, это их дело.
   Капитан лишь пожал плечами, пополнил запасы пресной воды и продовольствия с учетом дополнительных ртов, и покинул порт Сайпана. Это было пять дней назад.
   Капитан кинул взгляд на флаг ГНГ, колышущийся на флагштоке. Флаг уже был изрядно потрепан морской солью и жесткими ветрами Тихого океана, которые капитан Мерц бороздил вот уже более десяти лет, практически с тех самых пор, как острова Сайпан и часть Новой Померании перешли под протекторат Германской Новой Гвинеи. Ветер стихал, шторм уходил все дальше на запад, к островам Новой Гвинеи.
   Капитан повернулся к радисту Лемару, сидевшему за своим пультом, и прослушивающим радиочастоты в попытках найти хоть какую-то активность.
   - Густав, ну что там? - спросил радиста Мерц.
   - Тишина, капитан, - ответил Лемар с легким французским акцентом.
   - Дьявол! - выругался Мерц, вновь поворачиваясь к обзорному окну. Вот уже второй день они не могли связаться ни с одним судном. Даже радиостанция на острове Науру молчала.
   - А приемник точно работает? - уточнил капитан.
   - Да. Но для твоего спокойствия проверю еще раз, - ответил Лемар, открывая заднюю крышку радиоприемника.
   - Хорошо, - произнес Мерц, замечая на палубе появление барона Одколека в сопровождении с одним из своих спутников.
   'Как же его зовут? - капитан задумался, стараясь припомнить имя молодого человека. - Ганс? Франц? Или может Карл?' Имя напрочь вылетело из головы Мерца. В любом случае, как бы того ни звали, капитан был уверен, что имена молодых людей не настоящие.
   Разглядывая фигуры барона и его спутника, капитан не сразу заметил, что молодой человек показывает рукой куда-то на море, в сторону оставшейся позади бури. Проследив направление, капитан увидел как вдалеке, в темнеющих водах Гвинейского моря, параллельным с кораблем курсом быстро движется неясная точка. Приставив к глазам бинокль, капитан постарался рассмотреть объект, но качка и огромное расстояние мешали увидеть детали.
   Капитан еще удивился, как молодой человек сумел разглядеть что-то в море на таком расстоянии, да еще и в надвигающихся сумерках. 'Надо будет разузнать', отметил для себя капитан, но тут же задумался о другом:
   'Что это за объект? Дельфин? Нет, сразу отпадает. Подводная лодка японцев? Вышли на поверхность осмотреться после бури? Но если бы они заметили корабль, то атаковали бы торпедами, и не стали бы посылать моторные лодки для захвата. Японцы в последнее время зверствуют в здешних водах. Маловероятно, что это они.
   А может тогда австралийцы? После объявления войны Германии австралийцы стараются обезопасить морские пути для своих судов. И к тому же они давно хотят прибрать к рукам Новую Померанию, вот и подбираются к острову. Австралийцы, пожалуй, подходят. Совершили тихий рейд до острова и теперь под покровом ночи хотят его захватить.
   Или, может это какие-нибудь местные, островные пираты? Раздобыли где-нибудь быстроходную лодку, и решили пограбить проходящие суда. Но почему со стороны бури?'
   Последний вопрос терзал капитана больше всего. Как моторная лодка могла миновать бурю, которую капитан и его корабль сами чудом избежали? И откуда она могла плыть? Насколько капитан помнил карту, в этом районе поблизости не было обитаемых островов. Дальше по курсу должен быть остров Массау, но он расположен восточнее и совсем не с той стороны, с которой появились неизвестные объекты. Чуть западнее есть небольшая группа островов, но сейчас те на значительном расстоянии от корабля, и путешествие на лодке в такую погоду не совсем хорошая идея.
   Капитан нахмурился. А моторная ли лодка это, как он предположил? Прикинув в уме скорость, с которой точка догоняла сейнер, капитан удивленно присвистнул. Даже с большими погрешностями по всему выходило, что объект идет примерно с такой же, и даже большей скоростью,чем 'Вандерер'. А уж его сейнер выдавал не меньше пятнадцати узлов. Простая моторка на такое не способна. Это либо какая-то усовершенствованная лодка, либо скоростной катер, либо что-то доселе неизвестное капитану.
   - Капитан Мерц, капитан Мерц! - прервал его размышления взволнованный голос барона Одколека.
   Капитан выглянул в открытую секцию обзорного окна и уставился сверху вниз на подошедшего барона и его помощника.
   - Капитан, вы должны увеличить скорость и сменить направление! - требовательно произнес барон, при этом нервно теребя край своей куртки.
   Мерц спокойно посмотрел на барона, затем вышел из рубки и спустился на палубу. Заложив руки за спину, капитан вновь окинул взглядом барона и его спутника. И тут он заметил нечто необычное в сопровождавшем барона помощнике - кидая взгляды в сторону замеченной точки, тот прикладывал к глазу на манер монокля странное устройство. Оно выглядело несколько массивнее очков, но при этом чем-то напоминало бинокль с одним окуляром, или сильно урезанную подзорную трубу.
   Барон, заметив, что капитан не сводит глаз с предмета в руке его спутника и никак не реагирует на просьбу, повысил голос:
   - Капитан Мерц!
   - Я вас прекрасно расслышал, барон - перебил его капитан, отводя взгляд от непонятного устройства на загоревшее лицо барона. - В данный момент мой сейнер идет с самой максимальной скоростью, на какую способен. Ничего больше я выжать из двигателей не могу. А если мы сейчас отклонимся от маршрута, то к Рабаулу мы подойдем утром, а не через три часа, как рассчитываем.
   - К черту Рабаул! - воскликнул барон. - Взгляните на восток, нас кто-то преследует! Вы должны оторваться от них, и не дать им попасть на корабль!
   Его помощник легонько коснулся рукой плеча барона, тот вздрогнул, и уже более спокойным голосом произнес:
   - Простите капитан. Я не должен был так говорить. Вы можете увеличить расстояние между кораблем и катером?
   Капитан нахмурился.
   - Ну, во-первых, нас не преследуют, а всего лишь идут параллельным курсом, - произнес он, - а во вторых... вы что, знаете кто это?
   - Я... Я могу только лишь предполагать, - произнес барон. - Наверняка я не знаю.
   - Значит причина их появления здесь - это вы? А может... - внезапно у капитана мелькнула безумная догадка, - ...не вы, а ваш груз?!
   Глаза барона бешено сверкнули, но затем потухли, и барон отвёл взгляд в сторону.
   Его спутник все также безучастно стоял рядом, время от времени поворачивая голову в сторону замеченного объекта, и прикладывая к глазу непонятное устройство. И тут капитан заметил еще одну странность в спутнике барона: в левом ухе у того торчала совсем крохотная горошина, от которой за спину шёл тончайший, телесного цвета шнурок. Если бы не постоянные повороты головой, то капитан бы ничего и не заметил.
   Мысли окончательно перепутались.
   - Да кто же вы такие?! - не выдержав, задал вопрос Мерц.
   - Капитан, давайте я вам позже всё объясню, - ответил барон, - у нас мало времени. Сейчас нужно оторваться от преследования, иначе они уничтожат всех, включая вас.
   - Но они вроде не собираются нападать.
   - Нужно быть готовым к любым сюрпризам, капитан. Поверьте мне.
   - Хорошо барон, - произнес Мерц после некоторого раздумья. - Я могу установить на крыше рубки пулемет, и мы сможем обстрелять любого, кто будет подходить к кораблю. Менять курс не стоит, скоро стемнеет, и лучше быстрее дойти до Рабаула.
   - Ладно, делайте, как считаете нужным. Мои помощники вам помогут, - при этих словах он посмотрел на своего спутника. Тот всё также молча кивнул, развернулся и неровной походкой из-за качки направился к пассажирскому капу*.
   Капитан посмотрел вслед удалявшемуся молодому человеку, затем приблизился к барону и тихо произнес:
   - Барон Аугезд, когда мы доберемся до Рабаула, я с удовольствием выслушаю вашу историю.
   ***
   Пулемет к станку крепили механик Штойке и матрос Тито. Команда на борту 'Вандерера' была многонациональной, что не мешало им ходить под флагом ГНГ. За многие годы на корабле сформировался основной костяк экипажа, и лишь периодически приходилось нанимать матросов на ближайших островах. Вот и в этот раз на Сайпане капитану пришлось завербовать двух матросов, на место загулявших из его экипажа.
   Двадцатикилограммовая бандура никак не хотела вставать в пазы крепления, и механик вполголоса ругался, проклиная криворуких сварщиков с острова Гуама, где они и установили пулеметный станок. Стоявший внизу барон Аугезд с интересом наблюдал за манипуляциями экипажа на крыше рубки. Затем не удержался и задал вопрос Мерцу.
   - Это у вас что, 'Максим' или ' Шварцлозе', капитан?
   Мерц непонимающе уставился на задавшего вопрос барона, но заметив, куда тот смотрит, сообразил о чём речь.
   - Э-э, 'Шварцлозе', барон, - ответил капитан, возвращаясь к наблюдению за неизвестным объектом. Тот уже почти поравнялся с сейнером и даже немного опередил его, но всё также шел параллельным курсом в полумиле от корабля. И судя по поведению, не собирался ни на кого нападать. Но кто это был, капитану никак не удавалось разглядеть.
   - Но у него же ужасная точность на дальних и средних дистанциях! - вновь произнес барон.
   - Зато он очень дёшев, по сравнению с 'MG-08' или тем же 'Максимом', - парировал капитан, - с патронами проблем не возникает. И потом, в оружейном магазине на Сайпане выбирать особо не из чего было.
   - А как вы относитесь к пулемёту 'Гочкис', капитан? - снова спросил барон. Было видно, что тема огнестрельного оружия была для него небезынтересная.
   - 'Гочкис'? - удивился капитан, опуская бинокль. - Не могу ничего вам сказать. Не доводилось держать в руках, тем более стрелять. Краем уха слышал что там с пулеметной лентой какие-то проблемы, но точно не скажу.
   - Нет там никаких проблем, - произнес барон, словно обиделся на последнюю фразу капитана. - Просто пользоваться надо уметь.
   Радостный крик Штойке прервал ворчание барона.
   - Готово, капитан! Оказывается, болты от сварки немного увело в сторону. Пришлось вручную отогнуть.
   - Молодец, - похвалил механика капитан. Учитывая то, что они только впервые опробовали пулемет на станке, несоответствие болтов и отверстий было самой малой проблемой из тех, что могла быть. - Заряжай ленты, будешь теперь за стрелка.
   - Есть, капитан, - шутливо козырнул Штойке, затем на ломаном французском объяснил Тито что от того требуется.
   Тито, выслушав механика, скатился вниз на палубу и помчался в трюм, туда, где хранились боеприпасы. Через пару минут он вернулся, таща в руках два короба с патронами. Передав их Штойке, он снова убежал в трюм. Пока матрос бегал за дополнительными боеприпасами, Штойке быстро открыл один и коробов, достал пулеметную ленту и сноровисто зарядил её в пулемет, затем трижды повернул рукоятку заряжания, так что патрон оказался в патроннике.
   - Готово! - произнес Штойке, вращая при этом пулемет на станке, проверяя ход и подвижность.
   Пулеметную стойку они приварили на середине крыши рубки, это позволило держать под обстрелом весь периметр корабля. Правда и стрелок был практически ничем не защищен, лишь небольшие экраны на пулемете. От выстрелов же с боков и тыла не было никакой защиты.
   Мерц до последнего отказывался ставить оружие на свой корабль, но участившиеся нападения на рыболовецкие суда, особенно суда Германской Новой Гвинеи, заставили озаботиться дополнительными мерами защиты: приобрести пулемет, боеприпасы, а также небольшой запас огнестрельного оружия на случай нападения. На что ушли последние деньги. Но капитан всей душой желал, чтобы такого случая не представилось. Не любил он насилие, хоть и за долгие годы мореходства чего только не повидал.
   - Кэп, а вы уверены, что на нас собираются нападать? - негромко, так, чтобы услышал только капитан, спросил механик.
   - Честно говоря, Штойке, - Мерц покосился на барона, отошедшего к правому фальшборту и всматривающегося в темнеющий горизонт, - очень в этом сомневаюсь. Я даже не знаю кто это: катера, лодки или что-то еще. Но лучше подстраховаться.
   Мерц понес к глазам бинокль.
   - Черт!
   - Что такое?
   - Она пропала! - капитан судорожно водил биноклем из стороны в сторону, выискивая неизвестный объект. - Я не могу её найти!
   Никого не было. Капитан бросился к левому борту и стал искать объект там. Темнота ещё не стала окончательной, и разглядеть плывущие на волнах посторонние предметы ещё было можно, но капитан никого не видел. Чертыхнувшись, он залез на крышу к Штойке, и стал осматривать пространство вокруг корабля. Кроме них в водах Гвинейского моря никого не было.
   - Утонула? - спросил Штойке.
   - Не думаю, - ответил Мерц. Затем позвал барона. - Барон Одколек, ваши преследователи исчезли.
   - Как? - удивленно произнес барон, поворачиваясь к капитану. - Вы уверены?
   - Я их не могу найти. Может, ваш помощник сможет их обнаружить, ведь у него есть какое-то хитрое устройство?
   Барон что-то забурчал себе под нос, но затем громко произнес:
   - Я сейчас их позову, капитан.
   Но не успел он сделать и пары шагов, как корабль сотряс страшный удар и раздался громкий скрежет металла о металл. Сейнер накренило на правый бок, так, что он едва не набрал воды в трюмы, но к счастью всё обошлось.
   От толчка капитан не устоял на ногах и едва не свалился с крыши, но в последний момент успел ухватиться за поручень, повиснув при этом на руках. Штойке повезло больше, в момент удара он держался за пулемет, и лишь слегка ссадил себе руку о стойку, но на ногах устоял. Барону повезло меньше остальных, его подкину вверх и он едва не улетел за борт, но по пути врезался телом в одну из лебедок и запутался в размотавшемся тросе.
   Из рубки ругаясь по-французски вывалился Густав, потирая ушибленную голову.
   - Капитан, что случилось?
   - Похоже, в нас кто-то врезался, - ответил Мерц, спрыгивая на палубу. - Ты как, в порядке?
   - В норме, - ответил радист, - ударился спиной о панели.
   - Ясно. Иди глянь, что с бароном, - капитан махнул рукой на неподвижное тело, лежащее возле лебедки.
   Густав, по совместительству выполняющий обязанности кока и медика подбежал к лежащему без движения барону и склонился над ним.
   - Черт возьми! Капитан! Вам надо это видеть!
   Штойке широко раскрытыми глазами смотрел на что-то, находящееся с левой стороны сейнера. Капитан бросился к борту и уставился на пенящееся море. Не далее чем в ста футах от них на поверхность всплывала подводная лодка. Антенны, перископ, и часть мостика были смяты и погнуты, видимо ими лодка задела днище сейнер, когда поднималась с глубины. Но страшные вмятины на корпусе субмарины его корабль никак не мог оставить. Видимо, другое столкновение или авария на самой подводной лодке заставило её экстренно всплыть.
   Капитан судорожно всматривался в искореженную рубку, выискивая хоть какую-нибудь символику, позволившую понять, к какой стране принадлежит субмарина. Пока удалось рассмотреть только ничего не говорящий капитану код 'АЕ1' нарисованный на носу лодки. Наконец на одном из покореженных листов ходовой рубки он обнаружил флаг.
   - Штойке, похоже, это австралийцы.
   - Какого... они тут делают, капитан? Ведь это не их воды.
   - Не знаю, Штойке, может за пять дней плавания ситуация на Померании поменялась и Рабаул теперь не принадлежит Германии.
   Из машинного отделения вылез мокрый и с окровавленной головой Самуа, последний член экипажа 'Вандерера' и на ужасном французском стал быстро говорить.
   - Кэп, моторы заглохли, а в машинном отделении пробоина. Мне удалось загерметизировать отсек, но плыть мы не сможем.
   Капитан только сейчас почувствовал, что двигатели сейнера не работают, а корабль заметно просел.
   Штойке грязно выругался, спрыгнул на палубу и скрылся в машинном отделении.
   - Больше пробоин нигде нет? - уточнил капитан у Самуа.
   - Вроде нет, но точно не знаю.
   - Найди Тито и проверьте с ним остальные помещения, - приказал матросу капитан. - Он в складском отсеке.
   Самуа кивнул, и, закрывая рассеченный лоб платком, пошел к складу.
   - Густав, что с бароном? - крикнул радисту Мерц.
   - Кости вроде целы, только на голове небольшая гематома, видимо приложился о лебёдку.
   - Оставь его, нам придется...
   Но капитан не успел закончить фразу, поскольку со стороны всплывшей подводной лодки раздались выстрелы и крики. Спрятавшись за фальшбортом, капитан осторожно выглянул. Стреляли не в них, а куда-то в сторону. На верхней палубе уже бегали люди, что-то высматривая и периодически постреливая вдаль. А на ходовой рубке матросы уже крепили пулемет. На дрейфующий неподалеку 'Вандерер' австралийцы не обращали внимания.
   - В кого они стреляют? - задал вопрос Густав, притаившийся, как и капитан за фальшбортом.
   - Я не вижу, корпус лодки мешает. Но мне кажется, что это те, кто наделал им вмятин.
   Австралийцы наконец установили пулемет и открыли огонь по только им видимой цели. Ответ не заставил себя ждать. Через минуту после того, как австралийские моряки начали стрелять, в надводную часть лодки, разрезая сгущающиеся сумерки, врезался светящийся шар, взорвавшийся с оглушительным треском. Всех, кто находился на верхней палубе, взрывом раскидало в разные стороны. Пулемет на несколько мгновений затих, но затем вновь стал огрызаться огнем по противнику.
   На месте взрыва образовалась огромная пробоина, к счастью выше ватерлинии. За первым шаром последовал второй, который угодил в район ходовой рубки и пулемет умолк окончательно. Но все же огонь из пулемета что-то повредил, поскольку третий шар с шипением вошел в воду и взорвался уже где-то на глубине.
   - Мать моя! Что у вас тут творится? - раздался справа голос Штойке.
   - Что с двигателями? - не стал объяснять капитан происходящее.
   - Движки накрылись! - коротко произнес механик, садясь рядом с капитаном. Затем пояснил. - Отсек с двигателями наполовину затоплен. Других пробоин вроде нет. Если дыру в днище и удастся залатать, то на ремонт движков потребуется время. Неделя, две, может больше. Кто его знает, что там повреждено.
   - В общем, застряли мы тут! - подвел итог Лемар.
   - Значит так, - сказал Мерц, - сейчас спускаем шлюпку на воду, грузим самое необходимое и покидаем 'Вандерер'. Возражения?
   - Кэп, а как быть с попутчиками? Мы же все не поместимся в шлюпке? Мест ведь только на шесть человек.
   - Черт! Я забыл про них. Где они, кстати?
   Капитану никто не ответил, поскольку течение наконец отнесло сейнер в сторону и им удалось рассмотреть противника субмарины. Тот оказался примерно в ста футах от подводной лодки. В сумерках капитану показалось, что он видит какой-то шар, по крайней мере, на корабль тот объект мало чем походил, но своими очертаниям напоминал преследовавший их недавно объект.
   - Чертовщина какая-то, - пробурчал себе под нос Мерц, разглядывая в бинокль шар. - Лемар, глянь и скажи, что видишь.
   Капитан протянул радисту свой бинокль. Густав вгляделся в далекий силуэт.
   - Сфера вроде, - наконец произнес тот неуверенно.
   Штойке выхватил бинокль из рук Лемара и тоже уставился на противника субмарины.
   - Действительно, сфера, - подтвердил механик.
   В это время субмарина начала маневрировать. Мерц заметил, что кто-то, видимо капитан, старается довернуть судно так, чтобы оно смотрела носом на обстреливающую их сферу. Но лодка поворачивала медленно, с трудом, видимо на субмарине уже было повреждено рулевое управление. Мерц понял, что хочет сделать экипаж, и поэтому быстро скомандовал:
   - Штойке, бегом за пулемет! Нужно отвлечь внимание сферы от лодки. Густав, давай в эфир сигнал 'SOS'! Может быть нас кто-то услышит и придет на помощь. Затем где-нибудь прячься!
   Пока он это произносил, механик уже карабкался на крышу рубки, а светящиеся шары начали не переставая бить по корпусу субмарины, с каждым новым попаданием все страшнее уродуя её обшивку.
   Штойке быстро справился с предохранителем, и открыл огонь по неизвестной сфере. Механик стрелял сначала короткими очередями, привыкая к пулемету, но потом, видимо пристрелявшись, начал поливать противника одной длинной очередью. Поток светящихся шаров, летящих к субмарине прекратился, и некоторое время в вечереющем море отражались лишь красноватые вспышки огрызающегося пулемета.
   Но вот пулемет замолчал, кончился боезапас.
   - Кэп, патроны! - Проорал механик, судорожно отстегивал пустой короб и пулеметную ленту.
   Мерц поискал глазами второй короб с патронами, который принес Тито, но его нигде не было. Видимо при столкновении с подводной лодкой его выкинуло с сейнера в море.
   - Не могу их найти, Штойке! - ответил капитан, поворачиваясь к складскому трюму и бросая взгляд на сферу. Но заметив зарождающееся в ней свечение, заорал во все горло:
   - Штойке, Прыгай!
   Штойке, занятый тем, что пытался вытащить перекосивший короб, не обращал внимания на сферу, и лишь окрик капитана вернул его к реальности. Кинув взгляд на сферу и заметив приближающиеся шары, механик быстро перегнулся через перила и свалился на палубу в тот самый момент, когда первый шар с треском врезался в рубку, разбивая стекло и корёжа оборудование. Вжимаясь телом в палубу Штойке стал заползать за рубку.
   За первым шаром прилетел второй, затем третий. Четвертый шар уничтожил пулемет. Пятый пробил насквозь два борта, так, что капитану, судорожно вжимавшемуся в палубу возле мачты стало видно подводную лодку.
   И он вдруг увидел, что верхняя палуба субмарины почти скрылась под водой, которая сплошным потоком лилась в рваные дыры, заливая внутренние помещения. Но благодаря тому, что внимание сферы было отвлечено на огрызающийся огнем сейнер, лодке всё же удалось повернуться носом к атакующему противнику. И когда казалось, что субмарина вот-вот развалится на куски, из носовой части выскочила торпеда и, стремительно набирая скорость, понеслась на врага.
   Сфера видимо заметила пуск, поскольку сместила огонь, и начала посылать шары в приближающуюся к ней торпеду. Но, то ли сфера не успевала брать упреждение, то ли не знала о законе преломления, но ни один шар так и не попал в стремительно несущийся снаряд. Шары с шипением врезались в воду позади торпеды и безмолвно взрывались, поднимая фонтаны брызг. Наконец, достигнув своей цели, торпеда взорвалась, осветив небо ярким пламенем и расколов сферу пополам. Во внезапно наступившей тишине было слышно, как обломки падали в воду.
   ***
   Подводная лодка погибала. С такими страшными повреждениями не то что дойти до суши - даже остаться на плаву шансов не было. Субмарина почти скрылась под водой, виднелась лишь часть ходовой рубки, но и она, немного погодя, исчезла в Гвинейском море. Еще некоторое время на поверхность выносило пузыри воздуха, но вскоре и они прекратились. На воде остались плавать лишь оторванные обломки субмарины, да тела членов экипажа, которых взрывами шаров скинуло в воду.
   - Нам надо спустить шлюпку, - после некоторого молчания произнес капитан. - Если она уцелела, конечно. Нужно проверить, может есть выжившие австралийцы.
   Штойке и Лемар, которые чудом уцелели, поднялись с палубы и отправились на корму проверять шлюпку.
   Самуа, который прятался в складском отсеке, тяжело вздохнув, пошел вслед за ними. Капитан понимал, почему так тяжко вздыхал Самуа. Тито не повезло. Как оказалось, еще во время столкновения с подводной лодкой его придавило сорвавшимися ящиками.
   А вот барон выжил, хотя до сих пор и без сознания. Он так и провалялся весь бой возле лебедки. И ведь ничего ему не сделалось!
   Кстати о живых. Как там компаньоны барона? Капитан направился к капу, вход в который находился на носу сейнера. Удивительно, но ни один шар не попал ни в борт корабля, ни в кап. Всё досталось рубке.
   Но не успел капитан дойти до двери как навстречу вышел один из спутников барона.
   'Карл или Ганс', - некстати мелькнула мысль у капитана, но тут же пропала, увидев, во что был тот одет. Длинный, черный бушлат был перехвачен широким, с огромным количеством отделений поясом. На ногах темные, плотные на вид штаны со вставками. Голову закрывал шлем с прозрачным забралом. В руках парень держал необычного вида карабин. Такой модели Мерцу ни разу не доводилось видеть.
   Молодой человек шагнул навстречу капитану, выходя на палубу. Вслед за ним в такой же одежде вышли остальные спутники.
   - Э-э-э, - протянул капитан. - Вы кто?
   - Капитан, вам не понять, - ответил вышедшим первым молодой человек. - Вам надо уходить с корабля. Скоро тут появится еще одна сфера, они всегда парами ходят. Если вы не успеете отплыть отсюда, то можете погибнуть. За нас не волнуйтесь, мы уйдем своим ходом.
   -А-а-а... - протянул капитан, не зная что сказать.
   - Вот возьмите, это что-то вроде компаса, он поможет вам добраться до места назначения.
   Молодой человек отцепил от пояса небольшой черный прямоугольник и протянул его капитану. Тот стоял, раздумывая, брать или не брать предложенный подарок, но решив, что хуже не будет, взял коробку в руки.
   - Что это? Что с ней делать?
   - Ничего. Просто держи её возле себя.
   - А вы что будете делать?
   Парень, проигнорировав вопрос, приказным тоном сказал:
   - Барона заберете с собой.
   В это время два других спутника принялись устанавливать на середине корабля неизвестную конструкцию, крепя её прямо к палубе. Детали незнакомцы доставали из ящика, который они вытащили из своей каюты, пока капитан был занят разговором с их компаньоном.
   Вдруг капитан почувствовал, как его плечо сжала ладонь в твердой перчатке, отвлекая от созерцания молчаливо работающих молодых людей.
   - Барона заберете с собой! - вновь приказным тоном повторил тот. - Сядете в шлюпку и поплывете к Новой Померании. Если все сделаете как надо, то выживете. Корабль твой все равно погибнет, а так хоть будет полезен нам некоторое время.
   - И все же, вы кто? - вновь задал оставшийся без ответа вопрос капитан.
   ***
   Шлюпка плыла на юг, подгоняемая набегающими волнами. На веслах сидели Штойке и Лемар, периодически подправляя курс по звездам. Кроме команды 'Вандерера', за исключением погибшего Тито, с корабля забрали сухпаек, воду и так и не пришедшего в себя барона. Еще удалось выловить из воды еле живого матроса с подводной лодки, и сейчас тот лежал на дне шлюпки, укутанный в одеяло, захваченное с сейнера. Расспросы ничего не прояснили, а лишь добавили новых. Всё, что знал матрос, это то, что примерно с полчаса назад подводную лодку внезапно атаковал неизвестный объект, каким-то образом повредивший систему жизнеобеспечения и что-то еще, из-за чего субмарине пришлось экстренно всплывать.
   "Вандерер" остался далеко позади. Чем там занимались оставшиеся спутники барона, никто не знал. Последнее, что видел капитан, садясь в шлюпку - это странного вида сооружение, собранное в центре корабля.
   - Капитан, что они собираются делать? - задал вопрос Штойке.
   - Думаю, они хотят уничтожить вторую сферу.
   - Ну, надеюсь, им это удастся.
   На дне шлюпки заворочался барон Одколек.
   - Где я? - наконец произнес тот, осторожно поднимаясь на колени.
   - В шлюпке, барон. Вы пропустили всё самое интересное.
   - Ничего не понимаю! - выдохнул тот, затем резко наклонился за борт шлюпки, где его вырвало. Почувствовав облегчение, барон, вытер рот тыльной стороной рукава, и уже тверже спросил:
   - Что произошло, капитан?
   Эрик вкратце пересказал события, которые пропустил барон, находясь без сознания.
   Дослушав капитана, барон со стоном опустился на дно шлюпки, и уже оттуда спросил:
   - А ящик? Мой ящик вы не забрали?
   - Здесь нет лишнего места, - обвел рукой шлюпку Мерц. - Все, что нам отдали ваши ребята, это небольшой пакет с бумагами.
   Капитан протянул барону завернутый в непромокаемую ткань сверток.
   Тот взял протянутый сверток, и, помедлив, спросил:
   - Больше они ничего не передавали?
   Ответ капитана прервали всполохи света и донесшиеся со стороны оставленного сейнера хлопки и взрывы. Все повернули головы в сторону звуков и вспышек, но ничего разглядеть не удавалось. Так продолжалось минут пять, затем все звуки перекрыл частый стрекот, похожий на автоматную очередь.
   Барон внезапно оживился, приподнялся со дна шлюпки и вслушался в новый звук. Некоторое время он молчал, а затем бессильно выдохнул:
   - О, нет! Они достали "Гочкис"!
   - Барон, - произнес капитан, - не хотите нам ничего рассказать?
   В темноте раздался громкий вздох. Помолчав немного, барон заговорил:
   - Капитан, с моими спутниками я познакомился на Цейлоне, и, судя по всему, они ждали именно меня. Как я там оказался - к делу не относится. Но на тот момент на острове я столкнулся с определенными трудностями. Эта троица словно знала все мои проблемы, и предложила свою помощь. Мне необходимо было попасть в северную Америку. Плыть через Атлантический океан я не мог, поэтому был выбран маршрут через Индийский и Тихий океаны. Все расходы мои спутники взяли на себя, хотя я не настаивал, так как деньги у меня были.
   Странные конечно ребята: говорят мало, полно непонятных устройств, да еще эти ящики с неизвестным содержимым. Во время морских переходов, один из спутников постоянно находился со мной, а два других безвылазно сидели в каютах. Периодически они менялись, но кто из них кто, я так толком и не запомнил. За всё время путешествия с ними, мне так и не удалось понять, к какой нации они принадлежат. Пару раз они предотвратили покушения на меня. Но это были мои враги, о которых я знал. А из их редких фраз я понял, что есть ещё кто-то, за кем они охотятся. И меня они использовали в качестве наживки. Но это лишь мое предположение. Безопасность они мне гарантировали. И пока неплохо с этим справлялись.
   Вот так, меняя один корабль на другой, мы добрались до Сайпана, где встретились с вами, капитан.
   Барон замолчал.
   - Что было в ящиках?
   - Три ящика были их, но что внутри, я не знаю, они никогда при мне их не открывали. А в последнем... - барон замялся, но все же продолжил. - В последнем был действующий образец пулемета, аналогов которому пока нет. Скажем так, я... я "одолжил" его у российских оружейников, и вез показать коллегам в Штаты.
   Барон умолк, ожидая вопросов. Но никто не нарушал тишину.
   Вдруг позади, там, где остался "Вандерер", темноту ночи прорезала ослепительная вспышка, сжавшаяся в тонкий, синий луч, устремленный ввысь. Озарив море сияющей бледностью, луч сжался в тонкую линию. Внезапно луч начал увеличиваться в размерах, а затем резко схлопнулся. И сразу же раздался ужасный взрыв, превративший ночь в день.
   Набежавшая взрывная волна резко качнула шлюпку, так, что она чуть не опрокинулась.
   Когда в глазах перестали бегать красные круги, капитан огляделся по сторонам, а затем поднял голову к звездам. Они были другими. Все известные созвездия исчезли, ночное небо было абсолютно незнакомое.
   Тихий шёпот Штойке разорвал тягостное молчание:
   - Мать моя, где мы?
   ***
   *Кап - люк с задвигающейся крышкой
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"