По утрам я злой и несчастный. В глубине души. Посторонний наблюдатель увидел бы заспанного сорокалетнего мужчину с равнодушным взглядом. Впрочем, никаких посторонних наблюдателей в моей обшарпанной квартирке давно уже нет. И слава Богу. Того, кто смотрит из зеркала, более чем достаточно.
Однажды я попытался описать свою внешность - и у меня не получилось, вышло нечто, схожее с объявлением о розыске преступника: 'волосы тёмно-русые, прямые, с проседью, глаза серо-голубые, рост выше среднего, небольшой шрам под левой бровью'.
Вы когда-нибудь пробовали в нескольких словах, не сбиваясь на штампы и клише, написать свой истинный автопортрет? Трудно? Я знаю, почему...
Но сейчас некогда об этом. Пора бежать на работу.
Понедельник, без четверти восемь утра. Раздираемый зевотой, топаю к фургончику с огромной, малинового цвета надписью: "Рекламные услуги Зигера". Мой напарник, Рихард, уже ждет в машине. Сажусь за руль, буркнув "халлё".
- Дождь вместо снега весь январь, и что за гадость, какая гадость, эта ваша германская зима... - бормочу я, поклацивая зубами от холода.
Рихард осовело смотрит в никуда. Он привык, что иногда я начинаю говорить на непонятном ему языке.
День начался, пора переходить на немецкий. Завожу мотор.
- Что сегодня за работа? - зевая, спросил Рихард.
- Дерьмо-о-о, - заразившись зевком, протянул я.
- Она у нас всегда такая...
- Сегодня особенно - обклеиваем навозную цистерну в коровнике, граф.
Рихард вздохнул.
"Нормальный немец сейчас бы сказал - "шайзе, шайзе". Вот что значит белая кость..." - подумал я и покосился на Рихарда.
Он напоминал грустную ворону - большой клювообразный нос, скошенный лоб с зачёсанными назад тёмными волосами, слегка навыкате круглые глаза. Полное его имя - Рихард фон Харенкирхен, но настоящей "белой костью" он, собственно, никогда не был: предки-аристократы давно разорились, став обычными немецкими бюргерами. Рихарду тоже перевалило за сорок; он был хроническим неудачником и неумехой. Руки-крюки. Немцы про таких говорят: у него две левые руки. В отличие от меня, Рихард женат, и даже счастливо. По крайней мере, так считает. Говорит, что его Бригитта - сущий ангел.
B молочно-сиреневом свете утренних сумерек медленно проступал северо-вестфальский сельский ландшафт - плоский и однообразный, коричнево-серый в зимнее время.
- Ты в порядке, граф? - спросил я. Мы уже полчаса ехали молча.
Рихард откликнулся не сразу.
- Я думаю...
- Как заработать много денег? Опять?
- Киил... - начал Рихард.
Я давно смирился с тем, что он не мог правильно произнести моё имя. Пусть будет "Киил".
- Вот размышляю, стоит ли начать одно дело... - Рихард говорил медленно, растягивая слова. - Мне кажется, можно хорошо заработать...
Вместо ответа я включил СД-плеер. Фредди Меркьюри пел "The great pretender".
- Больше всего опасаюсь, что это будет вредно, - продолжал Рихард. Казалось, он разговаривает сам с собой. - Киил, извини за настырность, но я хотел попросить тебя...
- Приехали, - сказал я, припарковывая фургон возле коровника. - Давай сначала работу начнём, потом расскажешь.
Работа предстояла ещё дерьмовее, чем ожидалось. Такое редко выпадает. Обычно мы обклеивали всякой рекламной чепухой грузовые фуры или легковые машины, а сегодня была цистерна для удобрений. Судя по зловонию, удобряли тут как в добрые старые времена - тем, что из под скотинки.
- Я цистерну помыл, очень тщательно помыл! - сказал краснощёкий толстый фермер, герр Брюкман, и удалился. Мы остались вдвоём в просторном сарае - мрачном, несмотря на горящие лампы.
Рихард приоткрыл дверь, тщетно надеясь впустить струю свежего воздуха. Я сразу принялся за дело - начал приклеивать огромные оранжевые буквы на одну сторону цистерны. Брезгливо сморщившись, Рихард взялся за другую. Работали в тишине, если не считать шелест дождя и подвывание ветра. Плёнка с буквами плохо приклеивалась к шероховатой поверхности. Я цедил сквозь зубы ругательства. По-русски.
Хотелось поскорее закончить работу и смотаться подальше отсюда, в свою маленькую квартирку на последнем этаже. Принять душ, поесть, достать из холодильника бутылку пива...
Вчера я пытался выбрать одно-два фото, чтобы послать матери, но всякий раз представлял, что она опять скажет: "Пасмурно смотришь, сын. Зачем тебя туда понесло, в неметчину?". Прошлым летом я ездил в Москву, на две недели, показавшиеся бесконечными из-за попрёков и жалоб мамы. Иногда пытался улыбнуться, но получалась идиотская гримаса. Зачем я вообще пытался изображать эмоции? Уже давно привык жить без них. Всё в порядке...
К полудню захотелось перекусить. Поверьте, есть нечто сюрреалистическое в ощущении голода, когда сидишь в сарае с навозом. Потягиваясь, я поплёлся за цистерну, взглянуть на Рихарда. Что-то он там совсем затих. Тормоз проклятый. Размазня.
Рихард сидел на складной табуретке и пытался залепить пластырем кончик среднего пальца.
- Опять порезался? Чем? И как ты только умудряешься... - начал ворчать я, разглядывая цистерну. - Ну вот, криво приклеил!
- Где?
- Да здесь, строчку "Свежие яйца от счастливых кур".
Рихард отошёл на несколько шагов от цистерны и уставился в наклеенные им буквы. Я попробовал выправить строку.
- Осторожно, там колючка торчит! - воскликнул Рихард. - Я о неё палец до крови поцарапал! Что ты сказал?
- Ничего. - Я напоролся указательным пальцем на маленький и очень острый шип. Из пальца закапала кровь.
- Ох! - всплеснул руками Рихард. - Говорил же! Давай, помажу мазью и заклею пластырем.
Чертыхаясь, я только отмахнулся и зашагал к выходу. Рихард потащился вслед. Забравшись в машину, мы достали бутерброды, термосы и приступили к трапезе. Несколько минут молча жевали, потом Рихард тихо и вкрадчиво заговорил:
- Киил, так я дорасскажу...
- Давай, - рявкнул я. - Ты собираешься заработать кучу денег.
Рихарда явно задел мой презрительный тон, но он с невозмутимым видом продолжил:
- Как ты думаешь, людям нравится смеяться? По-настоящему?
- Ну, наверное, нравится. - Я пожал плечами. - Что значит по-настоящему? Не понял.
- Как дети, например. Или как счастливые люди смеются, то есть искренне... А плакать нравится людям?
Я не ответил. Рихард, вздохнув, произнёс:
- Есть так называемые "очищающие слёзы", после которых становится легко на душе...
- Есть. Зачем ты мне всё это говоришь? Поплакать, что ли, хочешь? Понятно, граф, тебе скоро снова около навозных куч сидеть... - процедил я без тени улыбки. - Не обижайся, шучу!
Рихард обиделся. Он часто находил мои шутки нетактичными, но ни разу не сказал об этом. Только замолкал и отстранённо смотрел перед собой.
- Ну, так что? - спросил я, как мне казалось, добродушным тоном.
Помедлив, Рихард достал из своего рюкзачка обитую чёрным бархатом плоскую коробку, размером с книжку. Осторожно приоткрыл - два маленьких хрустальных графинчика покоились в атласных углублениях. Рихард поддел пальцем и приподнял за тонкое горлышко один их графинчиков. Он был наполнен полупрозрачной розовой жидкостью.
- Вот, смотри, тут сироп, он действует так, что проглотив несколько капель, человек станет смеяться. А в другом графинчике - зелёный сироп, от него люди начнут плакать.
- Наркотики, что ли?
- Боже упаси! - воскликнул Рихард и вытащил из рюкзака аккуратно сложенную бумажку, развернул и протянул мне. - Вот тут всё написано: при правильном приёме никаких побочных эффектов или привыкания. Действие продолжается пять-десять минут...
Я презрительно отмахнулся от бумаги:
- Ты уже забыл, как продавал таблетки, чтобы похудеть? Много тогда заработал?
- Тогда был другой случай! Большая конкуренция! А это совсем новый препарат, есть только у меня... Ну, ещё у двух-трёх распространителей, не больше.
Я выхватил из рук Рихарда бумагу и попытался читать, но в слабом свете пасмурного дня не смог разглядеть слишком мелкий шрифт. Взял графинчик, открыл хрустальную пробку, понюхал. Слабый мятный запах.
- Киил, я хочу попробовать действие сиропа на себе. Чтобы знать, что продаю, и как это действует, ведь покупателям надо объяснить, - сказал Рихард, и, вздохнув, добавил:
- А ты понаблюдай за мной, вдруг что-нибудь...
- Уважаю, граф, - иронично скривив губы, сказал я. - И когда у нас испытание?
- Ну, можно сейчас, герр доктор, - произнёс Рихард. Иногда он пытался отомстить за "графа", напоминая про мою несостоявшуюся научную карьеру.
Я вышел из машины, огляделся - лишь несколько мокрых ворон расхаживали по двору перед коровником, и спросил:
- Смеяться собираешься или плакать?
- Смеяться, - ответил Рихард. - Три капли надо принять...
Я краем глаза наблюдал, как он неуклюже капал из графинчика в ложку свой сироп, но помогать ему не стал. Постоял с минуту и вернулся в кабину. Рихард сидел напыжившись, и ждал, когда подействует снадобье.
- Уже десять минут прошло. - Я первым нарушил молчание. - И что, весело?
Наклонив голову, я внимательно посмотрел на Рихарда: обычная задумчиво-грустная мина. Я усмехнулся:
- Обманули тебя, граф! Помнишь - тогда тоже никто от таблеток не похудел, все требовали деньги назад вернуть.
Это было правдой: недавняя попытка Рихарда разбогатеть на "новейшем средстве для снижения веса" лопнула из-за того, что таблетки не действовали.
- Пожалуй, ты прав, - разочарованно протянул Рихард. - Меня в очередной раз надули, как дурака. Ну почему именно меня? Почему? Знаешь легенду про царя Мидаса?
- Это какой-то древний царь... Кажется, он был проклят, и всё, чего он касался, превращалось в золото. Причём тут Мидас?
- Притом, что я - Мидас наоборот, - растянув рот в презрительной улыбке, сказал Рихард. - Всё, к чему прикасаюсь, превращается в дерьмо... Другие зарабатывают деньги, а стоит мне что-нибудь начать... Скажи, Киил, ну почему я такой невезучий? Тоже проклят, да?
Я похлопал Рихарда по плечу:
- Ладно тебе, не расстраивайся... Слушай, а может это только на тебя сиропчик не действует? Дай-ка мне попробовать! Чтобы смеяться - розовый?
Я схватил бархатную коробочку и достал из неё графинчик, открыл пробку и, накапав на ладонь три розовые капли, слизнул их. Они были сладковатые на вкус.
- Подожди! - прошептал Рихард. - Разве не зелёный, чтобы смеяться?
- Розовый! Я ещё сразу подумал - зелёная тоска, значит плакать, а розовые весёленький цвет, значит смеяться. А ты какой принял? Зелёный?
Рихард, помолчав, тихо произнёс:
- Да всё равно не действует...
Мы просидели в молчании минут семь, и я совершенно ничего не почувствовал.
- Не действует... Ни смеяться, ни плакать от твоего сиропчика не хочется. Обманули тебя опять, граф. Пошли дальше работать, - сказал я и вылез из кабины.
Краснощёкий толстый фермер, явно в дурном расположении духа, стоял возле цистерны.
- Так дело не пойдёт! - заорал он, увидев нас. - Плохая работа! Криво-косо приклеено, да ещё испачкано! Всё переделать! И поскорее. Мне завтра цистерну навозом заполнять!
- Я переделаю, - кротко сказал Рихард. - Хотя мне это и нелегко, я поранился. Не надо так кричать... Зачем вы так грубо...
- У вас цистерна, как ёж, с колючками, - добавил я. - И я поранился.
- Ах! Колючки какие-то выдумываете! Да просто работать не умеете! - возмутился фермер.
- Покажи ему палец, который ты расцарапал, - сказал я Рихарду. - До крови, между прочим...
Рихард не ответил, неподвижно созерцая надпись "Свежие яйца от счастливых кур".
- Ах! - начал было фермер, но вдруг осёкся, увидев лицо Рихарда, глаза которого вдруг наполнились слезами, подбородок дёргался, рот кривился. На остром кончике клювовидного носа висела огромная капля. Судорожно вздохнув, Рихард закрыл глаза. Два ручейка побежали по его щекам.
- Боже милостивый! - растерянно пробормотал фермер, вопросительно и с испугом посмотрев на меня. - Что это с ним?
- У него палец болит... Рихард, правда ведь? - с дурацкой ухмылкой произнёс я.
Рихард мелко закивал, всхлипнул и поднял вверх обмотанный пластырем средний палец, остальные сжав в кулак. Фермер брезгливо посмотрел на палец и, указывая на меня, пробормотал:
- Пусть тогда он доделает! Он ведь здоровый? Вы посидите в сторонке, он доделает!
Рихард закрыл лицо руками, бормоча сквозь всхлипывания что-то невнятное.
- Он доделает, доделает! - продолжал повторять фермер. Похлопав по плечу Рихарда, он начал пятиться к выходу, но, взглянув на меня, остановился в недоумении и спросил: - Вас тошнит, что ли?
Лучше бы меня тошнило... Тот, кому доводилось сдерживать приступ смеха, знает, какое это ужасное мучение. Я плотно закрыл ладонью рот и ссутулился. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас рассмеяться, я пытался сдержать себя, но смех победил... Внезапно, издав похожий на хрюканье звук, я присел на корточки и весь затрясся, как в припадке. Потом, вздохнув, громко расхохотался.
Герр Брюкман остолбенело стоял между нами, переводя взгляд с одного на другого.
- О-о-о! - простонал Рихард и попытался что-то сказать, но получались лишь невнятные булькающие звуки. Я, на пару секунд было затихший, прыснул от смеха. Не пытаясь более сдержаться, я заливисто хохотал, раскачиваясь и пританцовывая...
Несколько минут спустя мы внезапно успокоились. Изможденные, собрали инструменты и поплелись к машине. Из окна фермерского дома было слышно, как герр Брюкман громко разговаривает по телефону и грозится подать в суд на фирму "Рекламные услуги Зигера".
Как только мы отъехали, Рихард, громко вздохнув, страстно заговорил:
- Ох, нас теперь уволят! Выкинут с позором, и правильно сделают! Мы даже не извинились перед герром Брюкманом!
Я представил выпученные от негодования глаза фермера и снова засмеялся, но на этот раз как-то фальшиво, будто меня щекотали.
- Киил, я не буду продавать это ужасное зелье, - заявил Рихард с несвойственной ему страстностью. - Это аморально! Противоестественно! Эмоции должны рождаться чувствами, а не химикалиями. Это... это грешно. О, как мне стыдно! Останови машину, вон там, у моста, я выброшу в реку эти мерзкие графинчики! Зачем я только принял эту гадость!
Мы проехали мост через бурый Рейн. Дождь перестал, сквозь пелену облаков проглядывало матовое солнце.
- А если кто-то отравится, или умрет? - продолжал причитать Рихард.
- Даже так? - удивился я. - Это значит, что от твоего сиропчика можно помереть... от смеха?
Рихард выпятил нижнюю губу и отвернулся.
- Ну, если какой-нибудь идиот проглотит капель тридцать зараз, то... возможен и летальный исход, - пробормотал он и сник.
До конца рабочего дня оставалось еще два часа. Мы уже подъезжали к зданию нашей фирмы, но вдруг Рихард заявил, что должен сначала зайти домой - помыться и сменить одежду. Он не мог-де предстать перед шефом в помятом и дурнопахнущем виде. У меня был с собой пакет со сменой белья и чистой одежды - при такой дерьмовой работе частенько приходилось переодеваться - так что я и сам был не прочь облачиться в свежее, а заодно оттянуть встречу с неврастеничным герром Зигером.
Нас встретила сладкоголосая Бригитта фон Харенкирхен. Услышав впервые её медовый голосок по телефону, я представил хрупкую девушку с шелковыми кудряшками и фарфоровым личиком. В действительности Бригитта оказалась приземистой обрюзглой бабой с грушевидным торсом, круглым припухлым лицом, обрамлённом жёсткой курчавой шевелюрой.
- Что-то случилось, моё сокровище? - елейным голоском пропела Бригитта. - Почему так рано?
Рихард вяло улыбнулся, поцеловав супругу в щечку.
- Ох, у меня неприятности, но ты не волнуйся, моё сокровище, я расскажу тебе, милая, только сначала переоденусь и помоюсь.
- Хорошо, дорогой, я сварю кофе, пока ты в ванной, - залопотала Бригитта. - Есть пирог с малиной, ты любишь такой, не правда ли, моё сокровище?
- Да, моё сокровище, - прошептал Рихард и удалился.
Мне было любезно предложено сесть за стол, на котором сразу же появился круглый пирог с малиной. К счастью, Бригитта ушла на кухню, варить кофе. Разговаривать с ней - сущее мучение. Хотя со мной она и не употребляла жутких "моё сокровище" и "дорогой", но её слащавая, настырно-любезная интонация была до скрежета в зубах противной. Странно, но Рихарду нравилось это сюсюканье, он сам разговаривал с женой таким же фальшиво-ласковым тоном.
Я начал разрезать малиновый пирог на куски, и тут мне в голову пришла шальная мысль. А что, если заставить их посмеяться? Пусть хотя бы раз вместо того, чтобы бубнить потерявшие смысл, затертые слова, они просто от души повеселятся вместе?
Из кухни доносилось бряцанье посуды. Я метнулся в прихожую, где на полу стоял рюкзачок Рихарда, и достал бархатную коробочку. Вытащил оба графинчика из атласных углублений. Прислушиваясь, не возвращается ли Бригитта, слегка подрагивающей рукой я накапал на три куска малинового пирога по несколько розовых капель. На алой поверхности пирога сиропчик был почти не заметен, но на всякий случай легонько размазал капли кончиком ножа. Я успел спрятать оба графинчика во внутренний карман куртки за мгновение до появления Бригитты с кофейником в руках.
- Позвольте за вами поухаживать, фрау фон Харенкирхен, -воскликнул я и положил на её тарелку кусок пирога, тот, что с сиропчиком. Потом, пока я не забыл, куда накапал зелья, положил и себе ломтик, разумеется, не "отравленный". Появился свежепомытый Рихард, которому я шлепнул на тарелку самый большой кусок - с сиропчиком.
Я и Бригитта сразу же принялись за еду, печальный Рихард лишь вяло ковырял уголок пирога. Ему явно не хотелось рассказывать жене о нелепом происшествии.
- Как вкусно! - бодро сказал я. - Небось, сами пекли? Можно рецептик, я маме пошлю?
Мне было наплевать на рецептик, просто хотелось потянуть время. Скорее бы начал действовать сиропчик. Я знал, что женщины любят во всех подробностях рассказывать про свои кулинарные деяния. Пока Бригитта говорила, я сидел и злорадно думал: я знаю, что сейчас произойдет. А они не знают.
Я почувствовал себя кукловодом, намотавшим на пальцы ниточки и приготовившимся смотреть, как запляшут его куклы. Вот сейчас Рихард скажет, что его теперь выпрут с работы за совершенно идиотский поступок, в котором виноват он сам. Бригитта заохает, закудахчет "моё сокровище". И зальётся смехом. Скорее всего, к тому времени, подействует сиропчик... Рихард ответит ей хохотом, и они будут неудержимо смеяться и смеяться... Из глаз брызнут слёзы - от смеха, а потом, изможденные, они обнимутся, и, отдышавшись, увидят себя будто в первый раз. Те, кому посчастливилось смеяться вместе, становятся ближе друг другу... А может быть, смех сближает даже сильнее, чем секс?
Я довольно улыбнулся, и, прервав на полуслове рассказ Бригитты о малиновом пироге, спросил разрешения воспользоваться душем. Мне разрешили и я, захватив пакет с бельём, пошел в ванную комнату.
Мылся я долго, потом неспешно одевался. С замиранием сердца вернулся в столовую. За столом никого не было. Из соседней комнаты - это была спальня - доносились голоса Рихарда и Бригитты, причем говорили они одновременно и довольно громко. Вдруг дверь распахнулась, и Рихард пронёсся мимо меня в ванную, раздался плеск воды, почти сразу он выбежал с полотенцем в руках и скрылся в спальне. Я последовал за ним, но он захлопнул у меня перед носом дверь. В недоумении я постучался, потом приоткрыл дверь.
Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Грушевидная Бригитта восседала на двуспальной кровати, шёлковое покрывало было смято. Одной рукой она прижимала к щеке мокрое полотенце, другой рукой, сжатой в кулак, размахивала в воздухе. Рихард стоял рядом - лицо пошло красными пятнами, глаза злобно сощурены. Они кричали друг на друга.
- ...каким же надо быть идиотом...
- ...дура безмозглая, смеяться она еще будет...
- ...псих... сразу руки распускает...
- ...да ты кого угодно доведёшь...
- ...изгадил мою жизнь...
- ...курица ощипанная...
- ...свинья ты вонючая...
Тут Бригитта увидела меня и сразу замолчала, умолк и Рихард. Я заметил у него на щеке три кровоточащих царапины. Бригитта отняла полотенце от мокрого лица. Под её припухшим глазом наливался синяк.
- Ох, синяк всё же есть! - скроив скорбную мину, сказал Рихард. - Прости, моё сокровище, не хотел...
Бригитта поджала губы и встала с кровати.
- Может, доедим пирог? - спросила она.
Мы вернулись в столовую. И тут я увидел, что на тарелке Рихарда кусок малинового пирога остался почти не тронутым. Зато Бригитта умяла свой без остатка.
- Спасибо, я больше не хочу! Сыт уже! Можно остатки домой забрать? Очень вкусно! - Не дожидаясь, что мне разрешат, я схватил тарелку с пирогом. Поспешно распрощавшись, выскочил из дома.
Доехав до моста через Рейн, я припарковал фургончик на обочине. Вышел на середину моста и скинул вниз - вместе с тарелкой - остатки малинового пирога. Потом достал из внутреннего кармана куртки графинчики, и, размахнувшись, бросил их в реку. Блеснув хрустальными гранями на закатном солнце, они скрылись в мутной воде.
Через несколько минут я уже входил в здание фирмы. До конца рабочего дня оставалось по крайней мере четверть часа, я мог ещё успеть получить расчёт в бухгалтерии. Хорошо бы избежать встречи с шефом. Небось, орать начнет. Ну и пусть.
- Эй, Кирилл! Зайди-ка на минутку! - услышал я мелодичный голос Сибиллы, нашей бухгалтерши.
В маленьком кабинете с голубыми занавесками пахнет ванилью и кофе. Сибилла, борясь с улыбкой, исподлобья смотрела на меня.
- Тут ваш клиент звонил... Фермер... Он больной, что ли?
Я скроил удивленную мину.
- Он какой-то... неадекватный, - продолжала Сибилла. - Говорит, Рихард истерику устроил...
- Чушь! Там такая вонь стоит, в этом сарае с навозом! У Рихарда глаза слезиться начали...
- А ты зачем смеялся?
- Я не смеялся. Улыбнулся, чтобы Рихарду настроение поднять.
- Так я и думала, - кивнула Сибилла. - Я же вас с Рихардом давно знаю. А то, что фермер наговорил - не верю, он чокнутый просто. Кстати, шеф ничего не знает.
- Значит, завтра опять в коровник... А знаешь, какие мы надписи приклеиваем? "Свежие яйца от счастливых кур".
Сибилла засмеялась. Хорошо засмеялась, не фальшиво, не деланно. Вздернутый носик сморщился, глаза стали как у китаянки и так чудно заискрились, заблестели.
- Кажется, я понял, что такое смех, - сказал я. - Это когда Бог трясет тебя за плечи, чтобы показать - мир вокруг прекрасен и удивителен.
- Ох, ну ты и сказанул, - ответила Сибилла и посмотрела на меня немного отчуждённо. - Бог-то тут причём? Смех- это физиологическая реакция.
Я пожал плечами. Жаль, что я начал с ней делиться своими соображениями. Лучше бы промолчал.
- Пока, Сибилла! - сказал я и отправился домой.
Отпирая дверь моей квартиры, я подумал: сейчас, наконец, отвечу на письмо матери. Она просила фото. В прихожей темно - лампочка перегорела с незапамятных времен. Споткнувшись о треснувший линолеум, я прошел на кухню, достал из холодильника бутылку "Edinger". Вместо того, чтобы открыть пиво, я стал суетливо наводить порядок - выбросил засохший сыр, переставил грязные чашки со стола в мойку, задёрнул серые от пыли занавески, приоткрыл окно. Я никак не мог заставить себя сесть за компьютер, чтобы написать письмо. В голове, назойливо повторяясь, звучала квиновская строчка:
Oh-oh, yes,
I'm the great pretender...
Фото для матери. Надо, наконец, избавиться от обещания. Сделаю "селфи", как получится, так и получится. Я полез во внутренний карман куртки, достать мобильник.
Не может быть! Я же выбросил его в Рейн. Стоя на середине моста, видел, как он скрылся в мутной воде, блеснув хрустальным боком в свете заходящего солнца.
Я извлек из кармана графинчик и поставил его на стол. Казалось, что розовая жидкость слегка светилась. Меркьюри внутри меня все пел и пел о том, что он большой притворщик.
И вдруг я понял, что судьба предоставила мне замечательную возможность заменить, наконец-то, вопросительный знак в моей жизни на точку. Всё очень просто. Это будет замечательная точка. Уйти смеясь...
После двадцать пятой капли я сбился, и потом просто вылил столько сиропа, сколько поместилось в ладони, сложенной чашечкой. В розовой лужице было, по крайней мере, капель пятьдесят. Должно хватить.
Втянув губами сиропчик, я облизнул ладонь и запил водой из-под крана. Вкус был неприятный, напоминающий растворённую резину, сдобренную мятой и анисом.
Ноутбук грузился целую вечность. Мне всегда было трудно писать матери. Если бы я излагал то, что крутится сейчас в голове, то напечатал бы что-то вроде - "Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины...". Нет, так я никогда и никому не писал. И уже не напишу. Но что-то надо было сейчас отослать, и пальцы словно сами набрали текст:
"Мам, привет! У меня всё нормально, здоров, работаю. Надеюсь, у вас там всё в порядке. Посылаю фото - как заказывали, с улыбкой. Пока!"
Мобильник нашёлся в боковом кармане курточки. Я приготовил кабель, потом пошёл в ванную и причесался перед зеркалом. Подумал даже - не побриться ли, но тут начал действовать сироп. Губы начали растягиваться в улыбке, и через пару секунд я рассмеялся.
И понял, что не смогу перестать смеяться. Никогда.
Торопясь, я сделал с десяток "селфи". Шатаясь, как пьяный, вернулся в кухню. Всё-таки сумел подключить кабель, хотя приступы смеха уже стали походить на конвульсии. Выбрал одно фото - с широчайшей улыбкой на физиономии. Прикрепил к письму для матери, и, промахнувшись несколько раз курсором, отослал...
Откинувшись назад я продолжал хохотать. От смеха выступили слёзы, всё вокруг сделалось зыбким, медленно погружаясь в темноту.
Нераскупоренная бутылка "Edinger" на кухонном столе растворялась во мраке.
Вдруг я ощутил, что кто-то невидимый трясёт меня за плечи и кричит: "Посмотри, как прекрасна жизнь!".
А потом я стал очень лёгким, почти невесомым. Меня обволакивала еле слышная прекрасная музыка. Кажется, это был менуэт. Медленно, как в театре перед антрактом, тьма сменялась зыбким и туманным светом. Из тумана появились глаза, они были узкие, как у китаянки. Я узнал - это Сибиллины глаза. Она смеялась. А вот - тёмные, слегка навыкате печальные очи Рихарда, рядом - поросячьи глазки Бригитты.
- Смотрите, он проснулся! - произнёс женский голос.
Я лежал на кровати, весь в белых простынях и всё вокруг было ослепительным, светлым и солнечным. Рядом стояли Сибилла, Рихард и Бригитта. Все уставились на меня, будто видели в первый раз.
- Осторожно, не дергай рукой! - воскликнул Рихард. Я вдруг заметил, что лежу под капельницей.
- Я в больнице? - Зачем-то спросил я, хотя и так было понятно.
- В больнице! - хором ответили мои посетители. А Рихард добавил:
- В психиатрической.
- Доктор сказал, тебя скоро отпустят! - сказала Сибилла.
- Хорошо, что ты дверь не запер, а то бы... - буравя меня взглядом, изрекла Бригитта.
- Да! - поддержала её Сибилла. - Мне вчера показалось - с тобой что-то не так, и решила зайти, а ты лежал без сознания, и я...
- ...и ты начала трясти меня за плечи... - договорил я за неё.
Сибилла улыбнулась. Пожалуй, теперь можно поставить точку в этой смешной, как мне кажется, истории. Ах да, чуть не забыл сказать: если вы когда-нибудь пробовали в нескольких словах, не сбиваясь на штампы и клише, написать свой истинный автопортрет и у вас не получилось - не унывайте! Бывает. Иногда следует похандрить. Наверняка скоро найдётся тот, кто встряхнёт вас за плечи, и скажет - жизнь прекрасна и удивительна.
И будет прав...