|
|
Конкурс. Номинация "Финал" ( список для голосования)
1 Шауров Э.В. Отпетые ксенофилы, или концепции контрацепции 27k "Рассказ" Фантастика
2 Прудков В. Откровение Канта 31k "Рассказ" Проза
3 Терехов А.С. Черный георгин 33k Оценка:8.35*8 "Рассказ" Проза, Хоррор, Любовный роман
4 Маверик Д. Все больше плохих новостей 19k Оценка:9.00*3 "Рассказ" Проза
5 Макдауэлл А.К. Солнышко отведет беду 32k Оценка:7.90*35 "Рассказ" Мистика, Хоррор
6 Лобода А. Три желания капрала Хюпшмана 14k Оценка:9.77*10 "Рассказ" Проза, Фантастика
7 Тихонова Т.В. Барсучок 14k Оценка:7.85*5 "Рассказ" Фантастика, Постмодернизм
8 Найко Кнопка для обезьяны 31k Оценка:8.15*5 "Рассказ" Мистика
9 Аноним Ортогональные колебания 13k Оценка:6.45*10 "Рассказ" Эротика
10 Ровинский Б.Е. Запах пота 14k Оценка:9.42*6 "Рассказ" Проза
11 Кроатоан На краю ночи 21k Оценка:9.43*7 "Рассказ" Проза
12 Андрощук И.К. Аборигены библиотеки 18k Оценка:6.91*5 "Рассказ" Фантастика
13 Ермакова М.А. Время костров 25k Оценка:8.07*12 "Рассказ" Проза, Фантастика
14 Семендяев А.С. Дезертир 32k "Рассказ" Фэнтези
15 Сударева И. Миграция магической мелочи (Илларион-3) 20k Оценка:8.42*4 "Рассказ" Фэнтези, Юмор, Сказки
16 Политов З. Я еду 22k Оценка:9.30*8 "Рассказ" Проза
17 Шишкин Л. Искусство Требует Жертв 33k Оценка:8.32*6 "Рассказ" Приключения
18 Чваков Д. Жуки Господни 33k "Рассказ" Фантастика
19 Фэлсберг В.А. Фараонова забава 12k Оценка:6.21*35 "Рассказ" Фэнтези, Любовный роман
20 Крошка Ц. Окно навылет 18k Оценка:7.36*6 "Рассказ" Проза
21 Гарбакарай М. Волки и воры; пастухи и псы 33k Оценка:4.25*5 "Рассказ" Проза, Приключения
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Озеро было уютное, спрятанное в тайге от посторонних глаз. Правда, до него далековато, но Николаю Канту не привыкать. За два часа, только ему известными тропками, он добрался до места и, присев на бережку, закинул удочку. Над ним громадным куполом нависало серое небо. А выше - только Космос, откуда в далекие времена прибыли на Землю его сородичи. Нет, они не вторглись с мечом и огнем - тихо и без конфликтов поселились в северном полушарии на незанятом никем месте. Даже в памяти других народов, издревле заселявших Землю, сохранились истории, как с неба спустились инопланетяне с плоскими лицами. Да и сам Николай кое-что помнил. Его дедушка был необыкновенным человеком. Он читал мысли, понимал людей, говорящих на других языках, умел разговаривать со зверями, а один раз даже остановил на небе Луну. Она зависла и, сколько дедушке надо было, освещала посёлок. Разве это мог сделать простой человек?.. Однажды дедушка показал звезду, с которой прилетели предки. Но Коле тогда едва исполнилось три года, и очень жаль, что он не запомнил ее название. Что-то стало холодать. Кант открыл бутылку портвейна, глотнул пару раз, взбодрился и вслух выразил свое обычное желание-присказку: "Ловись рыбка только большая, а малая - расти". Тотчас поплавок ушел под воду. Николай умело подсек и вытащил крупного подъязка. Самодельным ножом разделал пойманую рыбу; из кармана куртки салатного цвета вытащил спичечную коробку с солью, круто посолил и съел. Ой, вкусно! И пусть доктор говорит, что так, сырой, есть нельзя, что в рыбе живут вредные червячки, которые питаются печенью. Ничего, ему можно! С ним ничего не случится. А если и умрет на этой планете, то перенесется в чудесную страну послесмертия и воссоединится со своими предками. Увидит родителей, которые рано ушли из жизни, а также своего дедушку, который запросто останавливал луну. Опять клюнуло. На этот раз поймалась зубастая щука. Она уже попадалась на крючок, но перекусывала леску. На этот раз леску он выбрал попрочнее. - Ага, попалась, - сказал Николай ей, предполагая, что она сможет ответить человеческим голосом. Но щука промолчала. Ай, неплохо ловится! Конечно, можно было рыбачить рядом с домом. Ведь прямо за огородом протекала широкая река, но рыба, выловленная в ней, отдавала нефтью. И ближние клюквенные болота ей залиты. Все-таки напрасно нефть извлекают из Земли. Понятно, что из нее делают бензин для автомобилей и моторных лодок, а попутным газом отапливают жилища. Но ведь передвигаться можно пешком или на собачьих упряжках. А печи топить дровами. Отчего же люди так не делают? Потому что лень-матушка. Да еще деньги. Нефть по трубам перекачивают в дальние страны и за это получают валюту. Не все, конечно - не те, которые работают здесь. Этим платят рублями. А трубы с завидной регулярностью лопаются именно тут. Вот он, Николай, не ленится. И дров наготовил, и хорошей рыбы много наловил. Ну, как много? Сколько надо! Чтобы самому питаться и кормить жену-домохозяйку. Сейчас, вспомнив вонючую рыбу из реки, Николай подумал: хорошо, если б люди отказались от нефти. Но как? Вопрос не простой. Он уже высказывал свои соображения некоторым. Слушать-то слушали, даже иногда кивали в знак согласия, однако продолжали жить по-старому. Бесполезно говорить. Да и дедушка не раз напоминал, что они, инопланетяне, по давно принятому у них закону, не должны вмешиваться в дела менее развитых цивилизаций. В пустом небе появилась большая механическая стрекоза. На тросу болтается буровая вышка. Николай засмотрелся на вертолет, пытаясь определить, кто за штурвалом. Он недавно заходил на площадку к вертолетчикам. Один из них, строгий - наверно, начальник - сказал, что нечего тут ошиваться. Но другой, его звали Сергеем, добродушно улыбнувшись, спросил: - Ты кто? - Я Кант. - На звезды часто смотришь? - Да, бывает, смотрю. - С тобой все ясно. Тебе, Иммануил, наверно, для полной гармонии червонец нужен? Он почему-то назвал другим именем. Наверно, спутал. Но червонец Николаю не был нужен; как раз он сдал много клюквы и в деньгах не нуждался. Однако ж червонец принял. Ведь приятно доброму человеку сделать приятное. На самом деле, на площадку он заходил из-за любопытства. Родился таким - любознательным, и всегда был им. Помнится, в школе учителка рассказывала про электричество. Но, видно, она сама толком не знала, что это такое. У него возникло к ней много вопросов. Так что же такое ток? И почему плюс стремится к минусу? А откуда берется напряженность поля? Вопросов были десятки, и не на один Майя Петровна толком не ответила, Она ограничилась стандартной формулировкой, что электричество - это направленный поток заряженных частиц. Больше того, Майя стала раздражаться, едва увидев, что он тянет вверх руку. И опыты у неё перестали получаться. Так, лейденская банка, которую она успешно демонстрировала много раз, вдруг перестала заряжаться. Он, глядя на ее напрасные усилия, хихикал. Конечно, зря. Она сильно рассердилась. - Кант, выйди вон из класса! Выставила и, когда он вышел, опыт у неё удался. В конце концов, Майя Петровна поставила ему двойку за четверть, и его вызвал на беседу директор школы. Но директор физику знал поверхностно, и разговора об электричестве у них не получилось. Он отослал Колю на обследование к школьному врачу Фрадкину. Тот выслушал мальчика, постучал молоточком по коленям, а потом велел раздеться. И Кант снял с себя все, оставшись в трусиках. - А ну, и трусики спусти, - велел доктор. Он с интересом помял яички. Николай Кант хоть и был правнук пришельцев, но эта штука, что у него висела между ног, по-человечески окрепла. Фрадкин велел одеться и сел писать отчет. Сам же Николай и отнес отчет директору. Тот прочитал и строго спросил: - Это что ж ты себе, Кант, позволяешь? - А что я себе позволяю? - А вот слушай, - сказал директор. - Полностью тебе не буду зачитывать, всё равно не поймешь, а зачитаю диагноз. И он зачитал: "Все эти симптомы дают основание полагать, что поведение Н. Канта по отношению к учительнице физики является ни чем иным, как видом сексуального домогательства к молодой женщине". Зачитав диагноз, директор попросил дневник и в нем написал, чтобы родители Николая явились на педсовет. Но родители Канта к тому времени были слабыми и больными. Дело в том, что они решили состязаться с белокурыми богатырями, добывавшими нефть, в потреблении сорокоградусной воды, а она инопланетянам противопоказана. Другое дело портвейн. Николай по сей день его употребляет без ущерба для здоровья. Хотя когда переберет, тоже болеет. Но он знает меру. Вот и сейчас хлебнет еще пару глотков для настроения. На педсовет Кант пришел сам. Однако его попросили выйти из учительской комнаты и коллегиально, но без его присутствия, исключили из школы. Собственно, с инициативой об исключении выступил директор, а все поддержали. Только учитель астрономии замолвил за Колю слово, похвалил за то, что любознательный. Так еще бы! Кант много раз у него пытался выяснить название звезды, откуда прилетели предки. Эдуард Константиныч внимательно выслушивал, но определенного ответа дать не мог. - Учтите, Коля, небосвод циклически меняется. Когда дедушка показывал вам звезду? В какое время суток? В какой сезон? Николай вспоминал, напрягая память. Наконец, получив вкупе все необходимые сведения, учитель велел придти к нему весной, в полночь. Они вышли на балкон. Вверху над ними распростерся купол неба, ясный и прозрачный, словно специально надраенный наждачкой для обозрения. - Ну, показывай, Коля. И Кант протянул руку в том направлении, куда вроде бы показывал дедушка. - Там находится созвездие Лебедя, - разъяснил учитель. - Его еще называют Северным Крестом. Вон, видишь, яркую звездочку? Это Денеб. До нее полторы тысячи световых лет. Коля вздохнул. Боже, как далеко его предки-путешественники оторвались от родных мест! А тогда, на педсовете, он понял, почему заступничество Эдуарда Константиныча не помогло. Едва вышел, как директор объявил: - Переходим ко второму вопросу. К сожалению, в следующем учебном году астрономия исключается из программы. Эдуард Константинович, вы уж заблаговременно побеспокойтесь о своем трудоустройстве. - А? Что вы сказали? - переспросил астроном. Он был глуховат. Но Коля-то все услышал, даже через прикрытую дверь. Нет, он тогда не сильно обиделся. Но все-таки было жаль, что не дали возможности доучиться и стать большим ученым. С юных лет Кант занялся рыбалкой, сбором орехов, брусники, клюквы. А на те вопросы, которые ставил перед учительницей, потом сам ответил. В частности, на фундаментальный вопрос о напряженности поля. Её создают серебряные струны верховного бога Нум-Турум, о котором так много рассказывал дедушка. А уж насчет заряженных частиц и совсем просто. Например, вовсе не обязательно, чтобы электрон носил отрицательный заряд. Подобным образом его зарядили помощники верховного бога, когда создавали нашу Вселенную. Они уселись кружком и стали бросать кости. Для электрона выпал минус, а Нум-Турум завизировал их выбор. Может, в каком-нибудь другом мире электрон положительный. Вот так, в первые дни создания, и появились носители электрического тока. А позже практичные земляне в лице Ома, Ампера и еще какого-то немца с трудно запоминающейся фамилией, приспособили их к своим нуждам. И без электричества теперь никак. Оно, конечно, не такая вредная вещь, как нефть, только кусается больно, если сунешь палец в щиток. Не даром же везде для таких любопытных, как он, пишут: "Не влезай - убьет". И вот только скверно то, что с помощью электричества добывают нефть. Свою систему мироздания Кант высказывал только один раз - аспиранту МГУ, приезжавшему в их края в командировку. Но тот не принял её. - Нет, Николай, вы ошибаетесь, - заявил он в дружеской беседе на болоте, где они собирали морошку. - Боги не любят играть в кости. - Почему вы так считаете? - недоумевая, спросил Кант. - Так утверждают многие авторитеты, - пожав плечами, ответил аспирант. Но Николай остался при своем мнении. Оно было удобно и подходило на все случаи жизни. Кант не сомневался, что точно так же, методом выбора или перебора, компания всемогущих богов устанавливала и другие законы Вселенной для всего сущего - от самых маленьких частиц до звезд на небе. А люди, развиваясь по спирали, познавали всё до тонкостей. Родился еще один немец, Иоганн Кеплер, который в виде формул предписал, как следует вести себя Солнцу, Земле, Марсу... И планеты, соблюдая открытые им законы, до сих пор послушно вращаются на небесной сфере. Но вот что до сих пор является неразгаданным: а как же дедушка смог остановить Луну вопреки Иоганну Кеплеру?.. Еще пара глотков портвейна и теплые воспоминания о дедушке помогли решить и этот вопрос. Николай припомнил, что дедушка иногда обращался с просьбами непосредственно к верховному богу. Он складывал руки шалашиком, поднимал голову и просил: "О, могущественный Нум-Турум, сделай так, чтобы мои дети перестали пить огненную воду". Случалось, родители после этого неделю ходили трезвыми. Точно таким же образом, наверно, дедушка попросил у Нум-Турума, чтобы Луна задержалась на одном месте... Тут у Николая прямо щекотка началась. Так и подмывало попросить о чем-нибудь у верховного бога Вселенной. Может, продублировать просьбу дедушки и остановить Луну?.. Да нет, если здраво рассудить, зачем её останавливать? Поди, Нум-Турум такую глупую просьбу и не выполнит. Да и Луны на небе не видно. Даже если остановишь, то не узнаешь. За озером, у размытой кромки горизонта, появился возвращающийся с задания вертолет. Ага, теперь без буровой вышки - освободился. А летал он, по всей видимости, на дальнее болото, куда Николай ходил собирать клюкву. Хорошая там клюква, развесистая. Наверно, последний сезон. На следующий год и оно окажется загаженным нефтью. "Иех!" - протяжно вздохнул Николай. Однако ж долго придется ждать, когда люди сами образумятся. Может, и века не хватит. Вряд ли доживешь до того прекрасного времени. Но ведь есть верховный бог Нум-Турум, в которого верил дедушка и другие, прилетевшие с далекой звезды. Если Нум-Турума вежливо попросить, чтобы вмешался, то он пойдет навстречу. Только надо правильно высказать просьбу... Вот было бы здорово, если б электрон стал никаким - ни положительным, ни отрицательным. Да, тогда электрический ток исчезнет; перестанут кланяться качалки, захлебнутся насосы; нефть останется в глубине земли, а с тем, что уже загрязнено, природа постепенно справится. Но не много ли он, Николай Кант, хочет? Не приведет ли исполнение его просьбы к непредсказуемым переменам в подлунном мире?.. Трудно ответить. Не хватает знаний. Эх, кабы его не выперли со школы, дали б доучиться! Ладно, надо на всяк случай, ограничить свои желания. Пущай электрон остается заряженным. Пожалуй, достаточно лишить его свободы. Тогда он не сможет участвовать в направленном движении - то есть создавать ток. На свободу самих людей Кант не имел права посягать - так учил дедушка. Николай это помнил. Но насчет электрона, этой чрезвычайно мелкой частицы, никаких указаний дедушка не давал. Просьба созрела; хорошая просьба, сознательная, взвешенная... Николай вытащил из кармана бутылку портвейна, еще пару раз хлебнул. Яростно заколошматила щука в садке. Кант посмотрел на электронные часы, которые навязали в пункте приема клюквы. На дисплее сменялись зеленые цифры, отмеряя минуты и секунды. Ровно семнадцать. Почти над головой, застрекотал вертолет, летящий на базу за следующей железякой... - Нум-Турум, - обратился Кант к верховному богу, сложив руки шалашиком, - прошу тебя не забавы ради, а пользы для... И дальше не вслух сказал, а про себя пожелал, чтобы верховный бог лишил электрона свободы. Зачем слова? Хорошую мысль Нум-Турум без слов поймет. В часах что-то пискнуло. Дисплей почернел! Щука замерла! И стало тихо-тихо. Может, само время остановилось, и началось безвременье?.. Николай задрал голову и увидел, что железная стрекоза бесшумным камнем падает в озеро. Но это совсем не входило в его намерения! А вдруг там Сережа? Хороший человек, подаривший ему червонец. - Нум-Турум! - вскричал Кант. - Верни электрону свободу! И, к счастью, электрон вновь стал свободным, а в цепях управления большой стрекозы опять появился ток. Лопасти вертолета бешено закрутились, он - едва не коснувшись воды - стал медленно подниматься в небо. И часы засветились, время бойко замаршировало вперед. Всё нормально, как и было. Только сердце у Николая бешено колотилось. Ай, какой он глупый человек! Неуч, невежда - ему ли повелевать законами природы?! Успокоился. Поймал еще несколько рыбин, сложил их в рюкзак и, полный впечатлений, засобирался домой. Пустую бутылку из-под вина поставил в ряд с другими. Пересчитал их: уже семнадцатый раз приходит он сюда на рыбалку, а озеро не оскудевает. Вот что значит, не добрались еще нефтяники. ...Ближе к городу лес поредел, обскубанные кедры тихо скрипели, будто жаловались на судьбу. Где-то здесь дедушка разговаривал со зверюшками. Маленький Коля был сам тому свидетель. Тогда тайга была гуще и всяких обитателей уйма. Сейчас ни зверей, ни птиц не видно. Однако, чу! Вон белка в ветвях кедра промелькнула. Наверное, самая последняя. Кант остановился. И по примеру дедушки решил с ней поговорить. Белка была мелкая, тощая с серым, облезлым мехом. Впрочем, а какой ей быть? Николай доподлинно знал, что в этом бору шишек давно не водится. - Ты, наверно, кушать хочешь? - спросил он. Белочка перестала прятаться, спустилась ниже и в знак согласия кивнула. - А орешков нет? Она кивком подтвердила и это. - Ладно, я в дальнем лесу наберу. Потерпи маленько, поделюсь с тобой. Зверюшка умоляюще сложила передние лапки. Ну вот, и поговорил. У него, как и у дедушки, получилось. Только надо не забыть выполнить обещание. Знакомой тропинкой Николай преодолел загаженное нефтью болото и вышел к Черной Скале. Вот еще одна загадка, мучавшая его. Откуда взялась здесь, среди болот и равнинных лесов, эта огромная каменюга, своей формой похожая на древний чум? На этот вопрос никто из учителей ему тоже не ответил. И Николай когда-то давно, когда его еще не выгнали из школы, предположил, что на этой самой призме прилетели на Землю его предки. Жаль, что такая догадка к нему в голову пришла уже после того как похоронили дедушку. И он не успел об этом его расспросить. Однако ж исследованиями Черной Скалы в свое время занимался. Он искал в ней люк, через который можно было попасть вовнутрь. Жаль, что не нашел. Наверно, вход был очень тщательно подогнан. Просветить бы рентгеновским аппаратом... Но где его возьмешь? Одно время Николай был знаком с местным миллионером (познакомился на рыбалке) и почти уговорил того заняться исследованиями Черной Скалы. Увы, и тут не успел. Миллионера посадили за неуплату каких-то налогов. Ну и теперь: разве пройдешь мимо! Коля свернул с дорожки, подошел к Черной Скале и к своему немалому изумлению услышал доносящие изнутри голоса. А когда обогнул призму, увидел открытое маленько окошко, типа иллюминатора. Зимой Николая подряжали работать на лыжной базе, и он в свободное время с удовольствием просматривал журналы, оставленные здесь молодыми людьми, и даже читал занимательные истории о пузырях времени, параллельных мирах, о порталах связи и прочих чрезвычайно интересных вещах. ?Так, может, Черная Скала тоже является порталом связи?? - заинтригованно подумал он. Услышал, как внутри звякнуло стеклом, и раздался приглушенный голос: - Ну, с приземленьицем! Николай заглянул в окошечко, увидел там двух необычных сильно волосатых существ - таких же, как он, потому что редко стригся и брился - и спросил, потея от волнения: - Вы из созвездия Лебедя, что ли? - Нет, мы из другой Галактики, - ответил ближний волосатик и захлопнул иллюминатор. Эх, жаль-то как! Не хотят с чужими общаться... Уже стемнело, когда Кант вышел к городу и зашагал по улице, с обеих сторон которой рвались в небо дома-башни. Ему-то дальше, он жил в старом поселке в бревенчатом домишке, и там его ждала жена-домохозяйка, которая, увы, тоже подсела на огненную воду. И если он-то портвейн, отнюдь не самый крепкий напиток, пил с умом, для определенной цели - ну, там согреться или для поднятия настроения, - то она уже забыла, для чего употребляла и глотала бесцельно. У них нет детей. И у двородного брата Чигилдая, живущего в дальнем поселке, нет. Может, они последние инопланетяне на Земле?.. От этой мысли становилось грустно. На пустующей детской площадке Кант заметил человека в такой же, как у него пятнисто-зеленой телогрейке. Тот сидел на игрушечном танке и останавливал прохожих. Подойдя поближе, Николай признал его. Это был Фрадкин, тот самый доктор, который написал нелестный отчет. Николай уже слышал, что впоследствии его уволили и даже лишили диплома. Теперь он выглядел жалко и выпрашивал у прохожих деньги на пропитание. Кант нащупал в кармане червонец, который ему подарил улыбчивый вертолетчик Сережа, и отдал Фрадкину. - Ты меня не помнишь? - спросил он. Нет, бывший доктор его не помнил. Ну, и ладно. Не обязательно. - А отчего тебя уволили? - и к бывшему доктору возник у него вопрос. Лучше б не спрашивал. Фрадкин стал подробно разъяснять. Оказывается, его обвинили в педофилии. На самом деле, он любил детей - непосредственно, всем сердцем, и до сих пор против всякого рода сексуальных домогательств. Да и вообще считает, что любовь вполне может обходиться без секса. Но, вот же, на его беду, проводилась кампания, и он попал под раздачу. А окончательно Фрадкина сломило то, что его невеста Майя Петровна, учительница физики, стала встречаться с учителем физкультуры, который занимался бодибилдингом и восточной борьбой без правил. - И куда мне против такого Кинг-Конга? - пожаловался Фрадкин. Николай тоже был щуплый и не любил гориллоподобных людей. Совсем недавно подобные громилы встретили его в переулке и выбили два передних зуба. А ведь он на их просьбу закурить вполне вежливо ответил, что не курит, потому что дедушка не велел. Николай выразил своё сочувствие Фрадкину и, дослушав того до конца, потопал дальше. На первом этаже одной из башен окно светилось. Тут жил бывший директор школы, недавно вышедший на пенсию по выслуге лет и состоянию здоровья. У него появилось много свободного времени, и Николай Кант, увидев директора праздношатающимся, пытался и его увлечь рыбалкой, а также походами за клюквой. На пенсии директор выглядел совсем не строгим, и Николай запросто звал его Ильичем. Но вот ни с рыбалкой, ни с какими другими промыслами ничего не вышло. Слаб стал директор, куда ему по болотам шастать. И с памятью его что-то стало. Он никак не мог идентифицировать нынешнего Николая с тем самым мальчиком, которого он выставил из школы. Да, впрочем, это и не являлось важным. Кант вовсе не был злопамятным и прощал всем и всё. "Угощу-ка я Ильича свежей рыбой", - подумал он и зашел к бывшему директору. Ильич от рыбы не отказался, и полез в карман пальто, чтобы рассчитаться. Кант первоначально не думал брать с него денег, но, вспомнив, что сейчас в карманах пусто, не отказался. Ведь при возвращении его начнет терзать жена-инопланетянка, требуя бутылку. Придется по дороге домой купить. В комнате у бывшего директора все включено. И телевизор, и компьютер. Только приглушен звук. - Ну, и какие новости на Большой Земле? - полюбопытствовал Кант. Ильич выложил все новости. По его словам мир продолжает сходить с ума. На Ближнем Востоке по-прежнему воюют. - Ясно, из-за нефти, - сделал вывод Николай и с сожалением подумал, что ему, все-таки придется вмешаться в дела людей, нарушив прежний принцип невмешательства. Но доколе можно терпеть?.. - А в Швейцарии опять ЧП, - продолжил бывший директор. - И чо там? - Произошел очередной сбой в работе адронного коллайдера. Что удивительно, у меня свет в то же самое время моргнул, а компьютер перезагрузился. - В семнадцать нуль-нуль? - уточнил Кант. - Да, около того, - Ильич сел за компьютер. - Садитесь рядом, Николай. Сейчас чай пойдем пить, но прежде хочу по Скайпу на связь с сыном выйти. Что-то он сегодня припозднился. Николай присел рядом и засмотрелся на экран монитора. - Знаю твоего Сережу, - сказал, разглядев маленькое фото. Вскоре сын Ильича вышел на связь. И Кант увидел на экране знакомое лицо вертолетчика, подарившего ему червонец, который он передарил Фрадкину, и услышал знакомый голос, убеждающий отца, что все идет нормально. "Как хорошо, что я вовремя спохватился и вернул свободу электрону!" - подумал Николай. Переговорив с сыном, хозяин обратился к гостю: - Я, как на вулкане, сижу. Мне кажется, что Сергей многое от меня скрывает. И так жалею, что он подался в авиацию. Они прошли на кухню, и директор включил электрочайник. - Сама природа взбунтовалась против людей, - продолжал он жаловаться. - Человек по-прежнему слаб и жалок, как и десять тысяч лет назад. А мир остается чужим и непознаваемым. Вы, Николай, наверно, знаете, что двадцать первого декабря этого года обещают конец света? - Нет, еще не слышал. А чо случится-то? - Наиболее популярна версия, что орбита Земли пересечется с неизвестным небесным телом из черной дыры. Бред, скажете вы? Поначалу и я отмахивался. Но сейчас нутром чувствую: что-то действительно должно произойти. Совсем горестно заговорил бывший директор. Пожаловался, что к вечеру, после переговоров с сыном, у него "Паркинсон", и попросил гостя, чтобы наливал чай сам. Кант налил и себе, и хозяину, ему не трудно. И все же, когда пили, директор не удержал чашку, она упала и разбилась на мелкие кусочки. - Ну вот, - директор совсем раскис. - Всё к одному. Отвечая на вопросы гостя, он рассказал о пророчествах племени майя, о других исчезнувших цивилизациях. - В конце концов, мы не первые, - заключил со вздохом. - Нашей цивилизации уже две тысячи лет от эрха. - А чо такое от эрха? - опять спросил Николай. - От рождества Христова, - охотно расшифровал директор. - У вас, Николай, своя религия, языческая. Ну, да все они схожи. Чем, спрашиваете? Отвечу цитатой. Если вы веруете, то можете попросить гору Арарат: ?Перейди отсюда сюда?, - и она по первому вашему слову перейдет. Так сказал Матфей. Правда, другой пророк, устами своего неприятного героя, осмелился иронизировать над этим. Даже, говорит, с места не сдвинется, сколько б вы не кричали. Кант с удовольствием пил чай, внимательно слушал неторопливую речь директора и задал ему еще много вопросов. Почти на все Ильич ответил. Только про адронный коллайдер толком не мог объяснить. - Не знаю, чего они там добиваются, - сказал он. - Эту самую черную дыру хотят создать, что ли?.. Я ведь историк по образованию, - оправдался он. - И приехал к вам по распределению тридцать лет назад. Вы, Николай, в старом поселке проживаете? - Да. - Когда я приехал, один ваш поселок и был. Город только-только начинали возводить. Помню, меня попросили прочесть лекцию "О проблеме шаманизма в отдельных районах Севера". Я читал её в летнем клубе со сцены, а народ сидел на скамейках под открытым небом. Быстро стемнело и на сцене по моей просьбе включили свет. Но внезапно погас, тогда это часто бывало. Хорошо, что в небе стояла полная луна. Я вполне видел лица слушателей. Между прочим, один из них, сидел на первой скамейке с ребенком в кухлянке... - Хэх! - выдохнул Кант. - Это был очень странный человек. Он, как и вы сейчас, задавал много вопросов, а когда я заторопился, чтобы закончить еще при луне и благополучно дойти по колдобинам до общежития, сказал, что можно не торопиться. Луна, мол, провисит над нами столько, сколько понадобится. - То был мой дедушка, - сказал Николай. - Вон даже как! - воскликнул Ильич. - И странное дело, луна как бы действительно застыла на одном месте. Я до сих пор не могу понять, что это было. Спрашивал у нашего математика. Он мне разъяснил, что в эллиптической траектории Луны есть такая точка, где производная второго порядка равна нулю. И в этом месте светило как бы тормозится. Правда, я спрашивал у него на выпускном вечере, и к тому моменту наш Антип Васильевич был уже изрядно пьян. - Мой дедушка вежливое слово знал, - пояснил Кант. Поговорив на исторические темы и о своем прошлом, директор вернулся к тому, что его тревожило больше всего на свете: об опасной работе сына. - А вот скажи, Ильич, ты согласен, чтобы твой сын стал дворником или промысловиком, как я? - спросил Николай. - Ой, да я на все согласен, лишь бы не пребывать в этом постоянном страхе. Техника старая, самолеты бьются. Я не хочу, чтобы мои внуки остались без отца. А тут еще голову заморочили с концом света. Я живу с постоянным эсхатологическим сознанием близкого светопреставления. - Ладно, - сказал Николай, сознавая всю ответственность своего заявления. - Столкновения Земли с небесным телом не произойдет. А вот свет скоро кончится, ты правильно говоришь. - Как это кончится? - уточнил Ильич. - А так, - ответил Кант, прикидывая, что в следующий раз он поспешности в своем запросе к верховному богу не допустит. - Три раза предупредительно моргнет и потом совсем погаснет... Ильич, ты сможешь через ваш Интернет предупредить всех об этом? До декабря вы еще успеете пересесть на собачьи упряжки и заготовить себе на зиму дрова. Бывший директор пожал плечами и посмотрел на гостя с отстраненным удивлением. Он вроде слушал и одновременно не слышал Канта, так как завис на своих переживаниях. - Конечно, - рассеянно пообещал он, - мне не трудно сообщить о вашей версии сыну и другим адресантам. В Интернете чего только не обсуждают... - Вот-вот, сообщи всем! А я тебе еще рыбы принесу. В конце концов, продолжал додумывать Кант, шагая в свой старый поселок, ничего страшного не произойдет. У него всё получится. И тогда в декабре завершится цивилизация от рождества Христова и начнется цивилизация от рождества Канта. Возвратившись домой, он поцеловал в холодный нос собаку-лайку, которую не брал с собой, потому что она была на сносях. Его встретила жена-инопланетянка и охрипло спросила: - Гомырку принес? - Принес, - откликнулся он и подал бутылку портвейна, купленную по дороге. Растопил печь, сварил уху. Пригласил жену отведать, однако она отказалась и, как маленький ребенок к соске, прильнула к портвейну. А ночью разбудила. - Коля, Коля... - приподнявшись с постели, произнесла слабым голосом. - Ушицы захотела? - участливо откликнулся он. - Нет... помираю... сходи... Кант понял её без дальнейших пояснений. Неугасимая жажда похмелья воспылала в организме жены, ушицей тут никак не поможешь. Он собрался и пошел в ларек, торгующий круглосуточно. Октябрьская ночь плотно оккупировала город, опустив на него темные, мрачные облака. "Луну бы щас", - подумал Кант, в очередной раз вспомнив про дедушку, и небесная странница на минуту выглянула, осветив путь. Однако до ларька он так и не дошел. Навстречу ринулось двухколесное чудовище с пьяным седоком в каске, ослепило, ударило в бок и помчалось дальше... Николай выжил. Но после того случая, получив травму головы, многое забыл. Другим людям, пережившим подобное, бывает, везет. Они попадают в прошлое или в будущее, а то и отправляются, через открывшиеся порталы, в параллельные миры. Николай же, выйдя из больницы, даже запамятывал имя своего бога, могущественного Нум-Турума. Правда, приехавший навестить брат Чигилдай освежил его знания. Но знания - не вера; ими даже гору Арарат с места не сдвинешь. Поэтому, что обещал директору, Кант не исполнил. Прежняя цивилизация как ни в чем не бывало зашагала дальше, и Земля, обитель человечества, по сей день продолжает мчаться в космическом пространстве, подсвечивая себе мощными фарами Северного Сияния... |
|
|
|
|
Бетти пришла в мою жизнь чудесным ребенком. Красивым, мечтательным и печальным. Бетти любила военных летчиков, а я - ее очаровательную улыбку, ее магнетическую улыбку, которой не было.
Мы встретились в сорок четвертом недалеко от базы "Кэмп-Кук". Выпало несколько выходных, и я, конечно, отправился "искать девочек", а обнаружил Бетти. В черных туфлях и черном платье-рубашке - простенькой, с широким бантом над верхней пуговицей.
Я так обрадовался, что несколько минут только стоял и рассматривал этот темный букет, будто зритель на параде. Придумывал удачную фразу-другую, а подошел с простыми словами:
- Привет, я Фредди.
Бетти ответила, мол, "форма Фредди очень идет", и моя спина чудесным образом выпрямилась, плечи расправились, подбородок поднялся вверх.
Раньше я видел девчонку в почтовом отделении и с другими солдатами. Бетти разбивала сердца, а я ходил по следам из осколков и думал, что именно у меня все получится, сложится, сойдется. Ну, вышло иначе. Бетти победила в конкурсе красоты и под шумок завистниц уволилась из части. Пропала из поля зрения и теперь, будто черный феникс, явилась вновь. Впрочем, она всегда так делала.
- Говорят, тебя попросили уйти?
- Да, Фредди, как Белоснежку.
- За что?
- За то же, за красоту.
На шее девушки была темная ленточка - будто перевязали цветок, - и я невольно засмотрелся, я забыл, о чем шла речь. Да какая разница?
- Ты точно летчик, Фредди?
Я немного обиделся.
- Да, точнее некуда. Самый настоящий, и летаю, да. Я много летаю.
- Не механик, Фредди?
- Нет, Бетти.
- Не диспетчер? Ты очень похож на диспетчера.
- Господи, нет!
Все это происходило посреди убогого бара для военных, где музыка звучала чуть громче, чем хотелось бы, а пиво - чуть больше, чем хотелось бы, - отдавало самогоном. Я то и дело спрашивал:
- Хочешь потанцевать?
- Хочу, Фредди, - отвечала она.
Мы не танцевали. На сцене свинговали чернокожие квинтеты; дробился степ; звенели стаканы, бокалы и кружки, а вместо воздуха плавал сигаретно-алкогольный туман. Казалось, вдохнешь один раз и опьянеешь.
Я пьянел от Бетти. У нее были жуткие сны и ворохи имен, которые она постоянно путала. Бостонский выговор, смоляные волосы, милая мордашка.
Мне хотелось ее любви, я так и сказал Бетти. Ночью мы сняли дешевый номер, и, едва вошли, девушка устало легла на кровать. Конечно, я жаждал присоединиться, но Бетти медленно, как падающая юла, перекатилась вбок и покачала пальчиком.
- Нет, Фредди, ты не должен меня касаться.
- Почему? Я чуть-чуть.
Обидно? Да, до глубины души. Я оказался ничем не лучше остальных - такой же дурак, очарованный красоткой. Идиот, кретин, бестолочь!
- Почему, Бетти?!
- Это убогий мотель, Фредди, для убогой любви. Ты хочешь, чтобы у нас была убогая любовь?
Я печально ответил, мол, "нет, не хочу убогую любовь", и всю ночь просидел на полу. Рядом валялся старый выпуск "Лос-Анжелес Таймс":
<<Сенатор Бартон К. Уиллер осуждает музыкальные ролики, утверждая, что некоторые из этих фильмов "непристойные и похотливые".
"Я надеюсь, эти картины не буду показываться молодым солдатам в лагерях", - заявил Уиллер. - "Многие из этих ребят уже сейчас подвергаются достаточному количеству искушений в некоторых учебных центрах".>>
Сенатор, видимо, знал, о чем говорил.
Время тянулось сладковато-медленно, и нежна была ночь за окном. Постепенно я задремал, уткнувшись в мятое фото сенатора, а утром - неожиданно для себя - попросил Бетти остаться.
- У меня нет денег на отель лучше, но я этого очень хочу. Я только должен кое-что сказать о себе...
- Нет, Фредди, это плохое начало. Лучше ничего не говори, только купи дождевой воды.
- Дождевой? Из которой дожди идут?
- Да, Фредди, она самая чистая.
Она осталась. Вечером, и на следующий день, и на другой. Бетти назвала это "фестивалем убогой любви имени мисс Шорт", и я не обиделся, хотя спал каждую ночь на паркете.
Бетти мечтала стать актрисой. Хотела прославиться и оставить свое имя в чужих сердцах, как воткнутый нож. Бетти любила зеленый горошек и никогда не смеялась; диковатые мысли летали вокруг ее головы, словно перья из выпотрошенной подушки. Запах Бетти застывал на выбеленных простынях.
- У тебя очень теплые глаза, Бетти, - шептал я.
- Нет, Фредди, - отвечала она без тени улыбки, - у меня очень холодные глаза. Ты женишься на мне?
Я нервничал, говорил: "О, Бетти, мы еще так мало знакомы", - и утром четвертого дня она исчезла с моим кошельком. Минус тринадцать долларов шесть центов, плюс - сутки в тревожном ожидании.
"Может, ушла за едой?"
"Встретила знакомого?"
"С ней случилось несчастье?! А деньги? Да к черту их, где она?"
Это был сущий кошмар; от страха я не знал, что делать. Замучил владельца гостиницы; обошел постояльцев; вернулся в часть и поспрашивал там - никто ничего не заметил.
Выходные закончились, Бетти так и не появилась. Друзья сказали:
- Брось, Фред, она со всеми себя так ведет. Нашла себе другого.
Это было глупо, но я продолжал ждать ее. Ловил, как бабочек на летнем лугу, малейшие слухи, и года через два, какими-то дикими путями, узнал, что Бетти собирается замуж. Не то за Мэтта, не то за Пэтта Гордона - очередного несчастного летчика.
Я захотел найти Бетти и сказать ей пару нехороших выражений. О, как я мечтал об этом! Несколько отменных фразочек из водительского жаргона, таких метких и емких. Спорю, Бетти мигом бы поняла, что я чувствовал.
Но дни бежали вперед, а слова тускнели и покрывались пылью, пока я окончательно не забылся в объятиях японки из концентрационного лагеря.
***
Рузвельт в четвертый раз стал президентом, умер вместе с мировой войной, и пришел Гарри Трумэн. Что ж, не стоит его слишком винить - за ним гнались демоны коммунизма.
Я получил лживое "Пурпурное сердце", и около сорок шестого устроился механиком в Холленбек. Рядом была древняя синагога и вереницы брошенных машин. С них мы скручивали все полезное, пока не оставались кузов и стекла, кузов и стекла, на которых засыхали трупики мошкары.
Мальчишки-латиносы днями напролет пинали ржавые остовы, а мы кричали, мол, лучше угоните новую. Мексиканцы. К концу сороковых в центре Голливуда никого, кроме них, почти не осталось - белые переехали в Западный Уилшир и Сан-Габриэль или в Сан-Фернандо, и город Ангелов превратился в город пачукос.
Однажды, когда мне попался особенно раздолбанный "Додж", просто не автомобиль, а "примус на колесах", воздух запах южными цветами:
- Привет, Фредди.
Сердце замерло, я неловко обернулся и увидел Бетти. Она была так же красива, и крупные глаза ее так же сияли, но не улыбались. Узкая юбка, широкоплечий жакет - все, даже губы, имело траурно-черный оттенок.
- Бетти! Господи! Где? Где ты была?
- Гуляла, - просто ответила девушка. - У тебя нос в саже, Фредди.
Будто и не минуло три года. Я вспомнил о деньгах, которые она украла, и подумал: "Эй, приятель, надо бы возмутиться!"
- Как ты меня нашла? - сказал я вместо этого.
- Я не искала, Фредди. Все лучшее попадается, когда не ищешь.
Я улыбнулся и решил, что тогда мы обязательно должны куда-нибудь вместе сходить. Бетти согласилась.
- Да, Фредди, мы обязательно должны куда-нибудь сходить.
- Постой, - опомнился я, - ты разве не замужем? Я слышал от ребят, что ты замужем. Или нет?
Бетти посмотрела в сторону, моргнула.
- Я ношу траур; как ты думаешь?..
Мне захотелось стукнуть себя чем-то и запрыгать от радости в один и тот же миг.
- Я думаю это... плохо, да. Плохо? Знаешь, вот, возьми ключи, у меня седьмая квартира в том доме, красном, через улицу. Подожди до конца смены, хорошо, Бетти? Я должен тебе кое-что сказать, очень важное о себе.
- О, нет, Фредди, не стоит. Мне уже не нравится. У тебя есть дождевая вода?
Я растерянно кивнул. Теперь у меня всегда стояла канистра для дождевой воды, словно я ждал, словно Бетти могла появиться в любой момент. И появилась, вот ведь странно.
- Хорошо, Фредди, только не задерживайся, - Бетти замолчала на пару секунд и добавила не к месту: - Не люблю машины.
- Почему? - я улыбнулся. - Они быстрые и красивые.
- Не знаю, Фредди. Наверное, потому что люди разгоняются и уже не могут остановиться. Мой отец так погиб. Не задерживайся, Фредди, хорошо?
Господи, я думал, рабочий день не закончится никогда. Моторы не заводились, шины не накачивались, аккумуляторы подыхали, едва я отключал их от питания. Под вечер хозяин, еврей по фамилии Резник, пригнал машину своего деверя, мол, обещал и хоть ты тресни.
- Сэр, - "Чтоб вы сдохли, сэр!" - меня девушка ждет!
- И жалование.
- Сэр! - "Провалиться вам в ад, сэр!"
- И жалование.
Старый еврей был неумолим. Я хотел сбегать и предупредить Бетти, но он не разрешал. Я хотел взорвать к чертям кретина-деверя, его идиотскую машину; автомастерскую, Резника и все-всех-всех, кроме Бетти.
Когда я пришел домой, меня ждал только сквозняк из распахнутых настежь окон. Ключ лежал под ковриком, рядом - тринадцать долларов шесть центов и игрушечная черепашка. На спине ее было написано: "Ассоциация грузчиков Массачусетса. Медленно, но верно".
На меня нахлынуло дикое отчаяние. Я бросился на улицу, пробежал квартал, другой - ни следа Бетти. Уплыла, как по реке - опавшие листья.
Я презирал Резника за это. Я презирал за это себя, Бетти, весь проклятый мир - потому что девушка больше не появилась.
Презрение затерла горечь, горечь - ярость.
"Могла бы и подождать, мерзкая девчонка", - подумал я. Сломал машину деверя, раздавил черепашку и никак не мог успокоиться. Резник меня, конечно, уволил - ну и Бог с ним.
Через месяц, назло Бетти, я потратил все сбережения и переехал в домик на Уитворд-драйв. Вокруг была одноэтажная Америка: бежевые, кремовые, лимонные, розовые лачуги в обрамлении пальм и кипарисов. Они одиноко торчали в синем небе, будто наблюдательные вышки, а я смотрел на осеннее солнце и проклинал судьбу.
***
Сентябрь. Бетти сидела на коврике у двери: колени прижаты к подбородку, губа разбита, глаза большие и печальные. Неоновые огни полосами гуляли по телу девушки, они были такого бледно-зеленого, трупного оттенка.
- Привет, Фредди, - тихо сказала она.
В черной водолазке и рваной юбке Бетти выглядела хрупкой, ранимой, как общипанный цветок.
Изумление? Нет, я почувствовал страшную тоску внутри. Шагнул вперед, затем вспомнил, что очень, просто-таки дико, зол:
- Откуда...
- Фредди, я хочу от тебя ребенка.
Она стала жить со мной. Она целовала меня по утрам и перед сном, она разбрасывала всюду вещи, она была ленивой, взбалмошной, ветреной, пила без конца дождевую воду, а я не мог без этой девушки и дня.
Мы спали в разных кроватях. Бетти говорила, что нужно время, а я отвечал, мол, время не беда. Бетти иногда звонила и пропадала на несколько дней, и я молчал, хотя задыхался от ревности. Бетти же мечтала стать актрисой. Бетти же хотела ребенка от меня.
Она казалась плодородной, чувственной землей, из которой, посади семена, вырастет нечто светлое и красивое. Тогда бы Бетти улыбнулась, а я так хотел увидеть хоть раз веселую Бетти, счастливую Бетти.
У нее было совершенное тело, незавершенная душа и вереницы одинаковых дегтярных платьев, из которых Бетти никак не могла выбрать самое лучшее. По праздникам Бетти надевала на шею черную ленточку, потому что мне это нравилось, и потому что ленточка очень шла к ее светлой душе. Да, она казалась чистой, святой.
Как-то Бетти принесла кричаще-желтый плакат "Требуются опытные моряки" и повесила на стену. За штурвалом там стоял суровый мужчина, смотрел недобро и был похож на небритого Фреда Астера. "Дотанцевался", - подумал я, а Бетти попросила меня надеть форму и "Пурпурную звезду". Тогда я снова хотел рассказать о себе, и снова Бетти не позволила.
Почему? Не знаю. Она просочилась в мою жизнь дождливым сентябрьским утром и с тех пор водила, как гид, по закоулкам своих желаний. Каждый экспонат стоял там не один год и свел бы с ума любого другого человека. Только не ее.
Бетти хотела быть актрисой и прославиться в веках. Жить за городом, замужем за военным; иметь ребенка, может, двух. Она водила меня по залитому неоном и ее мечтами бульвару Уилшир; через строй пальм на бульваре Сансет, через потоки горбатых, ревущих машин - к старому зданию "Warner Brothers". Из киностудии оно превратилось в спортивный центр, а Бетти все равно его обожала. Там Бетти играла со мной в Риту Хейворт, вспоминала Гарбо и мечтала, как снимется с ней в одном фильме.
- Я буду хорошей актрисой, Фредди. Ты ведь знаешь?
- Да, Бетти, я знаю.
- Я буду снимать одну перчатку, и все газеты будут писать об этом. И все люди будут говорить об этом. Об одной-единственной перчатке, только представь.
Однажды Бетти предложили чудесную возможность в 'Извините, ошиблись номером'. Через год фильм едва не получил 'Оскара' за женскую роль; и Бетти могла бы ходить по красным дорожкам, усыпанная цветами, славой и вспышками фотокамер, - если бы только согласилась. Но Бетти не понравилась смерть героини.
- Я никогда не стану хорошей актрисой с таким началом. Разве можно делать карьеру на жуткой гибели? Нет, Фредди, это неправильно. Я хочу чистую, хорошую роль, чтобы там никто не умирал и чтобы у героини в конце был красивый муж и красивый ребеночек. А у нее муж наркоман.
Почему-то меня раздражал этот ее морализм.
- Подумай хорошо, - убеждал я. - Вдруг больше шанса не будет?
- Ну, Фредди? Конечно, будет, не говори так.
Бетти любила кинотеатры и часами смотрела, как их прожекторы пускают снопы света в ночное небо. Ее мечты были похожи на эти снопы - каждую ночь они пытались разогнать темноту и каждое утро таяли, обессиленные, в рассвете.
Иногда вокруг Бетти крутились, точно кольца Сатурна, "друзья"; обычно - мужчины с похотливыми глазами. Это были актеры, фотохудожники, продюсеры - звезды с увечными душами; все они хотели раздеть Бетти посреди своих пышных гостиных, а Бетти раздевалась только у меня. "Друзья" называли ее "Черным георгином" за пристрастие к темным цветам и за тот фильм, где георгины душили Веронику Лейк. "Друзья" жаловались, мол, Бетти выпрашивает у них деньги; "друзья" пили дорогой "Скотч", поклонялись джазу, ненавидели негров и ворчали о нацистко-большевистской угрозе, хотя ничего в ней не понимали. Я презирал этих идиотов; думал, мол, никогда не стану таким.
Между мной и Бетти и в самом деле было нечто особенное. Порой она делалась ласковой, болтливой и рассказывала о своем детстве, о погибшем отце и погибшем женихе; о том, как работала моделью одежды в универмаге и воровала черные, как битум, платья. В такие минуты казалось, что мы с Бетти вот-вот перейдем некую грань, станем совсем родными и близкими, как мои родители, которые, я помнил, даже в старости не могли наговориться друг с другом. И тут Бетти выдавала нечто обидное:
- Кажется, мы жили очень богато, Фредди. Я помю все смутно, ведь я тогда совсем маленькая была, но я находила вещи, которые бедные люди не имеют. Такое чувство, Фредди, что я сейчас живу не своей жизнью. Тебе не кажется? У меня должна быть совсем другая жизнь. Лучше, красивее.
Я слушал мечты Бетти, ее фантазии и в один момент, точно не скажу когда, вдруг понял: плодородная почва Бетти засеяна. Что-то неправильное посадили туда, и наружу пробивались уродливые всходы. Сад демонических фигур, ретроспектива запрещенных фильмов, песочные часы с запаянными горлышками.
Пока не стало чересчур поздно, я сделал то, в чем Бетти больше всего нуждалась. Как я думал.
- Ты выйдешь за меня?
- О, Фредди, конечно.
Бетти попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.
- Только я должен рассказать о себе, на этот ра...
- Нет, Фредди, прекрати. Мне не по себе, когда ты так говоришь.
- Но ты будешь моей женой, ты должна все знать, обо мне. Бетти.
- Зачем?
- Затем, что я не летчик.
Брови Бетти поползли вверх, а я рассказал, как был водителем у одного генерала и давно наблюдал за ней, но боялся сплоховать.
- Я украл форму, потому что все говорили, что ты любишь военных.
- А как же 'Звезда', Фредди? Ну эта, - щелчок пальцами. - Красная? Пурпурная?
- Это вроде взятки за молчание. Да, за молчание.
Бетти затихла на минуту, затем пододвинулась и, точно слепая, стала ощупывать мое лицо.
- Фредди, как же так? Выходит, я совсем тебя не знаю. Мне казалось, что я тебя знаю, а ты совсем другой человек. Кто ты, Фредди? Кто ты?
Я что-то мямлил невпопад.
Она сильнее и сильнее сдавливала мое лицо, будто пыталась именно в нем найти ответ. Затем встала, уложила трубочками свои черные волосы и пропала. Как во все, будь п-п-прокляты, прошлые разы.
На душе стало донельзя паршиво. Я корил себя за то, что рассказал и что не рассказал раньше; хотел извиниться и похвалить Бетти, мол, все она сделала верно. Лгуну - судьбу лгуна. Я искал ее через общих знакомых, мечтая объяснить это, объяснить себя - вот он я, тот же славный Фредди, ничего не изменилось.
Бетти нигде не было.
- Может, уехала к матери? - как-то сказали мне. - В Медфорд, у нее там мать живет. Мало ли.
Я ушел из очередной автомастерской и полетел в Бостон (это был первый раз в жизни, когда я куда-либо летал). Феба Шорт, усталая и злая, с порога послала меня к черту и посоветовала проверить отца Бетти.
- Он же умер, - удивился я.
- Жив, куда он денется. Она всегда так говорит, когда ее кто-то разочаровавыет. Что он умер.
Я почувствовал озноб. Неужели, и мне дорога в страну мертвых имени мисс Шорт?
Бетти не нашлась и у отца. Он в самом деле оказался жив - бойкий старичок, который до Депрессии успешно торговал не то мячиками, не то клюшками для гольфа, а потом разорился в пух и прах. Его звали Клео. Клео и Феба - словно герои античного сюжета. Клео жаловался на фондовые рынки, на Бетти и мечтал, мол, удача вновь повернется к нему лицом. Почему-то это напоминало грезы Бетти. Своей несбыточностью?
Я вернулся домой, чуствуя недоброе. Молился, чтобы никто не пришел с вопросом 'Жив ли ты, Фредди?', смотрел на телефон и ждал неминуемого звонка и не мог повешелиться. Ночью раздалась жуткая трель, и наша с Бетти общая подруга заверещала:
- Фред? Ты жив? Тьфу, мне сказали, что ты умер, я так расстроилась, прямо ужас. Ты точно в порядке? Ты не умираешь? Почему-то у Бетти всегда кто-то умирает. Кладбище к-какое-то, честное слово.
С горя или от дурости, но я затеял компанию по уборке мест преступлений. Машины сменили наркодиллеры, изнасилованные еврейки, уличная шпана, грязные проститутки с дорожками на ногах - всего лишь доллар у нее и полтора у тебя; ограбления китайских прачечных, бандитские казни в жаркий полдень и черная, как смола, ненависть. Бетти? Да ни в жизнь
Теперь я возненавидел ее. Ненависть - сильное чувство, оно помогало жить, работать и не думать. Это было чудесно: не думать и ненавидеть в один и тот же миг. Теперь я создавал не просто фразы, а целые обвинительные речи, как чертов прокурор в суде. Не спал ночами и спорил, ругался с воображаемой Бетти - доказывал, как она ошиблась, как она пожалеет, как все теперь пойдет прахом у нее. Наверное, я даже хотел, чтобы так случилось.
***
Четвертого ноября, часов в пять утра, один знакомый актер позвонил мне и сказал:
- Послушай, цыпа, ты жив? Прошел слух, что ты разбился, но я не поверил. Такие, как мы, не разбиваются, да, цыпа? Послушай, Бетти тут на вечеринке, она пьяна в дым и, ну, малость обокрала одного. Не знаю, что там, но лучше бы ее забрать, он ее едва не зарезал. Ну, цыпа, понимаешь? Надо бы держать ее отсюда подальше. Мы бы вызвали полицию, ну, ты понимаешь, ну, а Бетти в дым, и она же, кажется, несовершеннолетняя. Я не знаю, что там у вас, но она раньше же все о тебе говорила, и, ну, цыпа, ты понимаешь?
"Цыпа" понимал. Он едва не поседел за минуту разговора, забыл обо всех обидах и помчался на Хилл. К викторианскому особняку, чью подъездную дорожку запрудили "паккардовские" лимузины и пурпурные "Линкольн Континентал" с откидным верхом. Ревел саксофон, мелькали в окнах силуэты танцующих пар, и снежные шапки гор белели над темнотой.
Там была чертова прорва звезд, даже Уэлс и Херрман, которые однажды разыграли всех в "Войну миров". Теперь они обрюзгли и потускнели, будто старые рекламные щиты. Бетти я нашел на диване. Вокруг болтали, танцевали, обжимались красивые люди в красивых костюмах, а Бетти мирно спала, положив под голову в черных бантах записную книжку.
Вновь, как в день нашей встречи, я только стоял и смотрел. Я был счастлив, что вижу Бетти, что она жива, цела, красива.
На девушке было косое вороное платье, которое обнажало левое плечо, а правую ногу прикрывало до колена лепестками. Издевательское платье. Ту его часть, что сползала с плеча, мне хотелось сорвать, а ту, что прятала ногу, задрать повыше.
- Бетти! - позвал я.
Бетти потянулась, зевнула и открыла бледные глаза.
- Привет, Фредди. А что ты здесь делаешь, Фредди? Ты тоже хочешь стать актером?
- Пойдем со мной.
- Но зачем, Фредди? Я так сладко здесь спала.
Я взял ее за руку и потянул.
- Нет, Фредди. Не хочу с тобой. Хотя у тебя теплые руки, и это очень приятно. Фредди, как же я хочу спать.
Она зевнула и устроилась поудобнее.
Во мне проснулось раздражение: в конце концов, я сам мирно дремал, а сейчас приехал к Бетти через весь город.
- Ну, Фредди, - заупрямилась она, - я устала. Не хочу никуда.
Я разозлился и стал кричать, мол, если Бетти не поднимется, "я за себя не ручаюсь". Люди вокруг остановились и не без удовольствия наблюдали бесплатный концерт.
- Фредди, ну что ты такой злой?
- Злой? Злой?! Знаешь что? Пускай! Катись ты к черту, пусть тебя зарежут, пускай! Пускай! Больше не появляйся у меня, Бетти Шорт, слышишь?
Гости хохотали, а я орал, мол, она сама не знает, чего хочет. Мол, она красива снаружи и уродлива внутри - иначе не стала бы так издеваться.
- Тогда и ты уродлив внутри, Фредди, потому что ты меня именно такую любишь. Ведь ты любишь меня, Фредди?
- Я не люблю тебя, я хочу, чтобы ты сдохла!
Я уехал домой, а Бетти пришла через пару часов. Она сказала "мисс Шорт просила передать, что извиняется", и приготовила ужасный завтрак. Я съел этот завтрак и запил ее губами; я закипел, потянул девушку к постели, а Бетти покачала головой.
- Нет, Фредди, я не купила дождевой воды. Я так хочу пить. Почему ты перестал хранить для меня дождевую воду, Фредди? Хотя бы глоточек. Ты бы знал, как я хочу пить. Хоть я глупая - все время забываю, что мы живем в пустыне. Наверное, этот климат не для меня.
Бетти ушла за дождевой водой и исчезла на месяц. Затем позвонила ночью из Беверли:
- Ты заплатишь за такси, Фредди?
Я подумал, не подарить ли Бетти такси. Чтобы она приезжала ко мне каждый час; чтобы наш маленький фестиваль, наш парад душевных уродов начинался вновь и вновь.
Бетти приехала, и я целовал ее лицо, соглашался на все, только бы она возвращалась.
- Я не буду ничего от тебя требовать, Бетти.
- Хорошо, Фредди.
Я вспомнил старую обиду:
- Но почему ты не вышла за меня? Я больше не буду просить этого, только скажи, почему? Ведь ты... ведь ты так этого хотела.
Бетти погрустнела.
- Я хотела, чтобы ты сразу знал, что хочешь быть моим мужем. А ты этого не знал, хотя я тебя спрашивала, Фредди. И я не хочу, чтобы мой муж работал водителем или... уборщиком. Кто ты там? Все время забываю, ну что за дурацкая профессия. Я хочу, чтобы у тебя была хорошая, благородная, красивая работа. И чтобы ты мне не врал.
- Но ты все равно хотела выйти за меня? Ведь ты хотела?
Бетти пожала плечами.
- Ты соврал, Фредди. Вот если бы ты сразу сказал, что ты водитель? Лучше быть летчиком, чем водителем, но лучше быть честным водителем, чем врунишкой. Ну зачем ты соврал, Фредди-врунишка?
Началась какая-то скрытая борьба. Я окружал Бетти заботой, а она проглатывала эту заботу, как горсть безвкусных таблеток, и запивала дождевой водой. Бетти хотела ребенка, летчика и быть актрисой. Я хотел только Бетти. Наши мечты слились в одно зернышко и вырастали в ней. Питались тканями, мыслями, чувствами; выжирали девушку, точно падальщики, изнутри.
Бетти ходила на кинопробы, массовки, заводила новые знакомства и все равно никак не могла выбрать подходящую роль. Продюсеры уставали и посылали ее к чертям. Они думали, Бетти взбалмошная, плохая актриса, а в душе боялись того темного, что жило внутри карцера ее сердца. Это давно уже не было красивое растение, о котором я мечтал: сад уродов запустили, и возникло гнилое болото, затянутое паутиной лжи. На кривых деревьях зрели гроздья - синюшные, с прозрачной кожицей и мертвыми зародышами.
Я знал это и все равно желал Бетти. Желал какой-то извращенной частью создания, хотел почувствовать обнаженное тело Бетти и обнажить невидимую улыбку. Но нет. Бетти неизменно качала пальчиком и ускользала от меня - с каждым разом дальше. Она позволяла надевать ей на шею черную ленточку и застегивать смоляные, дегтярные платья. Тайком крала у меня деньги и уходила по своей "Миле чудес", и опять возвращалась, и это не кончалось, не кончалось, не кончалось ни-ко-гда.
Однажды я устроил Бетти на хорошую роль. Уговорил пару друзей, дал взятку, ну, сами понимаете. Это действительно был прекрасный шанс для Бетти - персонаж-домохозяйка, с мужем и ребенком, - как по заказу. И что? Бетти быстро прочитала сценку и выбросила ее в мусорный бак.
- Это дешевое начало для карьеры, Фредди. С ним я никогда не сниму перчатку так, чтобы все восхищались.
Бетти была грустна, непосредственна, невинна, а потом в один из декабрьских дней - выломала из своего карцера замки и сошла с ума.
Она вставала у зеркала и брала у себя интервью, она кидалась громкими фразами, кричала "стоп" и "снято". Бетти хотела улыбаться, но губы ее не слушались; Бетти тошнило по утрам, как будто началась беременность, и я платил врачу, чтобы он говорил Бетти, мол, так и есть.
Это было кораблекрушение без начала и конца, мы тонули и скатывались куда-то, в мир ее диких грез, где мешались цвета радуги, крови; где пот мешался с дождевой водой и содовой, где поднимались из темных глубин плоды нашего безумия. Бетти казалось, что у нее вырос живот, что прошло много месяцев, а на самом деле она меркла, она таяла, как белый туман по утрам.
Бетти приходила и уходила: когда хотела, когда мечтала, когда девушке мерещились на краешке зрения новые "мужья". Они соблазняли ее, а Бетти не давалась; они молили, а Бетти возвращалась ко мне, так и не найдя свой идеал. Они преследовали девушку, звонили, окружали, обещали вырезать у нее на лице свои имена за издевательства над их холеными сердцами. Тогда Бетти, словно стыдливый цветочек, пряталась в моих руках. Ведь я был добрее и лучше. Бетти ютилась, пережидала и вновь покидала дом. Я вздыхал с облегчением: следом уползали все эти грезы о Голливуде, летчике и ребенке; они капали, протекали из ее разума, точно кровь из раны или из крана - ржавая вода. Бетти исчезала, включая на полную старенький транзистор, и Билли Холидей вынашивала под пианино свой жестокий "фрукт", свой изуродованный, горелый зародыш:
"Деревья юга дают странные плоды:
Кровь на стволах видна и кровь на листьях;
Качают длани ветра мертвецов в ночи -
Висят они на тополях, как винограда кисти".
Иногда я думал, что надежда есть. Бетти вырывалась из тумана безумия, глаза ее очищались. Девушка шептала:
- Фредди, я не могу забеременеть, зачем ты мне врал? Я пошла к доктору, и доктор сказал, я не могу иметь детей.
Я обнимал и успокаивал. Думал, мол, Бетти прийдет в себя, очнется. Я говорил, доктор идиот; говорил, у нас будет ребенок, а Бетти просила:
- Я испортилась, Фредди. Фредди, я протухла изнутри. Фредди, ты должен избавить меня от этой гнили. Фредди, я не хочу быть тухлой изнутри.
Бетти повторяла это, а ее мир шатался и крошился, будто проржавелый аттракцион.
- Бетти, милая, в тебе нет гнили. Он идиот. Мы докажем это, сейчас, прямо сейчас!
Я распалялся и гладил ее бедра, грудь, а Бетти ускользала, закрывалась в себе, как листочек, утративший солнце.
Жизнь превратилась в бешеную карусель, и она крутилась быстрее, и быстрее, и быстрее. Я не мог понять, где верх, где низ, где я, где Бетти. Все смешалось в тошнотворный дым, в котором неоновые буквы ее имени расползались и душили, и терзали меня по ночам.
Бетти пропадала и не звонила, затем появлялась вновь, без капли сожалений в стекленеющих глазах. Утаскивала деньги, вещи; находила новых летчиков и разводила их на любовь, пока они тоже не начинали все ненавидеть. Как тот автомобиль, Бетти разогналась и уже не могла остановиться - она перебирала кинороли и мужчин в поисках самого лучшего, точно свои одинаковые черные платья, и не могла ничего найти. Перебирала бешено, яростно; боялась куда-то не успеть и разбрасывала свои омертвелые 'разочарования' по сторонам. Не заботясь о последствиях, не сомневаясь, не дожидаясь никого. Бетти мчалась вперед, а мы - за ней. Мы соревновались за девушку как за приз и хвалились друг перед другом каждым маленьким трофеем - походом в кино или танцами, - пока Бетти закручивалась в наши сердца, как шуруп, все глубже и больнее. Бетти, Бетти, Бетти, БЕТТИ!!!
Я надеялся, что Рождество мы встретим вместе, но девушка лишь шепнула "С праздничком, Фредди" и растаяла в праздничной мишуре. Взамен ко мне явился бледный парень в форме ВВС.
- Я слышал, она тут живет? - спросил он. - Вы ее брат?
Солдата звали Мэтт, и такой несчастный был у него вид, что я соврал:
- Да, я ее брат.
Мэтт решил подождать Бетти, и я разрешил. Он казался славным парнем. Через пару часов и бутылку 'Скотча' я понял, что это и есть 'мертвый' жених, а Мэтт... выпросил у меня платок Бетти и растаял, как призрак, в омуте дождя.
Наступил сорок седьмой. Ночью девятого января Бетти пришла ко мне - скула рассечена, глаз заплыл, - скользнула на постель и прижалась. Ноги в стороны, шея под прямым углом: точно цветочек с переломанным стеблем.
Я почувствовал эту боль внутри девушки, ощутил, будто свою. Странно, раньше я бы уже тряс всех вокруг, чтобы узнать имя обидчика, но теперь нет, теперь чувства притупились, сгладились, высохли. Словно меня изнутри обили ватой, как палату для душевнобольных.
- Ты вкусно пахнешь, Фредди.
- Кто тебя так?
- Никто, Фредди. Ты всегда вкусно пахнешь, Фредди. Потом и мылом, я бы нюхала только тебя. И жила бы только у тебя. Боже, Фредди, ну зачем ты тогда мне соврал?
- Я не знаю, Бетти.
Она судорожно вздохнула.
- У тебя есть дождевая вода?
- Да, Бетти, сейчас же зима.
- Это хорошо, когда в доме есть дождевая вода, правда, Фредди?
Бетти лежала так несколько дней. Вставала, чтобы выпить воды или умыться. Никуда не уходила, никому не звонила; только прижималась крепче и крепче. Дышала теплым в шею, и по моему телу бегали мурашки. Иногда Бетти просила:
- Ох, Фредди, наверное, я и правда протухла. Ты, наверное, должен убрать из меня эту гниль. Мы же хотим ребеночка, Фредди?
- Бетти, в тебе нет гнили.
Я повторял это и знал, что вру. Что Бетти оказалась замурованной в мире своих разочарований, мире своих мертвецов, и свет гас, круг сжимался, а она уже не могла выбраться.
- Бетти, в тебе нет гнили.
Я повторял это и гладил ее по волосам, плечам, груди, пока однажды дожди не закончились, а Бетти не приняла мои ласки. Я стал раздевать девушку, я говорил, что хочу увидеть улыбку Бетти, что она обязательно улыбнется. Бетти не сопротивлялась. Одежда падала под диван, солнце красными полосами протекало сквозь жалюзи. Мы легли на пол, и моя обнаженная плоть коснулась ее.
- Нет, Фредди! - закричала Бетти. - Нет, Фредди!
Она отодвинулась и начала быстро одеваться.
- Бетти! Куда ты? ОПЯТЬ?
Внутри меня что-то сорвалось: захрипело, заклокотало, загорелось; волна дикой злобы подкатила в горлу. Руки сжались в кулаки, я вскочил и навис над Бетти, готовый покалечить ее, размозжить; я представил, как хватаю тонкую, как лепесток, руку, и...
"Господи, да что со мной?"
Фантазии были до того страшны, что я испугался самого себя.
"Никогда, нет, нет! Даже не думай! Никогда!"
- Бетти! - взмолился я. Я хотел прощения за эти мысли, но она поняла иначе:
- Я люблю тебя, Фредди, я очень люблю тебя, Фредди. Я сейчас не вру, Фредди. Я только схожу за дождевой водой.
Бетти ушла, скрылось закатное солнце. Бетти ушла, и на ее шее была черная ленточка, как в день нашей встречи.
Тело нашли через пару дней: на пустыре между Нортон и 39-ой, среди блеклой зимней травы. Девушку раздели, избили и рассекли на две части. Убийца вырезал половые органы, руки завел за голову, раздвинул ноги. Рот был разодран до ушей.
Я узнал об этом из "Таймс" и долго, упорно, яростно топил себя в дождях и горе. Пытался вернуть Бетти. Вокруг сходил с ума Лос-Анжелес: полиция искала преступника, журналисты искали преступника, домохозяйки искали преступника - а я смеялся над ними. Убить мог каждый из нас - каждый мог и хотел убить Бетти, чтобы она не досталась остальным, чтобы больше не смела убежать. Тайком, понемногу, мы давно уже уничтожали ее, мы разламывали ее на сувениры, крошили, пока не нашелся один посмелее, кто завершил изуверскую пытку. Очередной бедняга, которому Бетти вскружила голову оборками темного платья, или просто случайный человек. Бог знает.
Я корил и ненавидел себя три мерзких года. А затем, одним солнечным утром, понял, что Бетти добилась всего. Она мечтала о славе и сыграла свою лучшую роль; возродилась из пепла, будто черный феникс. Бетти мечтала о ребенке, и наш ребенок вырос внутри нее и расцвел страшным цветком черного георгина. Бетти добилась всего и теперь пожирала, как Сатурн, свои же плоды. Думаю, она была счастлива.
Откуда я это знал? Потому что с каждого фото, из каждой криминальной хроники и статьи Бетти Шорт наконец-то улыбалась, улыбалась, улыбалась - этим разорванным от уха до уха ртом.
|
|
|
|