|
|
Конкурс. Номинация "Финал" ( список для голосования)
1 Шауров Э.В. Отпетые ксенофилы, или концепции контрацепции 27k "Рассказ" Фантастика
2 Прудков В. Откровение Канта 31k "Рассказ" Проза
3 Терехов А.С. Черный георгин 33k Оценка:8.35*8 "Рассказ" Проза, Хоррор, Любовный роман
4 Маверик Д. Все больше плохих новостей 19k Оценка:9.00*3 "Рассказ" Проза
5 Макдауэлл А.К. Солнышко отведет беду 32k Оценка:7.90*35 "Рассказ" Мистика, Хоррор
6 Лобода А. Три желания капрала Хюпшмана 14k Оценка:9.77*10 "Рассказ" Проза, Фантастика
7 Тихонова Т.В. Барсучок 14k Оценка:7.85*5 "Рассказ" Фантастика, Постмодернизм
8 Найко Кнопка для обезьяны 31k Оценка:8.15*5 "Рассказ" Мистика
9 Аноним Ортогональные колебания 13k Оценка:6.45*10 "Рассказ" Эротика
10 Ровинский Б.Е. Запах пота 14k Оценка:9.42*6 "Рассказ" Проза
11 Кроатоан На краю ночи 21k Оценка:9.43*7 "Рассказ" Проза
12 Андрощук И.К. Аборигены библиотеки 18k Оценка:6.91*5 "Рассказ" Фантастика
13 Ермакова М.А. Время костров 25k Оценка:8.07*12 "Рассказ" Проза, Фантастика
14 Семендяев А.С. Дезертир 32k "Рассказ" Фэнтези
15 Сударева И. Миграция магической мелочи (Илларион-3) 20k Оценка:8.42*4 "Рассказ" Фэнтези, Юмор, Сказки
16 Политов З. Я еду 22k Оценка:9.30*8 "Рассказ" Проза
17 Шишкин Л. Искусство Требует Жертв 33k Оценка:8.32*6 "Рассказ" Приключения
18 Чваков Д. Жуки Господни 33k "Рассказ" Фантастика
19 Фэлсберг В.А. Фараонова забава 12k Оценка:6.21*35 "Рассказ" Фэнтези, Любовный роман
20 Крошка Ц. Окно навылет 18k Оценка:7.36*6 "Рассказ" Проза
21 Гарбакарай М. Волки и воры; пастухи и псы 33k Оценка:4.25*5 "Рассказ" Проза, Приключения
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Озеро было уютное, спрятанное в тайге от посторонних глаз. Правда, до него далековато, но Николаю Канту не привыкать. За два часа, только ему известными тропками, он добрался до места и, присев на бережку, закинул удочку. Над ним громадным куполом нависало серое небо. А выше - только Космос, откуда в далекие времена прибыли на Землю его сородичи. Нет, они не вторглись с мечом и огнем - тихо и без конфликтов поселились в северном полушарии на незанятом никем месте. Даже в памяти других народов, издревле заселявших Землю, сохранились истории, как с неба спустились инопланетяне с плоскими лицами. Да и сам Николай кое-что помнил. Его дедушка был необыкновенным человеком. Он читал мысли, понимал людей, говорящих на других языках, умел разговаривать со зверями, а один раз даже остановил на небе Луну. Она зависла и, сколько дедушке надо было, освещала посёлок. Разве это мог сделать простой человек?.. Однажды дедушка показал звезду, с которой прилетели предки. Но Коле тогда едва исполнилось три года, и очень жаль, что он не запомнил ее название. Что-то стало холодать. Кант открыл бутылку портвейна, глотнул пару раз, взбодрился и вслух выразил свое обычное желание-присказку: "Ловись рыбка только большая, а малая - расти". Тотчас поплавок ушел под воду. Николай умело подсек и вытащил крупного подъязка. Самодельным ножом разделал пойманую рыбу; из кармана куртки салатного цвета вытащил спичечную коробку с солью, круто посолил и съел. Ой, вкусно! И пусть доктор говорит, что так, сырой, есть нельзя, что в рыбе живут вредные червячки, которые питаются печенью. Ничего, ему можно! С ним ничего не случится. А если и умрет на этой планете, то перенесется в чудесную страну послесмертия и воссоединится со своими предками. Увидит родителей, которые рано ушли из жизни, а также своего дедушку, который запросто останавливал луну. Опять клюнуло. На этот раз поймалась зубастая щука. Она уже попадалась на крючок, но перекусывала леску. На этот раз леску он выбрал попрочнее. - Ага, попалась, - сказал Николай ей, предполагая, что она сможет ответить человеческим голосом. Но щука промолчала. Ай, неплохо ловится! Конечно, можно было рыбачить рядом с домом. Ведь прямо за огородом протекала широкая река, но рыба, выловленная в ней, отдавала нефтью. И ближние клюквенные болота ей залиты. Все-таки напрасно нефть извлекают из Земли. Понятно, что из нее делают бензин для автомобилей и моторных лодок, а попутным газом отапливают жилища. Но ведь передвигаться можно пешком или на собачьих упряжках. А печи топить дровами. Отчего же люди так не делают? Потому что лень-матушка. Да еще деньги. Нефть по трубам перекачивают в дальние страны и за это получают валюту. Не все, конечно - не те, которые работают здесь. Этим платят рублями. А трубы с завидной регулярностью лопаются именно тут. Вот он, Николай, не ленится. И дров наготовил, и хорошей рыбы много наловил. Ну, как много? Сколько надо! Чтобы самому питаться и кормить жену-домохозяйку. Сейчас, вспомнив вонючую рыбу из реки, Николай подумал: хорошо, если б люди отказались от нефти. Но как? Вопрос не простой. Он уже высказывал свои соображения некоторым. Слушать-то слушали, даже иногда кивали в знак согласия, однако продолжали жить по-старому. Бесполезно говорить. Да и дедушка не раз напоминал, что они, инопланетяне, по давно принятому у них закону, не должны вмешиваться в дела менее развитых цивилизаций. В пустом небе появилась большая механическая стрекоза. На тросу болтается буровая вышка. Николай засмотрелся на вертолет, пытаясь определить, кто за штурвалом. Он недавно заходил на площадку к вертолетчикам. Один из них, строгий - наверно, начальник - сказал, что нечего тут ошиваться. Но другой, его звали Сергеем, добродушно улыбнувшись, спросил: - Ты кто? - Я Кант. - На звезды часто смотришь? - Да, бывает, смотрю. - С тобой все ясно. Тебе, Иммануил, наверно, для полной гармонии червонец нужен? Он почему-то назвал другим именем. Наверно, спутал. Но червонец Николаю не был нужен; как раз он сдал много клюквы и в деньгах не нуждался. Однако ж червонец принял. Ведь приятно доброму человеку сделать приятное. На самом деле, на площадку он заходил из-за любопытства. Родился таким - любознательным, и всегда был им. Помнится, в школе учителка рассказывала про электричество. Но, видно, она сама толком не знала, что это такое. У него возникло к ней много вопросов. Так что же такое ток? И почему плюс стремится к минусу? А откуда берется напряженность поля? Вопросов были десятки, и не на один Майя Петровна толком не ответила, Она ограничилась стандартной формулировкой, что электричество - это направленный поток заряженных частиц. Больше того, Майя стала раздражаться, едва увидев, что он тянет вверх руку. И опыты у неё перестали получаться. Так, лейденская банка, которую она успешно демонстрировала много раз, вдруг перестала заряжаться. Он, глядя на ее напрасные усилия, хихикал. Конечно, зря. Она сильно рассердилась. - Кант, выйди вон из класса! Выставила и, когда он вышел, опыт у неё удался. В конце концов, Майя Петровна поставила ему двойку за четверть, и его вызвал на беседу директор школы. Но директор физику знал поверхностно, и разговора об электричестве у них не получилось. Он отослал Колю на обследование к школьному врачу Фрадкину. Тот выслушал мальчика, постучал молоточком по коленям, а потом велел раздеться. И Кант снял с себя все, оставшись в трусиках. - А ну, и трусики спусти, - велел доктор. Он с интересом помял яички. Николай Кант хоть и был правнук пришельцев, но эта штука, что у него висела между ног, по-человечески окрепла. Фрадкин велел одеться и сел писать отчет. Сам же Николай и отнес отчет директору. Тот прочитал и строго спросил: - Это что ж ты себе, Кант, позволяешь? - А что я себе позволяю? - А вот слушай, - сказал директор. - Полностью тебе не буду зачитывать, всё равно не поймешь, а зачитаю диагноз. И он зачитал: "Все эти симптомы дают основание полагать, что поведение Н. Канта по отношению к учительнице физики является ни чем иным, как видом сексуального домогательства к молодой женщине". Зачитав диагноз, директор попросил дневник и в нем написал, чтобы родители Николая явились на педсовет. Но родители Канта к тому времени были слабыми и больными. Дело в том, что они решили состязаться с белокурыми богатырями, добывавшими нефть, в потреблении сорокоградусной воды, а она инопланетянам противопоказана. Другое дело портвейн. Николай по сей день его употребляет без ущерба для здоровья. Хотя когда переберет, тоже болеет. Но он знает меру. Вот и сейчас хлебнет еще пару глотков для настроения. На педсовет Кант пришел сам. Однако его попросили выйти из учительской комнаты и коллегиально, но без его присутствия, исключили из школы. Собственно, с инициативой об исключении выступил директор, а все поддержали. Только учитель астрономии замолвил за Колю слово, похвалил за то, что любознательный. Так еще бы! Кант много раз у него пытался выяснить название звезды, откуда прилетели предки. Эдуард Константиныч внимательно выслушивал, но определенного ответа дать не мог. - Учтите, Коля, небосвод циклически меняется. Когда дедушка показывал вам звезду? В какое время суток? В какой сезон? Николай вспоминал, напрягая память. Наконец, получив вкупе все необходимые сведения, учитель велел придти к нему весной, в полночь. Они вышли на балкон. Вверху над ними распростерся купол неба, ясный и прозрачный, словно специально надраенный наждачкой для обозрения. - Ну, показывай, Коля. И Кант протянул руку в том направлении, куда вроде бы показывал дедушка. - Там находится созвездие Лебедя, - разъяснил учитель. - Его еще называют Северным Крестом. Вон, видишь, яркую звездочку? Это Денеб. До нее полторы тысячи световых лет. Коля вздохнул. Боже, как далеко его предки-путешественники оторвались от родных мест! А тогда, на педсовете, он понял, почему заступничество Эдуарда Константиныча не помогло. Едва вышел, как директор объявил: - Переходим ко второму вопросу. К сожалению, в следующем учебном году астрономия исключается из программы. Эдуард Константинович, вы уж заблаговременно побеспокойтесь о своем трудоустройстве. - А? Что вы сказали? - переспросил астроном. Он был глуховат. Но Коля-то все услышал, даже через прикрытую дверь. Нет, он тогда не сильно обиделся. Но все-таки было жаль, что не дали возможности доучиться и стать большим ученым. С юных лет Кант занялся рыбалкой, сбором орехов, брусники, клюквы. А на те вопросы, которые ставил перед учительницей, потом сам ответил. В частности, на фундаментальный вопрос о напряженности поля. Её создают серебряные струны верховного бога Нум-Турум, о котором так много рассказывал дедушка. А уж насчет заряженных частиц и совсем просто. Например, вовсе не обязательно, чтобы электрон носил отрицательный заряд. Подобным образом его зарядили помощники верховного бога, когда создавали нашу Вселенную. Они уселись кружком и стали бросать кости. Для электрона выпал минус, а Нум-Турум завизировал их выбор. Может, в каком-нибудь другом мире электрон положительный. Вот так, в первые дни создания, и появились носители электрического тока. А позже практичные земляне в лице Ома, Ампера и еще какого-то немца с трудно запоминающейся фамилией, приспособили их к своим нуждам. И без электричества теперь никак. Оно, конечно, не такая вредная вещь, как нефть, только кусается больно, если сунешь палец в щиток. Не даром же везде для таких любопытных, как он, пишут: "Не влезай - убьет". И вот только скверно то, что с помощью электричества добывают нефть. Свою систему мироздания Кант высказывал только один раз - аспиранту МГУ, приезжавшему в их края в командировку. Но тот не принял её. - Нет, Николай, вы ошибаетесь, - заявил он в дружеской беседе на болоте, где они собирали морошку. - Боги не любят играть в кости. - Почему вы так считаете? - недоумевая, спросил Кант. - Так утверждают многие авторитеты, - пожав плечами, ответил аспирант. Но Николай остался при своем мнении. Оно было удобно и подходило на все случаи жизни. Кант не сомневался, что точно так же, методом выбора или перебора, компания всемогущих богов устанавливала и другие законы Вселенной для всего сущего - от самых маленьких частиц до звезд на небе. А люди, развиваясь по спирали, познавали всё до тонкостей. Родился еще один немец, Иоганн Кеплер, который в виде формул предписал, как следует вести себя Солнцу, Земле, Марсу... И планеты, соблюдая открытые им законы, до сих пор послушно вращаются на небесной сфере. Но вот что до сих пор является неразгаданным: а как же дедушка смог остановить Луну вопреки Иоганну Кеплеру?.. Еще пара глотков портвейна и теплые воспоминания о дедушке помогли решить и этот вопрос. Николай припомнил, что дедушка иногда обращался с просьбами непосредственно к верховному богу. Он складывал руки шалашиком, поднимал голову и просил: "О, могущественный Нум-Турум, сделай так, чтобы мои дети перестали пить огненную воду". Случалось, родители после этого неделю ходили трезвыми. Точно таким же образом, наверно, дедушка попросил у Нум-Турума, чтобы Луна задержалась на одном месте... Тут у Николая прямо щекотка началась. Так и подмывало попросить о чем-нибудь у верховного бога Вселенной. Может, продублировать просьбу дедушки и остановить Луну?.. Да нет, если здраво рассудить, зачем её останавливать? Поди, Нум-Турум такую глупую просьбу и не выполнит. Да и Луны на небе не видно. Даже если остановишь, то не узнаешь. За озером, у размытой кромки горизонта, появился возвращающийся с задания вертолет. Ага, теперь без буровой вышки - освободился. А летал он, по всей видимости, на дальнее болото, куда Николай ходил собирать клюкву. Хорошая там клюква, развесистая. Наверно, последний сезон. На следующий год и оно окажется загаженным нефтью. "Иех!" - протяжно вздохнул Николай. Однако ж долго придется ждать, когда люди сами образумятся. Может, и века не хватит. Вряд ли доживешь до того прекрасного времени. Но ведь есть верховный бог Нум-Турум, в которого верил дедушка и другие, прилетевшие с далекой звезды. Если Нум-Турума вежливо попросить, чтобы вмешался, то он пойдет навстречу. Только надо правильно высказать просьбу... Вот было бы здорово, если б электрон стал никаким - ни положительным, ни отрицательным. Да, тогда электрический ток исчезнет; перестанут кланяться качалки, захлебнутся насосы; нефть останется в глубине земли, а с тем, что уже загрязнено, природа постепенно справится. Но не много ли он, Николай Кант, хочет? Не приведет ли исполнение его просьбы к непредсказуемым переменам в подлунном мире?.. Трудно ответить. Не хватает знаний. Эх, кабы его не выперли со школы, дали б доучиться! Ладно, надо на всяк случай, ограничить свои желания. Пущай электрон остается заряженным. Пожалуй, достаточно лишить его свободы. Тогда он не сможет участвовать в направленном движении - то есть создавать ток. На свободу самих людей Кант не имел права посягать - так учил дедушка. Николай это помнил. Но насчет электрона, этой чрезвычайно мелкой частицы, никаких указаний дедушка не давал. Просьба созрела; хорошая просьба, сознательная, взвешенная... Николай вытащил из кармана бутылку портвейна, еще пару раз хлебнул. Яростно заколошматила щука в садке. Кант посмотрел на электронные часы, которые навязали в пункте приема клюквы. На дисплее сменялись зеленые цифры, отмеряя минуты и секунды. Ровно семнадцать. Почти над головой, застрекотал вертолет, летящий на базу за следующей железякой... - Нум-Турум, - обратился Кант к верховному богу, сложив руки шалашиком, - прошу тебя не забавы ради, а пользы для... И дальше не вслух сказал, а про себя пожелал, чтобы верховный бог лишил электрона свободы. Зачем слова? Хорошую мысль Нум-Турум без слов поймет. В часах что-то пискнуло. Дисплей почернел! Щука замерла! И стало тихо-тихо. Может, само время остановилось, и началось безвременье?.. Николай задрал голову и увидел, что железная стрекоза бесшумным камнем падает в озеро. Но это совсем не входило в его намерения! А вдруг там Сережа? Хороший человек, подаривший ему червонец. - Нум-Турум! - вскричал Кант. - Верни электрону свободу! И, к счастью, электрон вновь стал свободным, а в цепях управления большой стрекозы опять появился ток. Лопасти вертолета бешено закрутились, он - едва не коснувшись воды - стал медленно подниматься в небо. И часы засветились, время бойко замаршировало вперед. Всё нормально, как и было. Только сердце у Николая бешено колотилось. Ай, какой он глупый человек! Неуч, невежда - ему ли повелевать законами природы?! Успокоился. Поймал еще несколько рыбин, сложил их в рюкзак и, полный впечатлений, засобирался домой. Пустую бутылку из-под вина поставил в ряд с другими. Пересчитал их: уже семнадцатый раз приходит он сюда на рыбалку, а озеро не оскудевает. Вот что значит, не добрались еще нефтяники. ...Ближе к городу лес поредел, обскубанные кедры тихо скрипели, будто жаловались на судьбу. Где-то здесь дедушка разговаривал со зверюшками. Маленький Коля был сам тому свидетель. Тогда тайга была гуще и всяких обитателей уйма. Сейчас ни зверей, ни птиц не видно. Однако, чу! Вон белка в ветвях кедра промелькнула. Наверное, самая последняя. Кант остановился. И по примеру дедушки решил с ней поговорить. Белка была мелкая, тощая с серым, облезлым мехом. Впрочем, а какой ей быть? Николай доподлинно знал, что в этом бору шишек давно не водится. - Ты, наверно, кушать хочешь? - спросил он. Белочка перестала прятаться, спустилась ниже и в знак согласия кивнула. - А орешков нет? Она кивком подтвердила и это. - Ладно, я в дальнем лесу наберу. Потерпи маленько, поделюсь с тобой. Зверюшка умоляюще сложила передние лапки. Ну вот, и поговорил. У него, как и у дедушки, получилось. Только надо не забыть выполнить обещание. Знакомой тропинкой Николай преодолел загаженное нефтью болото и вышел к Черной Скале. Вот еще одна загадка, мучавшая его. Откуда взялась здесь, среди болот и равнинных лесов, эта огромная каменюга, своей формой похожая на древний чум? На этот вопрос никто из учителей ему тоже не ответил. И Николай когда-то давно, когда его еще не выгнали из школы, предположил, что на этой самой призме прилетели на Землю его предки. Жаль, что такая догадка к нему в голову пришла уже после того как похоронили дедушку. И он не успел об этом его расспросить. Однако ж исследованиями Черной Скалы в свое время занимался. Он искал в ней люк, через который можно было попасть вовнутрь. Жаль, что не нашел. Наверно, вход был очень тщательно подогнан. Просветить бы рентгеновским аппаратом... Но где его возьмешь? Одно время Николай был знаком с местным миллионером (познакомился на рыбалке) и почти уговорил того заняться исследованиями Черной Скалы. Увы, и тут не успел. Миллионера посадили за неуплату каких-то налогов. Ну и теперь: разве пройдешь мимо! Коля свернул с дорожки, подошел к Черной Скале и к своему немалому изумлению услышал доносящие изнутри голоса. А когда обогнул призму, увидел открытое маленько окошко, типа иллюминатора. Зимой Николая подряжали работать на лыжной базе, и он в свободное время с удовольствием просматривал журналы, оставленные здесь молодыми людьми, и даже читал занимательные истории о пузырях времени, параллельных мирах, о порталах связи и прочих чрезвычайно интересных вещах. ?Так, может, Черная Скала тоже является порталом связи?? - заинтригованно подумал он. Услышал, как внутри звякнуло стеклом, и раздался приглушенный голос: - Ну, с приземленьицем! Николай заглянул в окошечко, увидел там двух необычных сильно волосатых существ - таких же, как он, потому что редко стригся и брился - и спросил, потея от волнения: - Вы из созвездия Лебедя, что ли? - Нет, мы из другой Галактики, - ответил ближний волосатик и захлопнул иллюминатор. Эх, жаль-то как! Не хотят с чужими общаться... Уже стемнело, когда Кант вышел к городу и зашагал по улице, с обеих сторон которой рвались в небо дома-башни. Ему-то дальше, он жил в старом поселке в бревенчатом домишке, и там его ждала жена-домохозяйка, которая, увы, тоже подсела на огненную воду. И если он-то портвейн, отнюдь не самый крепкий напиток, пил с умом, для определенной цели - ну, там согреться или для поднятия настроения, - то она уже забыла, для чего употребляла и глотала бесцельно. У них нет детей. И у двородного брата Чигилдая, живущего в дальнем поселке, нет. Может, они последние инопланетяне на Земле?.. От этой мысли становилось грустно. На пустующей детской площадке Кант заметил человека в такой же, как у него пятнисто-зеленой телогрейке. Тот сидел на игрушечном танке и останавливал прохожих. Подойдя поближе, Николай признал его. Это был Фрадкин, тот самый доктор, который написал нелестный отчет. Николай уже слышал, что впоследствии его уволили и даже лишили диплома. Теперь он выглядел жалко и выпрашивал у прохожих деньги на пропитание. Кант нащупал в кармане червонец, который ему подарил улыбчивый вертолетчик Сережа, и отдал Фрадкину. - Ты меня не помнишь? - спросил он. Нет, бывший доктор его не помнил. Ну, и ладно. Не обязательно. - А отчего тебя уволили? - и к бывшему доктору возник у него вопрос. Лучше б не спрашивал. Фрадкин стал подробно разъяснять. Оказывается, его обвинили в педофилии. На самом деле, он любил детей - непосредственно, всем сердцем, и до сих пор против всякого рода сексуальных домогательств. Да и вообще считает, что любовь вполне может обходиться без секса. Но, вот же, на его беду, проводилась кампания, и он попал под раздачу. А окончательно Фрадкина сломило то, что его невеста Майя Петровна, учительница физики, стала встречаться с учителем физкультуры, который занимался бодибилдингом и восточной борьбой без правил. - И куда мне против такого Кинг-Конга? - пожаловался Фрадкин. Николай тоже был щуплый и не любил гориллоподобных людей. Совсем недавно подобные громилы встретили его в переулке и выбили два передних зуба. А ведь он на их просьбу закурить вполне вежливо ответил, что не курит, потому что дедушка не велел. Николай выразил своё сочувствие Фрадкину и, дослушав того до конца, потопал дальше. На первом этаже одной из башен окно светилось. Тут жил бывший директор школы, недавно вышедший на пенсию по выслуге лет и состоянию здоровья. У него появилось много свободного времени, и Николай Кант, увидев директора праздношатающимся, пытался и его увлечь рыбалкой, а также походами за клюквой. На пенсии директор выглядел совсем не строгим, и Николай запросто звал его Ильичем. Но вот ни с рыбалкой, ни с какими другими промыслами ничего не вышло. Слаб стал директор, куда ему по болотам шастать. И с памятью его что-то стало. Он никак не мог идентифицировать нынешнего Николая с тем самым мальчиком, которого он выставил из школы. Да, впрочем, это и не являлось важным. Кант вовсе не был злопамятным и прощал всем и всё. "Угощу-ка я Ильича свежей рыбой", - подумал он и зашел к бывшему директору. Ильич от рыбы не отказался, и полез в карман пальто, чтобы рассчитаться. Кант первоначально не думал брать с него денег, но, вспомнив, что сейчас в карманах пусто, не отказался. Ведь при возвращении его начнет терзать жена-инопланетянка, требуя бутылку. Придется по дороге домой купить. В комнате у бывшего директора все включено. И телевизор, и компьютер. Только приглушен звук. - Ну, и какие новости на Большой Земле? - полюбопытствовал Кант. Ильич выложил все новости. По его словам мир продолжает сходить с ума. На Ближнем Востоке по-прежнему воюют. - Ясно, из-за нефти, - сделал вывод Николай и с сожалением подумал, что ему, все-таки придется вмешаться в дела людей, нарушив прежний принцип невмешательства. Но доколе можно терпеть?.. - А в Швейцарии опять ЧП, - продолжил бывший директор. - И чо там? - Произошел очередной сбой в работе адронного коллайдера. Что удивительно, у меня свет в то же самое время моргнул, а компьютер перезагрузился. - В семнадцать нуль-нуль? - уточнил Кант. - Да, около того, - Ильич сел за компьютер. - Садитесь рядом, Николай. Сейчас чай пойдем пить, но прежде хочу по Скайпу на связь с сыном выйти. Что-то он сегодня припозднился. Николай присел рядом и засмотрелся на экран монитора. - Знаю твоего Сережу, - сказал, разглядев маленькое фото. Вскоре сын Ильича вышел на связь. И Кант увидел на экране знакомое лицо вертолетчика, подарившего ему червонец, который он передарил Фрадкину, и услышал знакомый голос, убеждающий отца, что все идет нормально. "Как хорошо, что я вовремя спохватился и вернул свободу электрону!" - подумал Николай. Переговорив с сыном, хозяин обратился к гостю: - Я, как на вулкане, сижу. Мне кажется, что Сергей многое от меня скрывает. И так жалею, что он подался в авиацию. Они прошли на кухню, и директор включил электрочайник. - Сама природа взбунтовалась против людей, - продолжал он жаловаться. - Человек по-прежнему слаб и жалок, как и десять тысяч лет назад. А мир остается чужим и непознаваемым. Вы, Николай, наверно, знаете, что двадцать первого декабря этого года обещают конец света? - Нет, еще не слышал. А чо случится-то? - Наиболее популярна версия, что орбита Земли пересечется с неизвестным небесным телом из черной дыры. Бред, скажете вы? Поначалу и я отмахивался. Но сейчас нутром чувствую: что-то действительно должно произойти. Совсем горестно заговорил бывший директор. Пожаловался, что к вечеру, после переговоров с сыном, у него "Паркинсон", и попросил гостя, чтобы наливал чай сам. Кант налил и себе, и хозяину, ему не трудно. И все же, когда пили, директор не удержал чашку, она упала и разбилась на мелкие кусочки. - Ну вот, - директор совсем раскис. - Всё к одному. Отвечая на вопросы гостя, он рассказал о пророчествах племени майя, о других исчезнувших цивилизациях. - В конце концов, мы не первые, - заключил со вздохом. - Нашей цивилизации уже две тысячи лет от эрха. - А чо такое от эрха? - опять спросил Николай. - От рождества Христова, - охотно расшифровал директор. - У вас, Николай, своя религия, языческая. Ну, да все они схожи. Чем, спрашиваете? Отвечу цитатой. Если вы веруете, то можете попросить гору Арарат: ?Перейди отсюда сюда?, - и она по первому вашему слову перейдет. Так сказал Матфей. Правда, другой пророк, устами своего неприятного героя, осмелился иронизировать над этим. Даже, говорит, с места не сдвинется, сколько б вы не кричали. Кант с удовольствием пил чай, внимательно слушал неторопливую речь директора и задал ему еще много вопросов. Почти на все Ильич ответил. Только про адронный коллайдер толком не мог объяснить. - Не знаю, чего они там добиваются, - сказал он. - Эту самую черную дыру хотят создать, что ли?.. Я ведь историк по образованию, - оправдался он. - И приехал к вам по распределению тридцать лет назад. Вы, Николай, в старом поселке проживаете? - Да. - Когда я приехал, один ваш поселок и был. Город только-только начинали возводить. Помню, меня попросили прочесть лекцию "О проблеме шаманизма в отдельных районах Севера". Я читал её в летнем клубе со сцены, а народ сидел на скамейках под открытым небом. Быстро стемнело и на сцене по моей просьбе включили свет. Но внезапно погас, тогда это часто бывало. Хорошо, что в небе стояла полная луна. Я вполне видел лица слушателей. Между прочим, один из них, сидел на первой скамейке с ребенком в кухлянке... - Хэх! - выдохнул Кант. - Это был очень странный человек. Он, как и вы сейчас, задавал много вопросов, а когда я заторопился, чтобы закончить еще при луне и благополучно дойти по колдобинам до общежития, сказал, что можно не торопиться. Луна, мол, провисит над нами столько, сколько понадобится. - То был мой дедушка, - сказал Николай. - Вон даже как! - воскликнул Ильич. - И странное дело, луна как бы действительно застыла на одном месте. Я до сих пор не могу понять, что это было. Спрашивал у нашего математика. Он мне разъяснил, что в эллиптической траектории Луны есть такая точка, где производная второго порядка равна нулю. И в этом месте светило как бы тормозится. Правда, я спрашивал у него на выпускном вечере, и к тому моменту наш Антип Васильевич был уже изрядно пьян. - Мой дедушка вежливое слово знал, - пояснил Кант. Поговорив на исторические темы и о своем прошлом, директор вернулся к тому, что его тревожило больше всего на свете: об опасной работе сына. - А вот скажи, Ильич, ты согласен, чтобы твой сын стал дворником или промысловиком, как я? - спросил Николай. - Ой, да я на все согласен, лишь бы не пребывать в этом постоянном страхе. Техника старая, самолеты бьются. Я не хочу, чтобы мои внуки остались без отца. А тут еще голову заморочили с концом света. Я живу с постоянным эсхатологическим сознанием близкого светопреставления. - Ладно, - сказал Николай, сознавая всю ответственность своего заявления. - Столкновения Земли с небесным телом не произойдет. А вот свет скоро кончится, ты правильно говоришь. - Как это кончится? - уточнил Ильич. - А так, - ответил Кант, прикидывая, что в следующий раз он поспешности в своем запросе к верховному богу не допустит. - Три раза предупредительно моргнет и потом совсем погаснет... Ильич, ты сможешь через ваш Интернет предупредить всех об этом? До декабря вы еще успеете пересесть на собачьи упряжки и заготовить себе на зиму дрова. Бывший директор пожал плечами и посмотрел на гостя с отстраненным удивлением. Он вроде слушал и одновременно не слышал Канта, так как завис на своих переживаниях. - Конечно, - рассеянно пообещал он, - мне не трудно сообщить о вашей версии сыну и другим адресантам. В Интернете чего только не обсуждают... - Вот-вот, сообщи всем! А я тебе еще рыбы принесу. В конце концов, продолжал додумывать Кант, шагая в свой старый поселок, ничего страшного не произойдет. У него всё получится. И тогда в декабре завершится цивилизация от рождества Христова и начнется цивилизация от рождества Канта. Возвратившись домой, он поцеловал в холодный нос собаку-лайку, которую не брал с собой, потому что она была на сносях. Его встретила жена-инопланетянка и охрипло спросила: - Гомырку принес? - Принес, - откликнулся он и подал бутылку портвейна, купленную по дороге. Растопил печь, сварил уху. Пригласил жену отведать, однако она отказалась и, как маленький ребенок к соске, прильнула к портвейну. А ночью разбудила. - Коля, Коля... - приподнявшись с постели, произнесла слабым голосом. - Ушицы захотела? - участливо откликнулся он. - Нет... помираю... сходи... Кант понял её без дальнейших пояснений. Неугасимая жажда похмелья воспылала в организме жены, ушицей тут никак не поможешь. Он собрался и пошел в ларек, торгующий круглосуточно. Октябрьская ночь плотно оккупировала город, опустив на него темные, мрачные облака. "Луну бы щас", - подумал Кант, в очередной раз вспомнив про дедушку, и небесная странница на минуту выглянула, осветив путь. Однако до ларька он так и не дошел. Навстречу ринулось двухколесное чудовище с пьяным седоком в каске, ослепило, ударило в бок и помчалось дальше... Николай выжил. Но после того случая, получив травму головы, многое забыл. Другим людям, пережившим подобное, бывает, везет. Они попадают в прошлое или в будущее, а то и отправляются, через открывшиеся порталы, в параллельные миры. Николай же, выйдя из больницы, даже запамятывал имя своего бога, могущественного Нум-Турума. Правда, приехавший навестить брат Чигилдай освежил его знания. Но знания - не вера; ими даже гору Арарат с места не сдвинешь. Поэтому, что обещал директору, Кант не исполнил. Прежняя цивилизация как ни в чем не бывало зашагала дальше, и Земля, обитель человечества, по сей день продолжает мчаться в космическом пространстве, подсвечивая себе мощными фарами Северного Сияния... |
|
|
|
|
Бетти пришла в мою жизнь чудесным ребенком. Красивым, мечтательным и печальным. Бетти любила военных летчиков, а я - ее очаровательную улыбку, ее магнетическую улыбку, которой не было.
Мы встретились в сорок четвертом недалеко от базы "Кэмп-Кук". Выпало несколько выходных, и я, конечно, отправился "искать девочек", а обнаружил Бетти. В черных туфлях и черном платье-рубашке - простенькой, с широким бантом над верхней пуговицей.
Я так обрадовался, что несколько минут только стоял и рассматривал этот темный букет, будто зритель на параде. Придумывал удачную фразу-другую, а подошел с простыми словами:
- Привет, я Фредди.
Бетти ответила, мол, "форма Фредди очень идет", и моя спина чудесным образом выпрямилась, плечи расправились, подбородок поднялся вверх.
Раньше я видел девчонку в почтовом отделении и с другими солдатами. Бетти разбивала сердца, а я ходил по следам из осколков и думал, что именно у меня все получится, сложится, сойдется. Ну, вышло иначе. Бетти победила в конкурсе красоты и под шумок завистниц уволилась из части. Пропала из поля зрения и теперь, будто черный феникс, явилась вновь. Впрочем, она всегда так делала.
- Говорят, тебя попросили уйти?
- Да, Фредди, как Белоснежку.
- За что?
- За то же, за красоту.
На шее девушки была темная ленточка - будто перевязали цветок, - и я невольно засмотрелся, я забыл, о чем шла речь. Да какая разница?
- Ты точно летчик, Фредди?
Я немного обиделся.
- Да, точнее некуда. Самый настоящий, и летаю, да. Я много летаю.
- Не механик, Фредди?
- Нет, Бетти.
- Не диспетчер? Ты очень похож на диспетчера.
- Господи, нет!
Все это происходило посреди убогого бара для военных, где музыка звучала чуть громче, чем хотелось бы, а пиво - чуть больше, чем хотелось бы, - отдавало самогоном. Я то и дело спрашивал:
- Хочешь потанцевать?
- Хочу, Фредди, - отвечала она.
Мы не танцевали. На сцене свинговали чернокожие квинтеты; дробился степ; звенели стаканы, бокалы и кружки, а вместо воздуха плавал сигаретно-алкогольный туман. Казалось, вдохнешь один раз и опьянеешь.
Я пьянел от Бетти. У нее были жуткие сны и ворохи имен, которые она постоянно путала. Бостонский выговор, смоляные волосы, милая мордашка.
Мне хотелось ее любви, я так и сказал Бетти. Ночью мы сняли дешевый номер, и, едва вошли, девушка устало легла на кровать. Конечно, я жаждал присоединиться, но Бетти медленно, как падающая юла, перекатилась вбок и покачала пальчиком.
- Нет, Фредди, ты не должен меня касаться.
- Почему? Я чуть-чуть.
Обидно? Да, до глубины души. Я оказался ничем не лучше остальных - такой же дурак, очарованный красоткой. Идиот, кретин, бестолочь!
- Почему, Бетти?!
- Это убогий мотель, Фредди, для убогой любви. Ты хочешь, чтобы у нас была убогая любовь?
Я печально ответил, мол, "нет, не хочу убогую любовь", и всю ночь просидел на полу. Рядом валялся старый выпуск "Лос-Анжелес Таймс":
<<Сенатор Бартон К. Уиллер осуждает музыкальные ролики, утверждая, что некоторые из этих фильмов "непристойные и похотливые".
"Я надеюсь, эти картины не буду показываться молодым солдатам в лагерях", - заявил Уиллер. - "Многие из этих ребят уже сейчас подвергаются достаточному количеству искушений в некоторых учебных центрах".>>
Сенатор, видимо, знал, о чем говорил.
Время тянулось сладковато-медленно, и нежна была ночь за окном. Постепенно я задремал, уткнувшись в мятое фото сенатора, а утром - неожиданно для себя - попросил Бетти остаться.
- У меня нет денег на отель лучше, но я этого очень хочу. Я только должен кое-что сказать о себе...
- Нет, Фредди, это плохое начало. Лучше ничего не говори, только купи дождевой воды.
- Дождевой? Из которой дожди идут?
- Да, Фредди, она самая чистая.
Она осталась. Вечером, и на следующий день, и на другой. Бетти назвала это "фестивалем убогой любви имени мисс Шорт", и я не обиделся, хотя спал каждую ночь на паркете.
Бетти мечтала стать актрисой. Хотела прославиться и оставить свое имя в чужих сердцах, как воткнутый нож. Бетти любила зеленый горошек и никогда не смеялась; диковатые мысли летали вокруг ее головы, словно перья из выпотрошенной подушки. Запах Бетти застывал на выбеленных простынях.
- У тебя очень теплые глаза, Бетти, - шептал я.
- Нет, Фредди, - отвечала она без тени улыбки, - у меня очень холодные глаза. Ты женишься на мне?
Я нервничал, говорил: "О, Бетти, мы еще так мало знакомы", - и утром четвертого дня она исчезла с моим кошельком. Минус тринадцать долларов шесть центов, плюс - сутки в тревожном ожидании.
"Может, ушла за едой?"
"Встретила знакомого?"
"С ней случилось несчастье?! А деньги? Да к черту их, где она?"
Это был сущий кошмар; от страха я не знал, что делать. Замучил владельца гостиницы; обошел постояльцев; вернулся в часть и поспрашивал там - никто ничего не заметил.
Выходные закончились, Бетти так и не появилась. Друзья сказали:
- Брось, Фред, она со всеми себя так ведет. Нашла себе другого.
Это было глупо, но я продолжал ждать ее. Ловил, как бабочек на летнем лугу, малейшие слухи, и года через два, какими-то дикими путями, узнал, что Бетти собирается замуж. Не то за Мэтта, не то за Пэтта Гордона - очередного несчастного летчика.
Я захотел найти Бетти и сказать ей пару нехороших выражений. О, как я мечтал об этом! Несколько отменных фразочек из водительского жаргона, таких метких и емких. Спорю, Бетти мигом бы поняла, что я чувствовал.
Но дни бежали вперед, а слова тускнели и покрывались пылью, пока я окончательно не забылся в объятиях японки из концентрационного лагеря.
***
Рузвельт в четвертый раз стал президентом, умер вместе с мировой войной, и пришел Гарри Трумэн. Что ж, не стоит его слишком винить - за ним гнались демоны коммунизма.
Я получил лживое "Пурпурное сердце", и около сорок шестого устроился механиком в Холленбек. Рядом была древняя синагога и вереницы брошенных машин. С них мы скручивали все полезное, пока не оставались кузов и стекла, кузов и стекла, на которых засыхали трупики мошкары.
Мальчишки-латиносы днями напролет пинали ржавые остовы, а мы кричали, мол, лучше угоните новую. Мексиканцы. К концу сороковых в центре Голливуда никого, кроме них, почти не осталось - белые переехали в Западный Уилшир и Сан-Габриэль или в Сан-Фернандо, и город Ангелов превратился в город пачукос.
Однажды, когда мне попался особенно раздолбанный "Додж", просто не автомобиль, а "примус на колесах", воздух запах южными цветами:
- Привет, Фредди.
Сердце замерло, я неловко обернулся и увидел Бетти. Она была так же красива, и крупные глаза ее так же сияли, но не улыбались. Узкая юбка, широкоплечий жакет - все, даже губы, имело траурно-черный оттенок.
- Бетти! Господи! Где? Где ты была?
- Гуляла, - просто ответила девушка. - У тебя нос в саже, Фредди.
Будто и не минуло три года. Я вспомнил о деньгах, которые она украла, и подумал: "Эй, приятель, надо бы возмутиться!"
- Как ты меня нашла? - сказал я вместо этого.
- Я не искала, Фредди. Все лучшее попадается, когда не ищешь.
Я улыбнулся и решил, что тогда мы обязательно должны куда-нибудь вместе сходить. Бетти согласилась.
- Да, Фредди, мы обязательно должны куда-нибудь сходить.
- Постой, - опомнился я, - ты разве не замужем? Я слышал от ребят, что ты замужем. Или нет?
Бетти посмотрела в сторону, моргнула.
- Я ношу траур; как ты думаешь?..
Мне захотелось стукнуть себя чем-то и запрыгать от радости в один и тот же миг.
- Я думаю это... плохо, да. Плохо? Знаешь, вот, возьми ключи, у меня седьмая квартира в том доме, красном, через улицу. Подожди до конца смены, хорошо, Бетти? Я должен тебе кое-что сказать, очень важное о себе.
- О, нет, Фредди, не стоит. Мне уже не нравится. У тебя есть дождевая вода?
Я растерянно кивнул. Теперь у меня всегда стояла канистра для дождевой воды, словно я ждал, словно Бетти могла появиться в любой момент. И появилась, вот ведь странно.
- Хорошо, Фредди, только не задерживайся, - Бетти замолчала на пару секунд и добавила не к месту: - Не люблю машины.
- Почему? - я улыбнулся. - Они быстрые и красивые.
- Не знаю, Фредди. Наверное, потому что люди разгоняются и уже не могут остановиться. Мой отец так погиб. Не задерживайся, Фредди, хорошо?
Господи, я думал, рабочий день не закончится никогда. Моторы не заводились, шины не накачивались, аккумуляторы подыхали, едва я отключал их от питания. Под вечер хозяин, еврей по фамилии Резник, пригнал машину своего деверя, мол, обещал и хоть ты тресни.
- Сэр, - "Чтоб вы сдохли, сэр!" - меня девушка ждет!
- И жалование.
- Сэр! - "Провалиться вам в ад, сэр!"
- И жалование.
Старый еврей был неумолим. Я хотел сбегать и предупредить Бетти, но он не разрешал. Я хотел взорвать к чертям кретина-деверя, его идиотскую машину; автомастерскую, Резника и все-всех-всех, кроме Бетти.
Когда я пришел домой, меня ждал только сквозняк из распахнутых настежь окон. Ключ лежал под ковриком, рядом - тринадцать долларов шесть центов и игрушечная черепашка. На спине ее было написано: "Ассоциация грузчиков Массачусетса. Медленно, но верно".
На меня нахлынуло дикое отчаяние. Я бросился на улицу, пробежал квартал, другой - ни следа Бетти. Уплыла, как по реке - опавшие листья.
Я презирал Резника за это. Я презирал за это себя, Бетти, весь проклятый мир - потому что девушка больше не появилась.
Презрение затерла горечь, горечь - ярость.
"Могла бы и подождать, мерзкая девчонка", - подумал я. Сломал машину деверя, раздавил черепашку и никак не мог успокоиться. Резник меня, конечно, уволил - ну и Бог с ним.
Через месяц, назло Бетти, я потратил все сбережения и переехал в домик на Уитворд-драйв. Вокруг была одноэтажная Америка: бежевые, кремовые, лимонные, розовые лачуги в обрамлении пальм и кипарисов. Они одиноко торчали в синем небе, будто наблюдательные вышки, а я смотрел на осеннее солнце и проклинал судьбу.
***
Сентябрь. Бетти сидела на коврике у двери: колени прижаты к подбородку, губа разбита, глаза большие и печальные. Неоновые огни полосами гуляли по телу девушки, они были такого бледно-зеленого, трупного оттенка.
- Привет, Фредди, - тихо сказала она.
В черной водолазке и рваной юбке Бетти выглядела хрупкой, ранимой, как общипанный цветок.
Изумление? Нет, я почувствовал страшную тоску внутри. Шагнул вперед, затем вспомнил, что очень, просто-таки дико, зол:
- Откуда...
- Фредди, я хочу от тебя ребенка.
Она стала жить со мной. Она целовала меня по утрам и перед сном, она разбрасывала всюду вещи, она была ленивой, взбалмошной, ветреной, пила без конца дождевую воду, а я не мог без этой девушки и дня.
Мы спали в разных кроватях. Бетти говорила, что нужно время, а я отвечал, мол, время не беда. Бетти иногда звонила и пропадала на несколько дней, и я молчал, хотя задыхался от ревности. Бетти же мечтала стать актрисой. Бетти же хотела ребенка от меня.
Она казалась плодородной, чувственной землей, из которой, посади семена, вырастет нечто светлое и красивое. Тогда бы Бетти улыбнулась, а я так хотел увидеть хоть раз веселую Бетти, счастливую Бетти.
У нее было совершенное тело, незавершенная душа и вереницы одинаковых дегтярных платьев, из которых Бетти никак не могла выбрать самое лучшее. По праздникам Бетти надевала на шею черную ленточку, потому что мне это нравилось, и потому что ленточка очень шла к ее светлой душе. Да, она казалась чистой, святой.
Как-то Бетти принесла кричаще-желтый плакат "Требуются опытные моряки" и повесила на стену. За штурвалом там стоял суровый мужчина, смотрел недобро и был похож на небритого Фреда Астера. "Дотанцевался", - подумал я, а Бетти попросила меня надеть форму и "Пурпурную звезду". Тогда я снова хотел рассказать о себе, и снова Бетти не позволила.
Почему? Не знаю. Она просочилась в мою жизнь дождливым сентябрьским утром и с тех пор водила, как гид, по закоулкам своих желаний. Каждый экспонат стоял там не один год и свел бы с ума любого другого человека. Только не ее.
Бетти хотела быть актрисой и прославиться в веках. Жить за городом, замужем за военным; иметь ребенка, может, двух. Она водила меня по залитому неоном и ее мечтами бульвару Уилшир; через строй пальм на бульваре Сансет, через потоки горбатых, ревущих машин - к старому зданию "Warner Brothers". Из киностудии оно превратилось в спортивный центр, а Бетти все равно его обожала. Там Бетти играла со мной в Риту Хейворт, вспоминала Гарбо и мечтала, как снимется с ней в одном фильме.
- Я буду хорошей актрисой, Фредди. Ты ведь знаешь?
- Да, Бетти, я знаю.
- Я буду снимать одну перчатку, и все газеты будут писать об этом. И все люди будут говорить об этом. Об одной-единственной перчатке, только представь.
Однажды Бетти предложили чудесную возможность в 'Извините, ошиблись номером'. Через год фильм едва не получил 'Оскара' за женскую роль; и Бетти могла бы ходить по красным дорожкам, усыпанная цветами, славой и вспышками фотокамер, - если бы только согласилась. Но Бетти не понравилась смерть героини.
- Я никогда не стану хорошей актрисой с таким началом. Разве можно делать карьеру на жуткой гибели? Нет, Фредди, это неправильно. Я хочу чистую, хорошую роль, чтобы там никто не умирал и чтобы у героини в конце был красивый муж и красивый ребеночек. А у нее муж наркоман.
Почему-то меня раздражал этот ее морализм.
- Подумай хорошо, - убеждал я. - Вдруг больше шанса не будет?
- Ну, Фредди? Конечно, будет, не говори так.
Бетти любила кинотеатры и часами смотрела, как их прожекторы пускают снопы света в ночное небо. Ее мечты были похожи на эти снопы - каждую ночь они пытались разогнать темноту и каждое утро таяли, обессиленные, в рассвете.
Иногда вокруг Бетти крутились, точно кольца Сатурна, "друзья"; обычно - мужчины с похотливыми глазами. Это были актеры, фотохудожники, продюсеры - звезды с увечными душами; все они хотели раздеть Бетти посреди своих пышных гостиных, а Бетти раздевалась только у меня. "Друзья" называли ее "Черным георгином" за пристрастие к темным цветам и за тот фильм, где георгины душили Веронику Лейк. "Друзья" жаловались, мол, Бетти выпрашивает у них деньги; "друзья" пили дорогой "Скотч", поклонялись джазу, ненавидели негров и ворчали о нацистко-большевистской угрозе, хотя ничего в ней не понимали. Я презирал этих идиотов; думал, мол, никогда не стану таким.
Между мной и Бетти и в самом деле было нечто особенное. Порой она делалась ласковой, болтливой и рассказывала о своем детстве, о погибшем отце и погибшем женихе; о том, как работала моделью одежды в универмаге и воровала черные, как битум, платья. В такие минуты казалось, что мы с Бетти вот-вот перейдем некую грань, станем совсем родными и близкими, как мои родители, которые, я помнил, даже в старости не могли наговориться друг с другом. И тут Бетти выдавала нечто обидное:
- Кажется, мы жили очень богато, Фредди. Я помю все смутно, ведь я тогда совсем маленькая была, но я находила вещи, которые бедные люди не имеют. Такое чувство, Фредди, что я сейчас живу не своей жизнью. Тебе не кажется? У меня должна быть совсем другая жизнь. Лучше, красивее.
Я слушал мечты Бетти, ее фантазии и в один момент, точно не скажу когда, вдруг понял: плодородная почва Бетти засеяна. Что-то неправильное посадили туда, и наружу пробивались уродливые всходы. Сад демонических фигур, ретроспектива запрещенных фильмов, песочные часы с запаянными горлышками.
Пока не стало чересчур поздно, я сделал то, в чем Бетти больше всего нуждалась. Как я думал.
- Ты выйдешь за меня?
- О, Фредди, конечно.
Бетти попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.
- Только я должен рассказать о себе, на этот ра...
- Нет, Фредди, прекрати. Мне не по себе, когда ты так говоришь.
- Но ты будешь моей женой, ты должна все знать, обо мне. Бетти.
- Зачем?
- Затем, что я не летчик.
Брови Бетти поползли вверх, а я рассказал, как был водителем у одного генерала и давно наблюдал за ней, но боялся сплоховать.
- Я украл форму, потому что все говорили, что ты любишь военных.
- А как же 'Звезда', Фредди? Ну эта, - щелчок пальцами. - Красная? Пурпурная?
- Это вроде взятки за молчание. Да, за молчание.
Бетти затихла на минуту, затем пододвинулась и, точно слепая, стала ощупывать мое лицо.
- Фредди, как же так? Выходит, я совсем тебя не знаю. Мне казалось, что я тебя знаю, а ты совсем другой человек. Кто ты, Фредди? Кто ты?
Я что-то мямлил невпопад.
Она сильнее и сильнее сдавливала мое лицо, будто пыталась именно в нем найти ответ. Затем встала, уложила трубочками свои черные волосы и пропала. Как во все, будь п-п-прокляты, прошлые разы.
На душе стало донельзя паршиво. Я корил себя за то, что рассказал и что не рассказал раньше; хотел извиниться и похвалить Бетти, мол, все она сделала верно. Лгуну - судьбу лгуна. Я искал ее через общих знакомых, мечтая объяснить это, объяснить себя - вот он я, тот же славный Фредди, ничего не изменилось.
Бетти нигде не было.
- Может, уехала к матери? - как-то сказали мне. - В Медфорд, у нее там мать живет. Мало ли.
Я ушел из очередной автомастерской и полетел в Бостон (это был первый раз в жизни, когда я куда-либо летал). Феба Шорт, усталая и злая, с порога послала меня к черту и посоветовала проверить отца Бетти.
- Он же умер, - удивился я.
- Жив, куда он денется. Она всегда так говорит, когда ее кто-то разочаровавыет. Что он умер.
Я почувствовал озноб. Неужели, и мне дорога в страну мертвых имени мисс Шорт?
Бетти не нашлась и у отца. Он в самом деле оказался жив - бойкий старичок, который до Депрессии успешно торговал не то мячиками, не то клюшками для гольфа, а потом разорился в пух и прах. Его звали Клео. Клео и Феба - словно герои античного сюжета. Клео жаловался на фондовые рынки, на Бетти и мечтал, мол, удача вновь повернется к нему лицом. Почему-то это напоминало грезы Бетти. Своей несбыточностью?
Я вернулся домой, чуствуя недоброе. Молился, чтобы никто не пришел с вопросом 'Жив ли ты, Фредди?', смотрел на телефон и ждал неминуемого звонка и не мог повешелиться. Ночью раздалась жуткая трель, и наша с Бетти общая подруга заверещала:
- Фред? Ты жив? Тьфу, мне сказали, что ты умер, я так расстроилась, прямо ужас. Ты точно в порядке? Ты не умираешь? Почему-то у Бетти всегда кто-то умирает. Кладбище к-какое-то, честное слово.
С горя или от дурости, но я затеял компанию по уборке мест преступлений. Машины сменили наркодиллеры, изнасилованные еврейки, уличная шпана, грязные проститутки с дорожками на ногах - всего лишь доллар у нее и полтора у тебя; ограбления китайских прачечных, бандитские казни в жаркий полдень и черная, как смола, ненависть. Бетти? Да ни в жизнь
Теперь я возненавидел ее. Ненависть - сильное чувство, оно помогало жить, работать и не думать. Это было чудесно: не думать и ненавидеть в один и тот же миг. Теперь я создавал не просто фразы, а целые обвинительные речи, как чертов прокурор в суде. Не спал ночами и спорил, ругался с воображаемой Бетти - доказывал, как она ошиблась, как она пожалеет, как все теперь пойдет прахом у нее. Наверное, я даже хотел, чтобы так случилось.
***
Четвертого ноября, часов в пять утра, один знакомый актер позвонил мне и сказал:
- Послушай, цыпа, ты жив? Прошел слух, что ты разбился, но я не поверил. Такие, как мы, не разбиваются, да, цыпа? Послушай, Бетти тут на вечеринке, она пьяна в дым и, ну, малость обокрала одного. Не знаю, что там, но лучше бы ее забрать, он ее едва не зарезал. Ну, цыпа, понимаешь? Надо бы держать ее отсюда подальше. Мы бы вызвали полицию, ну, ты понимаешь, ну, а Бетти в дым, и она же, кажется, несовершеннолетняя. Я не знаю, что там у вас, но она раньше же все о тебе говорила, и, ну, цыпа, ты понимаешь?
"Цыпа" понимал. Он едва не поседел за минуту разговора, забыл обо всех обидах и помчался на Хилл. К викторианскому особняку, чью подъездную дорожку запрудили "паккардовские" лимузины и пурпурные "Линкольн Континентал" с откидным верхом. Ревел саксофон, мелькали в окнах силуэты танцующих пар, и снежные шапки гор белели над темнотой.
Там была чертова прорва звезд, даже Уэлс и Херрман, которые однажды разыграли всех в "Войну миров". Теперь они обрюзгли и потускнели, будто старые рекламные щиты. Бетти я нашел на диване. Вокруг болтали, танцевали, обжимались красивые люди в красивых костюмах, а Бетти мирно спала, положив под голову в черных бантах записную книжку.
Вновь, как в день нашей встречи, я только стоял и смотрел. Я был счастлив, что вижу Бетти, что она жива, цела, красива.
На девушке было косое вороное платье, которое обнажало левое плечо, а правую ногу прикрывало до колена лепестками. Издевательское платье. Ту его часть, что сползала с плеча, мне хотелось сорвать, а ту, что прятала ногу, задрать повыше.
- Бетти! - позвал я.
Бетти потянулась, зевнула и открыла бледные глаза.
- Привет, Фредди. А что ты здесь делаешь, Фредди? Ты тоже хочешь стать актером?
- Пойдем со мной.
- Но зачем, Фредди? Я так сладко здесь спала.
Я взял ее за руку и потянул.
- Нет, Фредди. Не хочу с тобой. Хотя у тебя теплые руки, и это очень приятно. Фредди, как же я хочу спать.
Она зевнула и устроилась поудобнее.
Во мне проснулось раздражение: в конце концов, я сам мирно дремал, а сейчас приехал к Бетти через весь город.
- Ну, Фредди, - заупрямилась она, - я устала. Не хочу никуда.
Я разозлился и стал кричать, мол, если Бетти не поднимется, "я за себя не ручаюсь". Люди вокруг остановились и не без удовольствия наблюдали бесплатный концерт.
- Фредди, ну что ты такой злой?
- Злой? Злой?! Знаешь что? Пускай! Катись ты к черту, пусть тебя зарежут, пускай! Пускай! Больше не появляйся у меня, Бетти Шорт, слышишь?
Гости хохотали, а я орал, мол, она сама не знает, чего хочет. Мол, она красива снаружи и уродлива внутри - иначе не стала бы так издеваться.
- Тогда и ты уродлив внутри, Фредди, потому что ты меня именно такую любишь. Ведь ты любишь меня, Фредди?
- Я не люблю тебя, я хочу, чтобы ты сдохла!
Я уехал домой, а Бетти пришла через пару часов. Она сказала "мисс Шорт просила передать, что извиняется", и приготовила ужасный завтрак. Я съел этот завтрак и запил ее губами; я закипел, потянул девушку к постели, а Бетти покачала головой.
- Нет, Фредди, я не купила дождевой воды. Я так хочу пить. Почему ты перестал хранить для меня дождевую воду, Фредди? Хотя бы глоточек. Ты бы знал, как я хочу пить. Хоть я глупая - все время забываю, что мы живем в пустыне. Наверное, этот климат не для меня.
Бетти ушла за дождевой водой и исчезла на месяц. Затем позвонила ночью из Беверли:
- Ты заплатишь за такси, Фредди?
Я подумал, не подарить ли Бетти такси. Чтобы она приезжала ко мне каждый час; чтобы наш маленький фестиваль, наш парад душевных уродов начинался вновь и вновь.
Бетти приехала, и я целовал ее лицо, соглашался на все, только бы она возвращалась.
- Я не буду ничего от тебя требовать, Бетти.
- Хорошо, Фредди.
Я вспомнил старую обиду:
- Но почему ты не вышла за меня? Я больше не буду просить этого, только скажи, почему? Ведь ты... ведь ты так этого хотела.
Бетти погрустнела.
- Я хотела, чтобы ты сразу знал, что хочешь быть моим мужем. А ты этого не знал, хотя я тебя спрашивала, Фредди. И я не хочу, чтобы мой муж работал водителем или... уборщиком. Кто ты там? Все время забываю, ну что за дурацкая профессия. Я хочу, чтобы у тебя была хорошая, благородная, красивая работа. И чтобы ты мне не врал.
- Но ты все равно хотела выйти за меня? Ведь ты хотела?
Бетти пожала плечами.
- Ты соврал, Фредди. Вот если бы ты сразу сказал, что ты водитель? Лучше быть летчиком, чем водителем, но лучше быть честным водителем, чем врунишкой. Ну зачем ты соврал, Фредди-врунишка?
Началась какая-то скрытая борьба. Я окружал Бетти заботой, а она проглатывала эту заботу, как горсть безвкусных таблеток, и запивала дождевой водой. Бетти хотела ребенка, летчика и быть актрисой. Я хотел только Бетти. Наши мечты слились в одно зернышко и вырастали в ней. Питались тканями, мыслями, чувствами; выжирали девушку, точно падальщики, изнутри.
Бетти ходила на кинопробы, массовки, заводила новые знакомства и все равно никак не могла выбрать подходящую роль. Продюсеры уставали и посылали ее к чертям. Они думали, Бетти взбалмошная, плохая актриса, а в душе боялись того темного, что жило внутри карцера ее сердца. Это давно уже не было красивое растение, о котором я мечтал: сад уродов запустили, и возникло гнилое болото, затянутое паутиной лжи. На кривых деревьях зрели гроздья - синюшные, с прозрачной кожицей и мертвыми зародышами.
Я знал это и все равно желал Бетти. Желал какой-то извращенной частью создания, хотел почувствовать обнаженное тело Бетти и обнажить невидимую улыбку. Но нет. Бетти неизменно качала пальчиком и ускользала от меня - с каждым разом дальше. Она позволяла надевать ей на шею черную ленточку и застегивать смоляные, дегтярные платья. Тайком крала у меня деньги и уходила по своей "Миле чудес", и опять возвращалась, и это не кончалось, не кончалось, не кончалось ни-ко-гда.
Однажды я устроил Бетти на хорошую роль. Уговорил пару друзей, дал взятку, ну, сами понимаете. Это действительно был прекрасный шанс для Бетти - персонаж-домохозяйка, с мужем и ребенком, - как по заказу. И что? Бетти быстро прочитала сценку и выбросила ее в мусорный бак.
- Это дешевое начало для карьеры, Фредди. С ним я никогда не сниму перчатку так, чтобы все восхищались.
Бетти была грустна, непосредственна, невинна, а потом в один из декабрьских дней - выломала из своего карцера замки и сошла с ума.
Она вставала у зеркала и брала у себя интервью, она кидалась громкими фразами, кричала "стоп" и "снято". Бетти хотела улыбаться, но губы ее не слушались; Бетти тошнило по утрам, как будто началась беременность, и я платил врачу, чтобы он говорил Бетти, мол, так и есть.
Это было кораблекрушение без начала и конца, мы тонули и скатывались куда-то, в мир ее диких грез, где мешались цвета радуги, крови; где пот мешался с дождевой водой и содовой, где поднимались из темных глубин плоды нашего безумия. Бетти казалось, что у нее вырос живот, что прошло много месяцев, а на самом деле она меркла, она таяла, как белый туман по утрам.
Бетти приходила и уходила: когда хотела, когда мечтала, когда девушке мерещились на краешке зрения новые "мужья". Они соблазняли ее, а Бетти не давалась; они молили, а Бетти возвращалась ко мне, так и не найдя свой идеал. Они преследовали девушку, звонили, окружали, обещали вырезать у нее на лице свои имена за издевательства над их холеными сердцами. Тогда Бетти, словно стыдливый цветочек, пряталась в моих руках. Ведь я был добрее и лучше. Бетти ютилась, пережидала и вновь покидала дом. Я вздыхал с облегчением: следом уползали все эти грезы о Голливуде, летчике и ребенке; они капали, протекали из ее разума, точно кровь из раны или из крана - ржавая вода. Бетти исчезала, включая на полную старенький транзистор, и Билли Холидей вынашивала под пианино свой жестокий "фрукт", свой изуродованный, горелый зародыш:
"Деревья юга дают странные плоды:
Кровь на стволах видна и кровь на листьях;
Качают длани ветра мертвецов в ночи -
Висят они на тополях, как винограда кисти".
Иногда я думал, что надежда есть. Бетти вырывалась из тумана безумия, глаза ее очищались. Девушка шептала:
- Фредди, я не могу забеременеть, зачем ты мне врал? Я пошла к доктору, и доктор сказал, я не могу иметь детей.
Я обнимал и успокаивал. Думал, мол, Бетти прийдет в себя, очнется. Я говорил, доктор идиот; говорил, у нас будет ребенок, а Бетти просила:
- Я испортилась, Фредди. Фредди, я протухла изнутри. Фредди, ты должен избавить меня от этой гнили. Фредди, я не хочу быть тухлой изнутри.
Бетти повторяла это, а ее мир шатался и крошился, будто проржавелый аттракцион.
- Бетти, милая, в тебе нет гнили. Он идиот. Мы докажем это, сейчас, прямо сейчас!
Я распалялся и гладил ее бедра, грудь, а Бетти ускользала, закрывалась в себе, как листочек, утративший солнце.
Жизнь превратилась в бешеную карусель, и она крутилась быстрее, и быстрее, и быстрее. Я не мог понять, где верх, где низ, где я, где Бетти. Все смешалось в тошнотворный дым, в котором неоновые буквы ее имени расползались и душили, и терзали меня по ночам.
Бетти пропадала и не звонила, затем появлялась вновь, без капли сожалений в стекленеющих глазах. Утаскивала деньги, вещи; находила новых летчиков и разводила их на любовь, пока они тоже не начинали все ненавидеть. Как тот автомобиль, Бетти разогналась и уже не могла остановиться - она перебирала кинороли и мужчин в поисках самого лучшего, точно свои одинаковые черные платья, и не могла ничего найти. Перебирала бешено, яростно; боялась куда-то не успеть и разбрасывала свои омертвелые 'разочарования' по сторонам. Не заботясь о последствиях, не сомневаясь, не дожидаясь никого. Бетти мчалась вперед, а мы - за ней. Мы соревновались за девушку как за приз и хвалились друг перед другом каждым маленьким трофеем - походом в кино или танцами, - пока Бетти закручивалась в наши сердца, как шуруп, все глубже и больнее. Бетти, Бетти, Бетти, БЕТТИ!!!
Я надеялся, что Рождество мы встретим вместе, но девушка лишь шепнула "С праздничком, Фредди" и растаяла в праздничной мишуре. Взамен ко мне явился бледный парень в форме ВВС.
- Я слышал, она тут живет? - спросил он. - Вы ее брат?
Солдата звали Мэтт, и такой несчастный был у него вид, что я соврал:
- Да, я ее брат.
Мэтт решил подождать Бетти, и я разрешил. Он казался славным парнем. Через пару часов и бутылку 'Скотча' я понял, что это и есть 'мертвый' жених, а Мэтт... выпросил у меня платок Бетти и растаял, как призрак, в омуте дождя.
Наступил сорок седьмой. Ночью девятого января Бетти пришла ко мне - скула рассечена, глаз заплыл, - скользнула на постель и прижалась. Ноги в стороны, шея под прямым углом: точно цветочек с переломанным стеблем.
Я почувствовал эту боль внутри девушки, ощутил, будто свою. Странно, раньше я бы уже тряс всех вокруг, чтобы узнать имя обидчика, но теперь нет, теперь чувства притупились, сгладились, высохли. Словно меня изнутри обили ватой, как палату для душевнобольных.
- Ты вкусно пахнешь, Фредди.
- Кто тебя так?
- Никто, Фредди. Ты всегда вкусно пахнешь, Фредди. Потом и мылом, я бы нюхала только тебя. И жила бы только у тебя. Боже, Фредди, ну зачем ты тогда мне соврал?
- Я не знаю, Бетти.
Она судорожно вздохнула.
- У тебя есть дождевая вода?
- Да, Бетти, сейчас же зима.
- Это хорошо, когда в доме есть дождевая вода, правда, Фредди?
Бетти лежала так несколько дней. Вставала, чтобы выпить воды или умыться. Никуда не уходила, никому не звонила; только прижималась крепче и крепче. Дышала теплым в шею, и по моему телу бегали мурашки. Иногда Бетти просила:
- Ох, Фредди, наверное, я и правда протухла. Ты, наверное, должен убрать из меня эту гниль. Мы же хотим ребеночка, Фредди?
- Бетти, в тебе нет гнили.
Я повторял это и знал, что вру. Что Бетти оказалась замурованной в мире своих разочарований, мире своих мертвецов, и свет гас, круг сжимался, а она уже не могла выбраться.
- Бетти, в тебе нет гнили.
Я повторял это и гладил ее по волосам, плечам, груди, пока однажды дожди не закончились, а Бетти не приняла мои ласки. Я стал раздевать девушку, я говорил, что хочу увидеть улыбку Бетти, что она обязательно улыбнется. Бетти не сопротивлялась. Одежда падала под диван, солнце красными полосами протекало сквозь жалюзи. Мы легли на пол, и моя обнаженная плоть коснулась ее.
- Нет, Фредди! - закричала Бетти. - Нет, Фредди!
Она отодвинулась и начала быстро одеваться.
- Бетти! Куда ты? ОПЯТЬ?
Внутри меня что-то сорвалось: захрипело, заклокотало, загорелось; волна дикой злобы подкатила в горлу. Руки сжались в кулаки, я вскочил и навис над Бетти, готовый покалечить ее, размозжить; я представил, как хватаю тонкую, как лепесток, руку, и...
"Господи, да что со мной?"
Фантазии были до того страшны, что я испугался самого себя.
"Никогда, нет, нет! Даже не думай! Никогда!"
- Бетти! - взмолился я. Я хотел прощения за эти мысли, но она поняла иначе:
- Я люблю тебя, Фредди, я очень люблю тебя, Фредди. Я сейчас не вру, Фредди. Я только схожу за дождевой водой.
Бетти ушла, скрылось закатное солнце. Бетти ушла, и на ее шее была черная ленточка, как в день нашей встречи.
Тело нашли через пару дней: на пустыре между Нортон и 39-ой, среди блеклой зимней травы. Девушку раздели, избили и рассекли на две части. Убийца вырезал половые органы, руки завел за голову, раздвинул ноги. Рот был разодран до ушей.
Я узнал об этом из "Таймс" и долго, упорно, яростно топил себя в дождях и горе. Пытался вернуть Бетти. Вокруг сходил с ума Лос-Анжелес: полиция искала преступника, журналисты искали преступника, домохозяйки искали преступника - а я смеялся над ними. Убить мог каждый из нас - каждый мог и хотел убить Бетти, чтобы она не досталась остальным, чтобы больше не смела убежать. Тайком, понемногу, мы давно уже уничтожали ее, мы разламывали ее на сувениры, крошили, пока не нашелся один посмелее, кто завершил изуверскую пытку. Очередной бедняга, которому Бетти вскружила голову оборками темного платья, или просто случайный человек. Бог знает.
Я корил и ненавидел себя три мерзких года. А затем, одним солнечным утром, понял, что Бетти добилась всего. Она мечтала о славе и сыграла свою лучшую роль; возродилась из пепла, будто черный феникс. Бетти мечтала о ребенке, и наш ребенок вырос внутри нее и расцвел страшным цветком черного георгина. Бетти добилась всего и теперь пожирала, как Сатурн, свои же плоды. Думаю, она была счастлива.
Откуда я это знал? Потому что с каждого фото, из каждой криминальной хроники и статьи Бетти Шорт наконец-то улыбалась, улыбалась, улыбалась - этим разорванным от уха до уха ртом.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
*** *** *** *** *** *** *** *** |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Значение слов, выделенных курсивом, можно посмотреть в примечаниях.
Ортогональные колебания
Blossom the lovely stars, the forget-me-nots of the angels.
Близоруко щурясь на свою память, я и сейчас утверждаю, что ничто не предвещало беды. У меня и раньше бывали любовницы, но линии наших жизней, расположенные под прямым углом, встретившись в одной гигиенической точке, благополучно равноудалялись на безопасное расстояние, а если мне и случалось снова пересечься с той или иной, то и я, и она, к взаимному удовлетворению, замечали в глазах друг друга лишь равнодушный холодок общего воспоминания о легкости в чреслах.
Но на этот раз все было по-другому. По мере развития отношений с этой девушкой, я с беспокойством наблюдал, как линии утрачивали прямоту и закладывали вираж, чья кривизна была несовместима с перпендикулярностью моего бытия. Я пытался это исправить: все стереть и начертить заново, но стоило приналечь, как жизнь моя давала складку и с треском рвалась, словно лист бумаги, если слишком сильно нажать на резиновый ластик.
Она работала в лаборатории у нас на факультете. Невысокая, лет двадцати пяти, с приятными, хоть и не вполне правильными чертами лица, чью миловидность каким-то образом завершали большие, в черепаховой оправе очки. Ничего особенного: русые волосы, узкие плечи, чуть костлявые руки с едва заметной штриховкой светлых волосков, невинные голубые глаза. Лаборанткой она оказалась превосходной: приходила по первому требованию и оставалась столько, сколько нужно. Кажется, она была немного в меня влюблена. "Я читала все ваши работы". Ну, это вряд ли. "Вы слишком много курите". Пожалуй.
На первых порах я не испытывал к ней ничего, кроме легких уколов похоти. И немудрено: ее небесная добродетель, когда, бывало, облаченная в белый лабораторный халат, она, чуть косолапя, шла передо мной по коридору с арифмометром в руках, и святого превратила бы в похотливого сатира. Признаюсь: я пытался кое-что предпринять в этом направлении, но, когда однажды в шутку прихватил ее за рукав в пустом коридоре между лабораторией и библиотекой, она рассердилась и взяла с меня слово впредь не распускать руки: "храм науки - не место для шашней!" Пара увертливых объятий, да столько же быстрых поцелуев с оглядкой - вот и все, что мне удалось урвать. Выманить ее из храма на нейтральную территорию мне также не удалось.
В первый раз вне университетских стен мы встретились на фуршете, который профессор N и профессор N давали молодым математикам по не помню какому случаю. Я припозднился, и когда вошел в синюю от табачного дыма гостиную, вечеринка была в самом разгаре. Народу набилось много, было душно, у входных дверей беседовала о вечном пара непьющих логиков. Дамы с обнаженными плечами выставляли себя на всеобщее обозрение и улыбались напоказ. Мужчины в смокингах перемещались по двое, по трое от хозяина дома, разливающего шампанское, к его брату-близнецу, разливающему портвейн. Общее опьянение уже дружно перевалило через экватор: взрывы хохота становились все громче, голоса - игривее, кто-то кого-то преследовал, женщин хватали за руки, те со смехом вырывались и кокетливо гневались, и уже надо было ходить с оглядкой, чтобы не наступить на пустые бокалы, там и сям растущие из паркета, словно грибы.
Я обнаружил ее на периферии веселья, где она, напудренная до смертельной бледности, поджав ноги, неудобно сидела на рояльном стульчике, похожая на негатив той повседневной девушки, которую я знал или думал, что знаю. Боже мой, она покрасила волосы в черный цвет! Черное, очень открытое платье, черные чулки и перчатки, черные тени вокруг глаз по тогдашней моде и вдруг, как откровение, как просвет голубого неба среди черных туч, - букетик незабудок в руках. Только очки остались те же, да ступни в туфлях на серебряных каблуках стояли носками внутрь. Завидев меня, она обрадовалась и помахала рукой, торопясь залучить меня в свидетели своей чудесной метаморфозы.
- Permettez-moi d'exprimer mon admiration, mademoiselle, - сказал я, целуя ее перчатку.
Она похвалила мой смокинг, лет пять назад пошитый и раз пять надеванный.
Кивая на незабудки, я продемонстрировал ей свою начитанность, процитировав двустишие, взятое в качестве эпиграфа к этому рассказу.
- Myosotis arvensis, - ответила она взаимностью.
- Неизвестный поклонник? - в шутку нахмурился я.
Она собиралась ответить, но вдруг раздался звон разбившегося стекла и по залу прокатилась волна участливой суеты: близорукий и к тому же совершенно пьяный статистик расколотил крюшонницу. Очертя голову, я предложил новорожденной брюнетке сбежать отсюда, и она, подумав секунду, неожиданно согласилась. Горничная долго искала наши пальто и шубку, а когда наконец нашла, зал разразился радостными аплодисментами, которые достались не ей, а какой-то даме, согласившейся после долгих уговоров занять место за роялем: начинались танцы.
Мы вышли на улицу. Смеркалось, зажигались фонари. Красный отблеск дежурной аптеки на той стороне канала дрожал на черной, шершавой от ветра поверхности воды. Дождь не дождь, снег не снег, что-то острое сыпалось с неба и кололо в глазах. Вдруг погода дрогнула, уплотнилась, порыв ветра быстро обыскал нас обоих с головы до ног, и мокрый снег большими хлопьями полетел косо и тут же принялся скрипеть под ногами, словно медицинская вата.
- Я долго думала, прежде чем предаться греховной страсти с женатым мужчиной, - с трогательной серьезностью сообщила мне она после первого клетчатого поцелуя сквозь вуаль в пахнущем бензином и кожей полумраке таксомотора. Греховной страсти, как мило! Я рассмеялся и потянулся поцеловать ее раскаленную от лисьего меха шею, но она остановила мое движение на полпути, положив ладонь мне на лоб и указывая бровями на напряженный затылок шофера за прозрачной перегородкой. А в бровки? Тоже нет. Поездка заняла минут двадцать, и, несмотря на сопротивление, я не смог отказать себе в удовольствии испытать предел ее терпения, лаская прохладные, шелковые, тесно сдвинутые колени.
Требуемый нам дом светился огнями за вычетом одного окна на третьем этаже, которое и оказалось окном ее комнаты. Она долго возилась с ключами, пока я нетерпеливо переступал с ноги на ногу у нее за спиной. Я не дал ей снять даже шубки. Я обнял ее. Мои губы наконец насладились родинкой на ее шее. Она вся дрожала, пока я лелеял в одной ладони ее маленькую крепкую грудь, в то время как другая скользила вверх по шелковому чулку. Судя по всему, эта девушка училась фогетминотной грамоте по самоучителю женских романов: она притворно хмурилась, она отворачивалась, из последних сил она пыталась скрыть свою неопытность и невинность, но по мере развития моих ласк ее охватывали беспомощность и истома, и скоро ее рот открылся навстречу моему в по-настоящему добровольном поцелуе. "Нет, нет", - задыхаясь, повторяла она, но тут же сама приходила на помощь моим пальцам, пытающимся расстегнуть тугие крючки ее платья. Объятие было коротким, зато ласки - стремительными: я и сам уже был близок к точке кипения, как вдруг она быстро-быстро задышала, словно собираясь расплакаться, и моего слуха достиг еле слышный стон удовольствия, который ей так и не удалось утаить от моих ушей.
Я ослабил хватку, и она поспешила вывернуться из моих рук и ускользнуть в скромные toilettes. Подобрав с пола букет, я прошел в комнату и включил электричество. Внезапно разбуженные вещи жмурились спросонья на незваного гостя, и только книги в книжном шкафу продолжали спать, повернувшись ко мне спиной. Невинная девичья кровать смотрела робко, мраморный умывальник в углу - набычившись. Из висящего над ним зеркала на меня быстро взглянул бледный господин с нетерпеливыми глазами. В черном оконном стекле отражался стоявший на столе стакан с незабудками (точно такие же я держал в руках). Кто-то с каменными ногами прошел у меня над головой, и в тот же миг за спиной послышались легкие шаги куда более многообещающих ног.
Я обернулся. Она стояла в дверном проеме, ярко освещенная, на этот раз по-настоящему, без малейшего намека на жеманство, с какой-то естественной прямотой и честностью предоставляющая в мое полное распоряжение черноту волос, белизну обнаженных шеи и рук, голые ноги и тончайшую, как эктоплазма, ночную рубашку, который я потребовал немедленно снять, а очки, напротив, надеть. Ее колени и бедра, хоть и прелестные по форме, выглядели чуть тяжеловато по сравнению с узкой талией и острыми локтями, зато разлученные грудки с бледными сосками оказались точно такими, как я, бывало, представлял себе в грубую минуту. Ее кожа была так нежна, что даже легкое прикосновение оставляло на ней розовые пятна. Пушистые, опущенные долу ресницы, пылающие от волнения уши, призрак светлого пуха над верхней губой.
Она принимала мою страсть тихо, без восклицаний, с выражением сосредоточенного блаженства, и только застенчиво искала губами мои губы, которые ходили мелкими шажками по ее груди, ключицам, шее, и когда, наконец, находила, блаженно таяла и переливалась через край. С закрытыми глазами, как слепая, она тянулась мне навстречу, чтобы ощупать благодарными поцелуями мое лицо, еще искаженное мукой наслаждения.
Ночь катилась к своему концу, девушка спала, отвернувшись к стене, а я лежал навзничь, закинув руки за голову, и с тревогой прислушивался к шороху нового чувства, пытающегося нашарить меня в темноте. Что это, угрызения совести? Ерунда! Мой ребенок, моя жена находились на солнечной стороне моей жизни, и извилистое слово "измена" не имело к ним отношения. Для того чтобы изменить, для начала нужно измениться самому, а я не собирался ничего менять. Но почему мне было не по себе? Отчего я со страхом всматривался в будущее, вдруг, ни с того ни с сего утратившее определенность? Да, это был страх! Занятие любовью, как это иногда бывает, обернулось темной своей стороной, и демон любви, легкомысленно вызванный неопытным заклинателем, не захотел уходить. Внезапный проблеск, сверкнувший словно вспышка магния меж двух обычных дел - встречей и расставанием, вдруг, без всякого предупреждения, сделал видимым то, что так испугало меня и что я пока мог выразить лишь символами математических абстракций.
X(t)=sin(2*t); Y(t)=sin(3*t)
Я сел на кровати. Нет, глупости! Тройная "Н" - вот истинная формула человеческого бытия: невозвратимость, несбыточность, неизбежность. Эта девушка предлагала мне вечность (они все ее предлагают), я же не мог предложить ей в ответ ничего, кроме пустоты, куда в наивной надежде ее заполнить беззвучно скользило и осыпалось все то, из чего ее тихая, покорная, нетребовательная вечность и состояла: разлуки, свидания, любопытный глаз, косящий на поцелуй, незабудки, фогетминотки... Я вспомнил, как мы путались в первых неловких объятиях и смущенно кокались лбами. Интересно, какой из них разбился бы первым, вступи мы в гипотетический брак?
Я встал и принялся одеваться. За окном с трудом приходил в себя северный, малокровный рассвет. Вокруг меня, как провожающие на пустынном перроне, стояли бледные, невыспавшиеся вещи. Я вздрогнул: она назвала меня по имени! Проснулась? Нет, спит, только перевернулась на спину. Черт возьми, куда запропастилось мое кашне? Да, я тянул время. Я колебался. Я слушал ее дыхание, смотрел на ее лицо, на доверчиво лежащую поверх одеяла руку и не мог уйти, несмотря на то что меня пугали ее близость, ее доступность, ее присутствие в моей жизни. А может... Тройная "Н": нет, нет и нет! Я знал, что будет дальше. Сейчас я уйду, ночь умрет, а эти комната, книги, цветы, эта спящая девушка еще некоторое время будут жить сами по себе, как ни в чем не бывало... Но потом умрут и они.
Стараясь не шуметь, я прикрыл за собою входную дверь и стал спускаться по крутой темной лестнице. Но чем дальше я удалялся от исходной точки, тем отчетливее понимал, что я пропал, что никто не умрет, потому что Х и Y не просто две переменные, бессмысленно вращающиеся в пустоте математических абстракций, а я и ты, два элемента множества людей, зависимые от времени и пространства, но вибрирующие, соединяющиеся, вступающие в союзы, сплетающиеся друг с другом в форме двух пересекающихся бесконечностей, чтобы обрести единство и тем самым преодолеть любые абстракции и зависимости.
Утро выдалось темным, сырым, дрожащим от холода и отвращения к самому себе. От вчерашнего снега не осталось и следа, только большие круглые лужи, окрашенные в одинаково серый цвет, во все глаза смотрели в серое небо. Подняв воротник, я отправился на поиски трамвайной остановки. Расписание не без злорадства проинформировало меня, что 24-й номер только что ушел, а 25-й ожидается не раньше чем через полчаса, и, поджидая этот предпоследний в алфавитном смысле трамвай, я наконец-то набрался смелости сказать самому себе, что было бы совершенно немыслимо явиться домой с этим теплым, сморщенным, новорожденным чувством на руках...
Я влюбился. А ведь еще утром ничто не предвещало беды.
Примечания:
(англ.) В тишине, одна за другой, в бесконечных небесных лугах расцветают прекрасные звезды, ангельские незабудки. "Эванджелина", Генри Уодсворт Лонгфелло.
(фр.) Позвольте мне выразить свое восхищение, мадмуазель.
(лат.) Незабудка полевая.
От английского названия незабудок, forget-me-nots.
Функция, описывающая ортогональные (расположенные друг к другу под прямым углом) колебания и имеющая следующее графическое выражение:
Набоков В. Дар. - Москва: "Соваминко", 1990, - С. 103.
X и Y, соответственно 24-я и 25-я буквы латинского алфавита.
|
|
|
|
|
I В просторной комнате, с большими окнами, выходящими во двор, за двумя составленными столами, собрались самые близкие родственники и соседи. Стульев на всех не хватило, поэтому пришлось снять с петель дверь, чтобы всех рассадить. Как это бывает в местечковых городишках, гости пришли не с пустыми руками, а каждый захватил с собой, что считал нужным. Кто котлеты, кто соления, а ближний сосед принёс двухлитровую бутыль самогона, запечатанную пробкой из кукурузного початка. В центре, среди угощений, стоял портрет пожилой женщины с добрым, печальным взглядом, которая умерла много лет назад. Возле портрета стакан водки, накрытый кусочком ландышевого мыла. Когда все расселись и наполнили стаканы, встал хозяин дома, который не просыхал ещё со вчерашнего дня, поднял стакан и начал говорить тост, глядя на портрет. - Дорогая... м-мама... - он оглянулся на окно, за которым стояла, надраенная до безобразия новенькая семёрка. - Ага, теперь уже дорогая, а раньше, когда она жива была, кроме как "твоя придурошная мамаша", другого от тебя не слышала, - недовольно вставила хозяйка дома. - Да если б не моя мама, ты до пенсии ездил бы на своем драндулете с коляской. - Я был не прав, я был не прав, - сорвался на фальцет хозяин, и по его щеке потекла кристально искренняя слеза раскаяния. - То-то же, - удовлетворилась жена. - Ты была ни придурошная, ты была ясновидящая, - продолжил свой тост мужчина, теперь уже не отрывая взгляда от портрета. - Ты знала, что наступит такое время, когда в стране исчезнет всё мыло, а деньги превратятся в макулатуру. Он тремя глотками осушил стакан и сквозь слёзы снова посмотрел на мечту всех автолюбителей Советского Союза - новенькую "Ладу" василькового цвета. I I Шёл второй год войны. Немецкое вторжение было в самом разгаре. Территория, которая ещё год назад, считалась глубоким тылом, становилась прифронтовой. В поле, обливаясь потом, под палящими лучами июльского солнца, работали только женщины и девушки, всех мужчин и парней забрали на фронт. В основном здесь были местные жительницы, но среди них попадались и эвакуированные. И хотя линия фронта неумолимо приближалась, а продовольственный паёк скуднел с каждым днём, девчонки продолжали оставаться девчонками. Поэтому весть о том, что к ним в деревню переводят лётное училище, восприняли с диким восторгом. Курсантов разместили в пустующей сельской школе. Поля вокруг расстилались такие ровные, что для учебного аэродрома и делать ничего не пришлось. Девичьей радости не было предела. За этот год они забыли, как выглядят мужчины, а тут, под боком, появились не просто парни - лётчики. Все красавцы, как на подбор. В новенькой тёмно-зелёной форме и блестящих хромовых сапогах. С утра до вечера курсанты изучали конструкцию самолёта, постигали премудрости пилотирования и воздушного боя, прыгали с парашютом, а к заходу солнца, в спортзале школы, устраивали танцы под патефон. Девчонки, после изнурительной работы в поле, стайкой бежали на речку искупаться, прихорашивались и летели на танцы, как мотыльки на огонёк. В свободные минутки, во время скудного обеда, все разговоры теперь были только про лётчиков - кто с кем танцевал, и кто кому что сказал. Особенно часто упоминали имя Дениса. Он выделялся своей артистической внешностью. И, по общему мнению, если бы не война, мог бы вполне стать киноактёром. Девчата буквально вырывали красавца друг у дружки, желая успеть хотя бы раз за вечер станцевать с ним. Только одна девушка не приглашала его. И не потому, что он ей не нравился, совсем наоборот. Когда она видела Дениса, сердце её начинало биться так, как будто в груди трепыхалась бабочка. Подруги называли её Ксюшей. Она была не местной, из эвакуированных. Не легко городской девушке привыкать к тяжёлому сельскому труду. Но она справилась. И только к одному не могла привыкнуть - к запаху пота, от которого без мыла избавиться было невозможно. Поэтому и не приглашала Дениса, стеснялась, что он почувствует запах. - Петровна, где можно достать мыло? - спросила она у своей хозяйки. - Мыло? - удивилась женщина. - Да где ж его достанешь? Война! - И что, нигде-нигде нельзя раздобыть? - Почему же? Можно. - Петровна, милая, где? - В районе, по воскресеньям толкучка собирается. Там у спекулянтов на продукты всё что угодно выменять можно. Всю неделю Ксюша почти ничего не ела, а всё, что выдавали на работе, складывала в узелок. Она с нетерпением дожидалась воскресенья. III - Чего тебе? - спросил мужчина в военной форме, но без петлиц, высмотрев девушку в толпе. - Мне мыло нужно, - смутилась Ксюша. - Иди за мной, - сказал мужчина и повел за собой, не оглядываясь. Они подошли к полной женщине, которая со скучающим видом подпирала забор. - Вот клиента тебе привёл, - обратился к ней Ксюшин провожатый. - С тебя причитается. - Ну, ты меня знаешь, за мной не заржавеет, - ответила торговка, сверкнув золотыми зубами. Мужчина, хотел что-то еще сказать, но усмотрел новую жертву и пустился вслед. - Чего там у тебя? - спросила спекулянтка, кивая на узелок. - Буханка хлеба, килограмм картошки и десять яиц. - Какое тебе мыло? - А у вас что, разное есть? - У меня всякое есть. - Тогда ландышевое и ... - И всё. Вот, держи, - женщина достала из сумки кусочек и протянула Ксюше. - Как, за всё один кусочек? - Не хочешь, не бери. Но мыло на всём базаре, только у меня. - Я согласна, - сказала Ксюша, и на глазах её выступили слёзы. IV Она мылась и плакала. Брусочек ландышевого таял на глазах. Особенно много ушло на пышные, каштановые волосы. А еще Ксюша отбелила мелом парусиновые туфли, нагладила ситцевое платье, заплела косу и выпорхнула из дому. Как только появилась в спортзале после мыльной диеты, стройная и нежная, то сразу обратила на себя общее внимание. Тут же несколько курсантов направили к ней свои стопы. Но Денис был первым не только в небе, но и на земле. Он буквально выхватил Ксюшу из рук товарища и закружил в быстром вальсе. Весь вечер он к ней близко никого не подпускал. Девушка так прекрасно танцевала и так обворожительно пахла, что Денис просто опьянел от нахлынувших чувств. - Ты где была раньше? Тебя мама не отпускала? - спросил, когда пошёл провожать девушку домой, после танцев. - Я и раньше приходила, просто, ты меня не замечал. - Не обманывай, я бы тебя сразу заметил. - Я никогда не обманываю. - А сколько тебе лет? - Восемнадцать. - Не правда, тебе, наверное, и шестнадцати нет. - Я никогда не обманываю, - обидчиво повторила Ксюша и отвернулась. Денис обнял её за плечи и прижал к себе. Запах ландыша от её волос окончательно вскружил ему голову. Он резко развернул девушку к себе - так, что губы их почти соприкоснулись. - Может, ты и целоваться умеешь? - Не умею, - призналась она. - Тогда учись, - Денис впился поцелуем в её приоткрытый рот. V Их роман вспыхнул внезапно, как сверхновая звезда во Вселенной. Почти все ночи, когда Денис сбегал в самоволку, они проводили вместе, отдаваясь друг другу. А днём - отдавались работе, каждый своей. Денис, был всегда избалован вниманием хорошеньких женщин, но такое с ним случилось впервые. Он был готов ради Ксюши на всё. - Хочешь, я тебе звезду с неба достану, - спросил он, провожая домой под утро. - Нет, у меня уже есть одна и другой не надо, - она обвила его шею руками и нежно поцеловала в губы сотый, или может тысячный раз за ночь. Ему и в голову не приходило, что любой звезде с неба, она предпочла бы горбушку хлеба из армейской столовой. Брикетик мыла Ксюша растягивала на неделю, а в воскресенье вставала рано утром и пешком шла на базар. - Какое хочешь? - спросила, успевшая к ней привыкнуть, торговка. - Розовое. - На держи, только в последний раз. - Почему? - испугалась Ксюша. - Мыло подорожало. - На сколько? - Ровно на десять яиц. - Где ж я возьму столько? - А это уж, милочка, не моя забота. В лётном училище выходных не давали, и полёты начинались как всегда в восемь. Курсанты сидели на траве, задрав носы к небу. Наблюдали за пилотажем товарищей и ждали своей очереди. Вдруг из-за тучки вынырнул боевой истребитель с красными звёздами на крыльях, мастерски заложил вираж и зашёл на посадку. Из кабины выпрыгнул молодой подполковник с золотой звездой героя на груди и направился к курсантам. Они тут же вскочили на ноги, застегнули верхние пуговички на гимнастёрках и стали по стойке "смирно". - Вольно, - скомандовал подполковник. - Бойцы, где ваш начальник училища полковник Кравцов? - Он вон там, в зелёной палатке, - хором ответили будущие асы. Подождав, пока подполковник скроется за брезентовой шторкой, курсанты бросились к самолёту и облепили его. - Вот это техника. - Не то, что наши учебные "ишаки". - Полетать бы на такой. - Смотрите, у него пушка спереди, сквозь лопасти винта стреляет, - делились впечатлениями восхищённые курсанты. - Здорово, Серёга, - запросто сказал подполковник и пожал протянутую левую руку начальника училища. Пустой правый рукав гимнастёрки у Сергея Ивановича был перехвачен ремнём. - И не проси, ни одного не дам, - опередил гостя полковник. - Они ещё как слепые котята. - У меня разнарядка на пять курсантов. - Под трибунал пойду, а не дам. - Я не поверю, чтоб во всей учебке ни одного талантливого летуна не было, - настойчиво добивался Герой Советского Союза. - Только один и есть, - признал начальник училища. - Ну, хоть одного дай. - Зачем он тебе? - Приказ срочный получили, переправу с воздуха прикрывать, - разъяснил боевой летчик. - Я сам эскадрилью подниму, мне ведомый нужен. - Смотри, Пётр, если с моим соколом что-то случится, это будет на твоей совести. - Всё будет нормально. Сегодня же тебе его верну, завтра прибывает пополнение. VI Дорога в район занимала много времени, и по воскресеньям Ксюша всегда опаздывала на танцы. Но твёрдо знала, что Денис будет стоять у стеночки и ждать только её. Так случилось и в этот раз. Перепрыгнув через три ступеньки школьного крыльца, Ксюша вбежала в спортзал и сразу же встретилась с ним глазами. Денис улыбался ей с фотографии в чёрной рамке, которая стояла на столе, покрытом красной скатертью. Музыка не играла, курсанты с девушками расположились вдоль стен и слушали подполковника. Он стоял за столом вместе с начальником училища. Сквозь бинты на голове проступало красное пятно. - ...а когда Денис расстрелял всё до последнего патрона, он зашёл со стороны солнца и тараном снял у меня с хвоста "мессер", - подполковник помолчал и с трудом закончил. - Я буду ходатайствовать о присвоении вашему училищу его имени. Ксюша по стенке сползла на паркет спортзала и потеряла сознание, которое к ней так и не вернулось. Девочку она родила уже за Уралом. Подруги, как могли помогали и поддерживали её, а после войны забрали Ксюшу с собой. И все последующие годы она проработала в той же школе, где во время войны отплясывала с подругами. Мыла полы и посуду в школьной столовой, красила парты и окна, а на все заработанные деньги покупала мыло и аккуратно складывала его везде, где находила свободное место. Это была, наверное, самая большая частная коллекция в мире. Розовое, сиреневое, лавандовое... но больше всего она любила ландышевое. Умерла Ксюша во сне, от остановки сердца. Так и не узнав, что самым дорогим запахом для Дениса, сводившим его с ума и дурманившим голову, - был запах пота её тела, обессиленного от любви. |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
(C) Мария ЕМА |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
ИСКУССТВО ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ
Предание пещеры Ласко
|
|
|
|
ЖУКИ ГОСПОДНИ
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|