На память
Музыка на костях
Мир-Труд-Май
Из фотоальбома
Осенний этюд
***(стали крайними)
Ничего страшного

Только что (в сентябре) вышла моя новая книга стихов "Расширение пространства", издательство "Водолей Publishers", Москва, 2007.

Юрию Трифонову

Что за память у прозаика! Не забыл он ничего.
Как чудесная мозаика память скроена его.

Он глазами стрекозиными и снаружи, и внутри
Видит знаки негасимые, видит в смолах — янтари.

Он запомнил имя длинное и названья странных птиц,
И глаза его былинные видят небо без границ.

Знает он расположения звезд — по центру и в глуши,
И мельчайшие движения нашей неженки-души.

Все выстраивает в линию, редким зреньем наделен,
Эту гибель голубиную видеть гибелью времен.

Он так пристально внимателен к пустяковинам смешным,
Как положено писателям и заказано — иным.

Оттого сижу в тумане я с тонкой книжицей в руках
Над рекой воспоминания о кисельных берегах.

Мы там жили, росли, теперь приезжаем в гости.
Когда строили башню, где после была "Мелодия",
Поразрыли кладбище возле церквушки, и чьи-то кости
Приносили в школу мальчишки на биологию,
И биологичка сердилась. Арбат мелькал в новостях,
И девчонки играли мраморной битой в классики,
И Высоцкий и Окуджава не были классики,
И еще играла музыка "на костях".

Обезьянка из глины.
Леденец петушком.
Вдоль по улице длинной
Мы проходим пешком.
В самом центре колонны,
У машины цветной,
Где плакат и знамена —
Папа рядом со мной.
Мы идем по бульвару
А потом — по кольцу.
И толпа не редеет,
Не подходит к концу
Петушок леденцовый,
Обезьянкин кувырк;
Этот сладкий, пунцовый
Жженый сахар Москвы.
Детство — краткая льгота.
Дохрустит леденец.
Черно-белое фото:
Город, праздник, отец.
Это время обманет,
Но не сможет украсть
Обезьянку в кармане
И на палочке сласть.

Пылью солнечной падает свет
на глаза; и одежды — цветные,
и печали все переносные
или просто их нет.
Мелкой радостью и новизной
брызнет дождь, да и кончится вовсе,
и от белого света на кофте —
как горох рассыпной.
Рассыпается время в песок,
но и это — не наша забота:
перевернута вечность в два счета,
снова сыпется впрок
этот нерасточимый запас
под рабочим названием "детство".
Ай да фокусник! Вот молодец-то!
Повтори еще раз.

И гвоздики кладут в маринад... Б.Пастернак

Забудешь что-нибудь в той комнате,
пойдешь искать — зачем, забудешь,
и что-нибудь иное вспомнится
покуда в памяти ты удишь.

Вплывут, смущая габаритами,
коробки, папки на тесемках.
Та комната полна забытыми
вещами — памяти потемки.

В ее дому — как будто узница,
в развалах, в залежах наследства,
мне запах осени почудится
воспоминанием из детства.

И вспомнишь, что пора согреться и
с грибами суп варить на кухне —
(а, вот что я искала, специи!) —
и думать о душе и духе,

Чтоб он, грибной, проник беспошлинно,
как легкий форточный воришка,
и будущим пахнуло прошлое
из-под своей неплотной крышки.

Стали крайними. В смысле — старше нет никого.
И — мороз по коже от того, от сего,
Станешь крайним, поймешь, а раньше нас не тревожат.
Станешь дико поглядывать то на дверь, то в окно,
Крикнешь: папа — тебе ответит эхо одно,
Крикнешь: мама — в ответ оно же.

Знаешь, с краю — оно, наверно, в чем-то верней,
Наблюдать удобней, и видно то, что крупней,
Например, звезда или башня — пейзаж соцарта.
Так недавно мы были в сердцевине, внутри,
Но ушли от центра, начались пустыри
И края за картой.

С краю видно, как жизнь извилиста и крива,
И обрывист берег, коротки рукава,
Как случайно выпала, чтобы не повторяться,
Как бесплотно все, чем она на деле жива,
Как Шекспир заметил: слова, слова, слова,
Заучи их на память — они потом пригодятся.

Чего-то боишься, и ночью не спишь,
И слушаешь пару: цикаду да мышь,
Что спелись дуэтом.
Прислушайся к шороху, шум не спугни,
О чем твои думы, о том и они —
О том и об этом.

А страшного, может, и нет ничего,
Покуда до дрожи нутра своего
Боишься во сне ты
За близких своих, и за дальних своих,
За шум и за вечные шорохи их
Под небом планеты.

А в небе, откуда невесть и куда,
Хвостатой строкой пробегает звезда,
Да над головами
Светила, что с детства знакомы, и те,
Что в страшной зависли от вас высоте,
И смотрят за вами.