"Облака под землей — это корни кустов и деревьев..."
"Оглянулась, ощерилась, повернула опять налево..."
2041 г.
"Кривая речь полуденной реки..."
"Море волнуется раз в поколенье..."
Колыбельная для пишущей машинки
"Вот дождь идет и вскоре станет ливнем..."

Стихи А.Кабанова читает В.Крупский >>>

Облака под землей — это корни кустов и деревьев:
кучевые — акация, перистые — алыча,
грозовые — терновник, в котором Григорий Отрепьев,
и от слез у него путеводная меркнет свеча.

Облака под землей — это к ним возвращаются люди,
возвращается дождь и пустынны глазницы его.
Спят медведки в берлогах своих,
спят личинки в разбитой посуде,
засыпает Господь, больше нет у меня ничего...

Пусть сермяжная смерть — отгрызает свою пуповину,
пахнет паленой водкой рассохшийся палеолит.
Мой ночной мотылек пролетает сквозь синюю глину,
сквозь горящую нефть, и нетронутый дальше летит!

Не глазей на меня, перламутровый череп сатира,
не зови за собой искупаться в парной чернозем.
Облака под землей — это горькие корни аира...
...и гуляют кроты под слепым и холодным дождем.

Мы свободны во всем, потому что во всем виноваты,
мы — не хлеб для червей, не вино — для речного песка.
И для нас рок-н-рол — это солнечный отблеск лопаты
и волшебное пенье подвыпившего рыбака.

* * * *

Оглянулась, ощерилась, повернула опять налево —
в рюмочной опрокинула два бокала,
на лету проглотила курицу без подогрева,
отрыгнула, хлопнула дверью и поскакала.

А налево больше не было поворота —
жили-были и кончились левые повороты,
хочешь прямо иди — там сусанинские болота,
а на право у нас объявлен сезон охоты.

Расставляй запятые в этой строке, где хочешь,
пей из рифмы кровь, покуда не окосеешь.
Мне не нужно знать: на кого ты в потемках дрочишь,
расскажи мне, как безрассудно любить умеешь.

Нам остались: обратный путь, и огонь, и сера,
мезозойский остов взорванного вокзала...
Чуть помедлив, на корточки возле меня присела,
и наждачным плечом прижалась, и рассказала.

На премьере, в блокадном Нью-Йорке,
в свете грустной победы над злом —
черный Бродский сбегает с галёрки,
отбиваясь галерным веслом.

Он поет про гудзонские волны,
про княжну. (Про какую княжну?)
И облезлые воют валторны
на фанерную в дырках луну.

И ему подпевает, фальшивя,
в високосном последнем ряду,
однорукий фарфоровый Шива —
старший прапорщик из Катманду:
"У меня на ладони синица —
тяжелей рукояти клинка..."

...Будто это Гамзатову снится,
что летят журавли табака.
И багровые струи кумыса
переполнили жизнь до краев.

И ничейная бабочка смысла
заползает под сердце мое.

А.Кабанов. Айловьюга: Стихотворения. — СПб.: "Геликон+Амфора", 2003, 144с.

Лесе

Кривая речь полуденной реки,
деревьев восклицательные знаки,
кавычки — это птичьи коготки,
расстегнутый ошейник у собаки.

Мне тридцать восемь с хвостиком годков,
меня от одиночества шатает.
И сучье время ждет своих щенков —
и с нежностью за шиворот хватает.

А я ослеп и чуточку оглох,
смердит овчиной из тетрадных клеток...
И время мне выкусывает блох,
вылизывает память напоследок.

Прощай, Герасим! Здравствуй, Южный Буг!
Рычит вода, затапливая пойму.
Как много в мире несогласных букв,
а я тебя, единственную, помню.

А.Кабанов. Крысолов: Стихотворения. — СПб.: Геликон Плюс, 2005, 132с.

Море волнуется раз в поколенье,
раз в поколение — море, замри,
мерзлой календулой пахнут колени
и отрывные календари.

Спят под сугробами из стекловаты
папы и мамы, сжимая ремни.
Там, где поддатые красные даты,
серые будни и черные дни.

Счастье, совсем непонятное ныне,
в трещинках от молодого вина —
вдруг распадается посередине,
но, успеваешь выпить до дна

Тертые джинсы на смену вельвету,
вьюга на окнах плетет макраме...
Родина, где тебя носит по свету?
Родина, кто тебя держит во тьме?

Мы — отрывные, летящие в гору,
чтобы упасть от любви и тоски,
будто червонцы — на лапу Азору,
возле гостиницы "Нью-Васюки".

На лице твоем морщинка, вот еще, и вот...
Засыпай моя машинка, ангельский живот.
Знаю, знаю, люди — суки: прочь от грязных лап!
Спи, мой олджэ. Спи, мой йцукен. Спи, моя фывап.

Терпишь больше, чем бумага (столько не живут).
Ты — внутри себя бродяга, древний "Ундервуд".
Пусть в Ногинске — пьют непальцы и поют сверчки,
ты приляг на эти пальцы — на подушечки.

Сладко спят на зебрах — осы, крыльями слепя,
вся поэзия — доносы на самих себя.
Будет гоевая паста зеленеть в раю,
западают слишком часто буквы "л" и "ю".

Люди — любят, люди — брешут, люди — ждут меня:
вновь на клавиши порежут на исходе дня.
Принесут в свою квартирку, сводят в туалет,
и заправят под копирку этот белый свет.

"Русский журнал" (2003),
"НГ Exlibris" (2003),
"НГ Exlibris" (2006),
"Вавилон" (Литературный дневник) (2005).

 

Вот дождь идет и вскоре станет ливнем,
наверняка завидует ему
Безногий мальчик в кресле инвалидном,
в небесную глядящий бахрому.

А может быть, ему и ливня мало,
нет зависти, а только боль и страх?
И автор врет, как это с ним бывало
под рюмочку в лирических стихах.

Вот отвернешься, и речной вокзальчик
тебя укроет от иной воды
И думаешь: а все же, был ли мальчик?
А мальчик думает: а все же, был ли ты?