Любишь виснуть ты на лямках,
На пружинах колыхаться.
Ёлка в блёстках, шишках, лампах,
Лишь глазеть, пищать, смеяться.
Колюнча, Колюнча,
На, отведай калача.
Колюнча, Колюнча!
Смотрят синих два луча!
Кто он?
Я не трус и не бояка.
Вон ко мне бежит собака.
Лучше в дом я удалюсь
И над нею посмеюсь.
Дети и ели
Дети ели
Еле-еле.
Грозно ели
Вниз смотрели
И хвоинками кипели:
Если б ели в самом деле:
Не пыхтели,
Не кряхтели.
Получила
Дед и баба Маню любили:
Не били.
Но когда заслужила —
Она получила.
Баба и Санёка
Баба Таня, баба Танья,
Родная, Петровная,
У тебя для воспитанья
Сердце преогромное.
Ты куда-то уезжала,
То ль в Магнитку, то ль в Елец?
У меня душа дрожала.
Я совсем ещё малец.
Я — Санёка Сине Око.
Озорной я: у-ю-ю!
При медичке я далёко
Брызнул ловкую струю.
Между столиком и плиткой
Струйка радугой висела.
С неповинною улыбкой
Надя радостно глядела.
Впрочем, баба, чё такого?
Очень тут чего-то есть.
Дед от выбрыка моёго
Перестал клубнику есть.
Он на радугу воззрился,
Засмеялся, восхитился!
Это вам не биссектриса
У Андрея, у масона.
Род веду я от Париса
И дерзнул не для фасона.
Искромётный мой аккорд
В книгу Гиннеса рекорд.
Баба Таня, баба Танья,
Внук — приятное созданье.
Он, ведь, весь он от тебя:
Всё он делает любя.
Хитрюшка
— Деда, деда, ты колючий:
Уколола я ладошку.
Ты приятней станешь, лучше.
Брейся, брейся. На, вот, ложку.
— Ложкой гладко не побриться,
Чтобы стать, как ты, чистюлей.
Будешь ты опять сердиться,
Дай побреюсь я кастрюлей.
— Я про ложку понарошку.
— Да и я, Николь, смеюсь.
— Деда, ты не ешь картошку,
Значит, ты — хороший гусь.
— Я-то что? Ты ешь без хлеба.
Коли так не буду бриться.
— Птицам хлеб отдам на небо.
— Ух, ты, хитрая лисица!
Дед и кот Маркиз
Вы не знали про маркиза?
Но узнаете легко.
Кот, мурлыка и подлиза,
Забирался высоко.
На сосну залезть хотел,
Он за белкой гнался,
И оттуда полетел,
Еле жив остался.
Лапку вывихнул он шибко —
И на трёх кувыль, кувыль.
Так ошибся, так зашибся,
Что суётся носом в пыль.
Дни идут, а он болеет,
Не даётся в руки.
Вся семья его жалеет:
Плачет он от муки.
Раз на солнышке вздремнул
И подкрался к нему дед.
Хоп — и лапку повернул.
Хромоты котовой нет.
Кровожадный ты мурлышка,
Ненаглядный дуралей,
Упадёшь обратно — крышка.
Нас, людей, хоть пожалей.
Удивил
Он, как пёс цирковой,
Мяч подбросил головой.
А потом его поймал,
Долго-долго держал,
Будто бы подносом,
Острым чёрным носом.
И при этом танцевал:
Скок да прыг на дыбках.
Каждый зритель ликовал.
Улица в улыбках.
Никто больше не звал
Рыжика барбосом.
Он себя зауважал:
Ходит кверху носом.
Флёрушка
Флёрушка, Флёрушка
Легче перышка.
Глазки, как в сказке:
Небесно-синие.
От маминой ласки
Щёчки красивые.
Флёрушка, Флёрушка
От отца задорушка.
Облик бабы Тани,
Думы тайны-тайны.
Флёрушка, Флёрушка —
Легче перышка.
Пустит струю —
У-ю-ю!
Прямо к лампочке,
На радость папочке,
На удивленье мамочке.
Ну и коленца —
Шалости младенца!
Через ночь
Мы заснули в декабре,
А проснулись в январе.
Эх, ура, ура, ура:
Старый год был вчера.
А сегодня Новый год!
Жизнь идёт — летит вперёд.
Ах, январь, январенка,
Ножка просит валенка.
Быстро-быстро мы обулись,
Ловко-ловко мы оделись.
Снегири, вы что надулись?
Что, синицы, рассвистелись?
Ну, январь, ох январь,
Вниз под горку шпарь
На спине и на боку
По зеркальному ледку.
Дед и внучка
Дед от снега чистил двор.
Дед точил большой топор.
Нарубил охапку дров.
Баба напекла блинов.
Маня деду помогла:
Тапки деду подала.
Сушит дедовы пимы,
Нет теплее для зимы.
Заяц затаился:
Зимний мех линяет.
Пес воды напился
Почками сияет
В полнолунье рокот
Песни косочиной,
Но не слышен грохот
За большой плотиной.
Он ещё в оковке
Ледяной брони.
Краше нет обновки —
Ивовые дни!
Гули
Люли, люли, люли.
Вон летают гули.
Гули белые,
Гули смелые,
Гули чистые,
Ворковистые.
Ты не тронь их, сапсан,
А то скажу псам:
Догонят тебя, поймают,
Перья повыдирают.
А ты, рысь,
Брысь.
А ты, медведь,
Начинай петь:
«Люли, люли, люли.
Вон летают гули.
Гули белые,
Гули смелые,
Гули чистые,
Ворковистые».
Попался
Миша, важный карапуз,
Астраханский съел арбуз.
Чтобы знали: он счастливчик,
Поизмазал себе лифчик,
Волосы, штанишки,
Ноги и подмышки.
Осы налетели
Дерзко, как мальчишки.
И на нём лишь шишки.
Полторы недели.
Колыбельная
Мане
Маня, Маня, что случилось?
Всё никак ты не заснёшь.
Ну, засни полям на милость.
Пусть в тиши дозреет рожь.
Пусть пичужек в дуплах ивы
Слёзный голос не тревожит.
Сон, тебя хоть и стреножит,
Будет нежным и счастливым.
Маня, Манечка, Мария,
Всё вокруг тебя Россия:
Города, поля, озёра,
Землероб всему опора.
Нашу родину жалей.
Много вынесла она.
Беды вместе одолей.
Родина, как жизнь, — одна.
Колыбельная
От имени Ирины — Санёке
1
Что ты плачешь, Богдыхаша?
Тишина. Не дрогнет лист.
Вот Алёша — твой папаша.
Он учёный программист.
Если папа есть и мама,
Дед и бабок сразу две,
Ты удачливей имама.
Лунный серпик на Неве:
В небесах ты, но и с нами.
Рядом яхты — снами, снами.
Ну и ты вплывай-ка в сны.
Май придёт к тебе в панаме,
А не в каске — нет войны.
Как цветут над лугом сливы,
Ты узнаешь у весны.
У тебя, сынок, счастливы
Будут дочки и сыны.
Ночка, слёзки убирай.
Баю-бай, баю-бай.
Сане — сон, лесу — рай.
2
Ах, смори, смори сыночка
Ты, январская усталость.
Лед уснул, сморила старость.
Ты — его родная почка.
А проснёшься — станешь взрослым,
Синеглазым, статным, рослым,
И услышишь голосок:
— Саня, Саня,
Сядем в сани
И помчимся на восток.
Ты счастливец, коль невеста
Поманила в дальний путь.
Шли родителям известья
И Москву не позабудь.
Вы промчитесь через Волгу,
По Уралу, над Сибирью.
И милуючись подолгу,
Всё ж обвеетесь вы ширью.
Меж китайцев будьте скоры:
Все они гипнотизёры,
Отведут глаза твои.
Где невеста?
Пусто место,
Хоть зови, хоть зареви.
Средь прельстительных японок,
Сын, стремись не задержаться.
Нрав их гибок, ум их тонок,
Можно сладко потеряться.
Доберётесь до Канады,
Будем мы премного рады,
А потом — и до Америк,
Где цунамный, тайный берег,
Хитромырдый сток расчёта.
Там без денег нет почёта.
Эй, давайте восвояси.
Ждут Алёши, Коли, Васи
И доверчивый Иван.
Мчитесь через океан.
Вот вы дома, слава Богу.
Поцелую. Обниму.
Отпустила вас в дорогу,
А зачем — и не пойму.
Спи, Санёка-восхищёка,
Спи, сынока-красивёка,
Жизнь твоя ещё в дыму.
Наш дом
Лом большой, голубой,
С красной крышей и трубой.
В доме том впятером
Очень дружно мы живём.
Дед, хоть старый, моложавый:
Не седеет, раскудрявый.
Раньше всех он встаёт,
Поливает огород.
Возле деда ходит Брама —
Мохнолапый петушок.
Кукарекнет — вздрогнет рама,
Мыши прячутся в мешок.
Тут же Рыжик, пёс игривый,
Мячик лапами кидает.
Трёхбородый, жёлтогривый,
Пастью мячик он хватает.
Наша бабушка — певунья:
Как проснётся, так запела.
И она же хлопотунья:
Не сидит совсем без дела.
Жарит-парит нам яишню,
В медный таз ссыпает вишню.
Будет на зиму варенье,
Не варенье — объеденье.
Папа много успевает:
Сшил пижамку за рубашкой,
Вот уж платьице стирает,
Чтоб не стала замарашкой.
У него автомобиль,
Белый-белый, как ковыль.
Сядет быстренько в кабину,
Только видели машину.
Маме надо в институт,
Не спешит на электричку.
Я жду, все ждут,
Скоро ль купит нам сестричку.
Я поела — и во двор,
И на речку у моста.
Ах, какой вокруг простор!
Ах, какая красота!
Сане
Мальчик, ты рано родился.
Но захотел родиться.
Начал ты плачем родниться
С жизнью, и вот забылся.
В скорбной стране ты явился:
Сшибки, землетрясенья...
Всё ещё не отвился
Бедственный крик неспасенья.
Судьбы порушены ломом,
В тверди остались, в пепле...
Гибель и людям, и гномам —
В ядерно-газовом пекле.
Гномы, они невинны,
Вы-то, малютки, священны.
Горести наши лавинны.
Будут ли скоро мгновенны?
Чтоб осчастливить родину
В детскую твою пору,
Я бы держал, как смородину,
Гору, уральскую гору.
Я бы держал её вечность.
Не затекли бы лопатки.
Счастье — совсем не беспечность,
Но не стрельба, не нападки.
Взрывы пусть судьбы минуют,
Смерть обойдёт стороной.
Небо и море милуют
Мир над заветной страной.
Мальчик, ты рано родился.
Нет, ты как раз подоспел.
Те, кто сегодня явился, —
Дети спасительных дел.
Сладкоуст
Шёл невидимый бус —
Тихо с неба водичка пылила.
Был сентябрь сладкоуст:
Вся столица варенье варила.
Ах, на редкость отраден вкус к запасу!
Да издревле и лакомы московиты.
И хотя попривыкли к банану и ананасу,
Но по-прежнему всё-таки домовиты.
Шёл невидимый бус
И клубил у земли ароматы.
Дух рябиновый густ,
Растяжной, горьковатый,
А малиновый лёгок, растечной, словно ветер,
А черничный чуть вяжет, как паслён у повети,
Алычовый с кислинкой, точно свечи сосёнки,
А ореховый клеек, будто губы девчонки.
Я бродил, вспоминая привольную пору,
Без догляда безусую пору свою.
Мы по ягоды скопом ходили на гору,
Где жилось горностаю, кроту, соловью.
Пацаны, называли себя мы братвою.
И чего мы не брали у речек в лесу!
Объедались мы ягодой, словно халвою,
До того, что свербило в носу.
И домой не пустые тащили ведёрки:
Ежевику, черёмуху, вишню, костянку...
Как добытчиков нас не турили с вечорки,
Загрубелыми пятками жарили мы «Сербиянку».
А из кадки, где вместе с капустой
Пронимает себя рассолом
Лук головчатый, шар арбузный —
Дух приманчивый, дух весёлый!
Шёл невидимый бус,
И слагалось в душе соседство:
Месяц осени — сладкоуст,
Удалое уральское детство.
Начало осени
Пустеет лес ещё зелёный —
Уходят птицы на юга.
Овражек, солнцем припалённый.
Щетинит острая куга.
Дожди частенько здесь гостили.
Трава плотна, пестра, впокат.
Рябины красотой России
Огнятся, глядя на закат.
Июль столицу поберёг,
И август пекла не устроил.
По волнам ветровых дорог
Шли облака заветным строем.
Начало лета рвали смерчи.
Сжимала грудь судьба планеты.
Земля в цвету, тут не о смерти:
О радостях, душой согретых.
Когда же сможем сокрушить
Людскую жуть вселенской волей?
Не деться в городской тиши
По вечерам от вечных болей.
Возврат
Опять расцветают цветы,
А осень вокруг сырая.
Пора смерчевой темноты.
И ночи беззвучны — без лая.
Шустры, фиолетовы астры.
Лиловы анютины глазки,
На жёлтом они прекрасны,
Как бабочки детства из сказки.
Тщедушность сиреневых крокусов
В своей милоте грациозна.
Природа живёт не без фокусов:
Весна была зимней, а лето уж поздно.
Я жду Орион оттуда,
Куда удалились птицы.
Снега принесёт — не причуда:
Морозный над светом столицы.
Живу я в его притяженье,
Что взглядом, что сердцем, что думой,
Кристальном в узорном движенье,
Зовущим, всегда не угрюмым.
Нам рано, нам рано к созвездьям.
К планетам не рано ль, не рано?
Наш разум, отдался он безднам:
Земля, как смертельная рана.
Цветы расцветают опять.
На что-то природный намёк?
Идти нам, наверное, вспять?
Спасение — встречный поток.
На зимовку
Спешили весело дрозды:
Погода поджимала.
Уже студёно, снежный дым,
А лёту им — немало.
Хоть солнце грело по утрам,
И подпирало паром крылья,
За полднем был черёд ветрам,
Гремучим, будто эскадрилья.
А ночи — тучами вставали
И даже Сириус гасили.
В их волглом месиве шныряли.
Пробьются: всё-таки по силе.
А по земле летали вскачь зеркальные экспрессы,
Там люди ёжились в тепле, как в тине в холод карпы.
Всё-всё готово на пути: от хлеба и до прессы.
Вот им бы без уюта, без станций и без карт бы.
О море! Крейсер заскользил.
Крым — их любимая зимовка.
Алеет на горах кизил,
Не сбились. Долетели ловко.
Таврида в эту пору года
Наделит волей, кровом, кормом.
И не страшна здесь непогода
При их натуре непокорной.
Июль
Пушисто, узорно,
Сиренево мятлик цветёт.
Ещё и, наверно, повторно:
Погода стоит из погод.
Идут скоротечные ливни,
И солнца хватает сполна.
Прокосы в рассевах, наплывах,
В горстях травяного зерна.
Утрами развешена с неба
Туманов летучая тюль.
Красивый от мирного хлеба,
Душистый и пылкий июль.
Притихло
Притихнула роща:
Ни лист не сорвётся,
Ни стрекот сорочий
Нигде не прошьётся.
Промозглые клёны
Сентябрь накрывает,
А кроны зелены,
Как редко бывает.
Осоки все сочны,
Ничуть не пожухли.
Цикория очи
Пока не потухли.
Опять мы живём без неба.
Солнце в нём — словно остыло.
Греет, что год — не без хлеба,
Не так на душе постыло.
Притихло. Притихло.
Чего ожидать?
Всегда сохранялись надеждами.
А сегодня надежды на свете
Ознобней и мглистей.
Сын
У человека мама заболела,
Но не найти целебного снадобья.
Ему всегда надежда голубела,
Теперь на мир он смотрит исподлобья.
И сын побрёл навстречу толпам улицы,
И обращался он с мольбой к прохожим.
Шли гордецы, счастливчики и умницы.
И нет числа здоровым и пригожим.
Смущались, веселились, сострадали,
Качали, негодуя, головами...
Куда ему лететь, в какие дали,
Чтоб принести спасенье своей маме?
И опустела мировая улица.
На целом свете — жуткое безлюдье.
Вон кто-то шлёндает. Высокий. И сутулится.
Пустынен путник, и печаль верблюжья.
Устало слушал. И вселенная притихла.
И не сходила всезаботливость с лица.
Сумел помочь. И отступило лихо.
Сыновней доле не было конца.
Поклонное
По-над тёмной рекой зажужжали деревья.
Хоть ещё не светало, а стадо уж выгнал пастух.
Поклонитесь деревне, поклонитесь деревне.
Беспокойной деревне российских старух.
Им не спится, как смолоду в пору весны,
Если рядом дышали мужья — их отрада,
А потом, в дни народной войны —
Их забота, печаль и ограда.
Вот восход засиял. Серебристое время.
И просторы проклюнул задорный петух.
Поклонитесь деревне, поклонитесь деревне,
Хлопотливой деревне российских старух.
Мужики их в могилах от Амура до Роны.
Дети в городе кормятся возле станков и наук.
На земле помогают грачи и вороны.
Погостят для утехи то дочка, то внук...
Не тревожьте их стоны, не тревожьте их стоны,
Озёрные стоны чёрных лысух.
Поклонитесь вы избам, где мерклы иконы,
Всей деревне великих российских старух.
Тревоги
Машина где-то сваи забивает.
Планету порет гибельный бетон.
«Природа ничего не забывает», —
В ночи я думаю сквозь ломкий сон.
Удары часты, жарки, неуклонны.
Исходят гудом ледяные почвы.
Тревоги бьются в душу, как колонны
В земную твердь буранной этой ночью.
Я у обрыва тёмного усердства.
Простор кромешен: не сверкнёт звезда.
Летит-колотит безоглядно сердце,
Как по-над лесом близко поезда.
Разомкнут сон досадой и боязнью.
Шуршат снежинки взвихренной гурьбой.
Земля безмолвна. Словно перед казнью,
Я слышу свой сердечный бой.
Печаль
Младенцы в полнолунье плачут:
У них животики болят.
Отцов замаянных булгачут,
А матери совсем не спят.
И я не сплю. Полна тревоги
Душа, как гиблая пальба.
Быком безумным, остророгим
Летела на меня судьба...
Не сплю, себе я безразличен.
И мысли, как переселенцы.
Я старостью не обезличен.
Нет в мире чище, чем младенцы.
Но как подумаю о порче,
В которой погрязают люди...
Христы рождаются, но в корчи
Грехом сдвигаются к Иуде.
Горько, но в полнолунье дыбятся вспять
И мчатся от океана даже великие реки.
Мы
Нам мстительность природой не дана.
Тихи, застенчивы мы до крутого часа.
Учили нас, что бог и сатана —
Невежество поповского окраса.
Бог — совесть с милосердьем заодно.
А сатана, он кат и совратитель,
Он нас в гроба, он нас на дно,
И он же наш благой освободитель.
Какой же он неволей нас оплёл...
Вокруг лишь смог, пучины, бурелом...
Он в ярости, роскошен и весел.
А мы, а мы? Нам бездна и надлом.
Всё вроде в нежить? Да не тут-то было,
Хоть ниоткуда нам прийти подмогам.
Но только к часу нас крутому приносило,
Мы становились богом, чудотворным богом.