Ходасевич писал: "Упорный поклонник и создатель возвышающих обманов, ко всякой низкой истине Горький относился как к проявлению метафизически злого начала. Разрушенная мечта, словно труп, вызывала в нём брезгливость и страх. Этот страх, сопровождаемый озлоблением, вызывали у него и все колебатели душевного благодушия, все нарушители праздничного, приподнятого настроения. И не случайно в ответ на "низкие истины" Кусковой, он ответил ей яростным пожеланием как можно скорей сдохнуть..."
Тот же Герлинг пишет: "Он не был, конечно, человеком из одной глыбы, не отличался ни силой, ни неподкупностью. Те, кто знали его близко, видели, что под маской фальшивой скромности скрывалась мания величия, пряталась склонность считать себя безошибочным провидцем и моральным суперарбитром в вопросах политических. Одновременно никогда не покидает его естественная и стихийная запальчивость, дух вечного бунтаря, простая и инстинктивная человеческая доброта, сочетающаяся с некоторыми идеалистическими чертами русских народников. Была в нём черта, типичная для людей, всего добившихся своими силами: когда ему льстили, он гнулся в торжественном и гордом конформизме, когда его критиковали или недостаточно почитали, - твердел в упрямом и несгибаемом сопротивлении".
И если, следовательно, Горький продался Сталину окончательно, то сделал это, несомненно, совсем по другим причинам, чем, скажем, Алексей Толстой, который по возвращении в Советский Союз поставил Сталина на гранитный постамент рядом с Петром Великим и получил за это наличными в виде роскошных дач, подвалов, полных вина, самых дорогих автомашин.
Горький готовился сотрудничать со Сталиным на равных, как титан советской литературы с вождём советского государства. Ему в голову не приходило выражать свою покорность, льстить, жертвовать Сталину свое достоинство. Он рассчитывал, что станет советником Сталина, что ему удастся внести более терпимый и умеренный тон в сталинскую политику истребления, личной мести и рабства. Но Сталину были нужны Алексеи Толстые"
Итак, последний вопрос. Умер ли Горький своей смертью или был убит по приказу Сталина?
Его, безусловно, страшно подкосила смерть сына, сама по себе загадочная. "Нет никаких оснований не верить обвинительному акту процесса 1938 года, - говорит Герлинг-Грудзинский в своей статье "Семь смертей Максима Горького", - в котором говорилось, что Ягода решил - частично по политическим соображениям, а частично по личным, ибо было известно о его влюблённости в жену Максима Надежду Пешкову, - отправить на тот свет сына Горького".
План убийства - напоить и оставить на ночь в снегу был прост, как все гениальное. Допустим, что Горький не знал подлинной причины смерти своего сына, случившейся всего через год после возвращения семьи в Советский Союз. Он не мог не чувствовать, что произошло нечто необычное, нечто могущее быть либо заговором, либо предостережением.
12 мая 1934 года сразу же после смерти Максима, Сталин написал Горькому письмо: "Вместе с Вами скорбим и переживаем несчастье, которое так неожиданно и дико свалилось на всех нас. Мы верим, что Ваш несгибаемый горьковский дух и великая воля победят это тяжёлое испытание".
Горький был убит смертью сына. Достаточно сказать, что на несколько месяцев был отодвинут Первый съезд писателей.
Что до смерти самого Горького... Густав Герлинг-Грудзинский даёт несколько вариантов.
Первый. Горький умер 18 июня 1936 года. Его смерть была объявлена естественной. Медицинский бюллетень, опубликованный 19 июня, сообщал, что Горький ещё 1 июня заболел "гриппом, который в дальнейшем осложнился катаром верхних дыхательных путей и катаральным воспалением лёгких". Болезнь проходила тяжело в связи с "хроническим поражением сердца и сосудов и в особенности лёгких в связи со старым (сорокалетней давности) туберкулёзным процессом".
Смерть наступила "в результате паралича сердца и дыхания". Бюллетень подписали наркомздрав РСФСР Каминский, начальник кремлёвского лечсануправления Ходоров, профессора Плетнев, Ланг, Кончаловский и Сперанский, доктор Левин, а также профессор Давидовский, произведший вскрытие тела.
Второй вариант. Да года спустя, в марте 1938 года, в Москве начался процесс Бухарина и его "право троцкистского блока". В ходе процесса бывший глава НКВД Ягода выступил с сенсационным признанием в том, что это он убил Горького. Применил он способ очень оригинальный: приказал секретарю Горького Крючкову добиваться, чтобы великий писатель простудился. Когда это случилось, Ягода приказал двум кремлёвским врачам - Левину и Плетневу - использовать неправильные методы лечения.
Затем "смерть номер три". В 1940 г. в Воронеже вышел сборник статей и воспоминаний о Сталине. Личный секретарь Сталина Поскребышев в эссе "Учитель и друг человечества" полуофициально отверг официальную версию о естественной смерти Горького.
Далее, четвёртый вариант. В 1951 г. "Правда", желая доказать, что в Советском Союзе существует полная свобода печати, предложила Моррисону, министру иностранных дел английского лейбористского правительства, написать в газету статью. Он написал, и в ней заклеймил полное отсутствие в Стране Советов таковой свободы. Редакция "Правды" снабдила статью Моррисона возмущённым комментарием: "В СССР свободы слова лишены неисправимые преступники, диверсанты, террористы и убийцы, подосланные иностранными разведками, преступники, стрелявшие в Ленина, убившие Володарского, Урицкого и Кирова, отравившие Горького и Куйбышева". Стало быть, отравили.
Пятая версия: год, в котором благодаря выступлению Моррисона, узнали об отравлении Горького, был годом пятнадцатилетия со дня смерти писателя. Ни в одной из бесчисленных юбилейных статей, появившихся в советской и зарубежной коммунистической печати, не упоминались таинственные обстоятельства смерти Горького.
Шестая версия: в обширной статье о Горьком, помещённой во втором издании "Большой советской энциклопедии" 1952 года, есть короткое упоминание о смерти писателя: "18 июня 1936 г. Горького не стало. Его убили враги народа из правотроцкистской организации, агенты империализма, против которых он так мужественно боролся. Несколько ранее, в 1934 году, ими же был умерщвлён М. А. Пешков, сын Горького".
Тут непонятно, был ли смертельный удар нанесён с помощью простуды, осложнённой лёгочным воспалением, или с помощью мышьяка без всяких осложнений. Компромиссную формулу даёт "Русская советская литература" Л. И. Тимофеева, учебник по литературе для десятых классов, утверждённый Министерством просвещения РСФСР 1952 года: "Подосланные убийцы, которым удалось вкрасться в окружение Горького, постепенно довели его до смертельной болезни, которая положила конец его дням 18 июня 1936 года".
Французский литератор, русский по происхождению, Виктор Сэрж, который пробыл в России до 1936 года, в своем дневнике, напечатанном в 1949 году в "Ле Тан Модерн", рассказывал: "Я однажды встретил Горького на улице, и был потрясён его видом. Он был неузнаваем - это был скелет. Он писал официальные статьи, в самом деле отвратительные, оправдывая процессы большевиков. Но в интимной обстановке ворчал. С горечью и презрением говорил о настоящем, вступал или почти вступал в конфликты со Сталиным". Сэрж также рассказывал, что по ночам Горький плакал. Впрочем, это, как мы знаем, ни о чем не говорило.
О том же рассказывает Илья Шкапа в своей книге "Семь лет с Горьким. Воспоминания"
"Устал я очень" говорил Горький несколько раз, - "хотел бы побывать в деревне и даже пожить как в былые времена"... Не удаётся... Словно забором окружили - не перешагнуть! Окружён... Обложили... ни взад, ни вперёд!... Непривычно сие!"
Мне показалось, пишет Шкапа, что я ослышался, так необычен был голос Горького и смысл его слов. Глаза тоже были другие, не те, которые я хорошо помнил. Сейчас в них проступали надлом и горечь. В ушах звучало! "Непривычно сие"...
Так какая версия смерти ближе к истине? Зачем Сталину было убивать несчастного лживого старика? Но если это было ложное обвинение на оппозицию, но почему огласили его спустя два года? Не выдумано ли признание Ягоды? Кто мог приказать это Ягоде, кроме самого Сталина?
Троцкий ссылался на анонимное "Письмо старого большевика", написанное непосредственно после процесса Зиновьева и Каменева в августе 1936 года. Троцкий называет это письмо полуапокрифом, но сегодня известно, что его автором был Борис Николаевский, старый меньшевик, эмигрировавший в 20-е годы, но сохранивший тесную связь со многими большевистскими лидерами.
"Письмо старого большевика" было написано после бесед Николаевского с Н. Бухариным, приехавшим незадолго до своего ареста в Париж. В "Письме" говорится, в частности, что Горький хотел после возвращения в Советский Союз сыграть роль арбитра и добиться примирения Сталина с оппозицией, но примерно в 1935 г. Сталин окончательно выбрал путь ликвидации противников, перестал навещать своего "друга и соратника", не отвечал на его телефонные звонки. Дела зашли так далеко, что в "Правде" появилась статья Давида Заславского с нападками на Горького.
Рассвирепевший писатель потребовал заграничный паспорт, но послереволюционная история с Лениным уже не повторилась.
В заключение - седьмое свидетельство, которое можно назвать загробным.
В 1954 г. немецкая социал-демократка Бригит Герланд, досрочно освобождённая в 1953 г. из лагеря на Воркуте и выпущенная в ФРГ, опубликовала в "Социалистическом вестнике" статью "Кто отравил Горького?"
Привожу её текст со значительными сокращениями: "Одна из самых красочных, самых незабываемых личностей, из встреченных во время пребывания на Воркуте, - был наш больничный врач, старик почти восьмидесяти лет. Я работала некоторое время у него в качестве санитарки, и мы очень подружились, если можно говорить о дружбе между людьми такими разными и по возрасту, и по культуре. Врачом этим был Дмитрий Плетнев. Его имя вызвало много шума во время одного из громких процессов старых большевиков.
Однажды профессор рассказал мне следующую историю: "Мы лечили Горького от сердечной болезни, но мучения его были не столько физические, сколько моральные. Он не переставал терзать себя угрызениями совести. В Советском Союзе он не мог уже дышать и страстно хотел вернуться в Италию. Он старался убежать от самого себя, но сил на серьёзный протест ему не хватало. Тем не менее, подозрительный кремлёвский деспот боялся открытого выступления знаменитого писателя против режима.
И, как всегда, в нужный момент придумал наиболее эффективный способ. На этот раз была им бонбоньерка. Да, светло-розовая бонбоньерка, перевязанная шёлковой ленточкой. Она лежала на ночном столике Горького, любившего угощать навещавших его гостей. Вскоре после получения бонбоньерки он щедро угостил двух санитаров шоколадными конфетами и сам съел несколько.
Через час все трое почувствовали острые желудочные боли, а ещё через час наступила смерть. Немедленно было произведено вскрытие. Сбылись наши самые худшие опасения. Все трое были отравлены. Мы, врачи, молчали. Даже тогда, когда из Кремля продиктовали совершенно ложную версию смерти Горького, мы не протестовали. По Москве начали кружить слухи, шептали, что Горького убили, что Coco его отравил. Сталину было это очень неприятно. Необходимо было отвлечь внимание общественности, направить подозрения в иную сторону, найти иных виновных. Проще всего было обвинить в преступлении врачей. С какой целью врачи это сделали? Наивный вопрос. Конечно, по приказу фашистов и их агентов. Как дело кончилось, вы знаете..."
Бригит Герланд заканчивает свой рассказ: слова Плетнева врезались в мою память навсегда. Поэтому она повторила их с максимальной точностью, "не добавив и не убавив ни одного слова". "Я бы никогда не поверила, - пишет Бригит Герланд, - в этот дешёвый детектив с розовыми бонбоньерками и отравленными шоколадками, если бы на собственной шкуре не познакомилась со "сталинскими методами арестов, допросов и процессов".
Она добавляет: я никогда никому не рассказала бы о встрече на Воркуте, если бы Плетнев жил, но он умер в возрасте восьмидесяти с лишним лет, и НКВД ему больше ничего сделать не сможет..."
На судебном процессе Ягоды, арестованного в апреле 1937 года, его секретарь Буланов показал, что Ягода имел особый шкаф ядов, откуда по мере надобности извлекал флаконы и передавал их своим агентам с соответствующими инструкциями. Троцкий пишет, что "в отношении ядов начальник ГПУ, кстати сказать, бывший фармацевт, проявлял исключительный интерес. В его распоряжении состояло несколько токсикологов, для которых он воздвиг особую лабораторию, причём средства на неё отпускались неограниченно и без контроля. Нельзя, разумеется, ни на минуту допустить, чтоб Ягода соорудил такое предприятие для своих личных потребностей. Нет, и в этом случае он выполнял официальную функцию. В качестве отравителя он был, как и старуха Локуста при дворе Нерона, instrumentum reghi. Он лишь далеко обогнал свою тёмную предшественницу в области техники!"
А вот снова Сургучёв, напоследок.
"Я знаю, что много людей будут смеяться над моей наивностью, но я все-таки теперь скажу, что путь Горького был страшен: как Христа в пустыне, дьявол возвёл его на высокую гору и показал ему все царства земные и сказал: "Поклонись и я всё дам тебе". И Горький поклонился. И ему был дан успех, которого не знали при жизни своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев Толстой, ни Достоевский. И все это было только наваждение. И этим путём наваждения он твёрдой поступью шёл к чаше с цикутой, которую приготовил ему опытный аптекарь Ягода.
Начальники чрезвычайной комиссии не любят фотографироваться, но, все-таки, где-то однажды я увидел портрет Ягоды. И тут вы, пожалуй, будете менее смеяться: Ягода, как две капли воды, был похож на дьявола, пророчески нарисованного талантливым богомазом..."
В 1905 году Горький напечатал статью о Достоевском и Л. Толстом. Смысл её: Достоевский и Толстой, вся русская художественная литература связана с духом реакции, следовательно, для России пагубна.
"И Достоевский велик, и Толстой гениален... но Русь и народ её значительнее, дороже Толстого, Достоевского и даже Пушкина, не говоря обо всех нас". Не значит ли это: есть высшая ценность, которой можно принести в жертву Толстого, Достоевского - всю русскую литературу? Да, можно. Освобождение России дороже русской литературы. Если бы оказалось, что она против освобождения, то не только можно, но и должно ею пожертвовать.
"Один литератор говорит, что если бы я был министром, то сжёг бы Достоевского. Министром я, говорит Горький, не надеюсь быть, но все-таки считаю долгом заранее успокоить взволнованного писателя: если и буду, то не сожгу. Не сожгу, ибо русскую литературу люблю..."
Логика, как всегда, уклончивая, лукавая, двоящаяся. Но иными авторами действительно стоит пожертвовать, ох, стоит...))))
Сводка читавших: 1 часть- 513; 2 часть - 47; 3 часть - 41; 4 часть - 44; 5 часть -739