НОВОГОДНИЕ СТРОФЫ

Мир каждый год устраивает праздник.
Висит луны или разбит фонарь.
И каждый год прошедший, как отказник,
не мажет лыжи, чтоб махнуть в январь,
а в снежном и бесснежном декабре
заканчивает свой парад-алле,
густеет, застывает, как янтарь,
и мы в нём вязнем, как сучки и мошки,
как некое подобие окрошки,
всем общежитьем запертые в ларь,
волшебный, неким образом, фонарь,
где год прошедший нам и бог, и царь.
И пользуется этой царской властью
со всею страстью.

Берёт то лестью нас, то крупным планом.
Рассаживает по скамьям-диванам
весь контингент: от ликов и до харь.
Зефир ланит, чела то штиль, то хмарь,
скамьи под ёлками, в лесочке всяка тварь,
ещё не залезавшая в берлоги —
идиллия рождественской эклоги.

И, наконец, твердеет истуканом
с наполненным торжественным стаканом,
уставившись как пень на циферблат.
То в макияже, то в блистанье лат
мир ждёт, в немом собрании тарелок,
соития больших и малых стрелок.
И кто из нас, заждавшихся, не рад,
когда бутылок творческий заряд
начнёт хлестать в бокалы, кубки, чаши,
как будто счастьем наполняя наши
скорее души, чем иной субстрат,
что хороводом, парами и в ряд,
под бой часов с посудою стоят.

Пусть грянет буря в праздничном стакане,
где тоста ждёт годичное вино.
Но что стакан? От бури в океане
ничто не отзовётся в истукане,
стоит ли он или идёт на дно,
где мы в нём сразу — зритель и кино,
где полное "вчера" преобладает,
приход с расходом где не совпадает...
С которым мы до смерти заодно,
поскольку в нём победно затвердели,
как творческие муки Церетели.

Сквозь зимних туч дырявое рядно
светила смотрят вниз — и не одно,
и что-то долго выбирают цели,
держа нас всех в уме и на прицеле.
Год-истукан, замкнувший цикл Карно.

Год — истукан. Но мы не истуканы.
И в новый год, ну, кто не строит планы
пока его грядущее темно?
Сам Новый год, орудуя кусками
пространства, лепит времени тисками,
какое-то грядущее Оно,
что видно в искаженное окно
(от ужаса, от счастья — всё равно).
Подобное мы называем снами,
там всё, происходящее не с нами,
как в перспективе, так и в панораме,
нам в наших ощущениях дано,
и нашими увидено глазами,
и нами же оплакано слезами,
и в наших тайниках погребено.

Свидетелю,
мне ясно лишь одно:
коль в Новый год бросать не гоже камень,
то брось окаменевшее вино,
лежащее в торжественном стакане,
и полетит с готовностью оно
вон в то уже минувшее "давно",
куда, за новогодними дарами
уходит память задними дворами,
чья жизнь темней, чем здешнее "темно",
чья кровь, когда пульсирует висками,
сердечной сумки вышибает дно,
чью читу-гриту голыми руками
поймать не может Буба Мимино.

А праздник,
что всегда один на всех, — летящий снег.