|
|
||
Незаслуженно репрессированной.
Осталось всего одно чувство...
Я знаю: этот чудный день настал...
+++
Непонятным светом залило этот город с пластмассовыми крышами. Небольґшой, как и все провинциальные города. И даже меньше.
Одинаковые дома. И разноцветные крыши. Здесь не боялись града. А смерч прошел лишь один раз. Тогда, давно, он уронил корову Доли на зеленую крышу аптечницы. Дом рассыпался и стены придаґвили ее. Раздавили, когда прибежали люґди, оттащили тушу за хвост и подняли стены, увидели ее, она лежала так же, как и спала, на кровати, только теперь ножки вдавились в мягкий пол. В своей ночной рубашке и аптекарском колпаке. Она лежала, а поверх и вокруг валялись различные лекарства.
С тех пор людям не у кого было поґкупать лекарства и болеть они боялись. и болели только в самых необходимых случаях.
Город залило ночным, отраженным светом, как написал бы поэт под черной крышей. Почему-то он боялся называть все своими именами и особенно дневное светило, которое звал "желтой мордой" и "ночное зеркало". Последнее он хотел даже подорвать в определенный этап своей 'жизни'. Тогда бы с удовольствием разглядывал утренние газеты. Вот шуму-то было бы . Поболе чем тогда, когда люди в карновальных костюмах топтали ее пыль. Он представлял как удивились бы приливы с отливами. Они бы не знали когда и что им делать и кто из них кто, и наступило бы спокойствие.
И тишина. Волки перестали бы петь. А жидкие романтики писать стихи.
Через сотни лет люди забыли бы это слово и не стали бы его употреблять где ни поподя, как сейчас.
А может ничего этого и не было бы. Так как если бы куски были бы огромные и не успели бы сгореть при приближении, то финал был бы еще более радостным. Тогда бы на каждого нашлась своя "корова".
Но этого никогда не произойдет. Он сидел у окна и смотрел на небо, и грела только одна мысль, что с другой стороны она-то больше.
Когда в город забредали кочевники, они часто рассказывали об этом и о выґсоких домах и об огромном количестве народа. И удивлялись противоположности, но чему в большей степени никогда не говорили.
Цирк заезжал примерно раз в год. Там было целых два клоуна. Один не совсем умелый иллюзионист (но с годами его профессионализм рос), старый глухой слон, бородатая женщина-глотательница шпаг. печальный лев, несколько акробатов и баґрабанщик. Перед каждым номером шла дробь и потом он громко бил в тарелки. Так же и по окончании.
Но основной гордостью этого цирка била пятнистая лошадь, которая ходила по канату. Его натягивали в нескольких метрах над землей. Специальный подъемник доставлял ее наверх. Мартышка в сапогах со шпорами и небольшим кнутом залазила на нее и погоняла, а лошадь, чинно покачиваясь, шествовала, доходя, возвращаґлась, и так несколько раз, пока зрители удивленно стояли с разинутыми ртами. После ее так же опускали. Люди обступали и, не веря своим глазам, трогали ее за пятна и гладили мартышку.
Поэт, наблюдая за всем этим со своего балкона, постоянно думал: "То же мне чудо, вот если бы сделали наоборот, надели сапоги со шпорами на все копыта лошади и посадили ее на спину мартышке. А так... не велико чудо..."
С каждым годом в цирк шло все меньше народу. Дети росли. А номера были одґни и те же. Не спасал даже коронный номер.
Чуть реже появлялся табор. Он останавливался в лесу за рекой. За время стоянки там постоянно горели костры и были слышны громкие песни. Пропадали куґры. Когда они двигались дальше, оставляли после себя горы мусора и тонны белых перьев.
Еще люди говорили, что цыгане наводят порчу.
Случайно ли, или по этой причине сразу же после их отъезда заболел дед. Он был старый и никто не помнил как его звали и сам он небось тоже. Необычным было то, что он был первым кто заболел после смерти аптечницы и совсем незадолґго до этого у него пропал петух и пара кур.
Несколько дней он все ходил и материл всех, кто попадался ему на пути, а когда люди попрятались за своими дверьми и даже запирали, чего ране не делали, он усиленно колотил кирзовыми сапогами по нежным фанерным дверям.
Очень часто он попадал к поэту, там как жил по соседству, а старик начинал свой обход почему-то всегда устремляясь на север.
В первый же день он стукнул дверь поэта и она, не скрипя, открылась. В прихожей никого не было, но он еще оттудаi начал свой монолог, который позже повторил столько раз; виноваты были все, что он вечером не закрыл калитку. Так он брел по чужому дому и к концу своей речи обнаруживал поэта на балконе. Он сидел в своем кресле, то склонив голову, теряя секунды, то смотрел на ночное небо. Не на все, а на половину, ту где были звезды. И ничего кроме звезд.
Старик подходил, но каждый раз уже выговаривался, пока немолодые ноги медґленно несли по многочисленным ступеням.
Мгновение он стоял, соблюдая приличие, и удалялся к другим дверям.
В последний раз он напоследок добавил, что тут же пойдет в табор и надерет задницы этим воришкам вместо надоевших всем рыданий и топтаний у дверей.
Что он и сделал. Он вернулся только утром и сразу же завалился в кровать.
Люди так привыкли к нему, что когда он не объявился вечером со своими речами, большинство собралось.
Кто-то сказал, что видел как он направлялся к огням.
Кто-то, что видел как он возвращался утром.
А поэт видел как он заходил, кряхтя, домой.
Люди скинулись, купили хорошего табаку, зная о любви деда попускать кольца. Когда неловко протиснулись в комнату, увидели его, он лежал на своей рассохшейся кровати и то и дело ворочался. Не спал. В бреду. Кто-то извиняясь, кашлянул, и дед открыл глаза.
Он улыбнулся и еле слышно сказал: 'А. это вы... А кто вы?..." Все переглянулись, кто-то снова кашпянул, положил табак на серую тумбочку и все попятились к выходу.
Остался только поэт. Он послушал, как скрипели ступени под давлением многочисленных ног и как хозяева их недолго возмущались, потом вспомнив о приличиях о чем-то сожалели, а кто-то все повторят о том, как же здесь грязно. Старик слышал это все тоже и его улыбка стала еще шире. "Сегодня у меня день рождения. Ты же помнишь? Да, я родился сегодня...".-было едва слышно. - "возьми из холодильника шампанское, его разлили давно, и открой.", все улыбаясь.
Поэт, распугав тараканов, открыл холодильник. Он был совершенно пуст, но в полке на дверце стояла зеленая бутыль. Он взял еще пару кружек и вернулся в комнату.
Улыбка деда стала еще шире, когда он вновь заметил его. Прозвучал негромкий хлопок...
А на следующий день, как говорили, или даже в этот дед действительно родился. Позвали плотников и заколотили двери.
Поэт, наблюдая за всем этим. услышал стук, и открыв дверь увидел другую свою соседку. Он видел ее редко. Она-то и заходила всего пару раз, и что его удивило: каждый раз на ней было другое лицо. Казалось одно и то же, но явно другое, другие черты. Когда она въехала в этот город и пришла знакомиться, он увидел первое ее лицо. Оно было безумно похоже на лицо одной ДАМы с улицы, где горели фонари с красными лампочками.
Второй раз, когда они как-то сидел на веранде, а звезды горели, он замеґтил, что она с совершенно другим лицом, в том плане, что тоже, но противоположное. Такое он помнил из детства. Тогда с ним училась девочка, она сидела за первой партой и была сама скромность.
И вот в тот раз, открыв и увидев её, понял, что что-то в доме загорелось. Тут же захотелось побежать и затушить это стихами. Но дом потихоньку горел, пока они сидели и смотрели кино.
А когда он очнулся, то увидел себя на пепелище и что сидит совершенно один открытый со всех сторон для шатающихся прохожих.
Он немного посидел в черной пыли, раздумывая, что же ему делать. И пошел к соседке. Постучался. Она открыла. Ее лица менялись и рисовали какое-то новое. С горечью. И не пригласив, сразу быстро проговорила:
"Что случилось?"
Хлопнула ресницами.
"Вы наверное, за солью, но я спешу, тов. поэт".
И дверью.
Он еще немного постоял и направился в последний раз побродить по городу. Разноцветные крыши мелькали, и лица.
Вот добрел до цирка. Купил билет. Вступил в приятную прохладу, хоть на мгновение от палящего светила.
Внутри никого не было и клоуны скучали. Он сел в первый ряд, но они не оживились, лишь притащили старую лошадь и подняли к куполу. Она оттуда посмотрела на пустые трибуны и на поэта и сделала свой очередной первый шаг. Единственґный. С грохотом упала на мягкие опилки и больше не двигалась. Пятна стали проґпадать и пока все сбежались и стали с удивлением на это смотреть, поэт вышел и пошел дальше.
Одна женщина, увидев его издали, стала кричать, что, мол, знает о его беде и что может помочь и чтобы он заходил.
Но, подойдя к ней, он сказал, что спешит на кладбище и что надо навестить всех их.
Погост был небольшим. Всего пару могил.
Он подошел к первой и сказал:
"Извини за все, если сможешь, я вот кое-что опять написал..."
И стал читать. Прочитав, положил листы вместо цветов.
Подошел ко второй и повторил те же слова, но прочитал уже другое и так же возложил.
"Прощайте".
И тогда он вышел из города, прошел лес, втаптывая знакомые перья в мокрую землю тяжелой поступью.
Он вышел к берегу тихой реки. И построил здесь свой шалаш.
В этот момент город залило с еще большей силой и тут же ночной свет пропал И она пропала.
Если вы будете в тех краях, вы можете наткнуться на этот город. Только с тех давних пор там много чего изменилось. Крыши стали выцветать и стали одинаґково-серыми. С каждым годом все больше заколачивали двери.
И теперь это город заколоченных дверей.
На месте цирка лежит пятнистый скелет, словно памятник.
Лишь поэт остался в своем шалаше на берегу спокойной реки. Где нет теперь приливов с отливами.
И все же он нередко заходит на кладбище. каждый раз повторяя: "Прощайте", и оставляя там новые листы.
Многие из них вы читали.
И все так же он смотрит на небо и звездный дождь обмывает уставшее обветренное Лицо.
+++
Весь в Черно-Белой краске.
Я знаю кам Душа поет.
Я знаю цену Сказки.
Я спал. Но сон мне надоел.
Я заплатил пятак.
И укатил.
Домой. В раскраску.
Цвета мелькали.
Тут и там.
И превращались в Белый.
А Черный белый заполнял.
Все наступал.
Я Черным по белу писал.
И Бельм Черное стирал.
Я знал, что средний -
Это просто серый.
Я написал на лбу:
"Ты - идиот".
И в Зеркало смотрел.
Лицо стиралось. Надпись жгла
Тут мысль пришла
И постучалась в Двери;
"Окно открой,
Что видишь пред собой.
Твой дом не твой.
Реален он лишь в отраженьи".
Я сделал шаг.
Все так.
Почти все так же.
Но... пропала давящая мгла.
Вперед! По Радуге!
По Сказке!
+++
Вы кто?..
Это потоп?
Это пустыня.
Потом.
Наша красавица жизнь
Все цветет.
Первоцвет.
Железный цветок.
А может пластмасса.
Не важно.
Вот-вот попадешь
Под каток.
Обычная масса.
Куча.
Да, куча.
И больше никак.
Не назвать.
Это тело с зубами.
Мы бы поели.
Но, нет, спасибо.
Ваше гнилое
Вы как-нибудь сами.
Вы же сказали, что
"Это не то".
Натянули пальто.
И глотали вино
Большими глотками.
"Баночный крест
Опустился на дно.
Вы моргали глазами
Была приятная
Темная ночь.
Сын? или Дочь?
Наше Безумие С Нами.
+++
Твои старые ждут.
Вырой Могилу поглубже,
Новые прут
Крест не втыкай
Прямо в морду.
Цветы не сажай.
Хватит. Нанюхались.
Я не хочу ИХ удобрять.
Это не Песня Печали.
Это не Волевой стон.
Это Тоска все давит,
Так сладко.
Зовет все домой.
Мы задержались на этом
Поле.
Чистом. В линейку, в квадрат
На Земле ничего не теряли.
И не нашли здесь Приют.
Да, как-то, искали.
Где? Здесь?
Отобрать мы что-то хотели
Отсюда?
Из КАЛИ.
О, КАЛИ!
Чудный век!
Скажи ж, Баламут...
+++
М.
Мы в разных городах.
Но все же Души рядом
Каждый час
Ведут свою беседу.
И их язык не слышен
Для других.
Для остальных
Он не понятен.
Они стреляли в нас Обидой.
Они давили нас Толпой.
И близкий человек все говорил:
"На что же ты мне нужен?'
А ночью приходила Боль.
Она давила
И выдавливала Слезы.
Мы звали Смерть.
А Смерть не шла.
Тянулось время до утра.
Ползло.
А утром мы ненадолго засыпали,
Теперь же ночью
Жду Тебя
И ты во Сне приходишь,
В беседе пробегает
Время до утра.
Стремительно.
И утром мы ненадолго засыпаем.
Холодный жаркий день ползет
В своих пустых заботах.
Прохладу ночь приносит
И Твое Тепло:
Твои прекрасные слова так Греют.
И Дрожь уходит.
И в Сердце что-то появляется.
Искорка разгорается
И Холодом все меньше веет.
+++
m.
Пошли гудки.
Перед глазами твой портрет
Так мил...
Твой голос лучше всякой
Музыки звучал,
Но он пропал.
Заснуть пытался в этот поздний час.
Но до утра не спал.
Твой голос в голове
Все не смолкал.
ХХХ
К.
Иль вечер:
Все едино;
Обычная картина:
Дожди ушедшие обмыли
Мертвеца.
Явилась вдруг она.
Чудесный свет ее очей
Разрезал сгусток тьмы,
Что в комнату вцепилась.
И сердце радостно
Проснулось и зашевелилось,
Стучит между ушами и подушкой.
И неужель я зачерпнул
Очередных иллюзий
Разбитой кружкой?
Но Вера тихо говорит:
"Надейся".
Надежда вторит:
"Верь".
И я хочу услышать
Голос их сестры,
Что скажет:
"Верь! Надейся! и Люби!"
+++
Твой новый год
Ползет вперед.
Труба зовет.
На перекрестке
Тихо ждет она
Ползет...
Ей в 8 выбили
Мозги.
Ружьем...
Она
Жует своих птенцов.
Живьем.
Она не воет
Под собой.
Ее не глушит
Ваш гобой.
Ее хотите вы
Толпой, гурьбой.
Ей наплевать.
Она уже
Ползет.
Домой.
ХХХ
Осталось всего одно чувство и то физического свойства. Боль. В Сердце. Даґвящая, ноющая, колющая, разрывающая. Всех оттенков, поющая,
Я очень явно заметил ее недавно, когда шел исхоженной тропой. Но меня отвлек грузовик с буквой "У" на его синей башке. Он медленно полз и дребезжал. Я шел за ним. И он был нереальный. Захотелось взять его одной рукой, положить на другую ладонь и сдуть как пушинку. Но он свернул. А я отпил еще чуть пузырьґков. И так же нереально передвигал ноги. Я посмотрел на них. Они шли.
Шли по ржавым камням. Интересно: они заржавели тут или их такими привезґли? Я помнил как когда-то давно я видел такие же камни на дне, когда меня скиґнули с моста в не менее ржавую реку. Все должны уметь плавать, господа! Все! Даже годовалые младенцы! Камни лежали на дне, а вода толкала и лицо корябалось о них.
Я глотнул еще чуть больше пузырьков и уставился на мгновение на эту потную бутыль, и взгляд вернулся. Ноги шли.
Но камни стали другими, морскими, Море... Море.... ...не волнуйся.
И я решил продолжать писать. Да, дорогая моя, ударение на "са", и отнюдь не на "ку", или "бу", или "су". А ничего боле и не остается.
Камни сменились песком. Справа что-то строят. А, очередной красно-коричневый замок для новоявленного прЫнца. Не прЬ!нцы мешают бетон и матерятся.
А вот рассыпающийся потрескавшийся зеленоватый забор, перевязанный провоґлокой.
Я давно хожу этой дорогой. Еще когда моста и в помине не было.
Раньше в этом дворе росла огромная Собственная елка. И ее украшали каждый год. Пока бабка сидит на своей лавке, торгуя семечками и сигарами, устремляя взор на соседний новострой. А позже и здесь...
И все же здесь еще квакают лягушки под огромной высоковольтной линией.
Я давлюсь холодной жидкостью и пер( хожу на другую улицу. Здесь я ходил еще чаще. Тогда рядом бежала Пальма. Черная овчарка со свисающими длинными ушами. Никто так как она не радовался моему появлению. А её так редко пускали в комнату. Как-то она родила. Изменилась. Как-то постарела. Как-то умерла... Иногда она даже добегала до моего дома, и приходилось теперь уже ее провожать обратно.
А здесь росло много каштанов и тополей и была дорога. Мы ложили колючие каштаны на нее в ряд. И они со свистом вылетали из-под несущихся машин. Но все деревья срубили и провели сюда трамвай, чтобы он вечерами скрипел на поворотах,
Старый стадион. Этим стенам столько доставалось, и их все время латали...
К черту все!
Нельзя ничего ни залатать, ни заново отстроить, ни заменить, ни забыть, ни вспомнить.
Песня последнего года. Вступают духовые...
ХХХ
Кто-то опошлил Смерть и надел на неe маску прекрасной девы.
Кто-то опошлил Боль. сказав: "Боль''!".
Кто-то поверил в Любовь, в Любовь?
Кто-то увидел, что люди - не Люди. Б-3-3-3.
Кто-то не знает что будет. Не надо.
Кто-то опрокинул кувшин, и освободил готовое свежее масло от ног разодевґшейся в зеленое принцессы. |
Кто-то увидел в ней Смерть, и полюбил. поверил. Сказал: "Боль?!". Б-3-3-3. Не надо.
+++
Это не порывы. А настоящие продолжительные превращающиеся со временем во все более постоянные.
Когда диктуют ты еле успеваешь записывать и то записываешь не все. А после долго разбираешь быстро выведенное,
Вот такое оно, как и все выведенное.
+++
Я сам так желал.
Она убежала куда-то.
Я и этого ждал.
Не ее. Не ее
Я так долго искал.
А кого же я ждал.
Желал и искал?
Ее.
Но ее я уже Потерял.
ХХХ
Этот чудный день настал
Ужасный первозданной Волей
Прекрасный Силой
Я понял это...
Вдруг исчезли мухи
С комарами
И бабочки последний
Сделали свой круг.
Проснулся я без боли
С пулей в твердом стане
Проснулся. И пошел
Я знал: на Севере
Звезды сиянье.
Я видел. Шел.
И ветер пел.
Я растоптал былые
Замечанья
И ноги вытер
Не вспотел
Легко далось убийство
Прежней шкуры.
А новая окрепла
Под ливнем, градом
Тех же всё небес.
Над небом Небо.
Небо так Печально.
Оно зовет.
Пора идти.
Прогресс.
|