Annotation
          ВРЕМЯ
    
         Время, выпрыгнувши с полки,
         Гонит рысью, дуя в рог,
         Брызжут бронзою иголки
         Под ногтями тонких ног.
         На часах ни ночь, ни полдень,
         А вокруг — ни жизнь, ни гроб.
         Нечем нынче жизнь наполнить
         И в гробу лишь пыль и клоп.
         Стой, придуманное время,
         Свой галоп останови!
         Одалискою в гареме
         Целку писькой разорви.
         Хватит пичкать землю ядом
         Бесполезных, подлых лет;
         Лопни слизистой наядой,
         Распластайся, как омлет.
         И тогда нам будет легче
         Бить копытом и хвостом,
         И тогда не вспухнет печень
         Под циррозовым кустом.
         Не бывать уродом старым
         С перекошенным лицом,
         Если тягостной сансары
         Разобьётся колесо.
         Не дави, глухое бремя
         Хронопетель и колец...
         Сколько может длиться время?
         Пусть ему придёт конец.
    
    
         ПУТЕШЕСТВИЕ
    
         Жалок путь в мясном гробу,
         По покойницкой плацкарте:
         Хоть к позорному столбу,
         Хоть к наследникам Агарти -
         Путешествуешь на шиш,
         Путешествуешь от жизни.
         Что не мелочь — то бакшиш;
         Человеком правят слизни.
         Хоть у Круглого Стола
         В предвкушении расчёта
         Ты замри, но в зеркалах
         Ждут пока. Чего ещё-то?
         Лишь когда придёт пора
         Разлетятся их осколки
         И окончится игра
         Обезьян в парше и шёлке.
         Недоступна для зверей
         Маета людского духа:
         Вместо Господа — еврей,
         А за Вельзевула — муха,
         И мукою в решето
         Сыплет годы время-мельник...
         Путешествие в ничто
         Безнадёжно и бесцельно.
    
    
         ВОЗДУХ
    
         Воздух пуст, как слёзы новобрачной,
         Танцами таинственных кистей
         Нарисован призрачно-прозрачной
         Краской на невидимом холсте.
    
         В тишине поют немые струны -
         Звуки зова арфы неземной,
         И уже практически нетрудно
         Слиться со звучащей тишиной.
    
         Раствориться, сгинуть без остатка,
         Как воспоминанье ни о чём,
         Словно вкус неуловимо-сладкий
         Капли мёда в тазике с мочой.
    
    
         МУЖИК
    
         Сиволапый мужик-деревенщина,
         Что ж ты рожу ханыжно кривишь?
         Али доля твоя с горем венчана?
         Аль от каши берёзовой бздишь?
         Что ты морщишься,морда суконная,
         Мохнорылый пропойца - мужик?
         Али брага набила оскомину?
         Али жид тебя в попочку вжик?
         Что ты голову свесил, болезный мой,
         И застыл, покоряясь судьбе?
         Али свинство твоё бесполезное
         Опостылело напрочь тебе?
         Не тужи, дурачина колхозная,
         Разгони скудоумия хмарь;
         Ты не мекай скотиной навозною, 
         А заржи, как весёлая тварь!
         Испещри себя чёрными метками
         И укройся в скрипучем бору,
         Где ежи и медведи с медведками
         Мухомором играют в игру,
         А шишиги снуют с пучеглазами
         В хороводе волшебных существ
         И блистают живыми алмазами
         Три шестёрки, вознёсшись на шест.
         Здесь моментом придёт понимание,
         Что ты вовсе не пьяный калдырь
         И тебя, бормоча заклинания,
         На Луну унесёт нетопырь.
    
    
         КАФЕ НА ПРИМОРСКОМ БУЛЬВАРЕ
    
         Какашкинд, Додик и Лобок
         Сидели рядом в синагоге.
         Лобок был малость кособок,
         А Додик подводил итоги:
         «Пора оставить старый хлев,
         Довольно бестолку молиться,
         В кафе-шантане «Дама треф»
         Пора неслабо потуситься.
         Пора!»
                   И вот уж с ветром споря,
         Несутся ребе — раз-два-три,
         И под «Раммштайн» и шелест моря
         В кафешку входят, как цари.
         Там Додика прельстили раки,
         Лобок свинёныша сожрал,
         Какашкинд съел филе собаки,
         А после жабу заказал.
         Во рты из кружек элегантных
         Кровь менструальная текла,
         А под неё, весьма пикантно.
         Маца из перхоти пошла.
         И долго тешили утробы
         Какашкинд, Додик и Лобок,
         И долго с завистью и злобой
         Глядел на них жидовский бог.
    
    
         ОБРЕЗАНИЕ
    
         Зачем, позабыв
         О загробных наградах,
         Смакуя, жевать
         Трупы мерзостных гадов?
         На всё наплевав,
         Проявляя беспечность,
         Жрать падаль и кровь,
         И ползучую нечисть?
         И погань свиную...
         Так вспомни о вере,
         Восплачь о своём
         Необрезанном хере.
         Зачем оскверняться
         Вкушением трупа,
         Ведь истинно свято -
         Обрезать залупу,
         Питаться кошерно
         И в микве купаться;
         Но первое дело -
         С залупой расстаться!
         Не зря ж говорят
         Мудрецы-талмудилы:
         «Расстался с залупой -
         Расстался с могилой.»
    
    
         СИНЕДРИОН
    
         Синедрион сионских мудрецов
         Сидит и пишет злые протоколы
         И шлёт их в край духовных мертвецов,
         Где воют волком тюрки и монголы,
         Где стелется Хазарский сатанат
         И хан-пахан храпит на дюнах дани,
         Покуда Йосеф-бек, аристократ, 
         Воюет против орд окрестной рвани.
         У протоколов скорые гонцы
         Во все пределы тупости и скотства;
         Не зря их сочиняли мудрецы,
         Ведь в них залог великого господства.
         И пусть ещё резвится грязный гой,
         Погромы учиняя год от года -
         Грядёт в веках расплата за разбой
         На выбор: голова или свобода.
         И содрогнётся мир безмозглых масс,
         Пустое место снова станет свято.
         Тому порукой в землях Ашкеназ
         Гостята Коган и Лука Жидята.
    
    
         ТАНЕЦ ПЕРЕЛЬМАНА
    
         Ещё один впустую век прожит,
         Век пыток, мук, предательств и сражений.
         Но пляшет жид
         И головы кружит
         Червоборот безмысленных движений.
    
         Танцует он, как будто ворожит,
         На площадях и закоулках спален.
         И мир дрожит,
         И мир во тьме лежит.
         Ведь мир — лишь тень, а жид, увы — реален.
    
    
         ПРОБУЖДЕНИЕ
    
         Хоть кажется, что вечно можно спать,
         Считая явью сонное виденье,
         И есть она — одна на всех кровать,
         Но всё же наступает пробужденье.
    
         Очухавшись и прекращая сниться,
         Скользит за пограничную черту
         Уже чужих страданий и традиций
         Репатриант из мрака в пустоту.
    
    
         НОЧЬ
    
         Что за ночь на дворе — сумасшедшая, злая;
         Не горят фонари, ветер в окна стучит.
         Наважденье и смерть; темнотища такая,
         Словно воздух обуглился в адской печи.
    
         В этой тьме тропой неведомою, скрытою
         Пробираемся тупо, стремясь в никуда.
         Нет спасения нам ни крестом, ни молитвою...
         Впереди мрак и холод, а сзади — беда.
    
         Всё крадёмся, дрожа, по безвыходной темени.
         Наверху — дырки неба, внизу — чёрный лёд.
         Без души, без огня, да без роду, без племени;
         Безымянно-бездомная стая сирот.
    
         Зря иного желать и искать обновления,
         Ведь испорчен давно наш бессмысленный мир.
         За спиною угрюмо парят привидения,
         А в лицо скалит зубы довольный вампир.
    
         Где-то праздник за тьмою, там солнце и смех;
         Но мы бьёмся о тени, мы с этим живём.
         По колено в аду, не умея наверх,
         Бесконечно бредём своим тёмным путём.
    
    
         ВОЗВРАЩЕНИЕ ГОСУДАРЯ
    
         Князь разложения движется рядом,
         Одетый в плотную тень.
         Вызванный силой зловещих обрядов,
         Чёрную вьёт канитель.
         Его хохот бьёт по мозгам, как кулак,
         Позади него — кровь и зола.
         Там, где идёт он, земля сожжена дотла.
    
         Князь заявился сюда без доклада
         И Храм рассыпался в прах.
         Дико ревущее, лютое стадо
         Тянет он на поводках.
         Его хохот бьёт по мозгам, как кулак,
         Его пища — крысиный салат.
         Там, где он ест, еда превращается в яд.
    
         Наверно, уже не стоит молиться,
         Вопя в надзвёздную даль.
         Гниющая кожа на мёртвых лицах
         И жизнь вернётся едва ль.
         Его хохот бьёт по мозгам, как кулак, -
         Веселится уёбищный гад.
         Там, где смеется он, в мир вторгается ад.
    
    
         ПИР ДЕМОНОВ
    
         Раньше пищи было мало,
         Жидко жил наземный ад,
         Братство чорта голодало...
         Но теперь другой расклад,
         Нынче демонам раздолье -
         К их услугам тыщи душ.
         Мир людей стал домом боли,
         Каждый демон раж и дюж.
         Изнутри усердно гложет
         Человеческий футляр,
         Превращая лица в рожи,
         Обращая жизнь в кошмар,
         Знаки смерти налагая
         И, куда не посмотри,
         Зомби толпами шагают,
         Каждый — с демоном внутри,
         Каждый дьяволом отмечен;
         Оттого и столько бед,
         Что их души человечьи
         Черти съели на обед.
    
    
         ПОТУСТОРОННИЙ МИР
    
         Как подохнешь и уронят
         Труп во тьму небытия -
         Страшный мир потусторонний
         Не подарит забытья.
         Мертвечиной замогильной
         Инфернально заживёшь,
         В душегубке и давильне
         Пропадая ни за грош,
         И загадочные гады
         Там вопьются без затей...
         Вот такая ждёт награда,
         Незаметно всех людей.
         Словно мух в паучьей банке
         Их повысосут во мгле;
         Это — адская изнанка
         Мерзкой жизни на земле.
         Смерть — лишь ключ от чёрной двери,
         За которой алчет Зверь.
    
         Я в подобное не верю;
         Ну а ты — дрожи и верь!
    
    
         * * *
    
         Очерствел небесной булочкой
         Желтоватый фэйс Луны;
         Поползли по закоулочкам
         Маразматики и сны.
         Тень болезненной сакральности
         Заплясала над страной;
         Из нездешней ирреальности
         Дует ветер ледяной.
         Этот ветер отрицания
         Так чудовищно жесток,
         Что в потёмках мироздания
         Жизни рвётся лепесток...
         Загноилась сатанёнками
         Поминальная кутья,
         Но взмахнули перепонками
         Крылья внутреннего Я
         И задвигались по-мёртвому
         С хищной мощью птицы Рух,
         И влетел в чертоги чортовы
         Новый смачно падший дух:
         «Вот и встретились сегодня мы,
         Веселись, Отец Греха!
         Мчи по пеклу преисподнему
         Гром кошмарного «ха-ха!»
    
         Но оборвался хохот стоном
         И замер у козлиных ног,
         А Люцифер с полупоклоном
         Оргиастически изрёк:
         «Да, вот и ты, мой птенчик ранний,
         Перелетев из тьмы во тьму,
         Познать всю сладостность страданий
         Явился к трону моему.
         Что ж, по стремленьям и награда -
         Мечом, бичом и палачом.
         И не надейся на пощаду;
         Ты здесь, а значит, обречён
         Играть в одной и той же роли
         И выносить за разом раз
         Терзаний, мук и адской боли
         Всепоглощающий экстаз,
         Когда швырнёт тебя на ложе
         Удар драконьего хвоста,
         Когда шипы вопьются в кожу
         И в жилы хлынет кислота,
         Взрываясь бомбою в желудке,
         В мозги врываясь горячо;
         И будет пытка долгой, жуткой...
         И ты потребуешь ещё.
         Тебе понравилась, я вижу,
         И увлекла моя игра?
         Так нагибайся же пониже,
         Мой развращённо-робкий раб!»
    
    
         ДОКТОР КАЛИГАРИ
    
         В секретной больнице четвёртого рейха
         Трясутся под током еврей и еврейка,
         А рядышком доктор — назойлив и бешен,
         Вгоняет разряды в тела untermenschen.
    
         Оторваны пейсы и вырваны зубы -
         Арийские лекари мрачны и грубы
         И ими картинно командует некто;
         Владыка разделочной, врач-вивисектор.
    
         Доктор Калигари
         В винтовом угаре
         Награждает волчьей пастью,
         Шьёт собачий хвост.
         Доктор Калигари
         Губит жалких тварей
         И под медицинской властью
         Множится погост.
    
         И тут же, в вольерах, без всяких вопросов
         Стада обезьянов ебут негритосов,
         Тем самым способствуя чёрным уродам
         В заветном возврате на лоно природы.
    
         Подвержены мукам хачи и цыгане,
         Урюки, чучмеки и братья-славяне.
         Под многоголосье животного крика
         Садистски царит белокурый владыка.
    
    
         * * *
    
         Давидовы звёзды под сволочью свастик
         Смиренно взирают с повязок,
         Но зондеркоманда стирает, как ластик,
         И ужас прилипчив и вязок.
    
         Горелое тело смердит непритворно,
         Спадает жидовский излишек.
         Слезу Адонаи роняет покорно,
         Покинув родимых детишек.
    
         Сверкая оскалами, наци смеются,
         Регочет жестокая стая.
         А дети-малютки припадочно бьются,
         В кровавых кроватках рыдая.
    
    
         ВПЕРЁД И ВНИЗ
    
         Бросивши тел могилы,
         Души во мгле неслись
         С непостижимой силой
         Только вперёд и вниз.
    
         Вниз, к полнейшему мраку
         И никаких преград!
         Всю земную клоаку
         Смерть призывает в ад.
    
         Словно до Сотворенья -
         Темень и пустота.
         Только одно движенье,
         Только одна мечта:
    
         Вперёд, к полному мраку
         И никаких «назад»!
         Всю земную клоаку
         Смерть призывает в ад.
    
         К прошлому нет возврата,
         К жизни, что пала ниц.
         Не повернуть обратно,
         Только вперёд и вниз!
    
    
         * * *
    
         Окончено глумление Шута
         Над тварью местной.
         И вновь земля безвидна и пуста,
         И тьма над бездной.