Свободное Творчество : другие произведения.

Финал конкурса "Чудо чудное"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Свободное Творчество.
Конкурс "Чудо чудное". Финал
   Список работ-участников:
1 Буденкова Т.П. Вдова вампира30kОценка:10.00*3"Рассказ" Детектив
2 Терехов А.С. Седина28kОценка:9.54*17"Рассказ" Проза, Фантастика, Хоррор
3 Львова Л.А. Ключики14kОценка:8.48*10"Рассказ" Мистика
4 Баев А. Ковёр16k"Рассказ" Проза, Приключения, Мистика
5 Ососкова Л. Папины сны22kОценка:9.94*16"Рассказ" Проза, Мистика
6 Быстров В.С. Тайны Города Семи Дорог12k"Рассказ" Сказки
7 Каримов Д.Ж. Ведьмак26kОценка:8.00*4"Рассказ" Фантастика
8 Палау Правильные поступки лейтенанта Пименова11kОценка:6.59*16"Рассказ" Фантастика
9 Васильева Т.Н. Татка19kОценка:8.74*7"Рассказ" Мистика
10 Тихонова Т.В. Леший8kОценка:9.00*3"Рассказ" Фантастика
11 Гасилин А. Быть13kОценка:10.00*3"Рассказ" Философия
12 Аноним Смальта, кобальт, лазурь, ультрамарин14kОценка:7.61*9"Рассказ" Проза
13 Эйприл М.Д. Отражение10k"Рассказ" Проза
14 Маверик Д. Циркач и проститутка13kОценка:9.41*14"Миниатюра" Проза
15 Даймар С. Дед Пыхарь и звезды26k"Рассказ" Проза, Детектив, Фантастика
16 Тимонин А.В. Ети13k"Рассказ" Проза
17 Нейм Н. Печенье удачи14kОценка:4.64*12"Рассказ" Проза
18 Ледовский В.А. Условия выживания31kОценка:10.00*3"Рассказ" Фантастика
19 Лебедева М.И. История одного чуда9k"Рассказ" Фэнтези
20 Матюхин А. Полон прозрачной воды27k"Рассказ" Проза, Фантастика
21 Ерофеев А. Таинственный посетитель29k"Рассказ" Фантастика
   0x01 graphic
   1
   0x01 graphic
   Буденкова Т.П. Вдова вампира30kОценка:10.00*3"Рассказ" Детектив
     Вдова вампира
  
   Действующие лица:
   1. Вдова вампира - Наталья Акимовна
   2. Её батюшка, отставной писарь - Аким Евсеевич
   3. Их приживалка - Настя
   4. Несостоявшийся жених Натальи Акимовны - пимокат, Егор Петрович
   5. Муж и сам вампир - Кузьма Федотыч;
   А также околоточный надзиратель - Павел Никодимович Абиняков, его супруга - Анна Алексеевна Абинякова, городовой, врач, приходской батюшка и жители городка Бирючинск.
  
  
   Городок Бирючинск расположился на высоком берегу реки Бирюки. Деревянные тротуары под окнами крепких бревенчатых домов приводили в центр города. Там зажиточные горожане строили свои жилища из красного кирпича с балкончиками и коваными перильцами возле входных двухстворчатых дверей, каждую створку которых покрывала великолепная резьба. Центральная площадь, выложенная булыжником, отшлифованным и обкатанным экипажами и просто телегами бирючан, никакого освещения не имела, и потому с наступлением сумерек редкий прохожий решался её пересечь. В такое время лай бездомных псов, проникающий сквозь оконные стекла, наводил ужас на дворовых девок и серьёзных матрон. Зато днём тишину городка нарушали лишь лёгкий ветерок, шелестевший кустами сирени, да серьёзный шмель, спешивший куда-то по своим делам.
   Наталья Акимовна - единственная дочь вышедшего в отставку городского писаря. Был он вдов, нерешителен, часто болел и состояния не нажил. Спалось ему плохо, потому что постоянно думал: как выдать дочь замуж так, чтоб и её от тягот бедности уберечь, и самому на старости лет без куска хлеба не остаться. Кавалер Натальи Акимовны катал валенки на всю округу и имел с этого постоянный доход. Жил пимокат в небольшом собственном домике на противоположной стороне улицы вдвоём с маменькой. Других претендентов на бедную хоть и привлекательную девушку, не было. И ничего бы отставному писарю не осталось, как отдать дочь замуж пусть уж и за пимоката. Однако судьба распорядилась по-другому. Да так, что весь Бирючинск содрогнулся.
   Надо сказать, что кроме Натальи Акимовны жила в их доме ещё одна девушка - Настя. Прибилась как-то зимним вечером, мол, пустите переночевать, да так и осталась, потому как была сиротой и родственникам в тягость. Работящая и скромная, постепенно взяла на себя все домашние хлопоты: полы помыть, борщ сварить...
   В один из теплых летних дней Аким Евсеевич обратился к дочери с необычной речью:
   - Натальюшка, понимаешь дело-то какое, сам Кузьма Федотыч прислал за мной посыльного с запиской, в которой говорится, что ему срочно нужно переписать кое-какие бумаги, и для этого он приглашает меня к себе домой.
   - Кто же, батюшка, лучше вас в городе это сделать может? Вот он и обратился к вам.
   Кузьма Федотыч человек состоятельный, вдовец, детей Бог не дал, хоть и молодыми брал жён. Аким Евсеевич рассудил, что это была бы куда лучшая партия, чем пимокат и, заботясь о судьбе дочери, решил взять её с собой.
   - Надобно, Натали, нам этому человеку угодить, - пояснял он дочери, - работу выполнить скоро и аккуратно. Моё зрение уже не такое острое, могу чего недоглядеть. Поэтому решил взять тебя с собой, будешь мне тексты читать, да следить, чтоб я случайно ошибку где не допустил.
   С этой поездки всё и началось. Работа была в самом разгаре, когда в кабинет заглянул хозяин.
   Из-под красного бархатного халата, шитого золотыми драконами, но уже немного замусоленного на животе, выглядывал воротничок белой рубашки. На голове красовались остатки волос неопределённого цвета, топорщились над ушами и легким пушком виднелись над блестящей макушкой. Крючковатый нос, в молодости имевший хищный профиль, еще не совсем утратил свои очертания. Веки опущены, из-за чего невозможно уловить взгляд, чтоб понять настроение владельца. Губы и щеки розовые, как у юноши, но старость уже оставила свой росчерк на этом странном лице. Свет горевших свечей отразился от золотого шитья халата, и упал на лицо Кузьмы Федотыча. Он поднял веки, взглянул на работающих. Наталья вздрогнула, блестящие черные глаза, в которых плясали блики золотых драконов, смотрели на неё так, что мороз пробежал по коже. Она запнулась, отец, не поднимая головы от работы, попенял, чтоб не отвлекалась и продолжала диктовать. Ей подумалось, что эти глаза и это располневшее, стареющее тело, живут разной, независимой друг от друга, жизнью.
   Видимо поняв, что девушка не в силах сосредоточиться под его взглядом, он вышел из комнаты, так ничего и не сказав.
   Закончив работу, отец, как было условлено, позвонил в колокольчик. Вошел слуга и молча поставил на стол небольшую шкатулку. Аким Евсеевич удивленно взглянул, слуга пояснил, что хозяин уехал, а в шкатулке оговоренная оплата и подарок для Натальи Акимовны. После чего раскланялся и открыл дверь, предлагая отцу с дочерью выйти.
   Дома из шкатулки кроме скромной суммы денег достали моток красной атласной ленты, сколотой, чтоб не разматывалась, булавкой.
   Уже на следующий день жизнь для Натальи Акимовны стала меняться. Перед обедом в дом посыльный принес записку. От кого она Настя сказать не могла, поскольку читать не умела. Но за обедом батюшка был необычайно оживлён и всё время спрашивал:
   - А не купить ли нам тебе новое платье?
   - Да на какие же деньги, батюшка?
   - А на те, что про чёрный день отложены. Может статься, тогда такой день и не наступит.
   - Вы сказали бы, не томили, к худу или к добру все ваши намёки?
   - Какое же это худо, когда молодой девице родитель новое платье собирается купить? Давеча Кузьма Федотыч посыльного с писулькой прислал, где прямо сказано, что работой нашей очень доволен, - Аким Евсеевич сделал многозначительную паузу, и продолжил:
   - Ещё он попенял мне, что негоже молодой девице по чужим домам хаживать. Надобно поручить её мужу, там уж его рука - владыка. И приглашает нас отобедать с ним в субботу на будущей неделе, так что платье купить мы ещё успеем.
   Сердце Натали сжалось в дурном предчувствии.
   - Но ведь пимокату обещались...
   - Кузьма Федотыч не чета пимокату. Подумай о своей будущности, да и меня, старика, пожалей.
  
   Далее всё покатилось как по маслу. Не успела Натали оглянуться, как стояла перед алтарём. В белом платье с тонкими кружевами по белым, будто мраморным, рукам. Чёрные кудрявые волосы, уложенные в причёску, закрывала белая фата из таких же кружев. Заплаканная, это уж как полагается невесте. Левая рука безвольно держала перевитую золотой лентой свечу, воск плавился и стекал на белую перчатку, покрывающую руку, был ли он горячим, она не ощущала.
   В городе обсудили наряд невесты да то, как это удалось писарю так удачно сбыть дочь с рук, и стали ждать дальнейшего развития событий. А что они непременно последуют, горожане не сомневались. Кузьма Федотыч уже трижды был вдовцом, и каждый раз этому предшествовала какая-нибудь странная, даже пугающая история.
   И правда. Сколько не приходил тесть в дом зятя, никак не мог увидеться с дочерью. Всё находились разные отговорки. То она долго вечеровала и теперь спит, то куда-то отлучилась и никто в доме не может её найти...
   Однажды, когда городок уже спал, Аким Евсеевич услышал, как в дверь кто-то скребётся. В доме он был один, единственную живую душу, которая могла бы находиться вместе с ним, Настю, отпустил вместе с дочерью. Аким Евсеевич долго не мог решиться открыть, а когда за дверями расслышал дрожащий женский голос, сердце его ёкнуло, и он отворил дверь. На пороге стояла Настя. Она бесшумной тенью метнулась в сени, оглянулась, приложила палец к губам и проскользнула дальше.
   Настю пробирала дрожь, но было видно, что не от холода, а от сильного душевного волнения. Она рассказала, что сбежала из дома Кузьмы Федотыча украдкой и должна незамедлительно вернуться назад, пока её отсутствия не хватились. Настя слёзно просила писаря забрать дочь обратно, иначе Натальюшка, как она жалеючи её называла, не выдержит тех мытарств, что ей приходится терпеть.
   - Что же такого особенного там происходит? - спросил писарь. Не в силах даже присесть, он так и стоял, повернувшись спиной к дверям, в длинной ночной рубахе до пят и ночном колпаке.
   - Наталью Акимовну, кровинушку вашу, держит Кузьма Федотыч долгими днями взаперти, так что даже по нужде ей выхода нет. Ставни закрыты, она, бедняжка, света белого не видит. А тут истопили баню, волоса-то у неё, голубушки, длинные да кудрявые, самой не справиться, вот и разрешил мне Кузьма Федотыч помочь вымыть ей голову. Свечу оставил только одну, и ту в предбаннике, я думала из экономии, скуп он, моченьки нет, так вот, даже при этом скудном свете рассмотрела я, что все её тело покрыто синяками, да ссадинами. Сам Кузьма Федотыч у дверей дожидался, и разговаривать нам запретил, только мы и без слов друг друга поняли. Вышла я, а Кузьма Федотыч вошёл, я под окно, ночь холодная, на мне одна мокрая рубашонка, но стою, слушаю, а из бани стоны, да всхлипы Натальи Акимовы слышатся. Потом голос супруга её: "Ты что, - говорит, - думала будешь моё добро проедать, да своим белым телом надо мной верховодить? Не тут-то было. Польстилась на моё добро, значит, купил я тебя как телушку, или собачку на потеху, так вот и утешай, да ублажай", - и опять стоны, да всхлипы, а у меня аж мороз по коже. Что хотите делайте, но не дайте дочери своей погибнуть. Замучает её душегубец, как замучил трех других своих жён.
   Договорила всё это Настя, и также бесшумно выскользнула за дверь.
   Тут уж писарю не до сна стало. Кое-как дождался утра, да на двор зятя. Опять же осторожно надо, чтоб не заподозрил чего, а то выгонит Настю, случись что и не узнать. От этих мыслей Аким Евсеевич похолодел даже, и решил терпеть, виду не давать, но свидание с дочерью вытребовать.
   На настоятельные требования свидеться с дочерью, по которой скучает, наконец, получил согласие. Видать, и сам Кузьма Федотыч понимал, что когда никогда придётся позволить отцу встретиться с дочерью.
   За обедом, на котором и состоялась эта встреча, Натали сидела не поднимая головы, а когда муж указал, что следует положить конец капризам и кушать что бог послал, она молча взяла вилку и нож, но руки так дрожали, что слышно было звон этих столовых предметов о край тарелки. Кузьма Федотыч вспыхнул от негодования и даже вскочил со стула. Натали подняла на него глаза, из которых неудержимо катились слёзы. Откуда только взялась смекалка у писаря, но боясь, что зять будет вымещать своё недовольство на дочери, он предложил первое, что пришло ему в голову:
   - Кузьма Федотыч, известное дело, девица перешла в статус замужней дамы, вот нервы и не выдержали, вы бы пригласили лекаря, пусть какую-нибудь успокоительную микстуру пропишет.
   - Баловство всё это, одни растраты, однако, чтоб угодить вам, и чтоб помнили мою доброту, - он крикнул слугу и велел послать за лекарем, который обычно лечил его подагру. Да велел предупредить, чтоб тот особенно не рассчитывал, оплата визита и лекарства не должна быть очень высока.
   Вернувшись домой Аким Евсеевич не находил себе места, осознавая в какие руки отдал свою дочь. Стараясь успокоить себя, рассуждал, что это все капризы, нелюбовь к уже немолодому мужу, но тут же вспоминал ночной визит Настеньки, и сердце опять заходилось болью.
   А тем временем в дом Кузьмы Федотыча приехал врач. Осмотрев молодую пациентку в присутствии мужа и следуя его наставлениям, выписал успокоительную микстуру, сказав, что двадцать капель этого средства сделают сон Натальи Акимовны более долгим и глубоким. Муж одобрительно кивнул, мало ли ему приходится отлучаться из дома, пусть себе спит. Тем более, что за микстуру, будучи предупреждён слугой, врач взял недорого. Передав лекарство, доктор предупредил, что безопасное с виду, так как не имеет ни цвета, ни запаха, оно неимоверно усиливает свои свойства при соединении с алкоголем.
   Кузьма Федотыч, только хмыкнул:
   - Где ж это видано, чтоб молодая жена да к рюмке доступ имела, так что тут опасаться нечего.
   Однако, Наталья Акимовна боясь издевательств над ней в сонном состоянии, микстуру не принимала, а сливала в припрятанный пузырёк. Теперь, притворяясь полусонной, могла иногда избегать общения с мужем.
   В один из вечеров, когда всё её тело ломило от побоев и ссадин, она придумала план, как ей хоть на одну ночь снискать покоя душе и телу. Перед тем, как лечь в супружескую постель Кузьма Федотыч выпивал обыкновенно бокал красного вина, который незадолго до этого в спальню приносил слуга и ставил на столик у кровати. Когда бокал с вином уже стоял на столе, а Кузьма Федотыч ещё не пожаловали, Наталья достала пузырек с накопившимся снадобьем и весь вылила в вино.
   Наконец, дверь спальни открылась. Кузьма Федотыч, всё в том же красном бархатном халате, прошел и сел на край постели. Протянул руку, взял бокал, с наслаждением выпил вино, немного молча посидев, поднялся, снял халат, не спеша уложил его на спинку стоявшего рядом кресла. Потом откинул край одеяла, сунул руку поглубже и Наталья Акимовна почувствовала уже привычный щипок. Рука, от плеча и до самого локтя, покрылась синяками от таких нежностей. Устроился под одеялом, ткнул жену кулаком в бок, она вытянулась в струнку, ожидая продолжения супружеских ласк. Но в этот раз все было по-другому. Кузьма Федотыч покрутил головой, потёр глаза и сказав что-то вроде: "Умаялся, сердешный", - отошел ко сну.
   Какое-то время Наталья Акимовна боялась даже дыханием разбудить мужа, но постепенно, всё более усиливающийся храп дал понять, что бояться нечего. Уже светало, когда Наталья услышала, как истопник в соседней комнате растапливает печь, теплая задняя стена которой, украшенная блеклыми изразцами, как раз выходила в супружескую спальню. Она тихонько вылезла из-под одеяла, всё еще опасаясь, что Кузьма Федотыч проснётся, но он даже не шелохнулся. Оделась, постояла немного у теплой печной стены и наконец насмелившись, потрогала мужа за руку, та оказалась холодной как лёд, хоть комната давно наполнилась теплом. Наталья трясущимися руками приподняла край одеяла и потрогала ноги Кузьмы Федотыча, они были так же холодны, как и руки. Ещё какое-то мгновенье постояла в нерешительности, потом вытащила заколку из волос, разметав их по плечам, и кинулась из спальни. Волнение её было столь неподдельно, что ни у кого из слуг и сомнения не возникло, что произошло нечто неожиданное и ужасное. Когда слуга, который обычно приносил бокал вина вошёл в комнату, то Кузьма Федотыч по-прежнему храпел, возлежа на подушках. Он аккуратно поправил голову хозяина и тот затих. Подошло время обеда, но хозяин, который поднимался обычно вслед за истопником, лежал всё также неподвижно и даже дыхание не улавливалось. Наталья Акимовна, сидевшая всё это время рядом в кресле, на спинку которого Кузьма Федотыч вечером уложил свой халат, наконец решилась отправить прислугу за доктором.
   Не успел слуга и трёх шагов от дома отойти, как встретил карету врача, он замахал руками, закричал, привлекая к себе внимание, карета остановилась. Оказалось, доктор торопиться к состоятельной роженице и опоздать ему никак нельзя. Кое-как слуга уговорил его заглянуть на короткое время. По пути, со слов слуги доктор составил себе картину происшедшего: человек в возрасте, обременённый подагрой и другими болезнями, пьет с вечера вино, а потом проводит бурную ночь с молодой женой. С этим убеждением, одновременно прикидывая как поболее получить за визит с прижимистого пациента, доктор вошёл в спальню супругов. Представшая его глазам картина, родила в нем надежду на короткий и хорошо оплачиваемый визит. Он попросил зеркальце, поднёс к приоткрытому рту Кузьмы Федотыча, немного подождал, потом потрогал руки, ноги, что-то ещё рассматривал в лице пациента. Наталья Акимовна этого уже не видела, ей стало дурно. Накапав для неё всё тех же капель, которые, вероятно, постоянно возил с собой для слабонервных дам, он объявил во всеуслышание о безвременной кончине Кузьмы Федотыча. Слуга, тут же поняв, что теперь у него вместо хозяина хозяйка, подобострастно спросил: сколько доктору выдать за визит.
   - Ах, я ничего в этом не понимаю, и не до этого мне теперь. Пусть доктор сам назначит цену, а уж вы озаботьтесь расчётом, - обрадованный таким поворотом дел, врач поехал далее, принимать роды, а по пути рассказывать, как глубоко переживает свое горе молодая вдова. И в доме началась подобающая суета. Занавесили зеркала, пригласили батюшку и гробовщика. Всё шло своим чередом. Молодая вдова была так убита неожиданно свалившимся на неё горем, что сама переодеться в срочно купленное траурное платье, не могла. Настя, помогая управиться с шифоновыми воланами и множеством мелких пуговок, очень удивлялась: с чего вдруг Наталья Акимовна так жалеет тирана, который, если бы Бог его не прибрал, сжил бедняжку со свету?
   А тем временем, гробовщик производивший обмер, вдруг замер и даже в лице изменился. Наталья Акимовна тоже услышала характерный звук вкупе с определённым запахом, муж никогда не стеснялся при ней этой, как он говорил, естественной потребности. Но останавливаться на полдороге было никак не возможно, и она, побледнев ещё более, пояснила:
   - Беда случилась уже почти сутки как, а по незнанию, слуга истопил печь, от жары тело дорогого супруга начинает портиться, - и закрыла лицо белым кружевным платком, - вот и запах пошел.
   - Это мы поправим, - прогудел батюшка, добавляя ладан в кадило, - однако если сутки миновали, и теперь идут вторые, то не далее как завтра во втором часу будем выносить, - и посмотрел на Наталью Акимовну, за подтверждением, та только слабо кивнула, мол, вам виднее.
   На похороны пришли чуть не полгорода. Во-первых, поминки обещали быть сытными, во-вторых, события приняли неожиданный оборот. Горожане гадали, больше или меньше, чем её предшественницы протянет четвёртая жена, вышло - упокоился хозяин!
   Похороны произошли с соблюдением всяческих христианских правил. Но были детали, которые внимательные жители Бирючинска не могли не приметить.
   Тесть, хоть и был подобающе грустен и одет во всё чёрное, однако по лицу его было видно, что он не особенно убивается по зятю, это горожане понимали. Но вот поведение вдовы, никаким объяснениям не поддавалось. Было очевидно, что переживания Натальи Акимовны искренние и нервы действительно на пределе. Врач, стараясь подержать,применял различные средства, но как только вдова подходила к гробу - силы оставляли её. Некоторые объясняли это боязнью покойников, что у многих людей бывает, особенно в молодом возрасте. Но самое странное произошло на кладбище. Когда могилу уже зарыли и работники обравнивали холмик, Наталья Акимовна, стоявшая рядом, вдруг упала чуть не под лезвия лопат и запричитала громко и с такой силой, что оторвать её было невозможно до тех пор, пока она сама немного не успокоилась. Потом, не поднимаясь с земли, попросила всех отойти, чтоб напоследок одной побыть с дорогим мужем.
   На том бы все и кончилось. Но события получили неожиданное, страшное продолжение.
   Следующую ночь молодая вдова долго не могла уснуть. Вдруг, она услышала странный шорох под окном. Стержень, который закреплял закрытые ставни с внутренней стороны дома, стал почти бесшумно выдвигаться назад, так, будто слуга утром открывает окна. Но в доме все спали. Наталье Акимовне уже чудился призрак Кузьмы Федотыча. Крикнуть она не успела. В этот момент ставня распахнулась и в слабом свете лампадки, что горела перед образами, да ещё вовсю светившей полной луны, она увидела... пимоката, который пытался влезть в комнату через окно. Цепляясь одной рукой за раму, другой, прикладывал палец к губам, как бы просил о тишине. Вдова рухнула в кресло, при этом халат, который по-прежнему лежал на спинке, то есть там, где его оставил хозяин, вдруг зашуршал в ночной тишине и свалился на пол. Тихо охнув, вдова обомлела. Страх и волнение на какое-то время парализовали её волю. Пимокат прикрыл окно, затеплил на столе свечу и присел возле её ног.
   - Не пугайтесь, Наталья Акимовна. Зла я вам не причиню, поскольку понимаю, что оставили вы меня не по своей воле. Но теперь вы свободны и состоятельны. Я соглашался вас взять в жены бедную, поэтому думаю, вы не решите, будто я к вам из корыстных побуждений. Но судьба повернулась так, что теперь возле вас будет крутиться много всяких хлыщей и проходимцев, желающих устроить свою жизнь.
   - Что вы, Егор Петрович, об этом ли мне сейчас пристало думать?
   - Я вас и не тороплю. Но, вы должны полагать, какой опасности подвергаетесь. Опять же, предлагаю вам свою помощь, в каком бы виде она не потребовалась.
   - Пока вы меня подвергаете серьезной опасности. Муж первую ночь на погосте, а у вдовы посторонний мужчина в спальне. Уходите немедленно... И не беспокойтесь, я буду помнить о вас, а далее - как судьба рассудит. Поторопитесь, пока не перебудили слуг в доме.
   Однако шум уже разбудил их, послышались голоса, шаги...
   Времени не оставалось, пимокат распахнул оконные створки, Наталья Акимовна, опасаясь, что его узнают, быстро накинула ему на плечи халат мужа. Когда он уже стоял на подоконнике, дверь спальни открылась, сквозняк задул свечу, последний её всполох отразился от золотых драконов халата. На мгновенье вдове показалось, что это сам Кузьма Федотыч, страшно вскрикнув, она упала на прежнее место, в кресло.
   Когда пришла в себя, то увидела, что уже день. Возле её постели врач и отец. Оба с состраданием смотрят на неё. Настенька напоила её цветочным чаем, и немного погодя Натали услышала от отца рассказ о ночном происшествии, известным ему со слов слуг. Закончил рассказ отец следующим образом:
   - ... и когда дверь в вашу спальню отворили, то увидели вас бездыханно лежащую в кресле и фигуру, в красном бархатном халате, на котором как живые блеснули драконы. А халат этот, насколько я помню, при жизни принадлежал моему зятю и очень он его любил. Фигура растворилась за окном так, что никто её рассмотреть не успел. Вас уложили в постель и послали за мной и за доктором. При осмотре доктор обнаружил ужасные вещи. Всё ваше тело покрыто ссадинами и синяками, такой же кровоподтёк на шее, возле артерии, ещё бы немного опоздали слуги, и могло случиться непоправимое.
   Натали лежала, не поднимая на батюшку глаз, лицо её было белее мела. Доктор, решив, что молодая женщина не в себе от страха, решил успокоить:
   - Не пугайтесь, я как учёный, во всякую эту нечисть вроде оборотней и вампиров не верю, и в данном случае ничего вашей жизни уже не угрожает, так что можете успокоиться, поскольку он не успел прокусить вам шею.
   - Кто он? - еле выдавила из себя бедная Натали.
   - Как мы полагаем, ваш супруг, превратившийся в вампира, или, может быть, и бывший им до смерти и, возможно, выпивший кровь из трех своих прежних жён.
   В этот момент в дверях появился слуга и доложил, что пожаловала супруга околоточного надзирателя Анна Алексеевна Абинякова. Она пренепременно желает видеть хозяйку, а выглядит надзирательша очень взволнованной.
   Только переступив порог и увидев лежащую в постели вдову, а рядом доктора и отца, Анна Алексеевна тут же заговорила:
   - Я так и полагала, что не к добру всё это, а он только отмахнулся, говорит на его участке по пьяному делу чего только не вытворяют, до дома дойти некогда, не до чудес.
   - Кто он? И о каком чуде вы изволите говорить? - удивился писарь.
   - Сегодня ночью мой муж, околоточный надзиратель Павел Никодимович Абиняков возвращался домой с работы. Участок его за рекой, как раз там, где расположено кладбище. Уже на подходе к реке, он увидел несущеюся вдоль моста закрытую повозку на рессорном ходу. Когда та проезжала мимо, то из своей профессиональной наблюдательности, муж успел заметить, что внутри сидит человек в чем-то красном с золотыми отблесками. Для острастки, муж окликнул: "Стой, кто такие?" Кучер было придержал лошадей, но из повозки раздался крик:"Кузьма Федотыч на кладбище возвращается!"после чего возничий добавил лошадям прыти, и повозка скрылась из вида.
   Как только рассказчица замолчала, в комнате повисла напряженная тишина. Всё сходилось. Оставив Натали на попечении Настеньки, доктор, писарь и жена околоточного надзирателя удалились в другую комнату, обсудить случившееся.
   Город гудел как улей. В этой связи, Егор Петрович, пимокат, бывший ранее женихом теперешней вдовы, счёл для себя возможным нанести дневной визит соболезнования. Наталья Акимовна, улучив момент, попеняла, какую кашу он заварил, на что пимокат подмигнул, то ли ещё будет, но далее их разговор прервался.
   Ужасы о вампире, разъезжавшим в карете по улицам, всполошили город, и породили всяческие сплетни. Однако на следующую ночь, теперь уже городовой, мужик молодой и крепкий, крестился, что самолично видел эту чёртову карету и крик слышал тот же самый. Так продолжалось несколько ночей подряд. Страх сковал город. И тогда было решено, забить осиновый кол проклятому вампиру в сердце, пригвоздив его к земле, это был единственный способ уничтожить нечисть. Теперь уже даже Наталья Акимовна стала сомневаться, а не был ли её муж и в самом деле вампиром, тем более что на похоронах, когда могила уже была зарыта, она явственно услышала оттуда вопль, почему и бросилась на землю и запричитала что было мочи. Вдруг это не от снотворного лекарства так случилось?
   - Может, и не спал Кузьма Федотыч, и не был похоронен заживо, и зря боялась, что всё раскроется, и причитала над его могилой, - убеждала себя вдова, - а может, он и в самом деле вампир, вот и взвыл оттуда.
   Страсти не утихали. И был назначен день, когда на кладбище собрались: околоточный надзиратель Абиняков, городовой видевший карету с вампиром, батюшка отпевавший Кузьму Федотыча, и теперь утверждавший, что ему ещё тогда не понравился цвет лица покойного:
   - Вот как крутит нечистая сила человеческие души! - крестился он. С батюшкой пожаловали два церковных служки. Наталью Акимовну привез отец. Настенька ехать на кладбище отказалась. Она утверждала, что и живого-то Кузьму Федотыча лишний раз видеть опасалась, а на мертвого, да ещё превратившегося в вампира, ни за что взглянуть не насмелится. Приехал пимокат, который по предварительной договорённости с околоточным надзирателем и батюшкой, должен был совершать обряд вбивания кола. Вся процедура обряда была заранее многократно оговорена и расписана - кто, что и когда производит. Наняли кладбищенских землекопов, чтоб разрыть могилу и вскрыть гроб. К тому моменту, когда уже показалась крышка, на кладбище собралось множество городского люда. Они бродили между могил, не решаясь подойти ближе, наслышанные о бесчинствах вампира.
   Уже при снятии крышки, стоявшие у края могилы, покрылись холодным потом. Она оказалась чуть сдвинутой в сторону и только крепкие гвозди, хоть и вышли немного из своих мест, но продолжали удерживать её в прежнем положении.
   - Ежели дух его наделал столько страху, что бы было, освободись тело? - перекрестился батюшка. Наконец гроб открыли. Стоящие близко оцепенели. Одежда на Кузьме Федотыче была разорвана так, будто он пытался вырвать собственное сердце, а изо рта по щеке сползала полоска крови. Медлить было опасно. Все убедились, что вампир в любой момент может восстать из могилы, и тут уж не жди пощады. Взоры присутствующих обратились к пимокату, а он хоть и вызвался заранее, но ощущал непреодолимую дрожь в коленях и руках. Сначала требовалось вложить вампиру в рот головку чеснока, чтоб обезопасить производившего ритуал, а уж потом вбивать кол. Вздрагивающему пимокату церковный служка сунул в руку чесночину. Городовой и рабочие помогли спуститься в могилу. Позднее он говорил, что этот злостный вампир так воздействовал на него, что просто отшиб память и все происходившее он воспринимал как бы со стороны, особенно боясь свалиться в этот ужасный гроб.
   Как только пимокат пропихнул чеснок в рот покойного, городовой тут же подал ему сверху осиновый кол и здоровенную кувалду. Как во сне, несчастный истребитель вампира приставил кол к груди Кузьмы Федотыча и, насколько мог размахнуться в тесной могиле, жахнул по нему кувалдой. Но на этом дело не окончилось. Кол хоть и вошёл в тело, однако следящий сверху батюшка, указал, что он должен пригвоздить вампира к земле, иначе тот восстанет всё едино. И удар кувалдой пришлось повторить ещё дважды. Только после этого пимоката подняли назад, а к могиле стали подходить любопытствующие, принаряженные и чинные. Они останавливались у края, крестились, о чём-то переговаривались и друг за другом, петляя между могил, покидали кладбище.
   Доктору, призванному наблюдать за самочувствием Натальи Акимовны, которая с этого момента приобрела статус вдовы вампира, пришлось отваживаться с пимокатом. Он было собрался напоить его теми же успокоительными каплями, но немного подумав, достал из кармана фляжку, отвинтил колпачок, понюхал, крякнул, сделал сам несколько глотков и протянул Егору Петровичу, который и осушил её.
   Через некоторое время толки о вампире почти прекратились, и тут в городке опять случилось нечто необъяснимое. Теперь уже другой околоточный надзиратель, также по темноте возвращающийся домой, вдруг увидел лихо мчащуюся повозку на рессорном ходу, из которой был слышен крик: "Кузьма Федотыч с кладбища возвращается!" Город замер. А городской голова задумался, не пора ли в городе новый доходный дом построить. Не часто по городам и весям вампиры раскатывают в каретах, понаедут любопытные, а им где-то останавливаться надо, ну, не на кладбище же, в самом деле?
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
   2
   0x01 graphic
   Терехов А.С. Седина28kОценка:9.54*17"Рассказ" Проза, Фантастика, Хоррор

0x01 graphic

  
     О Богдане я не буду знать ничего, пока она не исчезнет. Это уже потом, когда в дверь позвонит полицейский и спросит:
  
     - Вы слышали или видели что-нибудь странное?
  
     После того, как он поинтересуется:
  
     - Когда вы ее видели?
  
     После того, как он распрощается и уйдет, оставив на коврике неровный ребристый след, а в воздухе - крепкий запах сигарет "Пэлл Мэлл"; после того, как я поужинаю и высплюсь под тихий дождик за окном... после всего это я пойму, что ни разу в жизни не видел Богдану, но знаю ее, как эту закольцованную осень снаружи.
  
     Я вспомню, как сверху доносится по утрам шум воды и гремит посуда, как за потолком кухни гудит закипающий чайник а в комнате болтает сам с собой телевизор. И там же - совсем редко - ухает басовыми соло альбом Анны Ребер 1972 года. Я не поклонник Анны: просто запомнил слова и по ним нашел записи в интернете.
  
     Весь день и следующий, и еще один мне будут вспоминаться эти мелочи. Шорох ботинок на лестнице, двери лифта, которые, открываясь, так сочно, громко лязгают; запах духов, что повис невидимой дымкой в холле; бряцанье ключей и то, как они скрежещут в замке этажом выше; и снова, снова, снова - "Туманный понедельник" Анны Ребер.
  
     Мне станут вспоминаться эти мелочи, и самое трудное окажется понять, что из них относится к Богдане, а что - к остальным жильцам дома. Естественно, я невольно отдам пропавшей девушке пальму первенства. Нечто вроде подаяния, только в другой, параллельной вселенной, где валютой служат не деньги, а фрагменты нас - звуки, образы, запахи.
  
     Когда я вернусь в очередной раз домой - недели полторы спустя после исчезновения Богданы, - то вдруг пойму, как скучаю по всем крохам ее жизни. Собственная квартира покажется мне до того унылой и серой, что я спущусь к консьержу и попрошу ключи:
  
     - Я дал Богдане послушать одну пластинку, но она не моя. Понимаете? Надо уже вернуть.
  
     - Конечно, Вить! - ответит Кирилл Михайлович и приветливо улыбнется уголками глаз. - Конечно, сейчас. Только ты там ничего особо не трогай, а то ведь полиция и... Да, сам знаешь, - помолчит пару секунд и продолжит. - Я и не думал, что вы знакомы.
  
     - Да, - кивну я, - немного: чашка чая, музыка. Богдана такая... уютная.
  
     Маленькая ложь ради глотка чужой жизни. Мы никогда не пересекались.
  
     Михалыч слегка нахмурится.
  
     - Уютная? Ты, наверное, в нее влюблен?
  
     - Нет! Нет! Что вы! Нет, только она мне казалась уютной. Вот и все.
  
     - Да? Да, наверное, - мужчина посмотрит вверх и почешет шею. - Хотя мне она всегда казалась немного растерянной. Или потерянной?
  
     Любопытно: часто ли мы говорим о людях, что они растерянны? Вот спрашивает вас некто о подруге:
  
     - Как тебе она?
  
     А вы в ответ:
  
     - Растерянная.
  
     Нет, странно звучит. Скорее мы скажем:
  
     - Красивая. Немного с придурью, но красивая.
  
     Или:
  
     - Веселая. И стрижка неплохая.
  
     А может:
  
     - Ну и высокая она!
  
     Но потерянная?
  
     В квартире Богданы меня встретит тот затхлый аромат, который обычно замечаешь весной в загородных коттеджах. Запах пыли и покинутых комнат, распятых на вешалках платьев с нафталином и плесневелого сыра в холодильнике. Квинтэссенция замкнутости в себе.
  
     Я открою окно, и внутрь хлынет поздняя осень. Там, снаружи, она красит дни в цвет мокрого асфальта и желто-алых листьев. В непроглядную хмарь дождливого неба, которое иногда будто подсвечивается и становится жгуче, невозможно синее, точно крылышки зимородка, и словно бы улыбается нам на прощание.
  
     Зачем я пришел? Кровать заправлена, вымыта посуда. На столах и полках небольшой слой пыли - такой бывает, если пару недель не убираться. Обои в светло-розовые, пастельные цветочки, как и одеяло, и покрывало, и простынка с наволочкой. Богдана? Ты любила такой оттенок?
  
     Я загляну в шкаф: пара вечерних платьев, черное и желтое, одно с лямочками, другое - короткое платье-топ. Кучка джинсов разной степени потертости и синеватости. Футболки, майки, нижнее белье. Ничего особенного. На верхней полке - чемодан с зимними вещами. Каждая завернута в экоэтиленовый пакет с упаковкой лавандового мыла внутри. Мне очень приглянется зелено-серый шарф, колючий, будто ежик, но удивительно теплый - можно подумать, ты недавно пришла с работы и сняла.
  
     Богдана, ты где-нибудь работала?
  
     Настанет пора уходить, иначе Кирилл Михайлович заподозрит, что я сюда пришел не за диском.
  
     Вот он - в стопочке лазерных слепков с шестидесятых и семидесятых годов прошлого века. Альбом "Туманный понедельник" с фото молодой Анны, еще улыбающейся, счастливой, не испорченной славой и наркотиками. Через пять лет певица утратит голос, выйдет замуж; чудом избежит авиакатастрофы в Судане а потом раз и навсегда захлебнется в ванной, как и в собственной жизни.
  
     Я в последний раз огляну убежище Богданы и тихо выйду, прикрыв за собой дверь. Именно прикрыв - точно в надежде вернуться снова.
  
     Теперь каждый день у меня в квартире будет петь Анна Ребер образца тысяча девятьсот семьдесят второго года. Сначала я не нарадуюсь, как ребенок, этому маленькому украденному счастью, но... без закипающего в 7:43 над головой чайника "Teril Ev2", без стука желтой, как подлодка "Beetles", зубной щетки, что падает утром и вечером в пластиковый стаканчик с ромашками, - без всех этих крох "Туманный понедельник" превратится лишь в качественный суррогат Богданы. Протез ее жизни в моих ушах.
  
     Так что одним воскресным утром, когда за окном сойдет с ума кружевная, алая осень, я снова приоткрою дверь этажом выше. Включу негромко Анну, поставлю чайник и начну собирать кусочки исчезнувшей жизни.
  
     Вот обувь в прихожей. Шеренга сапожек, зеленые кроссовки. Слышите? "Вжи-и-х!" - Богдана застегивает черные ботфорты. Шорох белой, точно перо альбатроса, стеганой куртки; шелест, с которым девушка поправляет волосы. Какого они цвета?
  
     Лиловые! На расческе в ванной - лиловая прядь. Самый красивый цвет, который я когда-нибудь видел. Я представлю, что ты вытираешься и зеркало запотело. Включаешь фен с отломанной крышечкой, чтобы раскаленный электричеством воздух смел капельки воды с волос а с лица - сон или усталость.
  
     Вот духи. Я брызгаю на руку и принюхиваюсь. Рябина? Да, ты пахла рябиной. Или нет? Тут сбоку почти пустой флакончик - с ядерным ароматом грейпфрута. Сколько же тебя вокруг! Маленькие разноцветные кусочки - точно стеклышки в витражах. И каждый очень хочет крикнуть "посмотри, посмотри на меня", но, видать, стесняется.
  
     Вот стесняется шампунь со зверобоем, розовый лосьон и бледно-лиловая помада. Смущается поржавевший смеситель - давно тут не было мужчины; осколок кафеля, который приклеен оторванной - не отрезанной - полоской скотча.
  
     Вот краснеет в комнате Джек Лондон, что лежит разворотом вниз на прикроватной тумбочке: страницы 223 - 224, рассказ "Однодневная стоянка". Куксится телевизионный пульт, у него кружки грязи вокруг всех кнопок, кроме "пятерки" и "гибернации". Ты смотрела исторический канал?
  
     Да. Включала моноблок: просто, для фона древности, чтобы не слышать своих мыслей, и читала книжку. В последний вечер ты чувствовала себя особенно усталой, поэтому не закрыла ее аккуратно, а положила так. Щелкнула "on/off" и заснула.
  
     Малиновый бюстгальтер на спинке и колготки - ты надевала их в тот день. Бюстгальтер тоже стесняется, как и синий абажур, и ворсистый ковер со следами ног у кровати, по которому ты ходила босиком.
  
     Как стесняется робкая, высохшая герань на окне. Как на кухне - белая кружка с зевающей мордочкой и глазами-бусинками. На стенках внутри различается оранжевая полоска - она возникает, если не допить чай и оставить до вечера. Наверное, ты часто опаздывала. Да, как еще объяснить, что все гелиотаймеры спешат на двадцать минут?
  
     Оранжевая полоска приведет меня к буфету - здесь какой-то бежевый сахар (я сначала решу, что это халва) и зеленый чай с жасмином, оба в глиняных баночках; немного черного чая в надорванном пакете. Я почти могу вспомнить, как сквозь перекрытия между этажами доносится хруст этого раздираемого пакета - за неделю до исчезновения. Вот ты гремишь ложкой по стенкам баночки сахара а потом и кружки; вот журчит наливаемая вода, вот с шорохом отодвигается стул. Ты садишься на потертое сиденье, закидываешь ногу на ногу; задумчиво берешь свой чай и смотришь в кухонное окно, за которым день-деньской растекается по деревьям и траве осенняя желтизна.
  
     А сюда - я улыбаюсь, - где оранжевая клякса на скатерти, ты обычно кладешь ложку, когда помешаешь сахар. Вечером стираешь пятно тряпочкой: чумазой, с рыжими пятнами и надписью "Ma che cosa tu guardi?". Спорю, раньше эта тряпочка была футболкой.
  
     Щелкнет, выключаясь, зеленый, прозрачного пластика "Teril Ev2". Он очень старый - разогревался едва не двадцать минут. Из носика поднимаются белесые клубы, а уровень жидкости застыл где-то у полулитра. Вода, которую ты сама кипятила, пока не растаяла, как эти облачка пара под потолком.
  
     Что же ты пила? Зеленый в баночке, черный в пакетике, оранжевый - в кружке.
  
     Черный, его немного. Не успела... ох, какая же ты все-таки, растяпа, Богдана, - не успела пересыпать в банку.
  
     А цвет? Я приоткрою холодильник и улыбнусь пиале с ослепительно рыжей облепихой, как чему-то родному. Бутылка невозможно дорогого красного вина "Этильон Монпери"; разорванная - Богдана, неужели у тебя не было ножниц? - упаковка испанской ветчины "хамон". Плесневелый, в силу времени, а не благородства, сыр; немного овощей и багровых, как закат, яблок; в морозилке - хлеб и невразумительно-рыбное филе.
  
     Я найду заварочный чайник и сполосну кипятком. В "Teril Ev2" что-то зашуршит. Внутри - завернутый в термопакет диктофон, маленький робинзончик, который пережил пару недель в воде и несколько минут в диапазоне от 30 до 100 градусов Цельсия.
  
     У меня судорожно забьется сердце. Кто заглянет в чайник? Ни полиция, ни Кирилл Михайлович - лишь тот, кто захочет просто выпить чаю. Я?
  
     Сонная чашка в руке - черный чай с примесью облепихи; бормочет тихо "исторический" канал. За окном дышит изморосью поздняя осень, а Анна Ребер из далекого 1972 года бьется в истерике в динамиках музыкального центра.
  
     Я выберу первую запись.
  
     Щелчок. Еще один. Зажигалка? Вздох.
  
     - Я решила начать курить... - шорох, - все-таки редкая гадость. А сколько выбирала? Битый час, кажется. Продавец уже не знал, куда меня деть. Но ведь первая сигарета - как первый мужчина: ошибешься - и вспоминаешь всю жизнь.
     Нет, не с того начала.
  
     Вчера я умерла. В общем-то, ничего страшного, если б не способ, - вздох. Несколько секунд тишины. - Господи Боже, переехал бы грузовик или маньяк пришил какой-нибудь, или свалилась на голову космическая станция... но помада? П... просто слов нет.
  
     Выдох.
  
     - Оказалось, в мою рабочую страховку входила эта... ой... По телевизору называется "Последний шанс". Мне вживили в голову некую штуку, которая не дает душе или, - пауза, - разуму? Покинуть тело. Не понимаю, как она работает, но я могу ходить, говорить, есть, пить. Только постепенно разрушаюсь.
  
     Звук шагов. Открывается холодильник. "Дзинь" стекла.
  
     - В больнице мне дали рецепт, по которому я могу покупать в аптеке всякие ко... консервирующие растворы и мази. Они замедляют разложение; запахи устраняют. В интернете, в сообществе, - пауза, шелест (волос или бумаги), - подобных мне, я прочла, что, если избегать тепла и делать разные инъекции, можно протянуть до полутора лет. Но я слишком люблю чай.
  
     Вчера, когда меня отпустили из больницы, я как рассудительная девушка пошла в аптеку и накупила целый ворох лекарств. Кассир посмотрел на меня, будто извинялся за всю планету. Ну... что они живы, а я, вроде бы, уже нет.
  
     Мне вдруг стало жутко тоскливо, и захотелось напиться до беспамятства. Странное желание после смерти.
  
     Хотя есть в этом что-то сугубо человеческое - попасть в безвыходную ситуацию и топить себя глубже. Животные так не могут, у них слишком развиты инстинкты са-мо-со-хра-нения. Выговорила.
  
     Глоток. Звон бокала. Нет, чашки! Уверен.
  
     - Ваше здоровье. Я полдня лазила по супермаркету в поисках самого дорогого вина и сигарет. И то, и другое в итоге не понравилось.
  
     Глоток.
  
     - Кислятина какая-то. Никогда не разбиралась в выпивке.
  
     Вздох. Глоток.
  
     Вчера я осушила полбутылки и завалилась спать. Хотя это не совсем сон: из-за эффекта поствитальной гиб... гибернации, что бы это ни значило, мой мозг разучился отключаться. У меня такая, - шум перебираемых вещей, - коробочка с двумя кнопками и таймером. Если я хочу поспать, то выставляю время и нажимаю синюю. Вроде как сплю, только без снов и отдыха. А если захочу умереть - окончательно, навсегда, - надо зажать синюю и красную и подержать тридцать секунд.
  
     Заливистый смех.
  
     - Я... Х-хха-ха-хаа! О Боже... Я как чайник. Или стиральная машинка. Или нет! Микроволновка!!!
  
     Смех. Вскоре он затихает, замедляется, будто последние ноты песни.
  
     - Сегодня утром я стала, как обычно, собираться на работу. А потом подумала, - пауза, - зачем? Правда, зачем? Я ж умерла. Кстати, от них мне пришла открытка на имейл. Сейчас... - шаги, отодвигается стул; мягкие щелчки клавиатуры, - вот:
  
     "Дорогая Богдана!
  
     "Лорнет и Кафи" выражают глубочайшие сожаления о вашей безвременной кончине. Нам было приятно работать вместе!"
  
     Тут о всяких начислениях и накоплениях, но в конце мне особенно понравилось: "... если вы, в дни своей постжизни, пожелаете вернуться к работе, "Лорнет и Кафи" предоставит все необходимые условия".
  
     Мне почему-то кажется все это издевкой. Зд...
  
     Щелчок окончания записи. Тишина.
  
     Я вдруг пойму, что облепиховый чай остыл и затихла лебединая песня Анны. И только звучит в голове чуть грудной, чуть надтреснутый голос.
  
     Он знакомый и нравится мне.
  
     Следующая запись.
  
     Гудение. Лифт?
  
     - Я так и не поведала о своей работе. Я - модель. Не особо успешная и популярная, но все-таки. Весной одна косметическая компания заказала "Лорнет и Кафи" девушку без склонностей к прыщам...
  
     С лязгом раскрываются створки, шаги.
  
     - Доброе утро, Сергей Михайлович! А, вы опять спите.
  
     В итоге, после съемок, по всему городу развесили плакаты с моим лицом и... ну, рекламой татуажной маски.
  
     Ох, я была на седьмом небе от счастья. Выхожу из дома и вот, вижу себя через улицу. Еду по городу и вновь: я, я, я. И все смотрят, любуются.
  
     Шум машин. Стенания ветра в динамике.
  
     - Но, когда плакаты выцвели и потускнели, а прохожие так и не стали меня узнавать, я захотела вырвать каждый рекламный щит в городе! Господи Боже, люди, я стою рядом с вами и через дорогу - мое же лицо. Почему вы меня не видите? Даже соседи из дома, даже тот милый парень этажом ниже, у которого чайник закипает одновременно с моим. Ка...
  
     Щелчок. Я выключу запись, чуть испуганный признанием Богданы.
  
     "Милый парень".
  
     Почему я не видел тебя, Богдана? Не замечал? Не хотел?
  
     Залпом выпьется облепиховый чай; хлопнет за спиной дверь. Пролет лестницы, еще один. Пять этажей серых, оттенка неглубокой депрессии, ступенек.
  
     Улица, закутанная в павшую листву.
  
     Вот! Вот! Видите? Рекламный щит напротив, что будто штурмует угрюмое небо: "Татуажные маски "Эйприл Прайм". Еще больше пор и витаминов!"
  
     Девушка на нем красива тихой, домашней красотой. Чуть растерянная. Ее нужно рассматривать, изучать в уютной квартире или парке. Не здесь...
  
     Богдана не подходит для улицы, как для армейского плаката - Мона Лиза.
  
     Порывы ветра будут носиться вдоль улицы, скручивая в судорогах холодный воздух. Захлопают, то и дело, оторванным углом рекламы и сомнут бумажные пузыри.
  
     Мне покажется, что я замечу призрачный, размытый во времени и движении силуэт, который бредет впереди. Захочется позвать Богдану, захочется, чтобы она обернулась... Но ведь это только мое воображение?
  
     Щелчок.
  
     - ... аждый день я проходила мимо этого плаката, и та, другая Я стала казаться чужим человеком. Более удачливый, красивый призрак меня самой - из соседней реальности. Глядит сверху и усмехается.
  
     Ее любят, ей подражают, ею восхищаются. А я?
  
     Шаги. Чуть тяжелое от быстрой ходьбы дыхание.
  
     - Под окном у меня бульвар и лавочка. Я часто вижу, как туда приходят пары: молодые, старые, подростки. И мне самой хочется однажды сидеть там, не знаю, просто рядом с кем-то. Это очень нужное чувство - ощущение близости.
  
     Может, это будет Тот парень? Ну, пожалуйста, я же умерла, неужели мне не полагается никаких субсидий от Судьбы? Пенсии удачи?
  
     Что-то в Нем есть, чего не хватает всем этим мужчинам-моделям. Может, ум? - пауза. - Хотя, последний мой парень был на редкость умный... Когда мы целовались, я всегда думала, не решает ли он параллельно теорему Пуанкаре или еще что-нибудь запредельное.
  
     А может, наоборот, - у Него чего-то нет? Ненужного, плохого. Душа - как ядерная бомба: чуть лишку, и ба-бах!
  
     Но Он меня не замечает. Какой-то синдром невидимки.
  
     Шорох одежды.
  
     - Пришла на эту самую лавочку. Я, наверное, сойду за дерево в своем пальто. Оно желтое. Любимое. Ой, а вон мое окно - третье слева на пятом. Я... а к...
  
     Судорожный вздох.
  
     Щелчок окончания записи.
  
     Сколько раз мы пересекались, Богдана? Ехали вместе в лифте, шли по улице? Пару? Десять? Каждый день?
  
     Я направлюсь к бульвару и отыщу ту скамейку. И окно, за котором дремлет Анна Ребер 1972 года. Где зевает кружка с глазами-бусинками и облепиховым ободком а Джек Лондон стоит каждый день в "Однодневней стоянке", точно обелиск нажатой на паузу жизни.
  
     Падают на землю огненные листья, сгорают, тлеют. У осеннего воздуха привкус рябины, и рядом - призрачная девушка в желтом пальто. Вот она, в моем воображении: то мерцает, то гаснет, как солнечные пятна на сетчатке. Смотрит на окна покинутой квартиры и ждет кого-то. Меня?
  
  
     Следующая запись.
  
     Шорох.
  
     - Сегодня заметила, что начинают седеть и выпадать волосы. Еще я постоянно принюхиваюсь - нет ли трупного запаха? - сопение. - Кажется, пока все нормально.
  
   Надо делать инъекции, но я не могу. Будто признать свою болезнь...
  
     Вчера пришло официальное свидетельство о смерти. И временный паспорт - на полгода. Неужели столько протяну? Я абсолютно не понимаю, что мне делать.
  
     Сначала думала поехать в путешествие и заказала даже путевку, но потом бросила. Ну, поеду и чего?
  
     Вот купила себе испанской ветчины и французский сыр без плесени. С плесенью нам не рекомендуют - вроде бы из-за гибели иммунной системы. Как обычно, раздирала упаковку зубами - ибо ножницы до сих пор не купила.
  
     Целыми днями перечитываю Джека Лондона, слушаю музыку и телевизор. Смотрю на бульвар под окном - все мечтаю увидеть там себя, только не одну.
  
     Смешок.
  
     Кстати, у того парня внизу последнее время часто играет Анна Ребер, и я думаю - не потому ли, что он подслушал? Или просто совпадение? Хоть бы поздоровался как-нибудь, бестолочь невоспитанная.
  
     Господи Боже, я до сих пор не сказала, почему хожу, как дура, с этим диктофоном и без конца болтаю. Это из-за сообщества "постжизнутых" - пара человек делали такие заметки, и... они стали настолько популярны, что теперь выпускаются альбомами; сериалы снимают.
  
     Да, я поддалась модному течению. Интересно, напишут обо мне книгу? Ммм... "Богдана. Скрытая правда". Или: "Увидеть Богдану и умереть".
  
     Смех. Тут же щелчок окончания записи.
  
     Щелчок. В динамике - скрежет металла.
  
     - Сегодня я впервые почувствовала трупный запах. Так перепугалась, что сразу выпила полфлакона консерванта и обмазалась гелем. Весь день хожу, принюхиваюсь.
  
     Еще я купила ядреные грейпфрутовые духи. Концентрата там столько, что, кажется, можно спрятать запах Освенцима. О, и покрасилась. Надо же чем-то скрывать седину. Я теперь лиловая.
  
     Грустный смешок.
  
     Сижу в полузаброшенном дворе на качелях. Они ржавые и почти не двигаются. А до этого ходила в парк... - голос вдруг звонкий, восторженный, - сгребла вокруг себя большую гору листьев и в нее закопалась. Я там пряталась ото всех, пока не прилетел голубь, и тогда вскочила, побежала за ним, махая руками.
  
     Заливистый смех.
  
     - Господи Боже, бедный голубь, он так вытаращил глаза! Подумал, что настал конец свет или что-то вроде. Да...
  
     Смех затихает; долгое молчание.
  
     - Я все размышляю: надо сообщить, наверное, что я не жива. Только кому? На работе и так знают, родители умерли. Подруге? Но мы с ней давно не общались. Не будешь же звонить, мол, "Привет, Ксюш, как дела? Я тут скончалась".
  
     Вздох. Щелчок окончания записи.
  
     Я встану со скамейки. Перестанет накрапывать дождь, и заблестит в окнах семицветная радуга. А ведь совсем скоро - неделя? две? - зима.
  
     Мне захочется вернуться в квартиру Богданы, в это несказочное зазеркалье исчезнувшей девушки. Там все по-прежнему: сапожки, зонт, уснувший телевизор. Окно, за которым рдеет нескончаемый октябрь.
   Я прочту несколько страниц Лондона, переберу тарелки в буфете - одна с надписью "Люблю, когда в меня тыкают вилкой!". Будто стану с ними прощаться.
  
     Только две записи.
     Как же мало.
  
     Щелчок.
  
     - Мне все реже хочется включать диктофон. По... Я постоянно чувствую привкус разложения - сколько бы ни мазалась, ни пила растворов. Очень тяжело ходить, сидеть, думать, а по вечерам одолевает такая страшная усталость... нет сил. Хм, из-за отсутствия нормального сна? На форуме один мужчина назвал это затухание разума "сединой". Вроде бы ни капли не подходит, но суть объясняет.
  
     Седина. Хи. Миром правит седина.
  
     Волосы выпадают целыми прядями. Лиловыми. Не надо было красить - говорили же на форуме! Мне на...
  
     Пауза. Свист? Похоже на поезд.
  
     - Сегодня я написала на зеркале в торговом центре стихи. Не свои, конечно, - Анны. Писала я их помадой, той самой, что меня прикончила. Откуда-то прибежали охранники и отправили в полицию. Хаха, а там, едва посмотрели временный паспорт, отпустили. Мол, идите, девушка, вам и так немного осталось, - вздох. - Господи Боже, лучше бы в тюрьму посадили.
  
     Я... Я должна что-то сделать! Не знаю что именно - просто должна. Какую-то... А, - разочарованный стон.
  
     Щелчок окончания записи.
  
     Последняя. Всего девять секунд.
  
     Тишина. Тишина. Шорох.
  
     Щелчок окончания записи.
  
  
     Я тихо положу диктофон на кровать. Что же с тобой стало, Богдана?
  
     Ты, как обычно, пришла домой, выпила чаю. Хотела почитать книгу, но так устала, что бросила ее впопыхах. Погасила свет. И... исчезла?
  
     Нет, нет! Ты ушла! Утром! Убрала постель, вымыла посуду, спрятала в морозильник хлеб, как делают, если покидают надолго дом. Включила в последний раз "Туманный понедельник".
     Я увижу твою тень - вот ты залила воду в чайник; завернула, положила внутрь диктофон.
     А потом надела любимое желтое пальто и, не оглядываясь, вышла.
  
     Зачем?
  
     Ты хотела... спрятаться? Сама позвонила в полицию - сама, больше некому. Но зачем? Чтобы я тебя нашел?
     В лабиринте улиц и комнат и ворохе разноцветной одежды, в этом промозглом ветре, что листает одну за другой страницы осени - желтые, бурые, алые. На дне сонной чашки с глазами-бусинками, за технопластиком диктофона и серо-зеленым ежиком-шарфом. В омуте собственной жизни, где ты потерялась, как унесенный течением поплавок. Где спряталась за бесчисленными мелочами: тихая, любопытная кроха.
  
     Но я собрал тебя! По кусочкам, по крупинкам - как разноцветный витраж в церкви.
  
     Есть только одно место, где ты можешь находиться.
  
     Шаг к окну. Внизу, посреди бульвара, будет видна пустая скамейка.
  
     Неужели опоздал? Нет, нужно просто дождаться. Минута, час, день - расплата за мою слепоту.
  
     Я уже почти отвернусь, потеряю надежду, когда на дорожке покажется девушка с лиловыми волосами.
  
     Ты.
  
   0x01 graphic
   3
   0x01 graphic
   Львова Л.А. Ключики14kОценка:8.48*10"Рассказ" Мистика
  
   Как здорово в буковой роще! Снизу она похожа на серебристо-зелёный фартук могучей горы. Жаль, что нам запрещено подниматься туда каждый день. Сегодня-то можно. Бабка Делия с собой взяла. Идёт впереди, ворошит клюкой сухую листву то там, то здесь. Не поспеешь за ней, даром что старая и сморщенная, как бурый гриб-дождевик. И мы стараемся не отстать, не потерять из виду. Сколько раз бывало: зазеваешься, глядь - нет впереди порыжелой от времени кацавейки. Исчезла среди коричневато-серых стволов. Растворилась в вечной тени под гигантскими кронами. Не дозовёшься. И тропинка, по которой шли, словно в палую листву канула ... А потом внезапно схватит за плечо чёрная от загара, костистая и цепкая рука: эх вы, потеряшки! И вот что странно: по двору и поселковой улице Делия едва ковыляет. Кряхтит, отдышаться не может. А в роще прямо летает. Никакой склон-подъём ей не преграда.
   - Баба Делия, а что вы ищете?
   Это Светка, дочка соседских квартирантов, не удержалась. А ведь предупредили: не болтай, не лезь с вопросами, под ногами не путайся. Иначе бабка нахмурится, горбатый нос и острый выступающий подбородок сойдутся и спрячут тонкие губы. И будет Делия молчать до самого дома, палкой показывая, куда идти. Останемся без чудесной истории. Вот так.
   - Ключики. От дверцы, - неожиданно ответила старуха. Повернулась и сердито прищурилась на подружку, словно Светка эти ключики съела.
   От такого взгляда девчонка сглотнула слюну и попятилась. На тонкой шее дёрнулся комочек с голубиное яйцо. Опухоль - так сказала нашим родителям Наталья, дочь Делии.
   И тут меня за язык потянуло:
   - А от какой дверцы-то?
   Бабка промолчала и даже не взглянула. Вперёд подалась, будто к Светке принюхалась.
   Блеснули из-под повязки чёрные глаза. Ой, что будет-то? Не зря Делию весь посёлок боится. Некоторые, завидев сутулый клюкастый силуэт, на другую сторону улицы переходят ...
   В один шаг старуха оказалась рядом и толкнула Светку. Девочка упала и в беззвучном плаче рот раззявила.
   Мы замерли. Сердце забилось часто-часто, и рассеянный свет под буковыми кронами показался сумерками.
   Делия, как сумасшедшая, засеменила вокруг того места, где на слое мёртвых листьев отпечатались следы. Зашептала. Потом вскрикнула, ткнула палкой в землю. Бухнулась на колени и стала копать. Вытянула корешок какой-то. Поднесла к носу и засмеялась:
   - Вот они, ключики.
   Год спустя из разговоров родителей я узнала, что отваром из корешка ядовитого растения вылечили Светкину опухоль.
   А тогда мы уселись возле повеселевшей и разговорчивой Делии и стали слушать.
  
   ... В ранешние-то времена всё по-другому было. Народу пришлого в посёлке полно. Торговля хорошая, честная. В достатке люди жили. Ну, ссорились иногда, да миром споры венчали. Никто и не помнил, когда поселилась в доме на окраине ворожка. Жён и детей лечила, пропажи находила. Грозу останавливала. Знала наперёд, что будет.
  
   Однажды встала на берегу и ну руками махать. Ветер засвистал, волна поднялась. А купец здешний увидал, заругался: сын у него должен был с моря прийти, товар привезти.
   - Ты что же делаешь? Шторм вызвать хочешь? Люди погибнут!
   Ворожка не ответила, ещё сильнее замахала.
   Стемнело разом. Понятно, буре быть.
   Не удержался купец, за волосы женщину с берега поволок. Она упала, его сапоги обняла. Заплакала, но ни слова не сказала. А как отцу сказать, что сыновняя лодка должна затонуть, чтобы посёлок от беды спасти?
   Люди их разняли. Купца усовестили. Он и успокоился: небо разъяснилось, подул ветер с моря.
   А ворожку в хибару увели. Она как повалилась на кровать лицом вниз, так три дня и пролежала.
   Купечий сын вернулся, товар доставил, а вместе с ним привёз страшную хворь. Гулял народ. Но недолго: болезнь начала всех косить. Лекарь с подручным по дворам день и ночь ездил. А однажды собрал пожитки в телегу, семью в тарантас посадил и скрылся.
  
   Многие померли. Кладбище разрослось, на посёлок наступать стало.
   У одной вдовы ребёнок заболел, да так, что сразу было видно - не жилец. Бросилась к обиженной ворожке: помоги, всё отдам, только сына спаси. А женщина ссохлась за это время, как груша, почернела от людской неправды. Сказала:
   - Домой беги. Скончалось дитя. Ты его обряди и на ночь всех из избы выведи. Молись и не болтай.
   Вдова - домой, а там уж рёв стоит. Она головой о пол от горя билась, но ворожкины слова помнила. Сделала всё, как ей сказано было. Утром вошла в дом, а ребёнок ручонки к ней протянул:
   - Мама ...
   Женщина всего ворожке натащила: бери, ничего не жалко за спасение сына.
   - Не возьму. Только не болтай.
   Да где там! Как устоять перед материнскими слезами? Вдова свою товарку на ворожку навела, молва пошла. И потянулись люди за спасением. Заболел и купечий сын. Ведунья в помощи отказала: сил уже не было, только детей у смерти отбивала. Купец её не понял и зло затаил. Собрал мужиков поотчаянней да в одну из ночей следом пошёл.
  
   Ворожка на гору поднялась. В одной рубашке, босая. Остановилась перед громадным деревом. Долго не двигалась. Мужики ждать устали. Потом глядь - а в стволе дверца. Ворожка её блестящим ключом открыла. Облачко выпорхнуло. А в нём все признали хворую бондареву девчонку. Женщина дверцу заперла, повернулась - на неё вилы да топоры наставлены.
   - Отдай ключ, злодейка, а то убьём.
   Она ответила:
   - Не могу. Рада бы, но не могу.
   Так и порешили несчастную. Но ключа не получили: как коснулись вилы белой рубашки, из рук ворожки точно искры взлетели. Сели малыми звёздочками на землю, засияли в последний раз и погасли. На том месте цветы выросли. С тех пор люди ищут здесь ключики от дверцы, в которую лишь однажды войти можно... А душегубов и их семьи мором смело - никого не осталось.
  
   - А что за дверцей-то было? - прорвало Тимку, моего брата.
   Мы старухе в рот уставились, даже дышать перестали - так жутко и интересно.
   Делия не ответила, руки протянула - поднимайте с земли, домой пора.
  
   В калитку мы ввалились гурьбой, подпирая бабку со всех сторон: идти она уже не могла.
   Наталья в летней кухне раскатывала тесто для лапши. Обернулась и заполошно бросилась к матери, подхватила и чуть ли не волоком потащила в дом.
   Из раскрытых окон ветер выдул тюлевые пузыри, и мы услышали недовольное бурчание:
   - Ну мама же ... Опять за своё?.. Всё здоровье растратила.
   - Цыть! Лучше на бок поверни, - ответила Делия. - Не убудет от меня. А малявку жалко, задавит её шишак.
   - Вот как знала, что обманешь. "Доча, я этими делами стара заниматься. С дитями охота погулять". Вот и догулялась.
   - Злыдня ты ... И в кого только? За то Господь тебе своих ребятишек не дал.
   - Мама ... Как ты можешь такое говорить? Ты ж меня убиваешь, в землю втаптываешь ... мою жизнь ... Всем, всем помогаешь. Чужим, пришлым, которые тебя и не вспомнят. А я ... я тебе плохая дочь?.. Петька-то чем провинился? В мореходку ушёл, школу не закончив, чтоб твоих штучек не видеть. Делишек не знать. В Баренцевом море сейчас. Случись что с нами обоими - у тебя ведь внуков нет. Уж не ими ли ты заплатила за свои чудеса, мама?
   Женщина разрыдалась. Со стуком захлопнулось окно, прищемив белый кружевной язычок занавески.
  
   Мы ничего не поняли, но в носах засвербело. Полдень, казалось, пропах чужим горем. А ещё тушёным кроликом и острым соусом. Есть сразу расхотелось, и мы улизнули на улицу. Наталья - не наша мама, насильно кормить не будет. Можно поиграть в тени платана. Или пошнырять, пока не вернутся родители, в кустах с резной листвой и мелкими жёлтыми цветами. Но не игралось. Светка ушла к себе, а мы с Тимкой подумали и отправились в крохотный гостевой домик, который родители ежегодно снимали на лето. И завалились спать.
  
   Проснулись нескоро. Родителей всё не было. Утренняя весёлая самостоятельность куда-то исчезла. Я поплелась на летнюю кухню, похлебала компота из круглой чашки, похожей на миску. Вот же неудобная посуда. То ли дело моя кружка. Только она дома. А до дому - пять дней на поезде. Ну почему так долго не возвращаются папа и мама? Ой ... а где же красный камешек из колечка? Тоненький обруч с алой каплей папа подарил маме на свадьбу. На нём изнутри есть гравировка: "Ты моё счастье". Такая мелкая, что не сразу увидишь. Мама уже не смогла носить кольцо, и оно перешло ко мне. Папа сказал: "Береги счастье, не потеряй".
  
   Я заревела так, что у самой заложило уши. Заметалась по двору. Потеряла!
   Из окна донеслось:
   - Чего воешь? Подь сюда.
   Бабка Делия! Она нашла ключики. Может, и камешек найдёт? Ворвалась в дом, собрав на себя все портьеры, которыми Наталья занавесила двери. Ослепла от слёз и врезалась в шкаф.
   -Баба Делия, я потеряла ... потеряла камешек из кольца. Папа сказал ...
   - Дурёха, я уж думала, не случилось ли чего.
   - Случилось! Это счастье! А я потеряла ...
   - Ну прямо беда, - проворчала Делия и дурашливо предложила: - А ну, кружись! Да сильнее!
   Ничего не соображая от отчаяния, я завертелась.
   - Стой! - скомандовала старуха, и я замерла. - А теперь иди во двор, а потом - куда ноги понесут.
   И больно ткнула в лоб корявым пальцем с бурым табачным ногтём.
   Я вышла из дому, не чуя ног. А потом всё вокруг завращалось. Когда головокружение отхлынуло, меня бросило к калитке. Выстелилась во весь рост.
   А в хохолках травы между прожаренными добела плитами сверкнуло рубиновое счастье!
   Хорошо бы иметь такие же ключики, как у бабки Делии!
  
   Маленький двор тонул в объятиях южного вечера. Изнемогал от запаха тубероз. Обмирал от цикадных рулад за забором. Слабый свет лампочки застывал на восковых розах. Тени густели и сливались в причудливые арабески. Мы сидели в беседке и ждали, когда опустеет стакан возле кувшина в узорчатом чехле и бабка Делия расскажет новую историю. Но что-то не ладилось. Стакан был полон, трубка надолго зависала у сморщенных губ и постоянно гасла. Старуха кривилась, била себя в грудь:
   - Поди вон, вражий дух.
   Вражий дух упорствовал, и гулкий кашель сотрясал костистые плечи.
   Внезапно, ещё не отдышавшись, Делия широко раскрыла глаза и ткнула в темноту пальцем:
   - Вижу тебя ... За мной? Не дамся. Рано ещё.
   Острый подбородок воинственно вздёрнулся к носу, но щёки выцвели до мертвенной синевы.
   Мы в испуге обернулись: никого. Цикады почему-то замолчали. Слабо шевельнулись кусты.
   Делия приподнялась, упёрлась в стол узловатыми пальцами и с вызовом повторила кому-то невидимому:
   - Не дамся, сказала ... Даже не думай ...
   Теперь и мы отчётливо увидели серую тень у самого забора. С замершего неба сыпался прах, оседая между кустов остроконечным призрачным сугробом.
   Старуха начала быстро перебирать у себя на груди многочисленные шнурки с крохотными кисетами и медальонами.
   Сжала один, и в выстывающем с каждой минутой воздухе поплыли гортанные причитания.
   Кувшин на столе подпрыгнул сам по себе, упал и раскололся. Захныкала Светка. Тимка позвал маму.
   Вспыхнул яркий свет на веранде, из распахнувшейся двери послышались телевизионные новости. Выбежали взрослые и разогнали нас по постелям. А Делии вызвали скорую.
  
   Когда бабку увезли, родители остались в хозяйском доме. Что-то ещё случилось: через непрерывный бубнёж телевизора скорбно и гневно звучали голоса взрослых. Казалось, что в темноте бродит беда. А потом мама утешала Наталью:
   - Может, перевели Петра с "Курска"? Бывает же такое.
   - У людей бывает. У нас - никогда. Всю жизнь у мамки в заложниках ... Ой, братик мой родной ... Убежал-таки, скрылся. Навсегда ...
   - Наташенька, мужайся ... у тебя больная мать на руках.
   - Ой, да как же я скажу ей ... Где же вы все, кому она помогла ...
  
   Я тихонько выскользнула из гостевушки. От нечего делать взобралась на забор из ракушечника. Было очень поздно, но во многих домах почему-то светились окна. Возле кустов роились светлячки. Вспомнилась бабкина сказка. Запрокинула голову к чудным южным звёздам. Ох, что-то плохо помогаете вы людям, небесные ключики ...
   - Ты чего на забор влезла? Ну-ка слезай, захлестнёшься ещё в темноте, - раздалось сердитое снизу.
   Это сказала незнакомая женщина. К дому Делии тянулась вереница фонарей.
  
  
   Ключики - диалектное название ядовитого растения, которое используется в народной медицине. По поверьям, обладает магическими свойствами.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
   4
   0x01 graphic
   Баев А. Ковёр16k"Рассказ" Проза, Приключения, Мистика
     В ночь с пятницы на субботу Туманову приснился ковёр.
     Это обстоятельство показалось ему настолько удивительным - Туманов вообще в своей взрослой жизни снов не видел, - что он решил к голосу своего потустороннего alter ego прислушаться повнимательней и при благоприятном значении видения неукоснительно выполнить указания данного Всевышним знамения.
     Сонник, подаренный Бахметьевыми на день рождения лет пять назад, обладал великолепным, тисненым золотом переплетом и стоял в книжном шкафу на одном из самых почетных мест, однако по ненадобности до сего момента ни разу не открывался. Случился, правда, один конфликт, из-за которого чудесная книга могла навсегда покинуть скромные пределы малогабаритного Тумановского жилища - бывшая жена, поминаемая ныне оскорбительными эпитетами жестокосердная но, к счастью, не великого ума томная красавица Варвара Трофимовна, при громком и скандальном уходе своем в поднебесные типа "пентхаус" апартаменты местного медиамагната Бобрыкина, самые красивые "корешки" из шкафа повыдергала и связала их в тугой двадцатитомный узел. И если б сонник неизвестно по какой причине не был упрятан Тумановым в тот вечер в пыльные недра скрипучего дивана, ждала б его ныне та же постыдная участь - служить интерьерной единицей вероломной гарпии и ее нынешнему супругу, о чьих липких ладошках и гладкой совести в городе ходили не самые добрые легенды. Но нынешний наш рассказ не об этой парочке.
     Итак, в ночь с пятницы на субботу Туманову привиделся сон, что само по себе было ему в диковинку. А тут еще и сонник, оказавшийся под рукой, однозначно трактовал видение ковра как совет ожидать в ближайшем времени значительной прибыли. Плюс сновидение, случившееся в указанное выше время, необходимо было однозначно почитать за вещее.
     Туманов, не слишком обремененный тяжким интеллектуальным грузом ответственности, всю свою сознательную жизнь трудился на местном градообразующем предприятии оборонной направленности инженером по технике безопасности. Эту немудрящую, но любому производству крайне необходимую, хоть и бесперспективную должность получил он по окончании политехнического вуза в дар от родного дяди, тогдашнего замдиректора завода, пребывающего ныне в добром здравии на заслуженном пенсионном отдыхе. Заработная плата нашего инженера, пусть нулями не заоблачная, но стабильно два раза в месяц миловидной кассиршей Дашей выдаваемая, позволяла Туманову питаться сносно, даже вполне калорийно, одежду приобретать более или менее приличную, во всяком случае, не постыдную, в достойном виде содержать старенькие "Жигули" седьмой модели и ежегодно посещать по путевке умеренно-комфортабельный заводской профилакторий "Бора-Бора" на озере Чёрном, том самом, что не очень надежно прячется от назойливых глаз и снастей любителей спортивного лова серебристого карася в солнечном хвойном лесу километрах в сорока от города.
     В связи с изложенными обстоятельствами Туманов на скорейшее получение сверхприбыли, обещанной ковром из собственного сна, рассчитывать, конечно же, не мог, и он это прекрасно понимал. Но в душе очень надеялся - под капотом "семерки" последнее время что-то нехорошо постукивало, пора было ставить "ласточку" на капремонт, а это, как вы понимаете, нешуточные траты.
     Сегодня же, в наступившую по местному времени около девяти часов назад субботу, Туманов не без удовольствия принял контрастный душ, легко позавтракал, собравшись, вышел на улицу и направился легкой походкой обнадеженного человека в сторону центрального городского рынка с целью оздоровительного променада и попутной закупки провианта на грядущую неделю.
     Погода стояла по-майски умеренно-теплая и переменно-облачная, трактующая своим вальяжным настроением скорое наступление лета. Волнующие атмосферу с липовых ветвей мудреными руладами соловьи не раздражали, даже, наоборот, радовали, дети, то и дело снующие под ногами, психику не бесили, стайка развалившихся на газоне бродячих собак не пугала. На близком городском горизонте показался хорошо знакомый разливной павильон "Реки полные", весело и гостеприимно распахнувший двустворчатые металлические двери навстречу каждому страждущему. А там! Там, в тихом и уютном чреве, привычно и ненавязчиво пахнущем обязательным ежечасным дезраствором и разогретыми в микроволновке вчерашними чебуреками, со стенами, оклеенными фотообоями о примечательных историческими развалинами сенолуарных просторах, притаились за барной стойкой правильные ряды дубовых бочек со сверкающими в неоновых мягких лучах хромированными крантиками, извергающими по требованию и за скромное пожертвование античному богу Бахусу разные вина: сухие белые, красные, разноцветные полусладкие, игривые пузырьками на стеночках стаканов номерные портвейны и любимый Тумановым субботний утренний нектар - восхитительную "мадеру" с предолимпийской и знаменитой ныне на весь мир Кубани.
     Однако когда до заветного преддверия сублимированного рая оставалось шагов десять, Туманов почувствовал, что локоть его правой руки отягощен лишними ощущениями. Обернувшись, он сверху вниз взглянул в слезящиеся выцветшие глаза, и настроение, еще секунду назад приподнятое, резко упало.
     Сухенький растрепанный мужичонка неопределенного возраста, пропахший перегаром и кислой капустой, грязный и оборванный, неделю небритый, исцарапанный, в синяках и кровоподтеках по лицу и рукам, смотрел на Туманова жалобно и с надеждой.
     - Товарищ, постойте, - хриплым полушепотом произнес мужичок и еще крепче ухватился за Тумановский локоть.
   - Простите, я не подаю, - Туманов, сделав порывистое движение предплечьем, освободил руку.
     - Да не прошу я у вас, не прошу! - сорвался на фальцет оборванец. - Разве я похож на нищего? Я вам вещь предлагаю, слышите? Вещь! Ковер. Персидский, ручной работы, антикварный! И прошу-то... тьфу! - мужичонка смачно сплюнул на вымытую ночным дождём тротуарную плитку. - Цена - сущие пустяки... Поймите правильно! Трубы горят, товарищ!
     Столь эмоциональный монолог застал Туманова врасплох. Он, уже сделавший два шага и готовый вот-вот уйти от неприятного собеседника навсегда в традиционном своем субботнем направлении, остановился и, развернувшись, оглядел мужичка еще раз. С ног до головы.
     - Ковер, говорите? - прищурился Туманов на солнце, сверкающее над головой странного продавца сиятельным нимбом.
     - И, заметьте, превосходный! - оживился мужичонка, в третий раз поменяв тембр собственного голоса. Теперь он звучал чистым тенором. - Такой ковер, товарищ, вы не найдете ни на одном рынке! Ворсинка к ворсинке, узелок к узелку. А орнамент! Нет, вам определенно повезло...
     - Где ваш ковер? - перебил словоизлияния Туманов. - Я хотел бы на него взглянуть.
     - Ковер рядом, товарищ, - вновь перейдя на заговорщический шепот, заулыбался странный тип. - Стоит пройти пару кварталов, подняться в одну квартиру...
     - Пойдемте, - кивнул Туманов, - покажете...
     Они нервно шли минут двадцать какими-то подворотнями, проникая в затхлые дворы-колодцы через провонявшие мочой арки, выбирались сквозь проходные подъезды, оскальзывались на грязных ступенях, открывали, не касаясь ладонями, разбитые в щепу скрипучие фанерные двери и проржавевшие стальные решетки. Туманову порой казалось, что зря он поверил этому неприятному человеку. Заманит, ограбит со своими дружками, да и, чего доброго, оглушат потом кирпичом по голове, оставят умирать в каком-нибудь отстойнике. Но, невзирая на тревожные мысли, Туманов как привязанный за шею Барбос, тащился след в след за своим проводником.
     Наконец гонка кончилась, мужичок остановился перед высокой, неровно окрашенной дверью.
     - Пришли, - констатировал он свершившийся факт. - Гоните сотенную, товарищ, и поднимайтесь на третий этаж. Сорок четвертая квартира.
     - Позвольте, но... - попробовал возразить Туманов.
     - И никаких "но"! - резко взвизгнул тип. - Сотню давай!
     Туманов словно зомби полез в карман, достал бумажник, вытянул из него требуемую банкноту и протянул проводнику.
     - Вот так-то, - мужичок взял купюру, осторожно свернул ее в четыре раза, заботливо спрятал меж пальцев и тут же растаял в воздухе. Лишь злодейский его шепот еще пару секунд витал в воздухе: - Квартира номер сорок четыре... Ковер там... Не бойтесь... товарищ... ждут...
     Сто рублей - потеря не великая. Можно было махнуть на все рукой, развернуться, и выбраться обратно к рюмочной. Худо-бедно, но дорогу Туманов запомнил. Однако редкое в монотонной инженерно-безопасной жизни приключение, загадочный проводник, еще более таинственная квартира номер сорок четыре и, главное, ковер, шансов уйти вот так, когда разгадка чудных событий последних часов лежала буквально на пороге, оставили Туманову немного.
     Вздохнув, Туманов на всякий случай перекрестился, чего до сих пор ни разу в жизни не делал, потому как не был крещен, раскрыл тяжелую дверь и проник внутрь дома.
     Гладкие беломраморные ступени, обрамленные мраморными же поручнями, покоящимися на вычурных, достойных Эрмитажа точеных порфировых балясинах, закручивались изящным винтом вверх. Зеленая ковровая дорожка, ровно, словно по нити, проложенная по центру широких маршей, зазывно приглашала ступить на себя. И Туманов ступил...
     Сорок четвертая квартира, проводник не соврал, оказалась на третьем этаже. Это, в принципе, Туманова не удивило. Удивило другое - ни на первом, ни на втором этаже квартир не было вовсе. Дверь же, обычная, современная, холоднокатаного металла, отстоящая в трех метрах слева от сорок четвертой была пронумерована двумя тройками, тогда как вход в квартиру справа от нужной, высокой, арочной, не произрастающего в России эбенового дерева, шутники от домоуправления (или веселые хозяева) обозначили числом "55".
     Иссиня-черная, резная замысловатым средневеково-батальным сюжетом, дверь сорок четвертой оборудована была не общепринятым в нынешних кондоминиумах и жилтовариществах электрозвонком с кнопкой, а допотопным ударным кольцом, надежно заключенным в оскаленную пасть бронзового гривастого хищника. Туманов за него и взялся. Осторожно стукнул один раз. Затем еще два, смелее и громче. По подъезду прокатилось звонкое эхо. Дверь бесшумно открылась.
  
     В тесной сумрачной прихожей вопреки всем Тумановским ожиданиям аппетитно пахло жареной с чесноком курицей. Слева прижался к стене невысокий шифоньер о трех разболтанных и просевших полированных створках, точь-в-точь такой же, какие стояли практически в каждой советской квартире в семидесятые годы ушедшего столетия. Справа примостился нелепый трехногий табурет с вырезанным в круглом сиденье сердечком. На нем лежал пластиковый обувной рожок и стояла початая бутылка "Рижского". С потолка одинокой стеклянной грушей свисала на скрученном проводе мутная лампочка.
     - Эй, есть кто дома? - негромко позвал Туманов. Подождал, прислушался, ответа не дождался. Крикнул погромче: - Э-эй, хозяева!
     На этот раз в глубине квартиры что-то брякнуло, ухнуло, раздался привычный уху возглас: "Вашу в душу мать". Потом послышались шаркающие шаги, и через полминуты в прихожую, в которой тут же вспыхнул свет, из бокового прохода вынырнуло странное существо условно-человеческого облика.
     Судя по голубому ситцевому халату в многочисленных и оттого еще более вульгарных, тюльпанах и колокольчиках размерами с грейпфрут, а также виолончельным округлостям телесных форм, существо, по-видимому, было полу женского. Однако лихие гусарские усы под крупным, картошкой, носом, говорили о явной поспешности первого Тумановского предположения.
     - А-а, это вы, - ничуть не удивившись, произнес субъект глубоким контральто, идентификации его пола, увы, не поспособствовавшим, - проходите в тронный, смотрите. Нас поставили в известность... Стоп, стоп, стоп! Туфли снимите. Там вымыто.
     Туманов, разувшись, в носках прошел сквозь проем доселе скрытый тяжелой бархатной портьерой ультрамаринового цвета, услужливо отодвинутой хозяином (хозяйкой?) и очутился в просторном сводчатом помещении. Как он (она?) там сказал (сказала?) - в тронном?
     Действительно, в зале о трех внушающих уважение размерами и зеркальным блеском окнах, у дальней его стены на трехступенчатом подиуме гордо бахвалилось собственным исключительным положением высокое, обитое красным велюром кресло изысканных форм, которое при желании можно было принять за трон. Перед креслом лежал он... Ковер.
  
     Туманов узнал ковер сразу, как только к нему приблизился. Без сомнений. Он самый, из сна. Те же цвета поля - белый, синий, красный, словно на российском флаге, тот же вычурный орнамент, напоминающий многочисленными переплетениями дачно-сувенирно-корзинную вязку, та же ворсистая мягкость фактуры, ощущаемая даже зрением...
     - Два миллиона узлов на квадрат, - раздалось из-за спины контральто. - Берите, не пожалеете.
     - Что? - полуобернувшись переспросил Туманов. - Два миллиона чего?
     - Узлов, говорю, - ответило существо. - Два миллиона на квадратный метр. Хорошая плотность, не правда ли? Стойкий к вытиранию. А краски?! Изделию пятьсот лет, а оно даже на полтона не выцвело. Вы же не думаете, что я вас хочу обмануть, господин Туманов?
     - Простите? - совсем смутился Туманов, услышав свою фамилию, которую - он точно помнил - ни провожатому, ни здесь, в квартире не называл.
     - Прощаю, - лукаво улыбнулось существо и, как давеча проводник-зазывала, с легким шипением растворилось в воздухе, оставив за собой лишь слова: - Берите скорее! Ну же! Скручивайте и уходите, пока падишах не проявился... А мне... обед... надо... переваривать...
     - Но сколько он стоит? - в пустоту крикнул Туманов.
     -...упло-о-о-очено... - откуда-то издалека пропело затихающее контральто.
  
     Дома антикварный, даже пахнущий как-то не так, не по-русски (по-персидски, что ли?) ковер был осторожно развернут и аккуратно разложен между столом, диваном и мебельной стенкой. Свободного пространства комнаты хватило с точностью до сантиметра.
     Встав на табурет, Туманов, пребывающий до сих пор в смешанных чувствах от утреннего своего приключения, оглядел безусловно изменившийся к лучшему интерьер. Потом вдруг вспомнил о кальяне, привезенном некогда Варварой Трофимовной из Египта и в спешке забытом ею же при своем ураганно-опустошительном бегстве к магнату Бобрыкину.
     Курительный прибор, завернутый в старый, давно пришедший в негодность пододеяльник, робко прятался от чужих глаз в самом темном углу забитой хламом кладовки. Ароматическая смесь, последняя пачка, лежала в кухне на полочке с кофе, чаем, специями и макаронами...
     Когда кальян был подготовлен, Туманов переместился с ним в комнату, по-турецки уселся посреди ковра и сделал первую неглубокую затяжку. В ту же самую секунду, буквально на выдохе, ковер на пару сантиметров приподнялся над полом...
  
     Туманов, расслабившись, сидел на ковре, с удовольствием курил кальян и медленно плыл над городом в сторону, - он откуда-то знал это совершенно точно, - древнего сказочного Багдада. Он ощущал себя натуральным Аладдином и свято верил в великую свою миссию - восстановить прекрасный город после тяжких натовских бомбардировок. Он больше не хотел даже слышать о сверхприбыли, обещанной лживым сонником в тисненом переплете, не желал вспоминать о постылой работе, о "Жигулях" седьмой модели, о малочисленных своих приятелях, занятых семейными проблемами, карьерным ростом и тихим пятничным алкоголизмом. Он выкинул из головы вероломную бывшую супругу и нынешнего ее малопорядочного мужа, забыл о миловидной кассирше Даше из полукруглого окошечка, к которой долгое время был тайно неравнодушен...
     Туманов летел к светлому своему будущему и радовался жизни, вдруг ставшей прекрасной и удивительной. И только подспудная остаточная мысль из прошлого свербела в его мозгу: "Нет, это крайне недальновидно и в высшей степени неправильно - пользоваться транспортным средством, не соблюдая элементарной техники безопасности...".
   0x01 graphic
   5
   0x01 graphic
   Ососкова Л. Папины сны22kОценка:9.94*16"Рассказ" Проза, Мистика
   Папины сны

Всем тем, кто видел эти сны - за себя и за своих близких.

   МОЙ ПАПА ВЕРНУЛСЯ.
   Я вышел из ванной в коридор, кутаясь в папин халат. Халат был большой, как королевская мантия, а я - маленький. Ну, не очень маленький, но уж точно меньше, чем сейчас.
   В коридоре горел свет и пахло табаком и ещё чем-то, чему я не знал названия, но от чего внутри стало легко-легко, словно второй раз подряд в этом году наступил день рожденья. Под вешалкой стоял один армейский ботинок.
   Был август. Мама стояла рядом со мной, и лицо у неё было почему-то мокрое, особенно щёки. Папа улыбнулся, подхватил меня своей сильной рукой подмышки и посадил на колено по-хозяйски поставленной на стул ноги - и я стал почти такой же высокий, как папа, а потолок - гораздо ближе, чем обычно.
   - Здравствуй, Русь, - сказал папа и улыбнулся, наклоняясь мимо меня к ноге, чтобы развязать шнурки на своём втором ботинке. Я ухватился за другую папину руку, но нащупал только пустой рукав.
   - А где рука? - спросил я.
   - Нету, - ответил папа, а мама порывисто вздохнула, словно хотела задуть невидимую свечку, но передумала.
   - Вот как, - сказал я.
   - Вот так, - согласился папа, оставшейся рукой воюя со шнурками.
   - Давай помогу, - я спрыгнул с его колена на пол - немножко больно, но я сдержался и даже не вскрикнул.
   - Помоги, - улыбнулся папа. - Будешь моей второй рукой.
   - Буду, - торжественно пообещал я и уточнил: - Всегда-всегда.
   Я это хорошо помню.
   Я так и сказал: "Всегда-всегда". И сдержал своё обещание, хотя это было ужасно непросто.
   ***
   ПАПИНЫ СНЫ - ОЧЕНЬ НЕПРОСТЫЕ.
   Я думаю, даже сто тысяч мудрецов ни в чём тут разобраться не смогут. Когда мама их, сны, то есть, пытается понять, она начинает плакать, а папа садится за стол на кухне, кладёт перед собой берет, достаёт свою фляжку из особого шкафчика и молчит. Молчит так тяжело, что даже встать не может, хотя папа, конечно, - самый сильный человек на свете. Он поднимает меня одной рукой так же легко, как когда я был совсем маленьким. Наверное, молчание на кухне не смогут поднять даже сто тысяч силачей со всего света, такое оно тяжёлое.
   Когда на кухне скапливается столько молчания, что даже мама садится, папа делает глоток из своей фляжки и поясняет:
   - Они всем снятся, - это он про сны. Потом видит меня на пороге и спрашивает: - Так-так. Русь, тебе не пора спать?
   И про сны маме больше ничего не говорит.
   А я про них знаю. Они как кухонное молчание - тоже тяжёлые. Даже папе тяжело их нести - не то, что меня одной рукой поднять.
   Тут даже сто тысяч силачей не смогут ничего сделать. И даже двести.
   Поэтому я говорю:
   - Я уже ложусь.
   А папа говорит:
   - Ну, спокойной ночи.
   А я улыбаюсь:
   - И тебе, пап. Спокойной ночи, мам.
   Мама крестит меня тихонько, а папа встаёт, убирает фляжку в особый шкафчик, нахлобучивает свой берет на меня и идёт провожать в комнату.
   И молчание становится всё легче и легче, а у моей кровати оно уже такое лёгкое, что поднимается под самый потолок, и папа следом встаёт на цыпочки, потягивается и улыбается.
   Конечно, ведь мы с ним вместе молчим, а значит, молчание для каждого легче. А вместе с папой мы сильнее ста тысяч силачей со всего света - так папа мне говорит, а он никогда не врёт.
   - Спокойной ночи, папа, - повторяю я и забираюсь под одеяло.
   - Спокойной ночи, Русь, - отвечает мой папа и идёт к маме на кухню.
   А иногда я говорю:
   - Па-ап, - и папа садится на краешек моей кровати.
   - Чего, Русь? - говорит он.
   И я что-нибудь спрашиваю.
   Например:
   - А когда мы поедем к Руслану?
   Руслан папу спас на войне. И умер. Но не совсем. В смысле, совсем, но он всё равно остался здесь, рядом с нами с папой. Я его даже нарисовал - его и меня. Правда, уже давно, когда я был ещё маленький - не помню точно, какой, - и поэтому вышло не совсем понятно. И все почему-то решают, что это не Руслан, а папа. Но это Руслан. Ему теперь всегда пятнадцать, и он улыбается, а на шее у него - наушники. А вокруг я нарисовал его родной город, Грозный. Это в Чечне, где папа воевал, когда я ещё только рождался.
   К Руслану мы ездим вместе с Лейли - она его невеста, но я на ней женюсь, когда вырасту. Надеюсь, Руслан не обидится. "К Руслану" - это туда, где он спас папу.
   Жалко, что его в Южной Осетии не было. Уж он-то точно сделал бы так, чтобы сны у папы не такие тяжёлые были.
   - Весной поедем, когда Лейли приедет, - отвечает папа на мой вопрос.
   Правда, я и сам это знаю. Поэтому чаще спрашиваю что-нибудь другое:
   - А Инженер ведь вернулся из Осетии? Правда, вернулся?
   Тут папа очень удивляется, а молчание снова тяжелеет.
   - Не надо об этом на ночь глядя, - шепчет папа медленно, глядя на меня. И вдруг спрашивает: - Русь, а откуда ты про Гарина знаешь?
   Но я обычно уже сплю, поэтому не могу ответить. Тогда папа берёт свой берет и тихонько уходит обратно на кухню. Это значит, что Инженер не вернулся. Почти как Руслан - только Руслан рядом остался, а Инженер - нет.
   А иногда я ничего не спрашиваю и только говорю:
   - Я - твоя вторая рука.
   А папа отвечает:
   - Конечно.
   Или даже:
   - Ну конечно.
   А иногда даже:
   - Разумеется, Русь! - и улыбается.
   И это значит, что всё точно в порядке.
   ***
   АРБУЗ НАДО НЕСТИ ВДВОЁМ.
   Мы с папой его купили на рынке и несли домой.
   Мы не собирались его покупать, в общем-то, но он был такой красивый - ровный-ровный, словно глобус, сам тёмно-зелёный, а полоски - светлые, почти совсем белые. А ещё он был очень звонкий, и когда папа постучал по нему костяшками пальцев, раздалось звонкое "тум-тум". И мы с папой его купили. Только арбуз был такой большой, что папа его одной рукой нести не мог, и мы понесли вдвоём - папа за одну ручку сумки, а я за другую.
   И арбуз стал лёгким. Мне, конечно, он немножко тяжёлым показался, но папе он точно стал легче. А значит, так и надо носить арбузы. Чтобы не только папа.
   Ему ведь тоже бывает тяжело, пусть он и самый сильный человек на свете. Самым сильным сложно быть в одиночку.
   Дома нас встретила мама, всплеснула руками и пошла мыть арбуз в ванную.
   А потом папа резал арбуз, и мы все вместе его ели. Арбуз оказался ярко-красным и очень сладким, он возвышался в центре стола, словно полосатая гора, и я подумал, что это очень здорово - жить на такой полосатой горе, чтобы, когда захочется сладкого, можно было залезть на самый верх, широкий и плоский, и кушать там арбузную мякоть прямо так, ложкой.
   - Как же вы его до дома-то дотащили? - удивлялась мама, а мы с папой переглянулись, подмигнули друг другу и честно ответили:
   - Вдвоём!
   - Прямо от рынка?!
   - Честное десантное! - возмутились мы с папой хором.
   - Мы с Русем вдвоём вообще ого-го! Сила, - пояснил папа.
   - Сильнее ста тысяч силачей, - добавил я. Мама рассмеялась и я уточнил: - Так папа говорит, - и с удовольствием вгрызся в сочную, ярко-красную мякоть.
   Арбуз надо нести вдвоём. Это совершенно точно.
   И не только арбуз.
   Например, мы с папой однажды несли целый ящик яблок - соседке помогали.
   А ещё картошку маме из магазина.
   А ещё... ещё можно много всего нести. То особе кухонное молчание, которое про папины сны. Даже сами сны. Только это непросто очень, но можно, если очень-очень попросить про себя. Ведь сны тоже тяжёлые у папы. Как арбуз, только ещё тяжелее - как сразу куча арбузов.
   Так что пусть папе будет чуточку полегче. Я справлюсь, правда. Хотя бы просто видеть их вдвоём - это как с молчанием. Легче.
   А что ещё тут сделать, я не знаю. Но ничего - нельзя, ведь я - папина вторая рука. Я обещал.
   А арбуз мы потом целую неделю ели. И даже соседке четверть отдали, угостили.
   И сны папе стало чуточку легче смотреть, я видел. А "чуточку" - это во сне очень-очень много.
   ***
   ПАПА ПОЖЕЛАЛ МАМЕ СПОКОЙНОЙ НОЧИ.
   Кровать чуть слышно скрипнула, и мама шепнула папе, что спокойной ночи ей очень хочется:
   - Да уж, Игорь, надеюсь, ночь будет спокойной, - сказала она.
   На что папа ответил:
   - Конечно, Ириш. Спи. Сегодня ночь будет спокойной.
   - А завтра?
   На некоторое время в комнате повисло то самое молчание, и на прикроватной тумбочке сменились цифры на часах: "10.08 00:00", а потом папа ответил - но уверенности в его голосе я не услышал:
   - Конечно, будет.
   ... От собственного голоса капитан Николаев открыл глаза. В абсолютно беззвучном мире дрожью земли грохнул близкий разрыв. Еле слышно прошелестела где-то неподалёку автоматная очередь. Бьёт в глаза красное, словно кровью умывшееся солнце. Щёку оцарапало взметнувшимся песком, и слух постепенно стал возвращаться, словно кто-то подкручивает громкость в телевизоре.
   Николаев шевельнул головой. Жив. Отполз в сторону. Значит, цел... кажется. Слух вернулся в полной мере, на мгновенье оглушив какофонией жаркого боя.
   - Тащ командир! Тащ командир! - вплетается в грохот голос одного из бойцов. Чьи-то руки подхватывают Николаева и тащат прочь из комнаты. - Живы?!
   - Жив, - успокаивает Николаев, привставая и пытаясь оглядеться. - Контузило слегка.
   - Точно всё в порядке? - Заяц, санинструктор, заглянул командиру в глаза - обеспокоенный и виноватый, будто... будто... сердце офицера прихватывает тревогой.
   - Абсолютно, - заверяет Николаев, вытирая с лица кровь и пыль. - Я долго валялся?
   - Не, сразу вытащили.
   Николаев кивает, восстанавливая в памяти предыдущие события. Подъём полка, немая тревога, постановка задачи, погрузка. Беслан-Роккский туннель-Джава-Цхинвал. Марш-бросок, бой, автобаза. Снова бой, попытка грузин прорваться, полк принимает решение занять круговую оборону - в ночь уходить бесполезно - уже вечер. Какое-то помещение... Гарин в дверях... Окно... Граната...
   - Заяц!
   Санинструктор вскинул голову, но вместо ответа на невысказанный ещё вопрос отводит глаза.
   - Триста? - всё же с необъяснимой, упрямой надеждой спросил Николаев.
   Заяц не торопится отвечать, и Николаеву самому приходится произнести горький, как пыль на губах, приговор:
   - Двести.
   - Не было шансов, - солдат отвернулся, и где-то внутри Николаева поднимается глухая боль и отрицание того, что случилось.
   Так не бывает. Так нельзя. Нет!
   Нет, нет, почему так?!
   Это уже я пытаюсь выкрикнуть, но получается что-то тихое, сиплое, и мир рассыпается на паззлинки - из большой мозаики на много маленьких кусочков.
   Заскрипела кровать - это заворочался папа.
   Я сел, кутаясь в одеяло, и поглядел на Руслана. Тот только немножко грустно улыбнулся мне с рисунка. Он и сам знает, что это самый непростой папин сон был.
   Папа тоже сел, потом встал и на цыпочках ушёл на кухню - попить. Это я уже знаю - ночью в квартире всё-всё слышно.
   Заворочалась мама, почувствовав, что осталась одна, но папа быстро вернулся и сел обратно на кровать.
   - Игорь, ты же обещал спокойную ночь, - сонно сказала мама.
   - Она спокойная. Я уже снова лежу. Просто пить захотелось.
   - Каждую ночь хочется? Со стонами?
   - Тише, Руся разбудишь...
   - Это ты его будишь своими хождениями...
   - Да я не виноват, Ир, - голос папы прозвучал глухо и, наоборот, виновато.
   - Нет, ну зачем ты только контракт подписал тогда... Ты же ушёл в отставку, и всё было хорошо... Не поехал бы в Осетию - сейчас бы спокойно спал...
   - Совесть бы не дала спать спокойно, Ириш... - папа снова лёг. - Мои пацаны все пошли, а я бы остался? Да и жить на что?
   - Я же работала...
   - Негоже мужику на шее у жены сидеть.
   Но это папа так только для мамы сказал. А на самом деле он не из-за денег поехал в Осетию воевать, а именно ради своих "пацанов". И потому что он - офицер.
   Мама вздохнула. Папа вздохнул. Я снова лёг. Тишина квартиры - она какая-то неправильная. Словно слышны в ней глухие разрывы и треск автоматов.
   Наверное, это папа так слышит, особенно после этого сна. Он самый непростой. Я даже не знаю, что с ним делать - он какой-то неправильный.
   Интересно, а Руслан знает?
   - Конечно, - Руслан сидел на краешке моей кровати. Из замотанных синей изолентой наушников, висящих у него на шее, доносилась какая-то песня.
   - Конечно, знаю, - повторил Руслан.
   ***
   ЭТО ТОЛЬКО В КИНО - ЗРИТЕЛИ.
   Так сказал Руслан.
   "Очень странно, - подумал я. - Как это "зрители"?"
   - А это как? - спросил я вслух. - Руслан! Русла-ан!
   - А так, - донеслось до меня чуть слышное. И смех. Руслан будто невидимым стал - он это умеет.
   Если честно, я не понял, причём здесь кино. Я только хотел помочь папе, но у меня не получалось. Мне становилось так странно и неправильно, что я просыпался. И папа тоже.
   Гарина больше нет.
   Именно это было во сне самым неправильным. И не только во сне. Если бы он на самом деле был, а там - нет, это было бы ещё ничего. Папе так о Рубле снится иногда - ну, о Рубцове. Но Инженера-то нет и здесь, в обычном мире.
   Поэтому всё очень непросто.
   Руслан сказал, он знает, что надо делать, но больше ничего не объяснил - только про кино.
   - Ты спи, - сказал он. И добавил: - Я всё объясню.
   Но сегодня я уже ничего не увидел - папа спал без снов, а свои я давно отвык смотреть. Они какие-то ненастоящие. Без папы... Я их даже не запоминаю, поэтому утром уже не знаю, видел ли я что-нибудь или нет.
   За завтраком папа был мрачный и неразговорчивый. Это из-за сна, наверное.
   Но что я мог поделать? Ведь то, что я с папой сон смотрю, - не помогает. Может, это и имел в виду Руслан, когда говорил про кино и зрителей?
   Но как тогда перестать быть этим самым зрителем? Он ведь так это и не сказал...
   А сам я не знаю. И сто тысяч мудрецов не разберутся.
   ***
   В ЭТОМ СНЕ ЧТО-ТО ПОШЛО НЕ ТАК.
   Мир другой - ярче, громче, больше. В горле першит от песка. Болит разбитое колено - в самом деле болит, до слёз. Я сморгнул.
   Колено болело у меня.
   Не у папы.
   Папы рядом вообще не было.
   А ещё было жарко.
   - Сюда! - Руслан схватил меня за руку и силком затащил за груду камней. - Дурак, тут же стреляют!
   Я и сам это слышал. Просто в папиных снах я так привык к этим звукам, что не обратил на них поначалу никакого внимания.
   Там, где я только что стоял, взметнулся фонтанчик песка. Мы сидим с Русланом посреди обгоревших развалин какого-то ангара.
   - Что происходит, Руслан?!
   - Две тысячи восьмой год - именно так, по словам произнёс он. - Одиннадцатое августа. Южная Осетия. Вон там, - Руслан махнул рукой куда-то себе за спину, - Цхинвал. А Николаев - твой папа, я имею в виду, - вон там, - взмах руки в другую сторону.
   - И что я должен делать?
   - А я откуда знаю?! - возмутился Руслан. - Что-то. Знал бы - сам сделал, без тебя. Один раз спас, другой, думаешь, не смог бы?
   - Может, это только я должен сделать? - предполагаю я неуверенно, с тревогой поглядывая в сторону, где, как он сказал, сейчас папа. - Ну, его сын. Как в книжках.
   - Может, - соглашается Руслан, поправляя наушники на шее. - Но это больше похоже на чушь. В книжках. А это, - он кивнул на кипящий вдалеке бой, - книжка?
   Громыхнул взрыв. Я вздрогнул и придвинулся поближе к другу. На книжку этот жаркий день, грохот разрывов и обгоревшие груды камней вокруг не похожи.
   - Оружие нужно, - говорю я. - Да, Руслан?
   - Тебе? Ты им пользоваться-то умеешь? - Руслан смерил меня обидно-недоверчивым взглядом.
   - Ну я же сколько раз видел, как папа это делает...
   - А убить сможешь?
   Я не знаю. Честное слово, совершенно не знаю.
   Я засучил штанину уже продранных где-то бриджей, послюнявил палец и принялся протирать им ссадину от налипшей пыли. Сочится не кровь больше, а сукровица, застывая жёлтой корочкой.
   - А умереть? - задал Руслан новый вопрос.
   - А я не... проснусь? Ну, обычно...
   - Это - не обычно! - отрезал друг. - Обычно и меня здесь нет! И Николаев... ты его глазами смотришь.
   Возразить на это было нечего.
   Только обидно, что Руслан сердится и так на меня смотрит.
   - Мне надо идти, - сказал я.
   - Надо, - соглашается он.
   - А ты?
   - А чего я? Я призрак. Меня не существует.
   Я ничуть этому не удивляюсь, только вздохнул:
   - Ну ладно. Я пошёл, - и поднялся, но Руслан снова, как в тот раз, схватил меня за руку и заставил сесть обратно.
   - Не при прямо на пули! Вон, сбоку, мимо той груды.
   Я торопливо киваю и начинаю снова вставать, но Руслан опять не даёт.
   - Ползком!
   - Ладно, - согласился я и пополз мимо развалин.
   По мне стреляли. Ну, мне так показалось. Один раз даже чуть не попали - взметнувшийся фонтанчиком песок больно посёк мне лицо. Я поспешно спрятался за какой-то сгоревшей машиной.
   Она ещё тёплая. Большая такая, вроде джипа. В кабине ещё кто-то был...
   Приглядевшись, я понял, что именно "был". Лица у него вообще нет, а одежда почти вся сгорела. Я сглотнул и отвернулся.
   Пересидев немного, я высунулся из-за машины... и наткнулся на людей. Один был с автоматом, а второй - я узнал по папиным воспоминаниям - с РПГ. Они тоже собирались спрятаться за этой машиной.
   Они обернулись и заметили меня. Удивились и начали что-то говорить.
   Я не понимаю ни слова.
   От странных, незнакомых звуков чужой речи мне становится так страшно, что я вскакиваю на ноги и бросаюсь бежать, не помня ничего. Даже пули кажутся не такими страшными, как те двое.
   Я несусь с такой скоростью, что кажется - я лечу, и мир за мной не поспевает. Я влетел в какое-то здание мимо людей с автоматами... запнулся о лежащий в проходе камень...
   - Мама-а! - взвыл я. Из глаз брызнули слёзы - я не хотел плакать, но они сами градом покатились по щекам. Болели и щека, и рассаженная ладонь, и снова колено - больно-больно...
   - Ой, мама...
   - Эй, ты чего? Ты откуда такой взялся? - изумлённо трогает меня за плечо один из людей, мимо которых я только что пробежал.
   Протерев глаза, я узнал Гарина - точно такого же, как в папиных снах, и мигом забыл о том, как всё болит. Инженер жив!..
   Он ещё жив. А потом он пойдёт к папе, в окно попадёт граната...
   - Эй, ну чего ты? Пойдём к Ингвару. Заяц у него, вроде, был - перевяжет.
   Сам Гарин весь в ссадинах, и лоб пересекает огромная царапина, почти рана, но он к Зайцу-санинструктору - не торопится.
   "Ингвар" - это папин позывной.
   То есть сейчас Инженер пойдёт к папе.
   И взорвётся граната?!
   Нет, ему нельзя!
   Я вцепился Гарину в рукав, судорожно пытаясь придумать, как ему объяснить, что идти нельзя. И сообразил - а может, и Руслан подсказал неслышно - что если к папе не пойдёт Инженер, то граната всё равно попадёт в окно.
   Только подорвётся на ней папа, а не Гарин. Не во сне - Руслан ведь сказал, что это не сон.
   - Ну чего испугался? - не так понял меня Гарин. - Залечим тебе колено со щекой, потом разберёмся, откуда ты такой взялся.
   - Не... не надо, - всхлипнул я. - Не... нельзя.
   - Почему нельзя? - удивляется Инженер.
   И глядит на меня как-то... открыто, полностью, и я понимаю, что даже если всё ему расскажу, и даже если он поверит - то всё равно он пойдёт к папе. Чтобы вместо него умереть.
   И что же я тогда должен делать?! Я-то думал, мне надо Гарина спасти... Но ведь тогда папа погибнет...
   Я словно застыл - не внешне, нет, но не было сил возражать, объяснять и что-то говорить. Я безропотно позволил Гарину отцепить от себя мои пальцы, взять за руку и повести к Зайцу и папе. Я ничего не понимал, ничегошеньки, что мне делать, зачем я тут. Руслан спас папу, потому что умер. А я что? Мне только через четыре месяца десять лет исполнится. Я не такой сильный, как папа, и не такой смелый, как Руслан.
   И что же мне теперь делать? Руслан!
   Руслан не слышит или не знает. Он, понурившись, шагает рядом с нами.
   Господи, а кто же тогда знает?!
   Но тут я увидел папу, и оцепенение прошло. Папа почти такой же, как дома, только чумазый весь, и руки - обе, он ими автомат держит. Папа стоит в каком-то помещении, а в окно я увидел ту самую машину, от которой прибежал сюда.
   Гарин шагнул к двери, но тут во мне что-то оборвалось, словно резинка - и больно хлопнуло внутри, по груди, обжигая страхом узнавания - из папиных снов. Опережая Инженера, я бросился к окну. "Не стреляйте!" - хотел крикнуть я. Неужели по мне выстрелят?!
   Наверное, те двое, за машиной, всё же что-то заметили. Сложно ведь перепутать взрослого солдата в камуфляже и меня в жёлтой футболке и рваных бриджах.
   Красное солнце бьёт в глаза и заставляет щуриться, не давая ничего рассмотреть. Оно садится прямо в обгоревшие развалины - алый круг среди серо-чёрного. Я опустил глаза и увидел, что на футболке лежат такие же красные, как солнце, блики.
   Страшно. Мне - страшно.
   - Ру-у-ус-сь! - выкрикнул папа одним пронзительно-шипящим звуком - диким, неверящим голосом. Папа не понимал, откуда я тут взялся, только знал, чуял, что я - на прицеле.
   Я, наверное, не такой смелый, как Руслан. Я дико боюсь.
   А граната всё не летит.
   Может, меня увидели, а может, ещё что-то случилось.
   Граната взорвалась - но за окном.
   А может, и не граната, а мина или что-то ещё, но рвануло здорово. Я упал, пребольно ударившись спиной и затылком.
   Наверное, дальше была темнота, но я её не запомнил.
   ... В голове гудело, и я боялся открыть глаза. А вдруг ничего не удалось? И нет ни папы, ни Гарина?!
   Было тихо-тихо. Кто-то поднял меня на руки, и тут я не выдержал и тихонько заплакал. Я жив. А папа... И Инженер...
   - Ты чего? Плохой сон приснился? - удивился папа, прижимая меня к себе, а потом аккуратно опустил на кровать.
   Я осторожно открыл глаза и сел, ничегошеньки не понимая.
   Болело колено. И рука, и немного - щека. Откуда-то в памяти возник ве?лик, двор, соскочившая цепь...
   Но в голове ещё гудело от взрыва, и руки пахли незнакомой гарью...
   - Это не сон, - упрямо сказал я.
   - Вот как, - удивился папа, поправляя моё одеяло. Двумя руками!
   "А как иначе?" - удивилось что-то внутри.
   - Ингвар, так что за шум тут был? - на пороге возник Гарин - я его даже не сразу узнал в обычной одежде, но это, конечно, был Инженер.
   - Русь с кровати свалился.
   Гарин кивнул, заходя в комнату.
   - Так вот какой ты - Русь. А я - Женя Гарин. Можно Инженер, - представился он, подходя ближе. Пригляделся.
   - Здравствуйте, - вежливо сказал я.
   Он остановился.
   Я улыбнулся, хотя в горле щипало.
   Инженер узнал.
   А папины сны мне потом ещё долго снились, но нам с папой было уже легко - ведь вместе мы сильнее ста тысяч силачей со всего света.

28-30 сентября 2011, Москва

   0x01 graphic
   6
   0x01 graphic
   Быстров В.С. Тайны Города Семи Дорог12k"Рассказ" Сказки
   Давным-давно, так давно что уже никто и не помнит, в одном старом городе, которой не найти ныне на картах, случилось такое чудо, что ещё много сотен лет пересказывалось от отца сыну, от деда внуку, от купца местного купцу приезжему не иначе как истинная правда.
   В великом торговом граде, стоявшем на пересечении семи дорог, проживал столь же разнообразный люд, сколь и товаров имелось на его базарах, а количества жителей не счесть ни одному умудрённому математику, потому как прибывал народ и убывал, словно морская вода во время приливов и отливов.
   Но не весь народ города кочевал, много коренных жителей за всю свою жизнь вообще никогда не покидали городских стен. Саим сын Хирома был одним из коренных горожан, обыкновенный городской батрак, зарабатывающий себе на хлеб тем, что на рынке носил поклажи купцов и выполнял прочие их поручения. Работа хоть и тяжёлая, но оплаты хватало наесться досыта. И жил бы он себе так просто и размеренно, если бы не приключилась с ним беда. Тут-то и начинается эта история, известная давным-давно всему люду под названием Чудо Города Семи Дорог.
   Беда Саима случилась, когда, перетаскивая очередную ношу, он подвернул ногу. Позволить себе приличного костоправа может не каждый, а у Саима даже на еду из-за болезни заработка не стало. Как у любого бедняги, Саиму не с чего было откладывать денег на чёрный день. Но тот самый чёрный день никому милостей не оказывает, а посему застал нашего страдальца в плачевном имущественном положении. Старая покосившаяся хатка, похожая больше на сарай, маленький дворик с засохшей яблоней посредине, да одиноко снующая по нему курица, вот и все батрачьи богатства.
   Ногу по доброте душевной вправил один знахарь. Саим плакал, когда тот колдовал над больным суставом. Но не от боли, а от стыда. Он поклялся расплатиться с лекарем, когда поправится. Вскорости же наступили самые тяжёлые дни. Все скудные припасы съестного закончились, а нога упрямо не торопилась заживать. Только курица выручала хозяина, исправно давая по яйцу в день. Благо, ей хватало покормиться тем, что сама находила на дворе или на улице перед домом, то немного зерна рассыплется с проезжающей мимо телеги, то хлебные крошки её порадуют.
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
  
   Так и жили - курица сама искала себе корм, а Саим питался яйцом, жалея курицу, которую решил съесть, только если станет совсем уж худо. Но беды Саима даже и не думали заканчиваться - однажды ночью курицу украли. Не найдя утром курицы в своём дворе батрак горько заплакал, выполз на городскую улочку перед домом и при всём честном народе запричитал навзрыд. То видимо была последняя капля его терпения, ибо не пристало мужчине так вести себя на людях.
   - О, Всевышний! - взмолился хромой батрак, - За какие прегрешения ты лишил меня последней пищи?! Неужто вору больше негде было украсть курицы, как только у самого нищего бедняка этого города?! Если ты слышишь меня, если тому вору курица нужнее чем мне, то пусть так и будет. Но дай и мне пищи, а лучше исцели, дай подняться на ноги, я пойду работать и сам добуду еды.
   Вероятно, молитвы Саима достигли цели, ибо на следующий день по его двору гуляла крица, такая жирная и аппетитная, что наш страдалец не удержался от соблазна и, как только переборол страх перед чудом, изжарил её себе на обед. Наверное, он побаивался, что курицу снова украдут. Собственно это чудо прошло бы мимо горожан так и не замеченным, но на следующий день по двору снова гуляла курица. Саим, не веря своим глазам, даже проверил оставшиеся со вчерашнего дня косточки, припасённые на утро, ведь новый день снова обещал лишь голод. Страх страхом, но раз Всевышний даёт, надо брать. Потому, немного поколебавшись, со второй курицей Саим поступил так же, как и со вчерашней. На третий день Саим проснулся с чувством неясной тревоги, а по двору вновь преспокойно гуляла курица. Эту курицу Саим не тронул, голод утолили её предшественницы, да и со вчерашнего осталось ещё мяса, к вечеру же курица снесла яйцо, которое стало ужином. А на следующий день, как вы уже догадались, появилась ещё одна крица.
   С тех пор каждое утро во дворе Саима появлялась новая курица. Откуда она бралась, никто не мог понять. Сначала Саим пытался сам караулить по ночам, но ничего так и не выяснил. Потом он рассказал соседям, они, конечно же, поначалу не поверили, но когда убедились в правдивости слов, стали нести дежурство по очереди, но так же за всю ночь ничего не увидели, а на утро новая гостья появлялась во дворе батрака. Слух о чуде быстро разнёсся по городу, многие великие мудрецы ломали головы над разгадкой, а городская стража опросила всех горожан, но ни у кого куры не пропадали. Саим же стал поправляться, когда совсем окреп, несмотря на насмешки соседей, пошел работать, а чудесных куриц часто отдавал больным людям, приговаривая, что курица волшебная, она вылечит. Не все, конечно, но многие исцелялись, вкусив мяса птицы, ведь бедняку порой только и надо, что наесться досыта.
  
   Такова та история, что когда-то была известна каждому. А я хочу рассказать ещё другую историю, которую тысячи лет хранили мои предки, скрепя тайну самой страшной клятвой. Нет, я не нарушу эту клятву. Просто пришло время, когда ни о Городе Семи Дорог, ни о его жителях никто не помнит. Не могу не рассказать историю не менее любопытную и чудесную чем первая. Это история о Великом Визире, к которому привели на суд городского воришку.
   - Чья рука позарилась на чужое не достойна тела своего хозяина, - провозгласил Визирь, тем самым объявив приговор. Ворам в те времена отрубали руки:
   - Что скажешь в оправдание своё?
   - Я сын вора, внук и правнук вора, воровство единственное ремесло каким владею.
   - Как ты смеешь называть сие гнусное дело ремеслом?! - Визирь взорвался праведным гневом.
   - Прошу прощения, о, великий, конечно, моё дело не сравнить ни с гончаром, ни с кузнецом, ни даже с судьёй, но я приношу вреда порой меньше чем те же сборщики податей, я не снимаю с бедняка последнюю рубашку... - оплеуха от стражника прервала наглую речь вора.
   - Ты хочешь сказать, что даже такое недостойное существо как ты не лишено благородства?
   - Да, повелитель, я не граблю бедняков, я лишь краду у тех, кто не обеднеет. И тем мой труд тяжелее.
   - В чём же тяжесть твоего "труда"? - не скрывая иронии с интересом спросил Визирь.
   - О, повелитель, у кого есть достаток, охраняют своё имущество пуще, чем древние драконы сказочные сокровища. Чем больше у человека денег, тем больше ему их не хватает.
   Визирь рассмеялся:
   - И как же тебе до сих пор удавалось украсть?
   - Я мастер своего дела, повелитель, лучший из лучших.
   - Так почему тогда ты здесь, "лучший из лучших"?
   - Удача отвернулась от меня, зашиб колено, когда падал с дерева, замешкался на краткий миг, но его хватило, чтобы меня схватили.
   - Значит, по твоим словам, ты честный благородный вор, трудящийся в поте лица своего и грехов пред Всевышнем не имеешь?
   - Разве что грех украсть у вора... - воришка опасливо оглянулся на стражника, - все мы братья и не поделиться с ближним своим грех не меньший. Нужда заставляет меня грешить, но и из греха я выбираю наименьший. Вам, богатым, не понять тяготы моей жизни...
   - Довольно! В нашем городе тысячи бедняков, но не все из них воры, они находят способ прокормить себя.
   - Но, повелитель, я же говорил, мой отец больше ничему меня не научил, это всё, что я умею и чем живу. К тому же не такое это лёгкое дело, как вам кажется.
   - Что может быть проще, чем пойти и взять чужое?
   - А вы пробовали? - и снова воришка получил оплеуху.
   - Довольно. Ведите его к палачу.
   - Постойте! Повелитель. Разве приговорённый не удостоен последнего желания?
   - Говори.
   - Предлагаю пари. Если вы за сегодняшнюю ночь сможете украсть любую вещь, что угодно, то я положу на плаху не руки, а голову, всё равно мне без рук не жить.
   Визирь жестом остановил руку стражника, зависшую в замахе для очередного удара. Вельможа задумался. Кто знает, что творилось в его голове. Может его задел этот наглец и он решил доказать ему, что в его профессии нет ничего достойного, а может визирь польстился на необычное приключение, но в итоге он согласился.
   Наступила ночь, Великий Визирь облачился в старое тряпьё, какое мог раздобыть во дворце, и тайным ходом выбрался в город. Никогда он ещё не путешествовал без охраны и пешком. Впрочем, мужчина он был вполне статный, тренированный, не в пример прочим отъевшим брюхо вельможам. Но вот без доспехов и оружия было непривычно, тем сильнее Визирь сжимал рукоять ножа, торчавшего из-за пояса, единственную его надежду, случись что. Трепетный страх, точнее даже стыд пред разоблачением, подгонял его.
   Первый двор встретил неприветливым лаем и Визирь решил попытать счастье в другом месте. Но, как выяснилось далее, в большинстве дворов обитали собаки. Пришлось искать обходной путь. Визирь присмотрел не очень высокий забор из глины и камней. Взобраться благодаря растущему рядом дереву труда не составило. Но стоило заглянуть за забор, как поднялся страшный гвалт. Гогот гусей был столь резким и внезапным что Визирь от неожиданности потерял равновесие и упал. Благо, свалился он наружу, ибо тут же проснулись собаки и хозяева. Прихрамывая, он едва унёс ноги.
   Ночь приближалась к концу, а добыть желаемое Визирю так и не удалось. Бредя по пустынной в это час базарной площади, он размышлял - не отказаться ли ему от этой затеи. Но гордыня не позволяла так просто сдаться. Хлебнув все тяготы воровского ремесла он не мог не доказать что сам Великий Визирь в состоянии справиться с таким гнусным и простым делом. А днём видимо это сделать было бы проще, достаточно довольно быстро бегать - уныло подумал он, рассматривая пустые торговые лотки.
   Углубившись в городские трущобы, Визирь понял, что забрёл в бедный квартал. Хоть собаки тут не были злее, но охраняли скудный скарб не хуже. Снова и снова терпел неудачи горе вор, а разбудив пол квартала рисковал быть изловленным и битым. Последнее не позволяла гордость, пришлось спешно удалиться. Визирь совсем пал духом и отправился было восвояси, если бы не наткнулся на жалкий запущенный дворик с засохшей яблоней посредине. Под яблоней прикорнула курица. Хозяин так беден, что не может построить сарая. Визирь помнил слова воришки, но возвращаться с пустыми руками было более постыдно. И он решился! Когда руки коснулись курицы, та встрепенулась, и Визирь понял свою ошибку, ведь сейчас она подымет шум. Руки словно сами собой схватили птицу и свернули ей шею.
   Великий Визирь на заре вошел в палату, где его дожидался вор. Он с вызовом швырнул курицу к ногам наглеца. Глаза вора потускнели.
   - Что ж, всё по чести... я готов. Где палач?
   - Не спеши...
   Видно было что, Визиря что-то мучает:
   - Я сегодня совершил грех, постыдный грех. Но, не совершив его, я бы не понял того, что мне открылось. Я оставлю тебе жизнь. Более того! Приму на работу. Будешь помощником у моего птичника. Не спеши разочаровываться, вор, лучший из лучших, - Визирь горько усмехнулся, - твоё ремесло тебе ещё понадобится. И, главное, ты дашь клятву, что никто и никогда не узнает сегодняшней тайны. До конца дней своих ты будешь искупать наш общий грех.
  
   О! Дорогой слушатель, не расстраивайся. Разве первое чудо стало хуже, оттого что оно рукотворное? Мы сами способны сотворить чудо, и от этого оно не менее ценное. И разве ни есть чудо, что вор остался жив? Воистину точна народная мудрость - Сытый голодного не понимает.
  
  
   0x01 graphic
   7
   0x01 graphic
   Каримов Д.Ж. Ведьмак26kОценка:8.00*4"Рассказ" Фантастика
  
   Данияр КАРИМОВ
  

Ведьмак

   Его ловили семь лет. Ведьмак легко уходил от спутников и беспилотных самолетов, исчезал перед носом коммандос и наиболее удачливых шпионов. За все эти годы терранцам удалось добыть лишь клочок его плаща, да и тот рассыпался при транспортировке в лабораторию. Ведьмак был загадкой, мороком, чертовщиной, ожившим героем древних земных легенд о магах и колдунах. Он сводил с ума десятки исследователей и доводил до бешенства агентов спецслужб, прочесывавших оранжевые джунгли Осени ради одного: поймать Ведьмака и заставить служить Терранскому альянсу. 
   Никто так и не понял, почему Ведьмак решил сдаться сам. Он спокойно вышел из леса у периметра дальнего полевого лагеря терранцев - будто ни от кого не прятался и никто его не искал - и подошел к стажеру из службы планетной трансформации. Юноша попал на Осень накануне, о маге слыхом не слыхивал, и тому пришлось разъяснять, кто он такой. Стажер отмахивался от назойливого аборигена, пока Ведьмак не осерчал и не превратил невежду в жабу. Трансформация впечатлила молодого терранца, о чем он недвусмысленно квакал несколько минут. Когда Ведьмак вернул ему человеческий вид, юноша, открыв в себе приятного и внимательного собеседника, вежливо болтал с туземцем до прибытия патруля. В тот же вечер стажер подал рапорт о переводе на другую планету, а я впервые увидел Ведьмака воочию.
   Патрульные любезно препроводили Ведьмака внутрь периметра и завели в административный блок, чтобы передать начальнику лагеря. Тот, по закону подлости, на месте отсутствовал - с утра отбыл с инспекционной поездкой по просекам, и мага решили передать помощнику. Им в тот день был я.
   - Вы с ума сошли! - перспектива остаться один на один с настоящим инопланетным колдуном мне не понравилась. В отличие от зеленого стажера о способностях кудесника я был осведомлен. - Это же Ведьмак! Вдруг он меня в змею превратит? Нет-нет, сажайте его в камеру!
   - Нельзя его в камеру, - уговаривал патрульный. - Он пришел сам, добровольно. Попробуй посади его в клетку - обидится и точно что-нибудь начудит! (Патрульный - суровый кряжистый мужик - поежился.) Мы бы сами с ним посидели, пока из Центра не прибудут, но с дальней просеки вызов пришел. Ногорог там появился. А ты у нас сегодня за начальство. Больше уважить Ведьмака некому.
   Я украдкой выглянул в коридор, где маг терпеливо дожидался аудиенции. Воображение рисовало Ведьмака седобородым старцем с остроконечной шляпой, птицей на плече и обязательным посохом. На вид, однако, он практически ничем не отличался от других автохтонов: типичный для Осени гуманоид с кожей фиолетового оттенка, закутанный в потрепанную хламиду неопределенного цвета. Встретишь такого в лесу и не поймешь, что видел легендарного Ведьмака. Интересно, мы для туземцев тоже на одно лицо?
   Если Ведьмак и почувствовал мой взгляд, то виду не подал. Он с интересом разглядывал вывешенные на стене фотографии с последней праздничной вечеринки. Неделю назад мы недурно отметили день рождения бригадира лесорубов. Снимки не предназначались для демонстрации аборигенам, и мне стало неловко. Некоторые из фото выставлять на всеобщее обозрение, на мой взгляд, вообще не стоило. Особенно то, где я в костюме зеленого альтаирского гоминида пытаюсь откусить хвост русалке, в которую нарядилась наша врач и моя невеста Злата.
   Я осторожно прикрыл дверь и, отпустив патрульного, с минуту посидел в одиночестве, собираясь с духом и мыслями. Меня не отнести к людям робкого десятка, но что сказать Ведьмаку, чтобы не показаться грубым или агрессивным, как участники памятной первой высадки? М-да, задачка!
   Терранцы открыли Осень восемь лет назад. Планета, покрытая оранжевыми джунглями, вертелась в одиночестве вокруг голубого карлика в пяти парсеках от ближайшей системы Альянса и интересовала человечество только в плане колонизации. Автоматические разведчики, проводившие первичные исследования Осени, не разглядели под покровом оранжевых джунглей развитых разумных форм жизни. Так что год спустя участников первой высадки ждал большой сюрприз.
   Экспедиционный корабль припланетился на поляне, которую выжег в джунглях при посадке. Астронавты уже готовились выйти наружу, когда в люк переходной камеры настойчиво постучали. Барабанили извне, вызвав на борту смятение. Осень оказалась обитаемой и населенной отнюдь не темными дикарями.
   Снаружи астронавтов поджидал абориген. Судя по показаниям внешних датчиков, он возник у корабля буквально из воздуха. Следов, которые бы вели из леса к звездолету, кстати, так и не нашли. Но не это было самым удивительным: туземец будто знал, откуда выйдут гости, и совсем не удивился, когда в обшивке корабля - в том самом месте, в которое он барабанил немногим ранее, разверзлось отверстие, и из него ступили на поверхность люди.
   - Вы что творите, изверги?
   Ни вам привета, ни "добро пожаловать". Ведьмак, а это был он, встретил пришельцев с искренним возмущением. Он негодовал от того, что инопланетники превратили в пепел громадный участок леса и кучу обитавшего в нем зверья. Он бранился последними словами и грозил пополнить астронавтами местную фауну, но терранцы не приняли его всерьез. А вы бы поверили аборигену, грозящему превращением в пиявку, мышь или жабу? Нет? И зря! Ведьмак не шутил, и когда понял, что чужаки над ним потешаются, обратил корабль в гигантский огурец, а особо смешливых членов команды - в мелких грызунов.
   На счастье терранцев Ведьмак оказался отходчивым. Вняв мольбам членов экспедиции, сохранивших человеческий вид, колдун провел обратную трансформацию. Астронавты не стали искушать судьбу: пока звездолет вновь не превратили в ингредиент для салата, они спешно покинули оранжевую планету и совершили прыжок к ближайшей базе Альянса, где к их рассказам отнеслись, мягко говоря, скептически. Внешние камеры корабля, как оказалось, чудесных превращений не зафиксировали. В записях бортовых приборов обнаружилась лакуна. Глава экспедиции пытался объяснить: мол, овощ, в который превратили звездолет, проводить съемку не приспособлен. Капитана подняли на смех и вместе с остальными участниками высадки спровадили в отставку по профнепригодности, заподозрив в употреблении галлюциногенов.
   В Альянсе поняли, что столкнулись с чем-то новым, не поддающимся научным объяснениям, когда с Ведьмаком повстречалась вторая, а затем и третья экспедиции. Они выяснили, что автоматические разведчики прохлопали на Осени уникальную цивилизацию. Аборигены жили небольшими общинами, не располагали сложной техникой, пренебрегали науками, но успешно практиковали... магию! Каждое поселение туземцев имело собственного кудесника, который одновременно был целителем, духовным наставником, арбитром, архивариусом и к тому же обеспечивал практически мгновенный обмен информацией с другими группами автохтонов. Возглавлял волшебную касту Ведьмак, чьи способности с лихвой перекрывали возможности всех остальных чародеев. Он умел телепортироваться, трансформировать объекты, менять погоду и многое другое. Как? Ну, этим вопросом задавались не только вы.
   Магом заинтересовались важные шишки Альянса, ему посвящались симпозиумы и конференции, о нем писались диссертации, но от планов колонизации Осени терранцы не отказывались. Внутреннее и постоянно растущее демографическое давление вынуждало человечество расширять ареал своего обитания. Планете, названной Осенью за вечнооранжевые леса ее материков, предстояло занять место в сонме терранских миров, и точка! Ведьмаку с наступлением высокоразвитой цивилизации было не справиться, и он, похоже, пришел к тому же выводу.
   ...Набравшись храбрости, я вышел в коридор и открыл было рот, но Ведьмак меня опередил.
   - Вы очень похожи на нас, - выдал он вместо приветствия, оторвавшись от фотографий с вечеринки. Коренное население Осени, надо сказать, действительно очень походило на землян и их потомков с планет Альянса. Сначала это обстоятельство порядком удивляло терранских антропологов и воодушевляло ловеласов из числа колонистов. Но ничего кроме внешнего сходства между обеими расами ученые не нашли. Эволюция на Осени шла к венцу другим путем, о чем говорили существенные различия аборигенов с терранцами в ДНК. Ведьмак, будто прочитав мои мысли, добавил:
   - Мы схожи мыслями и чувствами.
   - С чего вы взяли?
   - Вы верите в чудеса.
   - В ваши чудеса сложно не поверить, - парировал я. - Как вы это делаете?
   - Ты все равно не поймешь.
   - А вдруг? Вы же говорили, что мы во многом похожи!
   - Ты будешь разговаривать со мной стоя? - Ведьмак хитро блеснул глазами. Я обнаружил, что до сих пор стою, смутился и сел в кресло напротив. Маг определенно умел сбивать собеседника с толку, а переспросить его я не успел. Дверь в административный блок распахнулась, и в коридор влетела Злата. Моя Златочка! Стремительная, стройная, гибкая, она гневно тряхнула головой, рассыпав по плечам водопад золотистых волос.
   - Ты сидишь и разговариваешь с Ведьмаком, а мне - ничего не сказал? - она одарила меня взглядом снежной королевы и повернулась к магу. - Вы можете превратить его в кактус?
   - Какой из меня кактус! - попытался отшутиться я, но внутри меня что-то екнуло. Окажись Ведьмак джентльменом, для которого желание дамы - закон, и пускать мне корни в горшке. Но маг не был лишен чувства юмора.
   - Ты, думаю, вряд ли обрадуешься, если я превращу твоего кавалера в растение, - улыбнулся он. Злата покраснела. Она никого не оставляла равнодушным, но из всех окружавших ее мужчин осчастливила меня. Знать об этом Ведьмак не мог, но, тем не менее, о моих отношениях со Златой ему было известно. Колдун - колдун и есть.
   - Это Злата, наш врач, - представил я ее Ведьмаку. Он кивнул, будто заранее знал, что я скажу, сделал пасс и в руках у Златы появился букет красивейших диковинных цветов. По блоку поплыл незнакомый, но чудный аромат.
   - У вас будет мальчик и девочка, - сказал Ведьмак. Я уронил челюсть и пока пытался подобрать ее с пола, в странную беседу (если ее можно назвать таковой) вступила Злата.
   - Зачем вы пришли? - выпалила она. - Вас же препарируют, выставят в кунсткамере или заставят служить во...
   - Злата! - оборвал ее я. - Что ты несешь?
   - Что Злата?! Неужели ты не догадываешься, зачем он им нужен?
   - Нет, не догадываюсь! И вообще, тебе не положено тут находиться! Немедленно возвращайся к своей работе!
   - Ты мне не начальник, - она упрямо поджала губки и села рядом. - Я все равно сейчас свободна.
   Ведьмак, молча наблюдавший за перепалкой, улыбался. Получалось у него это как-то светло, по-доброму, будто сидел напротив не инопланетный колдун и гроза терранцев, а эдакий добрый земной дедушка, радующийся за повзрослевших внуков. А ведь он действительно старик, подумалось мне. Я не антрополог и не физиономист, но было у Ведьмака в глазах что-то бесконечно мудрое, спокойное и в то же время очень-очень древнее и пугающе мощное.
   - Я хочу предложить вашему руководству сотрудничество, - ответил он Злате.
   - Какое? - непроизвольно вырвалось у меня.
   - Небесные люди должны оставить природу в покое, не валить лес больше, чем необходимо для нужд поселенцев, не уничтожать зверей и птиц. Мы гостеприимны, и на нашей земле хватит места для всех, но не стоит переделывать ее на ваш лад. А я обещаю помогать вашим властям и не чинить небесным людям препятствий.
   - Но вы не знаете, чего от вас потребуют! - не сдержалась Злата, но, поймав мой укоризненный взгляд, замолчала и опустила лицо в волшебные цветы. Административный блок заполнила тишина.
   - Полагаете, к вашему мнению прислушаются? - я осторожно прервал неловкую паузу. Ведьмак совсем по-человечески пожал плечами. Мне стало жутко. Уж больно обреченным, безнадежным выглядело движение. Ведьмак прекрасно все понимал. Права Злата: зря он пришел, и она по-женски чувствует это. А я - двуличная сволочь. Разве я не догадываюсь, зачем он нужен Альянсу?
   Мне стало жалко Ведьмака, себя, Злату, Осень, волшебство, которому не найдется места в мире машин и кибернетических систем, финансовых рынков и миграционных потоков. В тот момент я осознал, что никто не будет изучать способности мага ради всеобщего блага. Устранят колдуна, и дело с концом. Нет Ведьмака - нет проблемы.
   Мои невеселые мысли прервал сигнал вызова в кабинете начальника лагеря. Я вымученно улыбнулся Ведьмаку, поднялся, покинул коридор и прикрыл за собой дверь. Вызов шел с другого полушария Осени - из Центрального поселения. Я утопил кнопку приема, и на вспыхнувшем дисплее появился грузный мужчина с нашивками подполковника. Человек стоял вполоборота к передающей камере и отдавал кому-то команды.
   - Капитан... - мужчина наконец повернулся к объективу передающей камеры, крякнул от удивления и недовольно сплюнул. - Ты кто?
   - Лейтенант Службы планетной трансформации Вольский, ваше превосходительство, - представился я, разве что каблуками при этом не щелкнул. С экрана на меня исподлобья смотрел сам глава планетного управления нашей Службы. - Исполняю обязанности помощника начальника лагеря. Сегодня моя смена.
   - Где капитан... э-э-э... начальник лагеря? Ведьмак его... того? Превратил?
   - Никак нет, ваше превосходительство! Начальник лагеря утром отбыл с инспекционной поездкой по просекам.
   - Хм-м, - визави не скрывал раздражения. Там, в Центральном поселении, у него явно что-то не ладилось. - Ведьмак все еще в лагере?
   - Так точно, ваше превосходительство!
   - Сынок, слушай меня внимательно, - подполковник наклонился к экрану так, будто собирался вылезти с этой стороны, лишь бы скорей попасть в наш лагерь. - Вокруг Центрального поселения возникли аномальные электромагнитные возмущения. Черте что творится. Электроника бесится и выходит из строя. Флаер с командой захвата, высланной за Ведьмаком, рухнул в джунгли. Ребят спасают, и сейчас мы готовим другую команду для замены. Я прибуду с ней лично. Ты должен задержать Ведьмака до нашего прибытия! Обязательно! Делай что хочешь - танцуй, стихи читай, сказки рассказывай, но он должен оставаться на месте! Ты понял?
   - Так точно, ваше превосходительство! - повторил я.
   - Молодец! - процедил он. - Сделаешь все как нужно - переведу с повышением в Центр.
   - А что будет с Ведьмаком? - спросил я, не надеясь на ответ.
   - Не твое дело, сынок, - отрезал подполковник и недобро усмехнулся. - Но его ждет сюрприз. Мы нашли способ блокировать его способности.
   Подполковник выключил связь. Дисплей погас, оставив меня один на один с гадким чувством в душе. Об меня ноги вытерли. Я вздохнул. Верим ли мы в чудеса? Подполковник - точно нет. Может, Ведьмак ошибается?
   Маг сидел там, где я его оставил. Златы с ним не было. Подаренный ей букет лежал в кресле.
   - Где Злата? - испугался я, лихорадочно оглядывая коридор. Неужели Ведьмак во что-то ее превратил? Но не было тут ни земноводных, ни пресмыкающихся, ни насекомых, ни грызунов, ничего в административном блоке неуместного. Видимо, Злата ушла, чтоб не разругаться со мной.
   - Ее вызвали на вашу дальнюю просеку, - любезно подсказал Ведьмак. - Ногорог вашего лесоруба с патрульным сильно подрал. Не надо было им стрелять в ногорога, не надо. Они его только разозлили.
   - Откуда вы знаете?
   Ведьмак усмехнулся:
   - Мне ведомо все, что происходит в моем мире.
   - Да кто вы такой, Ведьмак? Господь Бог? - неожиданно для себя взорвался я.
   - Бог? - Ведьмак на миг задумался. - Нет. Часть природы.
   - Ради Бога, извините меня, - я рухнул в кресло. На душе скреблись кошки. - Это нервы.
   - Не нервы, - мягко поправил меня Ведьмак. - Это - ваша цивилизация. Знаешь, пару лет назад я разговаривал с одним из ваших мудрецов...
   - Подождите, подождите! Вы не могли увидеться ни с одним из наших ученых, иначе об этом было бы известно.
   - Он попросил стереть его воспоминания о нашей встрече.
   - Фантастика! - выдохнул я. Ведьмак вновь пожал плечами. Дескать, хотите верьте, хотите - нет.
   - И что вам сказал наш мудрец?
   - Когда-то давным-давно вы развивались так же, как мы. В вашем мире были волшебники и чудеса, сказки писались с реальности. Но однажды вы отвергли этот путь и доверились механизмам, забыв о том, откуда пришли. А мы продолжили учиться жить с природой, использовать ее дары, возможности, энергию.
   - То есть магии не существует?
   - Твоя Злата в опасности! - вдруг вскочил Ведьмак. Вот теперь я испугался не на шутку. В кабинете начальника лагеря, будто в подтверждение слов Ведьмака, зазвенел сигнал вызова.
   - Да? - бросил я в дисплей, на котором появился патрульный - тот самый, что уговаривал меня посидеть с Ведьмаком. Только сейчас его суровое лицо было жалким, серым, и по нему с рассеченного лба стекала струйка черной, в свете голубого солнца, крови.
   - Лейтенант! Прости! Твоя Злата!..
   - Что с ней? - закричал я и ударил по экрану. - Не молчи!
   - Ногорог. Он выскочил из леса, когда она оказывала помощь пострадавшим. Лейтенант... Златы больше нет!
   Следующие несколько минут практически не помню. Я что-то истошно вопил, крушил мебель, потом выскочил из административного блока и молотил кулаками землю, бросился обратно, схватил Ведьмака за грудки и затряс, крича в лицо:
   - Ты же обещал, что у нас будут дети! Мальчик и девочка! Помнишь?! Ты лгал мне?! Ты все лгал?!
   - Успокойся, - Ведьмак посмотрел мне в глаза и мои руки разжались. - Я не умею лгать. У вас будут дети.
   Мы выскочили из административного блока под тревожную трель очередного вызова. Сигнал шел от флаера с группой захвата, который стремительно приближался к лагерю. Я не стал отвечать на вызов, опасаясь, что под давлением подполковника не решусь на задуманное. Когда Ведьмак перебрасывал меня с собой на дальнюю просеку, я непроизвольно зажмурился, о чем теперь очень жалею. Но ни о чем более.
   Злата лежала в густой оранжевой траве, залитой кровью. Массивный ногорог, наверное, даже не заметил, как смял ее тонкое изящное тело. Глаза Златы оставались открытыми. Последнее, что она видела, умирая, было небо, чужое небо оранжевой планеты, где сейчас в подкравшихся сумерках загорались первые звезды.
   Я подбежал к ней, упал на колени и взмолился о чуде. Да, Ведьмак прав. Тысячу, миллион, миллиард раз прав! Мы верим в чудеса и страстно хотим, чтобы они случались, случались с нами, случались, может быть, не часто, но обязательно, однако разучились просить о них. Мы видоизменяли природу, подчиняли климат, выходили в космос, возомнив себя властелинами пространства, и слишком сильно уверовали в себя, свои силы, знания, технику. Погрязнув в самоудовлетворении, человек захлебнулся в гордыне, вспоминая о собственной никчемности, лишь когда ему было по-настоящему плохо.
   Ведьмак тихо присел рядом и мягко, будто боясь потревожить, отодвинул меня от Златы. Он долго что-то над ней шептал, делая пассы, затем вскрикнул и хлопнул в ладоши. Из ладоней Ведьмака вырвался бледный голубой свет и медленно потек к изувеченному девичьему телу, облекая его в мерцающий кокон. По призрачной оболочке побежали золотистые огоньки, сначала хаотично, затем, повинуясь воле мага, движение приобрело сложный, но четкий ритм. Этот танец зачаровывал, заставлял потерять чувство реальности, растягивая секунды в часы, а минуты - в вечность. Я погрузился в транс и не сразу заметил, как кокон начал сжиматься, обозначая контуры человеческой фигуры. Золотистые огоньки стали меркнуть и втягиваться внутрь волшебного саркофага, все отчетливей принимавшего любимые мною формы. Потом свет погас, словно впитавшись в нежную девичью кожу. Он потух вместе с последней прощально блеснувшей золотой искоркой, и я услышал, как Злата глубоко вздохнула. Она закрыла глаза и задышала спокойно и ровно, будто во сне.
   - Сейчас ей нужен покой, - сказал Ведьмак. - Ненадолго. Ей стоит полежать несколько минут, пока полностью не вернется жизненная сила. Ничего не бойся. Ногорог больше не придет. Я ему сказал.
   - Уходи, - прошептал я Ведьмаку. Он непонимающе воззрился на меня. Я повторил:
   - Уходи. Прошу тебя! Ради меня, Златы, твоего мира - уходи.
   Ведьмак несколько секунд всматривался в меня, потом кивнул и улыбнулся, вновь став похожим на доброго и чуть лукавого деда.
   - Вы очень похожи на нас. Теперь ты это понимаешь, - произнес он, поднялся, махнул на прощанье и рассыпался снопом оранжевых искр. Я осторожно придвинулся к Злате и нежно провел рукой по ее волосам. Она открыла глаза.
   - Вольский, если я в раю, то что здесь делаешь ты?
   - Исполняю обязанности ангела-хранителя, - бодро отрапортовал я. Чудеса случаются, ведь так?
   Когда на просеку прибыл флаер с командой захвата, мы все еще сидели в траве, крепко прижавшись друг к другу. Шел теплый дождь, теребя оранжевую листву возвышающегося рядом леса, отчего и впрямь казалось: на планете царствует вечная осень. Но для меня сейчас она была весной.
   - Лейтенант, чем ты здесь занимаешься? - подполковник был готов порвать меня в клочья. - Где Ведьмак?!
   - Ваше превосходительство, - я вскочил. - Он что-то заподозрил, забросил меня сюда и исчез.
   - Черт! - подполковник в сердцах плюнул. - Ушел, зар-р-раза! Сдается мне, что и электромагнитные возмущения - его рук дело.
   Он обернулся к сопровождавшим его громилам в бронированных скафандрах:
   - Всех на борт, а этого, - он ткнул в меня пальцем, - под арест до конца разбирательства!
   Расследование, конечно же, ничего для колониальных властей не прояснило. Ведьмак умудрился подчистить память свидетелям нашего прыжка к дальней просеке, поэтому все выглядело как похищение, где жертвой выступал я. Но подполковник, чувствовавший в деле подвох, не простил мне провала задания. Через несколько недель я очутился на Земле без права возвращения в Службу планетной трансформации. Позже ко мне присоединилась Злата, но уже по собственной инициативе.
   Цветы, которые подарил ей Ведьмак, стоят в детской. Они не вянут и источают восхитительный аромат, который очень нравится нашим мальчику и девочке. Оба очень любят сказки, и мы знаем, что там, далеко в космосе, еще есть место для настоящего волшебства.
  
   0x01 graphic
   8
   0x01 graphic
   Палау Правильные поступки лейтенанта Пименова11kОценка:6.59*16"Рассказ" Фантастика
  
   Хорошие парни не пользуются таким успехом у девушек, как плохие парни. Пименов видный собой, непьющий, а Федька Шхонкин, шибздик чернявый, но на гармони наяривает будь здоров, и девок не меньше наяривает.
   Таких как Пименов нужно сразу в мужья арканить... а до свадьбы ни-ни... такова нехитрая бабья мудрость, уже позже понял Пименов. А с Федькой можно и погулять, главное не нагулять. Поскольку Пименов абы на ком жениться не хотел, то его особо не трогали. До тех пор, пока не вернулся из училища с погонами лейтенанта. Тут уже ставки высоки. Стать офицерской женой это вам не это. Танька, девка видная и красивая, просчитала варианты и легла под Пименова. Тот с изумлением обнаружил, что Татьяна девственница. Такое у него было впервые. Пименов, чувствуя и гордость, и некоторую неловкость, предложил ей руку и сердце. Свадьбу сыграли вскорости, как полагается, с размахом. Правильную свадьбу.
   Вскоре началась война. Пименов получил боевое крещение под Одессой, откуда войска организованно отступали до Севастополя. Во время первых боёв заходилось сердце, дикий адреналин мешал чётко мыслить. Главное не оказаться трусом, считал Пименов.
   Когда очередной из господствовавших в небе над Севастополем "мессеров" с натужным рёвом пикировал на позицию, Пименов остался стоять в полный рост. Он просчитал, что шанс попадания пулемётной пули относительно невелик, и хотел показать пример хладнокровия рядовому составу.
   - Ложитесь, товарищ лейтенант, - заорал ефрейтор, распластавшись в пыльной траве. Пименов лишь махнул рукой, дескать, отдыхай.
   Пуля попала в брюшину. "Ой, дурак лейтенант", покачал головой ефрейтор, глядя на скорчившегося Пименова.
   В госпитале Пименов познакомился с Ниной, медсестрой. Отношения в такой обстановке обычно развивались стремительно.
   - Ну что, Пименов, ВПЖ нашел себе? Так держать, - усмехался, топорща усы на широкой роже, капитан Евстигнеев. Пименов, подавив острое желание врезать по этой роже, лишь отшучивался.
   Уже когда Пименов пошёл на поправку, в палату вбежала Нина.
   - Грузят ранеными паром на Сухуми, я за тебя замолвила словечко, - обрадовано выдохнула она.
   - Нина, ты чего? Тут тяжелораненых куча, ты же сама говорила, а я на выписку иду, - искренне удивился Пименов.
   Нина посмотрела на него как на дурака и тяжело вздохнула.
   В Сухуми Пименов не поплыл и вскоре вернулся в строй.
   Когда немецкие штурмовые отряды прорвались на Корабельную сторону, поступил приказ командующего флотом Октябрьского об эвакуации офицерского состава.
   Объяснялось это сохранением нужных армии кадров.
   - Товарищ капитан, это же... неправильно. Это же подло... трусливо в конце концов, - в голове Пименова идея оставить рядовой состав без офицеров попросту не укладывалась.
   - Ты что же, хочешь сказать у нас в командовании трусы?! - Cвирепо ощерил усы Евстигнеев, оглянулся и сплюнул, - дурак ты, лейтенант.
   Свои эвакуационные документы Пименов в последний момент отдал Нине. Та на прощанье всплакнула.
   - Найди меня... дождусь... Слышишь?!
   - Нина, ты это... извини, меня жена ждёт, - с неловкостью ответил Пименов.
   Нина и рыдала и улыбалась сквозь слёзы.
   - Эх, Пименов, Пименов, - всхлипывала она.
   Больше Пименов её не видел.
  
   Остатки войск скапливались на мысе Херсонес. Эвакуация шла теперь по воздуху, "Дугласами". Пименов дождался своей очереди, и на карачках попытался влезть в один из последних самолётов.
   - Куда мы щемишься, шалава офицерская? Только моряков берём, - краснофлотский сапог повстречался с лицом Пименова. Кроме сапога, тот успел заметить еще рыжую ухмылявшуюся харю пилота. Пришёл в себя Пименов через пару минут. Вокруг царил ад. Вывозили моряков, потому что тех немцы в плен не брали, расстреливая на месте. Кое-кто из пехоты, изрыгая проклятия, стрелял вслед самолетам, но таким сразу заламывали руки свои же, еще сохранившие способность рассуждать.
   Правильных решений было два. Или идти на прорыв и погибнуть в бою, или плыть в открытое море. Пименов бросил монетку. Ночью, взяв шину, он поплыл прочь от берега, всё еще покрытого ждущей непонятно чего серо-зелёной толпой.
   Жажда начала мучать его еще на берегу. Во второй половине дня, когда берег уже скрылся из виду, она стала нестерпимой. Пименов, отпустив шину, лёг на спину. Небо над ним и море под ним. Внезапно по небу пробежала рябь. "Морок... галюны начались", - равнодушно подумал Пименов. В следующее мгновенье он провалился в небо, и оказался в воде.
   Вынырнув, Пименов не мог понять, что же изменилось. Вода стала теплее... и голубее что ли. Но жажда никуда не делась.
   Подобравший его парусный катамаран появился еще спустя пару часов. Пименов был отличником в школе, и любил географию, поэтому определил в "пиратах", как он их мысленно назвал, представителей полинезийской расы.
   Вскоре произошло знаменательное событие: Пименов влюбился.
   Её звали Амару. Чужой язык Пименов освоил через пару недель. Морские кочевники ели рыбу и морепродукты, воду опресняли при помощи какого-то хитроумного устройства, приручили дельфинов.
   Разумеется, Пименов спрашивал о суше. Суши не было. Насколько понял Пименов, остался лишь миф о суше. Причем как о некоем зле. Пока люди жили на суше, они убивали друг друга. Теперь же им незачем убивать друг друга.
   Пименов загорел и был счастлив как никогда. Счастлив с Амару.
   Отдавалась она ему лишь в полной темноте. Прям как Танька в тот её первый раз. Впрочем, о своём мире Пименов вспоминал всё реже и реже.
   Пока снова не увидел на небе морок.
   - Там мой мир! Суша! Ты слышишь, там суша!!! Идём со мной, - возбужденно звал Пименов Амару. "Тане всё объясню. Я люблю Амару", думал Пименов.
   Амару внимательно посмотрела на Пименова, чуть покачала головой и сняла сандалии. Впервые при Пименове. Между пальцами на ногах у неё были перепонки.
   Пименов глянул на Амару, на морок... и принял единственно правильное решение.
   Амару посмотрела вслед бухнувшемуся в воду и вскоре пропавшему Пименову, провела ладонью по едва заметно округлившемуся животу и тихонько сказала что-то на своём языке.
  
   Пименов выбрался на берег в сумерках. "Надо идти к партизанам в горы", решил он. Патруль обнаружил его в районе Большой Ялты. Это оказались свои, русские. На дворе был 1944й год.
  
   Пименова направили в фильтрационный лагерь, где он честно от начала до конца повторил свою историю. НКВДшник, похоже, неплохой мужик, долго смотрел на него.
   - У нас, парень, аннанербы нет, под психа косишь ты неплохо, но не знаю, пройдёт ли твой номер в психушке... в общем так, контузило тебя, небось... подпиши, что был в плену, и пройдешь фильтрацию. Нет - сгниешь в лагерях, скорее всего, - наконец устало сказал нквдшник. У него таких были сотни. Попавших в плен под Севастополем особо не трогали.
   Пименов подписался, что был в плену. Нквдшник слово сдержал, и уже спустя месяц Пименов вернулся в строй РККА. Медали за оборону Севастополя ему не дали, а так всё кончилось хорошо.
   После Победы Пименов вернулся в родное село.
   - Танька твоя спуталась с Фёдором... Катька вон гутарит, Танька и до тебя с ним мутила, - рассказывал друг детства за бутылкой самогона.
   - Брешешь! - вспылил не привыкший пить Пименов, - я у неё первый был.
   Жена друга, Катька, округлила глаза.
   - Ну Танька, ну хитра лиса! Ты что же, месячные от первого раза отличить не смог? Дурак ты, Пименов, - расхохоталась Катька. Друг смущенно молчал, и вдруг грохнул кулаком по столу.
   - А ну тихо! Раскудахталась тут!
   Пименову было нехорошо.
  
   Таню он встретил за домом, где та развешивала бельё.
   - А если и встречалась Федькой? Нечего в плен сдаваться было, - ляпнула та, уперев руки в ладные крепкие бёдра, и прикусив язычок от собственной дерзости, но не с раскаянием, а с весёлым вызовом, мол, и что ты мне теперь сделаешь.
   Совсем плохо на душе стало Пименову... ведь никому бы сказать такое не посмела. А ему сказала. Коротко замахнувшись, врезал он прямо в её хорошенькую мордашку. Танька ахнула, пошатнулась, аж изогнулась вся, колыхнув грудью, но устояла таки на длинных ногах, прижимая ладонь к лицу. Такая искренняя обида появилась в её глазах... и ведь Федька её постоянно по пьянке лупит, так терпит, разве что добавки не просит. А тут Пименов ударил! Всегда правильный Пименов! Пименовым овладел разухабистый садистский кураж, и он уже хотел снова замахнуться, чтобы врезать в это холёное красивое лицо... теперь уже поширше, наотмашь, так чтоб кровь не капелюшками закапала, а фонтаном захлестала из аккуратненького (ну не так давно аккуратненького) носика...
   Танька всё прочитала в его глазах и бухнулась на колени, выдохнув:
   - Не бей.
   Пименов понял, что так же она и перед пьяным Федькой стояла на коленях. А тот всё равно бил. А потом они сношались. И всё повторялось, снова и снова. Плюнув, он ушел.
   А Танька, оставшись одна, зарыдала с глупой бабьей жалостью к нему и к себе.
   - Дурак ты, Пименов... Ой, дурак... - повторяла она, всхлипывая.
  
   После этого Пименов запил. Амару снилась ему каждую ночь. Из села он уехал. Решил вернуться в Одессу, где служил.
   Однажды в уже ставшим привычным кабаке увидел он знакомую рыжую харю.
   - О, лейтенант, - лётчик "Дугласа" тоже его узнал. - С меня бутылка, лейтенант. Надеюсь, ты не в обиде? Сам понимаешь, от меня тогда ничего не зависело.
   - Да какие обиды, командир... в следующий раз, значит, я угощаю, - ответил Пименов, улыбаясь.
   Когда бутылка почти опустела, рыжая харя обхватил голову руками и стал раскачиваться взад и вперёд.
   - Комиссовали меня, лейтенант... с-суки... тремор, видите ли... я же небо люблю... не могу я без него лейтенант! Понимаешь?! Да что ты можешь понять! Ты там не был! Ты никогда не сможешь понять, что, что я потерял! - говорил, захлёбываясь в словах, войдя в раж, лётчик.
   На последних словах Пименов, до этого примирительно улыбавшийся, внезапно заорал и врезал прямо в рыжую харю. Потом снова и снова. На руках у него повисли, и самому Пименову теперь порядком досталось.
   - Амару, - бормотал он, сплёвывая кровь с осколками зубов, - Амару...
  
   Спустя пару дней Пименов сидел в плацкартном вагоне поезда, следующего в Севастополь. Хоть медаль за оборону ему не дали из-за записи о пребывании в плену, но участником обороны он оставался, и с билетом проблем не было.
   Мысленно Пименов уже был там, в тёплом море, далеко от берега, за точкой невозврата... лежал на спине и смотрел в небо.
   Какие у него шансы? Один из тысячи? Один из миллиарда?
   Прислонившись головой к оконному стеклу вагона, Пименов счастливо улыбался.
   0x01 graphic
   9
   0x01 graphic
   Васильева Т.Н. Татка19kОценка:8.74*7"Рассказ" Мистика
     Все валилось из рук. Бесконечно жужжала кофеварка, выдавая новые порции крепкого горячего кофе. За окном хмурился ноябрь, небо затянули фиолетовые тучи, голова разрывалась от усталости и боли.
     Задолбал меня этот проект! Время поджимало, куча мусора росла, а проект не получался, и все тут. Внутри кипело, раздражало буквально все - и соседская кошка, сделавшую кучку посреди коридора, и ледяная дорожка возле подъезда, и семейная пара, нахватавшая полную тележку жратвы, когда мне нужно было всего лишь батон, упаковку сосисок и блок сигарет. Про начальство вообще молчу.
     Одуревшая от усталости и бессилия, я не отвечала на звонки и смс-ки, выключила телевизор - все равно ничего путевого не показывают. Вышла из онлайна в Агенте, Скайпе и Аське. Отказалась от похода в сауну и даже от свежего воздуха - курила сигарету за сигаретой, забывая проветривать комнату.
     С ненавистью глянув на пришпиленный к столу лист бумаги, засела за ноутбук. Очередной вариант проекта ехидно кривился с экрана. Вздохнув, приголубила его всеми добрыми словами из народного лексикона и взялась за мышку.
     Мешало громкое тиканье часов. Затолкала будильник под подушки. Принесла кружку с кофе и бутерброд с колбасой и зарылась мозгами в проект.
     Стук в дверь испугал до смерти. Оторопело глянула на экран, прислушалась. Стук повторился. Странно. Свет есть, чего стучать-то?
     Запахнув кофту, потащилась в коридор.
   Уж сколько раз твердили миру... В общем, видимо, проект мне мозги застил - не подумав, даже не спросив "Кто там?", отворила дверь.
     На пороге стояла девочка. Лет пяти. Примерно. Не успела я открыть рот, чтобы спросить, что ей нужно, как она деловито, по-хозяйски, зашла в квартиру.
     - Здравствуйте. Вы кто?
     Здрасьте, ага. Конь в пальто. Сделав строгое лицо, отвечаю:
     - Наталья Львовна. А ты кто?
     - Я - Татка. А где мама?
   Ого. Ещё и мама должна прийти? Блин, это, наверное, их тех, что шатаются по квартирам, дурача хозяев. Но я-то не пенсионерка слабовидящая и доверчивая, меня не так просто обмануть. Хм... Но ведь дверь-то я открыла! На всякий случай выглянула в уличный коридор - тихо, никого не видно, не слышно. Может, девочка заблудилась?
     Блин, вот свалилась на мою шею, и без неё все сикось-накось.
     Девчонка прошлась по квартире, хмуро сдвинула брови. Ткнула пальцем в экран ноута:
     - А это что? Телевизор?
     Пфф... странная девочка, неужто не видит, что это ноут?
     - Тетя Наташа, а мама скоро придет?
     Я пожала плечами. Понятия не имею. А вообще, что нужно делать, когда дети теряются. Хм. Кто-то теряет, кто-то находит. А! Нужно сообщить в полицию. Сейчас я это и сделаю.
     Рука выронила телефонную трубку, горячую, как раскаленное железо. Что за ерунда? Девочка подбежала, подняла, положила на стол:
     - Телефончик сломался?
     Я машинально поставила трубку на базу. Экран ноута укоризненно светился незаконченным проектом.
     - Татка, мне очень некогда. Ты займись чем-нибудь, пока мама не появится, а я поработаю, хорошо?
     - Я есть хочу! - заявила девчонка, покосившись на мой бутерброд. Ну, ладно. Подвинула ей тарелку. Откусив солидный кусок, Татка скривилась:
     - Невкусно.
     - Ну, ты, мать, избалованная, колбаска-то не дешевенькая, однако...
     - Я каши хочу. Манной. С комочками.
     Ага. Сейчас. Вот что угодно, только не манная каша. Не умею я её варить. Да и молока у меня нет, вроде бы. А! Есть йогурт. На него девица вроде согласилась и на какое- то время отстала. Я уткнулась в проект.
     - Я хлеба хочу! С сахаром. И маслом.
     Блин... Идем обе на кухню. Я достаю ломоть хлеба из упаковки, мажу маслом, открываю сахарницу. Татка деловито и обильно посыпает кусман сахаром, вытирает об себя сладкую руку и уминает хлеб за обе щеки.
   - Нельзя вытирать руки об одежду! - поучаю я, строго сверкнув пластиковыми линзами очков.
     Та кивает, активно орудуя челюстями. Маленький смешной хомячок с круглой конопатой мордашкой. И, вообще, пухленькая девчонка. Нос картошкой. Облизав губы и вытерев их ладошкой, Татка оживленно предлагает:
     - Давай сахар поджарим?
     Э, нет. На эту провокацию я не поддаюсь. Никаких жженок! Качаю отрицательно головой, Татка вздыхает, потом соглашается, и мы гуськом возвращаемся в комнату. Я сажусь за ноут, гостья, склонив голову набок, встает рядом. Тишина, щелканье клавиш.
     - Тетя Наташа, я рисовать хочу.
     Я вздрогнула, от испуга нечаянно нажала на правую кнопку мыши. Проект дернулся, уехав с экрана. Чёрт! Я уже успела забыть про девчонку. Пошарив в столе, достала фломастеры, сунула ей в руки.
     - А карандашиков цветных нету? - повертев в руках фломастеры, с надеждой спросила Татка.
     - Только простой.
     Девчонка капризно скривила губы. Нахмурилась. Открыла фломастер, лизнула, черкнула на руке. Вздохнула и ушла куда-то за мою спину. Как раз вернулся на место проект, и я ухватилась за мышку.
     В тишине какое-то время раздавался скрип фломастеров. Блин. Ну, почему я раньше не глянула, что она вытворяет?
     Татка, высунув от напряжения язык, воодушевленно рисовала на обоях. Австрийских! Буквально месяц назад с любовью наклеенных на стену лично мною с помощью подруги Сашки. Скрестив руки на груди, не стала ими размахивать после драки. Сама виновата - бумаги-то ей не дала! Со стены расклабился в улыбке рыжий пес с черным кругляшом на носу.
     - Это что такое? - спросила её, сурово нахмурившись.
     - Это Пиф!
     - Чего? - что-то царапнуло глубоко под ложечкой, - Пиф?! Какой ещё Пиф?
     - Собачка...
     Комната поплыла-пошатнулась. Глянув ещё раз на рисунок, я перевела взгляд на девочку. Шелковое платьице с оборочкой по подолу, рюши на рукавчиках и на воротничке. Фиолетовые лилии по желтому полю. Две косы с вплетенными в них полосатыми ленточками - бантами. Простые коричневые колготки. Татка наклонилась за упавшим фломастером. Я разинула рот. Ничего себе, это не колготы, а чулочки на длинных резиночках. Штанишки с "рукавами-фонариками". Да это же... Я, опешив, села на стул:
     - Ты откуда такая?
     - Я отсюда! - заулыбалась в ответ Татка.
     Так. Срочно позвонить в полицию. Однако телефон заорал сам. Машинально схватилась за трубку:
     - Да?
     - Наташка, такая мать, ты совсем обнаглела? Ты забыла, какой сегодня день?
   Календарь со стены подсказал: среда. В пятницу мне проект заказчику сдавать. О-ой. Какой день? А... сегодня же у мужа возмущенной подруги день рождения! И я должна была там веселиться. Пролепетав кучу банальных извинений, свято пообещала зайти в выходные. Сашка поворчала и отключилась. Я тут же снова стала набирать номер полиции. Телефон не работал. Мобильник, кстати, тоже. Сговор какой-то, честное слово. Может, мне просто самой отвести Татку? Точно! Я снова глянула на девчонку, усиленно рисующую на растеленном для проекта листе ватмана домики, людишек и желтые цветы. И в чем я её поведу? Она ведь без верхней одежды пришла...
     Татка подняла на меня каре-зеленые глаза - один карий, другой разноцветный, в горле у меня что-то ухнуло, сердце заколотилось, руки разом замерзли...
   - Тетя Наташа, поиграй со мной в куклы?
   - У меня нет кукол.
     - У меня есть! - Татка подбежала к бабушкиной этажерке, которую я какой год собираюсь высвистнуть на помойку, да всё руки не доходят .Вот и держу в ней старые газеты да всякую ерунду. Отворив дверцу, девочка достала оттуда... целлулоидную куклу. Я попятилась к столу - ну не было у меня там никаких кукол! Не было!
     Татка уселась на диван, с надеждой подняла на меня глаза:
     - Поиграй с нами.
     Я растерянно пожала плечами, чувствуя, что кружится голова. Татка разгладила на целлулоидной кукле платьице, покачала её. Та протяжно пропела:
     - Ма-ммма...
     Блин, что со мной такое? Я поняла, что стою и реву. Зажав рот рукой, отвернулась к окну - не хватало, чтобы девчонка увидела, поняла - мне не по себе, мне очень страшно.
     Девочка что-то бормотала, а потом стало тихо, так тихо, что было слышно, как тикает упрятанный под подушки будильник.
     Повернувшись, я обомлела. В комнате никого не было. Только я. Одна во всей квартире. Глюки, видать, у меня начались от постоянного курения и поглощения крепкого кофе литрами.
     Протерев глаза, села за проект, уткнулась, увлеклась - вроде, проклюнулось, сдвинулось с места. Очнулась от странного звука - скрипа пристенного шкафа. Вцепившись в подлокотники кресла, не мигая, уставилась на медленно открывающуюся дверцу...
     Татка вылезла оттуда взлохмаченная, недовольная, капризно протянула:
     - Я жду, жду, спряталась, а ты меня не ищешь...
     - Послушай, Татка... Мне очень некогда. Ты поиграй сама. Вот тебе ещё куколка, - и я достала с заветной полки присланную мне из США красавицу Барби.
     - А-а-а-х! - глаза Татки засияли от восторга, она протянула ручонки, бережно взяла Барби и уселась на диван, заворковала над новой игрушкой.
   Ура! Я свободна, хотя бы на время. Повернулась к компу...
   - Ма-мма...
     Раздалось с дивана, сердце ухнуло куда-то вниз, я обернулась. Барби чинно сидела, одаривая меня голливудской улыбкой, а Татка укачивала старую куклу, что-то ей напевая...
     Я поняла, что проект сдохнет, если не отведу девчонку к матери или в полицию. Блин, ну почему телефоны молчат, ведь Сашка до меня дозвонилась!
   Татке надоело чинно сидеть на месте, она притащила мне на стол кукол, разложила тут же фломастеры, уставившись в экран ноута, попыталась завладеть клавиатурой, тыча в буковки пухлыми пальчиками. С громкими криками прыгала на скакалке, которую я сдуру ей выдала, снова ела хлеб с сахаром, стаскала меня дважды в туалет по разным надобностям.
     Потом, видимо, выдохлась и накуксилась:
     - Где моя мама?
     Я вздохнула, соображая, у кого из соседей есть маленькие дети - попросить одежду. Временно, конечно. Мысль, к сожалениию, не получила развития - выходить из дома в ноябрьскую слякоть совсем не хотелось.
     - Послушай, Татка. Давай договоримся. Ты сейчас поспишь, а я буду работать. Мне нужно делать срочную работу, понимаешь?
     - Да. Только ты мне почитай...
     О господи... Что ей почитать? Не Хмелевскую же и не Анну Гавальда! Где-то у меня была энциклопедия детская. Я кинулась к книжному шкафу, отыскала книжку, какое-то время Татка слушала, потом зевнула, прикрыла глаза. Я тихонько отошла к столу, тупо уставилась на проект...
     Будильник под подушками щелкал, отбирая драгоценное время. Солнце нашло лазейку и выскочило из-за туч, сначала робко, а потом все ярче освещая окна.
   - Ой, какая сумочка, - раздалось над самым ухом.
     Татка вертелась у зеркала. Потом резво забралась на стул, и, размахивая моей сумочкой, стала рассказывать стихотворение:
  
     - Где обедал воробей?
     - В зоопарке у зверей*...
  
     Забыв про проект, я искренне хохотала, глядя, как она изображает маршаковских зверюшек: льва, слона, крокодила, и медвежонка.
  
     - А зубастый крокодил
     - Чуть меня не проглотил!
  
     При этих словах девочка широко раскрыла рот и, разведя руки в стороны, громко хлопнула в ладоши, изображая пасть крокодила. Потом раскланялась и объявила: "Пришел июнь".
  
   - Июнь! Июнь! -
   - В саду щебечут птицы.
   - На одуванчик только дунь -
   - И весь он разлетится.
  
     Татка декламировала, а я... Я вдруг увидела большую поляну, полную пушистых одуванчиков, себя - Таткину ровесницу. Я бегу по этому полю к маме, легкие белые пушинки взлетают, кружатся надо мной, щекочут нос и щеки, я отмахиваюсь и весело смеюсь. Мама хватает меня в охапку, мы падаем в траву и вместе любуемся на белый хоровод.
     - Ты не ушиблась, Натка?
     Я качаю головой и обнимаю маму за шею крепко-крепко. И чувствую, как по щекам текут слезы...
     - Тетя Наташа, ты чего плачешь?
     - Иди сюда, Татка, - я протянула руки, мне вдруг захотелось приласкать девочку. Татка слезла со стула и медленно прошла мимо, сказав:
     - Не надо. Тебе же некогда...
     Хлопнула входная дверь. Я столбняком стояла посреди комнаты, ничего не соображая.
     Ушла? Бросившись к двери открыла - никого.
     - Татка! Ты где, Татка?
     Снова спряталась? Нет... Я подумала, что девочка, наверное, приехала в гости к кому-нибудь из соседей. Ну, конечно же! Перепутала этажи, поэтому и попала ко мне. Ну, да, она же без верхней одежды. Вздохнув, я надела очки и села за стол, уставилась на экран ноута. В голове было пусто.
     Придется после проекта принимать антидепрессанты, а то свихнусь окончательно.
     Отложила мышку. Нет, работа не шла. Я переживала за Татку. Надо пойти её искать. Взгляд упал на лежащий на столе томик Энциклопедии. Как сомнамбула, я взяла книжку, чтобы убрать на место. Открыла шкаф, и дрожащими руками стала выкидывать оттуда книги, журналы, письма. Сейчас, сейчас. Вот он! Старый альбом с фотографиями. Осторожно подвинув куклу, уселась на диван. Медленно листаю альбом.
     Нашла! Я стою на стуле с сумочкой в руках, улыбаюсь во всю круглую мордаху, на голове большой полосатый бант. Жаль, фото не цветное, не видно, что у меня разные глаза. Один карий, другой - каре-зеленый...
     Вот я на озере, втянула голову в плечи от падающих на меня водяных брызг. Солнце слепит глаза, играет бликами на воде. Конопушки весело облепили нос, рассыпались по щекам. Папа тогда учил меня плавать. Я визжала от восторга и страха, прыгая в воду с его широких плеч. Когда заходишь в озеро, вода кажется холодной, щиплет, щекочет ноги и живот, по телу пробегают мурашки, папа берет меня за руки и окунает с головой. И вода становится теплой, даже горячей. Хорошо. Как хорошо!
     А это прабабушка. Старенькая, вся в морщинах. Иногда меня оставляли у неё. Я погладила рукой фото. Баба Таля - моя тезка - грустно улыбалась с крохотной, единственной фотографии.
   Закрыв глаза, вижу старый дворик, где сидят на лавочках бабушки, в песочницах играют ребятишки. Я еду на трехколесном велосипеде, взятом напрокат у соседского мальчишки, и кричу, счастливая и довольная:
     - Талик! Талик! - это я так бабу Талю по-свойски звала...
     - Слезай, Татка, слазь немедля! Разобьёшься, окаянная! - испуганно кричит бабушка.
     Она звала меня Таткой. Татка? О, господи... Я вскочила, бросилась к дверям, понеслась по лесенкам в тапочках на босую ногу, крича:
     - Татка! Вернись, Татка!
     Выскочила на мерзлое крыльцо. Никого. Медленно вернулась в квартиру, по пути звоня ко всем соседям. Кого-то не было дома, а остальные не видели странной девочки в шелковом платьице. Господи, почему я позволила ей уйти? Я молча ревела, скулила, молила:
     - Вернись, Татка...
     Тишина. Она обиделась и ушла. Вернулась туда, куда мне нет дороги...
     Экран ноута захлопнул страничку с проектом, выведя заставку, разноцветные линии медленно вращались на экране. Я села на диван и взяла куклу.
   Ма-мма...
   Закрываю глаза. Передо мною магазин "Детский Мир". Я выхожу оттуда в новом платье, желтом с фиолетовыми лилиями, восторженно любуясь оборочками и рюшами. Иду вприпрыжку, счастливая, нарядная, держась за мамины и папины руки.
   Странно, но комната словно расширилась, стала светлее, хотя наступил вечер. Память подсказывает мне смешные и грустные истории из далекого детства. Я смеюсь и плачу.
   То запиваю горячий пирожок с ливером стаканом газировки с двойным вишневым сиропом, то читаю первую книжку, "Приключения Пифа", смешного рыжего пса с черной картошкой на кончике носа. На кухне бабушка варит любимую мою манную кашу с маленькими комочками...
     Я доедаю кусок вкуснейшего серого хлеба, намазанный маслом и посыпанный сахаром, вытираю об себя липкие руки и бегу на улицу.
   Лето. Цветет ароматная сирень, качают тяжелыми головами Золотые шары, раскрыли малиновые бутоны мальвы. Легкий ветерок шелестит тополиными листьями, разносит по земле белый пух, словно хрустящий снег, ноги утопают в мягкой высокой траве.
     Нас во дворе много, играем в классики. Прыгаем то на двух, то на одной ноге, рисуем домики. Я перелезаю через низенький забор газона, и, откинув за спину косы, собираю желтые солнышки в один букет, зарываюсь в них лицом.
   Вкусно пахнет пирогами. С картошкой. И большим пирогом с повидлом, с хрустящей решеточкой из запеченного теста поверх начинки. А ещё компотом. Из сухофруктов.
     - Наташа! Иди домой, чай пить, - зовет усталая но довольная, раскрасневшаяся от стряпни мама.
   Стук в дверь заставил вздрогнуть. Я медленно надела очки, подошла:
     - Кто там? - зачем я спрашиваю? Трясущейся рукой, не смея надеяться, раскрываю дверь. На пороге улыбается Татка во всю круглую мордаху, протягивает мне букет Золотых шаров.
     - Татка, ты вернулась? Я так испугалась, что мы больше не увидимся...
     Она глянула на меня каре-зелеными глазищами и сказала совсем по-взрослому:
     - Я всегда буду с тобой. Только позови.
   И обняла меня. Крепко-крепко. И тут заорал будильник. Я очнулась, сжимая себя в собственных объятьях. Татка исчезла. Я глянула в зеркало, поправила прическу, вытерла слезы. Решительно выключила ноут, переоделась и, поймав такси, поехала на день рождения мужа подруги.
     Проект в пятницу был одобрен заказчиком без замечаний.
   ***
     Когда мне вдруг становится плохо, я сажусь на диван и, глядя на австрийские обои, вижу, как сквозь годы улыбается нарисованный мною в детстве на этой стене смешной рыжий пес.
     И тогда приходит Татка.
   0x01 graphic
   10
   0x01 graphic
   Тихонова Т.В. Леший8kОценка:9.00*3"Рассказ" Фантастика
   Там, где река обходит стороной Пастушью гору, шумит на перекате галькой, поблескивает на солнце чешуёй-рябью, склонилась на краю невысокого обрыва сосна-лель.
   Старую, кряжистую её свалило в одну из осенних бурь-предзимников. Выворотило с корнем. Но из года в год её кривые сучья выстреливали молодыми зелёными побегами, а к осени осыпались в реку тяжёлой шишкой.
   Это место было хорошо знакомо мне. Часто я приходил сюда и лежал, растянувшись на теплом от солнца стволе, любовался облаками-кудрями легкомысленной затейницы Непогоды и пугал перекликавшихся в перелеске грибников.
   Здесь, в излучине реки, пользуясь тем, что берег зарос ивой, часто купались деревенские девки. Мне же, старому лешему, сладко было любоваться на них, слушать их пугливый визг, угадывать в мелькании бликов на воде линии тел... примечать горячий шёпот у реки в ночи...
   Ухну филином, осыплюсь холодной росой, налечу злым гнусом, а им всё нипочём...
   Люди поселились рядом с нами давно. Бок о бок ходим по одной земле уже не один век.
   Не люблю я их, чего кривить перед собой. Простецы, в которых уживается и добро, и зло рядом. Смешно их видеть мне, старому нежитю, знающему, что не дано смертному отделить тёмное от светлого, как не дано яйцу самому разделить белыш с желтышом...
   Часто хотелось мне взять их за грудки и встряхнуть так, чтобы услышали они меня, услышали шёпот вод речных, поступь оленихи с оленёнком на заре, увидели, как рассвет занимается, как небо грозой набухает.
   Не было покоя мне, стар я стал, слишком много пожил. И бродил я по людской стороне, не находя себе места, где бы суть моя успокоилась тем, что не нам одним, отживающим своё нежитям, больно за землю эту: берёзово-сосновую хмарь с кукушечьими посиделками, с родниковыми скороговорками, с полями, глядящимися в синеглазые небеса, с покосившимися деревеньками и неохватными степями...
   Иногда я встречал чей-нибудь взгляд, и казалось, что человек видит меня. Я кружил и кружил возле него тогда... Небывалое это, но кто его знает. А на беременную бабу мог любоваться часами, словно вся соль земли была в эту пору в ней, словно знала она что-то самое главное...
   Но люди считали меня пугалом леса, я же был хранителем земли этой...
   Обходил на заре тропками тайными окрест, заглядывая в глаза-озёра, баламутил сонные омуты-болота. Мне сладок был этот труд, и злость поднималась мутью, когда примечал я татей-охотников на молодняк олений, когда рвал худые сетёшки на нерест-рыбу, но однажды...
   Лето тогда стояло жаркое. Ночи душные. На людской стороне колос клонился тяжело к земле, сох.
   С удивлением смотрел я в одну из зорь, как яйцеголовые люди ехали по живому колосу на железных конях. Железные кони с длинными носами вызвали мой глупый смех своим уродством. Но уже через мгновение хохот застрял у меня в глотке, когда вдруг чудовище, а потом и другое, и третье плюнуло огнём в первые нахохлившиеся курицы-дома, додрёмывавшие свой предутренний сон на пригорке.
   Хохот-рёв чудовищ оглушил меня. Там, в первой домушке - баба беременная. Я видел сейчас её глаза, распахнутые настежь - душа её улетала, и она тускнеющими глазами смотрела ей вслед. Руки были прижаты к животу. Но дитё уже мертво. Спи и ты... Дом осел тяжело, осыпался могильным холмом на неё. И ещё один, и ещё. Оседали дома, вырастали на их месте могильные холмы.
   И стало страшно мне.
   Кто придёт в мой лес, кто зашепчет жарко в моей ночи, кто разбудит моё утро счастливым смехом?!
   Я видел, как люди, отплевываясь от крови и страха, выползали из-под обломков и бросались на железных чудовищ. Видел носы-жала, вновь и вновь протягивающиеся в сторону деревни, жала, плюющиеся огнём, разрывающим землю.
   И, обхватив за шею яйцеголового человека, слыша, как хрустят позвонки и, видя его помертвелый взгляд, спросил:
     - Зачем пришёл, тать?..
   И у другого спросил, слушая захлебывающуюся кровью, не желавшую обрываться жизнь:
     - А у тебя, тать, есть сын?
   Только всё они не то говорили, не те слова, слова, которые не могли вернуть мир моей земле. И я вновь заглядывал в глаза жертве, а она, не видя меня, еле шелестела синими губами. Не знаю я их языка, но сути моей не требуется переводов.
   Сколько я порешил их, этих людей в круглых, как рыбацкий котелок, шлемах с жуком-свастикой, не помню... Только, наконец, стихло всё вокруг.
     - А ты, паря, их ведь как клопов давишь... - голос сзади заставил меня вздрогнуть.
   Мне, привычному к одиночеству, странно слышать слова, обращенные ко мне.
   Человек, привалившийся к стене разрушенного дома. Кровь запеклась на виске. Но рана главная не здесь, в грудине засело железо. Не жилец. А жаль. Но потому и видит меня, наверное. На перекрестке он теперь. Шёл, шёл и всё. Перекрёсток.
     - Что смотришь? Кто ты будешь? Домовой?..
   Человек закашлялся. Силёнок у него уже не было, и он тяжко затрясся всем телом, выхаркивая кровь.
     - Или душа чья? Потревожили тебя...
   А я молчал. Не положено, да и нечем говорить мне. Я лишь суть нежить. Только знак могу дать, а что ему мои знаки, помирает он.
   Рана на ноге старая, культя. Костыль в стороне. Потому, видать, и здесь - с бабами, стариками да детишками.
     - Потому и здесь, паря, - ответил вдруг мне человек и помрачнел.
   Ишь ты, слышит меня. Чудно... Дык, это... Тогда рад я, кто бы знал, как рад... Голос слышать.
     - Помру вот, паря, кто тогда?.. Кто тогда здесь... за меня? Полдеревни в церкви старой укрылось. Бабы, дети, старики...
   Тяжелый кашель сбил его, заставил захрипеть и завалиться набок. Кровь из раны в груди пошла сильнее.
   Ты не говори, мил человек, я ведь и так пойму...
   А он затих вдруг. Уставившись куда-то в угол, вытянулся. И замер.
   Я видел его, уходящего вдаль, вслед за теми, кто ушёл раньше. Он часто оглядывался, всматривался в очертания знакомых мест, потом стал оглядываться всё реже, вот и вовсе перестал... Потому что ниточка, связывающая с этим миром, тоньше стала. Редко, кто из тех, ушедших, долго земного держится.
   Стало быть, я за тебя, парень, здесь... Больше-то некому.
  
   Тишина над деревней звенящая стоит. Затихли обе стороны. Яйцеголовые скрипят ножами, ужин из железных банок кушают. Ну, кушайте, кушайте...
   Я же чуял приближающийся запах огня. Нельзя медлить. Те, кто в храме людском укрылись, скоро сгореть должны заживо. Будущее уже близко подступило, наслаивалось тусклой пеленой на сегодняшнее, стирало облики закрывшихся в церкви из настоящего. Но пути лешего никому неведомы.
   Церковь старая, с ходами, рытыми под землей. Стеночки шаткие. Осыпалась одна такая, баба заприметила переход, уводящий в темноту, зашептала другой бабе. Старик закивал, вспомнил, что ходы здесь раньше были, куда ведут, никто не помнит. Да, куда бы не вели, дед, так далеко ни один людской ход не ведёт.
   Полсотня ног зашелестела по темноте, тыкаясь слепыми котятами, не замечая, что уже и стен нет вокруг, что голоса звучат, раскатываясь эхом в пустоте. Что такое переходы лешего, никто не знает. Да и сам я не ведаю.
   Долго шли, изнеможенных поддерживали, отдыхали и опять шли. Выбрались, когда уже солнце садиться стало. Недалеко и ушли-то. Круг горушки Пастушей обернулись, и аккурат, на склоне над деревней оказались. Бабы мои в кустарник колючий вцепились, уставились страшными глазищами на дома свои порушенные, на стены догорающие, а старик ахнул, рукой махнув:
     - Церковь-то смотрите, церковь...
   На пригорке догорала церковь. Остов её ещё держался неведомой силой, просвечивал солнцем закатным сквозь клубы чёрного дыма.
     - А ведь там мы... по всем статьям... должны быть...
   Он стал ругаться, потрясал кому-то кулаком, гитлерам, фашистам, фрицам, ещё кому-то.
   Мне же уже хотелось назад, к этим, нечеловекам, не всё я спросил у них, не всё выведал. Не за всё ответили они мне...
   0x01 graphic
   11
   0x01 graphic
   Гасилин А. Быть13kОценка:10.00*3"Рассказ" Философия
  

Быть.

  
   Я смотрю на муху, таранящую окно моей палаты и спрашиваю себя: "А что, если муха -- это такой летательный аппарат, которым управляют два или даже три пилота. Да, скорее всего именно три: капитан, штурман и радист. Только со связью у них, видимо, сейчас проблемы, поэтому от радиста мало толку.
   Основной груз ответственности, конечно, на капитане. Это он принял решение во чтобы то ни стало выбираться отсюда. Должно быть, сейчас он пытается найти брешь в этой дьявольской стене, которую не видят ни он сам, ни его команда, ни приборы.
   Прямо по курсу залитый солнцем яблоневый сад. Разгар июля, зелень в самом соку, полуденный треск кузнечиков и сладковатый запах скошенный травы. Но раз за разом аппарат врезается в невидимую стену: гладкую, холодную и чертовки твердую. Каждый раз корпус трещит по швам, выходят из строя датчики, глючит система навигации, и судно уходит в крутое пике.
   Но капитан снова и снова разворачивает машину к заветному саду и пытается отыскать слабое место в этой невидимой преграде.
  
   Идиотская муха!" Вскоре мне становится противно наблюдать эту бессмысленную борьбу слепой органической воли с неумолимой плотностью мертвой материи. Я беру со спинки кровати свое вафельное полотенце, замахиваюсь, прицеливаюсь и обрушиваю его на муху.
   - Спи спокойно, дорогой товарищ! - цежу я сквозь зубы, - "...ваши с окном шансы уровнялись. Теперь ты также спокойна и равнодушна, как и твой недавний противник."
   Я где-то читал, что бодхисаттва, убивший человека, не загрязняет своей кармы этой смертью. Более того, он действует на благо свой жертве, делая ее загробное существование более удачным, чем то, которого она заслуживала.
  
   В соседней палате бубнит портативный телевизор. Там живет один параноик. Он сидит в своей конуре круглые сутки и каждый день сжирает по семь упаковок китайской заварной лапши. По-моему, он больше ничего не ест. По крайней мере, я ни разу не видел его в столовой и никогда не засекал в нашем общем мусорном ведре ничего, кроме упаковок от лапши.
   Он заселился сюда пару недель назад, и с тех пор его разнесло, словно кусок теста на дрожжах. Его бледные небритые щеки надулись и стали мерзко лосниться, прозрачные жабьи глаза заплыли жиром, а брюхо стало выпирать из майки, словно у беременной. Никогда бы не поверил, что человек может превратиться в бесформенный шмат сала всего за пару недель. Впрочем, в этих стенах случаются и не такие метаморфозы.
  
   От полуденного марева тянет в сон. Здесь это лучшее употребление времени, если, конечно, можешь заснуть. У некоторых без снотворного не получается. А снотворное, обычно, дают только после ужина. Вот и приходится весь день мучиться от неусидки.
   "Неусидкой" у нас называют побочное действие психотропных препаратов, когда организм пытается противостоять Формуле, заменяющей в наше время смирительную рубашку. Формула действует по принципу гидравлического пресса, с одной стороны, выталкивая психику из депрессии при помощи антидепрессантов, а с другой -- придавливая ее седативными средствами. В результате, снимаются как угнетенные состояния, так и излишняя активность; пациент стабилизируется и входит в чрезвычайно удобное для окружающих состояние равнодушного анабиоза. Но, пока твой организм сопротивляется железной хватке Формулы, ты мечешься по больничному коридору взад-вперед, словно тигр в клетке.
   В первые дни пребывания в клинике меня, помнится, смущали эти мрачные сомнамбулы, молча курсирующие по коридору в своих клетчатых пижамах.
   Но примерно через неделю я и сам столкнулся с неусидкой, ощутив характерную нервную дрожь, чувство необъяснимой тревоги, смешанной со смертельной скукой, мерзкую ломоту во всем теле и неспособность сохранять одно и то же положение тела более двух минут подряд. Однако больше всего меня угнетала тогда полная потеря способности к концентрации. В таком состоянии нельзя сосредоточиться на тексте -- через пять минут теряешь интерес к любой книге, вне зависимости от содержания.
   Неусидка превращает каждое мгновение в мучительное ожидание следующего мгновения, и само время оказывается орудием пытки. Лежать нельзя, сидеть нельзя, стоять нельзя -- тело не терпит статики. Остается только кружить по коридору в тщетном стремлении унять эту разъедающую тревогу, впитавшуюся в кровь и разлившуюся по всему телу.
   К счастью, для меня теперь все это позади. Мое тело больше не бунтует. Формула сделала его своим.
  
   После обеда чаевничаем у Миши-Кришнаита. Он обитает в трехместной палате с двумя милейшими психами. Первый -- программист с перманентным дежавю на тему фильма "Гостья из будущего". Он все время спит, бодрствующим я видел его всего пару раз. Второй мишин сосед -- низенький, коренастый калмык с широким добродушным лицом и хитрыми щелками глаз. Мы зовем его Сидящий Будда, так как он все время сидит на своей койке со скрещенными ногами, улыбается и почти не говорит.
  
   Сам Миша-Кришнаит примечателен трогательной неловкостью слона и густыми черными бровями, нависающими над магнетической глубиной темно-карих глаз. Еще у Миши весьма запутанное вероисповедание и занятная биография.
   В ранней молодости его угораздило косить от армии в клинике "На восьмого марта"[1].
   Взяли его туда охотно, но за месяц стационара превратили из совершенно здорового человека в законченного психа. Так что, получив вожделенный белый билет, Миша вынужден был обращаться к помощи психиатров уже взаправду.
   Не знаю, как врачам удалась эта метаморфоза; сам Миша уверяет, что ему, в буквальном смысле слова, испортили всю кровь, делая бесконечные переливания. Честно говоря, мишина версия не кажется мне правдоподобной, но факт остается фактом: по выходу из клиники у него начались внезапные приступы жуткой головной боли с резким обострением восприимчивости всех органов чувств. И эти приступы нередко заканчивались кризами неконтролируемого бешенства.
   Мило беседуя за чашечкой чая с этим тишайшим и добрейшим существом, я с трудом мог себе представить, что на пике приступа оно крушит мебель и занимается членовредительством.
  
     -- А какой ураган был ночью, слышал? - спрашивает Миша, разливая по чашкам кипяток.
     -- Ага, дождь лил сплошной стеной. Из щелей в окнах воды налило -- все подоконники мокрые, - соглашаюсь я, отправляя в свою чашку два кусочка рафинада.
     -- В окна деревья стучали, так, что я полночи уснуть не мог, - жалуется Миша.
     -- И не только деревья, - с усмешкой добавляю я.
     -- А кто еще?
     -- Новенького ночью привезли.
     -- Он что, буйный?
     -- Что-то вроде... Суицидальный. Ему, видимо, помешали на тот свет отравиться, вот он и ломился в окно, чтобы закончить начатое, - ухмыляюсь я, вылавливая набухший пакетик и выжимая его содержимое о край чашки.
     -- Что, угомонился? - буднично интересуется Миша.
     -- Да, лежит в первой палате в полном отрубе с полной задницей галоперидола, - киваю я, выкладывая на блюдце использованный пакетик.
     -- Это он только денька через три на ноги встанет, и то полным зомби, - в свою очередь усмехается Миша.
   Мы с удовольствием потягиваем бурую жидкость со вкусом веника и мечтательно смотрим в окно, где мерцающая зелень яблоневого сада окаймляет лазурные ломтики неба, разрезая бархатистую гладь облаков на тысячи маленьких кусочков.
  
   Сидящей Будда, излучающий счастье и благополучие, тоже потягивает содержимое своей миниатюрной пиалы.
   Он делает небольшой глоток и бережно ставит пиалу на тумбочку у изголовья кровати. Потом его пухлая ручка тянется вниз и короткие цепкие пальцы крепко обхватывают металлическую ножку стула, стоящего рядом с кроватью.
   Испуганный стул издает легкий скрип, отрываясь от пола. Сидящий Будда поднимает его на вытянутой руке без видимого усилия, как будто он бумажный. На лице у него все та же добродушная полуулыбка, в глазах -- хитрый блеск.
   На мгновение стул зависает в воздухе, беспомощно поблескивая на солнце черной гладью граненых ножек. А затем, со стремительностью снаряда, разрезает плотное марево застоявшегося воздуха и, спугнув толпы песчинок, закружившихся в солнечных лучах, обрушивается на оконное стекло.
   Гладкая поверхность отвечает мощным грохотом, но остается такой же цельной и неприступной, как и раньше. Железный стул отскакивает от стекла словно мячик, не оставив на нем ни единой царапины.
     -- Бронированная! - весело констатирует Сидящий Будда, удовлетворенно соскребая с пола оглушенный стул.
  
   Мы Мишей продолжаем задумчиво потягивать чаек, прислушиваясь, не доносится ли из коридора бодрая поступь санитаров. Но нет, в коридоре слышно только ритмичное шарканье сомнамбул да отдаленное журчание телевизора, работающего в комнате отдыха.
   Мутное марево снова затягивает палату; рана, нанесенная ему стулом, быстро зарубцовывается. Уже через несколько минут мы забываем о произошедшем, впадая в свой привычный анабиоз.
  
   Впрочем, вечером оказывается, что меня этот железный стул все-таки задел. Он рассёк кокон моего анабиоза, обнажив давно созревшую тоску.
   После ужина я ворочаюсь в своей койке и не могу сосредоточится на книге.
   За стеной обмениваются репликами призраки из портативного телевизора, разыгрывая свой спектакль перед парой рабьих глаз. Тоже своего рода окно.
   Окно в мир телевизионных иллюзий.
  
   Я думаю: "У каждого свое окно и за ним его персональное зазеркалье, где его ждет исполнение всех желаний. Кто-то верит в свою счастливую звезду, кто-то в светлое будущее, кто-то в царствие божье, кто-то в жизнь после смерти. Кто-то верит в силу прогресса, в открытое общество, в либеральные ценности, а кто-то -- в закон, порядок и священность семейных уз.
   А вдруг все это лишь манящие призраки, порожденные человеческим воображением? Может быть человеку просто одиноко и страшно в этой гигантской, непонятной и равнодушной Вселенной, вот он и выдумывает себе сказки о добре, свободе, боге, любви, красоте, правде... Может быть там, за стеклом, вообще ничего нет? А мы все пытаемся прорваться на другую сторону в тщетной попытке убежать от гнетущей недостаточности нашего повседневного существования, хотим оправдать непреодолимую абсурдность нашей жизни.
   Но, в сущности, чего мне не хватает? Разве не достаточно того, что я просто есть, что я существую? Зачем мне гоняться за этим призрачным успехом, сомнительным спасением, туманным пробуждением и эфемерным благополучием, разве не достаточно просто быть?
   Да, я всего лишь жалкий псих, прозябающий в компании таких же психов в унылых интерьерах столичной психбольницы. Моя воля сломлена, мое тело отравлено нейролептиками, мои мечты оказались карточными домиками, для общества я никто и ничто: человек без статуса, без собственности, без заслуг и амбиций.
   Но все-таки я есть и понимаю это; а значит моя жизнь уже оправдана. Я владею искусством быть, и нет для человека ничего важней этого искусства."
  
   Отбой. В палате гаснут лампы дневного света -- их выключают в диспетчерской. Санитар приходит по коридору, закрывая на ночь двери в палаты. Холодный больничный мрак заполняет комнату. Только мертвенно-бледный свет, просачивающийся из коридора через щель в двери, отрезает от него узкую полоску линолеума.
   За окном в почерневшей листве зажглись голубые шары уличных фонарей. Мне они кажутся загробными светляками, освещающими душам дорогу в подземном лабиринте.
   Тоскливо. Лучше закрыть глаза, вздохнуть поглубже и слушать протяжно-напевный речитатив, шёпотом скользящий по самой кромке сна:
  
   "Это мой последний мир. Последний из созданных.
   В нем скрыты все задушенные перспективы времени.
   Так много узоров соткано этими лунными глазами.
   Не всякий может поверить в их совершенство.
   Это и не требуется, если есть ребенок, чтобы просто играть с ними.
   Яркие поляны, словно плюшевые мячики, скрываются в его утробе, где можно жить и плясать.
   Там у него и стоянки старых авто, уже проданных и жаждущих полного разрушения.
   Их сиденья обиты войлоком, и каждый день какой-нибудь военный приходит, чтобы отполировать до блеска их гладкие крыши.
   Ведь однажды может найтись Хозяин, который придет, сверкая перламутровым набалдашником трости.
   Он явится как забытый друг и станет петь над их потемневшими скелетами, вспоминая те минуты, когда они были ему близки.
   И солнце будет светить уже не так озабоченно.
   Оно примкнет своим холодным лучЕньем к глубокой скорби распавшейся души."
  
     [1]-Московская областная центральная клиническая психиатрическая больница.
   0x01 graphic
   12
   0x01 graphic
   Аноним Смальта, кобальт, лазурь, ультрамарин14kОценка:7.61*9"Рассказ" Проза

Смальта, кобальт, лазурь, ультрамарин

   Как говорил Набоков в одном из своих рассказов: "Имя этой планеты, даже если она уже названа, не имеет значения". Расстояние, на котором она находится от нашего родного, теплого небесного тела, тоже. И уже совсем не важно, в каком городе, в каком театре и какой именно шел спектакль, на который я попал по чужому билету, когда на меня впервые упала тень цвета индиго, отбрасываемая этой планетой на нашу Землю. Пепельно-голубая, если ступить на ее поверхность, где вьется похожий на сухую синьку мелкий летучий прах, в который давно превратились когда-то живущие здесь существа; жемчужно-голубая, если смотреть на нее в ретроспективный телескоп моей памяти; и просто голубая, как галлюцинация голубя или голубца, поскольку, по мнению и первого и второго, а также всех остальных этой планеты не существует и никогда не существовало.

Ни огромный армейский девайс похожий на букву "Н", набранную 1072 кеглем, ни самая лучшая стереоскопическая труба, ни даже телескоп не помогут вам рассмотреть ее. Только маленький перламутровый театральный бинокль, который мне насильно всучила противная старуха с голубыми волосами (где-то я ее уже видел), будет вам в самый раз. Именно в него я впервые увидел ту странную девушку, одиноко сидящую в темноватой ложе. Я не знаю, почему направил свой вооруженный взгляд именно в эту сторону. Так бывает во сне, когда отчетливо осознаешь, что в самом дальнем углу твоего сновидения таится то, на что ни в коем случае нельзя смотреть, если ты не хочешь, чтобы твое сердце взорвалось словно звезда, и ты предпринимаешь нечеловеческие усилия, сравнимые лишь с переворотом Земли посредством архимедова рычага, для того чтобы не смотреть, не смотреть, не смотреть туда, но именно поэтому смотришь - и просыпаешься в холодном поту. Неслучайность, похожая на случайность, и случайность, притворяющаяся неслучайностью, мимикрировали друг под друга так искусно, что я даже не пытался разобраться в хитросплетениях судьбы или же в стечении обстоятельств: я смотрел в бинокль на девушку, закрывающую лицо руками, как будто в свою очередь пытающуюся избежать того же самого, что и я. Увы, наши усилия были напрасны, сердца - разбиты, а способность проснуться - утрачена.

Спектакль закончился. Я медленно спустился в вестибюль, словно погружаясь в сон или в воду, и снова увидел ее, и это было так же странно и радостно, как когда во сне обнаруживаешь, что можешь дышать под водой. Меня поразило ее платье цвета медного купороса. Меня разочаровала ее старомодная прическа на прямой пробор с высоким пучком на затылке. Мне понравилось, что она стояла несколько в стороне, облокотившись на серую граненую колонну, и, как оказалось, поджидала меня. Проворные гардеробщицы быстро носили вещи на руках, прижимая их к груди, словно любимых детей, и скоро на вешалке на расстоянии вытянутого рукава друг от друга остались висеть только моя куртка и ее плащ, дети нелюбимые. Из театра мы вышли вместе. Все было мокрым: синие и голубые квадраты тротуарной плитки, стволы деревьев, скамейки и сидящие на скамейке голуби. Она обратила мое внимание на то, что во взаиморасположении голубей присутствует последовательность по типу Фибоначчи: первый (если смотреть слева направо), самый мокрый из них, притулился на самом краю скамейки; рядом с ним, бок о бок, второй, посуше и покрупнее; на некотором расстоянии от них расположился третий; четвертый же, словно чураясь своих товарищей, сидел на противоположном конце и смотрел в сторону. Девушка подождала, пока я открою зонт, а потом взяла меня под руку так просто, как будто мы были знакомы всю жизнь, и в этот момент я понял, что люблю ее.

С раннего детства я старательно избегал вещей, необъяснимых с логической точки зрения, но у любви своя логика и свой пароль, воспользовавшись которым эта странная девушка вошла в мою жизнь так же просто, как взяла меня под руку при первой нашей встрече. Я сказал "странная"? Это значит, что я не сказал ничего. Смена настроения этой бледной тонкогубой обладательницы пары небесно-синих глаз и нулевого размера лифчика была прямо противоположна скорости вращения двух гравитационно-связанных звезд вокруг общего центра масс (ее выражение). Она то сияла от счастья, в лучах которого оживал даже такой глубокозамороженный мизантроп, как я, то вдруг, ни с того ни с сего разражалась гневной филиппикой в адрес кое-кого, беспечно срывающего цветы удовольствий, в то время как в мире так много боли и зла (тоже ее выражение). Она бесстрашно бросалась на злющего соседского добермана и тормошила его до тех пор, пока тот в изнеможении не валился на спину, а спустя минуту испытывала приступ панического страха, как тогда в театре (выяснилось, что как раз мой бинокль, направленный в ее сторону, напугал ее до смерти), перед той же ластящейся к ней собакой, последовательностью геометрических фигур на обоях, заставкой на моем ноутбуке (ничего особенного: поле, небо, дерево) и лично мною или, наоборот, искала в моих объятиях защиты от насекомых, роящихся в вечернем воздухе, смертоносных лучей планеты Нибиру, звуков голоса Стаса Михайлова или просто от одиночества, и тогда мои губы становились солеными от ее слез.

Меня поражало, что она не имела представления об элементарных вещах, например, начинающихся на семнадцатую букву алфавита: слова "павиан", "падчерица", "прапорщик" и "противозачаточные средства" заставляли ее озадаченно поднимать брови, но зато она демонстрировала глубокие познания в областях, начинающихся на "А". Она разбиралась в алгебре, рассуждала об астрономическом времени, астрологических гороскопах, абстрактных ассоциациях в картинах Альбрехта Альтдорфера, виртуозно составляла анаграммы и эвристически анализировала стихотворение Лермонтова, название которого не начиналось на первую букву алфавита, но зато его главный герой видел сон во сне сна своей возлюбленной ("Лермонтов был из наших", - утверждала она). Со сном у нее вообще были непростые отношения: она могла спать без просыпа сутки напролет или не спать совсем: как-то раз четыре ночи подряд я обнаруживал ее, забравшуюся с ногами в кресло и рисующую странных существ всех оттенков синего, не похожих ни на одного из известных мне представителей биологической жизни. Она призналась, что накануне нашей встречи видела меня во сне, и поэтому была несколько разочарована тем, что я был одет в неинтересный зеленый свитер и джинсы, а не в роскошный фрак цвета берлинской лазури и кубовый цилиндр, как у нее в сновидении.

Таких, как она, психологи называют иррационалами, а люди попроще - экзальтированными неврастеничками или просто дурами, и советуют поскорее выдать их замуж. Я называл ее своей возлюбленной, а саму себя она называла "индиго". Выяснив значение этого слова, я как-то раз подшутил над ней, заметив, что у настоящего индиго обязательно должна быть синяя аура вокруг головы, и она тут же заявила, что мы все индиго (даже такой толстокожий болван, как я), но просто забыли об этом, и в качестве подтверждения своих слов немедленно принялась обучать меня следующему фокусу. "Включи в комнате свет и встань напротив дверного проема, ведущего в темный, абсолютно темный коридор", - приказала она и тут же сама обеспечила мне условия, требуемые для проведения эксперимента. "А теперь на фоне этого темного задника поднеси руку к лицу, как будто хочешь рассмотреть, ну, скажем, пуговицу, таблетку от головной боли или вот эту бусину (обожаю ее агатовые бусы: смальта, кобальт, лазурь, ультрамарин), держа ее между большим и средним пальцем". Она утверждала, что уже скоро вокруг кончиков пальцев должно появиться голубоватое свечение - рудиментарный хвостик той реликтовой васильково-синей ауры, присущей здоровым половозрелым жителям планеты, которая когда-то была похожа на нашу как две капли воды. "Ну что, видишь, видишь?" - нетерпеливо спрашивала она, заглядывая мне через плечо. Она-то, разумеется, видела. "Нет, не вижу", - признавался я и наблюдал, как ее лицо, еще мгновение назад светившееся надеждой, теперь хмурилось и тускнело, как будто став черно-белой копией недавнего счастья. "Шутка. Конечно, вижу", - говорил я, и счастье вспыхивало снова и лезло целоваться.

Любовницей она была превосходной. Эта девушка не стеснялась пускать в ход свои чуткие, умелые руки, и я с наслаждением уступал ее нежному напору, а час спустя, выплыв из любовного морока, вдруг обнаруживал, что опрокинут на спину, как тот доберман, а она сидит на полу, скрестив ноги, сложив ладони, опустив ресницы, с герметичным, непроницаемым, как будто застегнутым на все пуговицы выражением лица, и ни один луч недавней симпатии не пробивается наружу сквозь плотно закрытые ставни ее души. Когда я, несколько озадаченный, задавал вопросы, она отшучивалась, а если настаивал, то, покраснев, отвечала, что на самом деле maitress1 из нее никакая, и это все штучки похотливой принцессы с непроизносимым именем, которая когда-то очень давно планировала выйти замуж за нелюдимого короля с именем не менее непроизносимым, повелителя северных областей, которого не без оснований подозревали в том, что он занимался законодательно запрещенными медитативными практиками (надо понимать, что именно его влиянию моя душенька была обязана той суровой непроницаемости). Нетрудно было догадаться, что оба они, и король, и принцесса, когда-то жили на той планете, где жители цвета морской волны носили неоново-синие ауры вокруг головы, благодаря чему выглядели всегда немного не в фокусе. Будучи страстной, но несколько косноязычной рассказчицей, она так и не смогла толком объяснить мне, каким именно образом давно умершие инопланетяне влияют на нашу жизнь. С ее точки зрения именно они, уничтожившие свою планету в братоубийственной войне и в настоящее время пребывающие в астральных областях, лежащих между жизнью и смертью, или, правильнее сказать, между явью и сном, теперь посредством сновидений (да-да, мы им снимся!) управляют поступками каждого из нас, чтобы мы в свою очередь не переубивали друг друга. "Наша случайная встреча в театре была совсем не случайна", - с таинственным видом говорила она и прикладывала палец к моим губам, как будто я собирался немедленно разболтать этот секрет первому встречному. На самом деле я был с ней согласен: судя по всему, голубым сущностям действительно пришлось здорово постараться, чтобы затащить в этот город, лежащий далеко в стороне от традиционных путей командировочной миграции человека, который к тому же театр терпеть не мог. Сидящая на кассе старуха в ореоле окрашенных в голубое волос заявила, что не сможет дать мне сдачу с тысячной купюры, если я не возьму у нее билет ("Совершенно бесплатно, молодой человек! Я сама, было, собиралась, да не могу в силу обстоятельств, о которых вам знать не положено"). Мне пришлось поклясться на книге "Кто есть кто в городе N", что воспользуюсь им по назначению, а не выброшу в урну сразу же при выходе из магазина.

"Летя в метафизической ночи по ту сторону времени и пространства, словно стайка голубых светлячков, неприкаянные души подданных принцессы и короля время от времени проникают в наш мир сквозь прорехи в существовании, чтобы обрести рождение на нашей планете, - примерно так могла бы сказать моя возлюбленная, если бы была чуть более красноречивой, - и такие, как я, представляют собой маяки, настольные лампы, освещающие своим голубым светом им путь в темноте".

На ее книжной полке стояли Нэнси Энн Тэпп, Кэрролл и Тоубер2, а в видеотеке насчитывалось целых шесть фильмов, в названии которых имелось слово "индиго" (половина из них на английском языке, которым она владела в совершенстве, что, впрочем, не удивительно, если помнить о ее необыкновенной склонности к букве "А"), и еще один - "Дети Света" (этот она пересматривала особенно часто). Я читал ее книги и смотрел ее фильмы: у нее не было от меня секретов, кроме одного. Время от времени она уезжала дня на два на три куда-то загород, где встречалась с такими же, как она, с целью отправления каких-то таинственных нужд. Чем они там занимались, мне неизвестно. Я почему-то представлял себе, как они, одетые в изукрашенные звездами балахоны из синего бархата, стоят кружком, взявшись за руки, и, запрокинув головы, смотрят в небо, а небо, такое же бархатное и звездное, смотрит на них.

Она испытывала жалость ко всему на свете: выброшенным на помойку новогодним елкам, оставленным на даче животным, лежащей от нас на расстоянии вечности и корчащейся от боли и ужаса галактике, которую заживо пожирала инфернальная черная дыра (будучи вегетарианкой, она плакала, наблюдая, как я ем жареную курицу). Она жалела бедняжку-принцессу и даже негодяя-короля, первым отдавшего приказ открыть огонь. Только меня она не жалела, когда собиралась на свою последнюю встречу с себе подобными, а я, словно предчувствуя неладное, обнимал ее нетерпеливые колени и умолял остаться, остаться, остаться со мной! Она вырвалась, она оттолкнула меня, агатовые бусы порвались, и маленькие копии ее родины с треском посыпались на пол и раскатились по самым темным углам моей памяти.

Она всегда утверждала, что светильники вроде нее светят вечно, но когда на обратном пути их водитель заснул за рулем, должно быть, поддавшись, как и я, гибельному очарованию инопланетных сновидцев, а автобус съехал с дороги и перевернулся, то ее тефлоновые подруги отделались лишь помятыми аурами, а моя возлюбленная оказалась простой смертной девушкой.

Ты вернулась туда, откуда пришла, и я смирился, поскольку "в конце концов, вся жизнь состоит сплошь из примирений с потерей одной радости за другой3", но иногда, когда неназванная планета отбрасывает тень цвета индиго на нашу Землю, нашу жизнь и нашу смерть, я вижу сон во сне сна, который снится тебе, любовь моя. Черный задник космоса, россыпь планет (смальта, кобальт, лазурь, ультрамарин), ты и я, нелюбимые дети мироздания, на расстоянии вытянутой руки друг от друга висящие в пустоте среди звезд.


Примечания:

1 (фр.) любовница.
Французское правописание некорректно: скрипт не поддерживает циркумфлекс.
2 Исследователи феномена индиго.
2 Набоков В. "Быль и убыль". - Санкт-Петербург: "Амфора", 2001. - с. 98.
   0x01 graphic
   13
   0x01 graphic
   Эйприл М.Д. Отражение10k"Рассказ" Проза
  
   Отражение
  
   Шесть ноль-ноль. Ты как всегда пунктуален, уходишь с работы точно вовремя - никогда не задерживаешься, ведь тебе за это не платят, и никогда не уходишь раньше, поскольку свои обязанности привык выполнять четко и полно. Шесть ровно - конец рабочего дня.
   Толкаешь зеркальную дверь офиса, выходишь под тусклый ржавый свет фонарей и пестрых реклам. После отфильтрованного кондиционерами мертвого воздуха, уличный - противный и горьковатый - на некоторое время заставляет вспомнить, что ты еще жив, что бесконечные цифры и безжизненные шаблонные фразы еще тебя не сожрали.
   Плетешься к остановке. Автобусы проезжают один за другим, твоего все нет. Ты стреляешь сигарету у стоящего рядом мужчины, хотя не курил уже лет семь. Садишься на лавочку, смакуя солоноватый, резкий привкус дешевого курева.
   К остановке подходит твой автобус, но ты остаешься сидеть. Глядишь на часы: шесть десять. Ровно в шесть тридцать раскормленный охранник закроет офис.
   Четверть седьмого, снова просишь закурить, пытаясь немного отвлечься от мыслей. Еще пятнадцать минут...
   Шесть тридцать. Третья недокуренная сигарета летит на асфальт, кто-то осуждающе бормочет вслед. Ты идешь обратно к офису. С каждым шагом двенадцатиэтажное здание будто склоняется над тобой, готовое вот-вот раздавить. Звонишь в дверь, через несколько секунду в обеленном ртутной лампой коридоре появляется охранник. Ждешь.
   Секьюрити смотрит сквозь стекло, естественно узнает тебя, и ты слышишь приглушенный звон связки ключей.
   - Мобильник, блин, забыл в кабинете... - тянешь виновато, пропуская мимо ушей вопрос охранника. Лицо у тебя - сама рассеянность, то самое подходящее сочетание: погрязший в рутине клерк с разладившейся нервной системой и короткой памятью на окружающий мир.
   Человек в черной форме отступает на шаг, впуская тебя. Немолодое, выбритое лицо изображает понимание и снисходительность, но, которой, однако, не стоит злоупотреблять. И ты понимаешь, что времени всего минут пять-десять, потом этот человек придет взглянуть, чем ты там так долго занят, а значит - надо поторопиться.
   Попав в свой надоевший до тошноты за пять лет кабинет, бросаешься к компьютеру, стоящему рядом с твоим, к компу Гарика. Система грузится невыносимо долго, а времени все меньше. Наконец, перед тобой окошко для ввода пароля, который знает, якобы, только Гарик. Ты вбиваешь бессмысленное слово, и проходишь регистрацию, на экране развертываются схемы банковских операций, финансовые перемещения, денежные индексы и прочее, прочее, прочее... Тебе надо сделать всего несколько манипуляций, внести некие коррективы в работу Гарика. Но сделать так, чтобы все выглядело не просто как ошибка по запарке, а именно как неудачная попытка кинуть фирму. Пальцы стучат по клавиатуре, исправляя данные отчетов. "Клац-клац-клац", - сухо трещат клавиши. Оказывается, вот с каким звуком ломается чья-то судьба.
   "Сохранить изменения?" - спрашивает программа. - "Да - Отмена". - Сомнение длится всего несколько секунд. Чертовы варианты... С удовольствием жмешь на "Энтер" и гасишь машину.
   Охранник, поглощенный футбольным матчем по крошечному телевизору, провожает тебя кивком и невнятным бормотанием.
   Остается только дождаться завтрашнего дня. На часах шесть сорок девять. Ты молодец, все получилось. Правда, почему-то вместо ликования внутри свищет пустота.
   - Пачку "Винстона", - бесцветно заталкиваешь слова в окошко табачного ларька.
   - Синий или красный? - скрежещет изнутри голос пожилой продавщицы.
   Чертовы варианты...
   - Все равно.
   Очередной день начинается по накатанной: все в сборе, кроме Гарика, - он как всегда задерживается. Минут на тридцать-сорок. Впоследствии его вяло выговорит шеф, они перебросятся парой фраз, попьют вместе кофейку, и, где-то к часам десяти-одинадцати, Гарик явится на рабочее место. Ну, а пока придется все так же выполнять его обязанности: разгребать письма, отвечать на звонки, консультировать клиентов...
   Нет, из него не высчитывают за опоздания и не принимают мер. Он слишком ценный работник. И сделать ему замечание - значит ткнуть руководителя в собственный недосмотр, да и где еще найти такого спеца? Но есть предел всему, и сегодня такой день.
   Одиннадцать ноль семь, Гарик с чашкой кофе медленно вкатывается в кабинет, садится за компьютер.
   Пятнадцать двадцать три - директор срочно вызывает дражайшего сотрудника к себе. Даже не пытаешься сдержать улыбку.
   Когда разъяренные крики доносятся из кабинета шефа, ты цедишь, не без доли удовольствия:
   - Получи, сука.
   Понимаешь, как это гадко и подло, но ничего поделать с собой не можешь.
   К вечеру в офис входят люди в форме, затем уводят Гарика. Собираясь домой, заглядываешь в кабинет шефа, дабы полюбопытствовать, что стряслось. Директор раздраженно сообщает, что Гарик совсем обнаглел и хотел кинуть фирму на бабки...
   Так и есть. Так и задумано.
   Выходишь в мартовский вечерний сумрак. Закуриваешь, но идти к остановке не спешишь.
   Пять лет ты работаешь здесь, три - с теперь уже бывшим напарником. Ты мог бы уйти и не терпеть его выходки, подколки, унижения и неприкрытое хамство. Но с того дня, как терпение перешло за красную черту, внутри созрело решение, что, пожалуй, следует задержаться. Кое-чему научить Гарика.
   "Просто так получилось: в одном месте встретились слишком разные люди", - приходит мысль. И пока это оправдание тебя вполне устраивает. Жизнь с оправданиями вообще удобная штука.
   Окурок вычерчивает красную дугу в темноте, в слежавшийся замусоренный снег на обочине тротуара. Ты идешь на остановку, влезаешь в набитый автобус, и едешь домой. Еще один день закончился. А дальше все будет иначе...
   Из новостей, гуляющих по офису, узнаешь, что Гарику светит приличный срок. Также становится известно, что у него есть жена и двое детей. И последнее, самое неожиданное - оказывается, Гарик работал на двух работах. И тогда картинка начинает складываться. За несколько лет проведенных бок о бок с Гариком, он никогда не упоминал о семье, ну, а ты - никогда не интересовался.
   Все пошло совсем не так, как ты хотел.
   Теперь понимаешь, отчего напарник опаздывал на работу, - он трудился по ночам, и шеф, понимая это, давал поблажку. На втором рабочем месте дела у него не ладились, и он частенько был не в себе, и поэтому иногда хамил и срывался на грубость. В обеденный перерыв, выйдя на перекур, как бы невзначай, интересуешься у сотрудников с чего бы Гарик так надрывался, к чему две работы. Выясняется, что его восьмилетней дочери требуется операция, и что тянуть нельзя. Но, как это часто нынче бывает, нужны деньги. И много.
   Ты чувствуешь, как сердце с натугой выталкивает горячую, будто вязкую от грязи кровь, как грудь жарко и неприятно распирает от услышанного.
   - Твою мать... - выдыхаешь, прикрывая глаза. Медленно поворачиваешься, распахиваешь металлопластиковую пасть и равнодушно вваливаешься в глотку коридора. На тебя неодобрительно косятся и что-то бухтят вслед.
   Узнать адрес проблем не составило. Снять все деньги со счета - тоже. Когда толстый конверт с многолетними сбережениями попал в руки жены Гарика, тебе стало немного спокойней. Ты представился его хорошим другом, и хотя женщина отпиралась, уговаривать долго не пришлось: она и сама понимала, что так надо.
   Выйдя, присел на мокрую скамейку у подъезда, и закурив, ты подумал, что это лучший поступок в простерилизованной, тщательно разложенной по полочкам жизни. У тебя нет средств, впереди еще одно неприятное дело, но отчего-то чувство легкости переполняет тебя.
   Следующий день. С тревогой подходишь к мутным глянцевитым дверям офиса, поднимаешь голову и ловишь на неровной поверхности пластика свое отражение: вытянутое, съехавшее, уродливое. И тут же колет внезапная, странная для тебя самого мысль - ты на самом деле такой, внутри. Вот твое отражение...
   Ровно девять, ты шагаешь по коридору в безупречно выглаженном костюме, белоснежной рубашке и сияющих ботинках. Как обычно. Но на рабочее место сегодня вряд ли попадешь.
   Оказавшись в кабинете директора, без прелюдий сообщаешь, что натворил. Руководитель молчит, и ты мерно объясняешь, зачем так поступил. Чтобы окончательно развеять сомнения называешь пароль доступа Гарика.
   Только когда заканчиваешь говорить, ощущаешь, что теперь все в порядке. По-настоящему.
   На допросе следователь спрашивает, что тобой двигало, - ты, недолго думая, искренне ответил:
   - Мудаком быть проще.
   Естественно, проще. Мучительно больно выйти за острые рамки, - принципы отдираются с мясом.
   Впрочем, дело как-то замяли, скорее всего, постарался твой шеф. И все как-то само собой утряслось. Возвращаться на прежнее место ты, конечно же, не стал, да и незачем.
   Через два года ты, наконец, сделал то, что давно задумал. Просто так, не из-за чувства вины или стыда. С тобой что-то происходило все это время, переворачивалось внутри.
   В "Детском мире" ты купил большого пушистого, мягкого мишку с очень доброй мордашкой и повязанным на шее алым бантом. Затем прямиком из магазина отправился к тем, чью жизнь едва не разрушил.
   Надавив на кнопку звонка, немного подождал, волнуясь. Когда дверь открыла жена Гарика, ты улыбнулся, поздоровался, и спросил, помнят ли тебя. Тебя помнили. В серых глазах задрожали слезы, и незнакомая женщина обняла тебя, прошептав в ухо "спасибо". Через ее плече, в коридорчике, ты увидел худенькую девочку, которая тут же застенчиво потупилась, завидев незнакомца.
   Ты стоял не двигаясь, будто впитывал грудью благодарность чужого человека.
   Задерживаться не стал, попили чаю, быстро поговорили, и ты, нелепо отказываясь зайти вечером и повидаться с давним другом, поспешил уйти. Гарик ведь так и не узнал, да и не узнает, что ты принес те деньги.
   Оказавшись дома, ты заперся на кухне, закурил, и подумал, что день сегодня прошел здорово.
  
  
   0x01 graphic
   14
   0x01 graphic
   Маверик Д. Циркач и проститутка13kОценка:9.41*14"Миниатюра" Проза
     Фрау Клод постучалась в мою дверь осенним утром, когда по карнизам отплясывал мелкий дождь, отчего-то пропахший мускатом и апельсинами, а ветер гнал над улицами сопливые облака. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять - пожилая дама умирает. Не по желтой прозрачной худобе, не по вялым рукам, а по исходящему от морщинистого, как изжеванный собакой мячик, лба сиянию. Обычно в человеке эмоции взвешены, будто масло в воде, а духовное тесно переплетено с физическим. Умирающие - двухслойны. У них тело - отдельно, душа - отдельно. Готовая взлететь, она выплескивается светом из каждой поры.
     Фрау вошла, слегка прихрамывая, опираясь, как на тросточку, на сложенный зонт, и бессильно рухнула на стул. Редкие волосы перьями топорщились на висках, источая влажный аромат. Зонт сухой, а хозяйка забрызгана с головы до ног мускатным дождем.
     - Я прошу вас, господин доктор, - произнесла фрау Клод, глядя мне прямо в глаза, - ампутировать мне левую ногу. Вот до сих пор, - она задрала юбку и ладонью быстро провела по лодыжке.
     Я увидел, что ее сухую щиколотку, чуть повыше растоптанной галошеобразной туфли, охватывает браслет. Резной, черненый, с тоненькой витой змейкой посередке. Металл, похожий на серебро. Неуместно кокетливое украшение, полускрытое кольцами спущенного чулка.
     - Вас мучают боли, фрау Клод?
     - Нет.
     Когда семь лет назад я начинал свою практику, ко мне обратилась с подобной просьбой совсем юная девушка, почти ребенок. Одетая в брючный костюм, она и стояла узко и прямо, как свеча, так что две ее стройные ножки казались сросшимися в одну. Зеленоглазая русалка с испуганной улыбкой и жирными, точно ил, волосами, до кончика хвоста затянутая в черный шелк. Не имея тогда еще никакого представления об апотемнофилии, я был потрясен. Молодое симпатичное создание хочет себя изуродовать. Ополоумевшая природа беснуется против женственности и красоты.
     Девочку я послал к психиатру, и что с ней случилось дальше - не знаю. Сейчас передо мной сидела, вымученно процеживая сквозь вставные зубы нелепые слова, седая фрау, и я спрашивал себя: уж не впала ли пациентка в старческий маразм?
     - Не боль, нет. Вот это, - она показала на серебряный браслет, - надо снять. Распилить невозможно, не получится, он заговоренный, но умирать с ним я не хочу. Не могу...
     Я почувствовал себя глупо. История напоминала дурно сделанный триллер или средней руки мистический сериал для домохозяек.
     - Откуда он у вас?
     - Долго рассказывать, - вздохнула фрау Клод. Даже не вздохнула, а всхлипнула, словно захлебнувшись моим вопросом, и натужно закашлялась. При этом в груди у нее что-то сухо и болезненно хрустело, как будто с кашлем она отдавала пространству комнаты частичку своей жизни.
     - Ничего, - я украдкой взглянул на часы. - У нас есть время.
     - У вас, господин доктор, не у меня, - возразила старая дама, вытирая покрасневшие глаза. - Да не интересно вам будет. Лучше бы сразу к делу... Ну, ладно. Хорошо. Уже не помню, в каком году это было - в пятидесятом или в пятьдесят первом, и мне тогда исполнилось соответственно не то двадцать два, не то двадцать три. Я работала в одном заведении под красным фонарем. Вы понимаете, в каком? - спросила она с вызовом.
     Я кивнул, пряча непрофессиональную ухмылку.
     - Но не о том речь, - одернула себя фрау Клод, и лицо ее неуловимо оживилось. - У каждого человека есть маленькая тайная страсть - глупая или постыдная. Кто-то переодевается в чужое белье (а сколько я чужого грязного белья повидала, можете представить), кто-то разводит кур в ящике или выращивает лавровый куст на окне. А я любила цирк. Это, знаете, господин доктор, совсем не то, что театр или, например, кинематограф. Живое колдовство, глоток детства - вот что это такое. Пару раз в сезон в наш городок приезжал цирк-шапито, вернее, цирковые труппы из разных краев: немецкие, голландские, французские, итальянские и даже русские и китайские. Они гастролировали по миру, перевозя в фургонах-вагончиках весь свой скарб, детей и дрессированных животных. Я не пропускала ни одного представления. Покупала самый дешевый билет и устраивалась на галерке - оттуда обзор открывался не хуже, чем с первых рядов, вдобавок не приходилось задирать голову - и окуналась в счастливое ожидание. Я верила: рано или поздно на каком-нибудь из спектаклей случится чудо. Может быть, и небольшое, совсем не важное, такое, что и чудом-то трудно назвать, но мое персональное. И оно произошло. Обычно посреди площади циркачи устанавливали, растягивая на шести кольях, надувной купол. Похожий на половину огромного красного яблока, смятый на ветру, он виден был издалека. Но той весной шатер почему-то не поставили, и спектакль шел на открытом стадионе. Я сидела в последнем ряду...
  
     ***
     Фрау Клод - а тогда ее звали просто Лизой - сидела в последнем ряду, спиной упираясь в шершавую стену, а затылком - в нежную майскую голубизну. Внизу, на зеленом газоне, окруженный пластмассовыми кеглями, выступал фокусник - объявленный по имени Марио, по пояс голый, с блестящими от пота золотыми плечами.
     Он жонглировал бритвенными лезвиями, доставал из ведра с водой горящий факел и выпускал в небо почтовых голубей, черпая их пригоршнями из собственной шляпы, а Лизе чудилось, будто он кидает в воздух охапки белой сирени. Она любовалась птицами, завидуя их белизне, такой яркой, что солнечные лучи превращались в сахар, едва коснувшись их крыльев. Голуби растворялись в легких облаках и сами становились облаками, дымными сгустками пара из городских труб и туманными следами бороздивших синеву самолетов. Возникали ниоткуда, из старой шляпы фокусника, и возносились в никуда, в пустоту. "Вот оно, настоящее волшебство", - говорила себе Лиза и вытирала соленые ладони о липнувшую к коленям юбку.
     После представления она отправилась бродить между фургонами, под натянутыми бельевыми веревками, всех, кто попадался навстречу, спрашивая о Марио. Циркачи смеялись и посылали ее от вагончика к вагончику, словно пинали друг другу мяч из угла в угол разноцветного поля. Наконец, она отыскала фокусника, стоящего перед клеткой с голубями.
     - А я думала, ты ткешь их из воздуха, - сказала Лиза.
     - Из воздуха можно ткать только мечты, - возразил Марио, скаля в улыбке желтоватые, крепкие, как у белки, зубы.
     - Так это те же самые голуби? - прищурила она хитрые глаза. - Они вернулись?
     - Голуби всегда возвращаются, - наставительно произнес Марио, - к тому, кто их окольцевал. Видишь, у каждого на лапке колечко из жести - с моим именем.
     - Шутишь, - расхохоталась Лиза. - Птицы не умеют читать.
     - Конечно, не умеют. У них имя хозяина записано в сердце, вот здесь, - усмехнулся Марио и положил руку ей на грудь.
     В полутемном цирковом фургоне, куда свет проникал через пыльное, забранное металлической решеткой окошко под самым потолком, на узкой походной койке, Лиза подарила ему то единственное, что дарить умела. Его пот благоухал йодом и разогретым на солнце песком, а дыхание освежало, как морской ветер. Она чувствовала себя голубем в крепких мужских руках и, подброшенная высоко-высоко, туда, где не властно притяжение земли, замирала от непонятного ей самой страха и еще менее понятной жажды чистоты и свободы. Когда все закончилось и Марио встал, затягивая узлом рубаху, и спросил: "Сколько?", она замотала головой.
     - Не надо.
     Ей о многом хотелось сказать: о том, что работа и цирк - два противоположных мира и один не должен вторгаться в другой, и о том, что стыдно за деньги покупать тайну, море и полет, - но слова, как безвкусный попкорн, закупорили горло, царапая гортань.
     - Вот как? - он склонился над ней с чем-то блестящим в пальцах, и у Лизы от испуга на мгновение закружилась голова, потому что сверкающий предмет она приняла за нож, а в голосе нечаянного любовника ей померещилась угроза. - Тогда и я дам тебе кое-что. На любезность следует отвечать любезностью.
     Раздался сухой щелчок - она не сразу поняла, что случилось. Как будто на ее теле появилось что-то лишнее - не одежда и не украшение, которые легко сорвать с себя, а некая часть, которой быть не должно. Болезненный нарост чуть выше щиколотки. Лиза согнула ногу в колене, вывернув ступню, и тут же убедилась, что чувства ее подвели. На щиколотке красовался изящный браслет из черненого серебра, по виду старинный и сказочно дорогой. Она вспомнила, что давно - еще в детстве - видела такой в музее, под стеклянной витриной. Тонкая скрученная змейка, кусающая себя за хвост. Глаза - маленькие сапфиры. По спине - янтарная крошка. Не то герцогский, не то графский герб. Всего лишь браслет. Но от него стало ужасно неудобно, и нога казалась распухшей, точно от укуса слепня.
     - Нравится? - широко улыбнулся Марио. - Он приносит удачу. На первых порах будет неловко, а потом приноровишься, - и словно кипятком в лицо плеснул: - Не пытайся снять... да ты и не сумеешь. Заклятие на нем.
     "Сумею", - упрямо шепнула Лиза, сдерживая бегущий по хребту холодок. Из того же упрямства она на другой день продала змеиные глазки-сапфиры, но и слепая, серебряная змея послушно несла обещанную удачу. Драгоценный браслет на ноге как будто выделял Лизу среди толпы ей подобных, придавал особый статус. Подарки лились на нее дождем. Вскоре, через год-полтора, она вышла замуж за чахлого, но богатого, и так же быстро овдовев, осталась владелицей большого дома под Регенсбургом и счета на сумму... впрочем, не будем считать чужие деньги. Главное, что на жизнь ей хватало с лихвой, да только странная это была жизнь. То припухлое и неудобное, появившееся в памятный день на ноге, скользя по кровотоку, поднялось выше и застряло где-то в районе груди. Оно то ныло, как много лет назад переломанная и сросшаяся кость в ненастную погоду, то скулило голодным щенком, то дергало, словно вызревший нарыв, то взрывалось огненной болью, стоило Лизе - а теперь уже фрау Клод - узреть голубя на мокром асфальте у подъезда или услышать по радио имя Марио - да мало ли на свете итальянцев с таким именем - или вдохнуть знакомый аромат, запрокинуть голову в знакомое небо, заприметить вдалеке, а то и просто вообразить красный купол бродячего цирка-шапито. Память разрасталась; полужидкая, текла по сосудам и метастазировала прямо в сердце.
     Прошлое и настоящее спеклись в один тяжелый, плотный комок и перевились, точно корни дерева под землей. Лиза чувствовала Марио, где бы он ни находился, как будто корявый маршрут его скитаний каждую секунду прорисовывался на ее мысленной карте. Фокусника мотало то там, то здесь, по всей Европе. То в Гамбурге видела она его, то в Барселоне, то в маленьком французском городке Сааргемине. Одно время она даже хотела его найти - да разве такого догонишь!
     Неуловимый, как мираж на горизонте, Марио колесил из города в город в цирковом фургоне - все такой же полуголый, сладко пахнущий потом и ветром, кольцевал неосторожных птиц, привлеченных светом его неугасимой харизмы, и, кажется, совсем не старел. А Лиза старела, сморщивалась, как лежалая слива, теряя цвет и блеск. Иногда она спала с мужчинами - теперь уже не за деньги. Она, как остывающая после знойного дня земля, отдавала им последнее тепло, и чем больше отдавала, тем больше сама тускнела и съеживалась. Заговоренный браслет не снимался, не поддаваясь ни ножовке, ни лазеру.
  
     ***
     - Вот так, - фрау Клод скорчилась на стуле, почти касаясь подбородком острых коленей.
     Маленькая круглая старушка, как будто одряхлевшая и сжавшаяся на глазах, с черной палочкой зонта в руке. В ее историю верилось с трудом, хотя мало ли какие истории лежат у людей на сердце. Выдуманная или правдивая - для нее она была реальной, и я решил подыграть.
     - Значит, только вместе с ногой? А зачем его снимать, фрау Клод, браслет ваш? Ведь он принес вам счастье.
     - Что вы смыслите в счастье, молодой человек? Извините, господин доктор. Последние годы мне кажется, - неожиданно тонко проскрипела старушка, и голос ее вибрировал от страха, - что я продала душу дьяволу, и если не избавлюсь от его метки - то он меня утащит. Вы понимаете - куда?
     Я покачал головой. С теологическими вопросами - это, пожалуй, не ко мне.
     - Ампутацию делать нельзя, - сказал я твердо. - Вы не перенесете наркоз, да и собственно... вы действительно думаете, что метку дьявола так легко удалить? Ведь он метит не ногу, а душу.
     - В самом деле, - прошептала фрау Клод и еще туже свернулась в седой клубок. - Вы правы, господин доктор, в самом деле... в самом деле, - повторяла она, скрюченными пальцами впиваясь в зонт, царапая зеленую обивку стула, съеживаясь и пряча голову под крыло, растопыривая белоснежные перья, разворачивая веером хвост. Я метнулся к шкафу с лекарствами, но она уже вспорхнула легко и, описав круг по комнате, просочилась в открытую форточку, в липкую морось, в разбухшее от сырой золы осеннее небо.
     Да-да, знаю, вы не поверите, но я своими глазами видел, как она превратилась в белого голубя и вылетела в окно. Как хорошо все закончилось. Я сел за стол и принялся ждать следующего пациента, не беспокоясь более о фрау Клод. Почтовый голубь всегда найдет дорогу домой.
  
  
  
  
     ? Copyright: Джон Маверик, 2012
   0x01 graphic
   15
   0x01 graphic
   Даймар С. Дед Пыхарь и звезды26k"Рассказ" Проза, Детектив, Фантастика
   Спасибо Румяному Критику за точную и емкую рецензию:
   "Хороший, крепкий фантастико-юмористический рассказ с детективной фабулой. А если быть боле точным, то подобные вещи обычно называются "фантасмагориями". Основное внимание в рассказе уделено не расследованию преступления, а раскрытию образа главгера (участкового Савушкина) и описанию все более и более гротескного мира, в который он погружается в процессе расследования. И, как апофеоз, когда нашему миру "страннеть" больше уже становится некуда, главгер попадает в иной, еще более необычный мир".

***
     В упоительно голубом небе полыхал раскаленный добела пятак светила, и блестящее снежное покрывало заливало глаза нестерпимым ангельским пламенем. Стерильную чистоту пространства нарушал мутный бруствер поросшего сивой щетиной леса с обильными мазками благородной седины и еловой плесени. Лес охватывал Шутово озеро широкой подковой - лысеющими ежами к самому берегу скатывался редкий кустарник, а на противоположной стороне едва угадывались размытые контуры села Балакирево, к которому вела грязная дорога и виселицы линии электропередач.
  
     Участковый Савушкин сидел на рахитичном складном стульчике, залихватски щурился, покачивался и мурлыкал под нос навязшую в зубах мелодию. Ягодицы его ритмично протирали ветхий брезент, и облупленные ножки стульчика все глубже погружались в тонкий слой сыроватого снега.
  
     Свежий морозный воздух над озером обильно пропитала матерая брань и мокрая крошка: пара оранжевых пожарников - одинаковых, словно вареные раки, колотила по льду красными топорами. Сходство с этим классом членистоногих подчеркивали рукавицы-клешни и натужно выпученные глаза.
  
     Участковый щурился и завидовал красивым оранжевым робам пожарников; завидовал тому, как весело и молодцевато покрякивали они, священнодействуя у полыньи своими красными причиндалами; завидовал...
  
     - Эй! Вашу мать! Осторожнее! - тявкнул Савушкин, неуклюже увернувшись от просвистевшего над ухом куска льда.
     - Щяз! Мы тебе нанимались! - ответили пожарники хором и словно синхронные пловцы отбросили в сторону топоры, принявшись ворочать в полынье длинными красными баграми.
     - Хватило вам мозгов 1 января с заявой прийти - вот и вкалывайте! - Участковый зло плюнул в широкую темную проплешину, где на поверхность всплывала всякая муть: окурки, тряпки-бумажки, драный ботинок и полиэтиленовый пакет "Боско ди Чильеджи" - все в грязи и иле.
     От воды несло гнильём и мазутом.
     - Так мы, эта, чтобы на нас чего не подумали...
     - Ага! Подозрения хотели отвести! А сами, небось, деда в прорубь, а кошелек с деньгами в карман!
     - Да не было там никаких денег!
     - Было, не было... - Савушкин закурил сигарету. - ..Или вкалывайте, или в обезьянник на двое суток. Так-то, вот! - Участковый торжественно ткнул пальцем в голубой пузырь неба.
  
     Согласно местным преданиям село Балакирево отписал некогда своему любимцу сам Петр Великий, поэтому-то и село так окрестили, да и озеро стали кликать Шутовым после того, как сгинул в нем царский шут Балакирев - личность по всем приметам легендарная и простым народом любимая.
  
     По тем же самым преданиям, звоном своих бубенцов мог шут Балакирев уложить в навоз не только простую девку деревенскую, но и чресла мужские напоить силой живительной, наглядно приличествующей моменту соблазнения.
  
     Но искали Савушкин и пожарники не колпак с бубенцами, а тем паче не золотой шлем Александра Македонского, схороненный на дне самим Доцентом и вопреки официальной версии так и не найденный - то была искусная имитация, искали они Петра Савельевича Комарика более известного как дед Пыхарь.
  
     - Все. Баста! - Выпрямился один из близнецов, скинул клешню и утер со лба пот. - Нету тут никого!
     - Хоронили, видать, хорошо... а искали...
     - Да куда уж лучше! - Второй близнец присел, растопырив руки, словно пытаясь охватить полынью, в которую бы легко ушел уборочный комбайн.
     - Может течением унесло? - Не сдавался участковый.
     - Какое, твою мать, течение! Озеро это. Заводь тут глухая - в излучине, да и глубина-то всего метр.
     - Ну, ежели тело на куски порубить... - Савушкин притворно вздохнул - следов крови нигде обнаружено не было.
     - Уууууу...! Злыдень! - возопил первый близнец и зарыдал голодным теленком.
  
     Савушкин, вдоволь натешившись, передвинул к животу потертый кожаный планшет на портупее:
     - Ладно. На нет и суда нет! Нет трупа - нет преступления.
  
     Участковый извлек из планшета замусоленный блокнот, огрызок карандаша и задумался над красивым сюжетом для отказного материала: рапорт уходил начальнику райотдела, а постановление далее утверждал районный прокурор Семен Семенович Бодун, с которым у Савушкина никак не складывались любовь и взаимопонимание. На свежем морозном воздухе голова Савушкина хорошо проветрилась, да и гимнастические упражнения пожарников напоили организм его оптимистическими нотами.
  
     Внезапно громыхнули адские кастрюли, и небо над головой заволокло тучами.
     Участковый не боялся аномальных явлений природы и вступал с ними в открытую борьбу, поскольку считал даже глобальное потепление заговором международных синоптиков, несмотря на очевидный факт: толщина льда на озере под Новый Год не превышала пяти сантиметров и начиналась оттепель.
     Но в этот раз хляби небесные распахнула железная рука в синем кителе и чернильной наколкой на волосатых пальцах "Сема". Ранее прокурор являлся Савушкину только по ночам, с хорошего перепоя и никак не при свидетелях.
     Бодун, молча, погрозил кулаком.
     "Не утвердит! - Тоскливо подумал Савушкин. - Нет. Не утвердит".
     Пожарники с удивлением таращились на участкового, застывшего по стойке "служить", словно цирковой пудель.
  
     ***
  
     На свежем снегу виднелись только следы протекторов служебной "Волги", списанной еще в середине 80-х, чеканная цепочка кирзачей участкового, да затейливые кренделя пожарников.
     Савушкин погрузил в багажник выцветшую брезентовую палатку с закатанными в неё тулупом, валенками и ватными штанами, а сверху кинул рюкзак с нехитрой рыболовецкой снастью и хилый складной стульчик. Пустой бумажник с паспортом деда Пыхаря запихнул во внутренний карман мышастой шинели, а ледобур его по неведомой прихоти положил на переднее пассажирское сиденье.
     На ощупь инструмент казался теплым, на вес - легче котенка.
     Странная штуковина. Вроде металл, не пластмасса. А может, оборонные технологии? Композит какой. Савушкин засунул ледобур в серый полотняный чехол на перевязи, вздохнул и повернул ключ в замке зажигания.
  
     Деда Пыхаря участковый знал с детства: каждый год 31 декабря появлялся улыбчивый старик на берегу Шутова озера, в любую погоду раскидывал палаточку и, попыхивая трубочкой, ожидал полуночи в компании с алюминевой елочкой.
     Старик рассказывал местной детворе забавные сказки о звездах и чудесных созданиях, которые их населяют, дарил конфеты в красивых фантиках и ни разу не был замечен в чем-то предосудительном.
     Кто он такой и чем занимался - оставалось тайной.
  
     В Балакирево деда Пыхаря почитали за безобидного шута, а школьный учитель и вдовая врачиха - за эксцентричного оригинала вроде графа Монте-Кристо или даже секретного физика, но люди богобоязненные, встречая его поутру 1 января, плевали через левое плечо и крестились на пожарную колокольню.
  
   Савушкин вел автомобиль, как Штирлиц.
     Двигатель троил, старое корыто дрожало и медленно, но уверенно набирало ход.
     Некоторое время пожарники бежали рядом с "Волгой" - вместе с баграми они не помещались на заднее сиденье, но вскоре отстали.
  
   Участковый напряженно думал.
     Как ни крути баранку, но Петр Савельевич Комарик пропал при довольно-таки странных обстоятельствах. Даже в легкий мороз пожилой человек с артритом, если не белая горячка или иная серьезная нужда, не попер бы в город в одних кальсонах и майке, однако дед Пыхарь не злоупотреблял зеленым змием. Да и подобное исчезновение настолько не укладывалось в привычный для селян распорядок новогодних праздников, что вполне могло привести к катастрофе космического значения, и участковый Савушкин чувствовал себя ответственным винтиком огромного небесного механизма.
  
     "Может, цыгане или иные гастролеры?" - Про НЛО и русалок Савушкин старался не вспоминать.
     Но зачем гастролерам раздевать деда? Да и почто им всем этот инвалид с букетом старческих болезней и изношенными органами?
     Дорога хранила преступное молчание.
  
     Участковый добрался до райотдела - никаких происшествий.
     Дозвонился дежурному по городу - в оперативной сводке полуголого деда не значилось.
   Надо ехать в столицу.
   Около часа на электричке.
   Савушкин заскочил домой: выключил электрообогреватель, засунул в планшет пару кусков хлеба, в рыжую кобуру - плавленый сырок "Дружба", полил фиалки на подоконнике и поправил портрет прадеда, висевшего в рамке - бравого махновца. Затем в сенях попрощался с козой Машкой - потрепал за тугое вымя: сосцы перекатывались в пальцах словно горсть горячих сосисек.
     В общем-то участковый слыл неплохим человеком - философом и мечтателем; в своей пузыристой форме он и внешне походил на бравого солдата Швейка, немного иссушенного одиночеством и озлобленного жизнью.
  
     ***
  
     Холодная электричка дернулась и зашлась противной дрожью.
     В вагоне разместилось всего семеро пассажиров - магическое число. Простые граждане похмелялись дома.
  
     Савушкин сел напротив розовощекой молодящейся тетки в блондинистых кудрях - лет под пятьдесят, вероятно одинокой и подшофе - её сусальный взгляд блуждал по мутному стеклу; одета она очень прилично.
     Ледобур Савушкин положил на скамью рядом.
     Впереди, за спиной толстухи окопались два франтоватых старичка в шляпах и шелковых кашне и о чем-то живо беседовали. Участковый по привычке прислушался к скрипучим голосам - не возводят ли они напраслину на всенародно избранного Преемника.
  
     - Гондурас! Девяносто процентов мировых денежных потоков проходят через счета банков Гондураса...
     - Вот поэтому-то синоптики и помешали создать оффшорную зону на Чукотке...
     - Стоило нам разместить Ту-160 на авианесущем крейсере, как Уолт Дисней объявил дефолт...
     - Теперь вы понимаете, почему я вступил в союз писателей Республики Гондурас...
     - Гондурас...
     Один старичок тихонечко засопел носом, а второй все бухтел и бухтел о двух пехотных батальонах Гондураса и большой психиатрической клинике.
  
     Савушкин заскучал.
     Он развернул газету и прочитал заголовок передовицы: "На страже мира. Всеобщая мобилизация в Гондурасе положит конец глобальному финансовому кризису".
  
     Позади, где веселилась молодежная компания, раздался девичий визг, и Савушкин нахлобучил на лоб фуражку, пытаясь погрузиться в благостную полудрему.
     - Господин майор! Господин майор! - Надушенная рука коснулась мужественного плеча участкового. - Посмотрите, что там за безобразие! - И Савушкин понял, что блондинистая дама положила на него глаз.
     Девица кричала все наглее и пронзительнее.
     - Разрешите представиться! Участковый оперуполномоченный старший лейтенант Савушкин! - Он наклонился к даме и продолжил с придыханием. - Вы немного преувеличили мои заслуги, но кое в чем я не уступлю даже полковнику.
     Она кокетливо улыбнулась и приняла визитку.
     Девица перешла на сопрано, и франтоватый старичок испуганно замолчал.
     - Вдова Эмилия Грицацуева! - Дама всплеснула полными ладошками и на участкового обрушился водопад фиалок. - Какой ужасный фон! Господин майор...
     - Все для вас, мадемуазель! - Слегка опьяненный Савушкин поднялся и щелкнул каблуками, резко тряхнув головой, затем повернулся к хулиганам.
     Двое парней - они сразу не понравились участковому, одетые в вытянутые белые маски, с застывшими в крике прорезями ртов, размахивали над головой девицы кривыми ножами, и она заходилась пронзительным визгом.
     Участкового кинуло в жар, но отступать некуда - позади вдова.
     Он совершил три уверенных шага и обратился к старшему:
     - Эй, ты! Дай закурить.
     Парни хлопали по карманам.
     Раз! Ложный выпад.
     Два! Каблук казенного сапога припечатал пах старшего.
     Три! Кулак вдребезги разнес маску второго - пониже ростом.
     И участковый застыл, сделав ласточку.
     Он вспоминал улыбку своей матери, когда в детском саду он впервые сумел выполнить эту фигуру.
  
     Девица испуганно замолчала, а вдова и старички устроили овацию.
     Младший парень пускал носом пузыри на полу в лужице крови; старший скрючился, как одесская колбаса, но еще держался на ногах. Девица начала тихо всхлипывать:
     - Мы... мы... мы... шутили... это мои... мои... мои... братья...
     На сиденье валялся игрушечный ножичек, и у участкового отлегло от сердца.
     - Ну и шуточки у вас, - строго сказал Савушкин.
     - Скотина... - Девица заколотила в грудь Савушкина кулачками. - Скотина!
     - Ваши документы!
     - Нет у меня документов...
     - Придется задержать до выяснения и оказание сопротивления при исполнении, - жестко отчеканил Савушкин, отстраняя вмиг обмякшую девицу.
     - Товаришш старшший лейтенант, - прошепелявил младший, приподнимаясь и утирая разбитый нос рукавом, - у меня ессть пасспорт. Отпусстите насс, мы будем вам ошшень благодарны... Пошалуйссста!
     - Как говорил Заратустра, все остальные формы благодарности стали атавизмом, когда появились первые деньги...
  
     Внезапно позади раздались быстро удаляющийся топот и негодующие крики вдовы Грицацуевой. Савушкин обернулся: на скамье вместо ледобура лежал красный топор.
     В несколько прыжков участковый достиг тамбура и рванул за ручку.
     Пустое пространство, свежий ветер в лицо, грохот колес и жестяные передрязги вагонов.
  
     Савушкин осторожно подошел к зияющему проему и совершил изящный пируэт: одной рукой придерживая фуражку, другой бережно вытащил ледобур, прижатый левой створкой двери к поручню.
     Где-то вдалеке на снегу барахталось оранжевое пятно.
  
     ***
  
     Савушкин проводил вдову до такси, пролистал паспорт деда Пыхаря и отправился пешком по адресу: Старокозельский переулок, дом N13.
     По дороге купил себе мороженое - эскимо на палочке, он его вполне заслужил.
     Ярко светило солнце, и под ногами жизнерадостно хлюпала серо-коричневая городская слякоть. От воздуха, насыщенного выхлопными газами, першило в горле и щипало нос.
  
     "Эх! Напрасно я не посадил этих пожарников! Напрасно!" - Думал Савушкин, вспоминая недавнее происшествие в электричке. Хоть и обшарил Савушкин опушку, поддавшись служебному долгу, и никаких следов там не обнаружил, но должен был отправить ЭТИХ в обезьянник... Должен! С минуту Савушки занимался самобичеванием, затем вспомнил о геморрое с оформлением арестантов и облегченно вздохнул.
  
     Дорога заняла полчаса. Во дворе старорежимного трехэтажного дома с желтым оштукатуренным фасадом на обшарпанной скамейке щебетала стайка бабулек. Завидев участкового, они затихли и принялись буравить его слезящимися пуговками глаз. Савушкин замедлил шаг, с достоинством заложил руки за спину, придерживая ледобур, который легонько постукивал его по спине и мешал сосредоточиться, затем неторопливо направился к местным жительницам.
     Недолго побеседовав с заинтригованными старушками, упомянув, что дед Пыхарь забыл на рыбалке свой ледобур, чем окончательно их обаял, Савушкин двинул к парадному.
     Петр Савельевич Комарик проживал в бельэтаже, вторая дверь справа. В той же квартире обретался какой-то родственник старика. Малообщительный интеллигент в очках, с головой бритой под пятку. Сейчас дома.
  
     Дверь открыл худощавый мужчина в теплой клетчатой рубашке и джинсах. В руке, заложив большим пальцем, он держал мягкую книжку карманного формата.
     - Участковый оперуполномоченный Савушкин. - Красные корочки бабочкой вспорхнули у глаз молодого человека.
     - Джон Китс, знаменитый поэт... - машинально ответил парень и протянул участковому открытую книгу.
     - Иностранец? - Савушкин отодвинул хозяина и протиснулся в темный коридор.
     - Англичанин.
     - Родственник Петра Савельевича? - для порядка поинтересовался милиционер.
     - Да. Двоюродный прадедушка по материнской линии... - удивился собеседник. - Но об этом даже искусствоведы не знают!
     - Хм... - Савушкин испытующе посмотрел парню в глаза и принюхался - вроде трезвый, вроде не врет - взгляд ясный, искренний. - Ну... хорошо сохранился! - Все еще сомневаясь, сказал участковый.
     Кто этих знаменитостей разберет: пластическая хирургия, железы макаки, собачье сердце и кровь вчерашних девственниц... да и иные причуды омолаживания.
  
     - Так на полке лежал лет десять. Вместе с другими классиками... - Джон Китс распахнул большую двустворчатую дверь белого цвета. - Да вы проходите! Проходите!
  
     Участковый наблатыкался по фене просматривая сериал "Улицы разбитых фонарей", но такой жаргон слышал впервые. "Сидел он что ли? - Думал Савушкин. - Наврали киношники! Опять наврали!"
  
     Проникшись уважением к бывалой знаменитости, участковый вежливо проследовал в просторный кабинет.
     Стены занимали высокие книжные стеллажи. Перед книгами стояла, лежала, да и просто откровенно валялась всякая всячина: портреты и фотографии - лица все незнакомые, открытки, какие-то вазочки и фигурки, китайские печати и еще не пойми что.
     На массивном письменном столе красовалась зеленая лампа революционеров - в тон шторам, стопка исписанной бумаги и маленькая алюминиевая елочка с конфетами в красивых фантиках вместо украшений.
     Внимание участкового привлек большой фотопортрет в рамке - два старика в обнимку. Слева - Петр Савельевич Комарик, а справа... - Терри Пратчетт!
  
     Его-то Савушкин знал прекрасно благодаря своему соседу - Ивану Соломоновичу Нагасаки, который держал на станции книжный лоток и слыл на селе великим знатоком интернациональной словесности.
     Некоторое время Савушкин сомневался, но вскоре окончательно забросил Донцову и засел за Терри Пратчетта. И сейчас своим внутренним взором наблюдал Савушкин бесконечное черное пространство, утыканное звездами, и гигантскую черепаху А'Туин, что гордо рассекает ластами кипящую пустоту вакуума.
  
     - Тоже великий... - сказал Савушкин и ткнул обгрызенным ногтем в лицо писателя.
     - Да. Наш литературный агент.
     - Не понял. - Не понял Савушкин и слопал шоколадную конфету, сорванную с елочки.
     - Ну... видите ли... - Собеседник снял очки и протер их подолом рубашки. - Видите ли... я записываю и перевожу рассказы Петра Савельевича, а Терри их публикует под своей фамилией... согласно контракту.
  
     ...Участковый вышел из состояние штопора, ввинчиваемого в пробку.
     Затем он вкратце рассказал молодому человеку о недавних событиях - тот слушал внимательно и не казался взволнованным или удивленным.
  
     - Рано или поздно, но это должно было произойти, - сказал он задумчиво. - Больше я ничего не знаю. Впрочем, вам это должно быть известно куда лучше. Жду вас ровно через год.
  
     И Джон Китс выпроводил слабо сопротивляющегося Савушкина за дверь - в руках у участкового так и осталась алюминиевая елочка.
  
     ***
  
     Хотя дело официально закрыли, Савушкин и не думал прекращать расследование - теперь это стало его делом, личным. Вернувшись из столицы, участковый недолго думал: поняв, что в лунку высверленную ледобуром не пролезет даже голова - он дважды проверил этот факт, наконец принял единственное, но верное решение - провести полноценный следственный эксперимент.
  
     ..31 декабря Савушкин нервничал. Словно навсегда прощаясь с родным домом, он обошел все комнаты, иногда руки участкового непроизвольно ласкали деревянные стены, поправляли ненужный реквизит, которым обрастает любое жилище. В машкино корыто насыпал капусты на неделю вперед, рядом поставил ведро воды. Написал письмо Ивану Соломоновичу.
  
     Наконец облачившись в пыхареву одежку, присел на табурет - так требовал народный ритуал, затем закинул ледобур и прочее снаряжение в "Волгу" и поехал на станцию: следственный эксперимент надлежало провести как можно ближе к объективной реальности - вплоть до маршрута следования.
  
     ..За пять минут до полуночи Савушкин закурил старенькую дедову трубочку.
  
     Носком валенка он расчистил место, со всего маху воткнул ледобур в ровную заснеженную поверхность озера и начал крутить ручку, налегая грудью.
  
     Ледобур ушел вниз, вода хлюпнула: из лунки в звездное небо брызнул зеленоватый мерцающий столб; он слегка жужжал - словно электрический счетчик, постепенно ширился кверху, превращался в воронку и наливался сочными красками.
  
     Савушкин зажмурился и закрыл глаза ладонями.
  
     ..Он по-прежнему сидел на хлюпком алюминиевом стульчике: под ногами снег, над головой звездное небо, где-то вдалеке желтые огоньки родного села Балакирево.
  
     А в слабом зеленоватом свечении, накладываясь на привычные взгляду картины, лежали незнакомые леса, реки, равнины и старинные городские строения. В том мире ярко светило летнее солнце.
  
     Участковый покрутил головой.
     Все вокруг походило на отдельные фрагменты мозаики, разбросанные на большом расстоянии друг от друга, но когда Савушкин пытался разглядеть детали пейзажа, то выбранный участок приближался и становился рядом, и казалось тогда, только один шаг отделяет Савушкина от лесной тропинки или двери в таверну.
  
     ..За бутафорским космическим пультом сидела фигуристая блондинка в медицинском халатике.
     - Здравствуй, Савушкин! - сказала она, рекламно улыбнувшись и чуть наклонившись вперед, отчего соблазнительно обтянутые сферы вздрогнули и прильнули к пульту.
     - Ик... - ответил Савушкин, глядя в глубокий вырез. - ...вы... кто...
     - Зубная Фея!
     - Э-э-э... подружка-подушка из рекламы жевательной резинки Орбит?
     - Да ты что! - Фея возмущенно всплеснула ладошками и округлила голубые глаза. - У них только третий размер, а у меня! - И она повела плечами, всколыхнув содержимое халатика.
     - Ф-ф-ф... - Савушкин наконец перевел дух и взгляд на лежащие за спиной Феи окрестности и мотнул головой. - А это что?
     - А! Ну да! - Блондинка опять улыбнулась. - Это Плоский мир известный землянам по книгам Терри Пратчетта... Савушкин - ты избранный! Теперь каждый Новый год тебе надлежит поддерживать портал между нашими мирами с помощью ключа-артефакта. - Она указала на ледобур. - Тогда и у вас будут происходить чудеса!
     - И за что мне горбатиться? За спасибо? - Хмыкнул Савушкин, очнувшись. - И куда вы дели деда?
     - Плоский мир... наш мир - Плоский! ...вот ЭТОТ мир - точно плоский!
  
     Фея казалась немного огорченной и пафосной. Она ткнула наманикюренным пальчиком куда-то в город, и Савушкин увидел розовощекого деда Пыхаря в балахоне и колпаке звездочета. Он бодро взбегал по ступеням башни к огромному пучеглазому телескопу. Заметив Савушкина, дед Пыхарь весело улыбнулся и поприветствовал того взмахом крепкой руки.
     - С ним все в порядке. Будучи маленьким мальчиком, дед мечтал наблюдать звезды. Теперь он счастлив.
     Фея пронзила участкового взглядом:
     - А кем хотел стать ты?
  
     ..Савушкин вспоминал детский сад, и как носил он в черном полотняном мешке на тесемочке маленькие белые чешки и трусики с маечкой. Вспоминал, как неуклюже падал на мат.
     Вспоминал улыбку своей матери, когда впервые сумел сделать "ласточку"...
  
     - А-а-акробатом в ци-и-ирке!
  
     ***
  
     "Стану ли я акробатом? Ерунда вопрос! - Думал Савушкин, прогуливаясь по лунной дорожке под ручку с Феей, которая давала ему инструкции. - Но в детстве должны происходить чудеса. Всегда! А тем более под Новый Год..."
  
     Далеко под ногами крутился дымчатый голубой шарик, празднично украшенный морями и континентами.
  
     0x01 graphic
   0x01 graphic
   16
   0x01 graphic
   Тимонин А.В. Ети13k"Рассказ" Проза
  
   Вслед за Михаилом Михайловичем, Зощенко, разумеется, решился я записать слогом Александра Сергеевича Пушкина, современный анекдот, старательно пряча в стилистике позапрошлого века нынешние грубые реалии; изначально перечтя Пушкина, писал, ужасаясь тупой гордыне - в столь жалкой попытке приблизиться к гению. Прости меня благосклонный читатель.
   2009 год.
  
  
  
   Полюбуйтесь же вы дети,
   Как в сердечной простоте
   Длинный Фирс играет в эти,
   Те, те, те и те, те, те.
  
   Черноокая Россети
   В самовластной красоте
   Все сердца пленила эти,
   Те, те, те и те, те, те.
  
   О, какие же здесь сети
   Рок нам стелет в темноте:
   Рифмы, деньги, дамы эти,
   Те, те, те и те, те, те.
  
   А.С. Пушкин
  
  

Е Т И

Шестая повесть Белкина

  

I

  
   В перипетиях драматических армейских реформ шестидесятых годов, в эпоху нам достопамятную, с небольшим чином отправлен я был в отставку, как говорилось, "с мундиром, но без штанов" и поселился в сельском доме покойных родителей моих. Не имея другого способа к обеспечению своего состояния, кроме выгод от посильных трудов, занялся я различными незамысловатыми промыслами, а дворню и большое семейство своё выводил на заготовку грибов, брусники и орехов, продаваемых на ярмарке, в недалеко отстоящем уездном городе.
   Ограниченная узким кругом знакомств, деревенская жизнь вновь свела меня с NN -товарищем детских игр моих. От остальных соседей отличался он образованностью и манерами, выдающими человека знавшего жизнь лучшую.
   В время былое жил он в столице и весьма преуспел по службе, но склонность к чувственному наслаждению пиянства вернула его на родину в ветхий домишко, после многочисленных разводов и разделов имущества, оставшийся от некогда обширного имения, где и жил он бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном чёрном сертуке.
   Со времен юности нашей славился он добрым и весёлым нравом, читаемом в голубых глазах его. Был крепок, высок и строен и в окружении нас, малых товарищей своих, часто принимаем был за классного наставника. Не одна красавица заглядывалась на него с чувством более лестным, нежели простое любопытство.
   В школу нашу была выписана из института молодая учительница, назовём её Мария Кирилловна. Она была настоящая красавица. По приезду, окруженная многими искателями, томилась она в одиночестве, ни кому не подавая и малейшей надежды , отбивала амурные атаки соседей помещиков, людей недостойных, грубых и любвеобильных.
   Во время классов она отметила тонкий природный ум моего друга. Разговор его был прост. Стыдливость истинно девическая; он понравился учительнице, которой надоели вечные шутки и тонкие намёки французского остроумия учителя гимнастики .
   Её глаза выражали такое милое добродушие, ёе обхождение с ним было так просто, так непринуждённо, что невозможно было подозревать и тени кокетства.
   Любовь не приходила ему на ум, - а уж видеть учительницу каждый день было для него необходимо. Мария Кирилловна, прежде чем он сам, угадала его чувства. Что ни говори, а любовь без надежд и требований трогает женское сердце вернее всех расчётов обольщения. Возможность обладать любимой женщиной доселе не представлялась его воображению; надежда вдруг озарила его душу; он влюбился без памяти. Напрасно учительница, испуганная исступлению его страсти, хотела противуставить ей увещания дружбы и советы благоразумия, она сама ослабевала. И, наконец, увлечённая силой страсти, ею же внушенной, изнемогая под её влиянием, она отдалась восхищенному NN.
   Ничего не скрывается от глаз наблюдательной юности . Неожиданно расцветшая красота Марии Кирилловны, и замеченная на плече NN татуировка, на которой изображены были два пылающих сердца с приличной надписью, взволновали неокрепшие умы, давая пищу любопытству и толкам, заставляя несчастных любовников, преодолевая сердечные муки, скрывать свои отношения. На свидания в маленький флигелек при школе, где назначена была Марии Кирилловне квартира , NN приходилось пробираться тайно, лесом, далеко обходя школьную дорогу.
   Роман закончился скоро и печально. Обстоятельства дела неожиданно вскрылись. Прибывшее начальство провело дознание и бедную Марию Кирилловну тихо выслали к родителям, запретив всякую переписку, под страхом лишения диплома.
   NN, придя в класс и не застав любимой, школу оставил и весной, призванный в армию, уехал служить на Кавказ.
   II
  
   Вспомнил я об этом ,когда тихим летним вечером сидели мы на берегу озера, с постаревшим и сильно изменившимся NN. Озеро казалось спящим, и только легкий ветерок, нагоняя волну, ударяющую в борт лодки, раздувал подернутые пеплом угли костра, навевая сладостные воспоминания о днях минувших .
   Поставив сети и разложив у костра небогатую снедь, собрались мы ужинать. Как вдруг мохнатая собачонка залаяла на нас, и охотник показался из-за кустарника. Маленький человечек, оказавшийся сыном объездчика, подошел, смущаясь, провертел ногой в песке небольшую яму и сначала, для приличия отказавшись, присоединился к нам.
   Завязалась беседа, и, когда фляжка на половину опустела, от разговоров обыденных перешли к рассказам о непонятном и необъяснимом. NN рассказал о удивительных предсказаниях девицы Ленорман. Я же вспомнил конногвардейца Нарумова , утром вышедшего из своего дома в Эртелевом переулке в Петербурге и обнаруженного только через три года на рынке в Казани, торгующим тюбетейками, не знавшим кто он и ничего не помнящим о времени предшествующем.
   Охотник, до того молчавший, сказал:
   - Барин, ты же помнишь мою сестру Веру ? - обратился он к NN.
   NN промолчал . Я попытался вспомнить, но не смог.
   Рассказчик продолжил.
   - На сестрицу мою, девку красивую и ладную, считавшуюся богатой невестой, нашла странная дурь - боязнь людей и желание поскорее от них укрыться. Любой посторонний человек вызывал в ней столбняк. Ни отцовская порка, ни увещевания бедной матери, ничто не смогло переменить её дурного нрава. В школу она ходила, нещадно понуждаема суровым батюшкой нашим, посулившим ей расправу решительную и окончательную.Училась плохо, на уроках томилась, норовя спрятаться и незамеченной убежать домой, а чтоб не встретиться с кем -либо в пути, до школы добиралась она не как все - по дороге, а в обход, лесом по проторенной ею тропинке. Но однажды, домой она вернулась очень рано, сильно напуганная . Скинув сшитые мехом наружу огромную шубу и шапку, тут, же слегла. Послали за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную в бреду. В школу она не пошла и на следующий день, и через неделю, в конце концов, бросила её, а через год сбежала из родительского дома с проходившим мимо драгунским полком. И как прикажете это понимать ,барин ? А...?
   NN слушал с глубоким вниманием, нашел всё это очень странным, и какая-то печальная мысль пронеслась перед ним, отразившись судорогой на лице.
   Короткая летняя ночь кончалась. Заря сияла на востоке, золотые ряды облаков встречали солнце . Ясное небо, утренняя свежесть и пение птиц наполняли сердце младенческой весёлостью.

III

  
   Прошло некоторое время. Домашние обстоятельства вновь повлекли меня в уездный город на ярмарку. Утро было холодным. Во всём чувствовалось дыхание рано наступившей осени .
   В центре города, в торговых рядах, под зелёными деревянными навесами маялись сидельцы и одиноко бродили покупатели. Рядом со мной торговала крупными флоксами женщина в облике своём сохранившая черты былой миловидности.
   К концу дня к нам подошел NN. Ласково поздоровался с женщиной, обнял меня и, выяснив, что за мной из деревни приедут, сетуя на досуг, напросился в попутчики.
   NN разговорился с соседкой, был по обыкновению любезен и, как говорили на службе "делал стойку на женский пол".
   Из их разговора я понял, что это есть та самая mademoiselle Вера ,некогда сбежавшая из дому и теперь вернувшаяся . Однако, поведение её и спокойствие в её печальных глазах не обнаруживали ни малейших признаков мизантропии .
   Торговля шла вяло, и разговор приятно заполнял наше безделье. NN развернул на прилавке чистый платок, разрезал крупное яблоко, достал серебряную стопку, налил её и, передав её женщине, предложил отметить удачно совершенную им сделку. Она не отказалась, умело и аккуратно выпила. Потом выпили и мы.
   Разговор оживился на обсуждении напечатанных в " Губернских ведомостях" сообщения о снежном человеке, объявившемся в окрестностях столицы, и якобы снявшего в Сертоловской дивизии караул из кавказских уроженцев, и следовавшего за ним просторного редакторского разъяснения, наводившего на мысль, что кавказцы дезертировали с оружием.
   - Это ети земляков увёл. На Кавказе ети много, - заметил NN, употребив туземное название снежного человека, и после паузы добавил:
   - Один местный князь даже роман с ети завел. Я видел их сына. Здоровенный ... Да и здесь я ети встречал - сказал он и надолго замолчал.
   Любопытство начало меня одолевать.
   - Расскажи.
   - Ах, не рассказывайте, ради бога, - вмешалась женщина. - Мне страшно будет слушать.
   - Полноте, ma chere, - сказал NN, снова заботливо налил ей и повернувшись в мою сторону продолжил.
   - Первая несчастная любовь моя, как ты знаешь, была тщательно от людей скрываема. Постоянно приходилось таиться. Так было и на этот раз , в роковой день нашей последней встречи.
   Наступало утро. Объятия дорогой подруги разомкнулись и она, улыбаясь и позёвывая, выставила меня за дверь. Дверь закрылась. Погас освещённый квадрат на снегу, и я очутился в темноте, которая в привыкающих глазах становилась предутренними сумерками. Ветер, усиливаясь, выл в невидимых верхушках старых елей. Дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели хлопья снега; небо слилось с землёй.
   Показалось, что ветер доносит голоса детей идущих в школу, я, опасаясь ненужной встречи, свернул с дороги и пошел наудачу. В двух шагах от себя нельзя было ничего видеть, сучья поминутно задевали и царапали меня, ноги вязли в снегу, пот крапал, застилая глаза. Через некоторое время, увидев собственные занесённые снегом следы, понял, что заблудился и иду по кругу. Взял вправо и вскоре почувствовал под ногами занесённую тропу. Стараясь не сбиться, остановился и присел отдышаться под густой ёлкой. На часах было уже девять. Стало светлее.
   Вдруг заметил я, что-то движется мне навстречу. Лось? Волк? Очертания постепенно прояснялись , обрисовывая нечто человекоподобное. За несколько шагов существо остановилось, и я рассмотрел его: ростом с обычного человека, но намного шире в плечах и талии, покрытое рыжей шерстью, с которой стекала вода от таявшего снега; monstre повернул в мою сторону голову, взгляды встретились, и я увидел плошки-глаза, горевшие огнём .
   Ети! Я почувствовал, как волосы стали вдруг дыбом - сказал NN , проведя ладонью по вспотевшей лысой голове. Лицо его горело, как огонь; Вера была бледнее своего платка; я не мог удержаться от восклицания.
   - Мысль, судорожно ищущая пути к спасению, осенила меня - атаковать неожиданно и быстро , иначе конец. Превознемогая тяжесть налитых свинцом ног, бешено замахав руками, как крыльями, и почти взлетая, с криком противуестественно диким и громким, вскочил я из снега и кинулся вперёд на чудовище .
   Долю секунды ети оставался на месте, потом раскинувши руки , оборотился несколько раз вокруг себя,как волчок , поднимая клубы снега и унося их шлейфом за собой, ломая сучья и падая, кинулся напропалую и исчез.
   - Боже мой! -сказала женщина.
   - И ты не знаешь, что было дальше с этой бедной la femme Kavkaz - спросил я.
   - Нет. Не знаю, - ответил NN.
   - Боже мой,... боже мой! - повторила Вера, схватив его за руку, - Так это...это были вы ?
   - И вы тогда не узнали меня? Ети ... его ... мать !
   И окончательно выпав из стиля Пушкина и перейдя на энергичный драгунский слог, добавила:
   - Чёрт лысый, волос шестигранный!
   NN побледнел и начал собирать оброненные ею цветы.
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
   17
   0x01 graphic
   Нейм Н. Печенье удачи14kОценка:4.64*12"Рассказ" Проза
  
   - Уф, - отвалился Джон в своём кресле, переваривая сытный обед.
   По обыкновению, в пятницу, мы обедаем в одном из трёх китайских ресторанчиков, расположенных вблизи от нашего офиса. Всё просто: нас четверо программистов-холостяков - Джон, Рауль, Таниш и ваш покорный слуга - Владимир или Вова, которого все кроме Рауля, выговаривающего без запинки любое русское слово, зовут Вово. Я уже привык и к этому, и к сумасшедшим всплескам активности на работе, и только иногда вспоминаю, как побаивался вначале: "Во-во, сейчас начнётся"! Но всё шло хорошо: я быстро вошёл в группу и подружился с ребятами. Джон таскал нас на бейсбол, в котором я так и ничего кроме пива с чипсами не понял, а с Раулем мы встречались по выходным в парке, где всё латинское население нашего района играло в настоящий футбол на четырёх футбольных полях. А с обедами мы разобрались так: по понедельникам, когда всех мучила совесть за воскресное переедание - простая крестьянская еда на фермерском рынке, по вторникам - в латинских забегаловках, по средам - индусская еда, по четвергам - греческая, турецкая или ближневосточная, а по пятницам - китайская или японская.
   Как я уже упоминал, была пятница - благословенный день, и мы, расслабившись, запивали обед чаем, к которому подавалось "печенье удачи". Знаете, конечно, да? Такое полое внутри печенье, с записочками - туманными пожеланиями добра и "выигрышными" номерами лотереи. "Мегамиллионами" мы одно время на работе увлекались. А что, за доллар можно отхватить одну-две сотни миллионов! Даже если разделить на полсотни сотрудников - слабо не покажется. Азартный Джон покупал в складчину билеты на весь отдел, вводил номера в компьютер и делал персональные распечатки. Но постепенно людям надоело спускать деньги, и групповые пожертвования победителям прекратились. Поэтому номерами в печенье теперь никто не интересовался, но предсказания мы обычно читали вслух и издевались над ними. У Джона записочка советовала: "Не гонись за удачей - береги здоровье", у Рауля - "Счастье в любви может обернуться потерей денег", у Таниша - "Слушай себя - наживёшь добро", и, наконец, моя вещала: "Этой пятницей ты разбил машину". Я даже протестовать хотел, где это слыхано, так людям каркать! Но с кем спорить? Печенье ресторан закупает вагонами у какой-то пекарни, а записки туда доставляют из типографии, возможно, из Китая. Смотрите, даже грамотно сказать не смогли. Как всегда мы осмеяли весь этот мистический бред в нашей обычной хай-тековской манере. Но и предсказателям поганым хотелось насолить:
   - Джон, в субботу на бейсболе не делай ставки - не проиграешь!
   - Не буду, - сказал Джон, - так и быть.
   - Таниш, поведёшь мать в буддийский храм - меньше слушай проповедь, думай лучше о работе - никогда не уволят!
   - А я всегда о ней думаю, - ответил очень серьёзный пенджабец.
   - Рауль, не веди девушку в дорогой клуб! Сходите просто на танцы.
   - Какой там дорогой клуб, забыли, сегодня же я ответственный за тестирование новой программы. Хорошо, если раньше полуночи освобожусь.
   - Вово, не води сегодня машину.
   - Нет уж, увольте, я в эти сказки не верю. Я сегодня специально приехал на работу на машине, чтобы прямо после рабочего дня отправиться к друзьям за город на выходные.
     Но все начали настаивать, и я позвонил, предупредить, что приеду на электричке. Феликс ответил тут же и очень тревожным голосом:
   - Старик, ты прямо мысли читаешь. Я уже набирал твой номер. Сегодняшняя встреча отменяется: Иркиной матери в Филадельфии плохо, и мы вскоре отправляемся туда.
   Теперь делать было нечего. Я решил, что... - идея! - на машине сегодня никуда не поеду, останусь тестировать за Рауля, а машину одолжу ему - покататься с подружкой. Рауль был на седьмом небе от счастья.
   - Знаешь, - предупредил его Таниш, - я бы на твоём месте не менялся, не связывался с машиной Вово. На ней сейчас плохая карма.
   - Ты что, - сказал я, - корма у неё что надо! А если попортят - страховка покроет, не дрейфь.
   Что ж, "голос разума" у Таниша включился мгновенно, но Рауль уже не слушал никого, названивая своей Марии. Я только понял "besame mucho", и что им предстоит жаркая встреча.
   В одиннадцать, когда я уже начал получать подтверждения от пользователей, позвонил Рауль:
   - Владимир, - сказал он без всякого акцента, но с дрожью в голосе, - я не могу врать, твою машину увезла полиция. Я запарковал её возле бразильского ресторана в верхнем Манхеттене и не заметил, что с четырёх до семи там запрет, даже деньги в счётчик бросил. Но ты не волнуйся, в понедельник заберём машину с утра пораньше, а штраф $300 я оплачу. Смотри, моё предсказание сбылось. Деньги я уже потерял. Теперь осталось только больше счастья в любви.
   Ну, в этом я не сомневался, зная его горячую натуру.
   В понедельник утром мы поехали за машиной. Рауль уже успокоился, шутил, смеялся. Но в полиции нас ждал новый стресс: во время эвакуации произошла авария, и моя "Хонда" погибла под колёсами самосвала. Полицейские составили акт и сами отправили его в страховую компанию. Мне надо было лишь получить оттуда чек и взять новую машину по вкусу. Рауль от этого только выиграл: никакого штрафа за эвакуацию не нужно было платить. В общем - одни неудобства, на работу пришлось опоздать, но Джон с Танишем подстраховали. Оба обещали рассказать что-то интересное. Мы с Раулем уже не сомневались, что истории будут связаны с проклятым печеньем.
   Во время обеда, когда мы хлебали крестьянский суп, Джон рассказал, как сходил на бейсбол. Игра была классной, мячи летали до неба, и один мяч он чуть было не схватил. С годами и подписью игрока сувенир может стоить 100 - 200 долларов. Но Джон вовремя вспомнил предсказание и спасовал, а его сосед по трибуне вылетел в прыжке на бетонную лестницу стадиона и, ... ну, словом, вместе с мячом отправился в госпиталь. История Таниша была не столь загадочной, сколь полезной - ему. Утром, когда мы с Раулем занимались машиной, а Джон отправился за кофе, конечно же, заявился вице президент компании и отметил самоотверженный труд Таниша за всю группу бездельников.
   - Что же, получается? - резюмировал Джон. - Все предсказания так или иначе сбылись. Я предлагаю прислушиваться к их "генератору случайных пожеланий".
   - Может, скажешь, снова в лотерею играть? - спросил Рауль.
   - Ну, я никогда и не прекращал, - ответил Джон, - но каждый решает за себя.
   Всю осень мы исправно проверяли предсказанные номера по пятницам, но удача не появлялась. Хорошо, что дурацкие пророчества не повторялись. Но лишь до поры. Перед самым Рождеством, когда мы лакомились уткой по-пекински, зажаренной в меду, я получил новую весть. Пророчество гласило: "В январе, в четверг твой самолёт упал". Проклятье! Как они смеют так издеваться над людьми? Но, может, стоило прислушаться, ведь, действительно, пятнадцатого января, в четверг, я должен был лететь в Шарлотт, в Северную Каролину для отладки системы в дочерней компании. Билеты уже были взяты. Все мои друзья были единогласны: либо не летишь, либо летишь в другой день! Мне не хотелось идти против всех, и я решил лететь на день раньше.
   - Не волнуйся, - сказал Таниш, - я буду тебя прикрывать если надо.
   - И мы тоже, - заверили Джон и Рауль.
   И я полетел. Разумеется, ничего не случилось. Я прилетел вечером, устроился в гостинице, и с самого утра приступил к работе в отделении Шарлотта. На обед меня повели в местную столовую и сытно накормили скучным среднеамериканским обедом с его убойными порциями. Потом мы вернулись и поработали ещё часа полтора. И вдруг откуда-то из офисов раздались визг и крики:
   - Включите новости! Скорее включите!
   По всем каналам передавали одно и то же. Самолёт из нью-йоркского аэропорта Ла Гвардия упал в Гудзон и плавал на поверхности реки! Людей, 155 человек спасли так, что некоторые даже ног не замочили! Картины плавающего самолёта с толпой людей на крыльях - до сих пор у меня перед глазами. Вы понимаете, правда? Это был самолёт на Шарлотт, тот самый рейс, который я обменял с четверга на среду, полетев на сутки раньше. Должен признаться, что меня терзали сложные чувства. С одной стороны, я думал: "Вот, был бы сейчас в числе героев, давал бы интервью всем каналам". А с другой стороны, может, все эти люди спаслись, потому что меня там не было? Да, не пожелаю никому оказаться в моей шкуре.
   Ребята, разумеется, звонили, поздравляли, поддерживали. Грозились, как следует "надраться", когда я вернусь. Ну, мы, конечно, это событие отметили... И вновь потекли рутинные "кризисные" будни. Надо заметить, что наша фирма прилично стояла. Во всяком случае, никого не уволили, разве что премиальные весной немного уменьшили. Но, несмотря на это, а может, именно, как раз, потому что цены на недвижимость упали, я решил купить маленький домик. Честно скажу: не моё это. Мне подавай виллу за несколько миллионов с большими комнатами, высокими потолками и красивым видом на море. Но, как-никак, домик - это вложение денег. А банк почти никаких процентов не давал. После недолгих поисков, я, наконец, перебрался из квартиры в собственный дом. Думаете, почувствовал себя иначе? Нет, просто правильно с деньгами поступил. А забот - в десять раз больше.
   И вот, как раз когда я был весь в новых домашних хлопотах, пошли мы в очередную пятницу по китайскую кухню... Джон взломал своё печенье и прочитал:
   - "Иногда ты имеешь работу, а иногда - наоборот", - что это значит?
   - Могут уволить, - сказал Таниш. - Сейчас любого могут уволить.
   - Нет, - рассмеялся Рауль, - это работа тебя "имеет". Ещё как! - И он разломал своё печенье надвое: "Любовь создаёт семью", - прочитал он. - Это в самую точку. Кажется, Мария забеременела, если подтвердится - гуляем!
   У Таниша было как обычно: "Смотри вокруг - увидишь своё добро!" Куда уж больше смотреть с его предусмотрительностью и осторожностью.
   Моя записка гласила: "Летом твоя вилла сгорела"! Ах вы, ... гады! Вам что мало машины, самолёта? Вы хотите меня укокошить?! Да ни за что я вам не дамся! И дом не отдам! Я был просто в бешенстве, и если бы знал, кто устраивает розыгрыши, клянусь, проучил бы шутника! С другой стороны, может, не стоило кипятиться? Так или иначе, какая-то сила предупреждала меня о грядущих катаклизмах, и оставалось лишь внимательно прислушиваться к её таинственному голосу. Не знаю, что бы вы делали на моём месте, но я принял меры. Во-первых, немного увеличил страховку на пожар. Много нельзя было, в случае пожара это могло выглядеть, как попытка обмана. Кроме того, я научился пользоваться огнетушителями. Вы думаете, это просто? Попробуйте! Я обзавёлся небольшой коллекцией их, расположив в каждой комнате дома, и поставил новые датчики пожарной сигнализации - детекторы дыма и угарного газа. Чёрт, неужели этого не хватит?
   Весь июнь прошёл в противопожарной активности. Приближались праздники - Четвёртое июля - День Независимости. Я поехал к тётке в Бостон и славно там отдохнул. Салют в Массачусетсе был не хуже, чем в Нью-Йорке. Я рассказал тётке свою историю. Думал вначале, что она испугается. Но она была крепкий орешек - из старой гвардии. В молодости она училась в университете в Кракове на химическом. Там на философском факультете изучали - не поверите - Кабалу. Был у неё даже друг - большой умник, раввин, он потом в лагерях погиб, кажется. Так вот он рассказывал, что зло надо локализовать, заточить, не давать ему свободы.
   - У тебя есть эта бумажка с предсказанием? - спросила она.
   - Да, вот она, с собой ношу, - и я вынул из бумажника узкую белую полоску бумаги, с одной стороны которой было написано красными буквами "Летом твоя вилла сгорела", а с другой стороны шесть чисел: 25, 27, 28, 35, 38, 39.
   - Давай её сюда, - сказала тётка.
   Она положила бумажку в обыкновенный почтовый конверт, заклеила его и заложила в старый справочник химика, который хранила в числе своих сокровищ.
   - Всё! - сказала тётка. - Забудь об этом странном и таинственном мире. Твой дом не сгорит, и ты будешь жить долго и счастливо.
   Я поцеловал её мягкую морщинистую щёчку. Это было вроде сыновней любви и материнской заботы.
   Шестого вечером, в понедельник я вернулся домой. Это тоже был выходной, так как праздник - День Независимости пришёлся на субботу. Дом встретил меня своей чистотой и строгостью. На ступеньках лежали несколько опавших с дерева листьев. Назавтра меня снова ждала работа, друзья и наши холостяцкие застолья. Во вторник, мы по традиции отобедали в аргентинском ресторане и даже выпили бутылку красного вина на четверых за свободу и прошедшие праздники.
   - Смотри, не расслабляйся, - посоветовали мне друзья, пока лето не кончилось, лучше будь начеку.
   - А тётка, наоборот, наказала мне расслабиться! - возражал я.
   Мне уже порядком надоело целый месяц стоять в дозоре, поэтому, проверив, что сигнализация в порядке, я отправился на боковую.
   А утром восьмого июля посыпались новости: Джона назначили менеджером и предложили ему уволить одного сотрудника из группы. Таниш объявил, что увольняется сам, т. к. получил огромное наследство в Индии, и начал собирать свои вещи. Рауль раздал всем приглашения на свадьбу. А я уже знал, что тётка права, заклятие снято, и можно закончить свой пожарный контроль. Но знал я также, что предсказание сбылось: вилла моей мечты сгорела! Но не от огня, а от неумения понимать странный и таинственный мир чудес. Поздним вечером седьмого июля набор чисел 25, 27, 28, 35, 38, 39 принёс единственному человеку в Америке, а именно, в Нью-Йорке, выигрыш в сто тридцать три миллиона долларов. И это был не я.
   Радиостанция NBC взяла короткое интервью у счастливчика, пожелавшего остаться неизвестным.
   - Желаю всем удачи! - сказал он с лёгким пенджабским акцентом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

4

  
  
  
  
   0x01 graphic
   18
   0x01 graphic
   Ледовский В.А. Условия выживания31kОценка:10.00*3"Рассказ" Фантастика
     УСЛОВИЯ ДЛЯ ВЫЖИВАНИЯ ...
  
     Сол проснулся, как и рассчитывал, в самую темную пору, около трех часов ночи. Это время называли часом собаки, хотя уже никто не помнил, как выглядит вымерший в древности зверек. Чутко прислушиваясь к ровному дыханию родителей, выскользнул из-под общего с со-братьями покрывала, ступая на носки, прокрался к выходу из дома. Замер, услышав, как на девичьей циновке зашевелилась сестренка. Аля забормотала во сне, повернулась на другой бок, подоткнула подушку под щеку, сладко вздохнула, успокоилась. На улице было зябко, потому мальчик сдернул с края крыши полотенце, завернулся в него. Прихватил из-под стены запасенную с вечера корзину и заспешил вдоль стоящих рядком хижин к Реке. На берегу сторожко обернулся. Деревня спала. Еле проглядывающие в темноте домики белесо отсвечивали стоящему в зените Фобосу, и тени крыш углами скрадывали обочину улицы.
     Вода у берега еще не остыла, была теплее воздуха, и заходить в нее было приятно. Сол пробрался к вершам. Улов на этот раз оказался средним, потому из каждой ловушки мальчик не стал брать больше одной рыбины. Заполнив корзину, шлепая босыми пятками по уже прохладному песку, двинулся вдоль Реки за околицу. Деревенька была крайней в череде таких близняшек, связывающая селения дорога за ней сходила на нет, и дробимые тропинками заросли подступали вплотную к невысоким плетеным из тростника на бамбуковом каркасе хижинам. Подросток прошел с милю, продираясь сквозь цепляющиеся за полотенце кусты, свернул к тянущейся ввысь, подступающей здесь почти вплотную к руслу стене каньона. Спрятал корзину в вымытых дождями и горными потоками корнях кряжистого дерева, забросал заранее приготовленными ветками. Дело сделано, никто не найдет, можно возвращаться домой. Было зябко, потому Сол, шлепая ступнями по песочному берегу, пробежал часть дороги и только у деревни замедлил шаг. Когда мальчик подходил к отцовской хижине, Деймос над головой уже догонял своего небесного братца, значит, прошло часа полтора. Подросток вернул полотенце на водосток, скользнул в дверь, остановился, привыкая к темноте.
     - Ты что ли, Сол? - Нежным сонным дискантом спросила с девичьей циновки Аля. - Где был?
     Мальчик чертыхнулся про себя.
     - В туалет выходил, - ответил грубоватым голосом, - спи давай, непоседа.
     Уже не скрываясь и даже нарочито споткнувшись об оставленную на полу вязанку дров, прошествовал к мальчишеской циновке. Откинул руку вольно раскинувшегося со-брата, лег, повернулся к нему спиной. Отпихнул задом поглубже с узкой свободной полоски лежбища, отвоевал свою часть одеяла и сразу провалился в сон...
     ... Он летел под облаками над красными равнинами, разломом Маринера, в глубине которого голубая лента реки окаймлялась зелеными полосками лесов и полей. Мальчик сидел на шее дракона, слева и справа от него мерно взмахивали два огромных кожистых крыла, иногда ящер оглядывался, смотрел в глаза и скалил в подбадривающей и озорной насмешке сабельные белые клыки...
     Утром отец растолкал братьев-погодков Лео и Дана. Сола будить не стали. Последний день детства, завтра посвящение, первая исповедь, потому сегодня таких поблажек будет много. То проваливаясь в сладкую дрему, то возвращаясь в явь, мальчик дождался, когда все позавтракали. Папа грузно потопал в кузню, братья отправились в лес собирать горючие корни. Мама еще немного покрутилась рядом с постелью, но пожалела сына и тревожить не стала, собрала грязное белье и ушла. Только Алька возилась во дворе, строго выговаривая своим куклам за нежелание учиться.
     Теперь, когда дом опустел, пришло самое время вставать. Сол, словно древний герой Мюнхгаузен за волосы из болота, вытащил себя из очередного дремотного провала. Сел на циновку, встряхнул косматой рыжей головой. Упершись в пол с утра непослушными вялыми руками, поднялся. Спросонья пошатываясь, добрел до стола. Оглядел цепким взглядом оставленный для него завтрак. Завернул в кусок ткани вяленую рыбину и краюху хлеба. Выскочил за порог. Поймал брошенный на него искоса внимательный взгляд сестры, уведомил, - я гулять, к обеду буду, - и неспешно зашагал по улице. Аля разочарованно вздохнула. Прогулка к теплому озеру, их тайному, только на двоих с братом месту, откладывалась. Впрочем, то, что собирался делать Сол, было тоже интересно.
     Ровесников, слава Земле, по дороге мальчику не встретилось. Кто ушел в Столицу на занятия, кто помогает взрослым. Только у Сола сегодня выходной. Как же, все понимают, КАКОЙ день у него завтра.
     У берега рыбаки заканчивали с подсчетом утреннего улова. Их капитан Андр, второй муж мамы, отец Лео и Дана, поднявшись на сотню метров выше по течению, склонился над полоской пляжа и внимательно разглядывал следы на песке.
     - Это я ночью был неосторожен, - понял мальчик, - ведь хотел же идти по воде!
     Подростка окатило горячей волной страха и стыда. В любом случае, уже поздно что-то менять, и потому Сол с независимым видом прошествовал мимо Андра по откосу над берегом. Через несколько минут, от опушки леса, обернулся. Теперь капитан рыбаков поднялся выше и рассматривал оставленные следы мальчика уже на тропинке. Возвращался к берегу, сравнивал, замеряя щепкой. Ну и ладно. Все равно все завтра выяснится. И решится.
     Сол свернул к возвышающемуся над долинкой лесистому холму, нырнул под полог ветвей. Скрытый тенью, бросил взгляд назад. Возле рыбаков маячил оранжевый саронг Али. Сестренка не утерпела и тоже пошла гулять. Понятно, Андр привечал свою со-дочь как родную, а одной торчать дома скучно. В селении на три девочки - дюжина мальчиков. У Альки даже ровесниц нет. Одна - значительно старше, вторая еще вообще ... карапузик.
     Подросток присел на корточки, подобрал сломанную ветку, стал рисовать на свободном от травы участке глины контуры древнего планетолета, про который вчера рассказывал учитель. Изредка подымал глаза, цепко рассматривал, что происходит в деревне. Никто за ним не следил, все были заняты делами, потому мальчик через пять минут поднялся, отряхнул с шорт листья и землю, нырнул в заросли. К тайнику с рыбой шел не скрываясь, обламывая мешающие сучки, разгребая ногами палую листву. Все равно, скорее всего, сегодня это в последний раз, чего таиться?
     Впрочем, прихватив корзину, дальше пробирался тишком. Мало ли что, может, кто из взрослых в лесу бродит, попадешься, как ему объяснить, что делаешь? Поставив ношу у подножья возвышающегося над берегом на десяток метров каменного пальца, забрался на него, снова бросил взгляд в сторону едва видимого из-за крутого склона поселка. Все спокойно, рыбаки перетаскивают улов к погребу. А оранжевого лепестка не видно. Как и возможных преследователей в узкой щели между берегом и нависающей над ним каменной стеной. Сол хмыкнул, спустился вниз, забросил корзину на плечо и двинулся к убежищу. Пробираться с грузом между переплетенными лианами деревьями было нелегко, потому с десяток раз пришлось отдохнуть. А шуму он производил столько, что даже в соседней деревне, наверное, было слышно. Но так далеко от селения никто из вечно занятых взрослых никогда не забирался, потому бояться было некого. Когда выбрался к стекающему с гор притоку большой Реки, идти стало полегче. Если бы не ледяная вода, шлепать по гладкому каменному дну было бы, наверное, даже приятно. Вскоре показался летящий с высоты водопад, перед ним большое озеро и огромный зеленый камень, за которым Сол прятал Вина. Сердце мальчика зачастило. Уже третий месяц он выкармливал драконыша, но всякий раз даже предчувствие встречи с недоступным, прежде виденным только высоко в небе крыланом волновало мальчика.
     Вин услышал шаги своего друга, высунулся из-за монолита, заклекотал, - уинн, уинн, - потянулся зубастой головой на длинной шее к корзине. Рос он очень быстро и весил уже, наверное, в три раза больше Сола. Драконыш выбирал рыбин из корзины, высоко задирая пасть, проталкивал серебристые тела по пищеводу. Расправлял огромные кожистые крылья, взмахивал ими, отчего по поляне проносился смерч, а вода в озерце шла обратно к водопаду крупной рябью. Тело Вина покрывала чешуйки, но не такие, как у рыбы, а крупные и темноватые. На ощупь они были мягкими и теплыми, почти горячими. А пахли молоком, которое кормящие женщины сцеживали и давали подросткам во время болезни.
     Насытившись, крылан довольно клекотнул, игриво боднул мальчика шершавым черепом.
     - Но-но, не балуй, - строго сказал Сол, подражая интонации отца, - молод еще, я тебя с яйца знаю.
     Вин отступил от мальчика, развернул крылья. Махнул ими так, что порыв ветра чуть не сбил Сола с ног, и тому пришлось присесть и уцепиться руками за траву. Еще пара взмахов, и дракон неожиданно легко вспорхнул на огромный, в рост мальчика, зеленый валун.
     - Ничего себе, - не выдержал Сол, - Ты уже летаешь!? Здорово!!
     Из-за камня, с той стороны, откуда пришел мальчик, раздался сдавленный возглас. Подросток не обратил на это внимания. Но громко заговорил, обращаясь к дракону.
     - Вин, тут такое дело, завтра у меня первая исповедь. Я боюсь, что все про тебя расскажу. Я не знаю, что с тобой сделают, тебе нужно в другое место. И чтобы я даже не знал, где ты. Уходи, пожалуйста! Или улетай, ты же можешь! Пять лет назад около столицы упал старый дракон, так люди его убили, а шкуру пустили на одежду. Я не хочу, чтобы то же сделали с тобой!
     Драконыш склонил голову набок, с любопытством уставился на мальчика. Дернул зрачком в сторону озерца, взмахнул крылами, спланировал над водной гладью, взбивая брызги, выхватил огромную, в треть мальчика, рыбу. Выпорхнул на берег, прижал добычу к траве, прокусил ей голову.
     - Ну вот, ты теперь уже и сам охотишься, - растерянно сказал Сол, - это значит, я тебе больше не нужен?
     Крыланыш еще раз клекотнул. Когтистой лапой отбросил рыбину к мальчику. Чувствуя, что его не понимают, пододвинул горбатым носом тушку к ногам человека.
     - Это что, ты меня угощаешь? - развеселился Сол. - А здорово было бы с тобой порыбачить!
     Представилась картинка, как огромный дракон летит над водной гладью, выхватывая рыбу и забрасывая её себе на спину, где сидит Сол и собирает улов. Мальчик выложил на листы лопуха недоеденное Вином подношение. Забросил корзину на спину. Покровительственно сказал. - Ладно, ты тут еще побудь, но никого не обижай. Я схожу к саду, наберу фруктов. Ты ведь их любишь?
     Насвистывая народную песню "И на Марсе будут яблони цвести", Сол направился к деревне, старательно не глядя влево, где затаилась фигурка в оранжевой одежде.
     В оба конца мальчик обернулся часа за три. Вин по-прежнему скучал в одиночестве, но по следам было ясно, что один гость рядом с поляной побывал. Сол не боялся, что сестренка может заблудиться. К находящемуся всего в полутора милях далее теплому озеру он водил Алю уже с месяц почти каждый день, дорогу домой девчонка знала назубок. Подросток нарвал лопухов, вывалил на них яблоки, подошел к Вину, обнял его правой рукой за горячую шею. Драконыш бережно и осторожно сунул свою голову под левую подмышку человеку и замер, от наслаждения даже перестав дышать.
     - Не забывай, меня, Вин, - грустно сказал Сол. - А теперь лучше уходи.
     Глотая слезы, снял руки с шеи крылана, взглянул в его огромные глаза, настойчиво повторил, - Уходи, ты ведь умный, ты меня понимаешь?
     Дракон влюблено смотрел своими вертикальными зрачками, и казалось, даже не пытался вникать в то, что говорил ему мальчик.
     - Уходи, дурак, - захлебываясь слезами, выкрикнул Сол. Попытался ударить Вина по носу, но силы в руках не было, получился толчок, от которого не устоял и упал сам подросток.
     Мальчик неловко поднялся и, не оглядываясь, побежал к дому. Вслед ему раздалось недоуменное и обиженное клекотание.
     ... Забравшись на свое любимое место, голец у Реки, с которого в одну сторону было видно край деревни, а в другую - долину на несколько миль, Сол раскинулся на спине и уставился в лиловое небо, по которому неспешно полз багровый кругляш солнца. Высоко над каньоном кружили маленькие на таком расстоянии драконы. Когда-то давно они служили людям и спасли их, унеся на своих спинах от ядовитых стен Города. Пришлось оставить все помеченные смертью вещи, и когда спасенные опустились у Реки в каньоне Маринера, они были голы, беспомощны и голодны, потому что не умели ловить рыбу, и садов еще не было. Чтобы прокормиться, выжившим после катастрофы людям пришлось убить двух драконов, выколов им кольями глаза. Оставшиеся рептилии не стали мстить, а просто улетели, и теперь их можно было видеть только высоко в небе или разглядывающими деревенскую возню с отвесных утесов. Многие люди считали, что крылатые ящеры предали человека, скоро одичают и начнут охотиться на своих создателей, и потому боялись и ненавидели крыланов. Полдесятка лет назад старый дракон, может быть, один из тех, кто улетал из Города, опустился около Столицы и, тяжело переваливаясь на трясущихся лапах, пошел к селению. Ему кричали, чтобы уходил, но он не слушал и продолжал двигаться к людям. Тогда мужчины стали его бить бамбуковыми палками, но он полз вперед, даже не прикрывая голову огромными кожистыми крыльями, пока повар Реш не вспомнил правило, что убить крылана можно, только ударив в глаз. И не вонзил в помутневший от боли вертикальный зрачок лезвие огромного столового ножа. Никто из людей не пострадал. Мясо дракона использовали на подкормку рыбам, шкуру для одежды. А к Решу стали относиться настороженно, ему отказали все невесты, к которым он сватался, отчего повар озлобился на женщин и почему-то на крыланов тоже.
     Желтый круг в небе добрался до зенита, кожу напекло так, что казалось, щелкни по ней пальцем, она зазвенит, и камень вокруг мальчика нагрелся и обжигал тело уже почти нестерпимым жаром. Сол солдатиком спрыгнул с гольца в глубокий омут под ним. Торпедами в разные стороны метнулись испуганные рыбины. Подросток оттолкнулся ногами от илистого дня, отфыркиваясь, вынырнул, в несколько гребков доплыл до почти упавшей в реку огромной ивы. Цепляясь за ветки, забрался на наклонный ствол и направился в деревню. На обед нельзя было опаздывать даже в день, когда имеешь поблажки во всех отношениях. Чувство времени Солу не изменило, и домой он попал раньше возвращения отца. Кузнец был мрачен. Его год семейной жизни заканчивался, мама должна была уже неделю жить со вторым мужем, Андром, и задержалась только из-за приближающегося обряда причащения Сола. После рыбака наступала очередь третьего мужа, пекаря Вита из соседней деревни, потому папу ждали очередные два года холостяцкого существования. Вит жил с мамой уже четыре полноценных цикла, но ребенка у него не получалось. Впрочем, пекарь не отчаивался и никому не хотел передавать своего права даже на одного из двух причитающихся ему детей, хотя мечтающий о дочке Андр был готов заплатить уступкой целого года жизни с мамой. Когда-то, как рассказывал учитель, у каждой женщины был только один муж, но после катастрофы на одно рождение девочки приходилось несколько появлений мальчиков, потому полиандрия стала правилом.
     - Ну что, сына, как себя чувствуешь в последний день детства? - спросил кузнец, когда с традиционной ухой на первое и овощами на второе было закончено.
     - Да, в общем, нормально, - ответил Сол, приосаниваясь под восхищенными и завистливыми взглядами со-братьев.
     - По маме скучать будешь?
     Сола словно окатило ушатом ледяной воды. За хлопотами последних дней он совсем упустил, что после первой исповеди мальчик перестает скитаться с мамой по домам её мужей, а начинает жить у отца, или, по желанию, в казарме при училище.
     Подросток уткнулся в тарелку, прикрылся ладонями, стараясь скрыть покатившие по щекам слезы.
     - Ну что ты так, - укорила супруга мама, - ничего страшного, в гости будет приходить. - Подумав, добавила. - Я уверена, Андр не станет возражать, если Сол будет ночевать в его доме. Он всегда хорошо относился к нашим детям. А в Але так души не чает, любит ее, мне кажется, больше, чем своих сыновей.
     Мама погладила чернявые макушки Лео и Дана. Добавила. - Вообще, мне здорово с вами повезло. Со всеми, что мужьями, что детьми.
     Спохватилась. - Да, Сол! - Поставила перед мальчиком кружку с багровой густой жидкостью, - это для причастия, выпей, пожалуйста.
     Подбодрила легким подзатыльником, прикрикнула, - да пей, говорю!
     Мальчик понюхал настой. Тот пах горько и немножко приторно. Братья, широко открыв глаза, с ужасом и восхищением смотрели на Сола. Отступать было нельзя, потому мальчик, зажмурившись, в три глотка выпил содержимое. Оно было сладковато-терпким, по вкусу как замоченные в сиропе и отлежавшие зиму яблоки, и совсем не противным. Лео и Дан открыли свои ротики так, что в них легко прошли бы те же яблоки, и совсем не малых размеров.
     - Ну, вот и молодец, - похвалила мама, ополоснула кружку теплым морсом, взболтала содержимое тростинкой, сунула под нос мальчику, - Это тоже допей. Чем больше, тем тебе легче будет.
     Сол допил бурду, почти сразу его потянуло в сон. Веки стали тяжелыми, мысли в голове лениво толкались, словно засыпающие рыбины в корзине.
     - Если спать хочешь, иди, полежи, - тревожно сказала мама, - тебя сейчас нельзя напрягаться.
     Мальчик на непослушных подгибающихся ногах добрел до лежанки, упал на неё. И оказался на спине почему-то огромного Вина. Они летели над красной пустыней. Далеко на горизонте появились стены древнего покинутого Города, а за ним ледовая шапка Южного полюса.
     - Туда, нельзя. Там смерть! - хотел сказать Сол, но у него ничего не получалось, губы не шевелились, будто стали чужими. Но дракон все равно понял, повернул голову, и мальчик услышал:
     - Нет, смерти там давно нет, мы чувствуем нейтрон-излучение. Вам пора возвращаться домой, люди, ваша сельская жизнь затянулась...
     Подросток очнулся. Его теребила за руку сестренка. Больше в хижине никого не было.
     - Сол, ну проснись же! - Умоляла девочка. - Ты что, так хочешь спать?
     - Да нет, все нормально, - встряхнул головой, прогоняя виденья, мальчик. - Что случилось?
     - Ничего, я просто спросить хотела, - замялась девочка. Решилась, подняла на брата заблестевшие глаза, - А вот скажи, драконы, они страшные?
     - Ну, они очень большие, - подумав, ответил Сол, - и они очень красивые. Рядом с крыланом себя чувствуешь ... как будто ты на своем дне рождения, и тебе сейчас начнут дарить подарки.
     - А дракон мне не может... - сестренка перевела дух, потом все же продолжила, - сделать больно?
     - Аленка, запомни, - подросток посмотрел на сестру в упор. Помолчал, собираясь с силами. Он собирался самое сложное дело в своей небольшой жизни. Было нужно, чтобы Аля поверила ему и перестала бояться. - Никогда не один дракон ни сделал плохо или больно ни одному человеку. Когда люди их ... убивали, они даже не делали попытки защититься. Хотя любой крылан легко собьет с ног десяток взрослых. Они хорошие. И его, - Сол сразу поправился, - их надо спасти от взрослых.
     - А почему дяденьки их ... так к ним относятся?
     Сол откинулся на лежанку. Повертел тяжелой, словно ставшей каменной головой, умащивая её на ладонях. Мысли тоже были как огромные неповоротливые валуны в Реке. - Знаешь, я много думал об этом. Взрослые боятся всего неожиданного и нового. Даже заходить в лес глубже, чем нужно для сбора горючих корней. Вот Гро, это он мне все в лесу показал, а как полтора года назад прошел причастие, так из деревни носа высунуть не хочет.
     Версия пришла в голову неожиданно, - Наверно, это от тех настоев, что пьют взрослые. Сол грустно улыбнулся сестренке, - я тоже стал пить ЭТО, и может, уже не захочу ходить с тобой к нашему озеру. Или искать разные новые интересные места.
     - А зачем нужно пить настои? - Аля стремилась добраться до истины. Мальчик тяжело вздохнул. Приходилось объяснять вещи, которые он сам не очень хорошо понимал.
     - Учитель в школе говорил, что наши предки прилетели с Земли, ты же это знаешь?
     Девочка кивнула головой.
     - Еще он говорил, что люди на Земле не верили друг другу и вооружались. А потом они как-то нечаянно стали убивать друг друга, и никто не смог остановиться, пока все не умерли. Напоследок с Фобоса ударили нейтронным лучом по Городу и отравили его. Потому нашим предкам пришлось бежать сюда.
     Аля кивнула. Смотрела огромными глазами на брата и ждала продолжения.
     - Ну вот, а этот настой придумали, потому что он снижает, - Сол по слогам вспомнил сложное слово, - аг-рес-сив-ность. Злость, по-простому. А исповедоваться мы должны, чтобы все знали, что никто ничего плохого не замышляет.
     - А почему девочкам ... то есть тетенькам ничего пить не надо? И на исповедь мама не ходит?
     - Учитель сказал, что женщины более социальные существа, и не несут угрозы уничтожения, - угрюмо ответил Сол.
     - Кроме того, зелье подавляет еще и, - мальчик задумался, вспоминая трудное слово, - ли-би-до, а поскольку женщин мало, вам этого совсем не нужно.
     Тема показалась стыдной, касалась вещей, о которых Сол только смутно догадывался, потому он прекратил неприятный разговор, - Ладно, тебе потом в школе расскажут. Иди, я спать хочу.
     Аля послушно поднялась, побрела к двери. На пороге обернулась, спросила, - А драконы тоже с Земли прилетели?
     - Да, - ответил Сол. Голова тяжелела с каждой секундой, глаза слипались, - Их сделали из таких животных, собак. Добавив им что-то ... - трудное слово никак не приходило в голову, потому мальчик завершил фразу, как мог, - из птиц. Все, Аля, я не могу.
     ...Сол сидел на корточках у входа в дом. Из-за угла выкатился смешной пушистый комок на четырех толстых лапках. Размахивая хвостиком, подбежал к мальчику, уткнулся в ладонь влажным прохладным носом. Преданно и обожающе уставился коричневыми пуговицами глаз...
     - Сына, вставай, - отец тряс мальчика за плечо, - умывайся и пойдем. До столицы часа три, все только тебя ждут.
     Насчет всех он преувеличил. Братья сладко сопели в четыре ноздри, да и на циновке Альки было очень сонно. Но мама уже хлопотала у стола, бросая на сына, тревожные и заботливые взгляды.
     ... На причащение пошли все мужчины деревни, включая Гро, что был старше Сола всего года на два. Присутствовать на исповеди до достижения двадцатилетия он не мог, но решил проводить друга. В селении остались только женщины и дети. В соседней деревне к шествию присоединились еще несколько людей, включая пекаря Вита, в доме которого подросток вместе с мамой и её детьми жил год назад.
     Когда добрались до дома советов в Столице, процессия насчитывала уже с полсотни мужчин. Старейшины и врачи ожидали в зале.
     Сола усадили на красивую праздничную циновку в центре помещения. Подошел доктор, подал расписанную затейливым орнаметром пиалу с лиловой киселеобразной массой. Мальчик затравленно обвел смотрящие на него лица, поймал ободряющий взгляд папы. Из-за его спины виднелась мрачная физиономия убийцы дракона. Повара Реша, который ненавидит крыланов. Ласкового, доверчивого и потому беспомощного Вина тоже. Еще немного, может, несколько недель, и драконыш подрастет настолько, что сможет улететь. Мальчик умоляюще посмотрел в глаза врача.
     - А можно ... перенести причастие?
     Присутствующие осуждающе загудели. На отца подросток старался не смотреть.
     - Не ждал от тебя такого, Сол, - доктор покачал головой, - ты же знаешь, причастие должны проходить все, кто становится взрослым. Иначе тебя изгонят в болота в низовьях Реки. И не пустят назад, пока ты не согласишься на исповеди.
     - Вин... Вин... Вин... - ни о чем другом мальчик не думал. У него вырвалось, - а если я согласен ... ну, уйти в болота?
     В зале установилась мертвая тишина, в которой слышалось только хриплое дыхание отца. Такое происходило впервые за всю историю общины.
     - Ну, Сол, - стал мягко уговаривать мальчика врач, - Мы все проходим это. Без причастия, ты не мужчина. Ты же знаешь, есть тайна причастия, никто из присутствующих никому ничего не расскажет. Даже тебе не имеет права намекнуть, что знает, о чем ты говорил. Иначе будет лишен права исповедовать. Да и права семьи и детей тоже.
     Подросток сидел, упрямо уставившись в пол.
     Доктор терпеливо вздохнул. Продолжил спокойным, обволакивающим волю мальчика голосом, - Подумай, однажды изгнанный навсегда потеряет право семьи, и у тебя никогда не будет ни жены, ни детей. Подумай о горе своей мамы, посмотри на папу. Видишь, как он себя чувствует?
     Сол поднял заплывшие слезами глаза. Фигура отца была словно в тумане, а лица мальчик совсем не видел.
     - Хорошо, - кивнул, взял пиалу, - я согласен, - выпил, не чувствуя вкуса.
     Голова стала тяжелой. Подростка повело в сторону. Врач подхватил оседающее тело, бережно уложил на мягкую циновку...
     Мальчику снилось, как Андр спросил, зачем Сол ходил ночью на берег, и он признался, что взял немного рыбы, и Андр удивился, ведь каждой семье выдают более, чем достаточно. Сол сказал, это для маленького дракона, и тут спрашивать стали все. Мальчик вспомнил, как три месяца назад ходил к озеру за гольцом собирать оглушенную падением с водопада вкусную горную форель. Нашел яйцо, и почти сразу из него выклюнулся крыланыш. Сол стал кормить его рыбой из озера, а когда её стало не хватать, воровал из вершей, и еще фрукты из сада. Все слушали очень внимательно и удивлялись. А глаза Раша горели мрачным огнем. Потом повар и несколько мужчин ушли. А Сола спрашивали, кем он хочет стать, когда вырастет, какая девочка ему нравится, что хочет получить в подарок на день рождения и разные другие несущественные мелочи, потому что про Вина мальчик уже проболтался, и Раша в зале не было...
     - Как, сынок, себя чувствуешь? - Сол лежал на циновке в пустом зале, отец держал его голову на своих коленях. Тело было таким легким, что казалось, сейчас взлетишь и перышком унесешься в небо.
     - Вот, выпей соку с молоком и пойдем, - отец протянул сыну пиалу, - через несколько часов у тебя будет упадок сил, надо успеть дойти до дома.
     Подросток выпил сладкую целебную жидкость. Опираясь на руку отца, встал. Все ушли раньше, оставив их вдвоем. В пути ни о чем не говорили, но отец смотрел странно, словно одновременно с жалостью, несбывшейся надеждой и уважением.
     Когда добрались до околицы, где их ждали мама, Аля и со-братья, силы мальчика кончились, и к дому папа донес Сола на руках. Едва голова коснулась подушки, подросток провалился в забытье, в котором ему ничего не снилось.
     Проснулся Сол оттого, что его нос щекотали метелкой ковыля. Чихнул, успел перехватить шалившую руку. Сестренка испуганно и радостно взвизгнула. Утреннее солнце пробивалось лучиками через щель над дверью, и никого, кроме них, в хижине не было.
     - Как ты, Сол? - спросила Аля.
     - Плохо, - вспомнил про Вина мальчик, - Тут НИЧЕГО вчера не произошло?
     - Ну, - заторопилась сестра, - после того, как вы ушли, я ходила к водопаду. Там никого не было. Потом, днем, туда пошли чужие дяди, их Гро провел. Вернулись, один, с большим ножом, очень злой был. А остальные, вроде даже рады.
     - Значит, улетел, - одновременно огорченно и радостно сказал Сол.
     - Значит, улетел, - согласилась Аля.
     Со двора послышались тяжелые шаги. Скрипнула дверь, в дом шагнул отец. Весело скомандовал дочери. - А ну брысь, пигалица, у нас мужской разговор.
     Алька пискнула, уворачиваясь от шлепка по задику, выскочила на улицу.
     Отец присел рядом со вскочившим с лежанки сыном. Придавил рукой плечо, усадил. Посмотрел на Сола с удивлением, словно видел его впервые. Прокашлялся.
     - Знаешь, сын, - заговорил размеренно, - тут с утра был Андр. Принес полкорзины рыбы. Сказал, что будет каждое утро так делать. Садовники дали мешок яблок. Говорят, бери, сколько надо. И знаешь, что я тебе скажу, - секунду подумал, решаясь, - тайна исповеди или нет, но без крыланов нам тысячи миль пустыни не одолеть.
     Поднялся, посмотрел в сторону. Добавил, - Старики говорят, меняется состав атмосферы. Дышать стало труднее. Профилактика кислородных машин нужна, а они в городе. Если вовремя там не окажемся, нам не выжить. Умрем все. Драконы тоже.
     Повернулся. Неловко и беспомощно пожал плечами. Вышел. Когда Сол выскользнул за дверь, отца уже там не было. Спина его скрывалась в проеме находящейся на отшибе деревни кузни.
     Мальчик заглянул в стоящий у двери куль. Отсыпал бОльшую часть яблок, положил изрядно полегчавший мешок в корзину с рыбой. Поднял её на плечо, не скрываясь, пошел по улице. Провожали его взглядами кто задумчивыми, кто скептическими, кто восторженными, но никто ничего не говорил. И не мешал.
     Дойдя до склоненной над водой ивы, Сол притопил корзину, привязал её лианами. С собой взял только яблоки. Направился к озеру. На поляне у водопада никого не было. Разочарование выбило слезы из глаз.
     - Улетел все-таки, Вин, - жалобно сказал Сол. - А я тебе яблок принес.
     Порыв ветра со спины взъерошил макушку. Почти не веря в чудо, затаив дыхание, мальчик обернулся. На камне сидел драконыш и, склонив голову, с обожанием смотрел на мальчика.
     - Вин, милый, ты вернулся! - срывающимся от радости голосом выкрикнул подросток.
     Над поляной пронеслась огромная тень. Воздушная волна опрокинула Сола на костлявый зад. Яблоки из мешка раскатились по поляне, попадали в озеро, поплыли по темному зеркалу воды желто-красными корабликами.
     Взрослый дракон стоял в трех шагах от мальчика. Его огромные крылья могли бы накрыть, наверное, полдеревни. Крылан протянул к мальчику кожистую перепонку, растопырил рудиментарные пальцы на переднем завершии крыла. Они образовали нечто вроде лесенки, ведущей к углублению в форме кресла в загривке дракона.
     - Ты предлагаешь мне сесть? - шепотом спросил Сол. Крылан склонил голову, рассматривая мальчика огромными, в его рост, зрачками. Сбоку одобряюще клекотнул Вин.
     Подросток решился, поставил дрожащую ступню на палец-коготь, поднял голову. Ящер ждал. Сол быстро забрался на спину, опустился в кресло. Оно мягко сжалось, охватывая тело. Сол вскрикнул, и тотчас же стенки отпрянули назад. Дракон вывернул голову, рассматривая мальчика.
     - Да нет, все хорошо, - пробормотал Сол, - все хо-ро-шо.
     Кресло вновь сжалось, фиксируя тело подростка. Первым взлетел Вин, за ним, сделав несколько шагов разгона, взрослый крылан.
     Они быстро набрали высоту. Отвесные стены каньона ушли вниз. Долина была видна на многие мили вокруг, и цепочка селений вдоль синей ленты, и бескрайняя красная пустыня с редкими высыхающими руслами по обе стороны Маринера. Потом дракон скользнул к воде, спланировал над её гладью рядом с деревней. Сол увидел Андра, оранжевый саронг рядом, братьев, бегущего от кузни отца, и закричал во весь голос, - Я лечу! Я лечу с драконом, я буду летать!
     Справа донеслось восторженное клекотание. Вин подстроился над головой Сола так, чтобы прикрывать его от палящих лучей солнца, и тоже что-то весело орал, взмахивая крылами и не отрывая от человека преданных влюбленных глаз.
   0x01 graphic
   19
   0x01 graphic
   Лебедева М.И. История одного чуда9k"Рассказ" Фэнтези
  
     И пришли на другой берег моря, в страну Гадаринскую.
     И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил Его вышедший из гробов* человек, одержимый нечистым духом,
     он имел жилище в гробах, и никто не мог его связать даже цепями,
     потому что многократно был он скован оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его;
     всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни;
     увидев же Иисуса издалека, прибежал и поклонился Ему,
     и, вскричав громким голосом, сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? заклинаю Тебя Богом, не мучь меня!
     Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека.
     И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много.
  
   (Евангелие от Марка, глава 5, стих 1-9)
  
     ...Его звали Бадаргун и Авриель, Озриель и Адмирон*, и был он древней иорданских песков, старше каменно-гулких пещер страны Гадаринской.
  
     На тощих птичьих ногах бродил по камням он*, и красным подземным огнем горели следы его, трехпалые когтистые метки, и мутной, нечистой водой вскипали ручьи, в которых утолял он жажду свою. Серым, осклизлым угрем таился в речном иле, сонмами падальщиц-мух кружился над лицами путников и пастухов, ревел в тростниках разморенным жарой бегемотом, нешама бли гуф, душа без тела, сумеречное порождение субботы*.
  
     ... Его звали Энош, сын Елеазара-скотника*, и был он пастухом, и пас свиней в долине Гиеромакса. Удушливо-жарким полднем он зачерпнул в горсть воды, щекочущей воздушными пузырьками и странно-горькой на вкус, и плавленым свинцом обожгла его губы речная вода, и он забыл собственное имя, и кто он, и откуда - не помнилось ему больше.
  
     ***
  
     - Демоны забрали его рассудок, рабби*. Нечистый, прячется он в погребальных пещерах, среди нечистот...
  
     ... пустой, как треснувший глинобокий кувшин, и ветер-суховей свистит в нем сотнями чужих голосов, скрипучими песчинками-кинжалами истачивает снаружи и изнутри. Песок в волосах, песок под ногтями, песок забивает глазницы его.
  
     Одиннадцать месяцев над ним читают погребальный кадиш*, и он лежит, обернутый пеленами-скорлупою, и смотрит в темноту. А на двенадцатый - скорлупа расходится, и свет, пронзительно-белый, впивается в кожу и зрачки его, размалывает, точно зерно меж каменными жерновами, Арире и Лилит, Сагрит и Самаэлю...
  
   -... кричит, не переставая, целыми днями. Мы не единожды пытались связать его, но он...
  
     Горстка костей и пепла на дне оссуария. И Самаэль склоняется над ним с иззубренным ножом, и капли яда его сползают по крышке саркофага*, змеиные следы-дорожки на песке. Его ужалила змея и он уснул, и Самаэль, черный, как ночь, смотрит на него в упор сотнями глаз своих...
  
     ...кусает за шею, игольно-острыми зубами, и он просыпается. И Адмирон, цвета воды и крови, чешуистыми крыльями окутывает его лицо*, и Бадаргун собачкой скачет к нему на колени*, и просит - погладь, и дышит песком и огнем, и кожа сходит с его ладоней, до красно-бордового мяса.
  
     - ... рвет свои путы, как паутины и бьется о камни, пока не лишится чувств. Быть может, вам удастся смирить его, рабби?
  
     Танинивер, безглазый крокодил*, тревожно втягивает ноздрями воздух, и огненные язычки пламени меж лап его цветут сиреневым и бледно-синим. Ветер несет с собою влагу и соль, он тоже чувствует это - губами, кончиками век, изъязвленными жаром ладонями - реки вышли из берегов, моря расступились до желто-песчаного дна, давая дорогу тому, кто...
  
     - Как тебе имя?
  
     Его имя Кэфен и Танинивер, Дагдагирон и Аскара - застрявшие в теле его, как колючий репейник в хлопке*, чужие имена, несчетные сонмы душ, гулкие голоса в голове, сливающиеся до звона. Гимгемия, красный, как роза*, Нахаширон, черно-сизого, гадючьего цвета*, Рахав и Рогзиэль, Ашмай и Цалель Демирон - оставь, что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего?
  
     - Это не так трудно, как кажется, Энош, - светлый в светло-белом хитоне, пахнущий деревом весел и озерной водою, он присаживается рядом с ним на песок, и голоса в голове стихают до еле слышного шепота, - вытаскивать колючки из чьих-то ран, когда не боишься изранить собственных пальцев. Хочешь, я научу тебя, как?
  
     ... Тагаринун и Сатриэль, Насира и Кэтев Мерири - раздувшимися от крови шипами ложатся на влажно-холодный песок, и Рахав смежает кожистые веки и погружается в сон*, и Озриель, взвизгнув по-поросячьи*, кидается с обрыва в озеро, застывшее недвижной водою, и Дагдагирон мутно-серебристою рыбой уходит на дно*, и раньше, чем, кольнув на прощанье виски, покинет тело его последняя колючка-репейник, он первый раз посмотрит в лицо своего целителя - бледное, как хлопковая вата, повдоль исчерченное красно-кровавыми укусами шипов, и, прикоснувшись к собственному лбу, не обнаружит и следа от крови.
  
     - ... не так трудно, как кажется, Энош. Не так трудно, как кажется...
  
     ***
  
     Пасущие же свиней побежали и рассказали в городе и в деревнях. И жители вышли посмотреть, что случилось.
     Приходят к Иисусу и видят, что бесновавшийся, в котором был легион, сидит и одет, и в здравом уме; и устрашились.
     Видевшие рассказали им о том, как это произошло с бесноватым, и о свиньях.
     И начали просить Его, чтобы отошел от пределов их.
     И когда Он вошел в лодку, бесновавшийся просил Его, чтобы быть с Ним.
     Но Иисус не дозволил ему, а сказал: иди домой к своим и расскажи им, что сотворил с тобою Господь и как помиловал тебя.
     И пошел и начал проповедывать в Десятиградии, что сотворил с ним Иисус; и все дивились.
  
     (Евангелие от Марка, глава 5, стих 14-20)
  
     ___________________________________________________________
  
  
     * гробы - в Евангелие так названы пещеры, в которых погребали мертвых
  
     * Бадаргун и Авриель, Озриель и Адмирон - здесь и далее: имена демонов, согласно иудейской демонологии
  
     * в иудаизме считается, что демоны имеют лапы, подобные птичьим
  
     * считается, что Бог создал демонов в пятницу вечером, в канун наступления субботы, и потому тел этим созданиям не досталось
  
     * Энош - в переводе с древнееврейского имя означает "человек, смертный". Елеазар переводится как "Бог помог"
  
     * рабби - "учитель" на древнееврейском. Так, согласно Евангелие, ученики обращались к Иисусу
  
     * кадиш - еврейская поминальная молитва, согласно традиции, читается над усопшим в течение одиннадцати месяцев после смерти
  
     * Самаэль - в переводе с древнееврейского имя означает "яд Господень". В образе ангела смерти представляет собой ужасную черную фигуру, полную глаз. Является за душами грешников с иззубренным ножом, с которого стекают три капли яда. Первая капля прекращает жизнь, вторая капля - это желчь смерти, третья капля закрепляет начатое
  
     * Адмирон - один из двенадцати прислужников Самаэля. Имеет цвет крови, смешанной с водой
  
     * Бадаргун - демон, который может обращаться маленькой собачкой, котом или полевой мышью
  
     * Танинивер - демон, именующийся в Каббале "слепым крокодилом" или "слепым князем"
  
     * Аскара - демон, управляющий убийствами и смертью. Назван так потому, что из 918 видов смерти, известных Каббале, самым тяжелым считается смерть от болезни, именуемой "аскара" - дифтерит. Талмуд говорит, что при дифтерите душа выходит из тела так же тяжело, как застрявший репейник выходит из хлопка
  
     * Гимгемия - демон, мешающий человеку молиться. Имеет цвет красный, как роза
  
     * Нахаширон - один из двенадцати прислужников Самаэля. Имеет цвет ядовитых змей
  
     * Рахав - демон, являющийся князем моря. Был умерщвлен Богом за отказ помочь отделить верхние воды от нижних, затем оживлен, и потому считается то спящим, то бодрствующим
  
     * Озриель - демон, являющийся в образе свиньи
  
     * Дагдагирон - один из двенадцати прислужников Самаэля. Имеет цвет некошерной рыбы - мутно-серебристый, как кожа рыбы, не имеющей чешуи
   0x01 graphic
   20
   0x01 graphic
   Матюхин А. Полон прозрачной воды27k"Рассказ" Проза, Фантастика
     Полон прозрачной воды
  
     Наташа из бухгалтерии попросила помочь с переездом. Дело было в пятницу, мы всем отделом собирались шумно пить. В такой ситуации помогать с переездом было бы сложно. Пришлось встать на скользкий путь выбора - либо отказаться и стать в глазах бухгалтерии сволочью, либо согласиться и лишить себя, как минимум, хорошего вечера.
     Я к сволочам не относился. Вернее, считал, что не относился, хотя бывшая жена Маринка любила приговаривать, морща нос: "Ну и ско-отина же ты, Саша!".
     К тому же, приходить в бухгалтерию мне нравилось. Там всегда было солнечно и прохладно. Местные девочки поили кофе, если надо было укрыться от главреда Шнуркова на полчаса-час. Кофе у них был со сливками и с печеньем.
     В общем, я согласился, а заодно прихватил непьющего, но сообразительного журналиста Гошу. Гоша пришел в журналистику из армии. Год назад он стрелял из автомата по воображаемому врагу и писал крохотные заметки в 'Российскую газету'. Потом случился внезапный душевный порыв, Гоша разорвал контракт, собрал вещи и переехал в Петербург, чтобы стать журналистом. Какими судьбами его занесло в нашу газету, откуда он знал главреда, и почему вдруг в его грубой армейской душе зародилась тяга к журналистике, мне было не интересно. Главное, что Гоша был единственным человеком в отделе, который видел во мне начальника. Остальные шесть человек видели во мне собутыльника. Приятно конечно, но неловко.
     У Наташи был собственный автомобиль, красненький, японский и праворульный. Мы с Гошей сели сзади.
     -Мальчики, сначала на Нарвскую, загрузим мое барахло, потом на Академическую. Часа два у нас уйдет, ничего?
     Она смотрела на меня через зеркальце заднего вида. Я ответил, что ничего. Гоша спросил:
     -А вы одна живете?
     Наташа была младше него года на четыре.
     -С подругой, так дешевле. Нашли недорогую двушку.
     На улице была весна, из-за крыш желтых Питерских домов выползали серые тучи. Люди бежали по тротуару по каким-то своим делам. Я смотрел в окно, читал рекламные объявления и горящие вывески. Мне хотелось холодного пива.
     -...а в армии не комнаты, а кубрики!.. - что-то говорил Гоша, наклонившийся вперед, между передних сидений. - В одном кубрике - шесть коек. Это, значит, двенадцать человек, потому что койки двухярусные.
     Наташа хихикала. Гоша был обаятельным молодым человеком, сочетавшим в себе неподдельную простоту, искренность и некий журналистский талант. То есть, умел болтать так, чтобы никто не догадался, что он выдумывает на ходу.
     Мы ехали около двадцати минут. Гоша тараторил. Я смотрел в телефон, но никто не звонил и не писал. В пятницу вечером обычно мне вообще никто не писал. Надвигались пустые и бессмысленные выходные.
     Наташа жила в старой панельной пятиэтажке, на четвертом этаже и без лифта. Вещей у нее было немного. В узком пятачке коридора, под светом лампы лежали пакеты, коробки, тряпичные узлы и перевязанные веревкой стопки книг. Я деловито прошелся по квартире, заглянул в пустую комнату с желтенькими обоями, на кухню, в ванную, где капал кран и плохо пахло из унитаза. Под ногами скрипел старенький паркет.
     -В машину влезет-то? Две ходки делать не комильфо.
     -Мальчики, все отлично! - сказала Наташа. - Утрамбуем в чистом виде.
     -А где подруга?
     -На новой квартире. У нее свой переезд.
     Когда мы закончили, оказалось, что свободным осталось только переднее сиденье, помимо водительского. Гоша по-армейски вытянулся в струнку и предложил ехать мне.
     -А как же ты?
     -Я на метро. Быстрее вас управлюсь! - заверил Гоша.
     Правда, когда мы приехали на Академическую, Гоши все еще не было. Наступал весенний вечер, солнце окрасило мир в серое, тучи тянулись с тыла, но небо над головой все еще оставалось нежно-голубым. Я постоял у автомобиля, закуривая горькую и наверняка последнюю сигарету. Я обещал себе бросить курить сразу же после развода. Прошло три месяца, а обещание висело в воздухе, как ему и положено, укоризненно пощипывая подсознание.
     Наташа поднялась наверх. Я оглядел тихий дворик вокруг многоэтажного дома. На детской площадке играли в теннис. Две девушки катались кругами на самокатах. Кто-то пил пиво на лавочке. Ко мне подошла прекрасная незнакомка в больших черных очках, с вьющимися ручейками волос; тонкогубая и невысокая.
     -Извините, - обратилась она. - Наташа наверху?
     -Вы, должно быть, ее подруга?
     -А вы, наверное, Саша с работы?
     -Искренне ваш! - заулыбался я, вынимая сигарету из уголка губ.
     Девушка заулыбалась в ответ, дотронулась кончиком пальца до оправы очков, но затем одернула руку, словно передумала. Шевельнула небрежно угловатым плечиком и пошла к дверям в парадную.
     Я смотрел ей в след и размышлял о чем-то светлом.
     Гоша появился, когда я перетащил большую часть пакетов. В доме был лифт, таскать было несложно. Вдвоем мы управились за двадцать минут. Квартира оказалась просторной, старой, с высокими потолками. Окна покрывала пузырящаяся белая краска. Паркет вновь скрипел. Едва уловимо пахло смертью.
     После переезда Наташа предложила нам кофе и сладости. Я пошутил про кое-что покрепче. Выяснилось, что в холодильнике стоит медовое пиво, свежее и холодное. Мечты сбывались.
     -Сначала кофе, - настаивал Гоша.
     Наташа ковырялась в классическом переездном бардаке: искала в коробках чашки, бокалы, сахар. Я расположился на табуретке у окна и поглядывал на улицу. Напротив окон наливались зеленью ветки берез.
     Вскоре на кухне появилась прекрасная незнакомка, заварила чаю и села у холодильника. Я не сводил с нее взгляда, хотя не мог разглядеть глаз под чернотой солнцезащитных очков.
     -Спасибо вам, мальчики! - ворковала Наташа, делая Гоше кофе.
     -А в армии сейчас отбой. Только не спит политрук... - неуклюже шутил Гоша.
     Он был холост, поэтому нравился девушкам из бухгалтерии.
     -Вы тоже журналист? - спросила незнакомка, повернувшись ко мне. - Как и он?
     -Вообще-то, наоборот, - мягко поправил я. - Пишу, потихоньку.
     -О чем?
     В отделе жизненной журналистики я вел рубрику о сверхъестественном. Считалось, что это самая легкая тема. В Петербурге много сверхъестественного, статус старого города обязывает. Писал по две колонки в неделю. В основном - выдумывал, но когда было не лень - разыскивал интересные истории, опрашивал свидетелей, подавал случившееся под разными углами. Мои статьи обычно начинались со слов: 'Мне есть, что вам рассказать...'
     -...последняя история была довольно интересной, - говорил я полчаса спустя. - Оказывается, что на Елизаровской, в одном из подвалов старого дома живет старик-угадатель. Он сам себя так называет.
     -И чем же он занимается? - выдыхала удивленная Наташа.
     -Угадывает! Спрячешь карту за спиной, а он говорит масть и достоинство. Кинешь кубик, рукой прижмешь - а он число угадает. Мы с ним сорок минут беседовали - ни разу не ошибся!
     Я был уже слегка пьян, поэтому приукрашивал.
     -И еще, - говорю, - Он мне по ладони угадал, когда я влюблюсь и в кого!
     -Когда? - спросила Наташа.
     -В кого? - спросила таинственная и до сих пор не представленная незнакомка.
     -Сегодня! В кого-то очень необычного!
     Я выразительно посмотрел в черные очки, где в отраженье плавал пьяный и искаженный я и чуть-чуть - Гоша. Набрал побольше воздуха, спросил:
     -А как зовут подругу?
     -Ви, - сказала Наташа.
     -Для друзей - Ви, - поправила девушка. - Но вы тоже можете меня так называть.
     -Трогательное имя. Хотите пива?
     -Из алкоголя только сидр, - улыбнулась Ви.
     Я поймал себя на мысли, что смотрю на нее и тоже улыбаюсь.
     -Могу сгонять и за сидром!..
     В тот вечер Ви так и не сняла очки.
     Позже, когда Наташа развозила нас по домам, я взял ее за руку и пьяным голосом - хотя в тот момент казалось, что я говорю мужественно и твердо - попросил телефон таинственной незнакомки.
     Наташа звонко рассмеялась.
     -Саша, вы ей не подходите!
     Я оскорбился:
     -Почему? Она обаятельная, самостоятельная, интересная, красивая...
     -В том-то и дело! Не хочу вас обижать, но...
     -Обижайте, - буркнул я. - К чему сдерживаться?
     Наташа посмотрела на меня так, будто я был нашкодившим ребенком.
     -Саша, о вас в отделе ходят ужасные слухи. Вы много пьете, скандалите с людьми, вы, в конце концов, циник и не любите женщин.
     -Почему это я их не люблю?
     -Я в другом смысле.
     -Он любит женщин, - вмешался Гоша, сидевший на заднем сиденье. - У него была жена... Три месяца назад...
     -Это ваш пятый развод?
     -Шестой. Наташа, что поделать, если я легко влюбляюсь? Мне даже не нужно повода.
     -Вот именно. Говорят, вам надо три дня, чтобы полюбить и разлюбить.
     -Неправда, - проворчал я, хотя не обиделся. Слухи ходили достоверные. Был во мне какой-то изъян. - Но что стоит дать мне ее телефон?
     -Беспокоюсь за подругу.
     -Я не сделаю ей ничего плохого!
     -Об этом я тоже беспокоюсь.
     Наташа высадила меня на углу Измайловского и Красноармейской, и остаток пути до дома я прошел пешком, чуть пошатываясь - то есть, сливаясь с немноголюдной массой ночных питерских гуляк.
     Сразу после выходных я пришел в бухгалтерию, сел за стол возле Наташи и сказал, что не уйду, пока она не даст телефон Ви. Я много размышлял о таинственной незнакомке. Мне показалось, что я влюбился.
     Остальные девушки из бухгалтерии смотрели на меня удивленно и оживленно. Я принес им повод поболтать на целый день.
     -Я знаю, где вы живете! - говорил я.
     -Не получите аванс! - предупреждала Наташа.
     -Плевать. У меня есть на карманные расходы и квартира.
     -Я напишу на вас жалобу!
     -У вас окна во двор. Я приду ночью и буду петь.
     -Саша! Вы ведете себя неприлично! Не будет вам больше кофе!
     Мы лениво препирались минут двадцать, потом обоюдно сдались. Я пытливо смотрел в Наташины глаза. Она смущенно перекладывала папки с одного конца стола на другой.
     -Дайте телефон, не жадничайте, - попросил я. - Вот вы мне жизнь ломаете, а я вам - нет.
     Наташа тяжело вздохнула:
     -Ну, что с вами делать... Записывайте!
     Выйдя в коридор, я тут же позвонил, и, дожидаясь ответа, вслушиваясь в гудки, мерил шагами расстояние от лестничного пролета до фикуса в горшке.
     Голос Ви спросил:
     -Да-да?
     -Это вы! - воскликнул я тихо и радостно. - Не могу без вас, хоть убейте! Можно приехать?
     Она помолчала.
     -Ну, приезжайте.
     -Вы не поверите!..
     -Охотно. Буду ждать вас около подъезда, на лавочке.
     Я положил трубку и обнаружил в коридоре Гошу с пучком мятых весенних цветов. Гоша смущался.
     -К ней? - я кивнул на дверь в бухгалтерию.
     -Хорошая же девушка! - пробормотал Гоша.
     -Одобряю.
     В три прыжка я влетел в офис и столкнулся со Шнурковым. Он выглядел недовольным и не выспавшимся. Впрочем, как обычно.
     -Лаврентьев! - просипел Шнурков, борясь с астматическим кашлем. - Завтра статью о человеке-кошке не забыл?
     -Как можно! - отозвался я, полностью забыв и о статье и о работе.
     Шнурков сипел мне в спину:
     -Лаврентьев! Саша! Лишу премии!
     -Учту, Пал Сергеевич! - радостно восклицал я, а через полминуты был на улице.
     Ви ждала меня на лавочке у дома. В черных очках и перчатках, несмотря на солнечную погоду. Я присел рядом и тут же завел разговор о весне. Я умел и любил болтать. Мне нравилось очаровывать женщин. Секрет был в том, что они сами хотели очаровываться. Мне не надо было искать темы для разговора, я подхватывал случайно выскользнувшие меж их красивых, чуть влажных губ слова, фразы, предложения, и развивал, развивал, будто распутывал тугой клубок интересной и таинственной жизни.
     Третья жена всерьез считала меня бабником, хотя я никогда не увлекался женщинами, будучи женат. Нет, я влюблялся позже, после развода. Но что-то жены видели, что-то подмечали, и когда приходила пора расходиться, каждая из них принимала случившееся, как нечто само собой разумеющееся. Вроде как катящееся за горизонт солнце. Его нельзя остановить, а можно только готовиться к ночи.
     Ви говорила мало, больше слушала. Я узнал, что она нигде не работает, рисует картины и увлекается рыбками. Деньги Ви зарабатывала случайно, подработками, но никогда не задумывалась о том, чтобы найти постоянную работу. Ей казалось, что работа - это ошейник с цепью, прикованный к собачье конуре. В чем-то я был с ней согласен.
     Мы пошли гулять под весенним небом. Я нес чепуху. Ви слушала. В какой-то момент мне показалось, что из-под черного стекла скользнула по щеке слеза, но Ви смахнула ее стремительно и непринужденно, будто случайную пылинку, упавшую с небес.
     -Вроде бы я не говорил ничего плохого.
     -Я знаю.
     -Но ты заплакала. - Несколько минут назад мы перешли на 'ты'.
     -О, я не плачу, - она провела пальцами в перчатках по щекам, показала пальцы мне. - Видите?
     Перчатки были сухими.
     -Не бери в голову. Иногда так случается.
     Мы гуляли еще какое-то время, и я как бы невзначай пригласил ее на кофе. Ви пожала плечами и отказалась.
     -Почему?
     -Саша. Ты влюбляешься на час. А мне необходимо, чтобы меня любили вечно. - Почти шепнула она.
     Это был какой-то запрещенный прием. Я растерянно промолчал. Ви провела ладонью по моей щеке, улыбнулась.
     -Мне нельзя ни с кем общаться. Это было бы слишком жестоко.
     -По отношению к кому?
     -К тебе, Саша. К вам всем.
     Я сел на лавочку, глядя на Ви снизу вверх. В ее очках отражались белые полоски деревянной спинки.
     -А если я не разлюблю тебя и через месяц, и через год? Это будет считаться за вечность?
     Она пожала плечами:
     -Я не могу сказать ничего конкретного.
     Над ее головой шелестел тополь. Небо было голубым и глубоким. Ви собиралась развернуться и уйти. Возможно, навсегда. Я поднялся, развернул ее к себе и, не слишком понимая, что делаю, поцеловал. Губы у Ви были холодными и мягкими. Она не отстранилась, не ударила, ответила на поцелуй, чуть приоткрыв рот и скользнув теплым язычком по моим губам. И только после этого дала мне пощечину.
     Я отстранился.
     Из-под очков Ви текли слезы. Два ручейка по щекам к подбородку.
     -Зря ты так, Саша, - сказала Ви тихо. - Теперь ты точно не сможешь меня полюбить.
     И она ушла - быстро, не оборачиваясь. А я, как дурак, стоял и тер щеку, тер до красноты, не в силах понять, что произошло.
     Потом я позвонил Гоше и попросил его приехать. Лучше всего напиваться, когда рядом сидит трезвый и все понимающий друг. Мы провели полночи на крохотной кухне.
     -Ну, почему? - восклицал я в паузы, когда стакан был уже пуст, но еще не полон.
     -Может быть?.. - говорил Гоша, но я ничего не запомнил.
     -А если?.. - кажется, после шестого стакана приходила какая-то дельная мысль.
     Потом настал черед Гоши. Кажется, он надышался алкогольных паров.
     -Может, я влюбился? - спрашивал он, разглядывая сальные обои в цветочек.
     -Пока не выпьешь - не поймешь!
     -Выпить! Что за мода? Всюду, куда ни посмотришь - пьют! Чушь какая-то. А почему нельзя просто так? Почему мир трезвого человека обязательно сер и уныл?
     -Жизнь вообще сера и, ну...
     -А если человек с фантазией?
     -Ну и что? - спрашивал я. - Ему, бедняге, еще хуже. Он-то понимает, что за мир кругом. И ему без алкоголя никак. Захиреет. Плесенью покроется. С ума сойдет.
     -Хорошо тебе... У тебя жизнь вокруг этих крутится... колдунов, экстрасенсов, оборотней. Тебе даже фантазии не надо.
     -Поэтому и пью. - Ввернул я, хотя пил совсем по-другому поводу.
     Мы разговаривали еще о чем-то важном и, несомненно, интересном. Я сокрушался, что шесть моих жен были серы и унылы, а любовь, что любовь? Так, бледный след от упавшей звезды. Меня тянуло на романтику.
     Я провалился в сон, и в нем мне снились яркие, золотистые аквариумные рыбки.
     Статью о человек-кошке я успешно провалил. Шнурков даже не стал вызывать меня в кабинет, а отчитал прямо в офисе, перед коллективом. Я реагировал вяло. Мне было дурно.
     -Это позор! - сипел Шнурков, оглядывая офис и тряся кулаком. - Лаврентьев, ты бездарь! Короткую статью написать не можешь! Да тут бы курица справилась!
     Я клятвенно заверял, что к вечеру статья будет готова и вылизана.
     -Мне твои клятвы вот уже где! - бил себя ребром ладони по шее Шнурков, потом, правда, отошел, выпил минералки и добавил. - Еще надо заехать к врачевателю с Бассейной.
     -Что за врачеватель?
     -Говорят, лечит необычные болезни.
     -Какие?
     -Вот и выясни. - Напутственно сказал Шнурков.
     Пришлось ехать.
     По дороге я набрал номер Ви, но она не ответила.
     Что-то скребло в душе. А еще мне казалось, что я чувствую ее поцелуй на своих губах. От этого чувства надо было как-то избавляться.
     Я доехал до врачевателя. Им оказался рыхлый мужчина неопределенного возраста. Он был лысоват, крючконос и с большими водянистыми глазами. Такие люди обычно снимаются в передачах о сверхъестественном или в "Поле Чудес".
     Врачеватель жил в двухкомнатной сталинке. Она была забита полками с книгами - от пола до потолка. В квартире стоял запах старой бумаги. В лучах света летала потревоженная пыль.
     -Вы от чего лечите? - спросил я, доставая блокнот.
     -От всего. - Гордо ответил врачеватель.
     -Даже от смерти?
     -Смерть - это не болезнь, а усталость от жизни.
     Мы проговорили почти час. Врачеватель угостил меня чаем и маслянистым пирогом с творогом. Я исписал шесть страниц в блокноте с мягкой обложкой. Чувствовал, что вечером придется сильно потрудиться, чтобы сократить написанное втрое.
     Мы тепло попрощались. Врачеватель провел ладонью по моей куртке на уровне груди и сказал, что у меня в душе какой-то тусклый огонек.
     -А эта болезнь называется любовь, - поведал он.
     -Знаю. Я много раз ею болел.
     Улица встретила теплотой и свежестью. Я сел в метро, но не доехал до дома, пересел на красную ветку и вышел у работы. Где-то тут, в переулках новостроек, притаился зоомагазин. По ночам он мигал яркой вывеской в отражении многочисленных луж.
     В зоомагазине пахло кошачьим кормом. Видимо, это был самый ходовой товар. Девушка с крашенными волосами жевала жвачку. Я спросил, есть ли у них золотые рыбки.
     -Разве не видите? - удивилась девушка и повела плечом в сторону двух прямоугольных аквариумом, стоящих у стены.
     Золотые рыбки смотрели на меня зелеными глазами.
     -Пакет с водой даете? - попытался пошутить я.
     Девушка осталась безучастной, но получив деньги, достала прозрачный пластиковый контейнер, наполнила его водой и, аккуратно зачерпнув сачком золотую рыбку, перенесла ее на новое место.
     С контейнером подмышкой я вернулся на работу.
     В коридоре, около бухгалтерии, стояли Гоша и Наташа. Гоша что-то ворковал армейским баском, Наташа тихо хихикала, прикрывая рот ладошкой. Оба нежно смущались.
     Я подошел без стеснения, протянул Наташе контейнер.
     -Ой, какая прелесть! - воскликнула она.
     Гоша покраснел.
     -Это, к сожалению, не вам. Передайте Ви. Скажите, что для меня каждая секунда - это уже вечность.
     -Обязательно передам. - Заверила Наташа.
     Всю ночь я писал статьи. Огонек в душе требовал хвороста.
     Кофе, и только кофе, говорил я сам себе.
     Мир надо раскрашивать и без алкоголя.
     Едва расцвело, я выскочил в весеннюю, колючую прохладу и поехал на Академическую.
     На лавочке у знакомого дома сидела Ви.
     Увидев меня, она кивнула головой в знак приветствия. Я неловко сделал несколько шагов, заложив руки за спину.
     -Извини! - вырвалось у меня.
     -За что?
     -За то, что я такой влюбленной.
     -Ах, Саша. Ты как Емеля-дурачок из старой сказки. Шесть раз был женат, а ума не нажил.
     -Это тебе Наташа рассказала?
     -Девичьи разговоры, знаешь ли.
     -Мне вчера сказали, что я болен. Тобой, Ви. Понимаешь?
     -Ты всегда так добиваешься девушек?
     -Да. А что случилось? Нет, ты объясни, пожалуйста.
     Я сел рядом. Посмотрел в ее очки. По щекам Ви снова текли слезы.
     -Спасибо за рыбку, - сказала она, - Жаль, что не сказочная. Исполнила бы мое желание.
     -А какое у тебя желание? Самое-самое? А?
     Она усмехнулась. Вытерла слезы тыльной стороной ладони.
     -Ты же пишешь о сверхъестественном, - сказала Ви. - Напишешь про меня?
     -Обязательно напишу. Все, что хочешь.
     -Нет. Не то, что я хочу, а правду. Ты же журналист. Ты должен писать правду!
     -А что я могу про тебя написать?
     -Скажем так. Я та самая принцесса из сказки, на которую наложили проклятье. Если ее поцелует прекрасный принц, то принцесса превратится... ни в кого она не превратится. Просто растает.
     -То есть?
     -Пшик. И на ее месте останется пара литров воды, - сказала Ви будничным тоном. - Надеюсь, хотя бы питьевой.
     -Ты шутишь?
     Она сняла перчатки и показала мне влажные подушечки пальцев. Потом медленно, осторожно приподняла очки.
     -Какие уж тут шутки. - Сказала она.
     Я смотрел несколько минут, не в силах поверить. Ви таяла, как Снежная Королева под лучами солнца. И я уже не видел ее глаз. Потому что они были полны воды.
     -И это сделал я?..
     -Мне тоже надо было быть осторожной.
     -Да уж, в такой ситуации...
     -Я потеряла голову, знаешь ли. А за такие вещи надо расплачиваться.
     -И что ты... теперь?
     Она пожала плечами.
     -Стану ручьем. Или буду бить из земли ледяным ключом. Тоже развлечение. В конце концов, я ждала этого много лет. Злая колдунья вылепила меня из воды, наложив проклятье. А теперь проклятье спало. Я влюбилась. Ты, кажется, тоже. Пора возвращаться к истокам.
     Я замотал головой. Сощурился. Не проснулся.
     -У меня есть врачеватель!
     -Думаешь, он поможет?
     -Он лечит от всего, кроме смерти.
     -Но это же не болезнь. Это другое. И, к тому же, ты можешь не успеть. Вообще, чудо, что я до сих пор не залила собой крыльцо.
     -Тогда зачем ты сидишь здесь?
     -Греюсь на солнце.
     Я попытался вскочить, но она взяла меня за плечи, потянула к себе и поцеловала. Губы у нее теперь были чуть солоноваты.
     -Ты хороший человек, - сообщила Ви, отстраняясь. - Я хочу, чтобы ты помнил меня.
     Я почесал затылок. Пробормотал:
     -Если ты действительно... растаешь, как из сказки про Снегурочку... я наполню тобой аквариум и пущу туда золотую рыбку.
     -Ты циник, Александр!
     -Рыбка - это не цинизм, а память. Кроме того, хороший подарок. Он тебе понравился. Но ты подожди. Подожди совсем немного. Я приведу врачевателя, и он сможет что-нибудь сделать.
     Внезапно я поверил, что так оно и будет. Я поднялся со скамейки, стареющий, лысеющий алкоголик-журналист. Мне было пятьдесят два. Я считал себя обаятельным и начитанным, но на деле все мои браки строились исключительно на упорстве. Уже давно никто не считал меня красивым. И много лет прошло с тех пор, как я в последний раз ощущал на себе влюбленный взгляд. Я страдал отдышкой, мой желудок плохо переваривал жаренное, а зубы - те, что еще были настоящими - шатались. Кого я обманываю в этой жизни?..
     Даже Гоша, молодой, неопытный Гоша, заметил, что я раскрашиваю жизнь с помощью алкоголя, потому что, увы, нет у меня больше сил сделать это как-нибудь по-другому.
     Я торопился, бежал по аллее, потом по эскалатору, задыхался, бежал вновь. Я застал врачевателя дома, за спиритическим сеансом. В квартире его было накурено, пахло алкоголем. Вокруг овального стола сидела кучка серых людей с горящими доверчивыми лицами. Я сказал им, что это вопрос жизни и смерти.
     Врачеватель долго одевался. Бегать он не умел. Мы шли по тротуару, и мне казалось, что голубое небо похоже на море.
     -Я не уверен, что смогу вам помочь, - говорил врачеватель.
     -Вы сможете, - твердил я. - Конечно, сможете.
     Лавочка была пуста. Я увидел цепочку мокрых следов на асфальте. Врачеватель устало вздохнул. Мы шли по следам, как опытные сыщики. Ви, судя по всему, поднималась на четвертый этаж без лифта. Дверь в их с Наташей квартиру была приоткрыта. Я почувствовал, как огонек в моей душе больно жжет сердце.
     -Ты здесь? - громко спросил я.
     Паркет поскрипывал. Кухня и одна из комнат были пусты. Всюду царил легкий кавардак неоконченного переезда. В дальней комнате на столе стоял большой круглый аквариум. Он был полон прозрачной водой.
     Врачеватель выдохнул у моего уха.
     В аквариуме плавала та самая золотая рыбка с волнистым хвостом и большими зелеными глазами. Точно такие же глаза были у Ви, пока они не наполнились водой.
     Огонек в моей душе трепыхнулся и погас. Вот она, значит, какая, смерть.
     Я невесело улыбнулся.
     -Там записка. - Подсказал врачеватель.
     Я подошел ближе и поднял сложенный в треугольник лист, лежащий у аквариума. Рыбка подплыла ближе.
     -Будете читать?
     -Конечно, буду. - я убрал треугольник в задний карман. - Только позже. Сначала надо позвонить... такси, что ли, вызвать... Как думаете, такси перевозят аквариумы с водой?
     Врачеватель пожал плечами.
     Я достал телефон и принялся искать номер такси в записной книжке.
     27-29 мая 2012
  
   0x01 graphic
   21
   0x01 graphic
   Ерофеев А. Таинственный посетитель29k"Рассказ" Фантастика
  

1.

   Сейчас уже, пожалуй, никто не сможет сказать, когда это началось. Хотя, нет, дата-то, как раз, известна совершенно точно - седьмое октября. День смерти Писателя. Вернее ее годовщина, но вот какая по счету? Доподлинно уже не определить. Ясно лишь, что впервые это произошло в середине прошлого века. Конечно, на данный вопрос лучше всего ответил бы сам покойный, но, к сожалению, он молчит. Мертвые вообще не большие любители разговаривать.
   В тот, первый, год седьмое октября в Балтиморе, штат Мэриленд выдалось сухим и знойным. Откуда это известно? Да просто все дни седьмого октября в Балтиморе, штат Мэриленд испокон времен были сухими и жаркими. Впрочем, учитывая местоположение города, в этом-то как раз нет ничего примечательного. Чего совсем не скажешь о произошедшем в этот день событии. Именно седьмого октября кладбище Вестминстерской пресвитерианской церкви, что приютилось на северной окраине Балтимора, посетил человек. В этом не было бы ничего необычного, если бы не его внешний вид. Выглядел он куда как более странно, поэтому сразу привлек к себе взгляды немногочисленных в тот момент посетителей святой земли. Высокая фигура, наглухо задрапированная в черный плащ, в черной же широкополой шляпе, скрывающей черты лица, и с тростью, увенчанной серебряным набалдашником. Даже для такого повидавшего всякое места, фигура эта выглядела, как минимум, нетривиально. Как максимум - вызывающе. Кроме того, было еще одно обстоятельство...
   Позже никто из находящихся тогда на кладбище людей не смог припомнить, откуда взялся этот таинственный незнакомец. Более того, невольные свидетели данного события впоследствии даже не смогли точно определиться, с какой стороны он появился. Некоторые говорили, что видели его плывущим между аккуратно разбросанных могил со стороны южных ворот. Другие настаивали, что впервые заприметили укутанного с ног до головы человека недалеко от северных. Третьи вообще сбивались, поминутно меняли свои показания, чтобы в итоге окончательно запутаться и только развести руками. Складывалось впечатление, что загадочный владелец шляпы и аристократической трости вообще ни в какие ворота не входил, а вот так просто взял, да и материализовался из полуденного зноя. И потом, не обращая никакого внимания на жару и удивленные взгляды зевак, размеренным шагом двинулся к одному ему известной цели. Чем черт не шутит, может, так оно и было в действительности? Ну, как бы там ни было, а вскоре обнаружилась цель его появления в месте вечной скорби и покоя. Она предстала в виде грузного надгробия из серого камня, устало навалившегося всей своей тяжестью на поросший зеленой травой холмик. Опавшие листья почтительно укрывали основание стеллы.
   Подойдя к могиле вплотную, фигура в черном остановилась. Склонив голову в знак глубочайшего уважения к почившему, замерла. Со стороны могло показаться, что не живой человек сейчас стоит рядом с памятником, но мраморное изваяние, не ведающее биения сердца. Прошло довольно много времени, прежде чем фигура снова ожила. Из складок плаща вынырнула узкая кисть, затянутая в перчатку. Две алых розы - капли свежей крови на остриях скрещенных рапир - были зажаты в ней. Опершись на трость, человек медленно, и как бы через силу, наклонился и возложил цветы к подножию стелы. Выпрямившись, он еще какое-то время неподвижно стоял, скрестив ладони на серебряной рукояти трости. Потом аккуратно прислонил ее к памятнику. Его руки вновь утонули во внутренностях одежды, но буквально мгновение спустя вынырнули: правая несла увесистую бутыль, в которой плескалась жидкость насыщенного коньячного цвета, левая - пузатый бокал. С усилием сорвав пробку, при этом звук с которым та отделилась от горлышка, подтвердил благородное происхождение заточенного в бутылке напитка, незнакомец налил себе порцию. Початую емкость закупорил обратно и, тяжело нагнувшись, поставил ее рядом с цветами. Отсалютовав бокалом кому-то невидимому, он запрокинул голову, переливая в себя его содержимое. После этого фужер отправился в пару к бутылке, а человек, подхватив трость, развернулся, и ни секунды не задерживаясь, двинулся прочь от могилы. Минуту спустя его силуэт пропал, буквально растворился в густом, наполненном запахом сухой листвы, воздухе. Будто его никогда и не было.
   Впрочем, все это не стоило бы внимания, мало ли что может привидеться в знойный солнечный день, да еще на кладбище, если бы не одно но. Буквально через год, ровно седьмого октября, история повторилась. С точностью до мельчайших деталей. До взмаха полы плаща, потревоженной неосторожным ветром. И потом опять через год. И еще раз. Еще... Так продолжалось на протяжении многих лет, словно в коммерчески успешной театральной постановке: те же декорации, тот же актер, тот же странный ритуал, вот только зрителей каждый раз становилось все больше. Да, так было вплоть до нынешнего дня - седьмого октября сего года. Магическое число пришло, огненной колесницей промчалось по небу и передало эстафету восьмому, а таинственный посетитель так и не появился. И вот этот факт заслуживает уже самого пристального внимания...
  

2.

   Они родились двойняшками. Близнецами. И при этом оказались абсолютно разными. Нет, сие не относилось к внешнему сходству, здесь все было в полном порядке. Дело касалось характеров. Так иногда бывает: одинаковые снаружи, внутри - небо и земля. Две капли воды: попробуешь одну - пресная, другую - жгучая соль. И кто возьмется ответить, почему так? То ли получасовая разница в рождении сказалась, то ли судьба просто пошутила.
   Старший отличался благоразумием и обстоятельностью. Отсюда - медлительность движений и ранние морщины. Младший - легкомысленностью и какой-то отчаянной неспокойностью. Пальцем помани - полетит не раздумывая. Оттого, видимо, детство его было наполнено болезнями, травмами, частым постельным режимом и стопками прочитанных книг. Но, несмотря на это, в младенчестве братья дня не могли провести друг без друга. Всюду вместе, всегда рядом. Младший, как обычно, в роли заводилы, старший - его верный соратник. Младший - источник неприятностей, старший - специалист по выпутыванию из историй. Так уж повелось и даже мудрое родительское слово не могло ничего с этим поделать.
   Шло время. Розовое облако детства унеслось вдаль, скрывшись за горизонтом. Следом за ним, хохоча и кривляясь, умчалось отрочество. Подошла к концу учеба в колледже. Его двери широко распахнулись, выпуская едва оперившихся птенцов на встречу с юностью. Перед братьями встал вопрос выбора дальнейшего пути. Пожалуй, не удивительно, что повзрослевший старший пошел по стопам отца, избрав для себя стезю врача. Профессию основательную и, пожалуй, самую земную из всех возможных. Младший же так и не определился с выбором, предпочтя вести праздный образ жизни. Родители, конечно, пытались обуздать неуемную энергию, бушевавшую внутри их непутевого отпрыска. Они даже предприняли несколько последовательных попыток устроить его в высшие учебные заведения, последним из которых был только что открытый университет в Ричмонде. Напрасно. Преподаватели не хотели терпеть неугомонного и строптивого ученика дольше двух месяцев кряду.
   Последнее на что хватило родителей - определить младшего в военную академию в Вест-Пойнте. Опыт подсказывал, что армейская дисциплина, царящая в этом заведении, сможет усмирить крутой нрав наследника, а опытные наставники выбьют из него накопившуюся дурь. Опыт не обманул - офицерский состав академии продержался ровно год из положенных четырех. Этого отец уже выдержать не смог и просто махнул на младшего рукой, предоставив тому свободу обеспечивать себя самому. И лишь старший остался верен брату. Он продолжал учиться и как мог, поддерживал своего неуемного родственника. Именно по его протекции тому удалось пристроиться в одну из местных газет. Там он писал небольшие фельетоны на злобу дня, за что получал крохи, спасавшие от голодной смерти. Да, к писательству у него обозначился явный талант, видимо нужно было благодарить наполненное книгами детство.
   Так, наверное, все бы и продолжалось, если бы не гордый нрав младшего. Он требовал большего. Много большего...
  

3.

   - Брат, сможешь ли ты простить меня?
   - За что, братишка?
   - За то, что я сделал.
   - Успокойся! Ты ни в чем не виноват.
   - Если бы только можно было вернуть все обратно. Если бы было можно!
   - Брось. Не мучай себя. Сделанного не вернуть, нужно жить дальше!
   - Но как? Как с этим жить?
   - Выбора нет.
   - Я не хочу!
   - Должен. Подумай о наших родителях! Что с ними будет, если они и тебя потеряют?
   - Я не знаю...
   - Обещай, что присмотришь за ними.
   - Обещаю, брат!
   - О'кей! А теперь налей мне чего-нибудь покрепче. Коньяк? В самый раз. Теперь садись поудобнее, и начнем, пожалуй. У нас не так уж много времени, не будем тратить его напрасно... И для начала я хочу рассказать тебе о больших железных птицах...

4.

   Спросите любого американца, какой день недели у него самый любимый, он без раздумий ответит - пятница. Так уж повелось, что пятница в Соединенных Штатах традиционно является последней в череде трудовых будней. Поэтому ее вечер предназначен только для одного - как можно более весело встретить приближающийся уик-энд. И алкоголь, несомненно, самый верный помощник в этом непростом деле. А раз так, значит, начиная с пяти часов пополудни, Америка превращаются в одно большое питейно-развлекательное заведение. Многочисленные бары приветливо распахивают двери, зазывая уставших от работы американцев в свои, терпко пахнущие утробы. В это время пьют все и всё. Виски, ром, пиво, текила. Горячительные напитки в огромных количествах втекают в ненасытные человеческие желудки, даря людям краткое ощущение счастья.
   Не стала исключением и последняя пятница ноября тысяча восемьсот тридцать первого года. В этот день в городе, которому лишь через сто лет предстояло стать "Большим яблоком", в Нью-Йорке, все было, как везде. Захмелевшие от свободы люди отмечали окончание рабочей недели. Пили, вознося гимн предстоящему отдыху и богу виноделия заодно. Наверное, поэтому никто не обратил должного внимания на двух мужчин, уединившихся за одним из дальних столиков таверны Фронса. Той самой, что примостилась на пересечении Брод-стрит и Перл-стрит. И уж тем более никто не поспешил прислушаться к разговору, который они вели. Хотя, пожалуй, стоило бы.
   Мужчины, один совсем еще юный, только-только примеривший усы, другой - импозантный джентльмен в годах с цепкими, льдисто-голубыми глазами, по очереди бросали короткие отрывистые фразы. Длинные паузы между ними были заполнены чуть напряженным молчанием и ароматом корицы. В руках каждый из собеседников грел по большому стакану, на треть наполненному янтарной жидкостью. Лед плавился в жарких объятиях бурбона. Разговор явно не клеился.
   Наконец, юноша не выдержал и, сделав для храбрости добрый глоток американского виски, решительно поставил свой стакан на стол: - Хорошо, мистер Люци...
   - Нет, нет, молодой человек, - мужчина едва успел прервать своего собеседника. - Давайте обойдемся без имен. Тем более что моего истинного вы не знаете, а сообщать его я не склонен.
   Юноша смутился, но быстро совладав с эмоциями, произнес: - Что ж - это Ваше право. Но мне все же нужно как-то Вас называть.
   - Справедливо, - джентльмен в годах ненадолго задумался. - Зовите меня - Исполнитель.
   - Исполнитель?
   - Да. Вы, как я полагаю, пригласили меня в это достойное заведение с одной лишь целью - попросить о выполнении некоей услуги. Не правда ли?
   - Да, Вы правы.
   - Я так и думал. А значит? - Вопрос повис в воздухе, но задавший его тут же сам на него ответил: - А значит это то, что вы видите меня в роли Исполнителя. Да будет так! Я же, если позволите, буду называть вас Писателем. Кажется, именно эта ипостась вам ближе всего?
   - От вас трудно что-либо скрыть, мистер Лю... мистер Исполнитель.
   - Действительно. Ну да хватит об этом. Раз уж мы, наконец, определились с тем, как друг друга именовать - не пора ли перейти непосредственно к делу?
   - Да, да, конечно, - юноша суетливо закивал. Но прежде, чем продолжить, он жадно схватил отставленный минутой ранее стакан, и единым махом осушил его. Кусочки льда при этом мелодично звякнули, встретившись с его зубами. Вернув опустевшую емкость на место, Писатель тыльной стороной ладони утер губы и только после этого произнес:
- Действительно, сэр! Я позвал Вас с тем, чтобы попросить исполнить мое желание.
   - Отлично, - глаза джентльмена немного потеплели. - Итак?
   - Я хочу, - молодой человек на секунду замешкался, - знать будущее!
   - Чье-то конкретно или свое? Или быть может будущее в самом широком смысле?..
   - Верно! В самом широком.
   - Вот как, - лицо Исполнителя на миг приняло задумчивое выражение. - И насколько далеко хотите в него проникнуть?
   - Ну, я как-то не задумывался над этим. Наверное, на пятьдесят, может быть даже сто лет.
   - Так-так. Понятно. Ну, что же - желание вполне достойное. Вот только для чего вам это? Хотите заделаться предсказателем?
   - Нет, не хочу.
   - Что же тогда? Ну, не стесняйтесь же, говорите, иначе я просто сгорю от любопытства.
   Брови Писателя удивленно изогнулись, но он тут же справился с собой и как мог более спокойно ответил: - Видите ли, сэр, я мечтаю стать Писателем. Настоящим. С большой буквы. Хочу оставить свой след в литературе, а для этого, как мне кажется, нужно быть провидцем.
   - Вы так считаете? - собеседник юноши, кажется, был немало изумлен таким ответом.
- Мне казалось, что для писателя важно лишь уметь подмечать жизнь. И вдобавок обладать талантом обращать увиденное в слова. Неужели я неправ?
   - Отчасти. Но я считаю, что одного этого мало. Настоящий Творец должен уметь заглянуть в будущее, чтобы отразить его в своих произведениях. Иначе его труды - всего лишь пыльный мусор на книжных полках. Пройдет немного времени и их забудут за ненадобностью.
   - Разве?
   - Да, я в этом уверен!
   - Ну, что ж, не буду спорить. В конце концов, я здесь не для того, чтобы вас отговаривать - это не в моих интересах. А желание и вправду достойное и, кстати, не такое уж простое в исполнении.
   - Неужели для Вас, сэр, есть что-то невозможное? - молодой человек был явно озадачен.
   - Нет. Пожалуй, нет. Я просто хотел сказать, что плата за него будет сопоставимой.
   - Я понимаю, - Писатель вновь схватил пустой стакан, но, опомнившись, тут же вернул его на место.
   - И вы готовы к этому? - взгляд джентльмена снова налился холодом. Однако юноша сумел его выдержать, не отвел глаза: - Готов!
   - Не боитесь?
   - Очень!
   - И все-таки идете на это?!
   - Да! - Писатель нервно сглотнул.
   - Ну, что ж, ваша смелость достойна уважения, - Исполнитель приложился к своему стакану, пряча от собеседника усмешку. Глотнув золотистой жидкости, продолжил:
   - О'кей! Вижу, что мы поняли друг друга! Дело осталось за малым - оговорить условия сделки.
   - Разумно, - кажется, молодой человек не заметил утопленной в бурбоне усмешки.
   - В обмен на выполнение желания, дорогой мой, я потребую от вас нечто такое же ценное. Обмен должен быть равнозначным, не правда ли?
   - Душу? - юноша нервно сглотнул.
   - Что, простите?
   - Душу! Вы заберете мою душу?
   - Что за вздор? Зачем мне ваша душа, любезный? - Исполнитель выглядел несколько озадаченным.
   - Но разве не этим с Вами обычно расплачиваются?
   Смех джентльмена был таким искренне громким, что посетители бара даже начали оборачиваться. Писатель недоуменно молчал.
   - А вы мне нравитесь, молодой человек. Определенно нравитесь. Но спешу вас огорчить - душа ваша не имеет для меня никакой ценности. Она мне без надобности. А вот что мне действительно нужно так это ваша... смерть!
   - Как это?
   - Очень просто. В обмен на исполнение желания вы отдадите мне право распоряжаться вашей смертью.
   - Но разве я повелеваю ей?
   - Пока что да. Если согласитесь заключить со мной договор - такую возможность потеряете. Я буду решать где, как, и главное когда вам умереть.
   Произнося эти слова, джентльмен неотрывно смотрел прямо в глаза юноше. Казалось, он заглядывает ему прямо в душу, читает в ней ответ на свой вопрос.
   - Ну, что - согласны? - Молодой человек моргнул, прогоняя морок: - Нужно что-то подписать? Кровью?
   Исполнитель затрясся в новом приступе смеха: - Кровью? Ха-ха-ха. Кровью! - он жмурился и поводил плечами, явно находясь в отличнейшем расположении духа. Наконец, немного успокоившись и отдышавшись, произнес: - Дорогой мой, вы полны предрассудков! Достаточно будет просто вашего согласия. Итак, вы согласны?
   Сердце Писателя сжалось и бухнуло где-то в районе горла. Раз, другой. На третьем ударе он резко, точно отсекая последние сомнения, кивнул, одновременно выдыхая:
- Согласен.
   Исполнитель будто только этого и ждал. Одним махом допив содержимое своего стакана, он расслабленно откинулся на спинку стула: - Вот и славно! И совсем не трудно, правда?
   - Почти.
   - Вот видите, - джентльмен излучал искреннее участие. - А теперь предлагаю отметить нашу сделку глотком доброго напитка. О, нет, нет, не спешите заказывать. То, что я хочу вам предложить, здесь не подают.
   С этими словами он жестом фокусника извлек из внутреннего кармана пиджака небольшую плоскую флягу и две маленькие стопки. Отвинтил крышку и разлил содержимое.
   - Это коньяк. "Martell". Двадцать лет выдержки. Настоящее произведение искусства. Попробуйте.
   Они подняли рюмки.
   - А знаете, милый мой, вы мне нравитесь. Правда, правда, - джентльмен источал благодушие. - Поэтому я сделаю вам еще один небольшой подарок. Не бойтесь - это бесплатно. Добавлю вам толику писательского таланта. К уже имеющемуся, разумеется. Это мой вам презент. А теперь - ваше здоровье!
   Коньяк оказался великолепным.
  

5.

   - Здравствуй, брат! Как давно тебя не было.
   - Привет, братишка! Да, давненько не виделись.
   - Ты кажешься усталым.
   - А ты, наоборот - окреп. Возмужал. С усами выглядишь совсем взрослым.
   - Ты говоришь совсем, как матушка.
   - Как она?
   - О, все нормально. Отец тоже молодцом. Они часто вспоминают о тебе. Мечтают увидеть.
   - Я тоже скучаю.
   - Я сказал им, что ты осел в Лондоне. Завел там практику. Что пока не можешь вырваться.
   - Все правильно, братишка. Все верно.
   - Не знаю, как будет дальше. Надеюсь, придумаю что-нибудь еще.
   - Я уверен. Твоей фантазии можно лишь позавидовать.
   - Считаешь?
   - Несомненно! Неслучайно твоими романами зачитываются до сих пор.
   - Правда?
   - Да. Я сам их читал. Они потрясающие.
   - Правда?
   - О, да! И это не только мое мнение.
   - Ну, хоть в этом не обманул...
   - Что говоришь, братишка?
   - Говорю, как мне важно знать, что ты думаешь о моих книгах. Это придает сил творить дальше.
   - Ну что ж, тогда устраивайся поудобнее. Сегодня я расскажу тебе о...

6.

   Писатель не находил себе места. Загнанным зверем он метался по их с братом нью-йоркской квартире. Мерил шагами гулкие коридоры. Не мог остановиться. Нужно было сесть, успокоиться и подумать. Не получалось.
   Неделю назад брат исчез. Да, именно так - исчез. Пропал, не оставив никаких записок или пояснений. Шагнув в промозглое утро, ушел на службу и больше его никто не видел. Быстро организованные поиски результата не дали. Его не было на работе, в больницах, в моргах. Мерзнущий в это время года город просто взял и проглотил свою новую жертву.
   Писатель сделал очередной круг по пустым комнатам. В квартире по Орчард-стрит, которую они снимали вскладчину, все было, как обычно. Вещи стояли на привычных местах. Стол, стулья. Аккуратно заправленные кровати. Кресло. Громоздкое и безумно старое, с растрескавшейся на подлокотниках кожей и вытертой спинкой. По сути оно было семейной реликвией, поэтому выпросить его у отца стоило неимоверных трудов. Однако старшему это удалось, и теперь кресло кочевало вместе с ними по их временным пристанищам. Брат обожал его. В нем он предавался размышлениям. Из него читал нотации младшему. Частенько даже засыпал в нем, и вот теперь оно стояло перед Писателем - пустое, безжизненное.
   - Где же ты, брат? - он всего лишь крикнул, хотя от безысходности хотелось завыть.
- Жив ли?
   - С ним все в порядке! - кресло, еще секунду назад пустое, таковым уже не было. В нем, вальяжно развалившись, сидел тот самый импозантный джентльмен с "ледяными" глазами.
   - Вы?
   - Я! А вы ждали кого-то другого? - Зрачки Исполнителя были подобны двум черным дырам.
   - Нет, но... Я не знаю... Может быть, - голос Писателя дрожал от испуга, вызванного неожиданным появлением гостя. Но он тут же попытался взять себя в руки: - Так Вы знаете, где мой брат?
   - Конечно, - черты гостя смягчились. - Он там, куда его забросила ваша прихоть.
   - Моя прихоть?
   - Именно!
   - Кажется, я не совсем понимаю, о чем речь.
   - Ну как же, разве не вы менее недели назад попросили меня исполнить свое желание?
   - Да, но причем здесь?..
   - Очень даже причем, - глаза джентльмена блеснули голубым огнем. Он неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака уже знакомую фляжку. Протянул Писателю:
- Составите компанию?
   - К черту выпивку! Скажите, что с моим братом? - Писатель уже практически пришел в себя и теперь шел в атаку.
   - Молодой человек, советую вам быть сдержаннее. Не стоит лишний раз поминать черта, можно ведь ненароком его обидеть, - губы Исполнителя исказила улыбка. - Значит, не будете? Ну и зря, а я вот, пожалуй, глотну, - и он, отвинтив крышку, немного пригубил.
   - Да не волнуйтесь вы так, дорогой мой. Все с вашим братом хорошо. Он жив, здоров и вполне хорошо себя чувствует.
   - Где же он?
   - Как где? В будущем конечно.
   - Но как? Почему?
   - Что значит - почему? Вы же сами этого хотели, любезный. Забыли? Желание!
   - Но я просил лишь дать мне знание...
   - Оно у вас будет. Вам даст его брат. Он сейчас как раз находится в другом веке. Следующем, если быть точным. Все, что для вас еще только должно произойти, для него уже часть истории. Кроме того я устроил все так, что вы сможете видеться. Не часто, конечно, всего один раз в год. Зато у вас будут целые сутки, чтобы все обсудить, задать нужные вопросы.
   - Но ведь это... - у Писателя из головы вдруг вылетели все слова, - это же бесчеловечно!
   - Разве? Хотя возможно вы правы. Бесчеловечно - какое восхитительное слово, - Исполнитель задумчиво причмокнул, будто пробуя его на вкус.
   - Вы чудовище!!
   - Не забывайтесь, молодой человек. Я ведь могу и обидеться. Сократить время посещений, например, или сделать их реже. В конце концов - это было ваше желание, я лишь его исполнил.
   Джентльмен снова отхлебнул из фляги. Закрутил крышку и только после этого продолжил: - Итак, еще раз: год жизни здесь равен году жизни там, в грядущем, поэтому у вашего брата найдется время, чтобы подготовиться. Он будет приходить, пока вы живы. Один раз в год, всегда в один и тот же день, ровно на сутки. Первый раз это произойдет уже завтра, поэтому рекомендую запастись вопросами. А в дальнейшем, постарайтесь не менять место жительства. Так, на всякий случай. Ну, кажется, ничего не забыл. Что ж - желаю удачи!
   - Постойте! - Писатель бросился к нему, при этом его ноги непроизвольно подогнулись и он упал на колени: - Я не хочу так! Я отказываюсь! Прошу Вас - верните все обратно! Ведь Вы можете! Пожалуйста!!
   - Э-э-э, милый мой, - Исполнитель даже немного подался вперед, - конечно, я бы мог, но разве вам есть, что предложить в качестве платы?
   - Душа! Заберите мою душу!!
   - Я уже говорил, что она мне без надобности. А большего, чтобы меня заинтересовало, у вас нет. Но, раз уж разговор пошел об этом, хочу напомнить, что вы получили именно то, что хотели. Теперь моя очередь. Смерть ваша отныне принадлежит мне. И, поверьте на слово, у вас осталось не так уж много времени. Поэтому дам совет: используйте его по полной. Творите, мой друг, творите!

7.

   - Как я умру, брат?
   - Что ты такое говоришь? Зачем?..
   - Ты знаешь, последнее время я все чаще думаю о смерти. Жду ее прихода.
   - Умоляю тебя, не надо!..
   - Только сейчас я понял, какую глупость совершил тогда. Думал, что расстаюсь со смертью, а оказалось - с жизнью.
   - Господи, остановись!..
   - Ты не представляешь, брат, каково это - начинать день с мыслью, что можешь не дожить до вечера. Ложиться, зная, что, скорее всего, не увидишь восход солнца. Если бы только можно было вернуться в тот злосчастный день, и все отменить. Брат, скажи мне, когда я умру?
   - Не знаю.
   - Но почему?
   - Потому, что для меня ты жив. Здесь и сейчас. Жив. И я не хочу знать, когда и как это произойдет! Тебе ясно!
   - Да. Я понял. Понял... Ты выпьешь со мной?
   - Конечно, братишка!
   - И расскажешь про удивительные поезда, движимые электрической силой и ящики с живущими в них картинками?
   - Да...

8.

   Он умер нелепо. Дико. Несуразно. Всего на месяц пережив свое сорокалетие. Возвращался из Ричмонда, где читал серию лекций по литературе, домой, в Нью-Йорк. При себе имел крупную денежную суму - полторы тысячи долларов. Деньги, заработанные лекциями, и полученные в издательстве за черновик нового романа. Можно только догадываться, что произошло в дороге, но до дома он так и не добрался. Его нашли в Балтиморе, лежащим прямо посреди улицы в полубессознательном состоянии. Без денег, в грязной, порванной одежде. Его доставили домой, где он, спустя несколько дней, так и не восстановив ясность ума, скончался. Врачи не смогли определить причину смерти. Поговаривали, что к этому делу причастны ирландские иммигранты, волна которых в те годы буквально захлестнула Америку. Среди них порой попадались отъявленные негодяи. Выдвигалась версия наркотического отравления Писателя с целью грабежа, но доказательств тому не нашли. Уголовное дело так и не было заведено.
   Заупокойная служба была очень простой. Пришло всего несколько человек из самых близких. Дядя, кузен с супругой. Еще ждали брата-близнеца, но он на похоронах так и не появился.
   А годы спустя, в годовщину смерти, могилу Писателя впервые посетил таинственный незнакомец. Высокая фигура, наглухо задрапированная в черный плащ, в черной же широкополой шляпе, скрывающей лицо, и с тростью, увенчанной серебряным набалдашником.
   На протяжении многих лет повторялось одно и то же. Кладбище Вестминстерской пресвитерианской церкви, что в Балтиморе. Загадочный посетитель. Две розы и початая бутылка коньяка "Martell". Двадцатилетняя выдержка - настоящее произведение искусства. Так было вплоть до сегодняшнего дня. В этом году традиция была нарушена. Впервые за долгое время таинственный незнакомец не исполнил свою миссию. Возможно, у него просто кончились силы? Накопилась усталость? Может быть. Но хочется верить, что дело вовсе не в этом. А в том, что где-то там, куда люди не могут проникнуть даже в мыслях, наконец, встретились двое. Писатель и человек в черном плаще. Уже без шляпы, ведь больше незачем скрывать поразительное сходство. Без трости, теперь она тоже без надобности. Они встретились в лучшем из миров, чтобы больше никогда не расставаться.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"