А в наши душные сады пришёл прохладный ветер,
чуть за полночь коснулся зарослей садовых роз,
сорвав с них лепестки и разбросав по фиолетовой брусчатке.
Потом прошёлся по вишнёвым кронам
и пряным запахом смолы ударил в окна,
да пробежавшись над ручьем, разбил в нём отражение луны,
как переспелый апельсин,
сусальную сняв кожуру и бросив в воду.

Я пил остывший терпкий чай до самого рассвета,
прислушиваясь к шёпоту незваного гуляки,
что смешивал и запах олеандра, и ароматы роз под вишнями и свежесть мяты,
и влажное дыхание дождя, который тихо проливался на поля,
но в город не спешил... Ему ведь хорошо и где-то.

И душные сады проснулись. И зашумели, приветствуя идущую на них грозу,
высматривая в небе далёкие рокочущие вспышки молний.
И ты, сидевшая всю ночь напротив, очнулась вдруг от полудрёмы,
со страхом обнаружив здесь меня.
Как будто сад не мой, и розы, и ручей, и ты... И сам себе не господин.
Как будто гость я в собственном саду, придуманном давно в ночном бреду...
чтоб ты была
хотя бы здесь, хотя бы странными июньскими ночами.

У мёртвых памяти о прошлом нет. Кто мёртв из нас двоих и кто кого придумал?
И этот душный сад из ночи в ночь, и та далёкая гроза, что будит...
Из нас двоих ведь кто-то точно любит?


А в душные сады вернулся жаркий ветер,
все розы растрепав и кроны вековых деревьев,
и липового цвета бросив в чашки с чаем, что помутнел,
став кровью мёртвых эльфов...
И небо, синее на позолоте, очистилось от туч к рассвету...

Гроза прошла нас стороной, и днём в мой сад вернётся зной,
бросая солнечные пятна на посеревшую траву,
в которой прячутся поющие псалмы цикады.

А ночью снова с грозовым раскатом

из ниоткуда вдруг появишься напротив...

Ты мёртвая ещё жива, а я живой ещё, но мёртвый.