Мы курили табак с травкой в руинах старого храма,
крохотные трубочки на длинных мундштуках роняли колечки
сиреневого дыма
в скошенные лучи света, что пробивались сквозь провалившийся
купол
и подсвечивали мусорные кучи, битые кирпичи и рваные континенты штукатурки.
Почерневший от времени ветхий бог без головы, распростёр над нами руки
и его серафимы, будто хищные младенцы с огненными крыльями,
что-то пели

или кричали.

Мы разливали из термоса крепкий чайный настой с коньяком и разговаривали
с Христом, нарисованным прямо на стене напротив.
Он почернел от горя,
а может просто от невыносимой усталости, потому что слишком долго стоял на коленях
перед парящей чашей,
а сверху, из коричнево-сиреневых туч, с которых сливался свет

будто малиново-алая радиоактивная кровь, прямиком из вскрытых небесных артерий,
окрашивая верхушки чёрного сада в багрянец,

на него смотрел ужасный седой старец, прикрывавший свою измождённую наготу
серыми лохмотьями;
одной рукой он показывал на своего сына,
другой на пролом в штукатурке
из которого выглядывали рваные куски ржавой арматуры.

Выпей с нами, Христос, говорили мы, – но каждый о своём,
это хороший чай с каплей отличного коньяка, который ещё некоторое время
будет раскрывать свой букет вкуса,
но
спустя час, спиртное убьёт и аромат чая, и самоё себя,
и из доброго напитка станет отвратной тёплой жижей с привкусом уксуса,
возможно, такого
какой ещё помнят твои губы,
смоченные губкой две тысячи лет назад.
Тот римский солдат, который проявил к тебе жалость,
уже давно мёртв, вместе с ним истлело его имя,
а привкус уксуса на губах остался со всеми нами
за несколько мгновений до смерти,
напоминая вовсе не о стойкости веры,
а о неотвратимости смерти,
которой подвластен даже бог.

Всё дело в этом страшном седом деде, который парит в своём полуразвалившемся куполе
над разрушенным храмом
и безразлично смотрит вниз.
Его зловещий силуэт просматривается и угадывается везде,
в каждой разбитой иконе, на каждой разрисованной стене,
треснутой и загаженной птицами.
И твоя молитва, Христос, перед парящей чашей, – тщетна,

не минует.

Это его мир. Его правила. Его большая игра.

Мы докурили свои трубки и ушли,
оставив перед молящимся Сыном открытый термос.
Выпей, Христос, и посылай всех к чёрту.









.