.
.
"Часть первая"
.
.
"Часть вторая"
.
.
"Часть третья"
.
.
.
А чего много было вокруг града Чёрена, так это
земли. Всяко-разной землицы, и худой и доброй,
и большой и малой,
глаз радуется да слезу пускает, душа поёт да выпить просит,
она ить добрая бывает, а почаще злая, поедом ест,
но в себя пускает, а выпустит – забирай да не оглядывайся,
уходи, молись, оправдывайся;
где грибным дождём брызнет, где злым ветром пригнёт-согнёт,
потому как ей хозяин был великий Йог Сотхот;
куда ни глянь – везде она простирается: там прямая,
тут горбатая,
там ползучая, тут падучая,
там чёрная, что ночь, тут красная, как кровь.
Народцу-то – раз, два и обчёлся, пришёл – ушёл,
народился да помер, лежи себе отдыхай
от трудов праведных да грехов наставленных.
А просторов – глядеть не переглядеть! Стоят просторы
голодные да холодные, страшные да лютые, гнИлые да постылые.
Потому как от самых первых времён она была
костьми удобрена, кровушкой напОена, проклятиями отпета,
в кривду одета.
Под каждым кустом тут – кость, хоть копни, хоть так поверь,
вот человек был живой да тёплый, а вот тебе птица и дикий зверь.
Под каждой травинкой чья-то кровь прОлита, чья-то судьба
полОмана. Там Ваньку батогами забили, как барин приказал,
там Лёшку комиссары застрелили, потому как у них план,
тут фрицы
в расход пустили целую деревню ПердюхОвку,
посвязали мертвяков верёвками,
да на осинах развесили,
чтоб у воронья был пир с потехою.
Оттого-то в той земле Злой Дух жил, по ночам на луну выл,
зимою в лесах хоронился,
а весною по ручьям лился.
И града Чёренного сторонился,
да с тех пор, как тот появился;
когда Катька ымператрица повелела его тут основать,
высунувшись пьяною из кареты, да в чём мать родила одета,
и пока Гришка Орлов изнутре её пЁхал, матюгалась так,
что поп крестился и со страху ёкал.
Так и так, мать перемать, по моему разумению
да по сучьему велению, желаю град заложить,
чтоб всяка душа могла в нём жить; тут вал, там острог,
а тут базар да игрища, чтобы оставить без порток,
да залить зенки хмельным винищем.
Поставить избёнок, запустить мужиков и бабёнок,
детишек там каких на рОзжив, монахов и полицая пострОже.
Вот так Чёрен град обосновался, год за годом
по холмам расползался: там часовенкой брякнет,
тут купец монетой звякнет, монахи худющие,
попы толстющие, бабы на сносях животы носят,
мужички понуро бредут до покоса.
И славна та земля была хлебом и солью,
в ней каждый кусок – поперёк да с болью.
Каждому отвесит, с каждого спросит, каждому даст
и камнем бросит.
Ибо землица эта не сама по себе такая злая да лютая.
Землица-то что? Каменья да коренья.
Но она, гляди-ка, под кем лежала,
под небесным троном Иоги, под свинцовым, тяжёлым,
на костях людских скрипучих, на трудах их невезучих,
на чертях рогатых да на аггелах крылатых;
трон во Храме,
а Храм на тучах,
тучи на небе,
а небо – поди достань, хоть ляг, хоть встань,
ни за что не доберёшься, упадёшь и разобьёшься.
Под троном Иоги бродил Йог Сотхот,
полон черни, червей да кручинных забот,
бродил-бродил да приговаривал: А на тебе, боже,
что мне негоже,
забери мои реки, забери мои земли, забери леса,
да с ними поля. Всё отдам тебе навечно,
ты оставь мне человечка.
Чтоб я мог его помучить, жилу вытянуть и скрючить,
за мясцо железным крЮком, чтоб визжал свиньёй, падлюка.
Подай мне, Господи, на потеху, чтоб досталось ему на орехи.
Чтоб кричал, чтоб молил, чтоб ненавидел жизнь свою серую,
да причитал перед храмом – де, верую. Чтоб крестом себя
осенил, чуток пожил-потужил
да в могиле чёрной сгнил.
Вдруг видит, что Иога на троне трясётся и стонет,
крикнул «Всех убью!», да сам же и помер.
И такая с тех пор на небесах вонища,
хоть святых выноси, да по тысячи тысяч.
Вот так Йог Сотхот и взялся за град Чёрен,
всю землю вокруг него отравил, желчью напоил, болью удобрил,
в кровушке утОпил,
споймал Духа земли той, глазья ему выколол,
а в уши злобЫ нашептал, крикнул, рыкнул и сказал:
поди Дух в леса дремучие, в болота непроходимые,
в луга необозримые;
поди и всякого на пути своём лови, удачу отбери,
тоской одари;
примани к себе всех дураков и уродов, из всякого племени
и народа,
чтоб тот народец сам бы себя казнил, да ещё просил,
да приговаривал:
бей сапогом, батогом бей,
до черного света, до кровавых соплей!
Всё мне едино, что рай, что ад,
твой я навечно преданный раб!
Бей не робей, жилы тяни,
кровью умоюсь за тебя, господин!
Мучай подольше, рятуй, раздевай,
только свободы мне не давай!
То и случилось, что просилось,
а что просилось – тем наелись, да досыта, да сполна,
из года в год, из рода в род, от одного до другого,
до третьего и наперекосяк. Иога мёртвый гниёт на своём троне,
Йог Сотхот вершит суд по своей воле,
Дух по землице слепцом бродит,
а землица под тяжестью ёхней стонет.
Да вот только однажды в стольном граде московских магараджей
проснулся одён человечек, на голову от всех меньший.
Ведь оно как? Чего меньше – того и не видно, а невидаль всем завидна.
Человечек тот встал-повстал, брюхо почесал, да как по столу
кулаком трахнет,
«Всех спасу, вашу в душу мать, я Багровый Баддха!»
Но о том не скорый рассказ,
как-нибудь в другой раз.
.
.
.
.
.