У меня уже есть сыновья от жен, от Иштаритум и Кабатум, - сказал Адад-идди и почесал переносицу. - Будет сын от наложницы - значит, прощай покой. Будут споры, будут ссоры. Как это так - она беременна? Я думал, что она не может забеременеть, Кабатум все время давала ей отвар из горьких трав.
- Вот этим! - проревел Григорий--старший, швырнув на стол злополучные вощеные дощечки - Каллист даже издали узнал и четкий, почти девичий, почерк Фессала, и печать архиатра.
- Вот этим? - удивленно вскинул брови Кесарий, беря письмо осторожно, словно оно было от прокаженного, и зачитал вслух:
- "Отец, здравия тебе и радости от великого Гелиоса и Матери богов!" Что это за чушь! - добавил он, бросая письмо на стол жестом, удивительно похожим на жест отца.
Каллист рассмеялся бы такому сходству, произойди все при иных обстоятельствах.
- Не смей повторять эти богохульства! - вскипел Григорий- старший. - Отвечай на мой вопрос!
- Я ведь уже сказал: "Что за чушь!" - с достоинством ответил Кесарий. - Какого еще ответа ты еще хочешь от меня, отец?
Улыбающийся и спокойный, он стоял среди виноградных лоз, увивающих беседку, как Дионис перед Пенфеем.
- Подожди, довольно братских нежностей и поцелуев, - прервал он излияния любви брата-пресвитера. - Давай я объясню тебе твои ошибки. Но прежде чем я это сделаю, поклянись, что в будущем станешь выполнять все мои указания!
- Но я не знаю, чего ты потребуешь! - насторожился Грига, отступая на шаг от младшего брата.
- Потребую, чтобы ты держался определенных правил при ведении хозяйства, - заявил Кесарий.
- Ах, это! - облегченно вздохнул Григорий. - Ну, по хозяйственным вопросам я согласен тебе подчиниться.
- Тогда разреши мне для начала уладить одно небольшое дело, - произнёс Кесарий, и неожиданно, отодвинув Григу, в два огромных шага оказался у двери и резко повернул её. Раздался глухой удар, за которым последовали стоны, шум падающих тел, возня и топот ног.
- Почаще так делай, - добродушно посоветовал Кесарий брату. - Это дисциплинирует рабов.
- Ах, Кесарий... Неужели они всё время подслушивают у дверей? - вздохнул философ. - Никакого уединения... Жизнь моя полностью зависит от этих грубых и жестоких людей.
- "Да уж!" - передразнил его брат. - Не знаю, сколько лет ты проучился в Афинах, и сколько денег на всё это было потрачено, но, как я думаю, они были потрачены зря, потому что тебя там не научили даже тому, что курицы несутся не один раз в неделю, а чаще! Хоть бы "Зоологию" Аристотеля почитал, в самом деле! Или Плиния "Естественную историю"! Впрочем, ты терпеть не можешь латыни...
- Конечно, Грига! - всплеснула руками Нонна. - Курочки несутся почти каждый день! Как же ты не знал? Отчего, в самом деле, у меня не спросил?
- И о прочем ты не имеешь ни малейшего представления! - громыхал Кесарий над оторопевшим и лишённым материнской поддержки Григой.
- Они продали жерёбую кобылу, и целых два года покупали ей тройную порцию овса! Ты знаешь, сколько времени кобыла носит? Даже слонихи уже через полтора года рожают! - продолжал Кесарий.
- Ах, Сандрион, объясни же ему всё это! - взмолилась Нонна. - Для жеребёночка одиннадцать месяцев надо, но откуда Григе знать, он же...
- Я знаю, сколько носит кобыла! - возмущённо закричал Григорий. - Я просто забыл проверить книгу покупок овса, будь она неладна!
- Да, это вы с Саломом сговорились! Феотим не ошибся! Ты решил хитростью прибрать к рукам братнюю долю, а его самого отправить голодать в затвор на Ирисе! Благодарение Богу, Феотим разгадал твои козни! Ты решил забрать имение у брата своего!
- Блажен ты, епископ Григорий, - торжественно возгласил Кесарий, - ибо не плоть и кровь открыли это тебе, но сам честнейший раб твой, Феотим! Кстати, - спросил деловито Кесарий и скрестил руки на груди, - Феотиму ничего тобой не завещано? И не возросла ли его доля за счет доли твоих сыновей от столь вовремя поданного совета?
- Замолчи! - взревел Григорий-старший.
- Почему это мне следует молчать, - взвился Кесарий, - когда торжествует наглая рабская ложь? Ты приблизил к себе мерзкого раба, а собственных сыновей делаешь рабами рабов!
Рот Кесария свело судорогой.
- Не тебе указывать отцу, как поступать с сыном от рабыни! - закричал Григорий-старший, махая посохом. - Я мог бы продать его, мог бы изгнать его - но оставил, склонившись к мольбам твоей матери.
- Моя мать превзошла в добродетели Сарру, а твоей ненависти к детям ужаснулся бы не только Авраам, но и хананеи, которые первенцев через огонь Ваалу проводили! Они, во всяком случае, усыпляли несчастных перед сожжением, и надеялись в своём невежестве, что их дети будут царствовать с Ваалом! А ты жизнь сыновей превращаешь в медленную пытку, и внукам отказываешь в том, чтобы видеть лик Христов! - в ярости закричал Кесарий.
- Славно ты говоришь! - воскликнул Григорий-епископ, пунцовый от гнева. - Может, ты и за Григу речи в церковном собрании теперь произносить будешь?
- А разве Феотим тебе ещё не донёс? - вскипел Кесарий.
- Доложил! - заревел Григорий-старший, как раненый бык. - Богохульник!
- Феотим-то? Да, верно, он таков, - деланно спокойно отвечал Кесарий.
- Да я и сам уже вижу, что ты не только виноградник у брата забрать хочешь и с рабским отродьем Саломом разделить, но и с кафедры меня с Григой свергнуть и арианам отдать, а то и эллинам! - наступая на младшего сына заговорил Григорий. - Слыханное ли дело - некрещеный верных поучает! Точно, задумал ты из храма христианского на радость новому цезарю сделать капище Гелиоса и Матери богов! О, то вовсе не подложное письмо было! - возгласил епископ Назианза.
- Да, Кесарий упал в розовый куст, а потом у него закружилась голова, и он... - Макрина немного растерялась.
Рира смело и неожиданно доверчиво подхватил:
- И ты, голодный - ничего небось не ел после того, как произнес свою блестящую речь? - спустился к ручью, чтобы утолить жажду. А голова-то закружилась - ну да, еще сильнее. И ты в ручей - плюх! Тут и мы подоспели. Вовремя.
Кесарий оторопело переводил взгляд с Риры на Макрину, прижимая повязку с коллирием к левому глазу.
...Каллист всегда замечал, что во время операций к нему приходит удивительное хладнокровие. Если до того, как он провел ножом разрез на внутренней поверхности плеча, у него были какие-то сомнения, то теперь он действовал быстро и уверенно. Рира трясущимися руками держал крючки, раскрывая рану, а Каллист старался выделить артерию и подвести под нее первую лигатуру.
- Потерпи еще немного, дружок, - сказал он несчастному, вопящему и стонущему, крестьянину. - Уже почти все.
Вдруг рана залилась кровью, крючки упали на пол.
- Рира! - закричал в гневе Каллист. - Клянусь Гераклом!
Но Рира уже не слышал - он лежал на полу в глубоком обмороке.
- Какая судьба, - проговорила она. - Все говорят, что мы похожи с тобой, но быть похожими до такой степени, чтобы полюбить братьев...
- Салом очень похож на Кесария, - сказала сквозь слезы Феозва, - но только он... и похож, и непохож. Он совсем другой.
- Христе милостивый! - воскликнула Макрина, словно вдруг поняв что-то. - Ты с ним...целовалась? И что? Вы...встречаетесь? Он тебе предлагал сбежать? Феосевия, если ты сбежишь с рабом, то с нашими сестрами разведутся их мужья.
ГЛАВА 1. ОБ ИГРЕ В СЕНЕТ И О КАППАДОКИЙСКИХ РАЗБОЙНИКАХ
Кесарий возвращается в отчий дом, где его отец-епископ уже рвет и мечет от того, что блудный сын стал язычником. История о скитаниях Кесария, злоключениях Абсалома, его брата от рабыни Мирьям, хитростях Горгонии, кротости Нонны, глупостях Риры, верности Каллиста и, конечно, история любви Макрины и Кесария.
Филипп в триклинии снова наливал ему вино и рассказывал о своих планах:
- Я давно просил Григория-старшего продать мне Абсалома. Собственно, он давно мне его обещал продать, еще когда тот совсем ребенком был, да, говорят, Нонна не дала. Ну, неважно. Это для Абсалома было бы гораздо лучше - я бы ему дал и образование, и воспитание, управляющим бы сделал, он же не просто раб, а сын благородного человека. Конечно, спуску бы не давал, но в люди бы вывел. А так что он у Григория? Даже не главный конюх. Ну, теперь-то он согласился мне его продать, опять там ссора у них с младшим сыном вышла. У него младший сын эллином стал, так говорят, и в свите императора его видели, жертвы приносил богам отеческим. Молодец, только и похвалить могу. Так вот, Абсалома бы я поставил главный конюшим, но чтобы он у меня был всяких нежностей к этим конюхам. Если будет им потакать, сам поплатится, и так поплатится, что навсегда запомнит... Жаль, теперь рабов не напугаешь - распинать их запретили, это, как дед мой говорил, как-то их сдерживало. А теперь вот двое у меня убежали, и не найдешь концов. Говорят, сириец какой-то им помогал... Ух, нашел бы я его, он бы живым от меня не вышел, несколько бы дней мучился... Каллист содрогнулся, пролив кубок с алым вином на свой хитон.
- А Салома я рад заполучить. Он талантливый, к лошадям у него особый дар.
Камни полетели на землю из-под его босых ног, и Абсалом повис среди густой зеленой листвы старого дерева. Его большое мускулистое тело несколько раз вздрогнуло, как у казненных.
Эммелия первая подошла к Салому. Она сердечно поблагодарила Каллиста за "его благородное искусство, спасающее людей" и заключила смущенного Салома в объятия.
- Не вставай, не вставай, дитя мое! - сказала она, целуя его троекратно. - Тебе надо поправиться... святые мученики, это чудо, что ветка сломалась! Не бойся, ты сейчас поживешь у нас, а тем временем Василий все уладит. Девочки, поцелуйте Салома, он наш брат во Христе, а вы - его сестры.
- А во Христе нет ни раба, ни свободного! - радостно продолжила Феозва, одаривая сирийца сестринскими поцелуями.
ГЛАВА 23. ОБ ИППОЛИТЕ И ДИОСКУРАХ - Не надо прощаться с отцом, Саломушка! - воскликнул Кесарий. - Погоди с ним прощаться! - Сандрион, - проговорил Салом, не отпуская руку Кесария. - Я помню, меня отец однажды поцеловал. Я был так счастлив... Ведь я - его раб... ему, наверное, очень тяжело, что так получилось... - Христе истинный... - прошептала Эммелия, вытирая слезы. - Григорий не замечает, какой у него прекрасный старший сын! Ипполит, бедный Ипполит, воистину! - Саломушка, ты бредишь, - встревоженно проговорил Кесарий. - Когда это отец тебя целовал? Он и нас-то с Григой почти никогда не целовал. - После своего крещения... - прошептал Салом. - Я так и помню: он в белой крещальной рубахе стоит босиком посреди церкви, от него будто свет исходит, и я к нему подхожу, и он меня на руки поднял и поцеловал. Это в церкви было в Кесарии. Как же ты не помнишь?- Я помню, как отец меня на руки поднял и поцеловал... и сказал - "сын мой!" - тут он снова забеспокоился, пытаясь приподняться. - А теперь он умирает... я должен идти!
ГЛАВА 24. О ПЕРВЕНЦЕ, ПАТРИЦИИ ФИЛИППЕ И НОЧНОМ ГОРШКЕ - Не дрожи так, не дрожи, - скрипуче засмеялся Григорий-старший. - Чисто коняшка под седлом... Вот, Рира свидетель нашему разговору, очень хорошо... Ты - мой единственный сын, ты все и унаследуешь. Только Феотимушку, сироту, не обижай, он раб верный, и тебе верой и правдой служить будет. Но спуску ему тоже не давай! Григорий-старший сжал свои сильные пальцы в крепкий кулак. - Ну, поцелуй отца... - подставил он заросшую бородой щеку. - Вот, так-то... и руки тоже... потому как благословение родительское принимаешь...а теперь ступай, приготовь мне козий сыр, как ты умеешь, и козлятину, как я люблю. Тогда благословлю тебя по-настоящему. - Отец, но я - сын твоей рабыни, я не могу взять имущество сыновей твоих от госпожи Нонны, - наконец, смог вымолвить Кесарий-Салом. - Не сметь отцу перечить! - прикрикнул Григорий-старший, но тут же одобрительно потрепал сына по щеке. - Это ты хорошо сказал, я и ожидал, что ты такое будешь говорить. Но не твоя воля совершается, а моя! Не забывайся и не своевольничай!
ГЛАВА 25. О ПЛАВТЕ, ИАКОВЕ, ИСАВЕ И БЕРЕМЕННОЙ КОРОВЕ Аканф вдруг замер, уставившись на своего спутника и повторил испуганно и растерянно: -Салом?! Кесарий, без хитона, обнаженный до пояса, с наслаждением выливал на себя большой кувшин воды. Струи в свете луны бежали по его мускулистым плечам, по спине. -Салом... - проговорил еще раз Аканф и онемел, падая на колени. - Хозяин... помилуйте... я давеча лишнего наговорил... Урания негромко зарычала. Кесарий вздрогнул, словно проснулся. Он медленно поставил сосуд на землю и спокойно протянул Аканфу руку, поднимая его. -Не бойся, - сказал он. - Ты меня спас сегодня ночью. И прости, что я тебя тогда ни за что ударил. Зол был очень. -Хозяин... вы что это... вы за Салома теперь? Вы в рабы к вашему батюшке подались? - бормотал Аканф.- Святые мученики, Кирион, Кандид, Домн... молодой хозяин... простите меня, дурака, - он начал целовать Кесарию руки. - То-то я смотрю, оспин не видно... да, думал, колдовством каким-то в Армении свели да Салома околдовали... Прямо испугался...
ГЛАВА 2. О ВОЗВРАЩЕНИИ БЛУДНОГО СЫНА И О СУДЕ КЕСАРЕВОМ
- Эй, да ты посмотри, кто вернулся! - вдруг, к огромному удивлению Каллиста, загоготали рабы. Кесарий остолбенел, от гнева побелев, как его хитон. На поросших щетиной за время путешествия скулах бывшего архиатра выступили алые пятна, а угол точеного рта дернулся, будто сведенный в судороге.
- Салом, ты чего вернулся? А лошадь где? Потерял, что ли? Аль украли? Вот мар Григорий выпороть тебя прикажет на славу! - продолжал спрашивать высокий раб, скорее всего, привратник. Неизвестно, что бы сделал Кесарий, если бы вдруг на раздался крик другого, рыжего, раба, оттолкнувшего товарища:
- С ума сошли! Не признали! - кричал раб, валясь в ноги Кесарию. - Это же молодой хозяин! Здравствуйте, господин Кесарий! Наконец-то! Заждались мы вас совсем!
Рабы, как один, попадали в ноги Кесарию. Тот поморщился и жестом велел им встать.
- Заберите вот это, - он кивком указал на панарион, сумки и плащи. - Приготовьте спальни мне и господину Каллисту. И баню тоже приготовьте.
- Не извольте гневаться, - проговорил рыжий раб, резво вскакивая на ноги. - Батюшка ваш не велит баню топить.
- Не велит, значит, просто воды для ванн нагрейте, - бросил Кесарий. - Это-то еще пока можно? Где госпожа Нонна?
- В саду с госпожой Горгонией и вашим батюшкой разговаривать изволят, - продолжал рыжий раб. - О вас спорят, - шепотом добавил он.
- А вы правда эллинскую веру приняли и кровью быка омылись? - спросил еще один раб-недотепа и тут же получил от молодого господина по уху.
- Ох, простите, вижу, вижу, все это - сплетни! - застонал он. - Вон и ихтюс у вас на шее, молодой хозяин! Как были христианином, так и остались!
Кесарий уже не слушал их, и, увлекая за собой Каллиста, направился через ворота в сторону сада, мимо большого, с колоннами и портиком, главного здания усадьбы.
- Теперь порядок начнется! - вполголоса, но жарко говорили рабы у ворот подбежавшим к ним девкам с кухни и из прачечной. - Теперь-то и налог соберут, и Феотима на чистую воду выведут! Молодой господин вернулся!
- Ну, как наш убитый оглашенный? - негромко спросил Кесарий, заходя в спальню для гостей. За ним рыжей тенью проскользнула Урания и легла у порога. - Замечательно! - отвечал Каллист, возлежащий на подушках. - Я представлял себе, что у вас дома суровые нравы, но мое воображение, признаться, не простиралось так далеко.
ГЛАВА 4. О МОЛНИИ, КОНЮШНЕ И НАФАНЕ ВРАЧЕ
"Сынок!" - раздается голос рядом с ними, старческий голос, полный боли и слез - это Нонна. Она неподвижно стоит, сжимая в руках кувшин с маслом, лицо ее залито слезами, смешанными с кровью - тонкая струйка все еще течет из левой ноздри.
"Ты - Фекла?" "Да, и что с того?" "А я - Кесарий. Ты... ты очень красивая, Фекла", - и он сделал шаг к ней и снова стал похож на Диониса. И тогда она испугалась и побежала прочь, боясь, что юноша будет преследовать ее.
- Сядь, бари, сядь! Эх, каков ты... не в нашу породу... Так и говорит в тебе кровь мар Григория. Право, поставь тебя рядом с Кесарием, не отличишь, хоть обоих в хитоны одень, хоть в тоги... Не к добру это все, не к добру. Близнецы никогда не к добру, даже если и один на год старше родился. А что ты удивляешься? И такое бывает. Ученые врачи вавилонские описывают. Плод в утробе материнской, бывает, спит, а когда просыпается, уже другой родился и год на земле прожил, а он, хоть и старший, позже на свет появляется. Так как твоя Дионисия? Насилу я вспомнил ее имя. Жениться тебе надо на ней, вот и не будет греха. Кесарий твой мог бы и здесь посодействовать, а то он все в своем Новом Риме прохлаждается.
- Дионисия умерла, дядя, - ответил Абсалом, не сдерживая слез. Крупные, редкие, словно капли дождя, они покатились по его смуглым щекам и исчезли в бороде.
- Ты не думай, я сама догадалась. Еще тогда, в асклепейоне. Все вы меня глупенькой и маленькой считаете, а я порой прикидываюсь нарочно.
Кесарий молчал, продолжая растирать малахит в ступке.
- Я вижу, что очень, - вздохнула Аппиана. - А меня Никовул так сильно не любит. Я его заставила себя поцеловать, потому что совсем уж с ним скучно. Только маме не говори, - спохватившись, добавила она. - И бабушке. У Никовула глаза синие, как у тебя. Мы много раз целовались уже, мне понравилось. А то скоро свадьба, а я нецелованная. Я, правда, еще не поняла, люблю я его или нет. Надо успеть разобраться, чтобы знать, счастливой я буду в браке или несчастной! Я еще Никовула подговаривала меня украсть, чтобы веселее было, но он боится, что его отец выпорет. Все у нас с ним не как у людей, - вздохнула она и добавила шепотом: - А почему ты Макрину не украл?
Он нагнул племянника за шею, приближая к себе и прошептал в самое ухо:
- А и украл бы ее, умыкнул! Я бы что-нибудь придумал. Порок сердца, тоже выдумали! Это все глупости, чтобы Василия не опозорить, честь семьи, то да се. Там, если врачей послушать, у всех пороки сердца, и у Василия, и у девчонки этой младшей... Феозвы, или как ее - а все живехоньки-здоровехоньки! Вот ты епископом станешь, мы и Феклу... то есть Макрину твою к себе и позовем! Всякое в жизни бывает. Помощь нужна, все такое. И в Новом Риме такое есть, синизакты, агапиты... Не то, что бы я это одобрял, но вижу, как вы вдвоем мучаетесь уже столько лет!
Кесарий резко выпрямился и стряхнул дядины руки со своей шеи.
- Ла тэ-бад л-хай! Ла вале лах! Ш-ли! Ат у дайвана! - крикнул Салом и с размаху ударил брата в ухо так, что Кесарий от неожиданности упал на землю, но тут же вскочил. Нонна, в страхе шепча молитву и закрывая рот одной рукой, другой часто и мелко крестила издали обоих молодых людей.
Кесарий поднялся, и, нагнув голову, бросился на Салома, но не рассчитал силы своего соперника - тот снова отшвырнул его, и сын епископа Григория отлетел в угол, задев один из столбов подпиравших крышу. Салом сделал несколько шагов его сторону и спросил по-гречески:
- Будешь мать слушаться? Или еще наподдать?
Кесарий промолчал, вставая и вытирая ладонью кровь из разбитого носа.
'Christiana sum - первое, что говорит о себе Ольга Шульчева-Джарман. Христианином человек называет себя сам, звание поэта ему дают другие. Что происходит, когда оба эти призвания, каждое из которых подлинно, сливаются воедино? Когда рабочий материал поэта - слово, целиком отдается служению Слову, когда вся поэзия обращается в слух, настроенный лишь на Него, на Бога? Когда жизнь, до краев наполненная верой во Христа, соединяется с искусством стихосложения? О чем тогда поведет речь это 'священное ремесло'?'(Свящ. Владимир Зелинский)
Шульчева-Джарман О.А. Дочь Иаира0k "Ветер ветров" Поэзия
Каким бы странным способом не попал юноша Каэрэ из нашего обычного секулярного мира в мир, где религиозность требует жертв, и зачастую не просто возлияния кобыльего молока и возжигания ладана, но и жертв кровавых - человеческих и конских, это не заставляет его предать монотеистическую традицию своего далекого мира, хотя он сам вполне арелигиозен. Однако потеря веры в бога европейской цивилизации неминуема и болезненна для Каэрэ, но вместе с этим приходит любовь к Сашиа, сестре жреца Великого Уснувшего и деве Всесветлого, которая изменяет его жизнь. После того, как благодаря жрецу Миоци, брату Сашиа, Каэрэ избегает смерти в жертвенной печи, для него наступает мучительный выбор между безрелигиозностью и служению богу степи, Великому Табунщику, чей образ начинает безраздельно овладевать им. Тем временем выясняется, что сестра жреца и его лучший друг, иноземец, врач Игэа принадлежат к запретной секте. Жрец в гневе и растерянности - но времени у него уже нет: соседнее государство, где почитают не Всесветлого, а Темноогненного бога Уурта,уже заставляет его соединить их алтари и признать власть чужого божества. Для жреца, Миоци, воспитанника Белых гор, созерцателя, ищущего творца миров, это неприемлемо. Он готов к ритуальной смерти, но к чему это приведет, не знает ни он сам, ни его сестра, ни предавший свое прошлое Каэрэ, ни дочь воеводы, тайно любящая жреца Миоци."
- Ты знаешь, Луцэ, - продолжал Каэрэ, смотря в сторону. - Я был крещен, я верил в Бога, я был христианин. Потом, когда я попал сюда и увидел всех этих идолов... когда меня заставляли поклониться Уурту... меня схватили... ты видел эти шрамы... все это было слишком страшно, Луцэ, поверь мне. Я не отрекся, Луцэ. Я стоял до конца. Но Бог не пришел ко мне на помощь. Я был один - против Уурта. Покинутый всеми. И только Великий Табунщик отозвался на мою молитву. И я теперь - целиком принадлежу ему. Мне стыдно перед дядей. Он бы расстроился. Он был религиозным человеком. Бабушка и родители считали его фанатиком и были против того, что он общается со мной, когда я был ребенком. Мне и сейчас горько, что я предал его память. Но не следовать Табунщику я не могу.
- Твой дядя, - произнес Луцэ, вставая, - твой дядя, Каэрэ, был великий человек. И он гордился бы тобой. "
В эту книгу вошли и мои стихи. Здесь собраны рождественские стихи поэтов-классиков, почти забытые произведения народной поэзии и стихи наших современников, продолжающих традиции классической русской литературы. Сборник, посвященный Рождеству, придется по душе не только любителям поэзии, но и всем, кого переполняет радость о приходе в наш мир Христа Спасителя. Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви.
Какие перспективы открываются перед молодым врачом, патрицием Каллистом, прямым потомком бога Асклепия через его сына Махаона, прошедшим обучение в знаменитой Косской врачебной школе и возвратившимся в родную Никомедию, бывшую столицу Римской империи? Оказывается, что - никаких. Дядя Каллиста, благородный и умный человек, сослан за увлечение неоплатонизмом - это только повод для желавших заполучить его имение родственников императора-христианина Констанция - и умер в ссылке. Каллиста гонят прочь отовсюду - но единоверцы не хотят навлечь на себя гнев императора и не желают приютить юношу в асклепейоне. Только христианин Кесарий, младший брат Григория (будущего великого Богослова) не боится опалы и помогает Каллисту. Между молодым язычником-эллином и молодым христианином - пока еще некрещеным - завязывается крепкая дружба, которой суждено вынести много испытаний. Они просто друзья - Кесарий далек от того, чтобы навязывать свои религиозные убеждения племяннику репрессированного христианами философа Феоктиста. У них и так много общего - образование, интересы, и самое главное - медицина. Они оба - врачи.Христианин и язычник-эллин еще могут быть вместе - и среди преподавателей Афинской Платоновской Академии, и при дворе императора. И, если Академию в Афинах заканчивает Григорий, будущий Богослов, то его младший брат, Кесарий, становится не просто врачом, но врачом придворным, самостоятельно сделав головокружительную карьеру при дворе императора Констанция, где никто не ждал провинциала с гортанным каппадокийским акцентом и без связей. Кесарий - не просто карьерист из глубинки. Он - римский гражданин до мозга костей, когда речь идет о законе и о справедливости. Это роднит его с братом Григорием, таких разных сыновей кроткой, настрадавшейся за свою жизнь Нонны, и сурового епископа Назианза Григория Старшего, бывшего язычника-ипсистария, а так же в прошлом - всадника из Британского легиона. Отец и младший сын непримиримы, и словно являют собой арианскую пропасть между лицами Троицы, равночестность Лиц которой отстаивают своими риторскими, философскими и организаторскими талантами Григорий из Назианза и его друг, Василий, которого потом назовут "Великим". Если Каллист счастлив в любви к христианке-акушерке Финарете, то любовь Кесария к сестре Василия - диакониссе Макрине - изначально трагична. Впрочем, и Василий Великий, и Григорий Богослов - совсем не суровые Отцы церкви, сшедшие с икон, с бородами и нимбами, а молодые люди, увлекающиеся философией Плотина и трудами Оригена. Еще менее похож на святого отца Рира, будущий Григорий Нисский, расстрига, ушедший из чтецов и вернувшийся к риторской деятельности, а также к постоянным подколкам и шуточкам над Василием, своим старшим братом. Делегация сирийцев к Василию, однако, была вовсе не подстроена Рирой, и всем повезло, что молочный брат Кесария Салом, раб, знал сирийский. Впрочем, Салом похож и на Кесария, и на Григория Старшего, и для большинства людей уже не секрет, что он - родной сын епископа Назианза, но суровый отец не только не дает ему вольную, но и крайне жестоко относится к нему. Освободить брата - мечта Кесария с детства. Но для этого надо самому освободиться от патриархальной власти отца. Кесарий недалеко от своей цели - он уже стал членом Сената и архиатром Нового Рима, и его теперь заботит еще одна мысль: как подать апелляцию императору и вернуть Каллисту отобранное в казну поместье. Но драматическая интерлюдия, связанная с воцарением императора Юлиана, прозванного язычниками "Философом", а христианами - "Отступником", переворачивает жизнь обоих друзей. Несмотря на гнев отца, Кесарий остается при дворе. Он обласкан императором, и ему остается одно: на публичном диспуте признать себя побежденным его философским гением и отречься от Христа. Но Кесарий и здесь поступает, как римлянин. Он ведет диспут не как восточный льстец, а как честный и свободный человек - и побеждает в нем. Император Юлиан в ярости. Кесарий теряет все и должен отправиться в ссылку - пожизненно. За ним добровольно следует его друг, язычник Каллист. Враги хотят уничтожить Кесария - но его, тяжело заболевшего, лишенного всех средств к существованию (даже инструменты у него конфискованы!) укрывает пожилая спартанка, христианская девственница, диаконисса Леэна, выдав его за своего взрослого сына, за что ей приходится поплатиться своим статусом. Ее заботами и искусством Каллиста Кесарий поправляется в имении, которое находится рядом с конфискованным имением дяди Каллиста. По оговоркам и рассказам племянницы Леэны, юной Финареты, тоже, кстати, изучавшей медицину, выясняется, что Леэна была обручена с Пантолеоном, придворным врачом Диоклетиана, впоследствии - мучеником Пантелеимоном. История детства Леэны становится отдельной повестью, вплетаясь в ткань повествования. Первый роман из серии "Врач из Вифинии" - Сын весталки - вышел в свет в московском издательстве "Летний Сад", его можно купить на ОЗОНЕ
Шульчева-Джарман О.А. Сын весталки главы 12-15116k "Врач из Вифинии. Цикл повестей о Кесарии враче" Проза, История, Приключения
- Так где же вы были?.. - В асклепейоне, бабушка! -... - Ну что, довел мать, василиск?! - голосом старшей Мойры сказала Горгония после того, как они с братом подхватили с двух сторон потерявшую сознание диакониссу.
Шульчева-Джарман О.А. Сын весталки главы 16-20135k "Врач из Вифинии. Цикл повестей о Кесарии враче" Проза, История, Приключения
- Это, действительно, сирийцы, - невозмутимо ответил Кесарий. - О, сирийцы! - обрадовался Рира. - Они пришли к Василию, - еще более хладнокровно продолжил архиатр. - Василий!.. - загремела Гера-Эммелия. - Я не звал их! - немного испуганно ответил ей старший сын. - Звал, не звал, а вот они, пожалуйста! - сурово указал Рира на лохматых и бородатых смуглых людей, рассаживающихся на траве. - Они обрели в тебе Моисея и теперь разбивают стан. Жить будут здесь, прямо в нашем саду. - Замолчи, Рира, - устало сказала Эммелия. - Кесарий, дитя мое, ты поговорил с ними? Чего они хотят? - Они хотят видеть Василия. Они пришли для этого из самой Эдессы. Старшего - вот того, который атлетического сложения - зовут мар Йоханнан. Он хочет держать к тебе слово, Василий. Ты позволишь? Пресвитер, закусив губы, кивнул, потом какая-то догадка пришла к нему в голову и он спросил: - Они разве знают по-гречески? - Нет. Но я буду переводить, - успокоил его Кесарий. - Ну что, велишь им начинать? - Да, - ответила за Василия Эммелия. - Пусть все это побыстрее закончится! Святые мученики! Кого у нас только не было уже! Правда, я думала, что хуже ариан из Лидии никого уже не будет... но вот это... Ядайка кашишин к-напатэ б-леля! - изрек мар Йоханнан.
- Дяденька, а вам здесь статую поставили, - вдруг раздался голосок невесть откуда снова взявшийся черноволосый Севастион. - Статую? - Кесарий как вкопанный остановился на пороге перед входом в кальдарий. - Вон там! - радостно воскликнул Севастион. - Святые мученики! - воскликнул Кесарий. - Каллист, что за шутки? Почему ты мне ничего не сказал? Зачем вы ставите мне статуи? Я что, по-твоему, на Митродора похож? Это ты подговорил никомедийцев? - Клянусь Гераклом! - воскликнул Каллист, раздосадованный упреком друга и позабывший, что плохая примета поминать Геракла, если ты под крышей дома, а не снаружи, тем более, что землетрясения в Вифинии нередки. - Зачем это мне понадобилось тебе статуи в бане ставить?
- Нет, - с достоинством ответил Гликерий. - Но одного он не довел до совершенства - веры своей христианской, от матери им унаследованной, потому и молю я Пантолеона врача, чтобы сподобил его сегодня мученического венца. - Что?! - выдохнул Трофим, хватая Гликерия за грудки. - Пантолеон герой, ради Христа, не слушай этого дурака! Я, как можно будет вниз спуститься, да к тебе придти, ладана и свечей тебе в базилику принесу, только не слушай этого дурака Гликерия, даром, что он христианин! Но ты же умный, ты же разберешь, Пантолеон, когда дурачина тебе молится, а когда - человек в нужде... Посидоний хохотал, Филагрий улыбался, а Каллист нервно сжимал кулаки. Губы Фессала беззвучно двигались - он молился. Гликерий, в страхе вырываясь из рук Трофима, сделал неверный шаг с крыши, и приземлился бы с высоты третьего этажа среди марширующих легионеров, если бы не подоспевший на помощь Трофиму Филагрий. - Доигрался? - назидательно спросил молодой хирург. Гликерий часто крестился и клацал зубами. Снизу поднимались клубы благовонного дыма - шли жрецы Аполлона и Геракла с полными курильницами. - Слушай, что это за вонь? - вдруг спросил златокудрый Посидоний, отворачиваясь от шествия. - Даже ладан императорский заглушает. - Пошел прочь, Гликерий! - крикнул Филагрий. - Обмарался со страху, так и убирайся отсюда. Нам еще нюхать тебя. И Гликерий, крестясь и охая, странной, словно приплясывающей походкой, ушел с крыши вниз.
Шульчева-Джарман О.А. Сын весталки главы 23-2697k "Врач из Вифинии. Цикл повестей о Кесарии враче" Проза, История, Приключения
- Вот он, Константин, сын Констанция Хлора, кесаря, - сказал стражник бесстрастно, словно пытаясь скрыть насмешку за личиной равнодушия. Молодой человек, названный Константином, сел в своем приведенном в полный беспорядок ложе, словно медведь в логове, поджав колени к груди и обхватив их худыми длинными руками. - Убирайтесь вон! - вытаращив на стражников огромные черные навыкате глаза, крикнул Константин хриплым, точно надорванным где-то в глубине сердца голосом. - Выйдите, - тихо, но властно велел страже Пантолеон. - Я сказал, все убирайтесь вон! - крикнул, словно закаркал узник, таращась по сторонам, и его латинский акцент был не смешным, а страшным. - Я не уйду. Я не стражник и не соглядатай. Я - врач и пришел, чтобы помочь тебе, - спокойно сказал Пантолеон, подходя к ложу страдальца. - Так ты из свиты? Из этих женоподобных мужей? - захохотал и закашлялся Константин. - Те, что по шесть перстней на руку надевают? А меня высмеивают, что мать моя - да она благороднее их всех - не из их числа! Они с мужами как с женами живут и еще смеют называть меня ублюдком, рожденным от корчемницы! Да мой дед был царем областей Камулодуна и Лондиниума! - говорил и говорил Константин, страшно тараща свои бычьи, навыкате, глаза. - И никто у нас не живет в таком сытом свинстве, как у вас тут при дворе! От чего ты меня хочешь лечить, от какой болезни? Я ничем не болен, я тоскую по своей Британии! Лучше ты себя полечи от малакии! Вон, посмотри-ка: ты смазливый да нарядный! Антиной при Диоклетиане, небось? Что пришел? Ну, говори, может, помогу вылечиться тебе - у нас на Оловянных Островах такие хвори отлично лечат! С этими словами он неожиданно вскочил с постели и наотмашь ударил до этого невозмутимо стоявшего Пантолеона так, что тот отлетел до противоположного угла комнаты, прямо на мозаику с изображением дельфина, несущего младенца Полемона, и утробно, надрывно захохотал. Пантолеон поднялся с пола, не отводя глаз от таращащегося на него Константина, и стал медленно снимать с пальцев кольца, одно за другим, аккуратно выкладывая их на столик, отделанный янтарем, к ногам статуэтки Митры, разрывающего быка. Разложив в безупречном порядке кольца, он скинул на пол богато расшитый плащ и снял золотой браслет с правой руки. Константин, все еще стоя последи комнаты, оторопело следил за ним, блестя белками глаз. - А вот так лечат у нас в Вифинии! - вдруг задорно крикнул Пантолеон, отсылая страждущего британца в противоположный угол нешуточным ударом в челюсть. Тот грохнулся во весь рост, перевернув зеркало, статую Эпиктета и светильник, но поднялся почти сразу же и налетел со всей своей бычьей мощью на вифинца. Завязалась горячая потасовка, в которой невозможно было угадать, чья возьмет. - Британец его уложит, - с бывалым видом, словно речь шла о гладиаторском сражении, сказал один из стражников, следивших через щель дубовой двери. - Наш вифинец тоже не промах! Смотри, как он его через бедро! Глава стражников не разрешил вмешаться даже тогда, когда Константин начал одолевать и уже сидел верхом на поверженном враче, заламывая ему правую руку. - Сдавайся! - с новым, веселым хохотом, а не с прежним, похожим на уханье совы, требовал внебрачный сын кесаря Констанция Хлора. - И не подумаю! - тяжело выдохнул Пантолеон, внезапно неуловимым приемом освобождаясь от всех хватов и прижимая соперника к дельфину с Полемоном на лопатки. - Все, - засмеявшись, вскочил вифинец на ноги, - здесь тесно дальше продолжать. Пошли в палестру. - Пошли! - засмеялся британец. - И зови меня Коста. А тебя как звать? - Пантолеон, но можешь звать меня Леонта. - Вот это я понимаю, лечение, - усмехнулся Диоклетиан, наблюдая из потайной комнаты за происходящим.
- Да, Коста, я - христианин". - И поэтому ты, Пантолеон, хочешь помочь мне бежать?" - усмехнулся сын кесаря Констанция Хлора. - "Я не спрашиваю, нет ли тут ловушки - если она и есть, и меня убьют, мне все равно - лучше смерть, чем жизнь заложника при Диоклетиане... да его скоро сменит этот уродец Максимин, и моя жизнь станет адом. Так что я согласен на побег.
- Покажи-ка мне этот хитон... - Леэна неожиданно резко вырвала его из рук воспитанницы. - Где ты его взяла? - Вот здесь, в сундуке... - испуганно проговорила Финарета. - Подумать только... я всегда думала, что он был высоким... как великан... а, посмотри-ка, его хитон будет мал Кесарию, - проговорила Леэна, разговаривая сама с собой. Она долго молча держала в руках хитон из тончайшей дорогой ткани с золотистой каймой, потом сказала: - Положи его на место в сундук, Финарета. И больше не доставай.
- Так это и есть твой сын? - нарочитым шепотом произнесла она. - Да он совсем... так он же большой уже! - Видишь ли, я не вчера его родила, Харитина, - спокойно ответила хозяйка дома. - Да? Вот как, значит! Лапушки вы мои! Голубушки! - заквохтала женщина в шелковом покрывале. - Это откуда он к тебе-то пожаловал? - Из Рима, - невозмутимо ответила Леэна, глядя прямо в глаза собеседнице. - Из...из Ри-има?! Мамочку проведать, да...голуби вы мои...тоже надо, да... Она потянулась, чтобы потрепать Кесария по щеке, но осеклась от взгляда спартанки и отдернула руку, словно от огня. - А мы ничего и не знали, Леэна... ничего и не знали... Его в Риме-то отец воспитывал, видно? А по-нашему он хоть говорит-то? - Нет, - ответила Леэна. - Нет? Ах вы, голуби мои! А как же вы с ним разговариваете-то? - На латинском. - На латинском?! Кесарий слегка приподнялся на локте и приветливо, но сдержанно обратился к помощнице пресвитера Гераклеона: - Дура лекс! - Батюшки мои, это он так со мной поздоровался! Из Рима, говоришь?
Прежде чем он подошел к входной двери, та распахнулась, и навстречу Кесарию вышел еще один Кесарий, только бородатый и в длинном белом хитоне. Каллист испугался, подумав, что перепил вчера у Митродора лесбосских вин. -Шлама, ахи! - закричал второй Кесарий, подбегая к первому. Каллисту стало нехорошо, и он прислонился к стене гостиницы.
"Дитя мое, Сандрион, что ты сделал со всеми нами! Не верю я этому твоему письму злополучному, не твой это дух, хотя и подпись твоя на нем, и печать. А даже если бы ты и стал эллином, и лишился Христа, ты бы не перестал быть сыном моим, которого Христос даровал мне паче всякой надежды, моим младшим ребенком, моим утешением. И если от горя я сойду в могилу, и душа моя, объятая тоской и печалью, разлучится с телом, не вынеся того, что случившееся с тобою - правда, то тем ближе стану я ко Христу Спасителю, ухвачусь за ноги Его, и не отпущу, пока не явит Он тебе свет Свой..."
Шульчева-Джарман О.А. Сын весталки главы 6-748k "Врач из Вифинии. Цикл повестей о Кесарии враче" Проза, История, Приключения
"Я буду любить тебя", - серьезно сказала Валерия, беря девочку за руку. - У тебя есть какая-нибудь особая просьба ко мне? Можешь сказать мне на ушко". Но Леэна выпалила громко: "Я хочу, чтобы мне оставили моего раба, которого мне подарил папа, когла мне было три года, его зовут Верна, и он мой друг!" Придворные кувикуларии, окружающие Валерию, наконец, позволили себе рассмеяться. "Хорошо, девочка моя", - ответила императрица и надела на ее шейку нить жемчуга, закрывшую шрам от трахеотомии.
Шульчева-Джарман О.А. Сын весталки главы 8-11106k "Врач из Вифинии. Цикл повестей о Кесарии враче" Проза, История, Приключения
- Как знать, как знать... - усмехнулся в бороду Фалассий. - Может быть, все скоро будет иначе... Знаешь, что сказала одна слепая жрица Артемиды в Афинах о двоюродном брате императора Констанция, Юлиане? Который сейчас в Галлии? - "Этот отрок отопрет эллинские храмы", - пропела Ия.
Можно ли "устроиться" в Церкви? Почему Божией правде сложнее пробиться сквозь фарисея, чем сквозь мытаря? Почему блудный сын думал, что отец выбежал навстречу, чтобы его убить? Как долго хоронили близких в Древней Иудее? Как бездетный Урия вошел в родословие Мессии? Ответы на эти и другие парадоксальные и насущные вопросы читатель найдет в книге "Христос и Адам" - первом сборнике богословских эссе петербургского врача, ученого, поэта и прозаика Ольги Джарман. Предметом размышлений автора становятся избранные места из богослужений и евангельских чтений Великого Поста. Автор напоминает о толковании важнейших для каждого христианина мест Священного Писания, опираясь на труды святых отцов и современных богословов (иеромонаха Серафима Роуза, протоиерея Александра Шмемана, митрополита Антония Сурожского и многих других). Доступность изложения материала вкупе с поэтическим языком и доскональностью профессионального исследователя сделают эту книгу одной из самых любимых у современного верующего читателя. "Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви" ИС Р-17-705-0187 "
