Я ломал деревьям руки и плечи,
деревья были, конечно,
против, но кто в младые годы
спрашивает мнение у сырой Природы -
не я, это точно.

Понимание, что ты тоже часть Природы
пришло гораздо позже,
когда деревья, которые ты искалечил,
давно отошли в мир иной,
за исключением тех огромных широких дубов,
которые выдержали с честью
испытания каникулами моего детства.

Поломайте дереву кости,
возьмите одну из них - ветку,
обчистите её от ненужных листьев;
если ветка достаточно ровная
и длинная - вот тебе и копьё.

Я делал из дерева копья,
короткие мечи задиристых древних римлян,
а также свистящие мусульманские сабли,
которыми сносил головы
вечно недовольному хозарскому племени бурьянов.

Рогатки из хитрой
редкостной косточки клёна
пользовались особым успехом.

Деревья были рабами, 
они много страдали во время 
моего детского рабовладельческого строя,
но никто из них так и не поднял
восстание Спартака - даже дубы
угрюмо молчали, пока используя их арсенал,
я строил империи 
и разрушал халифаты.

Восстание деревьев так и не случилось,
рабовладельческий строй сменил феодальный,
я повзрослел, стал скрытным подростком;
дубы облегчённо вздохнули
со сменой формы правленья 
и общественного уклада.
Я слушал их шелест, как слушают лорда
в парламенте Англии; любой афинянин
непременно пустил бы слезу при виде
древесной моей демократии.

Я виноват перед вами, деревья,
простите меня за искалеченные судьбы,
за переломанные кости, за вырванные с мясом руки,
за мой мальчишеский милитаризм,
за дикую любовь к истории.

Я постарел,
пошёл лучистыми 
урановыми морщинами,
мои империи рассохлись и рассыпались,
травою заросли места моих побоищ многолюдных,
но до сих пор в моём парламенте
пожизненного одиночества, презрев все истязания,
со мною разговаривают клён и дуб.