I. Пролог.

Я открываю двери. Старый ключ
Скрипит в извивах старых механизма,
Прося и плача совершенья тризны -
Кровавым маслом сбрызнуть тьму чуть-чуть.

Я открываю двери. Старый мрак
Глядит и ждёт с той стороны проёма,
Страша и увлекая неуклонно
В себя, оставив этот мир, шагнуть. 

Дрожит свеча. Испуганное пламя
Не поднимает лик от фитиля,
Коптя и всё погаснуть норовя,
Не то чтоб побороться с тьмой тенями.

Моё дыхание гремит средь темноты,
И сердце бьёт по ксилофону рёбер,
Кляня меня за непокорность злобе,
И нежелание вернуться на мосты,

Где каждый день - от утра до заката -
Бредут устало и угрюмо короли
Иссохшей и истоптанной земли -
Мои сограждане, счастливые когда-то.

Шаги гремят средь гулкой темноты.

II. Тьма.

Я не один в кромешной гулкой тьме.
Я слышу эхо. Лишь остановиться -
Во тьме сгущается, как морок, странный звук - 
Шуршащий шелест, словно жухлых листьев

Скрежещущих по камню; дробный стук
И скрип, как будто кости домино
В руке нетерпеливой друг о друга
Стучат и бьются, мерно и легко. 

Но кто сыграть желает здесь? И что
Он хочет в выигрыш? Узнать пора мне это.
Свеча дрожит и в страхе темноту
Не в силах ярко осветить? Ну что ж, 

Пора сойтись со тьмою по-другому. 
Открыть - как жаль, так рано! - в свой черёд
Того, кого ничто смутить не в силе.
Мой друг колдун, ваш выход. И вперёд

Летит огонь в стеклянной тонкой колбе,
И брызги ярких стёкол в черноту
Летят, как пчёлы в разоренье улья,
И тут же угасают на лету. 

Колдун, ты был неряшлив. Будь ты проклят.

III. На свету.

Но не успел проклясть я колдуна,
Как яркий свет вокруг установился,
И я, прикрыв глаза, сквозь щели век
На то, что было предо мной, воззрился.

Когда-то это было человек. Причём
Не бедный, коль судить по одеянью,
Что клочьями свисало. И на нём
В патину старой меди облачён,

Латинский крест висел. Среди сиянья,
Что стало после склянки колдовской,
Был грустен символ... Страшен и смешон
Был тот, чьей шее был он одеяньем.

То был... Мертвец? Покойник?... Нагишом
От плоти перетлевшей костный остов,
Которому рассыпаться бы просто
В труху, так он изношен, ветх и чёрн...

А звук - то крест стучал о кости торса.

IV. Говорящий прах.

Я пожалел о склянке. Остов сей
Был врядли поопаснее котёнка.
Быть может, он в былые времена
И был ужасен, только с той поры

Империи рассыпались как угли,
Чей пепел разнесли ветра по миру,
А, может, и истлели племена,
Что этими ветрами овевались?

Но я одёрнул жадность - тишина,
Что нас с истлевшим трупом разделяла,
Могла молчать и лгать одновременно.
Я оглядел предел вокруг себя.

- Мы здесь одни, мой гость, - раздался глас.
Он был глубок, силён, на дне - надломлен,
Как будто горькой болью напоён.
- И чем, скажи, сюда ты привлечён?

И остов двинулся, подняв в привете длань.

V. Беседа.

- Не двигайся, отродье сатаны!
Мой нож дрожал меж нами. Вкован в стали,
Серебряный завет играл огнём,
Что блики света от него рождали,

И успокаивал меня в движенье том.
- Как скажешь, гость, - глас тише стал в печали,
- Но с Сатаной я, впрочем, не знаком.
Меня другие истины питали,

И закалили в битвах с древним злом.
Хотя, пожалуй, вряд ли ты о том
Сейчас настроен слушать. Что же дале?
Ты собираешься меня убить ножом?

Я опустил клинок. Оттенок бреда,
Вполне циничным тоном оглашён,
Заставил возвратить мой ум в беседу.
И я её продолжил. - Хорошо,

Сказал я, повернув к нему клинком
На профиль - а что скажешь об обете 
И о проковке старым серебром?
Ты мёртв, и значит, перед ним в ответе.

- А в чём обет? - и с этими словами
Костлявый палец вдоль клинка провёл.
Сухой лишь шорох по чернёной стали
И полосе, закрытой серебром,

Истлевшие фаланги издавали.

VI. Аббат.

Я нож отдёрнул было, но скелет
Отвёл руки костлявое подобье,
И глас с насмешкой горькой 
Вновь вопросил: - В чём твой обет, герой?

И замолчал. И крест, в патине синей,
Приподнял на ладони пред собой,
На том, что от неё ещё осталось,
Истлевшей к ней склонившись головой.

Играли тени на патине медной мягко,
И кости поворачивали крест, 
Как будто углядеть пытаясь тяжко
Укрытое среди известных мест.

- Я был аббат, мой гость, - продолжил голос, -
И много мог, но дух надменный мой 
Считал, что власть моя превыше силы,
Что я имел, отравленный молвой.

Так многие осанну голосили,
И падали ничком передо мной,
И отравили... впрочем, нет. Отрава
Вошла в мой ум вполне сама собой.

Чума приходит так в живое тело,
Когда открыта дверь, и во плоти 
Нет силы, чтоб болезни дать отпора...
Я искусился, гость надменный мой.

И вот стою теперь перед тобой... 

VII. Столкновение.

- А мой обет - очистить это место!
Так крикнул я, толкнув его рукой,
И остов пал... Осыпался гротескно,
И, стукнув по брусчатке головой,

Распался в прах. Едва из костной пыли
Торчали клочья мантии былой,
И крест, что только что превозносили,
Да черепа остаток небольшой.

Да, всё ж года его поизносили...
Я чуть толкнул трухи негрозный холм,
И, потянув, за медную цепочку
Крест вынул. И в пакет, без пыли,

Что стала полно мёртвой, положил,
А тот - в карман. Управившись с трофеем, 
Я бросил взгляд на цифири часов -
Ведь свет из склянки, скажем так, не вечен.

Вдали виднелась дверь. На ней - засов.

VIII. Нападение.

Я пересёк часовню. Нож достав,
Я потянул в проушинах засов,
И скрежет ржавой стали в древних скобах
Заполнил комнату. И на пол пал брусок.

Свет - вовремя!! колдун, да будь ты проклят!! -
Погас, и всё вокруг сглотала тьма.
Из этой тьмы, стремительно и грозно,
Чужое что-то пало на меня.

Лишь то, что нож был выставлен, спасло -
И лента серебра у кровостоков -
Мое недруг напоролся на него,
И вспыхнул красным, и вскричал высоко.

Мелькнувший абрис вспыхнул и погас,
И в тишине на пол ложился пепел,
И волчий контур на сетчатке гас,
И дрожь трясла меня. В часовне-склепе

Где прах лежал, я опустился сам
На крупной дрожью бьющие колени,
И, снова вынув колдовскую колбу света, 
Отполз туда, где старый прах опал.

Разбив стекло, я пожалел об этом.

IX. Рана.

По камню красных капель след бежал.
Страх во крови бурлил с адреналином,
И боль в предплечье левом укрывал.
Но кровь - не страх. Не закуёшь обетом.

Я лезвием ножа вспорол рукав,
Уже намокший от потока крови,
И, рану от клыков открыв, узнал,
Что страх бывает разным. Как монета

Из красной меди тот укус мерцал.
И кровь, ссыхаясь, вязкой липкой грязью
Сияла, как абрис во тьме сиял,
Сгорая в пепел ярко и ужасно.

Я к ране серебро ножа прижал,
И боль в меня ворвалась тварью страстной,
И рвала в клочья. Как же я кричал...
Не описать - слова так безучастны.

Когда всё кончилось, и я, как мёртвый, пал.

X. Покидая часовню.

- Вставай, вставай! - в виски стучался голос,
- Вставай немедля, коль не хочешь умереть!
Он верные слова нашёл для страха.
И я со стоном оперся о твердь.

- Вперёд, быстрее! Нож возьми, растяпа!
Нож лёг в ладонь, был весь в густой крови,
И мышцы, разогнув меня со стоном,
Вперёд, куда, не видя, понесли.

- Левей! Бегом! - был нескончаем голос,
И я бежал те жалкие шаги, 
Что мне казались ныне бесконечной
Дорогой в окровавленной пыли.

И я ввалился в дверь, откуда рвался
Мой враг, что пеплом лёг, порвав меня,
И вслед за ним я наземь пал со стоном,
Но голос не смолкал во тьме, гремя:

- Рычаг! Левее! Поднимайся, падаль!
И, разозлённый, всё ж поднялся я.
И на стене, больной рукой нащупав,
Я выступ потянул... И пала тьма.

За каменной преградой вой раздался,
Что опустилась позади, гремя,
И скрежет - когти врезались в преграду.
Я вновь упал. И глас не гнал меня.

Во тьме, поранен, лишь пройдя преддверье,
Без двух колб света, лишь с одним ножом,
Я оставался... Идиот надменный.
Был прав тот глас. Я плакал, поражен.

А вой замолк. И стих по камню скрежет.