Ночь тиха, как слеза.
Невесомостью воспоминаний
спокойная тьма тяжела.

Ты скажи, дорогая моя,
как сквозь марево смыслов и замыслов,
как ты жила!


Рукоплещут?

Как будто бы недра означенных залов,
в которых слепые стихи раздавали в ладони со сцены,
Глухие к звонкам, к перестуку колёс,
Поэты последнего в жизни людей,
Петербургского века.

Остывшее эхо надрывного шёпота
тонких, как свечки, молитв,
разбилось о своды казённого неба...

Читайте мой голос, единственный голос поэта,
идущего вспять иль идущего спать в современности этой,
поэта серебряной ночи Двадцатого века:
- Найдите, найдите, найдите мне здесь,
среди шумного бала судеб,
отстающего от марширующих толп человека!

Да, я обронил
и оставил одну -
на давней дороге Калужской,
где странствуют странники прочь,   
прекрасную в облике гостью -
Вселенную в платье вечернем,
со звёздами, купами света,
бледнела средь русского лета,
прекрасная лунная ночь.

И в этой ночи
хочешь плачь, хочешь криком кричи,
Ты один, ты одна,
И подлунная бледность -
на всей церемонии сна,
в перелесках прелестного сна,
перекрёстно-прекрасно видна!

Мы с тобой,
преисполненный умирания, бывший ранее
статным, герой умерщвлённого века Двадцатого -
Две фигурки доски чёрно-белой альбома фамильного,
вместе с жизнью без спросу, как Зимний, матросами взятого,
мы, которых до пены пузырчатой
ливень августа намывал и намыливал, -

не видны никому - пожелтевшую память открой:
там Тамань, там прощание с брезжущей Бэллой:
капля чувства, вишнёвую вишенкой спелой,
нависает над строчкою, к смерти поспела
бесконечно-безмолвною русской порой.

О, поэт, твой безвременный сердцем герой :
Как когда-нибудь каждая капля, как с неба звезда, - упадёт...
Длиннополая тень от надежд и одежд.
И усилием ветра разъятый на мелкие клочья народ,
и беззвучным, беззубым, беспамятным словом
напичкан, молчанием сомкнутый рот.

Твой герой безучастный, твой пепел на месте огня,
Он погибнет на странном пути в никуда,
на пути, что скрывает в осеннем тумане:
скалистые волны об сумрачный берег Тамани,
тебя и меня...

Мой герой ничего не достиг, но постиг:
что напрасно шелка златорунного утра
на рынке бухарском на хлеба буханки менял;
что светлые чувства - лежат на засаленных досках
просоленных ветром босфорских менял...

На корню вырубают :
пространственный абрис других берегов
и усталость от правд, и холёную поступь шагов!
И простуженный холод гуляет взахлёб
по пустым закромам поголовно-напрасных,
и за'полонивших слезами бадьи - деревянных старух...
Красный сдавленный стон - на ладонях к лицу,
чтоб улучшить глазеющим - память и слух!

Подставляйте ладони под кровь, не хватает бадей!

А давай-ка для рифмы, мой канувший друг,
подберём этой дикой строке -
подступающих, во весь опор, к краю пропасти, там в далеке,
вдрызг исхлёстанных ливнем гнедых лошадей!

С молотком и гвоздями -
вломились в мою тишину с немотой...
И оглохший от гула распятья, сквозь гроздья гвоздей,
Я несу бездыханно на мёртвых руках тишину, с темой той,
Что сквозь ритм проступает в строке... - Ты дождём овладей,
Мой читающий друг, тем столетним дождём,
что возводит в потоки рыданий слезинки людей!

Только окна не мой,
Только глухонемой не услышит
движенья смычка по багровым волосьям упавших коней!
Марширует Маршак, маркирует свой шаг, на Чукотке
очухаться сможет Чуковский Корней;

Ничего, кроме любящих глаз, нет на свете верней.
Никого, кроме кипы с поклоном колосьев,
поседевших под занавес лета у самых корней...

Ох, оставьте Астафьева! Сотни тысяч других!
Это им, это вам, побратимы траншей, посвящается стих!

Не тревожь, патриарх, своим менторским голосом
лунную рябь Ангары, отойди, погоди до поры!
Не точи топоры, оголтелая верою рать,
помолчи, дайте детским мечтам по-одной умирать.

Отойди, патриарх, Патриарших прудов лебединую песню не тронь!
Волочит седока по высокой траве
Мой единственный век - окровавленный конь.

Над обрывом - обрыв
киноплёнки, засвеченной солнечным днём.
Объясняюсь Двадцатому веку в любви
и горжусь переполненным звёздами ёлок колодезным дном.

И зовёт, догорающий в зареве голос зовёт,
и пичужка взовьёт эту ноту над полем, в полёт
собрались: и мольба, и приказ
на руинах бессмертного века:

В каждый ранний, разгромленный, страждущий раз:
возвышающий голос: - Найдите, найдите, найдите мне здесь -
                оставшегося человека!

P.S.
оставшегося человеком.

 

(C) Copyright: Вадим Шарыгин, 2020
Свидетельство о публикации No120081003016