Шарафутдинов Эмиль. Раньше

Шарафутдинов Эмиль : другие произведения.

Раньше

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Оставить комментарий © Copyright Шарафутдинов Эмиль Размещен: 30/07/2022, изменен: 06/08/2022. 136k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:

19 декабря

Осень и двадцать дней зимы

Прошло с прощальной нашей встречи;

Любили нас, любили мы,

Зима казалась нам далече...

Теперь уж нет ни прежних дум, ни нег;

В беседке в парке толстым слоем

Разлёгся на скамье пушистый снег,

И дышит всё кругом незыблемым покоем.

Строй чёрных лип вдоль сумрачных аллей

Дозором бродит, чьи-то тени

Мелькают в свете тусклых фонарей,

И ветер треплет заросли сирени.

Закутавшись в пальто, какой-то человек

Торопится домой, срезая по сугробам;

Шампанского струёй кровавой новый век

Шипит и пенится, пророча рай за гробом.

Летний вечер

Вдали над синими холмами

Деревья пышными клубами,

Как дым печной в морозный день

Над хижинами деревень,

Застыли в загустевшей мгле.

Туман стелѝтся по земле

От русла речки неглубокой,

Заросшей ивой и осокой.

Смолкают звуки, тишина;

Воды прохладное журчание

Да колокольчиков бренчание

Пасущегося табуна

Ещё ласкают слух усталый.

Над кромкой гор полоской алой

Солнце, окрасив небосвод,

Прощальный поцелуй нам шлёт.

Из всех дневных часов мне этот час милей:

Люблю встречать его среди немых полей

Или над озером, когда в зеркальных водах

Отражено всё небо в огненных разводах.

Раньше

Раньше не было свободы,

Раньше был диктат,

Раньше верили народы

В пролетариат.

Раньше не было одежды,

Не было еды;

Облачённые в надежды

Строили мечты.

Раньше мор, война и голод

Раздирали люд.

Крест и месяц - серп и молот -

Царствие иуд.

Там распятые поэты

С кровью на устах

Власти ветхие заветы

Разметали в прах.

Раньше было много горя,

Много и добра.

Нынче же поэтам воля,

А стихи - вода.

***

Хоть кто-нибудь из вас ли рад, что я пришёл?

Хоть кто-нибудь, скажите честно?

Хоть кто-нибудь один хоть что-нибудь нашёл

В моих стихах? - и то б мне было лестно.

Вы мне завидуете? Господи, за что?

Ведь вы же сами знаете, что значит быть поэтом,

Что этот глупый титул - фикция, ничто,

Как генеральский чин за свадебным обедом.

А что потом? Что ждёт меня, спросите -

Ночь, улица, вокзал, "спасибо за обед"...

Всё что угодно, только не гасите

Этот бессмысленный и тусклый свет.

Ветка России

Средь вечной зелени питомцев того края,

Где древеса взрастают осени не зная,

Берёзка чахлая одна попалась мне

Словно воспоминание о забытом сне.

Неведомой занесена сюда судьбой,

Она во многом схожая со мной

Прижиться не сумела здесь...

Не знаю отчего, бог весть,

Отвергла она сень ухоженных аллей

И рвётся в глушь заснеженных полей

К простору дикому, осенним холодам

И златом убранным берёзовым лесам.

Навек обречена она судьбой

Томиться в сей земле цветущей, но чужой.

Но и всецело ей не умереть:

В ней ветвь зелёная годами будет тлеть,

И бледным и сухим листам её не внять,

Когда прикажет им природа опадать.

Родина

Люблю отчизну я, но странною любовью!

М. Ю. Лермонтов.

Я вам скажу, чем мне мила Россия:

Своею дикою невзрачною красой

Пленительна её безлюдная стихия

И нрав угрюмый и всему чужой.

Мне нравится её босая горькая судьбина;

Другой подобной ей на свете нет,

Оставившей в веках такой неповторимый,

Такой неизгладимый пьяный след.

Мила мне тем она, что белою вороной

Поглядывает дерзко из толпы

И что пред ней недружелюбные народы

Трепещут словно жалкие рабы.

Люблю её за все её пороки,

За то, за что не любит ни один другой:

За непролазные и грязные дороги,

За дурость, голь и мотовство казной.

Я узнаю себя в любом её портрете -

Всюду гонимого толпою бунтаря;

В ней все черты знакомые в поэте,

Как по наследству, перешли в меня.

Фантазия

на тему "Нескончаемой любви" Р. Тагора

Я вас любил во всех обличьях

Из жизни в жизнь, из века в век;

Мне кажется, что я любил вас вечно,

Не умирая и не забывая ни на миг.

Под властью этого заклятья

Я распускал и вновь сплетал венец стихов.

Примите же его, как дар на счастье,

Для ваших всех обличий, жизней и веков.

Когда я слышал хроники любви

О горечи разлук и радостях свиданий,

Сквозь сумрак прошлого, мне чудилось, вдали

Был виден свет ваших небесных очертаний.

Поток любви из глубины времен

Нас вынес в этот мир, где снова мы познали

Всю прежнюю любовь без перемен,

Лишь обновляя путь на временнòй спирали.

Сегодня вся эта любовь у ваших ног.

Она - любви всех дней минувших воплощение,

Её страданий всех, восторгов и тревог,

Всех песен всех поэтов вдохновение.

Requiem Lacrimosa

Моцарту

Бог умер. В заколоченном чёрном гробу

Выносили из церкви его мёртвое тело

И на дроги слагали, и могильщик суровый,

Бесчувственный к смерти сел на козлы,

Стегнул лошаденку вожжами и погнал её

На кладбѝще. Небо плакало неустанно.

Небо плакало неустанно, и земля опухала

От слёз, проливаемых небом, и цеплялась

Комками за колёса повозки, будто стараясь

Её удержать от урочного страшного ига.

Но неудержимо плелась лошаденка,

Неудержимо катилась повозка,

Неудержимо плакало небо.

И никто не ступил из-под крова

По следам уходящей повозки,

Ни одной головы не коснулись

Слёзы горькие неба. Лишь собака

Бежала за гробом и выла тоскливо,

Словно знала, что бога хоронят.

Там за городом на безлюдном кладбѝще

Лошадь встала. Могильщик, кряхтя

И ругая погоду, гроб с повозки стащил

У края общей могилы, и вдвоём с подмастерьем

В безымянную яму они его опустили.

И собака, морду понурив, поплелась в путь обратный,

А могильщик бесчувственный к смерти

Яму мокрой тяжёлой землёю засыпал.

Сотворив на прощание молитву, он удалился.

Только слёзы сильнее полились

С безутешного серого неба.

Ещё ниже оно наклонилось,

Ещё горче оно зарыдало по мёртвому богу.

Люди в тепле и довольстве в кабаках и гостиных

Жили и великого горя не знали,

Веселились и пили, болели и умирали;

Ни один не был тронут смертью бога,

Лишь убийца его горько плакал.

Чародей

Смотрите, как сегодня ночь звезднà! -

Должно быть, Чародей работал допоздна,

Взбирался на холмы, спускался в сень долин,

Смертного мира он бессмертный властелин.

В безоблачные дни, когда ему не лень,

Когда уж вечера в лесах густеет тень,

Он бродит меж дерев в плаще и колпаке

С корявым деревянным посохом в руке.

С собою у него волшебная мошна,

Огнями ярких звёзд она полным-полна;

И всюду у него невидимые нити,

Протянуты от леса к небесам и от небес к планете.

Он, стоя на земле, тянет за нити те,

И там на небесах в бездонной высоте

Боги великие, стряхнув дневную дрёму,

С улыбкой клонятся в ответ его поклону.

Тут он развязывает свой мешок с звездàми,

С небес спускает клети с фонарями,

Влагает в каждый яркую звезду,

А то и две или галактику...

И бережно наверх их подымает,

Пока закат багровый догорает.

Я должен в моря отправиться вновь

Из Джона Мейсфилда

Я должен в моря отправиться вновь

в одинокий бескрайний простор,

Я прошу корабль с путеводной звездой,

чтоб манила во мраке мой взор,

И руля содрогание, и ветра вой,

и белого паруса трепет,

И серый туман над гладью морской,

и серый рассвет в небе.

Я должен в моря отправиться вновь

на призыв всемогущий прибоя,

И нельзя отрицать, дик и звучен тот зов,

нежели всё земное.

И прошу я хороший ветреный день,

стаи быстрых седых облаков,

Крики чаек, летящие брызги с кормы

и воздушную пену валов.

Я должен в моря отправиться вновь,

бродячей вверившись доле,

За крыльями чаек, за песней китов,

где ветры бушуют на воле;

И всё, что прошу я, меня угости

лишь шуткой весёлой пирата

И дай мне заснуть, когда всё позади,

а большего мне и не надо.

Каприз

Осенний маскарад окончен,

Все лица пресны и тусклы,

И громовержец вдоль обочин

Пускает мутные ручьи.

Отживший год ложится в землю.

Там чьи-то жёлтые глаза

Из леса смотрят на деревню,

И воют чьи-то голоса...

Быть может, это лишь капризы,

Быть может, нет там никого,

Быть может, это только бесы

Меня пугают одного.

***

Вы - современный идеал,

Под инеем манерности холодной

Возвышенной души прекрасной и свободной

Скрываете божественный кристалл;

Умны, раскованны, скромны

В речах шутливости небрежной,

Под взглядом королевы снежной

Пред вами все покорные рабы.

Но есть ещё другая ты,

О ней не многие лишь знают,

В кафе и барах не встречают

Её изгнàнной красоты.

В борьбе с холодностью надменной,

Со всею современной скверной,

С беспутством мыслей, с ложью чувств

Обречена - весь мир ей пуст.

Начало года

Маме на 9-е января

Я не люблю начало года:

За замороженным окном

Волчицей воет непогода,

И грустно на сердце моём.

Минула праздников пора,

Зима в свои права вступила,

И потянулись холода

Чредою скучной и унылой.

Снег сух и сер, бесплодный ветер

Срывает с крыш снежинок пыль.

За серым днём плетётся вечер -

В гости непрошеный бобыль.

На юг склонившись головой,

Солнце лучей смыкает вежды,

И ночь под облачной чадрой

Повсюду сеет сон медвежий.

Ещё недавно в декабре

Всё жило, всё кругом дышало:

Зима во всей своей красе

Явилась королевой бала.

Теперь безбрежность и покой,

Нет сутолоки предновогодней,

Следующий праздник далеко,

Дни волочатся цепью будней.

Начало как конец,

Как вид зимой заснеженного поля:

Без гор, без леса, без границ,

И только воля, воля, воля...

Половодье

Половодье, половодье,

Натянул Апрель поводья,

Вылез из лихих саней,

В алых пятнах от заката

Перед ним моря полей,

Перекошенные избы,

Сапоги скользят в грязи...

Эх, дороженьки отчизны -

Ни проехать, ни пройти!

В проходящую телегу

Рядом с пьяным мужиком

Влез Апрель и дальше ехал,

Затопляя всё кругом.

Грачи прилетели

К картине А. Саврасова

Весна. Грачи прилетели,

Вьют гнезда на ветвях кривых берёз;

В церквушке ветхой дремлет поп в постели;

Под крышами звенят капели талых слёз.

Бревенчатый забор, шпиль, купала с крестами,

Крестьянин в хате топит печь;

В раздумьях небеса плывут над куполами,

Решая лечь на землю иль не лечь.

Всюду коричневые лужи,

В серёжках рыжих мокрый снег с тенями от берёз,

Во всей округе ни клочка нет суши:

Поле да небо - одним словом, Русь!

***

Когда поют, я слушаю слова,

А не смотрю на платья или лица,

И если музыке гармония чужда,

Отвратны эти мне певец или певица.

Когда рисуют, я смотрю на то,

Как правильно ложатся тени,

Грошовое иначе мастерство

У тех, у кого нет теней в картине.

Мёртвая бабочка

Мёртвою бабочкой ветер играл,

Я за игрою его наблюдал:

Стиснув в объятиях, бросал он о камни

Хрупкое тело с крыльями рваными.

Тот же удел ожидает поэта:

Как один день пройдёт его лето,

Но будут трепать ещё много столетий

Книжки его бестолковые дети.

Первая заповедь поэта

Никогда ни в чём не участвуй:

Ни в войне, ни в мире, ни в гонке;

Не ропщи, не борись, не препятствуй,

Не вставай ни в ряды, ни в колонки.

Пусть твоё безучастье клянут,

Ты терпи, как бы ни было тошно;

Пусть себе и друг другу все лгут,

Что ж, пусть лгут...

Ведь они не поэты, им можно.

***

В чём цель поэзии высокого словца? -

Хвалить себя, язвить глупца;

Для тех, кому бог не дал дара живописца -

Чернилами пейзажи малевать и лица.

К начинающему стихотворцу

Когда ничего не умеете,

А чувства есть задушевные,

Марать бумагу не смеете,

Предвидя итоги плачевные,

Возьмите чистую душу,

Она вам послужит бумагой,

Выньте её наружу

Белой как снег и гладкой.

Чёрную брать напрасно:

На чёрном чернил не видно,

Образы выйдут неясно,

Да и в конце будет стыдно.

Грязные мысли - чернила;

Чернил не бывает белых

Особенно у поэтов,

Особенно у неумелых.

Пушкину

Ему было тридцать восемь,

Он был поэт.

Он любил златую осень,

Он любил и модный свет.

Он любил пиры лихие,

Страсти ведал роковые;

И коварство, и любовь

Горячили ему кровь.

Даром времени не тратя,

Дня без строчки он не жил,

Русского Парнаса ради

Своей жизни не щадил;

Но толпою злых сальери

Одинокий окружён,

Зависть лютую не смея

Отразить их, был сражён.

Спящий призрак

к памятнику Пушкину

Заползла, шурша листами, лету под платья

Мелкая серая мышиная осень,

Напугала глупую бабу до беспамятья,

И, срывая с себя одежды, она голая бросилась оземь.

Небо серое, мышиное еле-еле стелется,

Плюя на землю мелким дождичком,

Но для лета это уже сущая безделица:

Оно спит в берлоге медвежьей, свернувшись теплым облачком.

Каждый день в серой мышиной рясе послушник-туман

Бродит по дворам, шёпотом проповедуя лень и обман.

Лишь один спящий призрак в том вечном саду на Неве

Как и прежде всё грезит о чем-то, замерев на холодной скамье.

К памятнику Гоголю

Одновременно грустно и смеясь,

Взирает он с улыбкою Джоконды,

Вполоборота над державою клонясь,

Со своей каменной колонны.

"Эй, Русь, куда ж несёшься ты?" -

Ещё во взгляде тлеет прежний пламень;

Алхимик слов, полтавский Леонардо с берегов Невы,

Как будто прячет под шинелью философский камень;

Вознёсшийся над тиной мелочей,

Сидит с опущенною головой покорно,

Порой угрюм и мрачен сей московский вий

И смотрит исподлобья угнетённо.

Миллион терзаний отражает лик его,

Один среди пути, он бессемейный странник -

Страдальческою думою морщит чело

Последний сталинский изгнанник

Или насмешливо глядит на новых москалей,

Их глупые машины и наряды,

И сети электрических огней,

Опутавшие вавилонские громады.

К памятнику Минину и Пожарскому

Высòко поднята могучая рука,

Суровый лик, порыв души на нём

В очах пылающих огнём,

Не меркнущем через века -

Сё Минин гражданин; и рядом с ним

На землю опустился, думою томим,

Приемлет меч Пожарский князь,

За диск щита одной рукой держась.

Отныне общею они направлены судьбой

За Родину, за Русь, сразиться под Москвой -

Герои древности, как Цезарь и Помпей,

Но только северных кровей.

Антей

На холме стоял высòко

Дуб могучий одиноко,

Рос ничем неодолим -

Всего мира властелин.

Пять веков, как родила

Его чёрная земля:

Повидал на свете много,

Взор его пронзал далёко

Дни бескрайнего востока

С давних тех времён,

Когда княжие дружины

Стерегли его равнины

От лихих племён.

Год от года он всё выше

Подымал свои ветвища;

И в немом благоговении

Путник или волк степной

Замирали на мгновение

Перед вечною красой.

Но чем выше тем слабее

Становился сын земли:

Сохли ветви вековые,

Замедлялся бег крови.

Налетел порыв мятежный,

Ободрал с него листы,

С громом пал отяжелевший

Ствол на грудь родной земли.

Но и смертию сражённый

Равных он себе не знал,

Привлекая взор смущённый,

Как обломок древних скал;

И ни дождь, ни червь тлетворный

Не точили тверди той;

И не шёл туда ни путник

и ни волк степной.

Осенняя тревога

Опускается на землю туча белая,

Облетает роща пожелтелая;

Осень, как собака кость,

Гложет на дворе берёзки голой трость

И рычит, поджавши куцый хвост,

На расчерченный надгробьями погост,

Словно где-то рядом чует, смерть

Бьёт копытами в земную твердь,

Или волк крадётся вдалеке

За рекой в прозрачном ивняке,

Или помертвевший стог холма

Отнимает у неё зима...

Что там осень? Что там вдалеке?

Смерть ты чуешь или волка в ивняке?

Что там ухает тревожно так сова?

Чья там золотая голова

С неба катится в чернеющий овраг,

Поднимая по деревням лай собак?

Чьи визжат там в чаще голоса,

Как перед крушением тормоза?

Набережная туманов

Когда холодно и пусто

станет, и туман

разольётся густо

по твоим следам,

и на чёрные аллеи

в парке ляжет снег,

я приду к тебе мой самый

лучший человек.

Было холодно и пусто,

и ночной туман

разливался густо

в парке по утрам,

и на чёрные аллеи

сыпал первый снег,

и пришла она - мой самый

лучший человек.

Я будто бы влюблён

Я будто бы влюблён в кого-то,

Когда пишу стихи,

И будто отпускает кто-то

Мне с неба все грехи.

Мне чудится, мой путь осмыслен,

И тайн в природе нет,

Когда родится в груде мыслей

Хоть маленький сонет.

Я словно перевоплощаюсь:

Я - бог, я - чародей,

И как дитя я восторгаюсь

Любой из мелочей.

Я верю вновь мечтам прекрасным,

Возвышенным словам,

Мýзам, волшебницам опасным,

И пламенным сердцам.

Но стих дописан, всё проходит:

И вера, и любовь;

И скука смертная находит,

И холодеет кровь.

***

Я люблю вас в одностороннем порядке

Безмерно, безрассудно, без оглядки,

Ни ревностью не мучаясь, ни расставанья болью,

Доволен этой я второстепенной ролью.

Я не мечусь в бреду любви по сцене,

Не падаю пред вами на колени,

Я не клянусь, и вас я не молю,

Любить меня в ответ за то, что я люблю.

Стой

"Стой!*" -

Твержу я, как слова молитвы;

Дух отрицания алчет жертвы

И приближает час падения роковой.

Он выползет на свет из чрева ада,

Сольётся детский взор

Со взором полным яда,

И зла несокрушимая армада,

И демон оступятся пред тобой.

Он опустится на колени

И, раздирая в кровь лицо,

Воскликнет: "О, мгновение,

Как же прекрасно ты, постой!"

Творение и творец неразделимо

Слились в тебе на этот краткий миг,

В твоих глазах свет всей вселенны

Вдруг отразился и померк.

Вернулся вновь твой облик прежний:

Ты женщина, ребёнок, человек.

Лишь этот миг в тебе был вечный -

Божественного поцелуя след.

Замри такой, останься недвижимой,

Без вечности твоей в творение смысла нет,

Дай насладиться красотой незримой,

Пролей и на меня свой милосердный свет!

* По одноименному стихотворению в прозе Тургенева.

Осенний стрелок

Осенний стрелок -

Дуло в висок,

Взводит курок,

Раздаётся звонок:

- Кто там?

- Я.

- Кто "Я"?

- Я, твоя болдинская осень! -

Жар-птицей врывается в дверь,

Чертит в воздухе цифру восемь

И ложится к поэту в постель,

Наполняет всю комнату

Ароматом увядшей травы;

Словно крылья, горят её косы

Из опавшей кленовой листвы.

- Не узнаёшь? - шепчет осень. -

Прошло двести лет, я всё та же,

А в твоих волосах уже проседь,

И в стихах одна горькая сажа.

- Что делать? Сил больше нет.

Ты пришла слишком поздно. -

Убирает стрелок пистолет

И в ответ её просит серьезно. -

Подари мне бессмертие.

Мне не в кого больше стрелять.

От меня отступились враги,

И друзья перестали писать,

А пойти в террористы

И стрелять из окна по прохожим

Могут все модернисты,

Лишь одни мы с тобою не можем.

Вандал

Я опустел:

Каждый день,

Каждое утро

Я проклинаю жизнь,

Но должен я вставать.

От вечной суеты до тошноты мне дурно,

Что право лучше не осознавать.

Я бы себя убил, своё терзал бы тело,

Как падальщик или полночный вор;

Я тоже сжёг бы Рим, чтобы на грудах пепла

Всем доказать, что я непризнанный актёр,

И то бы сделал не всерьёз, а только в шутку.

К чему признанье мне? - Я презираю всех

С иллюзиями их пошлыми противными рассудку,

Надеждами на деньги и успех.

И потому порой мне мило разрушение,

Люблю я смерть, люблю сжигать, что

пòтом созидал -

Это последнее на свете утешение

Приятней мне миллионов суетных похвал.

Как на суде изобличается в нём бренность,

Бессмысленность, бесплодность бытия,

Вся эта гнусная земная меркантильность -

Грызня собачья в накопительстве добра.

И с тайной мукой наслаждения

Я разрушаю то, чем люди дорожат,

Люблю смотреть на их ребячье исступление

И слышать, как проклятия мне кричат.

Не надоело ль?

Не надоело ль вам фиглярство?

Вандал не я, а вы -

Дар обратившие в бездарство

За деньги сатаны.

Не надоело ль вам кривляние,

Безвкусие всех чувств

И пошлых слов звучание

Из огрубевших уст?

Не подустали ль вы от скуки,

От глупых рифмачей?

Не ходите ль, заламывая руки,

В бесплодии ночей?

Был дар, был божий дар,

А что-то не поётся,

И не выходит ничего из вашего пера,

И там во млечной глубине

Никто не отзовётся,

И в сердце ноет вечная игла.

Не надоело ль в предпочтенье свету

Вам выбирать мишурный блеск огней?

Не надоело ль всем этим поэтам

К разврату приучать детей?

- Не надоело ль? - вас я вопрошаю.

- Не надоело, - говорите вы.

Я сам отлично это понимаю -

Чего не надоест за деньги сатаны!

Двадцать первый век

Зачем начался ты,

Век двадцать первый -

Исчадие духовной пустоты?

Всё уровнять одною общей мерой

Пришёл со статью мелочной толпы?

Ни красота, ни гениальность

Не посланы тебе в удел;

Одни лишь пошлость и бездарность

Твоих стараний всех предел.

Твои слова, идеи, мысли, чувства

Никто не передаст огнями эстафет

В шедеврах вдохновенного искусства,

Не воспоёт тебя восторженный поэт.

Поди же прочь! Тебя я не признаю,

Лакей лакеев, раб рабов!

Ничтожно всё в тебе, что я встречаю,

И взлёты гениев, и низости глупцов.

Твоих детей грядущее безлико;

Быть может, через сотни лет,

Сложив с себя чужого мнения иго,

Они вкусят плоды былых надежд.

Я здесь случайный гость;

В семье твоей счастливой

Меня не уязвит ни зависть их, ни злость,

Учёности твоей спесивой

Мой скромный дар не кинет кость.

Мне горько умирать в твоих бесплодных стѐпях,

Мне тошно жить в твоих пустых домах;

Я и хочу, и не хочу расторгнуть твои цепи

И обратиться в безымянный прах.

В глубине сибирских руд

Люди словно мухи мрут;

В глубину сибирских руд

За большой деньгой идут.

Пусть нам с детства говорят,

Что легка дорога в ад -

Нелегка, нам лгут.

Сотни метров под землёй

За бесценною рудой

Шириною с гроб тропой

Мы уходим чередой.

Вдруг тревога и обвал

В лапах каменных нас сжал,

От живых отмежевал.

Оставляй надежду, брат,

Нам отрезан путь назад,

Здесь никто не виноват,

Мы стоим у самых врат в ад.

"Эй, вы, наши земляки, взрывники,

Разорвите на куски

Эти скальные тиски,

Как террористы-смертники!

Ах, изменники,

Присылают же птенцов,

Глупых маминых сынков -

Дома не сидится! -

Первый наш проходчик грубо матерится. -

Едешь за большой деньгой,

А вернёшься ли живой?

Начинай молиться!"

Наверху теперь закат,

Небеса в огне горят,

Птицы по небу летят,

Ели лапами шумят,

Много кислорода -

Наверху свобода!

На свободе суки

Умывают руки

В управлении руд,

Золото в карманы льют,

Покупают, продают...

Наверху творятся

Чудеса природы:

Мало, что двуличные,

Там давно столичные

Водятся иуды,

Мёртвые скупают души,

Натирают уши...

Отчего же говорят,

Широка дорога в ад?

Отчего же не сулят

Нам божественных наград?

Смертники за веру,

Ну, а мы за что

Нюхаем здесь серу?

Сотни метров под землёй

Мы уходим чередой

Шириною с гроб тропой

За одной пустой рудой.

Больной Человеком

Все мы, без исключения все, больны человеком:

Кто-то болеет так сильно, что принимает наркоз,

Кто-то почти не болеет, а кто-то болеет, как гриппом,

И заражает других вирусом дьявольских грёз.

Всякий, кричащий: "Я презираю гнусные ваши пороки -

Гордыню, ложь, зависть, жадность и лень!",

Твердящий всю жизнь суровой морали уроки,

Прячет он в складках души ту же болезнь.

Будь он хоть трижды святой - болен он человеком!

Будь он отшельником, будь он как зверь нелюдим,

Но он завидует, ох, люто завидует он славе чужой и успехам

И ест, и пьет за троих, и гордится успехом своим.

Да, я знаю, я тоже чувствую это - сам я такой!

Сам я болен этим, ... человеком!

А сам думаю: вдруг я не болен, вдруг я иной?

И завидую я, ох, люто завидую я славе чужой и успехам;

Видно сам бог был такой же больной.

От этой болезни два лекарства лишь есть:

Два лекарства на выбор - какое сильнее?

Два лекарства - любовь или смерть.

Выбирайте скорее...

Негласная ложь

Негласной лжи не нужны слова,

Она хитрее слов,

И на словах нельзя

Поймать её лжецов.

По выражениям их лиц

Она скользит змеёй,

И падают пред нею ниц

И стоик, и святой.

Язык полувзглядов всеобщего осознания

Творимой неправды - её змеиное жало.

Её голос - сообщническое молчание.

Её глазки глядят так самоуверенно нагло.

И когда победителя нужно засудить,

Когда вопросы, требующие ответов,

Нужно оставить без внимания,

Она показывает тебе свой длинный раздвоенный язык

И, взывая к милосердию, требует понимания.

Когда нужно выдать грязные пятна на стенах

За гениальные картины модных мастеров,

У которых голубая кровь в венах,

У которых такое непостижимое видение миров,

Её негласный приговор расходится

Быстрее чем по телефону

И охватывает планету шире чем интернет.

А попробуй, расскажи о ней другому -

Тебе скажут: "Да с чего ты взял весь этот бред!?"

***

О, Цивилизация, известен мне твой лик

И лицемерия раздвоенный язык! -

Как под личиною добра

Свершаются подлейшие дела,

Как под личиною искусства

Самое низкое возносится беспутство.

***

Как мало жизни впереди, как много смерти;

Как много там вещей, как мало дел.

Как я устал от этой вечной круговерти,

От давящих друг друга тел.

Не выразить и русскими словами

Ни гнева полноты, ни полноты любви.

Ах, если б дать взглянуть моими вам глазами

На этот мир в запёкшейся крови.

Вы стали б дальше жить и продолжать молиться?

Кому? зачем? - я думаю, что нет. -

И в тамбуре прокуренном томиться,

Выклянчивая мелочь на билет,

Терпеть всю боль, глотая слёзы,

Или в купе просторном, не скупясь,

Выстраивать в уме космические грёзы,

По-философски над толпой глумясь?

В глухом лесу ли, в чистом поле

Остановите жизнь, под визг колёс и брань

Я выйду из неё одним усильем воли

В предсмертную предутреннюю рань.

Пора, пора!

Повеял в воздухе осенний дух;

К полудню август лишь клонится,

Но торопливая наследница-царица

Уже летит на крыльях миллионов мух.

Хоть не пестреют сединой златою

Распущенные косы у берёз,

И не идут ещё туманной чередою

Тучи невыплаканных слёз,

"Пора, пора!" - на ухо шепчет лету

Отяжелевшая зелёная листва,

"Пора, пора!" - как будто вторит ветру

Журчанье тихое ручья.

В воздухе повеял увядания дух -

Бессмертие оплачено кровью миллионов мух.

***

Волны пылали на льдинах

В лучах заходящего солнца;

Как угли в остывших каминах,

В избах аллели оконца.

Туч проплывали громады,

Потоками первого снега

Сверзались, как водопады,

Каскадами пенными с неба.

И осень свершалась, как осень

Свершалась однажды в день первый;

И сумрак раскидистых сосен

Дышал первобытною верой.

Один весенний день

Один весенний день среди зимы -

Чего желать мне более, не знаю.

Один весенний день бы искупил все дни,

Отравленные пасмурною хмарью.

Не вытерпев недавно в ресторане,

Когда меня встречал понурый официант,

Я прокричал ему: "Один весенний день с утра поране

Плесни двойной, будь добр, брат!"

И возвращаясь уже поздно

Домой в объятиях жёлтого истертого такси:

- Куда? - шофёр спросил меня серьёзно.

- В один весенний день, - ответил я, - вези!

- Что это? бар, клуб, новый ресторан?

- Нет, это день в апреле или в марте.

- Ты сумасшедший, парень, или пьян?!

Такого места нет на Яндекс карте.

Лето

Чисто поле, лето, зной,

Возвращаюсь я домой;

Пёс бездомный, хвост крючком,

Впереди бежит бочком.

Воздуха кисель горячий

Напоил сосновы чащи,

Разогнал всех по домам,

Травы выжег по холмам.

От меня невдалеке

Стадо тянется к реке,

Позади бредёт пастух,

Бьёт кнутом, гоняет мух...

Я ему: "Здорово, дядя!"

Он же, на меня не глядя -

Мимо, думает себе:

"Ах, счастливец, чтоб тебе!"

Чисто поле, лето, зной,

Возвращаюсь я домой;

Пёс бездомный, хвост крючком,

Позади бежит бочком.

Собрание Земноводных

Континент правды омывает океан лжи;

Все обитатели континента земноводные,

Такие как: черепахи, крокодилы, тюлени, моржи...

Тюлени выползают на пляж, когда сытые,

А крокодилы, когда голодные...

Черепахи выходят на берег, только чтобы откладывать яйца:

Они идут еле-еле, прячут голову в панцирь и всего на суше боятся,

Но зато в воде они плавают не хуже чем рыбы,

А моржи ничего не боятся, они толстокожи

И лежат на песке, как окаменелые глыбы.

Моржи за правое дело не щадят животы

И на море взирают брезгливо,

Но, сказать вам по правде, ползти до воды

Им лень, и они целый день ждут прилива.

Под снегом

Под снегом мир тесен,

Но жизнь есть даже под снегом:

Под снегом легко живёт плесень,

Но трудно там жить человеком.

И всё на земле, что под небом

Бездонным и звёздно-синим

Отвергнуто было Фебом,

Под снегом считают красивым.

Под снегом иные вершины

Обратные гордым и белым:

В почёте под снегом низины

И всякий заползший в них первым.

Под снегом ни буря, ни стужа

покоя

Жильцов не встревожит,

Удобно под снегом жить лежа,

Но если захочешь жить стоя -

Того и гляди, заутюжит.

Песочные часы

Песочные часы - темница из стекла,

Песчинки люди в ней, песчинки их дела;

Часы перевернет судьбы незримая рука,

И сыплются назад отжитые века.

Отсюда узникам не совершить побег:

Тьма космоса кругом, и в ней

В пробирке выращенный дремлет человек -

Подопытный иллюзий и страстей.

***

Как жалок я в своей обители ничтожной!

Как жалок жизни путь, петляющий и ложный!

Как жалки все веления страстей,

Стремления, идеи, мысли, чувства!

И только вдохновенное искусство -

Спасительная гавань для людей.

***

Прощай, мой старый мир,

Мой самый лучший друг,

Оставь мне на прощание лиру,

Пока не вырвало ещё из рук

Время твою серебряную гриву.

Прощай, мой старый мир,

Ты замыкаешь круг

Всех перемен моих, всех осеней и весен,

И сердце тяготит мне сладостный недуг,

Как отголосок декадентских песен.

Прощай, мой старый мир,

Как юности мечта,

Ты был по-детски чист и прост, и ясен;

Как заходящая за горизонт звезда,

Твой смертный час таинственно прекрасен.

***

Поэт, философ молодой,

Не уповай на будущие годы

И не взирай на прошлое с тоской,

Ты в нём не жил, прошедшие народы

Неведомы тебе. Ни власти их, ни моды

Отличны не были от тех, что правят ныне.

Ни в древней Греции, ни в древнем Риме

Заступничества не ищи от современных палачей

Свободы, Гения и Славы

И чашу их отравы

Ты, как Сократ, прими и пей.

19 декабря - 2

На перекрёстке во весь рост

Меня обдало снежной пылью,

И мимо пробегавший пёс

Завыл, затравленный метелью,

Завыл и скрылся. Фонари

Зажглись в молочных ореолах

И тёплый свет на снег лилѝ,

А ветер пел в берёзовых виолах.

А ветер пел с надеждой и тоской.

Я бросил все таланты на дорогу.

Я бросил деньги, дом, стабильность и покой

И перестал молиться богу.

Знакомый парк: аллеи остриё

Пронзало черные, как смоль, густые липы,

А надо мной в ветвях ютилось вороньё

И тихо гадило на мостовые плиты.

В одно пятно сливались все огни,

На улицах, как самоцветов груды,

Сверкали ёлки, и куда ни поверни,

Мне всюду чудились её глаза и губы.

Learmont

Он был так юн,

Его язвительный и острый ум

Бичом стал для людей.

В одно и то же время

И гений, и злодей,

Он презирал людское племя,

"Стреляй, мне всё равно", -

В его бесстрастном взгляде

Печально смелых глаз, и гордое чело

Под пули подставлял, не глядя,

И убивал в бою не раз,

Как часто тот, кто жизни сам не любит,

Чужую жизнь свободно губит.

То призывая смерть, то жить спеша,

Его до времени созревшая душа

Металась словно раненая птица,

Хоть в ком-нибудь одном участия ища,

Но билась лишь о каменные лица.

Тогда, быть может, сам призрев себя,

Он воссылал молитвы и проклятия,

Но, никого по правде не любя,

Ни для кого не раскрывал объятия.

Насмешник, фаталист, изгнанник -

Погиб чужой всему

Небес пророческий посланник

У гордости своей в плену.

Обида в сердце с юношеских лет

На смерть его великого кумира

Разбила в прах фиал возвышенных надежд

И лиру ядом напоила.

Возрос он, молодой анчар;

В пустыне суетного света

Не принялся его бессмертный дар,

Лежала на стихах кончины ранней мета.

Мой демон

Он дорого бы дал, чтобы не знать

Ни кровожадную природу-мать,

Ни чад её враждующих - людей,

Ни их коварством спутанных путей.

Он дорого бы дал, чтобы окончить путь,

Без боли, без страдания уснуть

Навечно, навсегда,

Исчезнуть без остатка, без следа.

Он дорого бы дал,

Чтобы никто, никто его не знал,

Чтобы никто его на свете не любил,

Чтобы его уход, каким бы тот ни был,

Не опечалил никого.

Он дорого бы дал, да что возьмешь с него...

***

Порой победа значит поражение:

Когда вознёсшись на вершину, ты

Глядишь на свой успех и достижение

С ещё никем не взятой высоты.

Взыскательной толпе вторично оправдание

Её надежд уже ты не явѝшь,

Жестокое в тот миг приходит осознание -

Себя не победишь.

Тогда напрасны утешения,

Ты погибаешь в цвете лучших лет:

Твоя победа - это поражение,

Драгой залог чужих побед.

Страна для стариков

Всегда есть человек, который бы хотел,

Ничем не жертвуя и ничего не сделав,

Вписать в историю ничтожный свой удел,

Заняв победы у великих дедов.

Он главный гость на всех похоронах -

Стервятник алчущий увядшей славы.

Как Прометея коршун, груди в орденах

Терзает его клюв лукавый.

О, ловкий серфер, ловящий волну

Нахлынувшего на страну несчастья,

Внимание к себе лишь одному

Приковывает он игрой в участье!

Ему в лакействе равных не найти:

Он - на запятках каждого события

Спешит в историю вползти

Со всей своей лакейской прытью.

Он набожен до черта. Как дворовый пес,

Виляет он хвостом перед народом:

Там бабушку растрогает до слез,

Там дедушку потешит анекдотом.

Вся жизнь его бездарная игра

Бродячего актера прогоревшей труппы.

О, как же зрители его должны быть глупы,

Платящие за эти номера!

Я Навальный

Я не богочеловеком

От пречистой девы был рожден.

Я учился, занимался бегом

И купался летом под дождем.

Я учился у великих мастеров Китая

Сердце пронизать мечом,

И на угли раскаленные ступая,

Представлять, что жар мне нипочём.

Я учился быть философом, и годы

Постепенно укрощая страх,

Вам кажусь теперь бесстрашным от природы,

Отпуская шутки в кандалах.

Что такое боль, отчаяние, отвага? -

Это всё поэзия, поверь,

В нашем черном космосе гулага

Нет ни обретений, ни потерь.

Я учился не быть жертвой, будучи мишенью,

Выбираться из любых трясин

И в уме не предаваться мщенью,

Оставаясь в темноте один.

Для меня это обычная работа

Я не пушкинский пророк и не герой;

"Идиот.." - я слышу шепчет кто-то

Из толпы, стоящей за спиной.

Что ж, пусть так.., не богочеловеком

От пречистой девы я рожден.

Я учился, занимался бегом

И купался летом под дождем.

12.6.2021

Я видел храм

Из Уильяма Блейка

Я видел чудный храм:

Небес сокровищницей грезился он нам,

Снаружи многие молились и скорбели,

Но преступить порог его не смели.

И видел я, как гнусный змий возрос

Меж белокаменных колонн на входе,

И, двери сокрушив, в святилище он вполз

И осквернил его касанием гадкой плоти,

И, прянув к алтарю через жемчужный неф,

Он яд свой на алтарь изверг струёю,

И мир весь обратился в хлев,

И обратился я свиньёю.

Великолепия полны

Из Альфреда Теннисона

Великолепия полны замка древнего столпы

И пики снежные, воспетые в предании;

Трепещут длинные лучи через озёра и ручьи,

И дикий водопад срывается в сиянии.

Труби, горн, труби, пусть дикие эха взлетают.

Труби, горн; в ответ эха стихают, стихают, стихают.

Чу! Слышишь? Внемли! Как тонок, ясен глас земли

И тоньше, и ясней чем далее летит;

О, дивный звук, издалека с утёсов и под облака

Эльфийской цитадели горн трубит!

Труби, пусть багровых долин голоса к нам взывают:

Труби, горн; в ответ эха стихают, стихают, стихают.

О, как же чудно голоса их угасают в небесах

И тают на холмах, лугах и реках:

Раскаты их в тиши с души и до души

Передаются вечно в наших эхах.

Труби, горн, труби, пусть дикие эха взлетают,

И эха в ответ стихают, стихают, стихают.

Почему поёт птица в клетке

Из Майи Энджелоу

Свободная пташка в небе летит

Иль беззаботно скачет по ветке,

Весь мир сотворён для неё, она мнит.

Но та другая пташка, что в клетке,

На груде убитых желаний стоит,

Её душит гнев, безысходность томит,

Надежды её мимолетны и редки.

Тогда клюв раскрывает она и поёт,

Поёт гимн всему, чего лишена,

Но к чему безотрадно стремится душа,

И песня её, устремляясь в полёт,

Парит высоко, как на крыльях орла,

Ибо та песня к свободе зовёт.

Басни

Болотные Кочки и Горы

В долине меж высоких Гор

Разлилась зыбь широкого болота.

В болоте раз болтали Кочки вздор

О том, что никому от злополучных Гор

Во всей округе нет прохода:

"Ах, кабы Бог послал нам чуда! -

Пищал болотных Кочек хор. -

И отменив неправый приговор,

С болотной кочкою сравнял вершины Гор.

Мы напоили бы тогда безжизненные скалы,

И на камнях пустых взросли бы наши травы!

Завидуйте же нам, надменные Утёсы,

На наших волосах бриллиантовые росы,

А ваши головы седы иль безволосы!"

"Вы правы, - Горы им с высот своих трубят, -

Но наши головы по волосам не судят,

А ваши головы под пышной зеленью таят

Воды гнилой неистощимый яд.

И кто задумает по ним ступать,

Того не терпится вам тотчас же предать.

И зелень ваша пусть набралась сока,

Да ни один пастух в ней стада не пасёт,

Ведь зелень та лишь грубая осока,

Что даже в корм скотине не идёт.

И путник предпочтёт суровый путь чрез горы,

Чем уповать на ваши хилые опоры.

Пускай высоки и круты наши вершины,

Они являются красою всей долины,

А вы ж хоть и низки, да непреодолимы.

Века гниёте вы в безвыходной трясине,

Прикрывшись зеленью обманчивой лугов,

Тропою легкою по гибельной равнине

Заманивая легковерных простаков".

____________________

Так славы лёгкой ищущим в миру

Читатели по праву предоставят

Места с моими Кочками в ряду

И там их гнить в забвении оставят.

Шут-садовник

Всегда, за всё, во всех местах крапивы он достоин...

А. С. Пушкин

Когда-то много лет назад,

Окрестных жителей отрада,

На этом пустыре цвёл дивный сад:

Беседки утопали в лозах винограда,

Тенистые аллеи, клумбы, пруд...

Теперь ничто уж боле тут

Не привлекает взгляда.

Садовник старый помер, его примерный труд

Назначен был вести бывший придворный Шут

(Как видно, не нашлось иной кандидатуры).

Испытанный с пелён в политике большой

Шут не хотел прослыть драконом и ханжой

В царстве растительной культуры:

Враг предрассудков, с первых дней правления

Обычай варварский он упразднил -

Полоть и стричь растения.

Пускай на шутовской манер

Герой наш возжелал греметь по царству Флоры,

Как первый революционер:

"Уж то-то урожая будут горы!" -

Он так соображал, что лучшим удобрением

Свобода и покой послужат всем растениям.

А сам всё лето колотил заборы,

Чтоб урожай не растащили воры.

Чем дело кончилось, скажу вам, не тая:

Когда настало время урожая,

То урожайность впрямь была большая,

Да только вот крапивы и репья.

____________________

Таких шутов-садовников есть тьма у нас в народе,

Которым вверен был культуры нашей сад,

И, как в любом саду, их творческой свободе

В искусстве лишь сорняк, опутавший нас, рад.

Синица

Синица прыгала, вертелась как юла:

Птица известная синица -

Синицына природа такова,

Что ей секунды смирно не сидится.

Пока в синице бьётся сердце,

Синица будет хлопотать и суетиться.

С Синицей рядом оказалась тут Сова:

"Послушай, барышня, - ей говорит она, -

Уж у меня от прыганий твоих в глазах рябит,

И даже кружится немного голова!

Как можешь выдержать ты этот ад сама?"

Всё вертится Синица, но молчит.

Сова подождала

И громче ей кричит:

"Ах, кумушка, смотреть мне право больно,

Как вертишь ты всё время головой,

Тебе, должно быть, и во сне-то незнакомо,

Что значит тишина, покой?"

Синица, как нарочно, вертится, хлопочет,

Сову и вовсе примечать не хочет.

На сей раз у Совы не стало уж терпения,

И, не теряя понапрасну время,

Сова её хватила клювом в темя,

Синица замерла на миг от удивления.

"Прости, ты что-то мне сказала? -

Синица ей с испугу отвечала. -

А я-то, кажется, немного задремала!"

____________________

Так человек иной хлопочет, крутится, трещит

По телефону без умолку,

А приглядишься - господи, он ж спит!

Добьёшься разве от такого толку?!

Учёный Вор

"На все ремесла есть свои науки,

Лишь воровское ремесло

Даётся неохотно в руки,

И не бывает так, чтоб долго в нём везло...

Я часто от людей слыхал подобный вздор!" -

Так размышлял один Учёный Вор.

Учёность же его вся состояла в том,

Что он в приметах был глубоким знатоком.

Ведь там, где дело случай всё решает,

Приметы знать не помешает.

Иной воришка-то о ловкости хлопочет,

А он, Учёный Вор, приметы соблюдёт

И как по маслу украдёт,

Что комар носа не подточит.

Где кошка ль чёрная ему дорогу перейдёт -

Ни-ни! уж он на дело не идёт.

Ворона ль каркнет,

Бабу ль с вёдрами пустыми на дворе приметит -

Из дома ни ногой.

Зато в другой раз кошку пёструю он встретит

И воротится с полною сумой.

Но года не прошло, наш Вор сидит в темнице:

Наукой он своей решил прожить в столице

И в первую же ночь, крадясь в чужом саду,

Попался сослепу в засаду,

И предан был закону за награду.

Не веря до конца безжалостной судьбе,

Сидит Учёный Вор и горько причитает,

На Бога да на Случай всё пеняет:

"На чём попался я, чтоб кончить жизнь

в тюрьме?!

Ни одного в ту ночь мне не было знамения,

Я все приметы бдел, идя на преступление!

Несправедливо, Господи! За что

Судьба со мною так жестока,

Ведь у меня ж не просто воровство,

А целая была наука!?"

Наскуча этим вздором скоро,

Бог гласом громовым сотряс темницу Вора:

"Зачем, глупец, ты верил так в свои гадания,

Толпы необразованной предания,

Как лучше б верил ты в меня

И соблюдал мои заветы,

А раз не хочешь, так пеняй же на себя

Или на тех, кто выдумал приметы!"

____________________

Скажу я то ж на злобу дня:

Иные сходно ищут счастья:

Переставляют по фен-шую мебеля,

На звёздные календари валят ненастья;

Лягушечек буддийских полон дом,

Фортуны же всё нет, и нет успокоения,

В душе по-прежнему смятение.

Идут они к психологам потом,

(Но о психологах молчу,

Я спорить с ними не хочу)

А там известные таблетки от волнения,

А от таблеток к докторам,

А уж от докторов на свете нет спасения,

Ведь самая наука там.

Когда же, наконец, откажут доктора,

Наступит запоздалая пора

Для каждого хоть и немного

Взамен наук поверить в Бога.

Шелкопряд

Я царь - я раб - я червь - я Бог!

Г. Р. Державин.

На ярмарке одной давным-давно

Известный мастер Ткач и Шелкопряд

Заспорили о том чьё лучше полотно.

Судить их спор взялся весь ткацкий ряд:

За два стола их мигом усадили

И по команде ткать пустили.

"Букашка жалкая не больше муравья -

Какой же это ткач? - подумал наш ловкач. -

Сейчас с ним без труда расправлюсь я!"

И свой станок пустил он тотчас вскачь.

У Шелкопряда же работа шла не диво,

Да что и говорить,

Ведь истинны труды ведутся кропотливо,

И качеству во вред лишь служит прыть.

Когда спор кончился, наш Ткач торжествовал:

Полотен груды вкруг него лежали,

А Шелкопряд один лишь плат соткал.

Ткача с победой все уж поздравляли:

"Знатно! На диво! То-то же отлично! -

Ткачу помещичьи дивились мужички. -

Из этого рубах с десяток б вышло,

Ещё обрезки бы сгодились на портки.

А этот-то червяк как смел с тобой тягаться?

Всего один платок соткал,

Да тот так тонок, мал,

Что, кажется, вот-вот уж норовит порваться!"

"Постойте, - тут один купец им отвечал. -

Судить о мастерстве вы лучше не беритесь,

Когда количеством сличать труды стремитесь.

Таких платков нигде я не встречал,

Ни здесь, ни у кого в столице.

Я по любой цене его куплю,

Не побоюсь преподнести самой царице".

А что же Ткач? -

А Ткач распродал мужикам полотна по рублю.

Пчела, Комар и Муха

Знакомые Пчела, Комар и Муха,

Однажды летом повстречав друг друга,

О вкусах завели учёный спор

И из друзей врагами сделались с тех пор.

Пчела приятелям все уши прожужжала

О том, что нет вкусней цветочного нектара.

"Нектар, какая гадость! - Муха ей в ответ. -

В помойку загляни, вот, где ассортимент,

Так уж ассортимент для истинных гурманов,

Недаром там так много тараканов!"

Комар лишь нос свой от друзей воротит:

"Ты любишь сладкое, Пчела, ты, Муха, любишь

гниль, -

Пищит Комар. - По мне и то, и это гиль!

Кровь слаще и свежей всего в природе!

Спросите самого царя зверей,

Он поклянётся вам при всём честном народе,

Что человечьей крови нет вкусней".

____________________

А кто из них был прав, читатель сам рассудит.

Однако ж, я скажу, кто пьёт нектар цветов,

Тот верно уж отбросы есть не будет

И с голоду умрёт, не станет сосать кровь.

Лоси и Лиса

(отрывок)

За первенство в лесу между двумя Лосями

Случился бой: ударились они могучими рогами,

Друг друга жмут, ревут, вращают головами.

Проходит час, другой, битве всё нет конца -

Равны по силе оба молодцà.

Но тут на шум идет коварная особа -

Лиса, любимица Крылова и Эзопа.

За пнём соседним она встала

И говорить с врагами дружелюбно стала:

То одного, то вдруг другого хвалит

И, раззадорив, пуще прежнего их стравит.

"Ты, левый, точно лев! -

Кричит Лиса, за пень присев. -

А тот, что правый, верно прав!" -

Кричит она, чуть-чуть привстав.

Давать советы мастерица:

"Ты слева заводи ему свой рог!

Так, так! Теперь ты справа бей копытом в бок!" -

Подсказывает хитрая Лисица.

Лоси хрипят, тела в крови и пене;

Рога сцепились их - голов не развести,

И пали, ослабев, гиганты на колени

В своей бессильной ярости.

.............................................

Нитка и Иголка

Нитка была прочна, длинна,

Была у ней беда одна:

Куда б ни тыкалась она,

Не прошивала полотна.

"Сестрица, тут нужна сноровка, -

Ей говорит тогда Иголка. -

Возьмись за швы ли, за узоры,

Но из тебя не выйдет толку".

Хорошие продюсеры

Похожи так на ту иголку

Лишь с разницею часто той,

Что нитью любят шить гнилой.

Заметки и афоризмы разных годов

Единственный способ быть современным автором - это писать о вечном.

Бездарные художники иногда оставляют очень трудно выводимые пятна.

Если правда вам колет глаза, радуйтесь - значит вы ещё не утратили способность её видеть.

Перевод с иностранного языка на русский подобен переливанию воды из пробирки в таз; перевод с русского языка на иностранный подобен переливанию воды из таза в пробирку.

Подлинное искусство совершенно; у ремесленника всегда найдется недостаток в технике.

Художники говорят, что если смешать все цвета, получится черный; можно предположить, если смешать все человеческие желания, получится желание не быть.

Если бы каждый человек был самим собой, на земле не осталось бы ни одного примера для подражания.

Ложь плоха, недосказанная правда хуже лжи, несказанная правда - худшее из зол.

Характер человека - это совокупность его ненавистей.

Лишь две вещи пробуждают в человеческой душе самые прекрасные чувства - абсолютная красота и абсолютная беспомощность.

В любом искусстве всегда легко отличить бездарность от таланта, ведь для бездарности творить означает самовыражаться.

Судя по обилию в нашем языке возвратных глаголов и словосочетаний с ними, таких как: планы выполняются, дома строятся, поля пашутся, полы моются, обед готовится, можно подумать, что Россия - это одна большая страна-автомат.

Самое опасное общество - это общество мирных, законопослушных граждан: никогда не знаешь, какое беззаконие могут узаконить в таком обществе.

Какое влияние женщины во власти оказывают на мир? - Никакого, если они ведут себя по-мужски.

В наш век свободы стало так много, что она утрачивает всякую ценность. Цивилизованные люди обращаются со свободой, как перуанские дикари до прихода колонизаторов обращались с золотом: одни дают играть с нею детям, другие ставят её в пантеоны.

Чтобы писать поэзию нужно знать себя, чтобы писать прозу нужно знать людей.

- Платон мне друг, но истина дороже.

- Истина не может быть дороже человека.

Если идея способна рассорить друзей, это плохая идея; если друзья способны рассориться из-за идеи, то это плохие друзья.

В современном мире остался один великий диктатор - "маленький человек", самый жестокий тиран из всех когда-либо досаждавших талантливым людям.

Смысл жизни не в том, чтобы жить хорошо или долго, а в том, чтобы жить вечно.

Лучше быть предателем одной страны чем предателем всего рода человеческого.

Религиозность и патриотизм разумного человека не должны заходить далее искренней веры в практическую пользу религиозных и гражданских праздников.

Только человек лишенный воображения не боится темноты.

Кто остается ребенком, тот становится личностью; кто взрослеет, тот становится массой.

Самый противоестественный и самый распространенный художественный вымысел - это зло, наделенное положительными качествами (красотой, умом, вкусом, смелостью, талантом, оригинальностью). В реальности единственная характерная черта зла - это тупое военное однообразие, вызывающее нестерпимую скуку.

У нас в литературе сложилось странное представление о жанре басни: наши баснописцы, кажется, всерьез полагают, что, обзывая в своих нехитрых произведениях людей, которые им чем-то не угодили или чей образ жизни они осуждают, ослами, курицами, свиньями и т. п., они не просто бранятся, а изъясняются на эзоповском языке.

Самоубийство - это смерть самых...

Если тело не дает себя чувствовать, значит, человек ведет духовную жизнь.

В нашем языке заложен рецепт лучшего лечения - это увлечение.

Если кто из творцов станет философски заявлять, что как дереву безразлично то по вкусу ли обезьянам его плоды, так и ему нет дела до того по вкусу ли публике его творения, то сравнивать его с деревом будет куда как лестно, ведь у дерева ушли миллионы лет эволюции, чтобы сделать свои плоды красивыми, вкусными и полезными. Но если уж этому творцу непременно хочется продемонстрировать нам своё безразличие, то вернее будет сравнивать его с бревном.

Как справедливо заметил философ N, во все времена, все мудрейшие люди судили о жизни одинаково: они говорили, что она никуда не годится. И точно так же жизнь в ответ вознаграждает труды гениев злоязычием глупцов.

Безбожник - это не тот, кто не верит в бога или считает, что никакого бога не существует, это человек, которого красота и гениальность природы, людей, их творчества оставляют равнодушным.

Если в стране все слепы, значит ли это, что зрячий - король? - Нет, это значит, что зрячий во тьме.

Ложь - это смрад, источаемый мертвым политиком.

Лидер есть тот, кто ведет, не идя на поводу.

Инвестируйте в самоуважение; это единственная валюта, курс которой будет расти.

Вполне возможно, что Американское государство - это общественный договор, служащий личной выгоде каждого участвующего в нём человека, но Россия и страны подобные ей - это не общественные договоры, это неблагополучные многодетные семьи, дети которых могут утешаться лишь тем, что родителей не выбирают.

Чувство, которое называлось бы антонимом слова "зависть", так редко, что люди ему даже имени не придумали!

Философ Алан Уотс заметил, что человеку дать себе определение так же трудно, как укусить собственные зубы. Этот феномен доказывает, что внутри каждого из нас заключена индивидуальность столь неповторимая, что её невозможно выразить общими словами.

Переводы и стихи на английском языке

Autumn

From Pushkin

What comes not then into my dormant mind?

Derzhavin.

October came - the grove already throws

The last leaves off its naked limbs.

The autumn"s cold had blown - the road froze,

Purling, the brook beyond the mill still streams,

But frozen is the pond; my neighbor promptly goes

To distant grounds with the hunt of his,

And suffer winter crops the savage larking,

And sleeping oak woods are woken up with barking.

Now it is my time, for spring I do not love;

Thaw boring is to me; stench, mud - in spring I"m sick;

Blood ferments; my senses, mind are troubled, thereof

I do prefer a winter bleak.

I love her snows; attended by the moon above,

How a sledge run with a girlfriend free and quick,

When warm and fresh under her sable furs,

Blushing and shivering, she takes your hand in hers!

III

Or having put on skates, how cheerful it is

To glide upon a mirror-like unyielding river flow!

And the winter holidays" illuminating thrills?..

But it"s high time to stop; for half a year snow and snow,

The dweller of a den, a bear finally may tire of all this.

For a whole century we simply cannot go

Riding in sledges with young Graces

Or mope by firesides and double window-cases.

Oh, summer glorious! I"d love you, as long as

There were no mosquitoes and flies, and dust, and heat.

Spoiling all mental faculties one has,

You torture us; we suffer from your drought like wheat;

Just to get watered and freshened up - no other thought in us,

We start to pity winter, the old hag, indeed,

And with pancakes and wine having attended her demise,

Serve her commemoration with ice-cream and ice.

Days of late autumn they usually scold,

But I am fond of her, my dear reader,

Of that mild beauty modestly installed.

Just as to me an unloved child seems sweeter

Among his own kin. And if the truth be told,

Of all the seasons only hers I am a joyful greeter.

She has much good; a lover of little self-esteem,

I did find something in her with my willful dream.

How is it to be explained? I like her as you may

At times find charming a consumptive maid.

Condemned to death, poor thing withers away

Without murmuring, without hate.

A smile upon her faded lips is seen; she fails to pay

Attention to the gaping grave before her laid;

Still crimson colour in her face she"s got.

She"s still alive today, tomorrow she is not.

VII

A gloomy time! Sensations" fascination!

Your parting beauty pleasant to behold -

I do love nature"s rich dilapidation,

All forests clothed in crimson and in gold,

In their halls wind"s noise and chilly respiration,

A wavy mist cast over the sky"s vault,

And the first frosts, a seldom sunny ray,

And hoary winter"s threats from far away.

VIII

And with each fall I blossom once again;

Cold weather makes my health feel stronger;

Once more love to the habits of existence I regain;

By turn sleep flies away, by turn comes hunger;

Lightly and joyfully blood courses through my vein,

Desires boil in me - I am happy, younger,

I"m full of life again - such is my organism

(Kindly forgive me for the needless prosaism).

A steed is brought to me; and in an open space,

Tossing his mane, he swiftly goes,

And ice crusts crack and frozen vales

Resound loudly under his shining hooves.

But the short day dies out, in the forgotten fireplace

A fire burns again - now it brightly glows,

Now grows dim - while I am reading by its side

Or nourishing long meditations in my mind.

And I forget the world - and in the sweet repose

I"m sweetly lulled with my imagination,

And poetry in me comes forth:

My soul is strained with lyric agitation,

Sounds and thrills, and seeks, like in a doze,

To vent itself at last in a free manifestation -

And here unseen guests come swarming in,

Acquaintances of old, the fruits of my dream.

And in my mind thoughts fearlessly caper,

And airy rhymes onto them cling,

My fingers want a pen, the pen wants paper,

A minute - and my verse shall freely spring.

Likewise upon a quiet sea a vessel slumbers like a vapour,

But hark! - all of a sudden sailors fling,

Climb up, down - and the sails are puffed, full of breeze;

The giantess is off and furrows the seas.

XII

She sails. Where shall we sail?.................................

.....................................................................

***

What do a poet"s lofty words have purpose fit? -

To praise oneself, to sting a fool with wit,

For those who do not possess an artist"s gift -

To have landscapes and faces writ.

***

From Pushkin

I loved you: yet the love, maybe,

Has not gone out in my heart;

But hence may not it trouble thee;

I do not want to make you sad.

I loved you hopelessly and mutely,

Now with shyness, now with jealousy being vexed;

I loved you so sincerely, so fondly,

God grant you to be loved so by the next.

To a poet

(sonnet)

From Pushkin

Poet! do not prize highly public love.

Exalted praises" fleeting noise shall fade;

You"ll hear a fool"s verdict and cold crowd"s laugh:

But you stay true, composed and self-contained.

You are a king: live singly. By a free road

Go wherever your free mind inclines,

Perfecting fruits of your favorite designs,

And for a noble deed demanding no reward.

It is in you alone. The highest court is yours;

Stricter than anyone you can appraise your toils

Are you content with them, exacting master?

Content? Well, let the crowd curse them then and spit

On the altar where your fire is lit

And shake your easel in its childish fluster.

And boring and sad

From Lermontov

And boring and sad, and none to be given a hand

When a minute of suffering comes...

Desires!.. what"s the use of desiring vainly without a stand?..

While years pass by - all the best ones!

To love... whom again?... for a while - it is not worth the pains,

But to love for eternity no one could.

Shall you look in yourself? - of the past no vestige remains:

There all has been nothing: every joy, every wound...

What passions? - after all sooner or later their pleasant disease

At the voice of your reason shall pass;

And life, look around with cold attention - it is

Such an empty and silly farce...

Three Palms

(An eastern legend)

From Lermontov

In the waterless plains of Arabian land

Three palm trees rose tall and grand.

And there a spring from the fruitless earth,

Purling amid them, used to come forth,

Harbored under the shade of the plants

From burning rays and flying sands.

And many long years quietly went;

But a weary traveler from a far-away land

Had not yet bent his sweltered bosom

To the cool water beneath the trees" blossom,

And the resonant brook and the luscious leaves

Started to dry from the scorching sunbeams.

And started the palms to murmur at God,

"Why have we grown to dry in this sand?

Uselessly we in the desert were born,

Scorched by the heat and swung by the storm,

Pleasing no one"s benevolent eye?..

Unjust is your verdict, oh, gracious sky!"

By the moment they finished - on the horizon

Golden clouds of sand had already been rising;

Inharmonious sounds of bells were heard,

Motley carpeted bales in the distance emerged

And, swaying like boats, in single file went

One camel after another, ploughing the sand.

Dangling, hang down the tracery laps

Of the travelling tents between the stiff humps;

Tanned little hands raised them at times,

And from within sparkled black eyes...

And bending the slender waist to the steed,

An Arab whipped it up to full speed.

And now and then the black stallion pranced

And like an arrow wounded leopard danced;

And the folds of the rider"s white dress

Streamed down his shoulders in a beautiful mess;

With a shout and whistle he galloped aside,

Lanced his spear and caught it in flight.

Here the caravan came to the trees

And merrily camped in the shade of the leaves.

Jugs were filled in the sounding brook,

And the palms their heads proudly shook,

Greeting the guests upon the arrival,

While the brook contributed to their revival.

But the moment the country fell into dusk,

Axes were set to work their task,

And down the nurslings of centuries went!

By the infants their attire was rent,

Their bodies were hewn later on

And slowly they were burned until dawn.

By the time the night mist was blown away,

The caravan had been again underway;

And the cold and grey ashes were left as a trace,

Faintly marking the barren surface;

And after the sun burned up the remains,

Wind scattered them in the boundless plains.

Today it is all wild and empty around -

The leaves with the rattling spring pass no sound:

In vain for a shade it appeals to the god -

Being covered only with searing sand,

And a falcon of desert alone could be seen

Tearing and pecking its prey by the spring.

Antiaris

From Pushkin

Amidst a desert barren country

Upon the heated earth

Antiaris, like a menacing sentry,

Stands all alone in the whole universe.

The thirsty wasteland"s scanty nature

Begot it on a day of wrath

And filled its branches" dead verdure

And roots with fluids venomous.

The poison trickles through its bark,

At midday melting in the sun,

And freezes, as it grows dark,

In transparent and viscid gum.

A bird flies not to it,

Nor comes a tiger - only a whirlwind harsh

The tree of death will hit

And on already putrid rush.

And if a wandering cloud sprinkles

The tree"s rampant leaves,

The rain, already poisoned, trickles

Upon the scorching sand beneath.

But by a man a man was sent

To the antiaris on an errand,

And he obediently went,

And with the poison he returned.

Indeed, the deathly gum he brought

And faded leaves upon a bough,

And down perspiration poured

In cold streams from his pallid brow.

He brought - and weakened, and he sprawled

Upon a bast mat in a tent,

And there at the feet of the unconquerable lord

The poor slave met his end.

And with the poison thus obtained

The king imbued his loyal darts,

With which destruction then he sent

To neighbors into foreign parts.

Motherland

From Lermontov

I love my motherland but with strange love!

My reason can"t defeat this sense.

Neither the glory bought with bloody strife,

Nor calmness full of proud confidence,

Nor cherished legends of the olden days

A pleasant dream in me can raise.

But I do love - for what, I do not know -

The chilly silence of her leas,

Her shoreless forests swaying in a breeze,

Her sea wide rivers when they overflow;

I love to journey in a cart along a country road

And, slowly gazing through the shade of night,

To meet at times, sighing for bed and board,

Shimmering lights in gloomy villages on either side.

I love the smoke of scorched stubble,

Benighted in a field a wagon train

And on a hill a wedded couple

Of birches white amid a yellow plain.

Or with delight unknown to others

I see sometimes a threshing-floor,

A window decked with carved shutters,

A peasant"s cottage roofed with straw;

Till midnight in the festive evening

I will stay watching country folk"s

Dance with stomping and whistling,

Accompanied with drunk men"s talks.

***

From Lermontov

Unwashed Russia, farewell to you,

The land of lords, the land of serfs

And you, the uniforms of blue,

And you, the loyalists of theirs.

Behind the wall of the Caucasus I

Might shelter from your peers

From their all-seeing eye,

From their all-hearing ears.

The Cart of life

From Pushkin

Though heavy a burden is in it sometimes,

The cart is light when gaining speed;

The driver is dashing, grey-haired Time,

Drives on, not getting off the seat.

At dawn we jump up in the cart;

We would be glad to break the neck

And, scorning laziness and fright,

Call: off you go, for .... sake!

At noon we have no former nerves;

Having been jolted, more we dread

All those slopes and steeps, and curves;

We shout: not so fast, blockhead!

Same as before the cart is underway;

By dusk we have got used to it

And, dozing off, we ride to the night stay,

While Time drives on and on the steed.

The Cliff

From Lermontov

A golden cloud passed the night

On the bosom of a giant cliff;

Early in the morning she took leave,

Playing merrily in the sun light;

But there has been left a humid trace

In the old cliff"s wrinkle. Lonely

Stands he, thinking wanly,

Quietly cries he in the barren space.

The Sail

From Lermontov

A lone white sail appears in

The blue haze of the sea!..

What does she seek beyond the rim?

What left she at the quay?..

The billows play - the high wind blows,

The mainmast bends and creaks...

Alas! she runs from no sorrows

And no happiness she seeks!

The golden sun above her rolls,

The sky-blue stream beneath...

But for a storm she wildly calls,

As though storms bring peace!

Dance Macabre

From Blok

Night, a street, a lamppost, a drugstore,

A meaningless and faint light.

May live a score of years more -

No escape. All things will ever be like that.

Die - start again all over,

And all will come like in the past:

Night, cold ripples on the canal water,

The street, the drugstore, the lamppost.

The life of my fellow

From Blok

All day - like any day: comprised of little work

And many a trifling care.

The string of them will pointlessly walk

Past your fatigued stare.

You worry, - but deep inside submissive:

If it doesn"t pan out - let it fail.

And at the bottom of your soul, black and depressive,

Sadness and disbelief prevail.

And then the tide of your day cares

By evening surges back.

When at the frosty dark the city stares

And midnight"s struck, -

You"d like to fall asleep, but - what an awful moment!

All other thoughts aside -

The senselessness of any deed, the joylessness of comfort

Visit your troubled mind.

And silent anguish does so gently squeeze your throat:

Neither to groan, nor to gasp,

As if the night has spread the damnation over

the whole world,

The devil himself has caught you in his grasp!

You jump out of bed and run into the stone-deaf streets,

But there is no one to help you out:

Wherever turn - only the darkness meets

Your vacant eyes and follows you about.

There the wind will keep on moaning overhead

Until the pale sunrise;

A police guard, in order not to fall asleep, will apprehend

A vagrant by surprise...

And finally the longed-for weariness will come,

And you will not care a bit...

What? Conscience? Truth? Life? It"s such a modicum!

It makes one laugh, well, doesn"t it?

***

From Pushkin

Not highly I esteem

The loud rights from which many a head spin.

I do not murmur that the Fates

Denied me the sweet lot of contesting tax rates

Or of preventing kings from fighting one another;

And honestly, I little bother,

Whether press humbugs simpletons without limitations

Or watchful censorship restrains buffoons in publishing intentions.

All this is words, words, words, as thou see.

Some other better rights are precious to me;

Some other better freedom I require:

Depending on the mob, depending on the sire -

Is it not all the same? God be with them. To be obliged

To give account to no one, to serve and to indulge

Thyself alone; for power, for rank

To crook neither thy conscience, nor thoughts, nor trunk;

At will to ramble far and wide,

Being carried away by nature"s divine sight,

And to regard pieces of art and inspiration,

Quivering joyfully with a rapturous sensation.

- Here is happiness! here are the rights...

Alie

We love to spread lies

On purpose or at leisure:

It gives us secret pleasure

To see in others" eyes

The triumph of surprise

Or reverence, or fear,

Or a pathetic tear.

To make men raise the brows -

One of the greatest powers!

As any drug the same is lie:

It makes a low man feel high,

The same addiction it implies,

The same inseparable ties

Have people dangling on a string -

And see, how the puppets spring!

True love

What do we love the most among all things? -

Without doubt it is beauty.

But what it actually means? -

For some, indeed, it"s just her body

(And even so, until she nears forty).

But there is true love or there must have been:

When you in love with someone aged, dead, even never seen;

With eyes and teeth, and lips, and skin, and hair,

Plucked out, beaten, cut, torn off... you love her to despair.

Were she ever to become a harlot, no word of blame

You would address to her and love on still the same

The empty sockets where

Her eyes once brightly shone,

This would be the true love..,

When all the rest is gone.

The three easiest things

There are the three easiest things,

Though none knows what each means,

They seem to us so commonplace

That we take lightly every phase

And speak of it so freely

As if we knew it really

Or there had to be a lot