Гейман Нил. Позвольте вас побеспокоить

Позвольте вас побеспокоить

Переводы некоторых историй из сборника Нила Геймана "Trigger warning" и прочих коротких рассказов и стихов.

Теннь

Некоторые твари охотятся. Некоторые -- крадут еду. Тенни таятся.
Хорошо, иногда они крадутся. Но в основном таятся.
Они не плетут паутину. Их паутина -- весь мир. Тенни не выкапывают ямы. Если ты здесь -- значит, им уже незачем это делать.
Есть звери, которые загоняют, несутся быстрее ветра, без устали, с одним желанием -- вонзить в тебя свои клыки, повались на землю...
Тенни не преследуют. Они просто бегут туда, где ты окажешься, когда погоня прекратится. Они найдут место, в котором ты будешь искать их в последнюю очередь, затаятся и будут ждать, пока ты действительно не заглянешь туда.
От Тенней не спрятаться. Они изобрели прятки. От Тенней не убежать. Они уже в самом конце твоего пути. Тенней не победить, потому что они терпеливы, они будут ждать до самого последнего дня, когда из тебя улетучится желание сражаться, когда ты сдашься, сделаешь последний замах кулаком, в последний раз рассечёшь ножом воздух, произнесёшь последнее проклятье. Тогда, и только тогда Теннь, наконец, покажется.
Они едят только то, что готово быть съеденным.
Оглянись.

Человек, который забыл Рэя Брэдбери

И я подумал: "А если бы исчезло всё, что он написал? Что, если бы все его позабыли?"

Я забываю вещи, и это меня пугает.

Я теряю слова, но хотя бы не забываю их сути. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Если я вдруг забуду о сути вещей, я ведь этого не замечу. Как мне тогда узнать, забыл ли я о ней?

Это забавно, потому что у меня всегда была отличная память. Всё всегда было разложено там по полочкам. Иногда я думал, будто могу запомнить вещи, о которых ещё не знал. Запомнить будущее...

Не думаю, что есть какое-то специальное слово для этого. Для памяти о том, чего ещё не произошло. Вспоминать о вещах, которые ещё не произошли - это не то же самое, что пытаться отыскать в своей голове слово, которого там нет. Словно однажды кто-то пришёл и утащил его в темноту.

Когда я был моложе, мы жили в большом общем доме. Я тогда был студентом. У нас были именные полки в кухне, и собственные полки в холодильнике, на которых мы хранили яйца, сыр, йогурт, молоко - каждый своё. Я всегда был очень внимателен к тому, чтобы не взять ненароком чужого. Другие же не были такими... Ну вот. Я потерял слово. То, которое означает "старались подчиняться правилам". Другие люди в доме были... не такими, как я. Я мог подойти к холодильнику и обнаружить, что яиц на моей полке больше нет.

Я представляю небо, заполненное космическими кораблями: их так много, что они напоминают стаю саранчи - серебристый рой на фоне лиловой ночи.

Из моей комнаты исчезали и вещи. Обувь, например. Помню свои пропадающие ботинки. Или лучше сказать "пропавшие", потому что я не видел, как они исчезли. Ботинки не могут просто уйти. Их кто-то забрал. Так же, как мой большой словарь.

Тот же дом, тот же период времени. Я тогда подошёл к маленькой полке, висевшей в изголовье кровати (всё в моей комнате было недалеко от кровати - ведь комната-то была размером с небольшой шкаф. В который чудом уместили ещё и кровать). Я подошёл к полке, но словаря на ней не было - остался только прогал, который как раз бы смог заполнить исчезнувший словарь.

Вместе с книгой исчезли и все слова, которые в ней хранились. За следующий месяц я лишился радио, банки с кремом для бритья, стопки бумаги и коробки карандашей. И йогурта. И всех свечей - что я обнаружил только после того, как у нас внезапно отключили электричество.

Теперь я думаю о мальчике в новых теннисных туфлях, который верил, что может бежать вечно. Нет, это ни о чём мне не напоминает. Ничего не складывается. Сухой город, в котором вечно идёт дождь. Дорога через пустыню, на которой хорошие люди видят миражи. Динозавр-кинопродюсер. Мираж - дворец наслаждений хана Хубилая.

Всё не то...

Иногда, когда слова уходят, можно найти их, если подкрасться к ним с другой стороны. Скажем, я ищу слово - рассказываю об обитателях планеты Марс и понимаю, что не помню, как их называть. Также я понимаю, что пропавшее слово - это часть предложения или какого-то названия. "... Хроники". "Мой любимый ...". Даже если после этого мозаика не складывается, я начинаю думать о сути этого слова. Маленькие зелёные человечки, или, может быть, высокие, темнокожие, нежные... Они были тёмными и золотоглазыми... и внезапно слово марсиане уже тут, ждёт меня, как старый друг, как возлюбленная в конце длинного дня.

Я переехал из того дома, когда пропало моё радио. Меня слишком беспокоило медленное исчезновение вещей, которые я считал неприкосновенными. Один за другим, вещь за вещью, предмет за предметом, слово за словом.

Когда мне исполнилось двенадцать, один старик рассказал мне историю, которую я никогда не забуду.
Бедняк оказался под вечер в лесу, и у него с собой не было молитвенника, чтобы прочесть вечернюю молитву. И он сказал: "Всевидящий Бог, у меня нет молитвенника, и я не знаю наизусть ни одной молитвы. Но тебе известны все они. Ты - Господь. И вот что я сделаю. Я буду читать алфавит, буква за буквой, а уж ты сложи их в слова."

Некоторые вещи исчезают из моей головы, и это пугает меня. Икар! Не то чтобы я забыл все имена. Я помню Икара. Он подлетел слишком близко к солнцу. Но это того стоило - по крайней мере, в историях. Всегда стоить сделать ещё одну попытку, даже если ты потерпишь неудачу, даже если ты навсегда падёшь, подобно метеору. Лучше сгореть в темноте, вдохновив многих, лучше жить, чем сидеть во тьме, проклиная людей, которые одолжили у тебя свечу, да так и не вернули её.

Я терял и людей.

Это так странно. Я не теряю их на самом деле. Не в том смысле, в котором кто-то теряет родителей: в детстве, когда думаешь, что держишь маму за руку, а потом, в толпе, поднимаешь голову и видишь, что это вовсе не твоя мама... или позже. Когда пытаешься найти слова на их похоронах - на кладбище, у памятников, или развевая их пепел над цветочным садом или морем.

Я хотел бы, чтобы мой пепел развеяли в библиотеке. Но тогда библиотекарям придётся прийти пораньше, чтобы успеть вымести меня оттуда прежде, чем придут первые посетители.

Я хотел бы, чтобы мой пепел развеяли в библиотеке. Или, если это возможно, на ярмарке. Ярмарке 1930-го года, где можно ездить на чёрном... чёрной...
Я потерял слово. Карусели? Американских горках? Та штука, на которой ты катаешься, чтобы снова стать молодым. Колесо обозрения. Точно. В город приезжает и другой карнавал, а вместе с ним - зло. "Как только я щёлкну пальцами..."

Шекспир.

Я помню о нём. Помню его имя и то, что он написал. Он в безопасности. Пока. Возможно, где-то есть люди, которые забыли Шекспира. Они говорят о нём, как о "парне, который написал "быть или не быть" - имея в виду, конечно, не фильм, в котором играет Джек Бенни, чьё настоящее имя - Бенджамин Кубельски, ну тот, что вырос в Уокигане, штат Иллинойс, в часе езды от Чикаго. Уокиган, Иллинойс, позже был увековечен как Зелёный Город, Иллинойс, в нескольких историях и книгах авторства того американского писателя, который переехал из Уокигана в Лос-Анджелес. Ну конечно, тот самый человек, о котором я думаю. Я могу представить его, когда закрываю глаза.

Я смотрел на его фотографии на обложках его книг. На них он выглядел спокойным, и мудрым, и добрым.

Он написал историю о По, чтобы о По не забывали, о будущем, в котором сжигали книги и забыли о них, и в этой истории мы на Марсе, хотя с тем же успехом можем быть и в Уокигане, или Лос-Анджелесе - как и критики, как и те, что уничтожают и забывают книги, как те, забирающие слова, все слова, и словари, и радио, полные слов, как те, кого провели по дому, а потом убили, одного за другим, орангутанг, колодец и маятник; ради всего святого, Монтрезор...

По. Я знаю По. И Монтрезора. И Бенджамина Кубельски, и его жену, Сэди Маркс, которая не имеет никакого отношения к братьям Маркс и которая выступала под именем Мэри Ливингстон. Все эти имена здесь, в моей голове.

Мне было двенадцать.

Я читал книги, я видел фильм, и когда я узнал, при какой температуре горят книги, я понял, что не должен этого забывать. Потому что люди должны помнить книги, если другие люди сжигают их или забывают о них. Мы приговариваем их к вечному пребыванию в нашей памяти. Ты станем ими. Мы станем авторами. Мы станем их книгами.

Простите, я что-то потерял. Словно тропинка, по которой я шёл, вдруг закончилась тупиком, и теперь я один, потерялся в лесу. Я здесь. И я не знаю, где оно - это здесь.

Ты должен выучить пьесу Шекспира; я буду представлять тебя "Титом Андроником". А ты, мой друг, можешь вызубрить новеллу Агаты Кристи, и тогда станешь "Убийством в Восточном экспрессе". Кто-то может выучить стихи Джона Уилмота, графа ротчестерского, а ты, кем бы ты ни был, тот, кто читает эти строки - выучи наизусть книгу Диккенса, и, когда я захочу узнать, что стало с Барнаби Раджем, я приду к тебе. И ты мне расскажешь.

И люди, сжигающие слов, люди, которые заберут книги с полок, пожарные и зеваки, те, кто боятся историй и слов, и снов, и Хэллоуина, и люди, на чьих телах вытатуированы истории, и "Мальчишки! Вы можете вырастить грибы у тебя на чердаке!" - пока твои слова, которые и есть люди, и дни, и моя жизнь, пока они живут, живёшь и ты, и ты имеешь значение, и ты меняешь мир... и я не могу вспомнить твоего имени.

Я выучил твои книги. Выжег их у себя в голове. На тот случай, если в город приедут пожарные.
Но я забыл, кто ты. Я жду, когда знание вернётся ко мне. Так же, как ждал словарь, и радио, и ботинки - а в итоге дождался только мигрени.

Всё, что у меня осталось - пустое место в моей голове, на котором ты когда-то был.
И я даже в этом не уверен.

Я разговаривал с другом и спросил: "Ты знаешь эти истории?" Я передал ему все слова, которые знал, те, что о монстрах, приходящих в дом, полный детей, те, что о продавце молний и злом карнавале, который пришёл за ним следом, и о Марсианах, их павших городах из стекла и их прекрасных каналах. Я рассказал ему все, а он ответил, что никогда ни о чём таком не слышал. Что всех этих слов не существует.

И я беспокоюсь.

Я беспокоюсь о том, что хранил их. Как те люди в снегу в конце истории, которые ходят взад-вперёд, вспоминая, повторяя слова историй, делая их настоящими.

Я считаю, это вина Бога.

Я имею в виду: не стоит ожидать, что он помнит обо всём. Богу такое не под силу. Он слишком занят. Так что, может быть, иногда он поручает это другим. "Ты! Да, ты! Хочу, чтобы ты помнил все важные даты Столетней войны. А ты - ты помни об окапи. Ты помни о Джеке Бенни, который на самом деле Бенджамин Кубельски из Уокигана, штат Иллинойс." А если забываешь вещи, которые Бог поручил тебе помнить - БАМ! Нет больше никаких окапи. Просто дырка в мироздании в форме окапи, прямо на полпути между антилопой и жирафом. Нет Джека Бенни. И Уокигана нет. Просто пустое место в твоей голове - там, где когда-то был человек или какая-то идея.

Не знаю.

Не знаю, где ещё мне искать. Потерял ли я писателя, как некогда потерял и словарь? Или того хуже? Господь поручил мне одно маленькое задание, а я всех подвёл, и из-за того, что я забыл его, он пропал с полок, из научных работ, и теперь существует только во снах...

Моих снах. Я ведь не знаю ничего о ваших снах. Может, вам не снится вельд, который был обоями, но съел двоих детей. Может, вы не знаете, что Марс - это Рай, где наши близкие ждут нас, чтобы ночью насытиться нашими останками. Вам не снится человек, которого арестовали за то, что он был пешеходом.

А мне всё это снится.

Если он и существовал, я потерял его. Его имя. Названия всех его книг, одно за другим. Потерял все истории.

И я боюсь, что схожу с ума, а не просто становлюсь старше.

Если я не справился с этим заданием, Боже, позволь мне сделать то, что я должен, и верни миру все эти истории.

Потому что если это сработает. Его снова будут помнить. Все они будут помнить его. Его имя однажды станет синонимом для всех маленьких американских городков, в которых празднуют Хэллоуин, когда опавшие листья испуганными птицами мечутся над дорожками, или для Марса. Или для любви. А моё имя будет забыто.

Я с радостью заплачу эту цену, если пустые места на полке моей памяти снова заполнятся - прежде, чем я уйду.
Господь, услышь мою молитву.
А... Б... В... Г... Д... Е...

Тук-стук погремушки

-- Может, расскажешь историю, прежде чем проводишь меня наверх?
-- Ты в самом деле думаешь, что я буду тебя спать укладывать? -- спросил я мальчика.
Он на мгновение задумался, а потом с удивительной серьёзностью произнёс:
-- Вообще-то да, думаю, тебе придётся меня отвести. Просто... я доделал всю домашнюю работу, мне пора спать, и я немного боюсь. Не прям-таки очень. Чуть-чуть. Но... Этот дом такой громадный. И свет не везде работает... И тут как-то темновато.
Я наклонился и потрепал его по голове.
-- Понимаю. Дом и вправду очень большой и старый.
Он кивнул. Мы сидели в кухне, и тут было тепло и светло. Я опустил журнал на кухонный стол.
-- О чём тебе рассказать?
-- Ну, -- протянул он задумчиво. -- Она должна быть не очень страшной, потому что иначе я буду думать о монстрах, пока поднимаюсь в спальню. Но если она не будет хотя бы чуть-чуть страшной, мне не будет интересно. К тому же, ты придумываешь страшные истории, ведь так? Она сама так сказала.
Она, конечно, преувеличивает. Я пишу, да. Но ни одну из них ещё не опубликовали. И я пишу разные истории.
-- Но страшные тоже пишешь?
-- Да.
Мальчик посмотрел на меня из теней за дверью, в которых ждал.
-- Знаешь какие-нибудь истории про тук-стук погремушки?
-- Не думаю.
-- О, они самые лучшие на свете!
-- Их вам в школе рассказывают?
Он пожал плечами:
-- Иногда.
-- И что же это за истории о тук-стук погремушках?
Невежество парня его сестры мальчика не впечатлило - это было видно но его лицу.
-- Да все о них знают!
-- А я не знаю, -- я очень старался не улыбаться.
Он смотрел на меня так, словно пытался понять, уже не разыгрываю ли я его.
-- Думаю, тебе стоит отвести меня наверх, а потом расскажешь мне историю, только... только не страшную, а то наверху, если честно, тоже темновато.
-- Может, оставим твоей сестре записку, чтобы знала, где мы?
-- Да ты всё равно будешь тут, когда они вернутся. Входная дверь громко хлопает.
Мы вышли из маленькой уютной кухни в огромные и пустые коридоры дома, в которых было прохладно и темно и в которых гулял сквозняк. Я подёргал выключатель, но ничего не произошло.
-- Лампочка испортилась. Такое постоянное случается.
Наши глаза привыкли к темноте. Луна была почти полной, и её бело-голубой свет падал сквозь высокие окна на лестницу.
-- Всё будет хорошо, -- сказал я.
-- Конечно, - отозвался мальчик. -- Я очень рад, что ты сейчас здесь.
Он нащупал пальцами мою руку и сжал её так доверчиво, словно знал меня всю жизнь. Я сразу же почувствовал себя ответственным и очень взрослым.
Я не был уверен, что чувство, которое я испытывал к его сестре -- моей девушке -- можно было назвать любовью. Пока нет. Но мне нравилось, что он относится ко мне как к члену семьи. Я почувствовал себя его старшим братом, выпрямился во весь рост. И даже если и было в этом пустом доме что-то выводящее из равновесия, то в тот момент я бы не признался в этом даже за тысячу миров.
Лестница скрипела под выцветшим ковром.
-- Тук-стуки -- лучшие монстры на свете.
-- Ты их по телевизору видел?
-- Неа. И никто не знает, откуда они приходят. Хотя обычно они приходят из темноты.
-- Хорошенькое местечко для монстра.
-- Да.
Мы шли по коридору -- от одного пятна лунного света к другому. Дом и вправду был очень большим. Сейчас бы пригодился фонарик.
-- Они приходят из темноты, -- мальчик всё ещё держал меня за руку. -- Думаю, они из неё сделаны. Появляются, когда ты не обращаешь на них внимания. И они забирают тебя... ну не в гнёзда. Как назвать то, что похоже на гнездо, но на самом деле не гнездо?
-- Дом?
-- Нет, не дом.
-- Логово?
-- Да, пожалуй. Логово, -- он сжал мою руку и замолчал.
-- Итак. Они уносят людей к себе в логово. А что они с ними делают, эти твои монстры? Высасывают всю кровь, как вампиры?
Он фыркнул.
-- Вампиры высасывают не всю кровь, а только чуть-чуть, чтобы продолжали жить и, знаешь, летать там вокруг. Тук-стуки гораздо страшнее.
-- Я не боюсь вампиров.
-- Я тоже. Тоже не боюсь вампиров. Хочешь знать, что делают тук-стуки? Они выпивают тебя.
-- Как колу?
-- Она очень вредная! Если положить в неё на ночь зуб, то утром от него ничего не останется! Вот почему нужно каждый вечер чистить зубы!
В детстве мне тоже рассказывали истории про вредную колу -- став взрослым, я узнал, что всё это неправда. Но это была ложь во благо, так что я махнул на неё рукой.
-- Тук-стуки выпивают тебя, -- сказал мальчик. -- Сначала они тебя кусают, и внутри у тебя всё перемешивается, и всё мясо, все мозги - всё, кроме кожи и костей превращается в мокрую кашицу, и тук-стуки высасывают её через дыры, которые когда-то были твоими глазами.
-- Это отвратительно! Как ты всё это выдумал?
Мы вышли на последний лестничный пролёт сквозь большой пустой дом.
-- Не могу поверить, что дети такое выдумывают!
-- Ты не спросил меня о погремушках.
-- Точно. Что за погремушки?
-- Ну, -- произнёс он глубокомысленно, тихий голосок из темноты рядом со мной. - Когда от тебя остаются только кожа и кости, они вешают тебя на крюк, и ты гремишь на ветру.
-- И как же они выглядят? -- я тут же пожалел, что задал этот вопрос. Лучше бы он остался при мне. Я вообразил огромное паукообразное существо, похожее на того, которого я видел утром в душе. Ненавижу пауков.
Мне полегчало, когда мальчик сказал:
-- Они выглядят так, какими бы ты их никогда не представил. Такими, на что не обращаешь внимания.
Теперь мы поднимались по деревянным ступеням. Левой рукой я держался за поручень, а в правой держал руку мальчика, который шёл рядом. От него пахло пылью и старым деревом.
-- Ты уже придумал, что расскажешь мне перед сном? История не обязательно должна быть страшной.
-- Правда?
-- Расскажи мне о том, что ты делал этим вечером.
-- Да уж, тебе будет безумно интересно. Моя девушка только что переехала в новый дом на краю города -- унаследовала его от какой-то там тётки. Дом огромный и очень старый. Сегодня я проведу с ней ночь, и я уже несколько часов жду, когда они с друзьями вернутся и принесут вина и что-нибудь из индийской кухни.
-- Видишь? -- на его лице опять появилась эта еле заметная радость. Все дети порой могут быть невыносимыми, когда они уверены, что знают что-то, вам неизвестное. Наверное, это идёт им на пользу. -- Ты во всём этом уверен, но ты не хочешь думать, ты просто позволяешь мозгу заполнять пробелы.
Он открыл дверь на чердак. Вокруг царила идеальная темнота. Но открытая дверь отзывалась в воздухе
И я услышал, как что-то гремит. Очень тихо. Как сухие кости в мешках из кожи на ветру.
Стук-стук.Тук-стук. Стук-тук.
Как-то так.
Я бы вырвался тогда, если бы мог. Но маленькие цепкие пальцы тянули меня вперёд.
Во тьму.

Вниз, к Бессолнечному Морю

Темза - мерзкое чудовище - вьётся через Лондон подобно морскому змею. В неё впадают все реки - Флит, и Тайберн, и Неклингер - и несут грязь, помои и отходы, трупы кошек и собак, кости овец и свиней вниз, в коричневые воды Темзы - она несёт их на восток, в эстуарий*, оттуда - в Северное море, а затем - в забвение.

В Лондоне идёт дождь. Он смывает грязь в канавы, превращает потоки воды в реки, а реки - в нечто могущественное. Дождь - шумный приятель, шепчет, стучит и барабанит по крышам. Если падающая с небес вода и чиста, стоит ей коснуться Лондона, и она становится гадкой, смешивается с пылью и превращает её в грязь.
Никто не пьёт её: ни дождевую, ни речную воду. Люди шутят, что вода из Темзы убивает на месте, но это не правда. Ныряльщики** опускаются глубоко под воду в поисках выброшенных пенни, а потом выныривают с монетами в руках. Они дрожат, с них потоками стекает вода. Они не умирают, ничего подобного - однако ныряльщиков старше пятнадцати лет не найти.

Появившуюся женщину не волнует дождь.
Она идёт по докам Ротерхайта, как и многие годы до этого, целые десятки - никто не знает, сколько наверняка, да никому и дела нет. Она всегда бродит по докам или смотрит на море. Она изучает корабли, когда они бросают якорь. Она должна что-то делать, чтобы её душа и тело не прекратили своего сотрудничества, но никто в доках не имеет и малейшего понятия, что бы это могло быть.

Ты прячешься от дождя под навесом, натянутым парусным мастером***. Ты думаешь, что один здесь - поначалу, пока она застыла как статуя и смотрит на воду, хотя ничего нельзя разглядеть за стеной дождя. Противоположный берег Темзы почти исчез.

А потом она замечает тебя. Замечает и заводит разговор - не с тобой, о нет, но с серой водой, которая падает с серого неба в серую реку. Она говорит "Мой сын хотел стать моряком", и ты не знаешь, как на это ответить. Тебе пришлось бы кричать, чтобы услышать самого себя за рёвом дождя, но она продолжает говорить, а ты слушаешь. После ты замечаешь, что вытягиваешь шею и стараешься поймать каждое её слово.

- Мой сын хотел стать моряком. А я отговаривала его от выхода. "Я твоя мать" - сказала я ему, - "Море не полюбит тебя так, как люблю я, оно жестоко". Но он ответил: "О, мама, я должен увидеть мир. Я хочу увидеть восход солнца в тропиках и танец северного сияния в арктических небесах, а самое главное, я должен сам сотворить свою судьбу. Когда я сделаю это, я вернусь к тебе и построю тебе дом, и у тебя буду слуги, и мы будем танцевать, мама, о, как мы будем танцевать..."
"И что я буду делать в этом огромном доме?" - спросила я у него, - "Ты глупец, хотя слова твои и звучат так ладно".
Я напомнила ему об отце, который так и не вернулся из моря: одни говорили, что он выпал за борт и умер, а другие клялись, что видели его в Амстердаме, где он содержит публичный дом.
Разницы нет. Его забрало море.

Когда моему мальчику исполнилось двадцать лет, он сбежал из дома, понёсся прямиком в доки и уплыл на первом же корабле на Флориш**** - так мне сказали.
Есть корабли, которые приносят беды. Плохие корабли. Их перекрашивают после каждого несчастья и дают им новые имена, чтобы обмануть неосторожных глупцов.
Моряки - народ суеверный. Слова имеют силу. Капитан посадил этот корабль на мель по приказу владельцев, чтобы обмануть страховую компанию; после новенький кораблик захватили пираты; а потом на борт взяли груз с одеялами, и корабль превратился в царство чумы, и команда состояла из одних мертвецов. Только три человека добрались до порта в Харвидже.
Мой сын плавал на предвестнике бури. Он как раз был на пути домой, вёз мне деньги, потому что был слишком молод для того, чтобы спустить их на женщин и грог, как делал его отец.
А потом их настиг шторм.

В спасательной шлюпке он был самым маленьким.
Они сказали, что честно тянули жребий, но я им не верю. Он был среди них самым слабым. После восьми дней в открытом море они были жутко голодны. И если бросали жребий, то наверняка жульничали.
Они обглодали кости дочиста, одну за другой, и подарили его новой матери - морю. Она не пролила ни слезинки и забрала его молча.
Жестокая.

Иногда я думаю, что лучше бы он не рассказал мне всей правды. Мог бы и солгать.
Они отдали кости моего мальчика морю, но помощник капитана, который знал моего мужа и меня тоже знал - лучше, чем муж, по правде сказать - сохранил одну косточку как память.
Они вернулись на землю, и все до одного клялись, что мой мальчик пропал в шторме, потопившем корабль. А он пришёл ночью, рассказал мне правду и отдал кость. Он сделал это в память о любви, которая когда-то нас связывала.
Я сказала ему: "Ты сотворил ужасную вещь, Джек. Тот, кого ты съел, был твоим сыном."
Той ночью море забрало и его. Он вошёл в воду, с карманами, полными камней, и продолжал идти всё дальше и дальше. Плавать он так и не научился.

И я повесила косточку на цепочку, чтобы вспоминать их обоих, когда поздно ночью ветер обрушивается на океанские волны и швыряет их на песок, когда вой ветра похож на плач младенца...

Дождь утихает, и ты думаешь, что она закончила, но потом она в первый раз поднимает на тебя взгляд и словно хочет что-то произнести. Она вытащила что-то, обвитое вокруг её шеи, и теперь протягивает его тебе.
- Вот, - сказала она. Когда её глаза встречаются с твоими, ты замечаешь, что они такие же коричневые, как воды Темзы. - Хочешь потрогать?
Тебе хочется стащить это с её шеи, бросить в реку, чтобы ныряльщики нашли его. Или чтоб не нашли. Но вместо этого ты, спотыкаясь, выходишь из-под тента, и дождевая вода течёт по твоему лицу, словно чьи-то чужие слёзы.

__________________________
*эстуарий - однорукавное, воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря.
**мадларки, ныряльщики - главным образом, бедняки, которые искали в реках что-то ценное. (18-19 вв.)
***парусный мастер - (парусник) специалист, занятый проектированием, изготовлением и ремонтом парусов.
****Флориш - один из островов Азорского архипелага.

Сказка об алмазах и жемчуге

Давным-давно, в те старинные времена, когда деревья умели ходить, а звёзды -- танцевать, жила-была девочка. Её мать умерла, и отец женился на другой -- у неё тоже была своя дочь. Вскоре и отец последовал за первой женой прямиком в могилу, оставив свою дочь совсем одну на всём белом свете.
Новая мать не любила девочку и обращалась с ней скверно, превознося родную дочь, грубую и ленивую. Однажды дала она девочке, которой только-только исполнилось восемнадцать, двадцать долларов, чтобы та купила ей наркоты.
-- И смотри, нигде не задерживайся, -- сказала мачеха напоследок.
Девушка взяла двадцатидолларовую банкноту, положила в сумочку яблоко -- ибо путь был неблизок -- и пошла вниз по улице, туда, где начинался самый опасный район города.
По дороге она увидела пса, привязанного к фонарному столбу. Он тяжело дышал и страдал от жары -- девушка пожалела его и дала ему воды.
Лифт не работал. Здешний лифт никогда не работал. На лестнице девушка увидела шлюху с опухшим лицом -- та уставилась на неё жёлтыми глазами.
-- Вот, -- сказала девушка и протянула шлюхе яблоко.
Она поднялась на этаж, где жил дилер, и постучала в его дверь три раза. Дверь открылась и дилер молча уставился на неё. Она показала ему двадцатидолларовую купюру. А потом проскользнула внутрь квартиры:
-- Ты только погляди, какой тут бардак! Здесь что, совсем не убираются? Где тут у тебя чистящие средства?
Дилер пожал плечами и указал на кладовку. Девушка заглянула внутрь и отыскала там швабру и тряпку. Она набрала в раковину воды и начала прибираться.
Когда квартира стала чище, она сказала:
-- Давай то, что нужно моей матери.
Дилер исчез в спальне и вскоре вернулся с пластиковым пакетом. Девушка положила его в карман и отправилась в обратный путь.
-- Леди, -- подала голос шлюха. -- Яблоко было вкусным. Но мне ужасно плохо. У вас что-нибудь есть?..
Девушка покачала головой:
-- Это для моей матери.
-- Пожалуйста.
--Ах ты бедняжка.
Девушка на секунду замешкалась, но всё-таки вынула из кармана пакет.
-- Думаю, мачеха поймёт.
Она вышла из здания.
Когда она проходила мимо пса, тот прогавкал:
-- Ты, девочка, сияешь, словно брильянт.
Она добралась до дома. Мать ждала её в передней.
-- Где оно?
-- Простите меня, -- ответила девушка, и тут же с её губ слетело несколько алмазов и покатилось по полу.
Мачеха ударила её.
Девушка вскрикнула от боли: крик этот был ярко красным, и из её рта выпал алый рубин.
Мачеха опустилась на колени и принялась подбирать камни.
-- Какие красивенькие... Где ты их украла?
Девушка покачала головой, боясь заговорить.
-- Поди ещё там у себя прячешь?
Девушка снова покачала головой, крепко сжав зубы.
Мачеха схватила нежную руку приёмной дочери и ущипнула её так сильно, как только могла, сжимала до тех пор, пока на глазах девушки не выступили слёзы -- но она не проронила ни слова. И тогда мачеха заперла её в спальне без окон, чтобы та не смогла сбежать.
Женщина отнесла алмазы и рубин в ломбард Ала, что на углу, и Ал тут же выдал ей пятьсот долларов наличкой и не задал ни единого вопроса.
Потом она послала за наркотиками свою родную дочь.
Эта девушка была эгоистичной. Она увидела страдающую от жары собаку и, убедившись, что та привязана крепко, пнула её ногой. Она прошла мимо шлюхи, сидящей на ступенях. Она добралась до квартиры дилера и постучала в дверь. Он взглянул на неё, а она протянула ему двадцатку и ничего не сказала. На обратном пути шлюха прохрипела "Пожалуйста...", но девушка даже не замедлила шаг.
-- Сучка! -- крикнула ей вслед шлюха.
-- Змея, -- прорычал пёс, когда она прошла мимо.
Дома, стоило ей только достать наркотики, открыть рот и произнести "Держи", с её губ соскользнула маленькая яркая лягушка. Она спрыгнула с её руки к стене, на которой повисла и не мигая уставилась на женщин.
-- Господи боже, -- ахнула девушка. -- Это же просто отвратительно.
И появилось ещё пять ярких древесных лягушек и одна маленькая чёрно-красно-жёлтая змейка.
-- Чёрный, жёлтый и красный... Она ядовитая?
Ещё три лягушки, жаба-ага, белая слепая змея и крошка-игуана.
Девушка отпрянула.
Её мать, которая не боялась ни змей, ни прочих гадов, пнула чёрно-красную змею, и та укусила её за ногу. Женщина заверещала и завертелась на месте, её дочь тоже начала орать, и крик её был таким долгим и громким, что с губ её шлёпнулся об пол взрослый питон.
А девушка, та, первая девушка, которую звали Аманда, услышала крики. А потом всё стихло. Она никак не могла узнать, что же произошло за закрытой дверью.
Аманда постучала в неё. Никто не открыл. Никто ничего не сказал. До её слуха доносились только странные шорохи, словно что-то огромное и безногое скользило по ковру.
Когда Аманда проголодалась -- в том числе и по словам -- она, наконец, заговорила.
-- Ты цепенел века, глубоко спящий, -- бормотала она. -- Наперсник молчаливой старины...
Она говорила и говорила, хотя слова застревали у неё в горле.
--"Краса есть правда, правда -- красота", земным одно лишь это надо знать...**
Последний сапфир ударился о деревянный пол темницы Аманды.
И наступила полнейшая тишина.

________________________________________________
*"жемчугом" ещё иногда называют кокаин.
** "Ода к греческой вазе" Дж. Кита, перевод В.А. Комаровского

История о приключении

В моей семье "приключением" называют любое происшествие, которое удалось пережить, или любое отклонение от обыденной рутины. Моя мать и вовсе употребляет это слово в значении "то, что я делала утром". Зайти не в ту часть стоянки возле супермаркета в поисках своей машины, заговорить с кем-то, чью сестру она, оказывается, знавала в 70-е - это для моей матери полноценное приключение.
Она постарела и уже не так часто выходит из дома. Особенно с тех пор, как умер отец.
Когда я приезжал к ней в последний раз, мы разбирали кое-какие его вещи. Она подала мне чёрный кожаный футляр для линз, заполненный потускневшими от времени запонками, и предложила забрать один из старых отцовских свитеров или кардиганов -- на память. Ни один из них мне бы не подошёл.
И вдруг я спросил:
-- Что это?
-- А, -- ответила мама, -- твой отец привёз это из Германии. Когда был в армии.
Вещица была вырезана из крапчатого красного камня и была размером с мой большой палец. Это был маленький человечек -- какой-то герой или, может быть, бог. На его грубо вырезанном лице застыла боль.
-- Как-то непохоже на немецкое творчество.
-- А она и не немецкая. Думаю, она из... Казахстана? Не уверена, как он тогда назывался...
-- Когда это отец был в Казахстане? В армии?
В 50-х отец был офицером в Германии, и ни в одной из его армейских баек, которые он рассказывал за ужином, не случалось ничего более примечательного, чем угон грузовика или распитие стащенного откуда-то виски.
-- О, -- мама выглядела так, словно ляпнула лишнего. -- Забудь, дорогой. Он не любил об этом говорить.
Я положил статуэтку рядом с запонками и небольшой стопкой помятых чёрно-белых фотографий, которые хотел отсканировать дома.
Ночевал в гостевой комнате в конце коридора, на узкой неудобной кровати.
Утром я зашёл в рабочий кабинет отца, чтобы посмотреть на него в последний раз. Затем прошёл в гостиную, где мама уже накрыла на стол.
-- Что случилось с той маленькой каменной фигуркой?
-- Я убрала её, дорогой, -- губы матери сжались в тонкую линию.
-- Зачем?
-- Ну, твой отец говорил, что вообще не следовало её оставлять и...
-- Но почему нет?
Она разлила чай из того же фарфорового чайника, в котором заваривала его, кажется, всю жизнь.
-- Она была нужна другим людям. И их корабль взорвался. В долине. Потому что в турбины попали эти хлопающие штучки.
-- Хлопающие штуки?
Она на секунду задумалась:
-- Птеродактили, милый. Через "П". Отец их так называл. Ещё он говорил, что люди в корабле заслужили всё, что с ними приключилось -- из-за того, что они сделали с бедными ацтеками в 42-ом.
-- Мам, ацтеков давно уже нет на свете. И в 1942-ом их не было.
-- А, ну да. Это тех, которые в Америке. А не тех, из долины. Те, другие люди, из корабля... впрочем, отец говорил, что они не совсем люди. Но выглядели они по-человечески, хотя прибыли откуда-то... откуда-то... такое смешное ещё название. Как же...?
Она опять задумалась.
-- Пей чай, дорогой.
-- Ага. Нет, погоди. Что же это за люди такие? А птеродактили вообще вымерли пятнадцать миллионов лет назад.
-- Как скажешь, милый. Твой отец об этом почти не рассказывал, -- она немного помолчала. -- А ещё была девушка. За пять лет до того, как мы с твоим отцом начали встречаться. Он тогда был таким красивым. Хотя, конечно, я всегда считала его красивым, не только в те времена. Он встретил её в Германии. Она скрывалась от людей, охотившихся за статуэткой. Она была их королевой или принцессой или старейшиной... что-то такое. Её похитили, и отца твоего похитили вместе с ней. Те люди не были пришельцами. Скорее как те, что превращаются в волков по телевизору...
-- Оборотни?
-- Думаю, да, -- она помешала свой чай. -- Фигурка была оракулом, и если ты ей владел, даже если ты просто держал в руках, то становился их правителем. Что рассказал твой отец? Вход в долину был крошечной тропинкой, и в погоне за той немецкой девчонкой... ну, она не была немкой, конечно... Как бы то ни было, они взорвали проход лазерами, чтобы отрезать долину от внешнего мира. И твоему отцу пришлось искать другой путь домой. Он бы попал в крутую переделку, если бы тот, кто сбежал с ним, Барри Анском, он ещё тогда служил в разведке, не...
-- Погоди-ка. Барри Анском? Тот, который приходил на выходных, когда я был ребёнком? Каждый раз давал мне пятьдесят пенсов. Трюки с монетками у него плохо получались. Храпел. И усы у него смешные.
-- Да, дорогой, тот Барри. Он отправился в Южную Америку, когда вышел на пенсию. В Эквадор, кажется. Так вот они и встретились. В армии.
Однажды отец поделился со мной секретом: маме никогда не нравился Барри Анском, хотя и был его другом.
-- И?
Она налила мне ещё чая.
-- Это было так давно, милый. Твой отец однажды рассказал мне всё... Но не сразу. Только когда мы поженились. Он сказал -- я должна знать. Мы тогда были в свадебном путешествии. Уехали в маленькую испанскую рыбацкую деревеньку. Сейчас там громадный курорт, но давным-давно о нём и не слышал никто. Как уж там его? Ах да. Торреимолинос.
-- Можно мне ещё разок взглянуть на статуэтку?
-- Нет, милый.
-- Ты её убрала?
-- Я её выбросила, -- холодно отозвалась моя мать, а потом быстро добавила, словно боялась, что я побегу рыться в мусорных баках. - Мусоровоз сегодня уже приезжал.
А потом мы замолчаkи.
Она сделала ещё глоток.
-- Ни за что не угадаешь, кого я встретила на прошлой неделе! Твою старую учительницу, миссис Брукс. Натолкнулась на нее в супермаркете. Мы с ней направились в книжный, пропустить по чашечке кофе, и я всё пыталась уговорить её вступить в городской совет по ярмаркам. Но книжный был закрыт. Пришлось идти в старый чайный магазинчик. Вот это было приключение.

Ведьма за работой

Стара была ведьма, как древо шелков,
Жила она в доме из сотен часов.
Шторма продавала, печали и штиль,
Хранила в коробке своей жизни быль.

То дерево было древнее, чем мир,
Его ствол струился, как жидкий эфир.
И каждый сентябрь плоды его зрели,
Из зелени - в алый, как гнев и бордели.

Шептали часы о прожёванном времени,
Звонили, галдели всем часовым племенем.
Минуты кидала им, годы - старейшим,
Любила, боялась их ведьма древнейшая.

В день гнева мне бурю она продала,
И ярость вулканы моя подняла.
Я слушал песнь ветра и молнии смех,
Безумье утихло под звоном помех.

Три горя в тряпице она продала:
Одно я отправил ребёнку врага,
Второе сварила в похлёбке жена,
Для третьего всё не приходит пора.

Скупают у ведьмы штиль для моряков,
Скрепляет ветра она сетью из снов.
И жены спокойно и счастливо ждут,
Пока их мужья из пучин не придут.

В коробке из грязи жизнь ведьмы таится,
Размером с кулак и темней, чем граница.
А в сердце - молчанье, и боль, и страданье,
Искусство колдуньи - смотреть за волнами.

(Но он не вернулся... Так и не вернулся...)

Стара была ведьма, как древо шелков,
Жила она в доме из сотен часов.
Шторма продавала, печали и штиль,
Хранила в коробке своей жизни пыль.

И рыдать, как Александр Великий

В "Фонтан" забежал невысокий человечек и с ходу заказал большой бокал виски.
-- Я заслужил, -- объявил он на весь паб.
Он выглядел уставшим, помятым и взмокшим, словно не спал несколько дней. На нём был галстук, но узел был так ослаблен, словно его и вовсе не завязывали.
Его седеющие волосы, должно быть, когда-то были рыжего цвета.
-- Уверен, что так оно и есть, -- отозвался Брайан.
-- Именно! - повторил человек. Он сделал небольшой глоток - видимо, чтобы понять, понравится ли ему выпивка - а потом, довольный, выпил залпом половину стакана. На секунду он замер, словно статуя, а потом вдруг сказал:
- Слушайте!.. Слышите, вы это слышите?
- Что?
- Такой белый шум на фоне, каждый раз превращающийся в ту песню, которую тебе хочется услышать - если ты как бы процентов на пятьдесят на ней сосредоточен?
Я прислушался.
- Нет.
- Вот, - кажется, незнакомец был собой жутко доволен. - Разве не замечательно? Только вчера все тут, в "Фонтане", жаловались на Виспамузак. Профессор Макинтош бурчал, что у него в голове застряла "Богемская Рапсодия" группы Queen и как она теперь преследует его по всему Лондону. А сегодня, поглядите, Виспамузака как и не бывало. Никто даже не помнит о его существовании. И всё благодаря мне.
- На что я жаловался? - поинтересовался профессор Макинтош. - На Королеву? А мы вообще с вами знакомы?
- Мы встречались, - ответил человечек. - Но люди имеют привычку меня забывать. Из-за моей работы.
Он достал свой кошелёк и вытащил оттуда визитную карточку.
На ней было выведено:

ОБАДАЙЯ ПОЛКИНГХОРН

И мелкими буквами внизу:

Антиизобретатель

- Позвольте спросить... что за "антиизобретатель"?
- Это тот, кто антиизобретает вещи, - он поднял наполовину пустой стакан. - Салли, налей-ка мне ещё виски.
Собравшаяся в пабе толпа, похоже, разом решила, что этот парень одновременно и сумасшедший и совсем не интересный. Все вернулись к прерванным разговорам. Меня же этот человек заинтриговал.
- И давно вы антиизобретаете вещи?
- С юности. Начал, когда мне исполнилось восемнадцать. Никогда не задумывались, почему у нас нет реактивных ранцев?
Вообще-то, задумывался.
- Читал о них статью в "Мире будущего", когда был совсем мальцом, - вклинился в разговор Майкл, хозяин паба. - Какому-то мужику удалось подняться с таким в воздух. И спуститься тоже. Рэймонд Бурр думал, что скоро у всех такие будут.
- Да только их нет, - произнёс Обадайя Полкингхорн. - Потому что я их антиизобрёл где-то лет двадцать назад. Пришлось. Все из-за них с ума посходили. Конечно, кажется, что это отличная идея, да и дешёвые они, но вы просто представьте несколько тысяч скучающих подростков, летающих туда-сюда, выпархивающих из окон спален, врезающихся в летающие автомобили...
- Погодите-ка, - сказала Салли. - Нет у нас никаких летающих машин.
- Верно. Их я тоже антиизобрёл. Вы даже представить себе не можете тамошние пробки. Смотришь вверх и не видишь ничего, кроме этих чёртовых авто, до самого горизонта... В иные дни можно было вообще неба не увидать. Люди ещё и мусор всякий на ходу из окон выкидывали... Управлять машинками было легко - они работали на грависолярной энергии - но я не задумывался об их антиизобретении до тех пор, пока не услышал, как по Радио Четыре какая-то женщина рассуждала на тему "Почему, ну почему нам не хватало обычных машин?" Она была права. Я должен был что-то сделать. И антиизобрёл их. А потом сел и составил список всего того, без чего в мире жилось бы гораздо лучше. И, один за другим, антиизобрёл их все.
Вокруг Обадайи собралась уже небольшая толпа. Я порадовался, что мне досталось хорошее место.
- Работы было много, - продолжил Полкингхорн. - Видите ли, почти невозможно не изобрести летающее авто, если ты уже изобрёл Светопузырь. Пришлось и его антиизобрести. И мне его теперь не хватает: у него нет постоянной массы, его легко таскать за собой. Летает себе в метре над тобой и светит. Удобно же. Но над разлитым молоком не плачут... да и омлета не сделаешь, если прежде не разобьёшь парочку яиц.
- Ты же не думаешь, что мы во всё это вот так сразу поверим, - выкрикнул кто-то. По голосу - вроде бы Жослин.
- Ага, - поддакнул Брайан. - Щас ещё скажешь, что и космический корабль антиизобрёл.
- Точно, - Обадайя Полкингхорн даже не удивился. - Дважды. Пришлось. Стоит человечеству отправиться в космос и проложить курс к другим планетам, как перед нами открывается туча возможностей для новых изобретений. Мгновенный Полароид-Транспортер. О, он был одним из худших! И ещё Телепатический Переводчик Мокетта. Наиужаснейшая вещь. Но пока нет ничего страшнее ракеты, способной добраться до луны, я держу всё под контролем.
- И как именно ты антиизобретаешь? - спросил я.
- Это трудно, - признался он. - Приходится распускать вероятностные нити Ткани Мироздания. Как иголку в стоге сена искать. Хотя эти нити длинные и запутанные, как спагетти. Так что это больше похоже на поиск спагеттины в стоге сена.
- Та ещё работёнка, - заметил Майкл, и я сделал ему знак, чтобы он налил мне ещё пинту сидра.
- Утомительная, да, - согласился человечек. - Но я горжусь тем, что у меня получается. Каждый день я просыпаюсь с осознанием того, что благодаря мне мир стал счастливее, пусть даже из-за Обадайи Полкингхорна из него исчезла пара замечательных вещей.
Он посмотрел на остатки своей выпивки и поболтал стаканом.
- Проблема в том, что я закончил. Виспамузак был последним. Я антиизобрёл всё, что мог. Не осталось больше горизонтов, которые нужно закрыть.
- А как же атомная энергия? - предложил Пестон по прозвищу "Твит".
- Это было до меня, - объяснил Обадайя. - Я не могу антиизобрести то, что появилось до моего рождения. Иначе я могу случайно антиизобрести то, что привело к моему рождению - и что тогда? Мой потолок - реактивные ранцы и летающие машины. И Марсианский Заработок Моррисона. Та ещё гадость. Правда, лечила рак. Но если вспомнить, что эта штука сотворила с океанами... лучше уж рак.
На мгновение он помрачнел.
- Так, я антиизобрёл всё, что было в моём списке. Теперь можно и домой отправиться, - сказал, храбрясь, Обадайя Полкингхорн. - И рыдать, как Александр Великий, ибо не осталось непокорённых земель... Что ещё можно антиизобрести?
В "Фонтане" воцарилась тишина.
Её нарушил звонок айфона Брайана - "Сыр и лук" группы Rutles.*
Он ответил.
- Да? Я перезвоню.
Странно, какое влияние оказывает случайный звонок на окружающих тебя людей. Думаю, мы просто вспоминаем те времена, когда в пабах можно было курить, и потому достаём все разом свои телефоны, как когда-то доставали сигареты. А может, это происходит из-за скуки.
Как бы то ни было, все вдруг схватились за телефоны.
Краун Бэйкер сделал общую фотографию и разместил её в Твиттере. Жослин принялась читать смс-ки. Пестон "Твит" написал твит о том, что он познакомился со своим первым антиизобретателем в "Фонтане". Профессор Макинтош проверил счёт матча, сообщил его нам и отправил своему брату в Инвернесс. Все достали телефоны, и разговор закончился сам собой.
- Что это? - спросил Обадайя Полкингхорн.
- Пятый айфон, - ответил Рэй Арнольд, поднимая телефон повыше. - У Крауна - Нексус X. Андроид. Телефоны. Интернет. Камера. Музыка. Приложения всякие. Вы знали, что существует более тысячи пердящих звуков только для айфона? Хотите, включу вам Неофициальный Бздыньк из "Симпсонов"?
- Не стоит, - заверил его Обадайя. - Не стоит этого делать. Определённо.
Он поставил стакан на стойку, так и не допив. Подтянул узел на галстуке. Поправил пальто.
- Это будет нелегко, - пробормотал он, словно обращаясь к самому себе. - Но, ради всеобщего блага...
А потом он замер. И ухмыльнулся.
- Рад был поговорить. Со всеми вами, - произнёс он, выходя из "Фонтана", ни к кому конкретно не обращаясь.

_____________________________________
*The Rutles - вымышленная группа, созданная Эриком Айдлом и Нилом Иннесом как пародия на группу The Beatles.

Собирая кресло

Сегодня решил - начну сочинять.
Истории ждут, как далёкий шторм,
Грохоча и сверкая на сером горизонте.
Электронные письма ждут и вступления,
И книга, целая чёртова книга
О стране, о поиске, о вере - ждёт.
Я здесь, чтобы писать.

Я собирал кресло.
Открыл коробку канцелярским ножом
(Да, он есть у меня).
Вынул детали, перенёс осторожно вверх по ступеням.

"Сидите с удобствами уже сегодня"
Вставил колёсики, куда нужно,
Услышал щелчок - всё, как и должно.
Прикрутил отвёрткой ручки кресла,
Не сразу понял, где правая, а где левая.
Шурупы совсем не такие, как
В инструкции. Основа
На месте, под сиденьем,
Прикручена шестью 40-миллиметровками
(хотя должна бы 45-миллиметровками).

После - насадку на спинку,
Спинку - к сиденью, там-то и начались проблемы,
Когда шуруп в середине отказался
Вкручиваться и вставать на место.

Сколько прошло времени! Орсон Уэллс - Гарри Лайм
По старому радио, пока собираю кресло. У Орсона дама,
И согбенная гадалка, и ещё толстяк,
И босс нью-йоркской банды в изгнании,
Орсон с дамою спит, решает загадки,
Читает сценарий,
Добывает деньги -
Всё успевает,
А я всё кресло собираю.

Книгу писать - почти как собирать кресло.
К ней бы тоже лист с предупреждениями,
Как инструкции к сборке.
В каждой копии чтоб написано:
"Один человек за раз".
"Не использовать в качестве лестницы".
"Пренебрежение инструкциями может привести к серьёзным травмам".

Однажды напишу я другую книгу, и как закончу -
Взберусь на неё,
Как на лестницу,
Приставленную к сливовому дереву,
Осенью
И исчезну.
Но пока буду следовать инструкции
И закончу собирать кресло.

Как стать писателем

Записывай идеи. Если они хотят превратиться в истории, попытайся рассказать такие, какие хотел бы прочесть сам. Заканчивай то, что начинал писать. Заканчивай множество вещей, и тогда станешь писателем. И это единственный путь.

Шутка! На самом деле, всё можно сделать гораздо проще. Например, так.
На вершине далёкой горы растёт дерево с серебряными листьями. Один раз в год, на рассвете, в день 30 апреля, на этом дереве распускаются пять цветков, и в течение часа каждый из них становится ягодой, сначала зелёной, потом чёрной, а в конце - золотой.
В тот момент, когда все они станут золотыми, пять белых воронов, которые ждали на горе и которых ты точно принял за снег, подлетят к дереву, жадно сорвут все ягоды и исчезнут в небесах, смеясь.
Голыми руками ты должен поймать самого маленького ворона и заставить его отдать тебе ягоду (Вороны их не проглатывают. Они относят их в заколдованный сад за океаном и там скармливают своим дочерям, которые проснутся от волшебного сна только после того, как проглотят тысячу таких ягод).
Получив золотую ягоду, ты должен положить её себе под язык и вернуться домой.
Всю следующую неделю ни с кем не говори, даже с близкими и любимыми, даже с полицейским, который остановит тебя за превышение скорости. Молчи. Не спи. Привыкай к ягоде у себя под языком.
На седьмой день, в полночь, пойди на самое высокое место в городе (чаще всего приходится забираться на крышу) и, удерживая ягоду всё там же, под языком, прочти вслух "Лиса в носках" Доктора Сьюза. Смотри, не проглоти её ненароком! И не пропусти ни строчки. Ни кусочка, даже самого крошечного. Будь особенно осторожен с Muddle Puddle Tweetle Poodle Beetle Noodle Bottle Paddle Battle.*
И только тогда, когда ты закончишь - проглоти ягоду. Возвращайся домой так быстро, как только сможешь, ибо через полчаса ты погрузишься в глубокий-глубокий сон.
Когда проснёшься на следующее утро, ты сможешь, наконец, переносить свои идеи на бумагу и станешь писателем.

_______________________________________
*что касается перевода строчки из стиха - в Сети не нашла, сама переводить побоялась. С Доктором Сьюзом нужно быть осторожной.

Напишу слова огнём я

Напишу слова огнём я -
Твою кожу опалю -
О желаньях потаённых,
О грехах, во тьме рождённых,
О начале расскажу.

Ты - любимая мной книга,
Нет в тебе ни капли лжи.
Палимпсет*, в котором мигом
Юность, в том-то и интрига,
Переписывает жизнь.

Не сгоришь ты в погребальном
Древнем тлеющем костре.
Не почишь на полке дальней.
Ты - письмо моих желаний,
Не прочтёшь себя во тьме.

Сумрак спустится покровом -
К каждой строчке припаду,
Прослежу за каждым словом
Сказки, что о снах багровых...
До конца тебя прочту.
__________________________
*рукопись на пергаменте (реже папирусе) поверх смытого или соскобленного текста

Последняя хозяйка

Моя последняя хозяйка? Она на вас не похожа, вовсе нет. В её комнатах
Вечная сырость царила. Завтраки были ужасные: маслянистые яйца,
Сосиски, словно из кожи, печёные бобы - не бобы, а оранжевое месиво.
На голове - такие же оранжевые локоны. Недоброй она была.
Вы - вы, похоже, добрый человек. Надеюсь, мир ваш тоже добр.
Я слышал, мы видим мир не таким, каков он есть - а таким, какие есть мы.
Святые видят мир святых, убийца - лишь жертв
И маньяков. А я вижу мёртвых.
Моя хозяйка сказала, что ни в жизнь не пойдёт гулять по пляжу.
На нём слишком много орудий: большие как раз в руку, камни,
Каждый готов для удара. В её сумочке денег всего ничего,
Но записи её, замусоленные пальцами, могли украсть,
А сумку оставить под любым из камней.
А уж вода, говорила она, любого удержит
Под толщей, прохладной, солёной, серой и бурой. Тяжёла, словно грех,
Готова на дно утащить: детей так легко утянуть в море,
Когда они - лишь производства излишки - или узнали такое,
Странное тайное нечто, что готовы
Растрезвонить тем, кто слушать готов.
Вместо с Западной пристанью
Люди горели, - так шептала она.

Из-за пыльных кружевных занавесок не видно уличной грязи.
Вид на море? Та ещё шутка. Утром увидела, как я
Дёргаю занавески, проверить, идёт ли дождь. Ударила по костяшкам.
- Мистер Маруни, - ворковала она. - В этом доме
Мы не смотрим на море из окон. Это
К беде. Люди на пляж приходят, чтоб забыть все проблемы.
Так поступаем мы. Так все англичане делают. Ты на кусочки порежешь свою
Подружку, если беременна, а ты не хочешь, чтоб прознала жена.
Ты травишь банкира, с которым спишь - из-за страховки,
Конечно. Выходишь замуж дюжину раз в дюжине приморских селений.
Маргит. Торки. Бог любит их, но почему они так неподвижны?

Когда я спросил её, кто это, кто недвижим, она огрызнулась,
Мол, не моё это "депо". Напомнила, чтоб вышел
Из дома после обеда и до четырёх, чтоб не путался под ногами
Уборщицы.

Я жил в той гостинице три к ряду недели, искал хоть какие-то зацепки.
Платил наличными. Другие гости были милейшие, приезжали на выходные,
Им было всё равно, где они: в Аккрингтоне или Аду. Мы вместе
Ели маслянистые яйца. Я наблюдал за их прогулками,
Если день был погожий; в дождь они прятались под навесами.
Мою хозяйку волновало лишь то, чтоб все они были вне дома до чая.
Дантист из Эдгбастона на пенсии, прибывший на неделю,
Гонимый одиночеством и дождями к морю, кивал мне за завтраком,
Или когда мы встречались на берегу. Ванная была по коридору вниз. Той ночью
Не спал. Увидел его в сорочке. Увидел, как стучит
В её дверь. Увидел, как открылась. Как он вошёл. И больше рассказывать нечего.
Моя хозяйка спустилась к завтраку, радостная и сияющая. Сказала,
Что дантист уехал пораньше, что кто-то в его семье умер.
Не соврала.

В ту ночь дождь гремел по стёклам. Прошла неделя,
И время пришло: я сказал хозяйке, что нашёл местечко,
Куда переехать, и заплатил за аренду.
В ту ночь принесла она виски стакан, потом второй, назвала
Своим любимчиком, сказала, что женщина крепкая,
Что цветок созрел, улыбнулась... А виски во мне кивнуло,
И в голову мысль пришла: не так уж она и плоха. И вот,
Вечером в дверь постучал. Открыла: помню кожи её
Белизну. И такое же белое платье. Никак не забыть.
- Мистер Маруни, - шепнула. Я к ней потянулся, и всё застыло
В вечности.
Канал был холоден, солен и мокр, в карманы мои она
Положила камней. Чтоб когда найдут - если найдут -
Я был бы поеденной крабами плотью и костьми, морем вымытыми,
Больше ничем.

Думаю, мне здесь понравится. А вы постарались,
Чтоб мне тут, на дне, было уютно. Все вы постарались.

Как много нас здесь? Я вижу, но счесть не могу.
Толпа наша с пляжа смотрит на свет из верхних окон
Дома. Мы видим, как колышется занавесь, видим лицо,
Белое в темноте. Она выглядит испуганной, словно в один прекрасный день
Мы будем кидаться галькой, выговаривать за "гостеприимство",
Разорвём за плохие завтраки, и ужасные выходные, и за нашу судьбу.

Но мы так неподвижны.
Почему мы так неподвижны?

Орфей

1.
Орфей музыкантом был. Песни он пел.
Тайны знавал. Распивая эль,
Желанья полны,
Вакханки пришли
И плоть его сняли с костей.
Его голова,
Всё песен полна,
Пророчеств полна,
Болтала до самого дна.

2.
(Назад не смотри.
Назад не смотри.)

3.
Жила одна девушка - и умерла,
За ней в землю пошёл, как будто звала.
Умрёт твоя - пойдёшь и ты,
Врата туда не для красоты
Стоят в центре города, средь толпы.
А в городах так много дверей,
Никто не заглянет за все, поверь.

4.
Орфей молод был, когда её спас,
Вывел из преисподней в последний раз.
Так круг времён года движенье зачал:
Пришла Эвридика, и свет засиял,
Цветы распустились,
Ручьи разлились.
Весна наступила, очнись.

5-7.
Но и этого было мало.

До историй с весной, право,
Были сказки о жизни и смерти.
Миллион их знавало сердце.
Если б не оглянулся,
Если б не повернулся,
Возвращались бы люди назад,
Все из нас,
Каждый раз,
Не попали бы в ад.
И ни призраков, ни темноты.

Я б пошёл в царство тьмы,
Чтоб ещё раз увидеть тебя.
Книгу не потерять, шутя:
Пройти
На третий этаж библиотеки
Не сбиться с пути,
Мимо мужской уборной,
Мимо Аддамса галереи модной.
Дверь не заперта - только открыть
Спуститься, свою трусость скрыть
И - без оглядки - пойти.

8.
Расскажу им историй, в коих поровну правды и лжи,
Расскажу я историй, чтобы слёзы сердца им жгли.
Чтоб вернули тебя мне... И года не надо.
Только день, только час - всё мне будет отрадно.
Я пойду впереди,
К свету... Ты погоди.

9.
Но я оглянусь - кто бы не оглянулся?

Тот, кто к свету вернулся,
Кто глядит лишь вперёд,
Кто не видит невзгод,
Верит в будущее всем сердцем...
Ни за что не нашёл бы вниз дверцу.

10.
Так Орфей вернулся, и жизнь продолжалась.
Он делал вид, что ничего не сломалось.
Творил магию, песни пел,
Сны в снах смотрел.
Только там открывается истина,
Только там мысль такая мыслима:
Если смотришь вперёд, видишь так далеко,
Словно смотришь назад. В снах всё очень легко.

11.
Кто-то умрёт в Вашингтоне, D.C.,
Кто-то - в Лондоне, кто-то - в Нью-Мексико.
Никто смерть не ждёт в какой-то в глуши,
Суждено умирать тебе в Тексико -
В оба смотри,
Вниз, или вверх, или через плечо
Оглянись, только - слышишь? - молчок.

Каждый час полон боли -
Так она говорила.
Каждый час полон боли,
И последний - могила.

12.
Оглянулся назад и видишь картину:
Стоит в лунных лучах, такая невинная,
А грудь уж чернеет,
Плоть от гнили тлеет.
Идзанаги* пошёл за женой в царство тени,
Но оглянулся и застыл на время,
Увидел мёртвое тело, лицо тоже мёртвое
И убежал. Решение твёрдое.

13.
Мне снились сегодня костяные кони,
В лучах солнца купались, целые сотни.
Под копытами - маки, оранжево-красные,
На ветру трепетали, совершенно прекрасные.

14.
(Назад не смотри.
Назад не смотри.)

15.
Губы её -
Мягче на свете всего,
Сказал он.
Он сказал,
Её губы - мягче, чем сон.

Её голова
Всё песен полна,
Пророчеств полна,
Тонула до самого дна.

________________________________
*Идзанаги - японский бог творения, супруг богини Идзанами.

Тёмный сонет

Не вспомню, чтоб раньше так сильно любил,
Хоть сердце и прежде чужой ритм слушало.
Любовь - не только порханье крыл.
Храбрецы умирали, империи рушились,

Девушки шли в изгнанье след в след,
Парни, спеша, отправлялись в ад.
В стихах и пьесах закон воспет:
Мы - больше, чем костно-кровавый лад,
И больше, чем химический процесс.

Любовь - ветров невидимый оркестр:

Я вижу, как кланяются ей дубы,
Я знаю - она умеет разрушать.
"Я люблю тебя" - означает, может быть,
"Не оставь меня одного опять."

Оставить комментарий © Copyright Гейман Нил Размещен: 07/11/2015, изменен: 07/11/2015. 100k. Статистика. Сборник рассказов: Проза, Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Переводы некоторых историй из сборника Нила Геймана "Trigger warning" и прочих коротких рассказов и стихотворений. Будет дополняться.

Гейман Нил : другие произведения.

Позвольте вас побеспокоить