Роденкова Валерия Васильевна :
другие произведения.
Избранное
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Комментарии: 1, последний от 07/02/2006.
© Copyright
Роденкова Валерия Васильевна
(
geneva85@voila.fr
)
Размещен: 07/02/2006, изменен: 17/02/2009. 24k.
Статистика.
Сборник стихов
:
Поэзия
Ваша оценка:
не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр
Избранное.
Когда будешь по Лондону совершать тур,
То, наверно, сердца моего кусок
Откопаешь среди восковых фигур
Легендарного музея мадам Тюссо.
Оно, крохотное, ютится у ног битлов,
Готовое подпрыгнуть под трубы ска,
И на нем щеголяет словечко
love
,
В общем, это парафиновая копия живого куска.
Настоящее ж было куда страшней,
Все в крови истекало, с головы до пят,
Что ж, пришлось его укутать в дорогое кашне,
Чтоб не пачкать ботинки ливерпульских ребят.
И теперь его ставят под елочный ствол,
Зажигают, как свечку, при входе в паб,
Мое сердце так празднует Рождество,
Взвизгивая от иголок зеленых лап.
А однажды его даже сдали в утиль,
Так бывает с каждой третьей свечой из ста,
Оно таяло всю ночь, обнажая фитиль
Перед скульптором, не верующим в страданья Христа.
Он решил: воск - паршивейший матерьял,
Это вечно сопливое бабье нутро,
Так он в камне сердце мое изваял,
Будет в Лувре валяться у бюста Дидро.
Камень, воск и материя слились в одно,
Кто посмеет нынче это сердце сломать,
Ему вечно пылиться в музеях. Оно
Пережило столетнюю королеву-мать,
Переживет по прочности собор Нотр-дам,
Это старое сердце не разбить никак,
Я его, как в юности, уже впредь не отдам
Под нож какого-нибудь мясника.
Я его сберегу для определенных рук,
С мылом вымытых и провоцирующих на нежность в ответ,
Оно станет твоим так внезапно и вдруг,
Будто б не было этих каменных лет.
Заласкается снова, но, будь добр, не рви
Его больше на части, не доводи до слез,
В его карте больничной уже есть ОРВИ,
А также особый лондонский туберкулез.
Если съездишь за сердцем моим, смотри ж,
Прирученное, обзаведется крыльями наяву,
Улетит, кинув Лондон, забив на Париж,
С тобой вместе в живую Москву.
Весна у подъездов московских строений
Топит к черту сугробы и лижет соль,
И я еду в подержанном Ситроене,
У которого в желудке бурлит тоссол.
Проезжая в час-пик по Грузинскому валу,
Слушаю, как по сталинкам капель звенит,
А Тверская лежит той же девкой бывалой,
Хоть снимай...только где мой советский Зенит?
Где моя черно-белая пленка? Робко
До реальности я объективом коснусь,
Зафиксировав, как Москва в дикой пробке
На проезжей части встречает весну.
Солнце греет на крышах снега третьи сутки
И сосульки у прохожих примороженных лиц,
Ну а песня у Ситроена в желудке
Сойдет смело за пение первых птиц.
Нет движенья на Дмитровке. Затор на Арбате.
Только дворники метут ветровые стекла и сквер,
И Москва скоро будет похожа на батик
Разукрашенный, когда май проснется в Москве.
По дорогам машины слегка-таки вспрели,
Красный глаз светофора нельзя погасить.
Говорят, что придет воскресенье в апреле
И начнется движенье на главном шасси.
И разбавят весенние теплые краски
Серость неба, от которой в горле ком.
Я хотела б поехать на остров Пасхи,
Чтобы там по водичке прогуляться пешком.
В душе каждый мечтает о райском Таити,
Отдых там, вероятно, пошел бы впрок.
Вы, наверное, тоже давно хотите
Съесть на острове Пасхи изюмный творог.
Говорят, туда визу сделать можно,
Но придется ее разорвать на куски,
Потому что меня не пропустит таможня,
А врата аэропорта будут точно узки.
И я буду сидеть век в машинном салоне,
Вечно слушая нервных клаксонов фальцет,
Вечно думая, к чему это солнце клонит,
Это солнце, зажатое в Садовом кольце.
Но потом, может, стихнет тоска понемногу,
Заведется мой старенький друг Ситроен,
Я смирюсь с тем, что к Пасхе закрыта дорога
И на западном фронте без перемен.
Делать нечего, но верно, не станет и хуже,
Вот авто уже тронулись, загребая снега,
В мае я прошмыгнусь по весенним лужам
И мне станет полегче, наверняка.
Гудок, вагон, плацкарт, ужин плотный
И грудь проводницы с чаем...Снова нам
Железнодорожные снятся полотна,
Железной дорогой вся жизнь изрельсована.
И шпальные мысли лежат на распутьи,
Глаз бьется в зеленую стену, вдали река,
Где моется солнце. Нас утром разбудит
В горячем кофе моченная лирика.
В потоке метафор стоя по пояс,
Возможно ль приливы чувств сделать меньше? Нет,
Мужчина - это такой скорый поезд,
Что мчится к станции, ждущей женщине.
В его голове машинистик, Смирновки
Хлебнувший для храбрости, чтобы не мучиться.
И сердце его льнет к любой остановке,
Сгорает в объятьях случайной попутчицы.
Как славно теперь обладать кучей прав на
То, чтоб дешевым портвейном напиться и
Тогда же пожать у столбов телеграфных
Прекрасные формы платформ из провинции.
Но жаль, что иссушен рассвет в каплях хмеля
И мир предстает абсолютно не розовым.
Когда б поезда тосковать не умели,
Наутро бы в них не рождались философы.
Наш поезд поймет, как он в сущности жалок,
Оставшись под утро один на один с виной.
Как мог предпочесть он блеск провинциалок
Дождливому взгляду той самой, единственной.
И здравого смысла запас, что имелся
Вначале, был пущен на всякие мелочи.
Но в том, что сошел-таки наш поезд с рельсов,
Не он виноват, а неопытный стрелочник.
И снова бросаться на рельсы не стоит,
Раз мир - черно-белый кружок, как ин-янь,
Ведь через секунду ты встретишься с тою,
Которая примет любые раскаянья.
И среди событий, мелькавших без меры,
Важнее секунда итога, то есть та,
Которую запечатлели Люмьеры,
Схватив выраженье прибывшего поезда.
Лучами полуденных солнц залит,
Прибывший поезд забудет все мнимое,
Разляжется на Белорусском вокзале
И скажет Москве: "Я вернулся, любимая!"
Солнце б город погладило, как щенка
Беспризорного, хоть раз - так нет же!
Ветер всюду...Упрятать бы в Кащенка
Этот ветер, ведь он сумасшедший.
Дв
а троллейбуса с площади век с усов
Пыль не стряхивают. Ветер гулок.
И в объятиях двух белых Лексусов
Дремлет Денежный переулок.
Утром в храме Христа Спасителя
Звонари все звонили, звонили...
До сих пор звон в ушах посетителей,
Пьющих кофе эспрессо в "Ванили".
Город кем-то разбужен быть должен. Кем?
Неизвестно пока. Запах клецек...
На него дождь косой по Остоженке
Шел к "Ванили". Стоит теперь, мнется,
Любопытство швейцаров задев. Уж как
Сильно в дверь он стучит, даже слишком.
У окна сидит рыжая девушка.
Дождь влюбился в нее, как мальчишка.
По столам все разносят подливку мин,
Кислых по непонятной причине,
А она ест клубнику со сливками,
В платье Прада и туфлях Вичини.
Щегольство, пафос, скажете, виски ей
Иль коньяк подавай!..Да пошли вы!
Дождь же что-то родное и близкое
Разглядел в ее взгляде дождливом.
Сколько бы исплевал он Остоженок,
Еще зонтики давеча тырил...
А теперь за окно завороженно
Смотрит, сидя на Раве четыре.
Как она хороша! Дождь наш в плен к ней сам
Себя б отдал, чтоб только согреться.
На скамейке, где памятник Энгельса,
Кинул он свое мокрое сердце.
Как она хороша! Нету мочи! Как...
В животе стало то ныть, то резать...
Жаль, что нет для дождей переводчика
В институте Мориса Тореза.
Он бы спел ей, как хочется в облака
Или просто забраться на крыши.
Он бы сразу всю душу ей выплакал,
Этой девушке огненно-рыжей.
До него ль? У нее на уме дела
Разные...Что ж по шкалику в баре
Да забыться! Но тише...Заметила,
Вышла, в сумочке летний гербарий.
Она смотрит в глаза его серые,
Цвета пыльной Москвы. Ну так что ж, те
Пусть молчат, кто в любовь уж не верует.
Она шепчет ему: "Милый дождик".
И дома вот уже не сутулятся,
Листопад скрасил тусклые будни.
Луч с ванильного неба всем улицам
Подмигнул в два часа пополудни.
Город кем-то разбужен был тоже. Кем?
Ветер после обеда несносен.
Дождь же счастлив. Идет по Остоженке,
На руках неся рыжую осень.
Губы сжаты вначале целомудренно-гордо
Но опять понесло от набатных аллилуй.
Ожидание - вдруг разорвется аорта,
И прольется французский поцелуй.
Пальцы сцеплены, словно перчаток раструбы,
Сухость рта оросил слюнный залив,