Сколько лет мне тогда было? Двадцать? Да, точно, двадцать. И я была безумно, катастрофически влюблена. Пожар, бушевавший в груди, мог до основания спалить и меня, и любого, неосторожно приблизившегося.
* * *
- Лесь, погоди, не бросай трубку.
- Да? - я скрипнула зубами, еле удерживая себя в рамках приличий. Незачем кому бы то ни было знать, насколько мне плохо. Пусть все думают, что я спокойна. Я абсолютно спокойна...
- Ты можешь сказать правду? Только честно, - Люба хотела слишком многого. Ей для чего-то вдруг потребовалась правда. Интересно бы понять, для чего?
- В принципе, могу, - я исподтишка перевела дыхание, мысленно быстренько посчитала до десяти, успокаиваясь. - Ну, что замолкла? Спрашивайте, отвечаем.
- Вы чего с Сашкой... насмерть поругались, да?
Опа! Не Москва - большая деревня. В одном конце района еле чихнёшь, прикрывая рот ладонью, в другом конце сразу дружным хором ответят: "Будь здорова".
- Бери выше, Люб, кидай дальше.
- То есть, - не поняла она.
- Мы с ним вовсе расстались.
- Да ты что? - обомлела приятельница. И мне показалось, радостно обомлела.
- Не веришь? - поинтересовалась я холодно. - А зря.
- Нет, почему? Верю. Просто странно как-то. Такая любовь... Мы вам все завидовали. Так красиво... Как в кино. И нате вам - здрасьте, приехали. Что у вас произошло? Кто виноват-то?
- Кто виноват? - я сделала крошечную паузу. - Он, конечно.
- Он говорит, что ты.
Ах, он уже кому-то говорит? Это я молчу, ни с кем не делюсь. Он же успел "жилетку" себе найти, поплакаться. Поторопился, однако. Вдруг ещё и не одну нашёл? Теперь хоть на глаза знакомым не показывайся.
- Раз он считает, что виновата я, значит, я.
- А на самом деле?
Нет, ну неймётся человеку. Всё надо выспросить, обязательно наше с Саней грязное бельё добросовестно перетряхнуть, на досуге обсудить с каждым встречным-поперечным. От всей души, с полным сочувствием.
- Да какая, собственно, разница? - хмыкнула я, подавив желание заорать, обругать любопытную приятельницу, наконец - расколошматить чёртову телефонную трубку.
- Наши считают, вы помиритесь...
Всполошился курятник, надо же. Закудахтали. Где они раньше были? Куда их гляделки бесстыжие таращились до того, как мы с Саней Петренко роман закрутили? Не на Саню, это точно. Они его до нашей лав стори величали Крысом, не иначе. Малоценный кадр, подпевала Игоря Орехова.
Когда две большие компании из разных углов одного района, с детства враждовавшие, при очередном пересечении на катке стадиона "Наука" волею судьбы оказались втянуты в конфликт с пришлыми и обнаружили себя по одну сторону "баррикады", Саня Петренко считался только бледной тенью уверенно лидировавшего Орехова. Над Саней посмеивались, в лицо и за спиной называли Крысом. Короче, человеком особо не считали. Это потом, после странного и малообъяснимого по быстроте слияния двух молодёжных групп, - нашей и ореховской, - в одну шальную компанию, начали с ним изменения происходить. Помню, нас буквально через неделю со дня доблестного "ледового побоища" позвали на день рождения к Орехову.
В день знаменательного события я вместо тёмной, мужского покроя куртки выбрала парадное светло-серое пальто, вместо ушанки - лисью "эскимоску", а вечным брюкам предпочла новое платье. В ход пошли тени для век, тушь, духи. Тщательно вымытые волосы долго не хотели сохнуть и укладываться. К месту общего сбора я непростительно опоздала. Друзья не стали дожидаться. Пришлось потратить немало времени на поиски нужного дома и квартиры.
Дверь мне открыл Петренко, поскольку Орехов на правах именинника ораторствовал за накрытым столом перед почтительно внимающими гостями. Моё превращение из дворовой девчонки с ярлыком "свой парень" в знающую себе цену эффектную барышню первым лицезрел Петренко. Он широко распахнул глаза и замер, напрочь забыв предложить помощь. Пришлось самой искать место для пальто и сапожек. Саня так и стоял, разинув рот. Оглянувшись, я легко могла к нему присоединиться. Увидела неожиданно, какой чистой синевы у него очи, какие пушистые, завивающиеся на концах русые волосы. Гарный украинский хлопчик - высокий, широкоплечий. Мне не дали повосторгаться второй производной солнечной Украины. В прихожую выбрался Орехов, удивлённо присвистнул и потащил меня за стол. Тем не менее, к концу вечера мы с Петренко упоённо целовались на кухне, не реагируя ни на какие помехи.
Больше полугода мы стремились друг к другу, словно разноимённые заряды, даже в компании, среди шума и веселья, ощущая себя на необитаемом острове, где кроме нас - ни души. Мы действительно никого не видели и ничего не слышали. Я называла Петренко Саней. Удивительно, все окружающие мгновенно забыли его дурное прозвище, вспомнили настоящее имя. Орехов беспрестанно крутился рядом, камуфлируясь под лучшего друга. Завидовал отчаянно. Нам все завидовали. Два девятнадцатилетних помешанных то катались на пятых точках с детских ледяных горок, то устраивали заплывы в сугробах, то вальсировали на пустой проезжей части, а то в оттепель вполне серьёзно промеряли глубину самых отвратительных луж, после чего обсыхали, где придётся, не беспокоясь о здоровье. И не ссорились. Лишь держались за руки, при любом удобном случае заглядывали друг другу в глаза и бесконечно целовались.
Девчонки наши довольно скоро обнаружили абсолютную мужскую привлекательность Саши Петренко. У меня постепенно появлялись соперницы. Вероятно, и у Сани соперники наметились. Я не замечала, но теоретически подобная возможность существовала. За нашими спинами начались активные интриги. Мне жужжали в ухо про лицемерие Петренко, ему - о моей бессовестности. Оба мы отмахивались, но... Первая ссора случилась-таки. И случилась по моей вине.
На стадионе "Наука" разгорелся очередной молодёжный конфликт. Три десятка аборигенов набросились на двух пришельцев, дескать, неправильно те посмотрели, обидно высказывались. Я, с немалыми усилиями выдернутая Саней из озверевшей толпы, с полным, как полагала, основанием назвала его трусом. Любой, не вставший на защиту слабого, по моему мнению, превращался в труса. Мы поссорились. Через день помирились. Но невидимая, еле ощутимая трещина осталась. Исчез навсегда "необитаемый остров". Как грибы расплодились рядом доброхоты и советчики, образовались разные сложности, ежедневные вечерние встречи канули в прошлое. Орехов без малейшего сердечного содрогания заявил:
- Я бы на его месте тебя сразу бросил. Додумалась! Трусом назвала! Так мужика оскорбить не всякая изобретёт. Ничего удивительного, что он тебя видеть не хочет.
Посмотрел на меня с затаённой хитринкой и... назначил свидание. Я потому и не поверила до конца словам Игоря, а к сведению всё-таки их приняла. Видеть меня Петренко хотел. Просто мы стали часто ссориться, обходясь без встреч день, два, иной раз целую неделю. Мы, кто раньше дня себе не мыслил в разлуке. И наконец свершилось!
- Да, мне всё надоело, - нехорошо усмехнулся Саня. Ответил на моё предложение высказаться откровенно, не устал ли он от наших отношений.
Одна слабая пощёчина довершила разрыв. Нет, были, конечно, слёзы, уговоры, разговоры. Целый вечер мы просидели на лестнице в незнакомом подъезде, обвиняя, оправдываясь и ненавидя друг друга за обоюдное унижение. Потом Саня ушёл. Не приходил, не звонил, не стоял под окнами, в компании не выделял среди других девчонок. Старался не смотреть в мою сторону вообще. Я закусила удила. Ах, ты так?! Ладно. Сама не звонила ему, не попадалась навстречу якобы случайно, перестала участвовать в общих для нашей компании развлечениях. Когда по-настоящему хочешь избежать назойливых мыслей, серьёзные, требующие сосредоточенности дела обязательно найдутся. Да, изредка мы с Саней пересекались. Ну и что? Я безразлично здоровалась, кидала пару ничего не значащих фраз и поворачивалась, допустим, к Орехову. Странно, изображать спокойное равнодушие к Петренко мне удавалось отлично. Правда, потом приходилось долго приводить себя в норму. Мои подушки впитали в себя не одно ведро слёз, получавших волю преимущественно ночью. В минуты острого отчаяния я рвала и выбрасывала фотографии и записки от Петренко. Успокоившись, добывала их из мусорного ведра, бережно разглаживала их и склеивала. Сочиняла длинные бездарные стихи, неустанно раскладывала карты для глупых девичьих гаданий. По вечерам уходила подальше от людных мест, от вероятных маршрутов друзей, и часами бродила по тёмным пустым закоулкам, страдая от бессильной муки, сочиняя мысленные беседы с Петренко, но, в сущности, осваивая понятие "никогда".
Закончилось лето, почти промчалась осень, а я всё ещё горела непонятным пламенем боли, надежды и отчаяния. Порой выпадали относительно спокойные периоды. Обязательно что-нибудь нарушало их. Например, звонок Любы. Для чего, спрашивается, она звонила? Масла в огонь подлить? Подлила. Одной фразы о возможности примирения с Саней вполне хватило. Все прекрасно понимают - время упущено, не помиримся никогда, нет дороги назад. Зачем же лезут?
Я посмотрела в окно. На улице отвратительная погода, с дождём и ветром? Отлично. Лучший способ остудить полыхающие в душе страсти. Оделась и вылетела на улицу, стремясь быстрее выпустить накопившийся за несколько минут телефонного разговора пар. Мама успела руками всплеснуть, остановить не успела.
Была вторая половина холодного ноябрьского дня. Под ногами лежал чёрный от сырости, поблескивающий лужами и отражениями магазинных вывесок асфальт. Над головой расстилалась низкая пелена рваных туч, наползающих одна на другую. Ветер швырял в лицо горсти холодных бисерных дождинок. Улица пока относительно пуста, но скоро от автобусных остановок потянутся зонтичные ручейки озабоченного и уставшего люда, потекут к магазинам, к жилым домам. А мне требовалось одиночество. Вдруг не сдержусь, рыдать приспичит? Ноги сами понесли вперёд. Через пару километров от дома, за стадионом "Наука", расположился Тимирязевский парк. Там в эдакую простудную погоду точно никого не будет. Несколько добросовестных "собачников" и "бегунов" не считаются.
Возле дыры в ограде парка мне полегчало. Ярость утихла, навалилась тоска. Голые ветви берёз, мелкий дождик, ветер, мнущий поверхность воды в пруду, одинокий взъерошенный селезень посреди заводи, размокшие дорожки, две большие тёмные лужи и ни души. Ни тебе "собачников", ни "бегунов". Господи, хорошо-то как. Замечательно просто.
Быстро шагать по раскисшей от дождя тропинке не получалось. Пришлось снизить скорость, иногда смотреть под ноги, отвлекаясь от царившего в мыслях образа Сани Петренко, от надоевших и, тем не менее, упрямо возникающих вопросов "почему?" и "за что?". Виновата гордость моя проклятая. Легче расстаться с человеком, чем сделать попытку к примирению. Сделать первый шаг?.. Никогда. Вот если бы я была виновата... Он же сам не захотел. Набиваться ни за что не стану, не унижусь перед ним больше. При нашем последнем разговоре я просила его, умоляла... Бесполезно. Стыда натерпелась выше носа - и только. Надо укрепиться и переболеть, говорят - время лечит.
Поскользнувшись, я уцепилась за высокий стебель сухой полыни и случайно повернула голову в сторону.
Они стояли среди мокрых озябших берёз, вцепившись друг другу в плечи. Два немолодых по моим меркам человека - лет сорока или около того. Он и она. Целовались. Неистово, взахлёб, словно перед вечной разлукой. Муж и жена? Не похоже. Любовники? Представления об адюльтере я черпала из средней паршивости кинофильмов, периодически демонстрировавшихся по телевидению. Обязательно это настоящая любовь, пришедшая с изрядным опозданием и повлекшая кучу муторных "умных" рассуждений и размышлизмов о чувствах и о долге. В фильмах герои ничего особенного не делали, только встречались и вели беседы с намёками, по большей части не радуясь, а страдая. Никаких поцелуев взахлёб, никакого света любви в глазах. Одна лишь мысль: поздно, поздно, ах, как поздно, бесполезно, ненужно, нельзя, нечестно, подло. Любовь молодых - правильно. Объятия и поцелуи в юности естественны и оправданы. Людей же зрелых настигает не любовь - катастрофа, несущая повальные разрушения, вселенское бедствие. Их надо жалеть и спасать. Да хоть от самих себя.
Я смотрела на целующуюся парочку со смесью разнообразных чувств: жалости, любопытства, брезгливости. И непонятно, чего во мне плескалось больше - то ли юношеского высокомерного отторжения, рождённого мыслью "им о месте на кладбище пора задумываться, а они туда же...", то ли стыда за этих, таких старых, таких глупых и смешных людей.
Они почувствовали сторонний взгляд, расцепились испуганно. Я встретилась глазами сперва с ним, затем с ней. Он всполошился сильнее подруги. Тьфу ты, трусливый какой. Захотелось крикнуть: "Не волнуйтесь, сейчас пройду мимо, не помешаю". И действительно, я поспешила пройти мимо. Мне тоже не хватало полного безлюдья. Но было поздно. Точно птицы, опасающиеся малейшего шороха, они вспорхнули с облюбованного места и, крепко держась за руки, растворились в серой хмари предвечерних аллей. Уф-ф-ф, слава те... Можно вернуться к собственному страданию, не заостряясь на чужом.
Как бы не так. Несколько раз мы с ними сталкивались в разных уголках насквозь простуженного, озябшего и притихшего парка. И торопились снова разойтись в разные стороны. Я мешала им, они - мне. Мысли то и дело сбивались на этих "старичков". Ладно, двадцатилетняя девчонка в состоянии невменяемости от несчастной любви реализует принцип "чем хуже, тем лучше", дождём, злым ветром и одиночеством глуша нестерпимую сердечную боль. А этим что, пойти некуда? Ведь существуют в мире кинотеатры, концертные залы, рестораны, друзья, обеспечивающие иногда пустой на часок-другой квартирой. На худой конец, в подъезде можно стоять, забраться в подвал, на чердак. О, снять номер в гостинице. Или в гостинице нельзя? Вобщем, если постараться, выход найдётся. Нет же, странная парочка месит ногами грязь, от каблуков до макушек пропитывается мелким, как сквозь сито, дождём, продувается порывами резкого ветра. Хриплое карканье ворон заглушает их негромкие слова. Бедняги. У них, наверное, нет денег на кино и ресторан, нет друзей, способных на время поделиться квартирой. В подъезде околачиваться стыдно, не по возрасту.
В которое по счёту столкновение я наконец увидела обратную сторону медали? Им не было нужно ни света, ни тепла, ни музыки, ничего из того, что могло заслонить главное - находиться рядом, вместе. Как же они смотрели друг на друга! Нежно, восхищённо, не отвлекаясь. Казалось бы, приникали трепетно, но, пойди, отдери его от неё и наоборот. Усталая женская рука с набухшими венами ласково приглаживала волосы на мужском виске. Губы мужчины, сухие и потрескавшиеся, - я случайно их разглядела, - бережно касались мокрых, с просверкивающей сединой, волос любимой. Ещё один бесконечный поцелуй, ещё одно вдохновенное объятие. Чёрт! У них настоящая, как в книгах, любовь или вселенское бедствие? Если бедствие, то почему столько счастья и радости в лицах, в глазах, в малейшем жесте? Не у всяких молодых встретишь. А у нас с Саней? Было ведь, было. И прошло. И уже никогда не вернётся, хоть тресни - я откуда-то знала совершенно точно.
Почему я тогда решила, что запретная любовь, но настоящая, заполняющая собой каждую клеточку твоего существа, как у случайно встреченных "стариков", лучше, чем захватывающая игра или самообман в условиях свободы и полного права? Не знаю. Множество вопросов родилось внезапно. Голова гудела от мыслей. Невольно подсмотренный кусочек чужой жизни потряс едва ли не сильнее, чем собственный полугодовой, красивый "как в кино" роман. Выходит, прав классик, любви все возрасты покорны? И все право имеют? Но почему же не у всех она есть? Редкий дар. Ой, нет. Везение, случай. Опять нет. Заслуга. Не то, не то... Что она вообще такое? Вон, снова на дороге "старики", снова целуются, как в последний раз. Мы с Саней тоже целовались взахлёб, но иначе, наверное... О, заметили меня. Взявшись за руки, рванулись к другой аллее. Торопились спрятаться от постороннего зрителя, не хотели отвлекаться, тратить драгоценные минуты, пережидая, когда миную их. И я ушла из парка совсем, чтоб не мешать моим "старикам". Так мысленно и назвала их почему-то - мои.
* * *
Бог знает, сколько воды с тех пор утекло. И мои двадцать лет сейчас кажутся мне чуть ли не дальше,чем строительство египетских пирамид. Много выпало на долю и радости, и горя, переменило, перекроило внутреннюю суть. Оборачиваюсь к прошлому и грустно улыбаюсь.
С Петренко мы так и не помирились. Вероятно, каждый из нас ожидал от другого шага навстречу, признания ошибок, извинений, каждый из нас не собирался идти на поклон первым. Самолюбие ли, гордость тому виной? Что бы то ни было, оно оказалось сильней любви, сильнее желания быть вместе, рядом. Да и любовь ли нас посетила? Может, обычное для молодых сумасшествие оголтелой влюблённости...
Мои собственные чувства к Петренко полыхали несколько лет. И выгорели дотла. Даже щепотки золы не осталось. Нет, я помню, я всё очень хорошо помню. Но так, знаете, плоскими картинками, не заполненными цветом, звуком, запахом и отголосками давних эмоций. Словно читала когда-то книгу о несостоявшейся любви удивительно похожей на меня девочки. Или посмотрела среднего достоинства фильм, сюжет которого сохранился в памяти отлично, но не оставил в душе настоящего следа. А вот встретившиеся тогда в парке "старики", - старики, ха! - их я помню значительно лучше. Они до сих пор занимают воображение и волнуют душу, заставляя думать, вглядываться, стараться понять, искать ответы на так и не решённые для себя вопросы...