Есть столько всего, в чем я не могу признаться тебе - 
я прикасаюсь к себе, я мечтаю.
Мечтаю носить твою одежду, часами стоять под душем, притворяясь,
что эта кожа - твоя, эти руки - твои, 
эти голени, эти покрытые пеной бока.
Музыканты начинают играть, и я прячусь за микрофоном,
пытаюсь заставить дубляж совпадать
с движением этих больших губ на сияющем экране.
Мы снимали фильм, который назывался "Планета любви",
там было много секса, конечно же, и бальный зал,
костюмы для маскарада, кувшинки в пруду, и почти полночи
ты был надежным парнем и строил лестницы к свету, 
но потом я увидел твои слишком белые зубы.
И через все американское небо, слишком много, чтобы выдержать, 
движения твоих рук, когда ты играешь,
твои руки движутся по клавишам, как воды реки, как летящие птицы, 
как птицы, поющие там, в ветвях за залапанным окном.
Это - та самая часть фильма,
в которой правда проступает сквозь актерскую игру,
когда ты говоришь: "Я сейчас разрыдаюсь" 
сразу перед тем, как начинаю плакать я и убегаю по руслу лунной реки, 
покрытой слизью и бессмысленными облаками. 
Мы снимаем сцену, в которой я проглатываю твое сердце, и ты заставляешь меня
выплюнуть его обратно. Я глотаю твое сердце, и оно бьется прямо у меня во рту.
Ты глотаешь мое сердце и убегаешь, но я хочу, чтобы ты вернул его мне, малыш. 
Я хочу, чтобы ты вернул его мне. 
Я лежал на диване, закрыв глаза, и не хотел смотреть, как мир пожирает сам себя - 
так всегда бывает в конце.
Мы знаем, как работает свет,
мы знаем, откуда идет звук. 
Куплет, припев и куплет.
Прости. Теперь мы знаем, как все устроено. Мир перестал быть тайной.