Аннотация: До зимы добредая, вплетаю в тонкие ветви
разноцветные нити, чтобы не сбиться с пути.Сад прекрасен и стар. Он прозрачен от света.И внутри него лето засовами снов взаперти.
***
Ю.У.
До зимы добредая, вплетаю в тонкие ветви
разноцветные нити, чтобы не сбиться с пути.
Сад прекрасен и стар. Он прозрачен от света.
И внутри него лето засовами снов взаперти.
И внутри еще одна жизнь, перевитая гибким побегом,
отражения ищет глазами глубокой воды.
А терновник растет и растет незаметно...
И куда бы глядеть, да на лбу не проходят следы.
(апрель, 2000)
***
Запоминай, девочка, дорогу...
желтая река, что обмелела
муж в пещере толчет камни
летучие мыши в быстром полете
у моста огромная собака
глаза ее смотрят жадно
не останавливайся
Перейдешь желтую реку
ляжет зноем белая пустыня
мелкие змеи под ногами
встретишь кого - с собой возьми
не останавливайся
Дойдешь до старой избушки
лежит там горбатая старуха
отдашь ей, что нашла в пустыне
она тебе - теплые зерна
пришей их к самому сердцу
и ступай дальше
Дальше я тебя не различаю
белый туман глаза мои съел
пора омыться землею
Когда вернешься - посади надо мной вербу
высокое дерево
и я пойму, что ты живая
(апрель, 2000)
***
Горькая трава у меня взяла
жизнь и смерть - все, что могла.
Все, что могла, река унесла.
В углу легла земляная зола.
Вышла и я у самых корней,
у твердого неба, немых камней.
Простыла выла постыло было
умерла и камнем к луне пошла.
Теперь облака облетать - синей.
Теперь нельзя не любить сильней.
Теперь дорога в любую мглу,
в любую сторону, смерть, иглу
кащееву...
(апрель, 2000)
***
Скрипнула половица...
То, что от нас уходит,
Помедлило, обернулось...
Бормотанье мое слово
Тема моя темочка
Темечко
Родничок горячий
В животах, где младенцы.
(май, 2000)
***
РЫБА: Зима длинней, чем вечность, и верней.
Я так устала быть оледенелой,
звенящей, точно ложечка в стакане,
на дне реки...
В какой-то миг один
мои глаза из теплых черных точек
скатились в бусинки и, твердые, поплыли,
лишь увеличивая звон реки...
РЕБЕНОК: Так вот откуда возникает бисер...
Его моя сестра больная
на шелковые собирает нити
и вешает на шею одиноким.
Они идут, и перезвоны слезок
приносят, наконец, успокоенье...
(февраль, 1996)
***
В.К.
-1-
Все венки расплелись. Все бритвы, в которых русалка плясала,
затупились давно, и можно ромб вырезать
на животе безобидно. Можно - по лестницам шарить
с коньяком, фотографиями. Так - еще один шаг
до ступени одной абсолютной, за которой останется только
рыба со вспоротым брюхом гранатовых зерен, молоко и вода.
То есть - память о том, что неважно, о том, что нельзя нисколько
никому говорить. То есть о том, когда
в сентябре, в пустоте, по изломам питерских линий -
помнишь, время искали, но не нашли уже.
Только ветер, в оконных пролетах зыбкий, просквозил по квартире -
абсолютно случайной, в которой проснулись, - шелестя, точно жесть.
(декабрь, 1999)
-2-
Теперь пойдем. Февральских улиц
метель, как головокружение.
Все глуше зрение осенние,
Все ближе медленные сумерки.
А в Суздале сгорают церкви.
Играем - в сполохах пожарищ.
Да скоро - будет откровенное
На блюде царственном вокзалов.
Ах, голова моя кудрявая,
Ах, декорации-фанера.
Стреляют домики упрямые
Глазами милиционеров.
Ты разгоняешься, мой поезд,
Ты - вихрями и камнепадами.
Междугородняя на проводе
Тупою питерской лопатой.
Да в суе - аллилуя семени,
И колыбельная - корабликом.
Проснешься в беспробудном севере,
От слез сухих тихонько вздрагивая...
(февр.- март 2001)
Блюз для моей собаки,
которая давно умерла...
Холодок под рукой... Покажи, расскажи:
в этих странствиях были святые места?
Все теперь ни о чем: на похоронах чужих
только солнце и ветер, только лица умытые, дождевая вода
да худое корыто...
Много свиста в ушах, иголок в горсти, в шапках-ушанках много снега нести.
Я судьбу потерял на исходе помятого лета.
Я водил ее за руку, а она отвязалась сама ...
Говорят, ТЕ времена нынче кончились, кончились дыни, дома (двухэтажные),
и сказки рассказывать некому...
То ли это сентябрь, то ли скоро зима... ворох старых газет
и сухие прожилки дождя и костры
И еще триста лет и три дня...
(пожалуйста скорби насыпьте и соли в ладошку мою
и хватит надолго надолго спасибо)
Лепешку испечь - хватит: к глазам поднесу...
и рядом не лечь, но побелю печь, на цепь посажу лису.
Понимаешь ли ты что-нибудь? Я - вряд ли.
Но не будет уже отражений других в этом сезоне.
Разве что место уйдет и окликнет голосом дальним.
Так же и мы: о нем не узнаем, но вспомним,
побежим наугад в тумане осеннем сквозном заповедном.
Марлей с окна дадим понемногу укрыться,
апельсиновые корки и шарики нафталина найдем в углу.
А кто не шарик - тот не виноват, и кто не спрятался - птицей
ему опускаться на землю и просыпаться к утру
дымом предместий рваным стежком одеялом лоскутным
ветром попутным пустым сапожком
Шарик-бумажный пес, до сих пор в тополиных дворах
тебя видят гипсовые олени, болонки, старухи...
Вот свидетельство их голосов:
ты по рельсам бежал, бормотала печная зола,
и на отмелях лунных
ветер кости гонял, и пока не ударили первые дудки,
ты бежал и бежал, впереди проступала гора,
тростники прорастали, и рельсы сходили с ума, как придурки...
(31 августа, 2000)
А. П.
***
Мы играем в молчанку, тихо сходим с ума...
Речь о пепле затянется по чужим по домам.
Не пришиты ладошки, не прибиты шажки,
Не пробиты головушки, не привиты стишки...
А побегом дремучим - только чертополох
через горные кручи, через рощи летучие,
по оскоминам слов.
И растут они бедные - ни земли, ни шиша,
у них волосы - белые, у них тоже - душа.
Говоришь, индульгенция? - По судьбе и силок:
просто - слюбится, стерпится... Шар земной тихо вертится,