Аргутина Ирина. Ирина Аргутина "Время Поить Пески"

Аргутина Ирина : другие произведения.

Ирина Аргутина "Время Поить Пески"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Комментарии: 2, последний от 12/03/2013. © Copyright Аргутина Ирина (BibliotekaRa@yandex.ru) Размещен: 24/01/2003, изменен: 24/01/2003. 90k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: В эпоху победоносного шествия пошлости и цинизма поэзия Аргутиной животворна и целомудренна. И высокое нравственное начало в ней выражено проникновенно и артистично. В стихотворении о брошенном сенбернаре, ћтаком огромном, таком ненужном никомуЋ, пронзительно звучит боль нежного и беззащитного сердца, исполненного сострадания, стыда и благоговения - трех ипостасей, определяющих человеческую сущность, тем более сущность поэтическую, владеющую великим языком и свободно к нему апеллирующую. ћАх, как точен и богат наш язык!Ћ Действительно, языковая стихия освоена И. Аргутиной блистательно. Метафоричность поэтических образов, - а именно металогия как художественный метод положена в основу видения и мироощущения поэтессы, - свежа, привлекательна и так необходимо лаконична. (Сергей Борисов)

Биографические сведения

Ирина Аргутина родилась 7 июля 1963 г. в Челябинске, где и проживает в настоящее время. Окончила школу Љ1 им. Энгельса, затем ЧелГУ по специальности "Химия". Работает инженером на кафедре ЭВМ ЮУрГУ. Замужем, воспитывает сына Александра, который тоже пишет стихи.

Первая малотиражная книга "Свободные скитальцы" вышла в 1999 г. Книга "Время поить пески" издана в 2001 г. в издательстве Татьяны Лурье. В 2002 г. на выставке-ярмарке челябинских издательств эта книга получила первую премию в номинации "Книга-дебют".

Стихи И. Аргутиной публиковались также в челябинских сборниках "Сто новых стихотворений", "Молчание, твой голос так высок..." (обе - изд. "Фрегат"), "Утренний час" (ЮУКИ), в журналах "Урал" Љ9, 2001 г., "Новый ковчег" Љ1, 2002 г., а также в литературной газете "Lite", г. Балтимор, США, ноябрь 2001 г., и сборнике "Our flag was still there" (сост. Р. Хольцхауэр, изд. "Академкнига", г. Екатеринбург).

Ирина Аргутина

ВРЕМЯ ПОИТЬ ПЕСКИ

Стихи

Послесловие

С. БОРИСОВ

Редактор

Т. ЛУРЬЕ

Художник

А. ПЕРМИНОВ

Челябинск

2001

ЧАСТЬ 1.

ИГРАЙ!

Пробуждение поэта

Время осело песочной зыбучей горой

Опыта, столь пожилого родителя Мудрости.

Нет обаянья в песчаной ее златокудрости,

есть лишь порядок, продуманность,

внутренний строй.

Опыт и Мудрость - ну что вы творите со мной?

Вашим стараньем становится все горячей

мрачная точность прогнозов (учитесь, синоптики!)

Радугу, эту поэму дождя и лучей,

вы превратили в простое явление оптики!

Но паучком, подбирающим сеть не спеша,

дергая ниточки нервов, сжимаясь упруго, -

чувствую - где-то во мне завозилась душа,

орган, пока отрицаемый нашей наукой.

Словно ребенок, что за руку дергает мать,

столь устремленную к цели своей прагматичной,

чтобы скорее, немедленно ей передать

радость от найденной им железяки отличной,

горе при виде больного худого кота

и восхищение длинной машиной лощеной, -

так и душа теребит - и ее правота! -

мой основательный разум, вполне просвещенный,

и, непосредственно ерзая где-то внутри,

шепчет: “Смотри!”

И просвещенный мой разум команды не даст,

предотвратить не сумеет диктатор мой старый

вдруг накатившую влажность распахнутых глаз

и нерасчетливо лишние сердца удары.

Это не дар и, пожалуй, еще не талант,

но под встревоженный внутренний шепот: “Смотрите!” -

вдруг умирает во мне дилетант-аналитик,

чтоб, встрепенувшись, проснулся поэт-дилетант.

июль 1998

Паганини

Сквозь шепот вздорный,

сквозь свист и безумство крика,

сквозь гул восторга

или в тиши проклятья

он вышел - черный

и некрасивый Нико -

и скрипку гордо

в свои заключил обьятья.

И, трепеща

от его неуемной страсти,

она рванулась

счастливо и потрясенно.

И замер зал,

подчинившись жестокой власти,

познав и ужас,

и силу любви бессонной.

И бились звуки

отчаянно и неистово,

и била зал

малярийная лихорадка,

и кто-то крикнул в экстазе:

“О дьяволиссимо!”-

и онемели

другие, крестясь украдкой.

А скрипка смолкла,

людей проведя сквозь муки,

Кого пронзила,

ну а кого - взбесила:

“Ему сам дьявол

ночами диктует звуки!”

Ответь же, Нико,

откуда такая сила?

...Но в нем проснулась

любовь к всевозможным шкодам -

Пускай молва

вновь сочтет его слишком странным:

“Меня коснулась

счастливым крылом Природа”, -

взлетят слова,

словно чайка над океаном.

1985

* * *

Все бывает - поздно или рано.

Если рано - ни к чему и странно,

отвлеченно, как с телеэкрана,

непонятно или несерьезно.

Все бывает - рано или поздно.

Если поздно - больно или грозно,

но всегда светло - и беспросветно,

безнадежно или безответно, -

и болит открывшаяся рана.

Все бывает. Поздно. Или рано.

октябрь 1985

Между

Я думала, что черная дыра

и блещущая золотом гора -

две крайности.

Положено равнине

меж ними быть.

Но с горечью вчера

я поняла: равнины нет в помине.

Как страшно! Ощущенье таково:

дыра, гора - и больше ничего.

И жалкая прослойка альпинистов,

вцепясь в гору, над пропастью зависла.

О смысле жизни думает, вися.

А смысл, ребята, - в прочности веревки.

...Я тоже здесь, но только без страховки.

Вверх не хочу, а в пропасть мне нельзя.

Что ж, таково проклятье от рожденья:

меня не тянет это восхожденье.

Между мирами шастаю.

Одним

служу за скромное вознагражденье -

и милостыню подаю другим.

сентябрь 1997

Троллейбусу - с признательностью

Плыви, мой батискаф,

среди акул и рыбок,

вместительный, как шкаф,

с рогами наверху.

Покуда я в тебе,

не сделаю ошибок

и даже не споткнусь,

не то, что на бегу.

Ты для таких, как я.

Богаче мы не станем,

нам не грозит авто

на жизненном пути.

Толкаемся, сопим, меняемся местами,

пытаемся ворчать,

пытаемся шутить...

Здесь едет мой народ

с уставшими глазами,

стремящийся с утра рассвет опередить, -

любовь моя - и стыд,

мой праздник - и экзамен.

Плыви, мой батискаф!

Мне скоро выходить...

декабрь 1998

Тик-так...

...И когда в темноту

завернутся расхожие звуки

и потянутся руки

к бесстыдно зевнувшему рту,

и насытятся тяжестью ночи ресницы,

и когда вереницей

во вчерашнее канут сегодня мелькнувшие лица

и сегодняшним днем напитается прошлое бремя -

слышу - Время

полновластно проходит. Уходит.

Часовой механизм напоследок заводит

и уносится прочь. И банально стремится

в ту страну, где румяные пухлые лица,

где читается первая в жизни страница,

где Синяя Птица -

не творение Мориса Метерлинка,

не картинка,

а простая мечта.

И часы утекают туда,

как сквозь пальцы вода.

Время, сколько тебя остается?

И что мне дается?

Что добыть удается

ежедневным упорным трудом рудокопа?

Сколько там - до потопа?

Время тает...

Впрочем, черт его знает,

а что будет после потопа?

Долетит ли мой голубь до суши?

А на ней - ни души? Или, все-таки, водятся души?

Ну постой, не гони

безнадежно короткие дни,

беспросветно бездарные ночи.

Я не царь, я не Бог,

только я и не червь, между прочим!

Раствориться в тебе не хочу, но тобой не владею.

Дай идею,

как не стать восемьсот тридцать пятым поэтом

или даже тридцатым - зачем?

Впрочем, дело не в этом...

Но качнутся весы,

и влетит мой взъерошенный сын, для которого

я всегда буду первой, и это, наверное, здорово -

ну хотя бы пока у него не пробьются усы.

Вместе с ними - сомнения

и самомнение.

Интересно, а что же достанется времени?

Удобрение?

Я могу не успеть. Я прошу... Все напрасно.

И бесстрастно

уходящим шагам отбивается в такт:

тик-так,

тик-так...

Горе

Большой и грязный сенбернар

бродил по площади морозной

один. Он был еще не стар,

в глазах уныло стыли слезы.

Растяпой ли, или подонком

был пес потерян или брошен,

но, если женщина с ребенком

шла торопливо через площадь,

с какой надеждой он трусил

навстречу им огромной тушей

и как, заглядывая в душу,

вилял хвостом что было сил...

Но сколько горестей, однако,

собачья вынесет душа?

И он завыл, завыл-заплакал

о том, что жизнь нехороша,

о том, что мелкие собаки,

вертясь на рынках там и тут,

порой заглядывая в баки,

себя от голода спасут,

а он... А он такой огромный,

такой ненужный никому...

Я отломила полбатона

и молча подала ему.

И, оборвав поток рыданий,

он жадно булку прикусил,

чтобы ему хватило сил

еще для завтрашних страданий.

февраль 1999

Из Р. Фроста

К ЗЕМЛЕ

Любовный мед в уста,

Сладчайший мед на свете,

Однажды я устал

Ловить. И ветер

С холмов меня унес -

От сладких ароматов,

От виноградных лоз

Унес куда-то...

Кружилась голова

От запахов медовых,

И плакала трава

Росой в ладони.

Где юный мой восторг,

Мой сладостный - до муки?

Где розы лепесток,

Ожегший руки?

Веселья нет, но соль

Не вымыли из раны

Вина, усталость, боль.

Отныне странно

Мне сладок вкус коры,

Гвоздичных горьких рос,

Избыточной любви

Следы от слез.

Испуганно рука

Рванется болью новой

От жесткости песка,

Травы суровой, -

Но эта боль мала.

Пускай на плечи ляжет,

Безмерна и кругла,

Земная тяжесть.

декабрь 1999

* * *

Утро. И два океана

пучины свои раскрыли.

Чайка бровей окаянно

над ними расправила крылья.

Их глубина пугает.

Каверзны их теченья.

Искра одна, другая

вспыхнет, и их свеченье

нежной сделает тайну,

ждущую морехода:

может быть, он случайно

ринется в эти воды?..

январь 2000

Романсы маленького человека

1. Над рекою невоспетой...

Над рекою невоспетой,

жадным городом испитой,

я стою у парапета.

Я неправильно воспитан.

Не намерен утопиться

и не думаю бросаться:

ты легка, моя десница

несвободного скитальца.

У воды бываю редко -

только в жаркую погоду

я плыву себе, как ветка,

ветром брошенная в воду.

Если к берегу прибиться,

все равно не пустишь корни.

Надо мной кружила птица -

улетела. Ей просторно

плавать в пятом океане.

Мне горька ее победа:

даже дома, даже в ванне

я не стану Архимедом.

Я не стану... Я не буду...

Я неправильно воспитан...

Я, из маленькой посуды

жадным городом испитый,

не спасу его от жажды.

Но однажды...

май 2000

2. Маленькое сердце

Ох, какой несовершенный -

мне и кошки не отдашь.

То ору, как оглашенный,

то глодаю карандаш.

Оглашенный, оглушённый -

никого не удивит

приговор мой оглашённый:

мне поставлено на вид.

Виды слева, виды справа

вырастают на дрожжах,

проплывая величаво,

словно пальмы в миражах.

А на пальцах заусенцы,

под глазами сеть морщин.

Кто от старого младенца

вправе требовать причин?

А тем более - последствий?

Тем не менее - любви?

Хочешь маленькое сердце?

Осторожно, не порви.

февраль 2001

Играй!

Играй, играй! Устали пальцы?

Ну что ж, немного согреши.

Твои свободные скитальцы

честней воспитанной души.

Тебя не слышно в общем хоре?

Какое горе!

Так спой свое - но не фальшивь.

О бедный, бедный!

Как хочется звучать победно,

струной звенящей, горлом медным

отправить звук за облака,

чтоб на века.

Ну, а пока...

Играй, играй! Не отвлекайся!

Пускай не слушаются пальцы,

устало звуки торопя, -

играй - пока еще любя,

твой нежный мальчик, твой ребенок,

чей слух непогрешимо тонок,

стоит и слушает тебя.

Играй, играй! Лет через триста

узнаешь, был ли ты солистом,

увидишь в скверике тенистом

себя ли, сына ль своего

с лицом из вечного металла...

Играй, играй! Рука устала?

Рука не сердце. Ничего,

играй, играй! Ты молодец.

Когда, взмахнув рукой небрежно,

взлетишь свободно и мятежно,

тебя услышат - мальчик нежный

и вечной музыки Творец.

июнь 1999

Выход

Выхожу:

из себя, из квартиры, из спячки.

Нахожу

радость в шаге, в погоде и в каждой подачке

этой жизни - и в цирке, и в фейерверке.

Я сужу! -

и судима по собственной мерке.

Выхожу -

из троллейбуса, из коридора -

в свет, на свет!

И безбожно выходит из хора

мой фальцет.

Не дрожу

и не ежусь от выкрика "Тихо!"

Выхожу -

я с утра одеваюсь "на выход",

и тогда

веселит ощущение прыти...

Что такое беда? -

это если не выйти.

октябрь 1999

ЧАСТЬ 2.

ГДЕ УМИРАЮТ СТРЕКОЗЫ

Где умирают стрекозы

Где умирают стрекозы?

Господи, что за вопросы

В детских устах!

Что это - страх

смерти, внезапное чувство хрупкости красоты?

Там, где цветы,

где по траве

с легким свистом проходятся косы, -

там умирают стрекозы.

Что за мысли в твоей голове,

мой веселый мальчишка?

Ну давай мы с тобой

полетим над цветами и этой травой,

высоко - но не слишком,

чтобы солнце не жгло и чтоб нам удалось

разглядеть, как хрустально застыли

неподвижные крылья

отлетавших стрекоз.

А потом я вчера

буду петь, улыбаться лукаво,

полюблю вечера

за жестокий пожар в небесах...

А назавтра не плачь - я ушла в пожелтевшие травы.

Мне роса - как слеза.

Я всего лишь была стрекоза.

август 1999

Ночь

Коль звездно-лунная мозаика

уже рассыпана впотьмах,

приходит ночь. Она хозяйка

в притихших сумрачных домах.

Смолкают звуки. С пересыпу

в углу ворочается кот.

Последний снег мой двор засыпал.

А ночь идет. И жизнь идет.

Пора безвременья глухого,

пора почти небытия,

где без движенья, мысли, слова

зачем-то существую я.

Из жизни вырванный лоскутик,

за часом час, за годом год

шагает ночь - усталый путник,

она идет - и жизнь идет.

Но только близкое дыханье,

теней смятенное порханье,

тепло и мягкость, и рука,

которая не спит пока,

готовы ласково помочь

в небытие найти дорогу -

и я смиряюсь понемногу

с таким явлением, как ночь.

март 1998

Времена жизни

1. Весна. По главной улице

Сквозь толпу, деревья, слякоть,

сквозь желанье петь и плакать,

захлебнуться и взорваться

в крике, музыке, стихе,

в безобразнейшем грехе,

сквозь потоки слов, оваций,

сквозь десятки делегаций

чудо-племени людей,

через тысячи идей,

мыслей новых, мыслей старых,

и сквозь то, что этот парень

бросил вслед, надев очки:

“Ах, какие девочки!” -

сквозь все то, что мне не можется,

но хочется объять...

... А на крыше “Запорожца”

гордо ехала кровать.

И везла кровать кому-то

ощущение уюта

и семейной жизни тихой

неземную благодать.

И мурлыкал “Запорожец”,

как котенок, знавший счастье

ласки, смех ребячьих рожиц,

тонкость женского запястья

и уверенность мужского,

блеск улыбки, глаз и слова -

и еще полно такого,

что так хочется объять

мне, шагающей сквозь слякоть,

сквозь желанье петь и плакать,

сквозь отчаянье и смех,

сквозь успех и неуспех

и сквозь сотни мыслей разных,

даже мудрых, но напрасных,

и надежд, надежд своих,

слишком сильных для двоих.

ноябрь 1987

2. Лето. Признание

В любви неловко признаваться,

когда тебе уже не двадцать -

за тридцать,

когда успели потрепаться

страницы,

где наша жизнь, с утра до ночи,

расписана, и четкий почерк

летящий

все объяснит и в жизни прошлой,

и в настоящей,

когда сомнения забыты,

когда минуты пахнут бытом

и потом,

когда устало и сердито

не ждешь от времени-бандита

чего-то,

когда все просто и обычно...

Но встрепенется хрупкой птичкой,

взлетая,

любовь, не ставшая привычкой

с годами.

Ну что ж, подумаешь - не двадцать!

Мне больше не в чем признаваться!

октябрь 1998

3. Осенний свет

Давай с тобой пойдем в осенний парк.

Уже взошел октябрь - как Жанна д’Арк -

на свой костер,

и рыжий пламень кинулся лизать

его небесно-синие глаза.

И так остер

горючий запах дыма и листвы...

Сто лет назад мы были здесь на "Вы".

Сто лет назад

кружились листья искрами костра,

и нас свела унылая пора.

И листопад

был принят, как данайские дары

уже другой, безжалостной поры

больших снегов.

Но мы прожили теплые сто лет,

и проживем еще. Осенний свет

и хруст шагов

по ломким листьям памяти. Туда

давай пойдем. Там примет нас двоих

осенний свет. И можно без стыда

сказать или подумать о любви.

октябрь 1999

4. Зима. Январская идиллия

Лес,

выбеленный снегопадом,

встречает яблоневым садом

двух убеленных сединой.

Они идут по белым тропкам,

и снег похрустывает робко

и деликатно.

Ледяной

январский ветер гасят сосны.

Год завершился високосный,

он пощадил их, не задел.

Когда-то, в молодые годы,

краса заснеженной природы

их не звала: хватало дел

и сил. И что-то было нужно...

А нынче в доме стало душно.

Его, в объятиях губя,

звала к себе стенокардия,

но слышал он: "Не уходи! Я

что буду делать без тебя?"

Они идут по тропкам снежным,

и втихомолку взглядом нежным

она грешит.

И вдруг назад

идут часы. И в день морозный

двух стариков, седых, как сосны,

встречает яблоневый сад.

декабрь 2000

5. Последнее чаепитие

Две немытых чашки на столе

стерегут засохший бутерброд.

Пробежало около ста лет,

если час терпенья длится год.

...Два седых бесплотных существа

пили чай с тенями на десерт.

Сединою падала листва

на столбцы желтеющих газет.

А потом одно пошло домой,

неживые ноги волоча,

а другое вышло в мир иной

на минутку - только без ключа.

И сидят, как псы на пустыре,

сторожа засохший бутерброд,

две немытых чашки на столе -

вдруг проголодается, придет?

ноябрь 2000

Дождь

Стемнело. В поздний час вопросов

тревожит душу тишина,

и перекличка паровозов

в притихшем городе слышна.

И в полнолунье спится плохо,

когда в конце концов уснешь...

А утром новую эпоху

в душе откроет первый дождь.

Поэма мокрого асфальта,

от фар бегущая строка,

давно забытое контральто

в диапазоне “Маяка”

и влажный запах предвкушенья

весны ли, жизни - не поймешь,

и он не требует решенья -

обычный дождь. Как в детстве - дождь.

апрель 1998

Кисегач. Летние этюды

Пасмурный

Стихает дождь, смолкает разговор,

устав бродить запутанной тропой.

Вокруг лежат стада Уральских гор,

пришедшие сюда на водопой

во времена неспешные былин.

Свободны от трудов и от толпы,

мы будем слушать, как трещит камин,

и жарить надоевшие грибы,

мечтать о возвращении домой -

как будто не пускают нас назад

те горы, что пришли на водопой

и вот теперь так упоенно спят.

Сосновый

На пригорке каменном и мшистом

созерцает мир сосна со стажем.

А была и юной, и пушистой,

новогодней - лучше и не скажешь...

Потеряла нежную округлость,

вымахала - всем столбам на зависть

и, легонько наклонившись к югу,

греется. А что еще осталось?

Мощная ее прямолинейность

так нага, что просто беззащитна,

и смолою - горесть или ересь

капает. Но этого не видно.

Солнечный

"Какой большой ветер..."

Ах, какой воздух!

А какой? Золотой,

упоенный, насыщенный соснами, светом -

это воздух.

Как просто!

Просто пить его летом

и шептать: "Ах, какой!" -

и гордиться собой как поэтом,

написавшим об этом

парящей от неги рукой.

На рассвете

в нежно розовом свете,

играющем на щеках,

вспомнить: "Ах,

какой большой ветер!"

А какой он большой, ветер?

- Очень! Очень!

Ах, как точен

и богат наш язык! Как он хочет

говорить, говорить,

как пытается он подарить

фотоснимок на память

о соснах, о воздухе, ветре,

в километры

растянув безответную нить

авторучки, уставшей от жалких стараний

сохранить

этот ветер и розовый, ранний

воздух, - хотя бы не на щеках,

а на белых листах,

заменивших отчасти и жизнь, и природу

в наших сумрачных, серых домах,

чтоб спустя непогоды и годы

вспомнить: "Ах!.."

июль 1999

Метаморфозы

Светленький мальчик становится темно-русым.

Устная речь превращается в запись мелом

где-то на черной доске. И совсем уж грустно:

черная прядь начинает светиться белым.

Розовый свет превращается в синий полдень

(это не так уж плохо, когда не в серый).

Ищешь прозрачное слово - а что находишь?

И все равно произносишь. А чувство меры

не в состоянии строгой своей печатью

остановить теченье часов и речи.

Божьего дара отчаешься ждать в молчанье, -

вот потому и довольствуешься человечьим.

И превращаешь в радугу серый отблеск

(что называется в физике преломлением),

и поглощаешь черный. И копишь звезды

в выпитой мгле - для нового Сотворения.

октябрь 1999

* * *

Из пересыщенного раствора,

А не из сора -

Кристаллы строк,

Из обожженных страстей и мыслей,

Осенних листьев,

Опавших в срок.

Кристалл нанижешь в структуру четок.

И будешь четок.

И будешь строг.

Но все же в гранях забьются блики.

Твои улики

Тревожат глаз.

Среди искрящихся граней мира

От ювелира

Не скрыть алмаз.

Алмаз поет...

И только холод случайной фразы,

Что это - стразы,

Тебя убьет.

октябрь 1999

Римский эпизод VIII. Колизей

О город, безграничный, как чума,

Как смертный грех и непорочность Папы!

Ушли тебя сводившие с ума

Лукулл, Нерон и все твои сатрапы...

В исходность Палатинского холма

глядится Колизея желтый череп,

стоокий Аргус, - дырами глазниц

из времени, в которое не веря,

втекает позолота колесниц

и вытекает золото империй.

Еще втекает плеск пурпурных тог

(тому назад веков, должно быть, двадцать)

и плебса жизнерадостный поток,

готовый над героями смеяться, -

и вытекает Время из-под ног.

Оно уйдет сквозь ярусы аркад

под шумное веселье поединка,

когда меня ты опрокинешь, брат.

В моем глазу растаявшая льдинка

Добавится к числу твоих наград.

Арену жестко чувствует спина,

а небосвод, натянутый на пяльцы, -

последний. Вот и ясность внесена.

Как просто объясняются на пальцах

и жизнь, и смерть в любые времена...

октябрь 1999

* * *

Я не буду тревожить солдат и бесчисленных слуг:

их не водится там, где губительна тяжесть венца,

где всего и забот - сохранить оперение рук,

да водой ключевой напоить молодого птенца.

Мы глотнем серебра и взлетим высоко. Нипочем

злое солнце крылам: наши перья из кожи растут.

И всего-то забот - не заплакать, когда горячо,

да порывами ветра взбодрить молодую листву.

И когда полетим - не на юг, не на запад - наверх,

то сбежится народ -

посмотреть на невиданных, нас.

Не солдаты, не слуги, а каждый из них - человек,

и всего-то забот -

чтобы вспомнить об этом хоть раз.

март 2000

* * *

Земной хребет изранен и пробит:

упорно, как герой в последнем акте,

взамен цветов растет из недр гранит -

земли несостоявшийся характер.

А я опять бросаю семена,

ропщу на бесполезные усилья

и ощущаю, как гудит спина -

мои несостоявшиеся крылья.

Пойду пешком по камню и пескам

сквозь боль и страх - они, конечно, против -

наверх. Туда, где ветер у виска

в последнем - состоявшемся! - полете.

март 2000

* * *

Начинается праздник

тревожной побудкой сознания.

Открывается классик

в дешевом карманном издании,

мой изученный мир.

Мой распахнутый, мой одинокий,

ты зачитан до дыр -

я создам твои новые строки...

...И признаюсь, как автор,

рискуя казаться неискренним,

что все менее хочется правды,

все более - истины.

март 2000

* * *

Раки ходят задом наперед

в одиночку. Путь у них не гладок,

но недолог. Мой - ужасно длинный:

отстаю - сверлю глазами спины,

а немного вырвавшись вперед,

чувствую мишень между лопаток.

Тяжесть атмосферного столба

заставляет горбиться привычно.

Финиш скрыт, отчетлива судьба,

а борьба с собой проблематична.

Гладкость слов страшней, чем гладкость льдов,

мягкость губ нежней, чем мягкость снега.

Тяжелы полгода холодов.

Сани, сани... где моя телега,

где моделью солнца - колесо,

где скрипит степное стрекотанье,

где тепло, тепло, тепло - и все! -

и живет свободное дыханье.

Там, где травы сердце опоят,

от ветров не трескаются губы.

Я ношу блистательный наряд -

он не спрятан под полами шубы!

Где... А здесь все шубы да снега

на пути, и лед совсем не гладок,

и стрелок по имени Пурга

целится в мишень между лопаток.

декабрь 1999

Искривление пространства

Меж двух вершин раздвоенной сосны

заключено явленье кривизны

пространства. Не лети туда, синица,

побойся искривленности небес:

она ведет в чужой, нездешний лес,

где суждено навеки заблудиться...

А может, там прозрачней синева,

клубника слаще, зеленей трава?

...Да погоди ты, птичья голова, -

где только умещается упрямство

в таком микроскопическом мозгу!..

Но жадно поглощают мелюзгу

законы искривления пространства.

Между двумя верхушками сосны

заключено явленье кривизны

пространства. Не лети туда,

орлица!...

.................................................

январь 2000

* * *

Стучат мгновенья

по циферблату.

Они - как Время,

оно - крылато

порхает - юным,

шагает позже,

потом угрюмо

натянет вожжи

и пустит вскачь

лошадей беспутных.

О них не плачь,

о сиюминутных.

Они с Пегасом

одной породы,

и каждым часом

уходят в воды

далекой Леты.

Нырни за ними.

Но где ты, где ты

оставил имя?

На побережье,

где шум прибоя,

или небрежно

унес с собою?..

январь 2000

Мой памятник

У каждого поэта должен быть свой Памятник?

Я памятник себе.

Мой каменный фундамент

не давит никого.

Он, в общем, невысок

и прост, как колыбель.

Износится с годами -

и поглотит его

веков седой песок.

К тем дальним временам

меня уже не будет;

дай Бог, чтоб зыбкий след

остался на песке,

чтоб не сожгла война,

не затоптали люди

и не сочли за бред...

Наивно на листке

пытаться рассказать

о боли и полете,

о том, что у часов

безмерный аппетит...

Но - здравствуйте, глаза!

Ведь вы меня поймете?

...В миру могильных сов

мой памятник стоит.

И я переживу,

что он не на проспекте.

Да что "переживу" -

уже пережила.

Но юную траву

Питают соки смерти.

Она растет, жива,

и помнит: я была.

январь 2000

29 февраля

Капель рождает сбивчивый хорей,

восторгов ждет, как неумелый автор.

Так ждут погоды у семи морей.

Так ждут весны. Весна наступит завтра.

Схватил довесок алчущий февраль,

в четыре года раз дорвался, бедный.

Но твердо обещает календарь,

что завтра будет март. Стучит победно

капель. И так досадно февралю,

что не успел, что истекают сроки

и что весна уже готовит соки,

и будет март. И я тебя люблю.

февраль 2000

Сон

В тусклой норе мышиной

воздух закрыт на ключ.

Время непогрешимо

гонит на запад луч.

Спит молодой мышонок

в серой ночной пыли.

Время опустошенно

носит песок Земли.

Время обходит сети,

что расставляла мгла.

Снятся мышонку ветер,

солнце и мах крыла,

время - мышонок малый...

Он же посланцем звезд,

мощным орлом бывалым

ловит его за хвост!

март 2000

Колобок

Я буду жить от вас вдали.

О ваших фартуках убогих,

о нищей старческой любви

я позабуду по дороге.

Удел несчастных стариков,

муку скребущих по сусекам,

не для меня. Я не таков.

Я был таков. Мой план побега

включал прыжок и долгий путь

по ровной сказочной дороге.

Щемило от удара грудь,

но я упрямо делал ноги.

Я не залеживал бока,

кой-с-кем болтал в дороге мило,

но серость мелкого зверька

меня ничуть не соблазнила.

А недвусмысленный оскал

и серость высшего порядка

вселили страх. Я поскакал

напропалую, без оглядки,

уже в пути не тормозя

и не боясь прослыть невежей,

когда вела меня стезя

сквозь рев учтивости медвежьей.

Но эти рыжие меха!

Но этот взгляд, но этот голос!..

В мозгу клубились облака,

и солнце в травах раскололось.

И свет осколок мне вонзил

туда, где сердце ли, душа ли...

Едва блаженства я вкусил -

увы! - меня уже вкушали!

Предсмертным стоном колобка

одно желание осталось:

пусть эти рыжие меха

согреют шубой чью-то старость!

октябрь 2000

Город, утопающий в дожде

Город, утопающий в дожде,

как в долгах, пороках и нужде:

дождь везде.

И двадцать тысяч лье

под водой.

Растворилось звездное колье

В долгой, нескончаемой струе.

Молодой

месяц недоверчив, как апрель.

Почернела вымокшая ель

площадей.

Захлебнувшись, хлюпает земля.

Время стынет около нуля.

Пощади

тех, кому открыт небесный свод

их законов. Натиск на восход -

до утра...

В субмарине гаснет желтый свет.

Ночь проходит, а ненастье - нет.

Мне пора.

Тополя промокают до сердца

и царапают облака.

Во дворах перемешана с перцем

соль снегов, не ушедших пока.

Долго копят весенние силы

и земля, и душа, и трава -

и мучительно шепчут "спасибо"

отсыревшим апрельским словам.

апрель 2000

* * *

Сохранить хладнокровие рыб,

заглянувших за вырез купальника,

может каждый четвертый поэт

или каждый второй гражданин,

но когда не находится слов,

начинается тихая паника

бессловесно угрюмых миров,

что безмолвием порождены.

И резвится веселое зло,

у которого нет ни названия,

ни тяжелых зловещих шагов,

ни каких-то особых примет...

Но случилось: исчезли слова.

Молчаливо несут наказание

то ли каждый второй гражданин,

то ли каждый четвертый поэт.

Сохранить хладнокровие рыб?

Немоту? Но, родившийся в немощи,

изо рта вырывается крик

петухом, разбудившим рассвет,

за которым приходят слова.

Их добыл в тишине всеобъемлющей

молчаливый такой гражданин

по прозванию "тихий поэт".

ноябрь 2000

XX - XXI

Закрытие века. Смыкание стрелок

на бледном бессонном лице циферблата

почти рефлекторно - под грохот обстрела

"Шампанским". Закрытие века.

Расплату

за все роковые открытия века

отложат. Дороги накатом мастики

покроет запас прошлогоднего снега.

Открытия века, симптомами тика

терзавшие старое тысячелетье,

его пережили.

Геном человека

внедряется в новорожденное третье -

оно начинает с открытия века!

...Стихает под утро подвыпивший ветер,

тихонько бредет, никому не мешая,

и спит утомившийся люд на рассвете,

открытие века во сне предвкушая.

декабрь 2000

* * *

...Впадая в ручьи и снега,

впадая в июльские травы

с упорством лесного зверька:

для жизни, а не для забавы,

впадая в затишье томов,

хранящих достойные мысли,

в застывшую мудрость умов,

в хваленую азбучность истин,

то в ярость, то в море тоски,

то в страх, то в шальное геройство -

когда поглощают пески

следы моего беспокойства -

во сне, наяву и в бреду,

впадая в терпенье дороги, -

я знаю, куда я впаду,

куда я впадаю в итоге,

приняв на себя маету

пожизненно шарящей зондом

души,

преступившей черту,

положенную горизонтом...

февраль 2001

ЧАСТЬ 3.

У АНГЕЛА НЕЛЕТНАЯ ПОГОДА

Волна

Приходит волна, чтобы вылизать берег.

Метнется язык, беспокойный и черный,

и мелочь обломков прибрежных истерик

проглотит вода - и вздохнет облегченно.

Приходит волна темноты и покоя.

Мое побережье усыпано сором

ушедшего дня. До чего нелегко я

себя покидаю! И, внутренним взором

окинув мой брошенный на ночь оазис,

еще не омытый, уже не воспетый,

следы суеты и обилие грязи

я вижу - и это коробит эстета.

Но свежей водой на песок воспаленный

приходит волна неизвестного толка

из тайных глубин мирового бульона -

и мир замирает. И в звездных осколках

звенит тишина умирающей ночи,

развеянной мглы и вчерашней печали.

И светится берег, такой непорочный

под первыми робкими солнца лучами...

февраль 2000

* * *

Раз-

бежались морщины по треснувшей коже зимы.

Два

похода весны приносили ей полный разгром.

Три-

зна старых снегов, серым пиром во время чумы

Раз-

метав белизну, осчастливила стаи ворон.

Два

светила сошлись в небесах у постели больной.

Три-

жды крикнул петух - и седое светило ушло.

Раз-

веселый и рыжий остался помочь - в мир иной

Две-

рь зиме отворить: уж такое его ремесло!

Март отправит старуху в последний печальный

приют,

синевой золоченой застелет земную постель

и останется ждать.

Так мальчишки влюбленные ждут,

под часами дрожа от морозов и первых страстей.

февраль 2000

Ночной преферанс

Если ночь заявляет на "девять пик",

если даже луна объявляет "пас",

если ветер так удручен, что сник, -

да и что ему до них и до нас,

если мгла торопится, озверев,

взятки брать ценой моей головы -

я сыграю с ними "без козырей":

я пойду на Вы.

И на слово "раз" я возьму звезду

и включу ее на своем столе,

и на всякий страх наложу узду -

и тогда моих уже будет две.

А когда слова очаруют лист

и старанья их мне пойдут в зачет,

пусть пануют те, кто не крикнул: "Вист!", -

я свое возьму, мне не страшен черт.

И седьмая будет как смертный грех,

а восьмая будет как нота "до".

Но падет усталость на мой успех,

и засохший лист задрожит чертой.

И рассветный час образумит нас,

и объявит мгла запоздалый "пас"...

Ни победы мне, ни постыдных дум -

пережита ночь, слава Господу!

март 2000

Графика зимних суток

Зимняя светопись утра.

В белую снежность листа,

вниз, первозданно и мудро

с неба летит чистота.

И ничего не пророчит

вязь торопливых цепочек,

разнонаправленность строчек -

наш незатейливый почерк,

серых шагов суета.

В десять минут с высоты

снова забелит листы

светопись утра, и снова

бросятся строчки вразбег...

Сколько в тебе неземного,

Снег!

Сколько в тебе неземного?

Ночь. Половина второго.

Снег. Ты устал.

Спишь.

Снег перестал.

Тишь.

В хрупкой седой мгле

именно полвторого -

время для неземного

здесь, на Земле.

ноябрь 1999

Слава создателю..."Черного квадрата"

Я создал НИЧТО и, назвав его: НЕЧТО,

выдал за творенье, каноны поправ.

Моего НИЧТО испугается вечность,

и настанет вечное время забав.

Если же ценитель мне скажет: "Не вижу!" -

я скажу ему, что он обыватель.

Про меня, ей-богу, еще понапишут,

будто я создатель иных понятий.

Я бы мог назваться большим ученым,

не создав вакцин, не разрезав атом:

я прямоугольник закрасил черным,

да еще и спутал его с квадратом.

Каждый побоится прослыть невеждой

или, например, безнадежно отсталым!

Где академические одежды?

Я надену их и войду в анналы.

Я туда войду и начну резвиться,

выев то нутро, что меня отвергало.

Наша встреча все-таки состоится -

для того-то я и войду в анналы.

Но однажды гений без всякой обиды

скажет: "Я не знаю такого шедевра", -

и путем анальным тихонько я выйду,

и, пожалуй, в этом я буду не первым.

И меня потоком истории смоет...

Но среди потомков увижу я брата,

и тогда его возведу я в герои,

совратив несчастного "Черным квадратом"!

* * *

О как легко и не сердито

весной, в шумливый день базарный,

в ловушку форточки открытой

влетает ветер лучезарный!

В моем кубическом бедламе

ему уже не отвертеться.

Взбодрив обросшее годами

неповоротливое сердце,

он разбивается о люстру

холодным стуком кастаньеты,

и злая дрожь стекла и света

родит биение предчувствий,

не узнаваемых до срока,

не изрекаемых словесно, -

блаженна истинных пророков

всевременная неуместность! -

И мир безжалостно нанизан

на пыльный луч, как на иголку...

А солнце бродит по карнизу

и примеряет треуголку!

март 2000

* * *

Пьяный художник, макающий кисть наугад

в желтое, синее - краски любые доступны!

Воля бесценна, свобода недорога,

жизнь переливчата, но весела и беспутна.

Красное море рождает зеленый восход.

Желтые звезды умрут на коричневом небе.

Рыжие люди ныряют легко, без забот:

им, нарисованным, стоит ли думать о хлебе?

Что ж ты, веселый гуляка, вчера не убрал

краску одну? А сегодня вздохни огорченно:

рая не видно. Устало улегся Урал

на растревоженный холст,

перепачканный черным...

март 2000

Расставание

Мерцание звезд вокруг больной головы

никак не хочет сформироваться в нимб,

поскольку я не хочу воплотиться в крест.

И вроде где-то около были Вы,

та самая, которой поэт храним.

Позвольте Вам предложить перемену мест.

Довольно Вам летать по вызову в ночь

ко мне, к другим. Устали за сто веков?

Я буду беречь божественный Ваш уют.

Вот только если Вы и сами не прочь

присесть на эти обрывки черновиков,

то я Вам уделю пятнадцать минут,

тех самых минут, когда шалит голова

сплошной помехой мерцания звезд и строк.

Прошу, присядьте. Что там у Вас в руках?

О Господи, вновь слова, слова и слова!..

Ну, знаете, милая, - вот Вам Бог и порог.

Пятнадцать минут прошли, а жизнь коротка.

И снова мерцают звезды - или круги

роятся, но только Вас в этом рое нет.

Без Вашей воздушности ночь тверда, как гранит.

Пятнадцать минут - и не то чтобы мы враги,

но только теперь никто не диктует мне

и больше уже никто меня не хранит...

апрель 2000

* * *

Нине Ягодинцевой

Шальные крылья плещут за окном:

вот-вот пробьют межфазную границу.

Ворвется мир в мой беззащитный дом -

и это сотворит ночная птица.

(А кто ж еще крылами наделен?

А кто еще, стекла не замечая

и слепо разрывая связь времен,

в конце концов отыщется в Начале?)

...Часы, пробив последние сто лет,

рассыплются на звездные осколки

и лунный свет, распятый на столе

гвоздями слов: всерьез. Но ненадолго.

апрель 2000

* * *

Отразился

беспечно пропущенный сердцем урок

неуменьем в зрачке

распознать наведенное дуло.

И, когда стимфалийская птица метнула перо,

я поверила в то, что перо,

а не в то, что метнула.

Не попала - и ладно.

А вдруг не хотела попасть?

Потянулась рука

за пером улетевшей химеры,

и схватила его,

как цепляются люди за власть, -

покушения знак

обратить воплощением веры

в силу перьев. И в то,

что звенит хладнокровная сталь

вешним током чернил

из удушливых камер предсердья...

Но, по вере моей,

все проглотит бумажный алтарь.

А взамен ничего не обещано.

Даже бессмертья.

апрель 2000

Небыль

Там, где рыбьи скелеты лиственниц

обрастают зеленой плотью,

где потоки небесной истины

утопают в земном болоте,

где бессмертные старые ящеры

продолжают в кости игру,

где природа живородящая

начинает метать икру,

где смешались приметы времени,

молодая листва и снег, -

там старуха Анна Каренина

провожает двадцатый век.

Он промчался с железным грохотом

по совсем иному пути.

Унесенным - внутри неплохо там,

а старухе - домой идти.

И она побредет униженно

в барский дом у креста дорог,

превращенный годами в хижину,

где хозяин - тяжелый рок.

май 2000

Свидание с Петербургом

1. Дорожная увертюра

Вагонная лихорадка

выплескивает чай из

эмалированной кружки.

Губам горячо и сладко:

давно чудес не случалось.

А вдруг уже и не нужно?

От сладости предвкушений -

до горечи развенчаний

летит за окном пространство,

не оставляя в душе ни

ясности умолчаний,

ни границ постоянства.

Сгорает последний отсвет

последней не белой ночи,

и рыхлую ткань событий

точеностью благородства

в грехе имперских пророчеств

наутро пронзает Питер...

2. Впечатление

Коринфский ордер пожаром

гладкоствольной шеренги

возносится к Богу. Хвала тебе, Росси! - Я не припомню точно: возможно, это Кваренги

или Растрелли.

Главное, что россияне.

Вот потому-то Росси вспомнился первым

в свисте невских ветров,

которым не обнаружить

нового в стылых водах

в сравненье со стылым небом:

в свинцовых его просторах отсутствует рай.

И души

силою обстоятельств обречены селиться

между колонн и статуй ангелов и пророков...

Так и не истекает Лета второй столицы,

жаждущей у колодцев тайных своих пороков.

3. Лики Эрмитажа

Жизнь Рембрандта

Легкий свет из темноты -

это ты.

Этот ангел, парящий вкруг Святого Семейства, -

не смейся:

приглядись - проступают черты:

это ты,

моя радость.

И радость твоя молода -

ты куда?

Разве ты,

расцветавшая Флорою,

та, которая

любит цветы, -

для безвременья черноты?

...На портрете слезятся глаза

старика. Опускается за-

навес ночи, скрывая края.

Это я.

Роден

Знавшим о таинстве заточения

зреющей жизни в мраморной туше,

сделавшим кесарево сечение

глыбе, веками безмолвно беременной, -

кесарем?

Или дарующим душу

Богом, соперничающим со временем?

Или же выскочкой, ни черта не

понявшим в смысле точных деталей,

в незавершенности очертаний

вырастив чащи?

И заплутали

в этом звучании, в белом свечении,

те, что из плоти, те, а не эти, -

пасынки кесарева сечения,

словно домашние бледные дети,

сняв осторожно парадные платья

и утонув в ароматах лесных,

новых мелодиях, тайных объятиях -

от Поцелуя - до Вечной Весны.

июнь - июль 2000

* * *

В зыбучие пески

уходят эфемерно

летучие слова,

извечны и просты.

Струящейся строки

божественная скверна

затопит котлован.

А золото пустынь,

взмолившись о воде,

осушит эту чашу -

и все уйдет в песок.

Но завтрашний творец

иных великих дел,

творец песочных башен,

устал и первый сон

увидел, наконец.

...И башни в нем росли,

как в древнем Вавилоне,

как следует расти

во сне. А наяву

всем золотом пустынь

измазаны ладони...

Пора поить пески.

Пускай они живут.

май 2000

Июльская сюита

1. Июль

И мед

не слаще июля.

И в рот,

корзинку минуя,

клубнику несет рука.

Замедленный ход событий

дрожит паутинной нитью

сплетающей облаках.

Не мучает душу лето

закрученностью сюжета

в кольцо часовых пружин...

А в ночь Ивана Купалы

звезда на землю упала,

и я загадала жизнь...

2. Пастораль

Когда земля, вздохнув цветущей грудью,

распустит часовые пояса,

июльский зной становится безлюдьем,

и слышно, как впивается коса

в зеленый луг меж озером и небом,

размеченный фигурками овец.

Уходит золоченый жеребец

на запад, в засыпающую небыль.

Смолкает разговорчивая птица,

и ночь ныряет в озеро с холма,

так женственна, что этого стыдится

и кутается в травы и туман.

3. Цыганские напевы

Ходит черный цыган,

как точеный сандал,

по пестрящему звездами лугу -

то ли ищет коня,

то ль себя потерял,

то ли просто смущает округу.

А в траве над рекой

бродит женщина-конь,

загорелым бедром и лодыжкой

раздвигая траву,

над которой плывут

облака с грозовою одышкой.

Разделила верста

половинки холста,

и тому никогда не случиться,

чтоб цыганский зрачок

заскакал, как сверчок,

по бедру золотой кобылицы...

июль 2000

Безумие Дедала

Наш подражатель получит название - ангел.

.........................................................

Небо спускается вниз и сливается с морем.

Крит оседает на дно. И критическим взором

мой лабиринт с высоты оценен как останки

крупного зверя.

Мальчишка, лети осторожно.

Делай, как я! Не спеши - ты пока что ведомый.

Чтобы назавтра сказать безмятежно: "Мы дома", -

в небе безбрежном сегодня рискуем безбожно.

Нам ли вольно до небесных светил подниматься,

нашим ли крыльям, на скорую руку сплетенным?

...Эй, ты назло от меня улетаешь, чертенок,

чтобы не слышать моих надоевших нотаций?

Стой, ты куда?! Это солнце! Оно не допустит

смелой беспечности, легкой мальчишеской прыти.

Стой же!..

Да лучше бы ты оставался на Крите!

...Мокрый паленый цыпленок, рожденный в капусте,

выброшен морем, как черный изодранный парус.

Это мой сын?

Он совсем не годится для неба.

Вот по земле он с таким удовольствием бегал -

солнечный... быстрый...

всегда запыленный...

Икарус...

сентябрь 2000

Снова зима...

Снова зима в северном полушарии.

В сумрачной давке протиснувшись между тучами,

утро вползает медленно, утешая ли

или неторопливо готовя к худшему.

Кофе пахнет запретом и будит память

места, имени, пола, рода занятий -

выбора нет, и приходится с нею ладить,

так что итог предсказуем и неприятен.

Взгляд притянув, измученная бумага

после вчерашнего тихо внушает ужас

то ли по аналогии с белым флагом,

то ли с чем-то еще, но гораздо хуже.

Роду занятий давно уготовано место

где-то в музее, в залах средневековья,

под колпаком затухающего интереса

специалистов.

Душевное нездоровье

неочевидно. Разве что трех попыток

хватит на отрешение и усталость:

жив инвалид войны. Ничто не забыто -

некому вспомнить: живых почти не осталось.

.........................................................

Ржавчина осени, жадно разъевшая почву,

скрыта под белым покровом невинной скромницы.

Снег в сентябре каждый раз выпадает ночью.

Держится сутки, не больше. Но долго помнится.

сентябрь 2000

Октябрь

Молочный воздух стелется, зыбуч -

с овчинку небо и земля с коврижку,

и жмет слезу из поседевших туч

пустых полей детдомовская стрижка.

О кто

не умирает в октябре!

Не навсегда - до следующего раза,

до льдистой вспышки света на ребре

октаэдром застывшего алмаза...

Октава,

завершаясь нервным "си",

лишает очевидности исхода:

не жди, не верь, не бойся, не проси -

у ангела нелетная погода;

ему сплошная облачность претит -

молочный воздух

нынче непроезжий.

И лишь слеза из тучи долетит,

чтоб утонуть

в кисельном побережье.

октябрь 2000

Поле Чудес

Это поле. Поле Чудес.

И неважно, в какой стране.

А за полем чернеет лес.

А у леса названья нет.

А на поле не сеют рожь,

не ветвится на нем горох...

Но придешь сюда - нехорош,

а уходишь - не так уж плох.

А в лесу - зоопарк страстей.

Там пирует шальная ночь.

Не пускай в этот лес детей,

а особенно - если дочь.

И на что тебе сдался лес?

И зачем тебе сеять рожь?

Видишь - поле. Поле Чудес.

Или фокусов. Ну и что ж!

Понимаешь родную речь?

Это Поле. Здесь хорошо.

Не тебе его пересечь.

Ну куда ты, дурак, пошел?!

ноябрь 2000

* * *

Назойлива капель -

немерены секунды,

безличная модель

данайского труда.

И падает на дно

бездонного сосуда

тягучая вода.

Бесцельный водосброс

стучит капелью в уши,

пульсирует вразнос -

и ритмы узнаю:

похоже, это SOS,

"Спасите наши души!"

Спасите и мою...

ноябрь 2000

Моя река

Река моя - третье колено от Иртыша,

большого брата, левой руки Оби.

Обь велика, ей можно течь, не спеша.

А я помолчу, чтобы не нанести обид

великим и малым.

Но малым от них больней,

поскольку больших - видней и большим - видней.

Чем меньше река, тем спокойней плескаться в ней,

тем явственней дно -

и уверенность в завтрашнем дне.

Я примеряю малое. Мне - малó.

Я ступаю двумя ногами по двум берегам.

Столько здесь кровей смешалось - и утекло -

что не знаю, каким теперь молиться богам,

и не знаю, кого просить и о чем просить -

не прошу никого, кроме малой моей реки:

дай умыться в водах твоих - мне и малым сим.

Нам не видно спросонья, насколько мы велики.

апрель 2001

Море волнуется

В. Лурье

Ах, как волнуется море - как Мэри под пледом, -

если мой нос любопытный его разрезает.

Мной этот курс до последнего дюйма изведан,

так что юнцам - любопытство и смелость дерзаний,

вольному - воля, невольному - море по курсу.

Вольно летают лучами, невольно - кругами.

Третьего дня из обычного рейса вернулся.

Встретила Мэри. Ну да - и земля под ногами.

Дернул же черт через сутки отправиться снова -

вроде и не было даже особой причины.

Дернул же черт в нашей луже кита голубого

вынырнуть слева по курсу из сонной пучины...

Я же не Мэри - ни визг, ни потеря сознания

мне не помощники. Я оценил, подытожил:

может, конечно, не кит - но какое создание!

Может, конечно, не синий - но очень похоже.

Каждый охотник желает - и тем одинаков

с прочими, бьющими в цель, у которой лица нет.

Но обрывались крюки вопросительных знаков,

но не вонзались гарпуны моих восклицаний...

Ах, как волнуется море за синего гада,

ах, как меня лихорадит соленой тоскою!

Может, ни бить, ни гарпунить его и не надо,

может, подплыть да обнять его, чудо морское?

Жарко искрится на солнце веселая россыпь

Радужных брызг. Темнота-я-не-помню. Больница.

Лучше не спрашивать. Я не умею вопросы

правильно ставить. Возможно, что все повторится.

Помер сосед по палате. Сказал, от саркомы

или чего-то похожего, вроде сарказма.

Что-то из этих названий мне было знакомо,

я вспоминал целый день и, конечно, напрасно -

так и не вспомнил. Но мною довольны медсестры:

спал хорошо и с большим аппетитом обедал.

...Чем я порезался? Фразой. Мгновенной и острой:

"Ах, как волнуется море! Как Мэри под пледом"...

февраль 2001

* * *

На кольце Соломона начертана фраза:

"И это пройдет"...

О. Павлов, "Суламифь"

Два кольца, два конца

отрезают вчерашний лоскут,

как нули на табло,

обозначив минутную полночь.

Все прошло, как отрезало. Новые цифры растут,

приближая рассвет.

Что ж не спится, Иван Соломонович?

Два конца, два кольца.

И колец обжигающий лед

призывает понять Соломоновы мудрости шире -

чтобы тысячи лет

вы твердили: "И это пройдет", -

поминали царя

и к тому же немножечко шили.

Незаконный наследник

его облегченных потерь,

вам не жмет ли второе кольцо,

полуночный закройщик,

совершенно не царскою мудростью -

"семь раз отмерь"?

Ну зачем же семь раз - вы умны, поступаете проще.

Два кольца, два конца.

Как бесстрашно раскроена ночь...

И лоскут под ногами - отброшен ли?

выпал из рук ли?

Вы уснете под утро. А ваша веселая дочь

будет шить из него

для своей обожаемой куклы.

И последний стежок завершит узелком, не спеша,

и у старой принцессы появится новое платье.

Ах, как счастлива девочка! Как же она хороша!

И о том, что и это пройдет, не имеет понятия...

март 2001

О природе вещей

Постигая тайну глубин зеркал

в процессе выдавливания прыщей,

новоявленный Тит Лукреций Кар

создает трактат "О природе вещей".

С непривычки ноет его голова:

в ней уже сложилась одна строка.

Записал: "Природа вещей такова..."

Какова - еще не решил пока.

Но его волнует початый лист,

но его тревожит открытий зов.

Он почти как новый евангелист,

и, конечно, вышедший из низов.

Вдохновенный Тит потерял покой:

то ли впрямь блажен, то ли духом нищ.

У него беда со второй строкой -

просто так не выскочит даже прыщ.

Покачал мудрец головой, болван,

и пошли слова на бумагу лезть.

За строкой: "Природа вещей такова", -

родилось: "Какова от природы есть".

июнь 2001

Победа

Он не узнал родных пенатов -

Апрель, вернувшийся с войны:

скороговорка автоматов -

в сорочьем стрекоте.

В больных

деревьях, рвущихся под танки, -

фантом железного ежа.

Зимы печальные останки,

еще не убраны, лежат.

Он бредил: это мир, не так ли? -

сердито растирал висок...

Летели дождевые капли,

гудел в стволах тяжелый сок.

Он шел и думал: "Я вернулся", -

и слушал, как гудят стволы.

След неразвеянной золы

за ним по улицам тянулся,

дрожа приспущенной струной

его несмолкнувшей досады...

И шел по следу Май с рассадой

цветов, покончивших с войной.

май 2001

* * *

Плывет и ныряет, еще не измерен,

едва прорисован,

предвестник тревоги по рекам артерий,

а также и сонной.

Бежит холодком. Инородным предметом

растерянно бьется

о тонкие стенки - и слышит при этом:

"Опять инородцы!"

Но доброе сердце ему открывает

одну из каморок,

и он поселяется там квартирантом.

Хозяйке под сорок.

Ей так не хватало к сердечным недугам

сердечной тревоги -

ну вот и явилась непрошеным другом,

уставшим с дороги.

И дрожь подступает при ветреном стуке

ветвей по окошку,

и чай проливают неверные руки

на хлебные крошки.

И вроде зима подсчитала потери -

уходит достойно,

но с воем вскрываются реки артерий, -

а также и сонной.

И сердце весну постигает бросками,

и мечутся пальцы...

Хозяйке под сорок - она и пускает

к себе постояльцев.

Метель стихает

Т. Лурье

За спиною не крылья хлопают: позади -

перестрелка навек захлопнувшихся дверей,

сквозь которые можно было разок пройти.

Можно было бы. Так точнее. А как мудрей?

Сослагательна несмертельная боль в груди,

и еще зовет очевидность иных побед,

вероятность дверей незапертых впереди,

отдаленность той, за которой дороги нет.

...А мохнатые звезды все норовят в глаза

уколоть своим совершенством, пока норд-вест

не унес их в порыве гнева туда, назад,

где захлопнется дверь за взятыми под арест.

За спиною шаги: на морозе снежок скрипуч,

и скрипичные вздохи уносятся в мир иной

не приметой того, что в стране назревает путч, -

тихим призраком счастья, идущего за спиной,

самым робким и хрупким - пугливей всех Эвридик,

выходящих из мрака на горестный свет земной.

Оглянуться нельзя. Но можно шепнуть: "Иди!

Мне почти довольно шагов, что поют за мной".

Так поет в серебре не скованный льдом родник

и колючий воздух дробит в алмазную пыль.

...А мохнатые звезды садятся на воротник

и не тают, храня в минуте земную быль.

7 января 2001

* * *

Северный ветер гонит на юг

мысли,

так как иным

грузом не обеспечен.

Но облака,

плотно ряды стиснув,

с юга плывут на север -

ему навстречу.

Это не признак ума

или силы воли,

даже того, что их путь в небесах

светел,

даже того, что рассеян Господь,

болен:

там, наверху, просто другой

ветер.

Ветер земли - он разменял

дар свой

на кожуру и изделия из

фетра.

Истину знает тот,

кто догадался,

да облака,

плывущие против ветра.

май 2001

Послесловие

С.Борисов

ДО СЛЕДУЮЩЕГО РАЗА

Сразу оговорюсь, что не претендую на истину в последней инстанции, на некое объективное толкование нового поэтического сборника Ирины Аргутиной. Имея достаточный опыт в стихосложении, выскажу не суждение, а, скорее, впечатление от предложенного поэтессой читателю.

Вообще говоря, поэтическое творчество представляет собой последовательную художественную реализацию цепочки чувство - мысль - слово. Здесь последнее есть зримый метафорический образ двух первых составляющих. И эту задачу Ирина успешно решает, ибо стихи, включенные в сборник, не суетны и легковесны, но чувством напоены и мысли исполнены. Можно сказать и иначе: и только думы - дети чувств - сиротство пылкое оплачут. Именно это чудесно оплаканное сиротство стиха безусловно имеет место быть в книге, где "прозрачней синева, клубника слаще, зеленей трава..." И разве не об этом говорят строки: "...душа теребит - и ее правота! - мой основательный разум..."

И просвещенный мой разум команды не даст,

предотвратить не сумеет диктатор мой старый

вдруг накатившую влажность распахнутых глаз

и нерасчетливо лишние сердца удары.

В эпоху победоносного шествия пошлости и цинизма поэзия Аргутиной животворна и целомудренна. И высокое нравственное начало в ней выражено проникновенно и артистично. В стихотворении о брошенном сенбернаре, "таком огромном, таком ненужном никому", пронзительно звучит боль нежного и беззащитного сердца, исполненного сострадания, стыда и благоговения - трех ипостасей, определяющих человеческую сущность, тем более сущность поэтическую, владеющую великим языком и свободно к нему апеллирующую.

"Ах, как точен и богат наш язык!" Действительно, языковая стихия освоена И. Аргутиной блистательно. Метафоричность поэтических образов, - а именно металогия как художественный метод положена в основу видения и мироощущения поэтессы, - свежа, привлекательна и так необходимо лаконична.

Вокруг лежат стада Уральских гор,

Пришедшие сюда на водопой...

Мое побережье сыпано сором

ушедшего дня.

Еще одно, и немаловажное, достоинство ее стихов - это естественная и нечаянная перекличка медитативного и суггестивного голосов, рождение одного из другого, жизнь одного в другом, необходимость одного для другого.

Но - здравствуйте, глаза!

Ведь вы меня поймете?

В тусклой норе мышиной

воздух закрыт на ключ.

Завидный арсенал, да что там арсенал - кладезь, и на мой взгляд - бездонный, той самобытной "руды", обогащенной душой и разумом поэта, преображено легкой и умелой рукой И. Аргутиной в истинные перлы лирической исповеди.

О кто

не умирает в октябре!

Не навсегда - до следующего раза,

до льдистой вспышки света на ребре

октаэдром застывшего алмаза...

Октава,

завершаясь нервным "си",

лишает очевидности исхода:

не жди, не верь, не бойся, не проси -

у ангела нелетная погода...

Великий Иосиф Бродский назвал себя в Нобелевской лекции человеком частным и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшим... Ирина Аргутина обладает высокой и редкой частностью быть стихотворцем одаренным и благодарным...

Да утвердишься в этом и ты, дорогой читатель!

Сергей Борисов

Комментарии: 2, последний от 12/03/2013.
Размещен: 24/01/2003, изменен: 24/01/2003. 90k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"