Цикл, посвященный Александру Михайлову—
неоконченный, под кодовым названием 
 "Стихи для Сашки"

***
Не слышно ль о Геракле вести?
Герои ладят корабли.
Не надо плакать об Алкесте—
Алкесту взяли журавли.

По небу чистому, пустому,
Как по заснеженным полям,
Я отыщу дорогу к дому,
Доступную лишь журавлям.

Там, в камышах, вода струится,
Босых касается ступней.
Ты знаешь, я ведь тоже птица,
Я из породы журавлей.

За жизнь твою пусть будет вирой
Пернатого плеча размах.
Мне снится дом. Мне снится вырий.
А ты не плачь о журавлях.


***
Мне уже не догнать, мне коня твоего не догнать
На раскисшей осенней дороге вечерней порой.
Где-то там за лесами стоит в ожидании рать,
И туда черным вороном рвется твой конь вороной.

Задыхаясь, лечу над великими хлябями троп
Задевая крылом стылый грунт, ломких трав колоски
Ветра свист, конский топ, бесконечный, безумный галоп
До последней, оструганной наспех дубовой доски.

Значит, нам по пути—не прощаться, а вместе нестись
Сквозь осеннюю морось к неведомой цели вдали.
А за лесом—гляди-ка—зарницы уже  занялись.
Если знаешь, чем кончится наша дорога—молчи.


***
В. Др. (А. Л.)
Я молчу. Ты же сам говорил, что меня просто нет.
Ты же сам говорил, что меня ты выдумал сам.
И поэтому я никогда не скажу ответ
На вопрос, который душит тебя по ночам.

Я приду и усядусь на пол, как черный кот,
И буду глядеть на тебя, улыбаясь тайком,
Или открыто оскалив в ухмылке чеширский рот.
А ты и не спросишь, что с тобой станет потом.

В общем-то классно, что ты придумал меня.
Я проживу тридцать тысяч ночей и дней.
Я научусь ходить по земле, бубенцом звеня,
И смогу тихонько сидеть у постели твоей.


***
Я люблю тебя, мой заколдованный лес,
Твои чары, застывшие в ночь у ручья.
Темноглазый стоял у воды, и исчез.
И струится вода—ни твоя, ни моя.

Вечный лес, темный сон, темноглазый беглец,
Тихий лепет воды, легкий шорох травы...
Я вернусь в этот лес, я вернусь, наконец,
Не сносив наяву головы.

И смогу танцевать у ручья по ночам,
И сидеть у костра, и валяться в траве,
И касаться губами чужого плеча,
И не слушать, как ветер шумит в голове.

***
... И насовсем переселиться в сны.
Холодной ночи ровное дыханье
Не ведает ни зла, ни состраданья,
Врачуя боль бальзамом тишины.

Исчерпаны сюжеты бытия,
Доступные поверхностному взгляду,
А черпать их из глубины не надо—
Глубины непригодны для питья.

Ты жажду утолишь простой водой
На кухне, ночью, в спящем старом доме.
Прижмешь ко лбу горячие ладони
И вдруг поймешь, что названо "судьбой".

***
Забудь мое имя, мое настоящее имя.
Я спрячусь за прозвищем, за карнавальною маской.
Ты сможешь на людях меня окликать без опаски,
Ты сможешь делиться моими дарами с другими.

Забудь мое имя, а если сумеешь—и руки,
К тебе обращенные, все, без утайки, ладони.
Я чашку обычную чаем обычным наполню
И спрячу подальше настойку на северной вьюге.

Мы пили ее, мы пьяны этой вьюгой поныне,
Она и вела, и вила, и веревки вязала
Из наших волос и дорог—от двери до вокзала.
Забудь мое имя,  мое настоящее имя.

***
И тогда я уйду дальше улицы—
Прямо в черную дырку ночи.
Вон за окнами дождь сутулится—
Увязаться за мною хочет.
На фиг, на фиг таких попутчиков—
Мне и так добираться заполночь,
И клубок в темноте распутывать,
Сквозь метельную шлепать заволочь.

-- Здравствуй, бабушка, вот и свиделись.
Куртка мокрая—я же с холода...
Утро серое. Стынет изморось.
-- Далеко ли еще до Города?
***
Посвящается Виктории Водяной
И дремлет сад в ночи, и сердце сада,
И среди прочих яблок есть одно,
В котором потаенно спит зерно,
Нездешний свет сокрыв от злого взгляда.

А в том зерне упрятан сад иной,
И свет его сквозь яблочную кожу
Струится не спеша, и он дороже,
Чем все соблазны радости земной.

Так вдалеке, в сплетении ветвей,
Под вечер, в ноябре, сквозь толщу снега,
Мерцает обещанием ночлега
Веселому бродяге горсть огней.

***
Я не смерть—я движение тени снаружи.
Я не боль—я начало пути в никуда.
Ты увидишь меня, заглянув в зеркала или в лужу,
И узнаешь тогда, как горька дождевая вода.

И почувствуешь вкус ускользающей, тающей жизни.
Ты захочешь ее удержать, хоть на миг сохранить.
Ты прижмешься губами, ладонями к спящей отчизне,
И натянется в пальцах, вибрируя, тонкая нить.

Не любовь, не разлука, не смерть—безымянное Нечто—
Я войду в твои сны и заставлю лететь напрямик.
А в груди твоей острыми крыльями вскинется вечность,
И на клекот ее ты ответный не сдерживай крик.

***
И ни слова больше о России,
И ни слова больше о любви.
Проклинали, плакали, просили—
Не зови меня ты, не зови.

Что я дать смогу тебе, голубка.
Кроме горсти мерзлого зерна?
Ищет-свищет ветер в переулках,
Пыль пересыпает в закрома.

Холодно мне, холодно на свете,
Как в твоих промерзлых городах.
Ищет-рыщет ветер в лихолетье,
Навевает в переулки страх.

Стыль звенит в полях под мерзлым небом,
Стыль лежит за окнами домов.
Кто бы с нами поделился хлебом,
Кто бы на ночь нас пустил под кров?

Ну и где же здесь любовь, подруга?
Сколько раз просили—не зови.
Побредем. А к ночи станет вьюга
Волком выть в твоей больной крови.




***
Кате
Соберись, приготовься к еще не испытанной боли—
Не видать нам с тобою автобуса в Старом Осколе.
То-то горюшко-горе, беда, не слыхать нам эвтерповой лиры,
Не покинуть нам, бедным  затворникам, душной квартиры.

Не покинуть нам, узникам горьким, жестокого града,
Где за каждым углом поджидает шальная засада.
И придется копать то ли норку, а то ли могилку,
Не надеясь на отпуск, не веря в казенную ссылку.

Провалилась попытка спастись примитивным побегом.
А теперь мы стоим, по колени засыпаны снегом.
По колени в снегу, или даже по самое  сердце.
И автобус захлопнул с размаху волшебную дверцу.

***
Не бояться зеркал, милый друг, не бояться зеркал.
Не пугаться лица незнакомого, темного взгляда.
За отвагу во все времена полагалась награда.
Ты ее не просил. Ты награды не этой искал.

Кто глядит на тебя из глубокого озера сна,
Кто касается глади холодной
горячей рукой?
Посмотри на него: ты и сам был когда-то такой,
И глазел в темноту, вспоминая свои имена.

Посмотри на себя. Это, верно, когда-то был ты.
А теперь только призрак, и он на тебя не похож.
Ты ладонью устало сейчас по лицу проведешь,
И сотрешь мимоходом последнего сходства следы.