Annotation

     – Повторяю, Стефани! – сказал Ричард Харрингтон. – Я не хочу, чтобы ты шаталась по лесу одна, без меня или мамы. Понятно?

     – Но, па-а-апочка… – начала было Стефани, но сама же оборвала себя, когда отец сложил руки на груди. Затем он начал слегка постукивать по ковру правым носком, и ее сердце сжалось. Ничего не получается, и проявившийся недостаток способностей к… переговорам раздражал ее не меньше, чем тот самый запрет, который она старалась обойти. Ей было двенадцать стандартных лет, она была единственным ребенком в семье, к тому же дочерью. Все это давало ей определенные преимущества, и она отлично научилась вить из отца веревки, едва начав говорить. К сожалению, мать всегда была орешком покрепче… и даже отец был готов самым бессовестным образом оставить надлежащую ему гибкость, коли считал, что это оправданно.

     Вот как сейчас.

     – Конец обсуждению, – произнес он со зловещим спокойствием. – Если ты не видела здесь гексапум или скальных медведей, это еще не значит, что их здесь нет.

     – Но я просидела взаперти всю зиму, и мне нечем было заняться, – заявила она, легко подавив укол совести при мысли о том, что нарочно не упомянула снежные бои, катание на лыжах, санках, рытье в снегу тоннелей и другие развлечения. – Я хочу выбраться отсюда и все посмотреть!

     – Я знаю, солнышко, – более нежно произнес ее отец, протягивая руку, чтобы взъерошить ее кудрявые темные волосы. – Но снаружи опасно. Ты же знаешь, это не Мейердал. – Стефани закатила глаза, приняв мученический вид, и он тут же пожалел о том, что не удержался от последнего предложения. – Если ты действительно хочешь чем-то заняться, почему бы тебе днем не съездить в Твин Форкс с мамой?

     – Потому что Твин Форкс – это полный нуль, папочка.

     В ответе Стефани прозвучало отчаяние, хотя она знала, что это тактическая ошибка. Даже такие исключительные родители, как у нее, начинают упрямиться, если спорить с ними слишком эмоционально, но ведь, в самом деле! Пускай Твин Форкс был самым близким к харрингтоновскому поместью «городом», но в нем было не больше пятидесяти семей, и почти все среди горстки местных детей были полными недоумками. Никого из них не интересовала ксеноботаника или иерархии биосистемы. Более того, они были настолько безмозглыми, что проводили большую часть свободного времени, пытаясь поймать что-нибудь достаточно маленькое, чтобы его можно было держать в качестве домашнего животного, совершенно не задумываясь о том, какой вред могут нанести «любимцам» в процессе, и Стефани не сомневалась, что любая попытка допустить этих тупиц к своим исследованиям довольно быстро привела бы к ссоре, а то и паре фингалов. Если бы папа с мамой не настояли на том, чтобы утащить ее с Мейердала, когда ее только-только приняли в программу «юный лесничий», она бы уже была на своей первой выездной практике. Она не виновата, что этому не суждено сбыться, и самое меньшее, чем они могли бы это компенсировать, это разрешить ей исследовать их собственные земельные угодья!

     – Твин Форкс – не полный нуль, – твердо сказал ее отец.

     – Нет, нуль, – ответила она, скривив губы, и Ричард Харрингтон сделал глубокий вдох.

     – Хорошо, – через мгновение сказал он. – Я знаю, что все твои друзья остались на Мейердале. Знаю, как сильно ты хотела попасть на лесную практику. Но Мейердал был заселен тысячу стандартных лет назад, Стеф, а Сфинкс нет.

     – Знаю, пап, – ответила она, стараясь скопировать его спокойный тон. Было ошибкой начинать разговор с «папочки!» Она знала это, и больше никогда не собиралась использовать это слово, но внезапный приказ оставаться дома застал ее врасплох. – Но ведь мой комм всегда при мне. Я в любой момент могу позвать на помощь, а если кто-то попробует меня съесть, я просто залезу на дерево! Обещаю – если кто-то такой встретится мне, я буду сидеть на ветке в пятнадцати метрах над землей и ждать, пока ты или мама не найдете меня по маяку.

     – Я знаю, что ты так поступишь… если увидишь его вовремя, – сказал Ричард гораздо более мрачным тоном. – Но Сфинкс не настолько обжит, как Мейердал, и мы еще слишком мало знаем о том, что творится вокруг нас. И не будем знать еще десятки лет. И все коммы в мире не заставят аэрокар прилететь быстрее, если ты столкнешься с гексапумой или скальным медведем.

     Стефани начала отвечать, но передумала. Ведь отец прав, неохотно признала она. Конечно, она и не думала сдаваться без боя! Но всего одной пятиметровой гексапумы хватит, чтобы испортить день, а скальные медведи были ничуть не лучше. Был он прав и в том, что люди знали слишком мало обо всем, что прячется в кустах Сфинкса. Но ведь в этом и был весь смысл, она хотела быть там первой!

     – Послушай, Стеф, – наконец произнес он. – Понимаю, что Твин Форкс не представляет ничего особенного по сравнению с Холлистером, но это лучшее из того, что есть. И он еще будет расти. Поговаривают даже о том, чтобы установить свою собственную площадку для шаттла к следующей весне!

     Стефани с трудом удержалась от того, чтобы снова не закатить глаза. Назвать Твин Форкс «ничем особенным» по сравнению с мегаполисом Холлистером – это все равно как сказать, что на Сфинксе было «немного» снега. А учитывая долгий, вялотекущий, бесконечный год на этой дурацкой планете, к следующей весне ей будет почти семнадцать стандартных лет! Ей еще не исполнилось десять, когда они приехали… прямо к началу снегопадов. Которые шли без остановки следующие пятнадцать стандартных месяцев!

     – Прости меня, – тихо сказал отец, читая ее мысли. – Прости меня, что в Твин Форксе неинтересно, и что не хотела уезжать с Мейердала. Мне жаль, что я не могу позволить тебе гулять самой по себе. Но я не могу иначе, милая. И, – он строго посмотрел в ее карие глаза, – ты должна дать слово, что в этом случае будешь поступать так, как мы с мамой тебе скажем.

     Стефани угрюмо прошлепала по грязи к веранде с покатой крышей. На Сфинксе у всех построек были только покатые крыши, и, позволив себе выпустить глубокий, прочувствованный вздох, она плюхнулась на ступеньки веранды и стала размышлять о том, почему это так.

     Все дело в снеге. Даже здесь, вблизи экватора Сфинкса, годовые осадки измерялись в метрах – во многих метрах, хмуро подумала она – и домам были необходимы покатые крыши, чтобы сбрасывать всю эту замерзшую воду, особенно на планете, чья гравитация на треть превышала земную. Хотя Стефани никогда не была на Старой Земле… или каком-либо мире, который бы не считался остальным человечеством планетой с «высокой гравитацией».

     Она опять вздохнула, с оттенком томительной грусти, и посетовала на то, что ее пра-пра-пра-пра-(и так далее)-деды вызвались участвовать в Первой Волне Мейердала. Родители постарались объяснить ей, что это значило, вскоре после ее восьмого дня рождения. Стефани уже слышала слово «джини», хотя и не понимала, что, по крайней мере, технически, оно относилось и к ней, но она тогда училась в школе всего четыре года. Курс истории еще не коснулся Последней Войны на Старой Земле, так что ей неоткуда было знать, почему кто-то все еще столь резко реагировал на любую идею видоизменить человеческий генотип… или почему «джини» считалось такими людьми одним из самых грубых слов в стандартном английском.

     Теперь-то она знала, хотя по-прежнему считала глупым любого, кто разделял подобные взгляды. Конечно, био-оружие и «суперсолдаты», в спешке изготовленные для Последней Войны, были ужасны. Но все это произошло более пятисот стандартных лет назад и не имело никакого отношения к людям из первых волн Мейердала или Квелхоллоу. Наверное, хорошо, что первые поселенцы Мантикоры покинули Солнечную систему до Последней Войны. Их архаичным криогенным кораблям понадобилось достаточно много времени, чтобы закончить путешествие, поэтому они пропустили все события… а заодно и предрассудки, ими вызванные.

     Впрочем, нельзя сказать, что изменения, созданные генетиками для колонистов Мейердала, особенно заслуживали чьего-то внимания. При равной массе, ткани мышц Стефани были на двадцать пять процентов эффективнее, чем у «чистых» людей, а ее обмен веществ был на двадцать процентов быстрее, чтобы обеспечить эти мышцы энергией. Также существовало несколько незначительных изменений в дыхательной системе и системе кровообращения (чтобы она могла дышать в достаточно разных атмосферах без нанотехнологических очищающих фильтров), и некоторое усиление скелета, чтобы справляться с мышцами. Изменения были задуманы доминантными, так, чтобы они были у всех ее потомков. Но ее тип джини абсолютно свободно мог иметь потомство с чистыми людьми, поэтому, с ее точки зрения, все эти изменения не были чем-то особенным. Зато они означали, что, поскольку ей и ее родителям было нужно меньше мышечной массы для определенной силы, они идеально подходили для колонизации планет с высокой гравитацией, не рискуя превратиться в коренастых качков. Тем не менее, когда она приступила к изучению Последней Войны и некоторых антигенетических движений, то пришла к выводу, что папа с мамой были не так уж не правы, предупреждая ее, чтобы она не рассказывала об этом чужим людям. Помимо этого, Стефани редко думала на эту тему, разве что размышляла иногда, с некоторым сожалением, что, если бы они не были джини, то высокая гравитация обитаемых планет бинарной системы Мантикоры могла бы помешать родителям вот так просто утащить ее к чертям на кулички.

     Она пожевала нижнюю губу и откинулась назад, позволив взгляду свободно скользнуть по затерянной долине, где она по их воле застряла. Высокая зеленая крыша главного дома была единственным красочным пятном на фоне окружающих ее все еще голого частокольного леса и королевских дубов. Но она не собиралась позволить чему-то развеять ее мрачное настроение, и потребовалось совсем немного усилий, чтобы решить, что зеленый был дурацким цветом для крыши. Что-нибудь темное и тускло-коричневое или даже черное устроило бы ее гораздо больше. И раз уж речь зашла о неподходящих строительных материалах, то почему нельзя было использовать что-то более яркое, чем натуральный серый камень? Да, так обошлось дешевле всего, но чтобы добиться достаточной изоляции от зимы Сфинкса, стены пришлось делать больше метра в ширину. Все равно, что жить в подземелье, подумала она… затем остановилась, чтобы посмаковать это сравнение. Оно идеально подходило ее нынешнему настроению, и она отложила его для будущего пользования.

     Стефани поразмышляла над этим еще чуть-чуть, потом встряхнулась и вгляделась в деревья позади дома и примыкающие теплицы, тоскуя на грани физической боли. Какие-то дети знали, что хотели быть космонавтами или учеными еще до того, как научились произносить эти слова, но Стефани мечтала не о звездах. Она мечтала о… зелени. Она мечтала побывать там, где еще никто не бывал, но не через гиперпространство, а по теплой, живой, дышащей планете. Она мечтала о водопадах и горах, деревьях и животных, никогда не слыхавших о зоопарках. И она мечтала о том, чтобы оказаться первой, кто увидит их, изучит, поймет, защитит…

     Может быть, это из-за родителей, подумала она, на время забыв об обиде на отцовские ограничения. Ричард Харрингтон обладал степенями как в земной, так и ксеноветеринарной медицине. Из-за этого он гораздо больше ценился бы на таком пограничном мире, как Сфинкс, чем на родине, но время от времени к нему обращалась Лесная служба Мейердала. Это привело Стефани в гораздо более тесную близость с животным царством ее родного мира, чем когда-либо посчастливилось бы большинству детей ее возраста, а работа ее матери генетиком растений – еще одна профессия, так необходимая на новых планетах – помогла ей оценить всю красоту причудливых связей флоры Мейердала.

     Вот только потом они приволокли ее на Сфинкс и заперли в глуши.

     Стефани скорчила гримасу в новом приступе раздражения. С одной стороны, она до глубины души возмущалась отъездом с Мейердала, а с другой стороны, пришла в восторг. Несмотря на мечты о карьере в службе охраны дикой природы, мысль о космических кораблях и межзвездных путешествиях захватывала. А также мысль об иммиграции во время спасительной миссии по оказанию помощи колонии, почти уничтоженной эпидемией. (Впрочем, она признавала, что восторг не продержался бы долго, если бы врачи не нашли лекарство от этой эпидемии). Лучше всего было то, что, благодаря профессиям ее родителей, Звездное Королевство согласилось оплатить стоимость переезда, а это, вкупе с их сбережениями, позволило им купить большой участок земли в свое личное пользование. Усадьба Харрингтонов представляла собой примерно прямоугольник, разбросанный на крутых склонах Медностенных гор и выходящий на океан Таннермана, с длиной стороны в двадцать пять километров. Не двадцать пять метров границы их участка в Холлистере, но двадцать пять километров, то есть он был размером с весь их прежний город! А еще усадьба прилегала к области, которую уже успели выделить под крупный заповедник.

     Но существовало несколько обстоятельств, о которых Стефани на радостях не задумалась. Например, то, что их усадьба находилась почти в тысяче километров от чего-либо отдаленно похожего на город. При всей своей любви к дикой природе, она не привыкла жить в такой дали от цивилизации, а из-за расстояний между поселениями отцу приходилось проводить ужасно много времени в воздухе лишь для того, чтобы добраться от одного пациента к другому.

     Хорошо хоть планетарная инфосеть помогала ей не отставать в учебе – более того, она была первой в своем классе (опять), несмотря на переезд, и еще на шестнадцатом месте в текущем планетарном шахматном турнире. Конечно, это было не так круто, как на Мейердале, учитывая насколько меньше жителей (и конкурентов) было здесь. Но все же, это не давало ей превратиться в «отшельника», как называла таких людей мама, и она любила ездить в город (когда отсталость Твин Форкс не служила доводом в переговорах с родителями). Но так как никто из ее ровесников в Твин Форкс не обучался по ускоренной программе, их не было ни в одном из ее классов, и она не стремилась общаться с ними в сети, как она общалась с друзьями на Мейердале. Может, они и не были полными нулями, но она их не знала. Да и признавала, что «навыки общения со сверстниками» (как любили выражаться учителя) не были ее коньком. Она знала что быстро – часто даже слишком быстро – разочаровывается в людях, которые не способны подобрать аргумент для спора или пытаются убедить сделать глупость, также она знала, что слишком вспыльчива. Ее мама говорила, что иногда уход от компании – влияние Мейердала, и Стефани пыталась держать себя в руках. Она действительно пыталась, но далеко не одна «попытка общения» с другим «сверстником» закончилась расквашеным носом или подбитым глазом.

     Так что она не завела ни одного друга среди молодежи Твин Форкса. Во всяком случае, пока, а в поселении не было ничего, что было в городах с трехмиллионным населением, как в том же Холлистере.

     И все же Стефани смирилась бы с этим, если бы не два других обстоятельства: снег и гексапумы.

     Она зарыла носок ботинка в хлюпающую слякоть за нижней ступенькой веранды и насупилась. Папа предупредил ее, что они приедут прямо в канун зимы, и она думала, что готова к тому, что их ждет. Но на Сфинксе слово «зима» приобрело совершенно новое значение. Снег был восхитительной редкостью на теплом, мягком Мейердале, но зима Сфинкса продолжалась почти шестнадцать стандартных месяцев. Это составляло одну десятую всей прожитой ею жизни, и, в конце концов, ее просто стало тошнить от снега. Папа мог сколько угодно утешать ее тем, что остальные сезоны будут такими же длинными. Стефани ему верила. Она даже допускала (в мыслях), что пройдет еще четыре полных стандартных года до возвращения снега. Но этого ей еще не довелось испытать, а сейчас у нее была только грязь. Много-много грязи, только начавшие набухать почки на лиственных деревьях. И скука.

     И, напомнила она себе, нахмурясь, еще было обещание ничего не делать с этой скукой, которое ее отцу удалось у нее вырвать. Наверное, ей следовало бы радоваться, что они с мамой так волнуются за нее. Но это было так… так коварно с его стороны заставить ее дать подобное обещание. Все равно, что сделать Стефани своей собственной тюремщицей, и он это знал!

     Снова вздохнув, она поднялась, сунула кулаки в карманы куртки и направилась к кабинету матери. Последние семнадцать стандартных месяцев, что они пробыли на Сфинксе, услуги Марджори Харрингтон пользовались большим спросом, но, в отличие от своего мужа, она редко лично приходила к своим клиентам. В тех редких случаях, когда кроме данных ей требовались и образцы, их могли доставить в ее маленькую, но эффективную лабораторию, и держать в теплице поместья так же легко, как и в любом другом месте. Стефани сомневалась, что ей удастся убедить маму помочь ей переубедить отца, но попытка не пытка. Может, хотя бы получит от нее чуточку сочувствия.

     Доктор Марджори Харрингтон стояла у окна и, сочувственно улыбаясь, наблюдала за тем, как Стефани шлепает к дому. Доктор Харрингтон знала, куда направлялась ее дочь… и что она собирается сделать, когда доберется сюда. В целом, Марджори не одобряла попыток Стефани заручиться поддержкой одного родителя для борьбы с другим, когда устанавливались правила, но одно она о Стефани знала точно: как бы сильно она ни обижалась на ограничение или изворачивалась, чтобы его снять – дав слово, она никогда не нарушала его.

     Что вовсе не значило, что ей это нравится, и улыбка исчезла, когда Марджори представила, как же разочарована ее дочь. А из того, что другого выхода, кроме как ограничить Стефани, у нее и Ричарда не было, не следовало, что это справедливо.

     Мне действительно стоит иногда отдыхать от работы, подумала она. Я никак не смогу проводить столько времени в лесу, сколько хочется Стефани. Даже в сфинксианском дне не так много часов! Но, по крайней мере, я могла бы сопровождать своего единственного ребенка достаточно часто, чтобы хоть как-то удовлетворить ее.

     Ее размышления приостановились, и она опять улыбнулась, когда новая идея пришла в голову.

     Нет, мы не можем позволить Стефани в одиночестве рыскать по чащобам, но может, найдется другой способ отвлечь ее. В конце концов, ей нравится решать головоломки – а ее склад ума требует распечатывать кроссворды из Йавата Кроссинг Таймс, чтобы можно было заполнять их чернилами, а не в электронной форме. Так что всего лишь с помощью небольшого намека…

     Услышав звук шагов, направляющихся по залу к ее кабинету, Марджори позволила креслу выпрямиться и подвинула поближе пачку печатных копий. Сняв колпачок с пера, она склонилась над аккуратно отпечатанными листами с сосредоточенным видом, и в тот же миг Стефани постучалась в косяк открытой двери.

     – Мам? – Доктор Харрингтон позволила себе в последний раз сочувственно улыбнуться нарочитой грусти в тоне Стефани, а потом убрала с лица всякое выражение и устремила взгляд поверх бумаг.

     – Заходи, Стеф, – пригласила она, и опять откинулась в кресле.

     – Можно тебя на минуточку? – спросила Стефани, и Марджори кивнула.

     – Конечно можно, детка, – сказала она. – Что ты задумала?

     Лазающий-Быстро запрыгнул на ближайший ствол сетевого дерева, но притормозил у первой же развилки, чтобы тщательно вылизать липкие передние и средние лапы.

     Он ненавидел перебираться с дерева на дерево по земле сейчас, когда на смену дням холода пришли дни грязи. Не то, чтобы он очень любил снег, отметил он про себя с коротким смешком, но, по крайней мере, тот просто таял и стекал с его меха, а не склеивал его в сосульки, которые, высохнув, становились твердокаменными. Но в теплой погоде есть и свои преимущества – и он принюхался к ветерку, который шелестел между почек, только начинающих набухать на почти голых ветвях. Обычно он бы взобрался на самую верхушку дерева, чтобы насладится тем, как ветер ерошит его мех, но на сегодня у него были другие планы.

     Закончив приводить себя в порядок, он поднялся на задних лапах в развилке ветвей и обшарил окрестности своими зелеными глазами. Никого из двуногих видно не было, но это почти ничего не значило: двуногие горазды на сюрпризы. Клану Яркой Воды, к которому принадлежал Лазающий-Быстро, до недавних пор они редко попадались, но другие кланы наблюдали за двуногими уже дюжину полных смен сезонов. Было очевидно, что они умели делать вещи, недоступные Народу. Среди прочего был и способ наблюдения издалека – настолько «издалека», что Народ не мог ни услышать, ни почувствовать, ни тем более увидеть наблюдателей. Но пока что Лазающий-Быстро не обнаружил признаков наблюдения за собой и он плавно скользнул на соседний ствол. Теперь он достиг последней ячейки сетевого дерева, сросшиеся ветви разных стволов позволили ему уберечь свои лапы от грязи, когда он пересекал поляну.

     Он остановился, достигнув последней ветви. Посидел несколько долгих мгновений в полной неподвижности, за исключением передней лапы, которой он разглаживал усы, невидимый в своей серо-кремовой шубке на фоне стволов и усыпанных почками ветвей. Он внимательно вслушивался ушами и мозгом. Уши его вздрогнули, когда он почувствовал слабый мыслесвет означающий присутствие двуногих. Это не было ярким, четким разговором, как у Народа. Двуногие, судя по всему были мыслеслепыми. Но было что-то… притягательное в этом мыслесвете. Что странно, поскольку кем бы они ни были, двуногие были совершенно непохожи на Народ. Впрочем, это было очевидно с самого начала.

     «К чему ты прислушиваешься, Лазающий-Быстро?» – спросил его мыслеголос, и он обернулся взглянуть через плечо.

     Прячущийся-в-Тени – действительно подходящее имя, подумал он. Другой разведчик был совершенно невидим на древесной коре, даже для Лазающего-Быстро, точно знающего о его местонахождении по его мыслесвету. Лазающий-Быстро не опасался, что Прячущийся-в-Тени выдаст их присутствие двуногим, но это не делало его более приятным напарником.

     «К мыслесвету двуногих», – ответил он на вопрос, ощущая раздражение в тоне мыслеголоса Прячущегося-в-Тени. Он не пытался скрыть нотки преувеличенного терпения из своего тона, так как Прячущийся-в-Тени ощутил бы его эмоции столь же ясно.

     «Зачем?– прямо спросил Прячущийся-в-Тени. – Мы уже знаем, что они мыслеслепы, как норные бегуны или жеватели коры, Лазающий-Быстро».

     Презрение к любым существам, настолько глухим и немым, было очевидно заметно в мыслесвете Прячущегося-в-Тени, и Лазающий-Быстро подавил желание вернуться к младшему разведчику и съездить ему по носу. Он напомнил себе, что Прячущийся-в-Тени моложе его, и что глупцы часть мнят себя мудрецами, но поступок другого разведчика его разочаровал. И, конечно, способность Народа ощущать эмоции друг друга означала, что Прячущийся-в-Тени точно знал, что Лазающий-Быстро считает это не лучшим его поступком.

     «Да, они кажутся мыслеслепыми, Прячущийся-в-Тени, – через мгновение ответил он. – Но не совершай ошибки, думая, что они не умнее норного бегуна! Можешь ли ты повторить что-нибудь, что делают двуногие? Ты можешь летать? Ты можешь свалить золотолистое дерево к полудню? Потому что, если ты не можешь, возможно, стоит помнить, что двуногие могут все это… и поэтому наша первоочередная задача – следить за ними!»

     Он ощутил вспышку гнева Прячущегося-в-Тени, но младший разведчик был достаточно умен, чтобы не нападать со спины. И это был первый умный поступок, что Лазающий-Быстро видел от него с тех пор, как они покинули центральное поселение клана Яркой Воды этим утром.

     Это была идея Сломанного-Зуба, с отвращением подумал Лазающий-Быстро. Старейшина клана уже некоторое время утверждал, что Лазающий-Быстро слишком очарован двуногими. Если это будет его отвлекать, Прячущийся-в-Тени будет выполнять задание, но в отличие от других, ему интереснее выяснять, кто же такие двуногие, откуда они пришли – и зачем – а не просто наблюдать за ними!

     Лазающий-Быстро был первым разведчиком, обнаружившим здесь присутствие этих двуногих, и он признавал, что изучать их довольно увлекательно, что давало причину Сломанному-Зубу сомневаться, что будет эффективно позволить ему продолжать наблюдения. Старейшина считал, что Лазающий-Быстро слишком увлечен «своими» двуногими, чтобы быть достаточно беспристрастным. К счастью, другие старейшины клана – особенно Яркий-Коготь, старший охотник и Короткий-Хвост, старший разведчик – поверили ему и продолжали доверять ему наблюдения. Фактически, никто из них этого не говорил, но ощущение их мыслесвета давало Лазающему-Быстро полную уверенность, что они согласились, что для этой задачи нужен кто-то с воображением большим, чем у Прячущегося-в-Тени. К сожалению, вести наблюдение стоило несколькими разведчиками, набирающимися опыта, и Лазающий-Быстро признавал, что другое мнение будет ценно.

     Даже если это будет мнение Прячущегося-в-Тени.

     Он подождал еще немного, чтобы посмотреть, не скажет ли Прячущийся-в-Тени еще что-нибудь, повернулся обратно к развилке и поляне. Пока он, прячась, полз к последней ветви сетевого дерева, расстояние между ним и Прячущимся-в-Тени росло, а ощущение гнева стихало. Он поднялся до верхних ветвей и устроился на помосте из ветвей и листьев. Дни холода оставили следы, требующие починки, но торопиться нет нужды. Помост в целом еще мог послужить, а до того, как медленно разворачивающиеся листья снабдят его необходимым материалом, пройдет еще немало дней.

     «Иди сюда!» – позвал он Прячущегося-в-Тени, аккуратно свернувшись на половине помоста и наслаждаясь нежным теплом солнца.

     Кое в чем он не будет рад развернувшейся листве – солнечный свет не сможет ласкать его шерстку через тонкие верхние ветки. Помост будет лучше замаскирован, что, несомненно, понравится Прячущемуся-в-Тени, но, будь его воля, Прячущегося-в-Тени здесь бы и не было.

     Когти оставили царапины на коре, когда Прячущийся-в-Тени пролез несколько последних ростов, чтобы присоединиться. Разведчик огляделся с помоста Лазающего-Быстро, высматривая, нет ли недостатков. Лазающий-Быстро ощутил его раздражение, что придраться не к чему, а затем Прячущийся-в-Тени, взмахнув хвостом, уселся рядом с ним.

     «Это хороший наблюдательный пост, – через несколько мгновений неохотно признал младший разведчик. – Вид отсюда даже лучше, чем я ожидал, Лазающий-Быстро. А жилище двуногих больше, чем я думал»

     «Оно большое», – согласился Лазающий-Быстро, напоминая себе, что трудно судить о размере чего-либо по одному только отчету другого разведчика. Певицы памяти могут показать другим из Народа все, что видел разведчик, но было сложно оценить размер, не прибегая к сравнениям. Вот только сделать точную оценку возможно будет лишь когда двуногие покинут это место, пока же золотолистый гигант отбрасывает здесь тень, а эти деревья что угодно заставят выглядеть маленьким по сравнению с ними.

     «Зачем им такие большие жилища?» – поинтересовался Прячущийся-в-Тени, и Лазающий-Быстро взмахнул ушами.

     «Я и сам удивился, – признал он, – и пока не нашел удовлетворительного ответа на этот вопрос. Даже с их инструментами, потребовался труд более чем десятка двуногих, чтобы построить его. Я много дней наблюдал за ними, и когда они закончили, они просто ушли. Это произошло за три руки дней до прихода новых двуногих, и даже сейчас их здесь лишь трое»

     «Я знаю, ведь это было в твоем отчете, но теперь, когда я вижу насколько это жилище велико, это кажется еще более странным»

     Лазающий-Быстро мягко усмехнулся, забавляясь растерянности в мыслеголосе другого разведчика, но быстро успокоился.

     «Если я не ошибся, меньший из двуногих пока еще детеныш, – сказал он. – Я, конечно, не уверен, но видимо что-то случилось с братьями и сестрами по помету этого детеныша. Может, из-за этого их жилище такое огромное? Если они потеряли детенышей уже после того, как определились с размерами…»

     Прячущийся-в-Тени ничего не сказал, но Лазающий-Быстро ощутил его понимание… и сочувствие потере двуногих, что позволило Лазающему-Быстро думать о нем чуть лучше.

     «Странно, что они живут так далеко от остальных, – через мгновение сказал Прячущийся-в-Тени. – Зачем супружеской паре и их детенышу строить жилище так далеко от других представителей их вида? Ведь из-за этого они не смогут общаться с другими двуногими! Конечно, если они могут общаться»

     «Мне кажется, что они все же как-то общаются, – задумчиво ответил Лазающий-Быстро. – Двуногие, расчистившие поляну и построившие жилище, безусловно, должны были общаться, чтобы так быстро делать много разных дел!»

     Прячущийся-в-Тени обдумал это, вспоминая песню памяти о первой встрече Лазающего-Быстро с двуногими.

     Клан не был слишком встревожен появлением первой летающей штуки, из которой вышли двуногие, чтобы расчистить поляну, ибо другие кланы, территория которых уже подверглась вторжению, предупредили их, чего стоит ожидать. Двуногие могли быть опасными, и они меняли все вокруг себя, но они не походили на клыкастую смерть или снежных охотников, которые зачастую убивали без разбору или в собственное удовольствие. Разведчики и охотники, такие как Лазающий-Быстро, наблюдали за теми первыми двуногими, затаившись под прикрытием листвы высоко на деревьях. Пришельцы принесли с собой странные вещи. Некоторые блестели или мигали огоньками, другие стояли на длинных ногах, их переносили с места на место и глядели сквозь них. Кроме того, двуногие вбивали колышки из странного не-дерева в землю. Певицы памяти Яркой Воды изучили песни других кланов и пришли к выводу, что все это какие-то орудия. Лазающий-Быстро не собирался оспаривать их заключение, но, тем не менее, орудия двуногих были столь же не похожи на топорики и ножи Народа, сколь материал из которого они были изготовлены не походил на кремень, дерево или кость которые использовались Народом.

     Все это объясняло, почему за двуногими следовало наблюдать очень внимательно… и в полной тайне. Представители Народа были невелики, но быстры и умны. Их топорики, ножи и владение огнем давали им возможности недоступные более крупным, но менее умным созданиям. Но самый мелкий двуногий превосходил ростом Народ больше чем вдвое. Даже если бы их орудия были не лучше имевшихся у Народа (а Лазающий-Быстро знал, что они намного, намного лучше), их больший размер должен был сделать их более эффективными. Хотя пока не было оснований считать, что двуногие представляют собой угрозу для Народа, но не было и оснований для обратного. Поэтому, Народу, несомненно, повезло, что за двуногими было так легко шпионить.

     «Ну, хорошо, – наконец, неохотно сказал Прячущийся-в-Тени, – может, они и могут как-то общаться. Но как ты сам сообщал, Лазающий-Быстро, они действительно мыслеслепы. – Младший разведчик тревожно прижал уши.– Это то, что в них сложнее всего понять. И это меня… беспокоит»

     Лазающий-Быстро удивился. Такого признания – или понимания – он не ожидал от Прячущегося-в-Тени. То, что другой разведчик так точно укажет на двуногих как на новый и страшный опыт для Народа.

     Хоть их видели и не впервые, но они заставили понервничать многих из Народа. После появления двуногих двенадцать смен сезонов назад певицы памяти каждого клана отправили свои песни как можно дальше, охватывая весь Народ. Они искали у всех кланов любую песнь, которая могла бы рассказать – хоть что-нибудь – об этих странных созданиях и том, откуда они пришли… или хотя бы зачем.

     Ответов на эти вопросы не нашлось, но певицы памяти кланов Танцующей Синей Горы и Быстро Бегущего Пламени припомнили очень старую песню – возрастом почти в две сотни смен сезонов. Она ничего не объяснила о происхождении и целях двуногих, но рассказала о самой первой встрече Народа с ними – давным-давно разведчик, принесший певицам свой отчет, видел, как они спустились с самого неба в блестящей яйцеобразной штуке.

     «Я часто жалею, что разведчики клана Танцующей Синей Горы не были чуть-чуть менее осторожными, когда двуногие впервые посетили нас, – признался Лазающий-Быстро Прячущемуся-в-Тени. – Возможно, тогда, за время прошедшее с их первого появления и до их возвращения, мы смогли бы догадаться, чего же хотели двуногие – или как вообще нам следует вести себя с ними»

     «И, возможно, весь Народ в мире был бы уничтожен, – ответил Прячущийся-в-Тени. – Хотя, – сухо добавил он, – случись так, по крайней мере, мы бы не решали сейчас, что же с ними делать»

     Лазающий-Быстро разрывался между желанием стукнуть Прячущегося-в-Тени и желанием рассмеяться, но, опять-таки, у него было свое мнение.

     Лично он полагал, что те, первые, двуногие были разведчиками, подобно ему самому. Безусловно, отправить вперед разведчиков было разумным шагом. Любой клан поступил бы также, задумав расширить свою территорию или откочевать на другое место. Но, в этом случае, почему же прошло столько времени до появления переселенцев? И почему двуногие разбрелись столь редко?

     Только вряд ли Прячущемуся-в-Тени интересно, как же двуногие общаются между собой – и общаются ли вообще. Лазающий-Быстро признавал, что если они общаются, то их способ общения должен быть совершенно отличен от способа Народа. В частности, поэтому многие наблюдатели полагали, что двуногие отличаются от Народа во всех отношениях, не только размером, формой или используемыми инструментами. В конце концов, именно способность общаться сделала Народ народом. Только немыслящие создания – такие как клыкастая смерть, или снежный охотник, или те на кого охотился сам Народ – жили сами по себе. Значит, если двуногие не только мыслеслепы, но и стараются избегать себе подобных, они просто не могут быть народом.

     Но Лазающий-Быстро с этим не соглашался. Он не мог связно объяснить почему, даже самому себе, но все равно был убежден, что двуногие были народом – хотя бы в каком-то смысле. Они увлекли его, и он слушал песню о первом прибытии двуногих с их яйцом снова и снова, потому что все еще пытался понять чего же они хотели, и потому что даже сейчас эта песня доносила обертоны чего-то, что он и сам почувствовал в двуногих, за которыми наблюдал.

     Прячущийся-в-Тени неправ, подумал он. Разведчики Танцующей Синей Горы должны были быть менее осторожными.

     Тем не менее, хоть он так думал, он понимал, что это было неразумно. Возможно, со временем разведчики и попытались бы приблизиться к пришельцам, если бы не попытка клыкастой смерти пообедать одним из двуногих.

     Народ не любит клыкастую смерть. Эти гигантские создания внешне во многом похожи на Народ (только гораздо крупнее), но, в отличие от них, совсем не умны. Но при их размерах им и нет нужды быть умными. Клыкастая смерть – это самый крупный, сильный и смертоносный хищник мира. В отличие от Народа, они зачастую убивают просто для развлечения и не боятся ни одного из живущих созданий… за исключением Народа. Клыкастая смерть не упустит случая съесть одинокого разведчика или охотника, если тот будет достаточно глуп, чтобы дать себя поймать на земле, но даже клыкастая смерть не приблизится к сердцу владения какого-либо клана. Величина не спасет ее, когда весь клан обрушится с деревьев на нарушителя.

     Однако, клыкастая смерть, покусившаяся на двуногого, обнаружила тем самым еще одно существо, которого ей стоило бы опасаться. Никто из наблюдателей Народа раньше не слышал ничего подобного оглушительному «Крррак!» изданному трубообразным предметом в руках двуногого. Уже прыгнувшая клыкастая смерть сделала сальто, рухнула на землю и осталась лежать без движения, истекая кровью из сквозной раны.

     Преодолев первоначальный шок, видевшие это разведчики пришли в бурный восторг от постигшей клыкастую смерть судьбы. Однако чтобы ни убило ее одним ударом, оно, конечно, могло убить и представителя Народа, и, в результате, было принято решение продолжать избегать двуногих до тех пор, пока не удастся узнать о них побольше. К сожалению, разведчики еще продолжали прятаться, когда, примерно через четверть смены сезонов, двуногие разобрали свои странные квадратные жилища, забрались в свое яйцо и снова исчезли в небе.

     Все это происходило давным-давно, и Лазающий-Быстро сожалел, что никто тогда не узнал о них больше, прежде чем они ушли.

     «Я тоже часто жалею, что мы не узнали больше, когда двуногие только прибыли в тот раз, – сказал Прячущийся-в-Тени, словно он читал мысли Лазающего-Быстро, а не только ощущал его эмоции. – Но все же, я думаю, что нам повезло, что разведчики Танцующей Синей Горы увидели, как легко они убили клыкастую смерть. Да что говорить, нам повезло, что певицы памяти смогли вспомнить такую старую песню!»

     «В этом ты абсолютно прав, Прячущийся-в-Тени», – согласился Лазающий-Быстро, хоть и далеко не со всем высказанным младшим разведчиком он был согласен. Фактически, он был уверен, что судьба клыкастой смерти напугала тогдашний Народ и, к несчастью, заставила избегать встреч. Повезло, что песня сохранилась с тех незапамятных времен, особенно учитывая, что она была не из тех песен, что важны Народу постоянно, каждую смену сезонов с момента их первого исполнения.

     Но песня только усиливала разочарование Лазающего-Быстро, заставляла со все большим интересом изучать двуногих. Он слушал эту песню снова и снова, потому что все еще пытался понять чего же они хотели, и потому что даже сейчас эта песня доносила обертоны чего-то, что он и сам почувствовал в двуногих, за которыми наблюдал.

     К сожалению, та песня сильно сгладилась и выцвела, пройдя через слишком многих певиц, прежде чем Поющая-Истинно впервые спела ее в клане Яркой Воды. Такое часто случалось со старыми песнями, или теми, которые передавали на большие расстояния, а эта песня была и старой, и пришедшей издалека. Ее картины оставались четкими, но каждая из певиц, предшествовавших Поющей-Истинно, изменила и затемнила ее. Лазающий-Быстро знал, что делали двуногие, но ничего о том, почему они это делали, и наложение личностей столь многих певиц размыло мыслесвет, зафиксированный наблюдателями.

     Лазающий-Быстро поделился своими наблюдениями о «своих» двуногих только с Поющей-Истинно. Доложить певице памяти было его долгом, и он его исполнил. Но упросил Поющую-Истинно оставить пока его подозрения только в своей собственной песне, считая, что кое-кто из остальных разведчиков бурно посмеется над ним, и что Сломанный-Зуб только еще больше засомневается в Лазающем-Быстро – что он не лучшим образом относится к своим обязанностям. Поющая-Истинно не смеялась, но и не торопилась соглашаться с ним, и он знал, что она страстно желала самой отправиться в клан Танцующей Синей Горы или Быстро Бегущего Пламени, чтобы услышать ту первоначальную песню от их старших певиц без передачи ее на огромное расстояние от одной певицы к другой.

     Однако это было невозможно. Певицы были сердцем клана, хранителями его памяти и распространителями мудрости. Они всегда были самками, и риск потери хоть одной был недопустим, чего бы там не захотелось Поющей-Истинно. Если только клан не был настолько удачлив, чтобы иметь певиц в избытке, он всегда их защищал от опасных занятий. Лазающий-Быстро это осознавал, но последствия для него лично были несколько тяжелее, чем для остальных разведчиков и охотников клана. Непросто быть братом певицы памяти, когда она решит в очередной раз надуться из-за ограничений свободы, которые накладывала ее роль на нее… и которых не было у него.

     Лазающий-Быстро тихо усмехнулся своим мыслям.

     «В чем дело?» – поинтересовался Прячущийся-в-Тени.

     «Ни в чем, – ответил Лазающий-Быстро. – Просто вспомнил кое-что, что Поющая-Истинно сказала мне. Она была не в духе»

     «Рад, что кто-то считает это забавным», – сухо сказал Прячущийся-в-Тени, и Лазающий-Быстро снова усмехнулся.

     Нрав его сестры был довольно грозен, и весь клан вспоминал тот день, когда молодой еще Лазающий-Быстро, только покинувший корзинку с котятами, случайно уронил кремневый нож. Он пролетел около двадцати ростов и воткнулся в ветвь сетевого дерева… примерно в двух ладонях от хвоста Поющей-Истинно.

     Конечно, упади он чуть ближе, это было бы не так забавно. Хвост Короткого-Хвоста стал меньше на целую ладонь после одного происшествия, Поющая-Истинно могла быть ранена или даже убита. Определенно, Прячущийся-в-Тени отреагировал с юмором. Но, вообще-то, он получил свое имя после того, как исчез в тени, когда Поющая-Истинно в бешенстве распекала его самым высоким тоном своего мыслеголоса!

     «Она не станет снимать с тебя шкуру и стелить к себе на пол, маленький брат, – сказал Лазающий-Быстро, чувствуя необычную схожесть их проблем. – И не думаю, что она также хочет освежевать и меня. Хотя бывают моменты, когда я в этом сомневаюсь!»

     «Лично у меня нет желания проверять, прав ли ты в этом», – с чувством ответил Прячущийся-в-Тени.

     «Мудрый разведчик не заглядывает в логово клыкастой смерти, чтобы понять, дома ли она», – согласился Лазающий-Быстро, вытягиваясь на животе со вздохом удовольствия. Он сложил передние лапы под подбородком и приготовился к длительному ожиданию. Прячущийся-в-Тени уселся рядом с ним.

     Разведчики быстро учатся быть терпеливыми. Если же нет, то вокруг них есть достаточно «учителей» – от падений до голодной клыкастой смерти – чтобы помочь усвоить урок. Лазающий-Быстро никогда не нуждался в таких «помощниках», что сыграло свою, даже большую чем родство с Поющей-Истинно, роль в том, что он, несмотря на молодость, был вторым по старшинству после Короткого-Хвоста, главы разведчиков клана Яркой Воды.

     Он ждал, греясь без движения в лучах света и наблюдая за жилищем двуногих в центре поляны.

     – А зачем на этот раз ты перевернула мою мастерскую вверх дном? – вежливо поинтересовался отец у Стефани, облокотившись на косяк ведущей в подвал двери и держа в руке чашку кофе. Он был само смирение, но где-то глубоко внутри прятался смех, и Стефани с улыбкой взглянула на него через плечо.

     – Думаю, мама рассказывала тебе о пропажах сельдерея, – ответила она.

     Она открыла один из аккуратно подписанных ящиков и обнаружила микросхему, которую искала. Она убедилась, что в ящике есть еще такие же чипы – она могла свободно использовать инструменты и материалы отца, но должна была помогать ему с инвентаризацией и сообщать, когда становится пора восстанавливать порядок – затем вернулась к собираемому устройству.

     – И это поможет тебе объяснить происходящее? – спросил ее отец, приподнимая бровь и указывая чашкой кофе на располагающееся на верстаке приспособление.

     – Ну, – Стефани остановилась и вновь повернулась к отцу, – я работаю над этим. Конечно, на первый взгляд, это выглядит глупо. В смысле, сельдерей? – Она закатила глаза, и Ричард фыркнул. Сельдерей был далеко не самой любимой едой Стефани. Она ела только под нажимом родителей (и если под рукой не было ничего лучше), но кто-то думал иначе. – Ну и, кроме того, как сообщают, пропадает только росток или два за раз, и кто будет беспокоиться, учитывая, что потери минимальны, а?

     – Я понимаю, как ты додумалась до этого, – признал он.

     Последний стандартный год все больше хозяйств сообщало о пропаже урожая, но поначалу люди склонялись к мысли о каком-то розыгрыше, особенно потому, что всегда исчезал только один вид растений. Да и, как сказала Стефани, лишь несколько ростков пропадают когда «воры» совершают налет.

     – Сперва, когда мама рассказала мне об этом, я подумала, что какие-то идиоты воруют и прячут их где-то – или просто выбрасывают – для прикола, – продолжила Стефани. – Это не намного глупее, чем кое-что, что я видела от детей в Твин Форксе. Да нет, это даже не так тупо, как многие из их поступков!

     – Знаешь, – чуть помолчав, заметил ее отец, – не все дети в Твин Форксе идиоты, Стеф.

     – Я этого и не говорила, – парировала Стефани. В ее ответе был разве что намек на неискренность. – Но иногда они так поступают, ведь правда?

     – Не все, – ответил он. – Но я в курсе, что делают некоторые. Как тот молодой хулиган Ченг.

     – Стэн Ченг? – Стефани подняла голову, удивившись гневному тону отца. Это было довольно необычно для ее всегда спокойного отца, и тот коротко кивнул. – Что он сделал на этот раз? – немного осторожно спросила она.

     – Он сказал, что это была всего лишь «шутка», и его отец считает также, – сказал ее отец. – Но, думаю, она не понравилась ротвейлеру миз Штейнман. Он создал ловушку, которая «всего лишь» сбрасывала ведро с пятью литрами холодной воды на первого вошедшего. Повезло, что это был Брут, а не какой-нибудь ребенок.

     – Насколько все плохо? – покорно, уже не осторожно, спросила Стефани.

     – Давай просто скажем, что из него не очень хороший плотник, и вся штуковина рухнула, когда Брут наступил на нее. – Ее отец покачал головой, выражение его лица было скорее печальным, чем сердитым. – На него обрушилось все. Вся его правая передняя лапа раздавлена, он провел в ловушке сорок пять минут, пока мы его не достали. Я потратил больше двух часов, чтобы привести его в порядок, и все равно не уверен, что он восстановится полностью.

     Стефани медленно кивнула. Ее отец заботился – и много – о своих пациентах. Как он часто говорил, у них нет голоса, и они не могут объяснить, что произошло. А люди не могут объяснить им. Неудивительно, что в голосе отца было так много злости.

     – Держу пари, он совсем об этом не жалел, так ведь? – через мгновение спросила она, и ее отец хрипло рассмеялся.

     – Примерно так, – согласился он. – В конце концов, Брут ведь всего лишь животное, разве нет? И, как Стен сказал, он же не погиб, не так ли?

     Мгновение они смотрели друг на друга, и Стефани почувствовала теплую волну любви. Для ее отца было так типично принять сторону пса, и ей было любопытно, как же прошел разговор ее отца с отцом Стена и насколько бесполезен он был. При таких обстоятельствах, она была уверена, разговор был не один!

     Жаль, что я не могла быть мухой и сидеть там на стене, с сумасшедшей улыбкой подумала она. Уверена, с папиных волос с треском сыпались искры!

     – Ну, я думаю, Стэн просто доказал, что они могут сделать что-то тупее кражи сельдерея, – объявила она вслух, вызвав улыбку у отца. – Но сперва я полагала, что это кто-то ворует, потому что забавно наблюдать, как люди бегают кругами, пытаясь понять, что происходит. Вот только затем я нашла все отчеты о пропажах сельдерея и привязала их к карте, и они получились так широко разбросанными, что каждый ребенок на планете должен был участвовать в этом.

     – Знаешь, – сказал ее отец, – когда твоя мама сообщила мне об этом, мне даже не пришло в голову сопоставить их с картой, чтобы взглянуть на район охвата. – Он улыбнулся дочери. – Конечно, учитывая мою загруженность, я бы додумался до этого, если бы серьезно занялся этой проблемой.

     – Ну да, конечно, – сказала Стефани, закатив глаза.

     – Это хорошая идея, – сказал он чуть серьезнее. – Хотя твоя любящая головоломки сторона личности снова проявилась.

     – Ага, – согласилась Стефани. – И не только ты не «занимался серьезно» этим вопросом. Похоже, большинство людей вообще не заметили этого. Я даже и не знаю, заметили бы фермеры пропажи, не участвуй они в маминой генно-инженерной программе.

     Она поджала губы, и ее отец постарался подавить вздох.

     Затем он задумчиво кивнул.

     Сельдерей был одним из земных растений, которые не были полностью адаптированы к местной окружающей среде, и мама Стефани своим проектом пыталась сделать что-нибудь с этим. К несчастью, ей пришлось начать его практически с нуля, потому что генетик, изначально работавший над этой темой, был одной из жертв чумы. В итоге, она разработала совершенно новый подход, первые результаты тестировались на полях, и из отчетов фермеров, которые она читала, чтобы оценить эффективность, она впервые узнала о таинственных кражах. Ни в одном случае не было украдено много, но охват по территории был велик.

     – Они разделили все на сектора, – сказала Стефани, повернувшись к одному из инструментов на столе. – Похоже, что есть четыре или пять областей, где воруют сельдерей, но очень много случаев в самих областях. И я не уверена, что это действительно началось недавно.

     – Почему? – вопросительно поднял брови Ричард.

     – Люди слишком заняты, пап. Сперва была чума, и они просто пытались выжить, и с тех пор все пытаются восстановить потерянное. Не удивлюсь, если окажется, что множество маленьких, крошечных «рейдов за сельдереем» посреди всего этого прошли полностью незамеченными, особенно если крали из чистого поля. Я думаю, что причиной, из-за которой заметили пропажи, стало то, что сельдерей стал пропадать зимой прямо из теплиц. Кто знает, сколько было украдено летом из садов так, что никто и не заметил?

     – В точку, – признал он.

     – Но дело в том, – продолжила она, – что с самого начала это происходит не в одном месте, и еще никто не поймал тех, кто это делает.

     – Насколько сложные были ловушки? – спросил отец.

     – Ну-у-у…

     Стефани подняла глаза и наморщила лоб, соображая, как же лучше ответить на вопрос. Для нее самой была разница между «сложным» и «эффективным» (или «умным», если уж на то пошло). Но это было не то, что он спрашивал, и она пожала плечами.

     – Я думаю, большинство людей сперва считали это детскими проделками, – сказала она, – ведь крадут немного, не доставляя никаких серьезных проблем. В смысле, это ведь просто сельдерей, и вроде нет никакого черного рынка сельдерея, ага? Так что, по правде говоря, никто и не стремился стать тем, кто раскроет эту тайну. Как я уже сказала, они были заняты другими проблемами.

     – Но похоже что этот кто-то – или что-то – теперь обратил не себя больше внимания, и я думаю, что некоторые люди беспокоятся, что воры могут начать красть и другие растения, не только сельдерей. Кроме того, как сказала мама, большая часть пропадает из экспериментальных теплиц. Фактически, выглядит так, что о большей части инцидентов – где люди заметили исчезновение сельдерея – сообщается с экспериментальных участков. И если это распространится на другие экспериментальные фермы, могут пострадать некоторые долговременные исследования. Так что несколько последних стандартных месяцев люди стали серьезнее пытаться выяснить причину и остановить это. В общем, это вызов!

     – Стали серьезнее? – повторил ее отец, и она пожала плечами.

     – Ну, начали с простого. Учитывая, откуда пропадает сельдерей, большинство людей решили, что воришка не может быть слишком большим, так как ему приходится протискиваться в нескольких довольно узких местах. Несколько человек предложили установить ловушки, но Лесная Служба сказала, что они слишком спешат, и напомнила про Элиссейское правило.

     Она рассуждала здраво, так же как и ее отец. Элиссейское правило приняли больше тысячи лет назад, после катастрофических ошибок, разрушивших экологию колонии Элиссея. Оно полностью запрещало использование смертоносных способов против полностью неизвестного элемента биосферы без доказательств того, что это неизвестное представляет смертельную угрозу людям, и ни одна администрация планеты на ранних стадиях заселения не посмела бы и думать о нарушении этого правила, не имея на то гораздо более убедительной причины, чем микроскопические экономические потери, причиняемые кражей сельдерея.

     – Так как мы не знаем, кто именно ворует сельдерей, мы не можем быть уверены, что установленная ловушка для него не летальна, – сказала Стефани. – В любом случае, это не остановило бы некоторых людей от установки ловушек, но старший рейнджер Шелтон не собирается им этого позволить!

     Она улыбнулась, явно одобряя действия старшего рейнджера, и продолжила.

     – Так что остается сигнализация и датчики. Поскольку во всех случаях мы имеем дело с каким-то местным существом, они сперва решили попробовать простые растяжки и удаленные камеры, но это не сработало. Кто бы ни были эти воришки, либо они мало времени проводят на земле, либо они хорошо избегают веревок.

     Она остановилась, задумчиво прищурив карие глаза, и вновь взглянула на отца.

     – Я думаю, они правы, что это кто-то местный. Кто-то маленький, я уверена, и очень, очень хитрый. Но, что я не могу понять, так это зачем кому-то со Сфинкса понадобился сельдерей.

     – Я могу назвать несколько возможных причин, – ответил ее отец. – Не забывай, что одной из причин, сделавшей систему Мантикоры настолько привлекательной для колонистов, невзирая на гравитацию Сфинкса, является похожесть всех трех планетных биосистем на родной мир человечества. – Его глаза потемнели. – Возможно, из-за этой же причины чума развилась здесь и ударила по нам так сильно.

     Он на мгновение остановился, позволив себе чуть вздрогнуть, и продолжил.

     – На обеих Мантикорах и на Сфинксе используются те же сахара, что и в нашей биохимии, и местные аминокислоты также очень похожи. Сфинксианские гены и хромосомы тоже очень похожи на земные. Конечно, я говорю об общем принципе, потому что есть множество сходств и различий. К примеру, сфинксианский эквивалент РНК образует двойные нити, а не одинарные, и формирует более длинные цепочки, чем любой земной организм. Люди и существа, которых мы берем с собой при колонизации, могут отлично есть сфинксианские растения и животных, хотя и не получают от них всего необходимого, как например большую часть витаминов, так что мы должны дополнять такой рацион. Именно поэтому мама и я заставляем тебя есть все эти овощи, теперь понятно?

     Он сердито посмотрел на дочь, и она вновь улыбнулась.

     – Во всяком случае, я хочу сказать, что есть растения на Сфинксе, которые людям кажутся вкусными. Они нравятся нам на вкус, даже если как еда они для нас бесполезны. Так что я не вижу причин, почему бы какому-нибудь сфинксианскому животному не считать сельдерей деликатесом.

     – Эм… – Стефани на мгновение задумалась и пожала плечами. – Окей, кажется, я поняла. Хотя мне сложно принять мысль, что кто-то может так думать про сельдерей.

     – Но что я говорила, кто бы это ни был, он маленький и хитрый и еще не разу не задел растяжку. Так что они попробовали датчики движения, но они тоже не помогли. На Сфинксе очень много маленьких существ, с бурундука размером примерно, и датчики движения постоянно срабатывали. Они уменьшили их чувствительность, чтобы срабатывать только на что-то крупнее бурундука, но воришки просто обходили их снова. Затем они установили инфракрасные лучи вокруг теплиц, но и они не сработали.

     – Кажется, я читал где-то, что от нескольких типов сигнализаций отказались, – задумчиво сказал ее отец, и Стефани кивнула.

     – Да, но, кто бы это ни был, ему, кажется, нравится плохая погода. Я не смогла найти информации о погодных условиях во все моменты грабежей. К тому же, иногда люди отправляли отчет не раньше, чем через день или два. В смысле, у большинства есть дела поважнее, чем стоять в теплице и считать сельдерей, чтобы убедиться что он не пропал. Неудивительно, что они сразу не замечают, что что-то пропало! Но почти все рейды, погоду во время которых я смогла проверить, проходили во время снега или грозы или во время дождя – хоть это даже на Сфинксе тяжело. И все они – по крайней мере, те, что я смогла проверить – произошли ночью.

     – Итак, он, возможно, ведет ночной образ жизни, и приходит только во время дождя или снега? Он достаточно умен, чтобы использовать плохую погоду для маскировки?

     – Во всяком случае, так я об этом думаю.

     – И что бы случилось, если бы то поделилась своим мнением с другими людьми, которые пытаются решить эту проблему? – вежливо поинтересовался ее отец.

     – Черт возьми! – Стефани широко распахнула глаза. – Кажется, это вылетело у меня из головы.

     – Я так и подумал. – С многострадальным выражением лица покачал головой ее отец, и Стефани рассмеялась.

     – В любом случае, – продолжила она, – у них упала пара камер, и кто-то поднял тревогу на одной из экспериментальных ферм в Лонг Грасс, но из-за плохой погоды они ничего не получили. Ну, одна из камер в Сеавью сделала красивые голограммы снежинок, но это совсем не то. Все они контролировались датчиком движения, но, хоть фотографий нет, люди уверены, что он крупнее бурундука, потому что фильтры были настроены.

     Ее отец кивнул в знак понимания. Сфинксианские «бурундуки» были мало похожи на мейердальских (или, если уж на то пошло, земных) бурундуков, хоть и заполняли ту же экологическую нишу. Обитающие в норах, сумчатые, шестилапые и только чуть меньшие, чем земные чихуахуа, они были распространены так же повсеместно, как и вид, давший им название. К счастью, они были довольно робкими, в отличие от своих меньших собратьев, столь же распространенных (и гораздо более разрушительных) лесных крыс.

     – Но что я заметила в некоторых случаях, – довольно продолжила Стефани, – что даже когда один из датчиков движения отключался, воришка был еще внутри и выбирался с сельдереем наружу, не задев ни один из инфракрасных датчиков рядом с теплицей.

     Она помолчала, выжидающе глядя на отца, и он, задумчиво глотнув кофе, кивнул.

     – Ты подумала о том, что мы обсуждали пару недель назад, не так ли, Стеф? – с одобряющей улыбкой сказал он.

     – Ага, – улыбнулась Стефани ему в ответ. Я вспомнила, что ты рассказывал из отчета об устройстве глаз лесных крыс. Если доктор Вайерхаузер прав, и они используют гораздо больше из нижнего конца спектра, чем человеческий глаз, то, похоже, что лесная крыса могла бы просто увидеть инфракрасный луч и держаться от него подальше. – Ее улыбка превратилась в усмешку. – Ты всегда советовал мне проанализировать проблему, прежде чем решать ее. Звучит, как будто другим людям тоже стоит прислушиваться к твоим советам!

     – Не будь так критична, Стеф. Отчет доктора Вайерхаузера вышел только в октябре. Не похоже, чтобы у людей было достаточно времени, чтобы обдумать его и сложить два и два, ну или что-то вроде этого.

     Она согласно кивнула, но также услышала и одобрение в его голосе, за то, что она сложила «два и два».

     – В любом случае, – продолжила она, взмахнув в сторону разложенного на рабочем столе частично собранного устройства, – я установила здесь несколько ультрафиолетовых датчиков. У нас здесь есть мамина экспериментальная теплица, и у нас есть сельдерей из ее генетической программы. Я имею в виду, что у нас есть приманка, так почему бы нам не попробовать использовать другой конец спектра и посмотреть, не будем ли мы удачливее ребят из Лонг Грасс и Сеавью. – Она одарила отца одной из самых льстивых своих улыбок. – Не поможешь?

     Лазающий-Быстро снова вскарабкался на свой наблюдательный пост. Он был рад вернуться к своей задаче – Сломанный-Зуб, наконец, согласился, скрепя сердце, что Прячущегося-в-Тени полезнее использовать где-нибудь еще – но на этот раз небо не было залито солнечными лучами, а стало темным, угольно-черным, и с западных гор рвался промозглый ветер. Он нес привкус камня и снега, резкий привкус грозы. Но ветер прошелся и по поляне двуногих, и Лазающий-Быстро сузил глаза и прижал уши, внюхиваясь в порывы ветра, колыхающие его шерсть. В этом ветре было обещание дождя и грома. Ему, конечно, не хотелось намокнуть, да и молния представляла нешуточную опасность на его нынешнем насесте, но и соблазна поискать убежище он не чувствовал, поскольку другие запахи говорили ему, что в прозрачном месте для растений у двуногих было кое-что интересное.

     В раздумье Лазающий-Быстро наклонил голову, кончик его цепкого хвоста подергивался. Сломанный-Зуб был прав, он привык называть обитателей поляны «своими» двуногими, но на планете было множество других двуногих, за большинством из которых присматривали разведчики. Их отчеты, как и его собственные, передавались между певицами памяти кланов, и было в них нечто, что он жаждал проверить самостоятельно.

     Одной из самых умных придумок, показанных двуногими Народу, были места для растений. Народ не был исключительно охотниками. Как и снежные охотники или озерные строители (но не клыкастая смерть) они ели и растения, и даже нуждались в определенных их видах для поддержания сил и здоровья.

     К сожалению, некоторые из необходимых растений не могли выжить во льду и снеге, что превращало дни холода в дни голода и смерти, когда гибло слишком много самых молодых и самых старых. Хотя добычу можно было найти почти всегда, но в дни холода ее было меньше, и поймать ее становилось труднее, а недостаток необходимых растений усугублял обычный голод. Но это положение изменилось, поскольку потребление растений было еще одной общей чертой Народа и двуногих… а двуногие нашли решение проблемы дней холода, как и многих других проблем. Зачастую Лазающему-Быстро казалось, что двуногие просто не могут удовлетвориться одним решением любой задачи, и, в данном случае, они придумали как минимум два.

     Более простое решение заключалось в том, чтобы заставить растения расти в теплые дни там, где хотелось двуногим, а более грандиозным (и наиболее интригующим Лазающего-Быстро) были их прозрачные места для растений. Стены и крыша этих мест, сделанные из еще одного незнакомого Народу материала, позволяли теплу и свету проникать внутрь, образуя маленький уголок тепла посреди глубокого снега. В этом тепле двуногие выращивали свежие растения пригодные в еду в течение всей смены сезонов и не только в холодное время. Даже сейчас в этом месте были свежие растения, и Лазающий-Быстро чувствовал их запахи через подвижные участки крыши, открытые двуногими, чтобы впустить ветер.

     Народу никогда не приходило в голову выращивать растения в специально отведенных местах. Вместо того, они собирали растения там, где они росли сами по себе, чтобы либо съесть на месте, либо припрятать на будущее. Иногда им удавалось собрать более чем достаточно на весь период холода; в менее удачное время в кланы приходил голод, но так было всегда и, казалось, так будет продолжаться. До тех пор, пока Народ не услышал доклады разведчиков о местах для растений двуногих.

     Народ все еще не очень преуспевал в этом, но тоже начал выращивать растения на тщательно ухоженных и охраняемых участках в сердце владений кланов. Первые попытки оказались неудачными, но пример двуногих доказывал, что это возможно, и наблюдение за двуногими и странными неживыми предметами, ухаживавшими за растениями, продолжались. Многое из увиденного было почти или совсем не понятно, но некоторые уроки оказались яснее и многому научили Народ. Воспроизвести закрытые прозрачные места для растений не было никакой возможности, но в последнюю смену сезонов клан Яркой Воды встретил наступление дней холода с запасами белого корня, золотого уха и кружевного листа которых более чем хватало для выживания. Даже образовался избыток, достаточный для того, чтобы обменять его у соседнего клана Высокой Скалы на кремень. Лазающий-Быстро не был единственным членом клана чувствовавшим, что Народ был в большом долгу у двуногих (знали об этом сами двуногие или нет).

     Но заставляло его усы подергиваться в предвкушении нечто, о чем рассказывали другие разведчики. Двуногие выращивали множество диковинных растений, которых Народ никогда ранее не встречал – достаточно было разок навестить, держа нос по ветру, любое из их мест для растений, чтобы убедиться в этом, – но большинство были подобны известным Народу. Кроме одного. Лазающему-Быстро еще только предстояло познакомиться с растением, которое другие разведчики окрестили «пучковым стеблем», но он стремился навстречу этому. Он отдавал себе отчет в том, что слишком стремится, но яркий экстаз разведчиков, отведавших пучковый стебель, звучал в песнях, переданных певцами памяти их кланов, с почти ошеломляющей силой.

     Дело было даже не в изумительном вкусе растения. Подобно крошечному, горькому на вкус и редкому плоду пурпурного шипа, пучковый стебель усиливал мыслеголос Народа и добавлял глубину их песням памяти. Действие пурпурного шипа было известно Народу сотни и сотни смен сезонов – более того, не получавшие его плоды даже полностью теряли мыслеголос, – но его никогда не хватало, и найти его в достаточном количестве было почти невозможно. Но пучковый стебель был даже лучше пурпурного шипа (если верить докладам), и двуногие выращивали его практически без усилий.

     Если Лазающий-Быстро не заблуждался, то запах, доносящийся из места для растений двуногих, совпадал с запахом пучкового стебля, запечатленного песнями памяти.

     Он присел на своем насесте, наблюдая, как небо становится все темнее и ненастнее, и принял решение. Вскоре окончательно стемнеет и двуногие скроются в тепле и свете своего жилища, особенно учитывая надвигающийся дождь. Он не мог их осуждать за это. В иных обстоятельствах он и сам бы поторопился спрятаться под уютным тканным водоотталкивающим балдахином своего гнезда. Но не сегодня ночью.

     Нет, сегодня он останется – невзирая на дождь – и, дождавшись пока двуногие скроются, исследует их место обитания ближе, чем отваживался до сих пор.

     Стефани Харрингтон надела куртку, подняла ее воротник и поерзала пальцами ног в ботинках, она выглянула из глубоко посаженного окна своей спальни в ночное небо, перечеркиваемое вспышками молний. На планете Сфинкс официально наступила весна, но ночью все еще было холодно (хотя и намного теплее, чем раньше!), и она знала, что будет рада толстым, теплым носкам и куртке.

     Она тихо открыла высокие створки окна, хотя в грохоте бури, от которой дрожала земля, утонул бы любой звук, который она могла произвести. Окно открылось в своем глубоком проеме, и в лицо Стефани ударило сыростью и холодом, едва она отперла его. Она наклонилась вперед, почти улегшись на широком подоконнике, и улыбнулась, учуяв насыщенный озоном ветер.

     Спутники-наблюдатели погоды сообщили, что ночью усадьбу Харрингтонов ожидает гром, молнии, дождь и ураганный ветер, так что никакой холод не мог помешать Стефани насладиться всем до конца. Она всегда любила грозы. Она знала детей, которых они пугали, но Стефани находила это глупым. Она же не собиралась выбегать в грозу с громоотводом в руках – или, тем более, становиться под деревом – просто зрелище огня и электричества, грохочущих по всему небу, было слишком захватывающим и необычным, чтобы его пропустить… и эта гроза будет первой, что она увидит за стандартный год с лишним.

     Разумеется, Стефани не сообщила родителям о своих планах на ночь. По ее предположению, было вполне вероятно, что родители позволили бы ей не ложиться спать, но они бы обязательно настояли на том, чтобы она наблюдала грозу изнутри. Мысли о лопающемся на каминном огне попкорне и горячем шоколаде, которые мама, несомненно, добавила бы к удовольствию, были заманчивы, но, поразмышляв еще немного, она передумала. Попкорн и горячий шоколад – это очень приятно, но насладиться первой грозой за столь долгое время должным образом можно было только там, где удастся без преград ощутить всю ее мощь, да и вряд ли они будут думать, что это хорошая идея.

     Ну и, конечно, было еще то небольшое дельце.

     Она улыбнулась в темноте и похлопала по камере, на всякий случай прицепленной к поясу, пока шторм стенал все громче, а молнии обрушивались на вершины западных гор. Она понимала, что мать подкинула ей тайну исчезающего сельдерея, чтобы отвлечь ее, но от этого загадка не теряла своей увлекательности. Она, в общем-то, и не ожидала, что станет одной из тех, кто раскроет ее, но хотя бы сможет получить удовольствие от попыток. Ну а если выйдет так, что она все же найдет ответ – ну что ж, она, конечно, сможет как-нибудь принять славу.

     Она проказливо улыбнулась этой мысли, но она не посвящала мать во все части своего плана. В чем-то это было вызвано желанием избежать чувства неловкости, если план не сработает, но в основном она просто знала, что родители не одобрят ее… практический метод. К счастью, одно дело, предполагать то, что они сказали бы, возникни такая ситуация, а другое дело, слышать это от них на самом деле, поэтому-то она тщательно избегала вообще поднимать этот вопрос.

     Она сунула сложенный дождевик в карман, поднялась на глубокий каменный подоконник, спустила ноги наружу и несколько мгновений просидела так, ощущая, как ветер треплет ее короткие вьющиеся волосы. Она знала, что мама ожидала, что она будет отслеживать свою аккуратно размещенную сеть датчиков с терминала в своей комнате, и она полагала, что родители Не Будут Рады если, случайно заглянув в ее комнату, не обнаружат ее там. Она думала на всякий случай сложить подушки под одеяло, но решила не делать этого. Во-первых, это не обмануло бы родителей. Во-вторых, они заметили бы веревку, которую она одним концом прикрепила к кровати, выбросив другой конец в окно. И, в-третьих, это был бы обман. В приключении это было тем, что они могли не одобрить; это было совсем не так, как если бы она попыталась схитрить, думая, что они не поймут, когда она объяснит все по-честному, так что Стефани не обманывала. Конечно, это не значило, что ложь не сработала бы лучше, если бы они не заглянули в…

     Стоя на коленях, она повернулась на подоконнике (глубина которого была лишь вдвое меньше ее роста) и прикрыла створки. Из-за веревки она не могла закрыть их полностью, но как раз это и было хорошо. Веревка не даст окну закрыться и захлопнуться, пока она будет снаружи, и она аккуратно пропустила часть веревки, по которой будет спускаться, через защелку на окне. Она подтянула веревку и туго привязала ее к окну, чтобы оно не хлопало на ветру, если шторм усилится, затем подергала окно туда-сюда, чтобы проверить на надежность.

     Все было в порядке, и она скользнула вниз на животе, свесив ноги к земле, затем опустилась ниже, повиснув на вытянутых руках, и спрыгнула с последнего полуметра или около того на землю. Она на мгновение остановилась, взглянув назад, и дернула веревку, убеждаясь в ее надежности. Вернуться в спальню незаметно было сложнее, чем покинуть ее, но она была уверена, что справится.

     Рев ветра в массивной короне ближайшего к дому дуба был громче, чем когда-либо, могучие ветви скрипели и покачивались в темноте высоко над головой, с болезненной четкостью отпечатываясь в глазах при вспышках молний. Весь Сфинкс казался живым, шевелясь и покачиваясь в ночи, и она с восторгом рассмеялась, стремглав побежав в ревущую и шепчущую прелюдию настраивающего свои инструменты оркестра бури.

     Лазающий-Быстро вцепился в площадку, когда над ним просвистели ветви дерева, протестуя против треплющего их ветра. Рокочущий гром приблизился, завывая все громче и громче, над вершинами гор на востоке заполыхали зарницы. Буря будет еще сокрушительнее, чем он думал, и в ее дыхании он чуял запах холодного дождя. Уже скоро он будет здесь. Совсем скоро, значит сейчас самое время приступать.

     Он спускался по стволу осторожнее и медленнее чем обычно, чувствуя, как крепкое дерево содрогается под его когтями. Спуск оказался дольше обычного, и он притормозил – на высоте полудюжины ростов – чтобы осмотреться. Народ был быстр и ловок всюду, но гарантией безопасности обычно выступала возможность вскарабкаться туда, куда не было ходу таким опасностям, как клыкастая смерть. К сожалению, план Лазающего-Быстро требовал от него пойти туда, где нет привычных деревьев. И, хотя там, скорее всего, не было и клыкастой смерти, он посчитал, что дополнительная проверка будет не лишней.

     Но исследование ночи не выявило опасности, не считая той, что несла с собой непогода, и он, наконец, спустился на землю. Грязь начала подсыхать, отметил он про себя, по крайней мере, на поверхности, но дождь это исправит. Лазающий-Быстро чувствовал отдаленную, но постепенно приближающуюся вибрацию от падающих на землю капель, и уши его прижались к голове в знаке смирения. Если рассказы о пучковом стебле говорят правду, то вымокнуть – невеликая плата за вечерний экскурс. Хотя радости ему это не доставит, он взмахнул хвостом и помчался по направлению к ближайшему месту для растений.

     Стефани залезла в тайник, который она наполнила фруктовыми плитками. Она могла отказаться от попкорна и горячего шоколада, но она все еще была растущей девушкой с генетической модификацией первой волны Мейердала. С этим типом ускоренного метаболизма требовалось регулярно питаться, и большинство мейердальских детей привыкли в такие моменты брать с собой закуску.

     Она откинулась на спинку кресла на веранде, держа камеру на коленях, и мысленно проверила свой список, перед тем как начать жевать.

     Она убедилась, что оставила вентиляционную заслонку в теплице с маминым сельдереем открытой. Кроме того, она немного перенастроила вентиляционную систему теплицы, чтобы создать небольшое избыточное давление, распространяющее запах сельдерея наружу. Ее родители знали об этой части ее плана, но она почему-то не упомянула, что на эту ночь отключила звуковой сигнал на терминале в своей спальне и, вместо этого, установила бесшумную связь сети датчиков с камерой. Мама с папой достаточно умны, чтобы догадаться, зачем ей могло это понадобиться, но поскольку они не задали конкретных вопросов, она и не сказала им. А это значило, что они так и не запретили ей скрываться на веранде этой ночью, что, конечно, было самым удовлетворительным результатом для всех заинтересованных лиц.

     Под давлением Стефани бы признала, что родители могли бы не согласиться с последним выводом, так что хорошо, наверное, что они об этом не знали.

     Она рассмеялась своим мыслям и взяла еще кусочек фруктовой плитки. Были шансы, что кто-то воспользуется предоставленной ею возможностью, и она знала это. Но было еще множество вещей, которые она хотела сделать, и она улыбнулась, когда первые капли дождя принялись отбивать чечетку по крыше веранды.

     Лазающий-Быстро остановился, поднял голову и плечи, выпрямившись на задних и средних лапах подобно – если бы он знал – степной собачке со Старой Земли, уставившись в ночь. Он подобрался к жилищу двуногих ближе, чем когда-либо, и глаза его зажглись, когда он понял, что был прав. Он почувствовал их мыслесвет и, стоя без движения в темноте, он исследовал его особенности.

     Мыслесвет отличался от всего, что ему доводилось ощущать у Народа… и все же он не был иным. Он был… был…

     Лазающий-Быстро сел, обернув хвост вокруг задних лап, и почесал ухо передней, пытаясь дать этому название. После долгих, мучительных мгновений раздумья, он решил, что мыслесвет был похож на мыслесвет Народа, только без слов. В нем были только эмоции, чувства двуногих, без придания ему формы, которая использовалась для общения, и в этом была странная вялость, как будто двуногие наполовину спали. Как будто, медленно подумал он, мыслесвет шел от разума, который никогда не догадывался, что кто-то может почувствовать или услышать его, и никогда не учился использовать это для общения. Но это сразу же показалось невероятным, ибо мыслесвет был слишком мощным. Неоформленный, без внутренней структуры, он полыхал подобно драгоценному цветку, ярче и выше чем тот, что отличал Народ, и Лазающий-Быстро содрогнулся, представив, что было бы, если бы двуногие не были мыслеслепыми. Он чувствовал, что это сияние зовет его, требует приблизиться, подобно песне певицы памяти, и заставил себя стряхнуть наваждение. Он обязательно подчеркнет эту особенность в своем следующем докладе Поющей-Истинно и Короткому-Хвосту, но исследовать его самостоятельно до доклада ему не следовало. Кроме того, не за этим он пришел.

     Он снова встряхнулся, отворачиваясь от мыслесвета, но это было не так просто. Ему пришлось сделать сознательное усилие, чтобы закрыть свой разум от него и это заняло больше времени, чем он ожидал.

     Но, в конце концов, ему это удалось и Лазающий-Быстро, освободившись, с облегчением вздохнул. Он покрутил ушами, повел усами и продолжил свой путь во тьме пока вокруг него разбивались первые капли дождя.

     Дождь пошел сильнее, барабаня по крыше веранды. Казалось, будто воздух танцует и дрожит, когда непрерывная молния разрубила ночь напополам, а гром потряс обе половины. Глаза Стефани загорелись, когда ветер хлестнул струей сквозь открытые стороны веранды, чтобы брызнуть на пол и поцеловать ее ресницы и похолодевшие щеки. Она ощущала, как буря вспыхивает вокруг, и обняла ее, впитывая энергию шторма.

     Но затем, вдруг, на ее камере замигал маленький огонек, и она застыла. Не может быть! Но огонек мигал – нет сомнений! – а это могло означать только…

     Она отбросила фруктовую плитку – третью за ночь – и нажала на кнопку, отключающую подсветку, затем подняла камеру и заглянула в видоискатель.

     Из-за дождя, каскадом льющегося с крыши веранды, видимость была плохой. Для четкого вида в воздухе было слишком много воды, даже для камеры со светоусиливающими технологиями, да и молния не помогала так, как можно было ожидать. Камера адаптируется к изменению уровня освещенности быстрее, чем человеческий глаз, но контраст между вспыхивавшими на долю секунды молниями и следующей за ними темнотой был слишком экстремальным.

     Стефани более чем наполовину была уверена в таком, так что она не была слишком удивлена, практически ничего не видя. Но в данный конкретный момент важнее всего было то, что нечто только что пролезло в открытую заслонку. Кто бы ни воровал сельдерей, он находился внутри теплицы в этот самый миг, и у нее был шанс оказаться самым первым человеком на Сфинксе, кому удастся получить его изображение!

     Она постояла секунду, кусая губу и желая лучшей видимости, потом пожала плечами. Если она промокнет, мама с папой не разозлятся на нее сильнее, чем на то, что она вообще выбралась тайком наружу, а ей требовалось подойти ближе к теплице. Секунда ушла на то, чтобы укрепить на камеру защиту от дождя, затем она надвинула шляпу на уши, глубоко вздохнула и прохлюпала вниз по ступенькам веранды в хлещущий дождь.

     Лазающий-Быстро спрыгнул на мягкую, пустую землю места для растений. Насыщенные запахи неизвестных растений щекотали его ноздри, и он непроизвольно дергал хвостом, вдыхая их. Прозрачный материал, из которого было сделано место для растений, не выглядел достаточно прочным, чтобы устоять под дождем, но, тем не менее, он не пропускал внутрь ни единой капли! Двуногие должны быть воистину сообразительны и искусны, чтобы создать такое чудо. Лазающий-Быстро присел на мгновение, наслаждаясь обволакивающим его теплом, еще уютнее по контрасту с дробью ледяного грозового дождя.

     Но он забрался сюда не для того чтобы остаться сухим, напомнил себе Лазающий-Быстро и направился туда, куда подсказывал его нос, одновременно развязывая передними лапами обмотанную вокруг его тела сетку и решительно не обращая внимания на мыслесвет двуногих.

     А вот и запах пучкового стебля из песни Поющей-Истинно! Глаза его разгорелись, он запрыгнул на приподнятую часть места для растений и остановился, впервые лично увидев пучковый стебель.

     Пучки его выглядели больше чем описывала песня Поющей-Истинно, и он предположил, что, возможно, разведчик, первым принесший эту песню своему клану, наткнулся на пучковый стебель до того как тот полностью вырос. Так это было или нет, но каждое из этих растений достигало двух третей длины самого Лазающего-Быстро, и то, что он прихватил с собой сетку, оказалось очень кстати. Тем не менее, ему следует проявить умеренность и не брать с собой слишком много, если он рассчитывает донести груз до дома. Он размышлял еще одно долгое мгновение и, наконец, дернул ушами в знаке решимости. Два пучка. Столько он сможет донести, а потом всегда сможет вернуться еще раз.

     Однако, даже приняв решение, отвлечься от чудесного запаха пучкового стебля было не просто. Этот аромат не походил ни на что встреченное раньше и от него буквально текли слюнки. Лазающий-Быстро поколебался, а затем приблизился и осторожно потянул крайний стебель.

     Тот оказался упруго неподатливым, подобно верхушке белого корня. Лазающий-Быстро потянул сильнее, стебель устоял, и он потянул еще сильнее. Наконец, триумфально мяукнув, он выдернул стебель. Лазающий-Быстро поднес его к носу, глубоко втянул воздух, затем попробовал его на язык.

     Его буквально пронзило волшебное ощущение. Это было подобно жаркому лучу солнца посреди ледяного холода, подобно прохладной воде горного ручья посреди иссушающего зноя, подобно нежной ласке матери, вылизывающей своего первого котенка и разумом посылающей ему чувства приветствия, тепла и любви. Это было…

     Лазающий-Быстро потряс головой. На самом деле это не было похоже ни на что из перечисленного, разве что только в том, что каждое из этих ощущений было прекрасным и неповторимым. Ему просто не с чем было сравнить то первое блаженное ощущение, и он аккуратно погрыз конец стебля. Жевать было неудобно – зубы Народа на самом деле не очень подходили для поедания растений – но вкус стебля был именно таким, как показала первая проба, и он заурчал от удовольствия, поглощая стебель.

     Прикончив первый стебель, он потянулся было за следующим, но заставил себя остановиться. Да, вкус был чудесным, и он хотел еще, но Лазающий-Быстро не какая-нибудь землеройка, которая обжирается до потери сознания желтым стеблем. Он был разведчиком клана Яркой Воды, и его работой было доставить это домой – Короткому-Хвосту, Яркому-Когтю, даже Сломанному-Зубу и певицам памяти клана, чтобы они могли принять решение. Даже если бы они не были вождями клана, они были его друзьями, а таким чудом следует поделиться с друзьями.

     Выдернуть из мягкой земли пучок целиком оказалось проще, чем отдельный стебель, и вскоре Лазающий-Быстро уже заматывал два пучка в свою сетку. Получилась неуклюжая связка, но он затянул сетку как можно сильнее и забросил ее на спину, придерживая средними лапами, а затем спрыгнул вниз на передние и задние лапы. Выбраться наружу с такой ношей будет сложнее, чем было попасть внутрь, но он справится. Пусть с ней он будет не так быстр и проворен, но в такую погоду даже клыкастая смерть носа не высунет из своего логова.

     Стефани была рада, что ее куртка и штаны были водонепроницаемы, а в широкополой шляпе волосы и лицо оставались сухими. Но, чтобы держать камеру направленной на цель, ей пришлось поднять руки вверх перед собой, и ледяной дождь хлынул вниз по водостокам рукавов ее замечательной непромокаемой куртки. Она ощущала, как вода скапливается на уровне локтей и украдкой движется в сторону плеч – с поднятыми предплечьями плечи оказались параллельны земле, предоставляя заманчивый канал для мерзлой воды – но все дожди мира не смогли бы заставить ее опустить камеру в такой момент.

     Она стояла не далее чем в десяти метрах от теплицы, постоянно снимая. Памяти записывающего устройства на ее камере хватало на десять с лишним часов, и она совершенно не собиралась пропустить хоть секунду из происходящего для официальной записи. Возбуждение рвалось наружу, пока минута сменяла другую в хлещущей, унизанной молниями тьме. Чтобы бы ни находилось внутри теплицы уже девять минут, оно должно вернуться довольно ско…

     Лазающий-Быстро почувствовал облегчение, добравшись до выхода на поляну. По дороге он дважды чуть не уронил сетку и решил дать себе передышку перед тем, как нырнуть в дождь. В конце концов, у него предостаточно вре…

     Наружу показались усатая мордочка, острые ушки и зеленые глаза, сверкающие, как два изумрудных зеркала в отблесках молний, и, казалось, вся вселенная замерла, когда их хозяин обнаружил, что смотрит прямо в стеклянный глаз камеры в руках одиннадцатилетней девочки. У Стефани перехватило дыхание от возбуждения, хотя она и готовилась к встрече, а вот Лазающий-Быстро – нет. Для него это оказалось полной неожиданностью, и он в изумлении застыл на месте.

     Шли секунды и, наконец, он мысленно встряхнул себя. Показываться на глаза двуногим являлось тем, что ему твердо запретили делать, и он внутренне содрогнулся, представив себе реакцию Сломанного-Зуба. Конечно, можно было сослаться на шторм и последствия знакомства с пучковым стеблем, но все это не изменит факта его провала. Он все еще смотрел на двуногого, когда его мозг снова заработал.

     Он догадался, что это детеныш, поскольку он был меньше, чем его родители. Лазающий-Быстро не знал, что за штуку тот наставил на него, но, судя по донесениям разведчиков, он был бы уже мертв, если бы таково было намерение двуногого. Но если это не оружие, то что же? Мысли эти пронеслись у него в мозгу за время одного удара сердца, а затем, почти не отдавая себе отчета в этом, он потянулся к мыслесвету двуногого в попытке понять его намерения.

     Лазающий-Быстро был совершенно не готов к тому, что последовало.

     Как будто бы ожидая увидеть свет одинокого факела, он взглянул на солнце. Глаза его расширились, уши прижались к голове, когда на него обрушилась лавина эмоций двуногого. Мыслесвет был намного ярче, чем раньше, и он отстраненно задал самому себе вопрос: было ли это просто потому, что он был намного ближе и сосредоточен на нем, или же не обошлось без воздействия съеденного пучкового стебля. Но это было не важно. Важно было возбуждение и восхищение, которые пылали столь ярко в мозгу двуногого. В первый раз кто-то из Народа сошелся лицом к лицу с двуногим, и никто не мог подготовить Лазающего-Быстро к незамутненному восторгу, с которым Стефани Харрингтон взирала на чудесное шестилапое создание, сидящее в вентиляционном отверстии с полной сеткой стянутого сельдерея на спине.

     Представители двух разумных рас – одна из которых даже не подозревала о существовании другой – уставились друг на друга, невзирая на рев грозы. Миг этот не мог длиться долго, но ни один из них не хотел положить ему конец. Триумф и восхищение открытием били в Стефани подобно фонтану, но она не подозревала, что Лазающий-Быстро чувствует эти эмоции даже яснее, чем если бы они исходили от представителя его собственного вида. Не могла она и предположить, насколько же сильно он желает продолжать чувствовать их. Она знала только что в течение секунды, показавшейся вечностью, он сидел, глядя на нее, а затем встряхнулся и внезапно прыгнул вниз и наружу.

     Лазающий-Быстро вырвался из притяжения мыслесвета двуногого. Это было трудно – возможно, труднее всего, что ему приходилось делать, – но у него были его обязанности, и он заставил себя отступить от этой восхитительной, манящей топки. Или, скорее, отвернуться от нее, поскольку она была чересчур сильна, чтобы просто отсоединиться. Он мог отвести глаза от огня, но не мог убедить себя, что тот перестал пылать.

     Он встряхнулся и направился в дождь и темноту. Сетка с пучковым стеблем на спине делала его медлительным и неуклюжим, но он был уверен настолько, насколько вообще в своей жизни бывал в чем-то уверенным, что юный двуногий не желает причинить ему вреда. Тайна существования Народа уже была раскрыта, и спешка ничего бы не изменила, поэтому он остановился под дождем и оглянулся на двуногого, который, наконец, опустил свою странную штуку, чтобы взглянуть на Лазающего-Быстро собственными глазами. Встретившись на мгновение взглядом с этими странными, карими глазами с круглыми зрачками, он дернул ушами, повернулся и помчался прочь.

     Стефани смотрела вслед исчезнувшему пришельцу с ощущением чуда, которое только возросло, когда существо растворилось во тьме. Небольшое, подумала она, не больше шестидесяти-семидесяти сантиметров в длину, хотя хвост, скорее всего, удвоит его длину. Обитает на деревьях, продолжал работать ее мозг, учитывая его хвост и хорошо развитые руки с когтями, которые она видела, когда существо цеплялось за край заслонки. А на руках, продолжала размышлять она, вероятно, было по три пальца на каждой, при этом полностью противоположные друг другу. Она закрыла глаза, представляя его еще раз, с сеткой на спине, и поняла, что это так.

     Похититель сельдерея напоминал крохотную гексапуму, но сетка доказывала, что исследовательские экспедиции пропустили наиважнейшую особенность Сфинкса. Но это не так плохо. На самом деле, это просто великолепно. Благодаря их недосмотру, этот мир неожиданно превратился из места ссылки в самое чудесное, восхитительное место, где только могла очутиться Стефани Харрингтон, ибо этой ночью она сделала то, что случалось всего одиннадцать раз за пятнадцать сотен лет расселения человечества в космосе.

     Она только что совершила первый контакт с пользующейся инструментами, явно разумной расой.

     Лазающий-Быстро лежал на спине возле своего гнезда, брюхом к солнцу, стараясь убедить остальной клан, что спит. Он понимал, что не одурачит никого, кто захотел бы попробовать его мыслесвет, но воспитание требовало от них притвориться обманутыми.

     Что было даже к лучшему, ибо все сонливое блаженство солнечного тепла не могло отвлечь его от грандиозных перемен в его жизни. Предстать перед вождями клана и признаться им, что он позволил одному из двуногих увидеть себя – и, что еще хуже, увидеть себя прямо во время налета на их место для растений – оказалось именно так неприятно, как он и опасался.

     Представители Народа редко нападают друг на друга. Конечно, не обходилось без споров, порою серьезных драк – обычно, хотя и не всегда, между молодыми разведчиками или охотниками. И, еще реже, ситуаций, когда целые кланы могли враждовать друг с другом или сражаться за территорию. Никто особенно не гордился такими ситуациями, но способность слышать мысли или чувствовать чужие эмоции еще не означала, что из-за нее с соседями будет легче ужиться или что угодья клана в нужное время наполнятся добычей. Но вожди клана обычно вмешивались до того, как что-то серьезное могло произойти внутри клана, и поистине редко случалось так, чтобы один член клана намеренно нападал на другого, если только с атакующим что-то не было изначально не в порядке.

     Сам Лазающий-Быстро помнил один случай, когда Клан Высокой Скалы был вынужден изгнать одного из своих разведчиков – негодяя, нападавшего на других из Народа. Изгнанник вторгся во владения Яркой Воды, убивая добычу не только ради пропитания, но просто из-за жажды крови, и совершал набеги на хранилища клана. Он даже атаковал и тяжело ранил разведчика Яркой Воды, пытаясь украсть котят у матери… с намерениями, о которых Лазающий-Быстро старался не задумываться. В конце концов, разведчикам и охотникам клана пришлось выследить и убить его. Это была тяжелая необходимость, которая никому радости не доставила.

     Поэтому Лазающий-Быстро не ожидал, что кто-то из вождей Яркой Воды набросится на него – и этого не произошло. Но ощущал он себя так, как будто с него содрали шкуру и повесили ее сушиться. Дело было даже не в том, что они сказали, а в том, как они это сказали.

     Уши Лазающего-Быстро дернулись, и он поерзал, пытаясь поймать побольше солнца и вспоминая о своей встрече с вождями Яркой Воды. Поющая-Истинно присутствовала в качестве второй певицы клана и предполагаемой преемницы первой певицы, когда Прядильщица-Песен умрет или передаст свой пост. Но даже Поющую-Истинно потрясла его неуклюжесть. Она не отчитала его, как это сделали Сломанный-Зуб или Короткий-Хвост, но выносить безмолвный укор сестры Лазающему-Быстро было тяжелее, чем язвительную иронию Сломанного-Зуба.

     Он попытался объяснить, как можно яснее и спокойнее, что он никак не хотел дать двуногому возможность увидеть себя, и предположил, что двуногий каким-то образом узнал, что он в месте для растений еще до того, как увидел его, так как тот не был удивлен, увидев его. В реакции двуногого было совсем немного удивления, но гораздо больше там было волнения, даже восторга. Действительно, то удивление у двуногого появилось, когда он увидел кем (и чем) являлся Лазающий-Быстро, потому что двуногий уже знал, что кто-то был в месте для растений.

     К несчастью, его подозрение основывалось на ощущении мыслесвета двуногого, и хотя никто ничего не сказал, он знал, что им сложно было поверить в то, что мыслесвет двуного мог столько поведать одному из Народа. Он даже понимал, почему они так думали, ведь никому из разведчиков до сих пор не удавалось подобраться к двуногому достаточно близко – или сосредоточиться на нем достаточно сильно – чтобы осознать, насколько чудесным, насколько ужасающе могущественным был на самом деле этот мыслесвет.

     «Я верю, что ты веришь, что у двуногого был какой-то способ узнать, что ты был там, – рассудительно заявил ему Короткий-Хвост, и его мыслесвет был серьезен, – и все же я не могу понять, как ему это удалось. Ты же не видел никаких странных свечений или приспособлений, которые двуногие использовали для того, чтобы обнаружить других разведчиков»

     «Это так, – ответил Лазающий-Быстро как можно правдивее, – однако двуногие очень умны. Я не заметил ничего из их штук, о которых знал, но доказывает ли это, что у двуногих нет штуковин, о которых нам еще не известно?»

     «Ты охотишься на земляных бегунов в верхних ветках, меньший брат, – сурово сказал Сломанный-Зуб. – Ты позволил двуногому не просто увидеть себя, но увидеть то, как ты совершал набег на его владения! Не сомневаюсь, что ты попробовал его мыслесвет, но я также не сомневаюсь, что в том мыслесвете ты попробовал прежде всего то, что было важнее всего для тебя самого»

     Как бы сильно обвинение Сломанного-Зуба не разозлило Лазающего-Быстро, он не мог как следует возразить ему. В конце концов, даже у Народа неправильно понять чувства всегда было гораздо легче, чем мысли, оформленные в связное сообщение. Так что со стороны Сломанного-Зуба, никогда не пробовавшего мыслесвет двуногого, было вполне обоснованно предположить, что будет тем более сложно понять мыслесвет совершенно чуждого существа. Лазающий-Быстро не просто предполагал, а знал точно, что мыслесвет двуного был таким сильным, таким энергичным, что он просто не смог бы распознать его, волнуясь и желая этого, неправильно. Тем не менее, он не мог винить вождей клана за то, что они не приняли его видение эмоций, тогда как у них самих не было никакого опыта взаимодействия с мыслесветом двуногих. Он прекрасно понимал, почему они сочли столь сложным принять возможность того, что он, пусть не идеально, но смог понять, о чем же действительно думал двуногий.

     Всем было известно, что в мыслесвете любого чувства есть и сообщение, но даже сильнейшие их этих сообщений были лишь намеками, которые было сложно распознать даже в лучших условиях. Это как будто смысл… сочится, как через щели в плотине из опавших листьев сочится поток воды. Он сочится, но в нем нет ясно сформированных сознанием мыслей, и это заставляет учиться читать утечки других, чтобы надежно распознавать их. Насколько Лазающий-Быстро знал, еще никто не смог прочесть эти клочки смысла сразу же, с первой встречи кого-либо. Неудивительно, что они сочли его отчет невероятным!

     И потому, что они сами не ощутили мыслесвета, он не мог объяснить, как он мог ощутить его с такой силой, он принял упреки так кротко, насколько смог. Пучковый стебель, который он принес домой, до некоторой степени смягчил выговор, так как оказался таким чудесным, как то обещали песни других кланов, но даже его было недостаточно, чтобы избежать одного последствия, которое он ненавидел до глубины души.

     Его освободили от обязанности наблюдать за его двуногими, и Прячущийся-в-Тени (являющийся к тому же внуком Сломанного-Зуба), получил эту задачу вместо него. Сломанный-Зуб не стал говорить долго, но он, очевидно, решил, что Прячущийся-в-Тени, следуя инструкциям, будет выполнять эту задачу лучше, чем Лазающий-Быстро. Хотя Лазающий-Быстро считал, что это, скорее, связано с естественным отсутствием у Прячущегося-в-Тени воображения и… робостью, с которой он слушался своего деда.

     И, честно говоря, Лазающий-Быстро понимал, почему вожди клана настаивали на такой осторожности, как бы сильно он сам не был этим недоволен. Народу стоило только увидеть, как двуногие рубят деревья своими жужжащими орудиями, которые вгрызались в стволы сетевого дерева и золотолистых деревьев, настолько больших, что могли выдержать целые кланы Народа; или как они используют машины, чтобы выдолбить глубокие норы, в которые они устанавливали свои жилища, чтобы усмотреть потенциальную опасность, которую представляли двуногие. Им не обязательно было решать убить Народ – или уничтожить все угодья клана – они могли прийти к точно такому же результату совершенно случайно. Поэтому Народ давно, еще до рождения Лазающего-Быстро, решил, что избежать этой опасности можно только полностью прячась от двуногих. Кланы должны оставаться необнаруженными, наблюдая, но сами не попадая под наблюдение, до тех пор, пока не решат, как лучше всего отреагировать на странных созданий, которые так уверенно и осведомленно переделывают мир.

     К сожалению, Лазающий-Быстро стал сомневаться в мудрости такой тактики. Конечно, осторожность необходима, но все же ему казалось, что многие из Народа – такие, как Сломанный-Зуб и подобные ему среди других кланов – стали слишком много думать о возможной опасности, которую представляли двуногие, и слишком мало – о пользе, которую они могли бы предоставить. Может быть, даже сами того не осознавая, в глубине души они решили, что время, когда двуногие узнают о Народе, никогда не придет, ибо только таким образом Народ может оставаться в безопасности.

     Хотя Лазающий-Быстро слишком уважал вождей своего клана, чтобы сказать им прямо, но надеяться на то, что двуногие никогда не обнаружат Народ, было безрассудно. С каждой сменой сезонов прибывало все больше двуногих, и их летающие штуковины и видящие на расстояние штуковины (и то, что юный двуногий использовал, чтобы засечь самого Лазающего-Быстро) были слишком хитрыми, чтобы Народ мог прятаться от них вечно. Даже не будь его встречи с двуногим, Народ обнаружили бы рано или поздно. И когда это случилось бы – или, точнее, теперь, когда это случилось – у Народа не оставалось другого выбора, кроме как решить, как они будут общаться с двуногими… при условии, конечно, что двуногие позволят Народу принять такое решение.

     Все это было совершенно ясно Лазающему-Быстро и, как он подозревал, не менее ясно Поющей-Истинно, Короткому-Хвосту и Яркому-Когтю, старшему охотнику клана. Но Сломанный-Зуб, Прядильщица-Песен и Копатель, следивший за растениями клана, отвергали это заключение. Они знали, каким необъятным был мир, как много в нем потайных мест, и считали, что смогут скрываться от двуногих всегда, даже сейчас, когда двуногие уже узнали о существовании Народа.

     Он снова вздохнул, и его усы дернулись в усмешке, когда он подумал о том, не столкнулся ли юный двуногий с точно такими же трудностями, пытаясь заставить старших поверить его рассуждениям. Если это так, должен ли Лазающий Быстро быть благодарным или недовольным? Он знал из мыслесвета детеныша, что когда тот увидел его, то чувствовал лишь изумление и радость, а не злость или страх. Если старшие разделяли его чувства, то Народу точно нечего было опасаться. И все же то, что так чувствовал двуногий, едва вышедший из возраста котенка, для остальных двуногих могло значить не больше, чем его чувства значили для Сломанного-Зуба.

     Лазающий-Быстро грелся на солнышке, размышляя обо всем, что произошло – и о том, что угрожало произойти – и сочувствовал страху Сломанного-Зуба и его сторонников. Честно говоря, он сам в чем-то разделял их страх. Но в то же время понимал, что уже поздно, события приведены в действие. Двуногие теперь узнали о существовании Народа. На это они должны как-то отреагировать, что бы Народ ни делал, и все бурчание Сломанного-Зуба не сможет этого предотвратить.

     Тем не менее, было еще нечто, о чем Лазающий-Быстро не сообщил. Нечто, что ему самому еще предстояло понять и оно, как он боялся, могло настолько напугать вождей Яркой Воды, что они бы бросили свою территорию и бежали бы в горы. Допустим, бегство могло бы оказаться мудрым решением, но оно также могло бы лишить Народ сокровища, которое они до сих пор не встречали. Вряд ли одному-единственному разведчику подобало принимать решения, судьбоносные для всего клана, но кто еще смог бы это сделать, ибо он один знал, что как-то, каким-то непонятным ему образом, они с двуногим разделили что-то.

     Он не совсем представлял себе, что это, но даже сейчас, с закрытыми глазами, вдали от поляны двуногих, он знал точно, где находился детеныш. Он мог ощущать его мыслесвет, подобно далекому костру или солнечному свету ярко сияющий сквозь его закрытые веки. Двуногий был слишком далеко, чтобы он мог почувствовать его эмоции, но он знал, что ему не почудилось. Он четко знал путь к двуногому, даже четче, чем путь к Поющей-Истинно, которая была не дальше двадцати-тридцати длин Народа в этот самый момент.

     Лазающий Быстро не имел ни малейшего представления о том, что это могло означать или к чему привести. Но две вещи он знал точно. Его связь, если такой она была, с детенышем двуногих может – должна – быть ключом к любым отношениям, которые могут состояться между Народом и двуногими. И до тех пор, пока он не решил, что эта связь значила в его собственном случае, он не осмеливался даже заикнуться о ее существовании тем, кто был согласен со Сломанным-Зубом.

     Стефани откинулась в удобном кресле, сложив руки за головой и положив ноги в носках на стол в такой манере, которая непременно вызывала бы недовольство матери. Ее губы были сложены в беззвучном свисте, который неизбежно дополнял рассеянную мечтательность ее взгляда… свист, который, будучи засеченным родителями, тут же предупредил бы их о том, что их милая дочурка Что-то Замышляет.

     Трудность в том, что впервые за долгое время, несмотря на целый стандартный месяц рассматривания задачи со всех сторон, что только могли прийти в голову, она лишь очень расплывчато представляла то, чем собиралась заняться. Или, вернее, как двигаться к ее цели. Неуверенность была непривычным чувством для той, которая попадала в неприятности из-за своей настырности, и в то же время в этом было что-то привлекательное. Возможно, как раз из-за новизны.

     Она нахмурилась, прикрыла глаза, откинула кресло еще больше и задумалась еще сильнее.

     В ту грозовую ночь ей удалось проскользнуть в кровать незамеченной. Странно – хотя ей пришло в голову, что это странно лишь гораздо позже – она даже не подумала о том, чтобы прибежать с камерой к родителям. Даже сейчас она не могла понять, почему. Возможно, потому что это ее открытие, что человечество соседствует с другой разумной расой на Сфинксе, и ей до странного не хотелось делиться этим знанием. Пока она этого не сделала, ее открытие также было ее тайной, и она почти удивилась, когда поняла, что намерена узнать как можно больше о своих неожиданных соседях, прежде чем сообщить об их существовании кому-то еще.

     Она не знала, когда решила так, но, сделав это, легко нашла логические обоснования такого решения. Во-первых, она содрогалась от одной лишь мысли о том, как может повести себя кто-нибудь из детей в Твин Форкс. Даже те, у кого два нейрона мозга терлись друг о друга (и она могла прибавить к ним еще и тех, у кого клетки мозга находились в пальцах одной руки, мрачно подумала она), могли быть угрозой для ее маленького воришки сельдерея. Учитывая их решимость поймать в качестве домашнего животного все что можно, от бурундуков до квази-черепах, они, скорее всего, будут преследовать новых существ с еще большим энтузиазмом и катастрофичными результатами.

     Стефани даже почувствовала себя весьма добродетельной, зайдя так далеко в своих рассуждениях, но к решению главной проблемы она не продвинулась ни на шаг. Если она не расскажет никому, как она сможет больше узнать о них в одиночку? Возможно, она была первой, кто нашел ответ на загадку, но ведь кто-то еще может поймать похитителя сельдерея. Тогда ее тайна выйдет наружу, и поэтому она собиралась узнать о них все, что можно, до того, как это произойдет.

     И, подумала она, по крайней мере, я начну с чистого листа!

     За последние несколько стандартных недель она не нашла в планетарной инфосети ни одного упоминания о миниатюрной гексапуме с руками. Она даже воспользовалась связью отца с Лесной Службой, чтобы сравнить изображение с ее камеры со всеми известными видами Сфинкса, и снова впустую. Кем бы ни был этот похититель сельдерея, никому больше не удалось получить изображение его – или, быть может, ее? – родственников или даже загрузить их устное описание в планетарную базу данных.

     А это доказывает их сообразительность так же, как и его плетеная сетка, подумала она. Я знаю, планета большая, но если судить по распределению краж сельдерея, эти существа должны быть распространены так же широко, как колонисты Сфинкса. И, если это так, они могли оставаться необнаруженными пятьдесят с лишним стандартных лет, даже с учетом чумы, лишь при условии, что они намеренно избегали людей. А это аргумент. Значит, у них есть план, как прятаться от нас, и такие скоординированные действия означают, что они способны общаться друг с другом, у них есть общий язык и способ связываться на расстоянии, по крайней мере, нашего расселения!

     Значит, они применяли не только орудия, но и язык, а с их небольшим размером это было еще более поразительно. Тот, что видела Стефани, длиной был не большой шестидесяти сантиметров, а весом – тринадцать-четырнадцать килограммов. Еще никому не удавалось повстречать разумную расу с такой маленькой массой тела.

     К этому Стефани пришла без особой сложности. К сожалению, продвинуться дальше не удавалось, не получив больше данных, и впервые на своей памяти она не знала, как их добыть. Это был новый опыт для той, кто принималась за большинство проблем с абсолютной непоколебимостью, но на сей раз, она была в тупике. Она изучила все, что было доступно, и если ей нужно больше информации, то придется самой доставать ее. Это подразумевало исследование в полевых условиях, но каким образом двенадцатилетняя девочка – еще и пообещавшая родителям, что не будет шататься по лесу в одиночку – сможет собрать сведения о совершенно незнакомой расе, не рассказывая никому о том, что эта раса вообще существует?

     В некотором отношении, она даже была рада, что ее мать была так связана своими нынешними проектами, что не могла отправиться в обещанные походы на природу. Стефани была благодарна матери за предложение, но теперь присутствие матери становилось серьезным препятствием ее попыткам держать свои исследования в тайне.

     Поэтому, вероятно, получилось не очень удачно, что отец – пытаясь утешить ее «разочарование» материнским распорядком – решил отвлечь ее и на двенадцатилетие подарил совершенно новенький дельтаплан. Она была тронута таким подарком, и, более того, он поменял свой график, чтобы возобновить уроки полетов на дельтаплане, прерванные отъездом с Мейердала. Все же, нельзя сказать, что ей не нравились эти уроки. На самом деле, Стефани любила острые ощущения от полета, и не было учителя лучше Ричарда Харрингтона. Он трижды проходил в финал континентального соревнования по дельтапланеризму на Мейердале, и она знала, что никто в галактике не смог бы научить ее лучше.

     Проблема в том, что каждая минута, что я трачу на уроки полетов – это минута, которую я не трачу на то, что действительно хочу… предполагая, что я вообще пойму, как это сделать. А если я не буду заниматься уроками, мама и папа будут уверены, что у меня на уме есть что-то еще!

     Хуже того, папа настоял на том, чтобы для уроков летать в Твин Форкс. Это имело смысл, так как, в отличие от мамы, он должен быть доступен для связи двадцать пять часов в сутки, а Твин Форкс был связующим центром для всех местных поместий. Из города он мог легко добраться до любого из них, а проводя там занятия, он мог завербовать на место помощников учителя еще двух-трех родителей с опытом дельтапланеристов. Это позволило ему предложить уроки всем местных детям, что, по мнению Стефани, было еще одним недостатком, но именно такую щедрость она привыкла ожидать от него. Но также в результате эти занятия не только поглощали львиную долю ее свободного времени, но и уводили ее на восемьдесят километров от того самого места, где она жаждала начать изучения, которые пообещала родителям не предпринимать.

     Она пока не нашла решения своих проблем, но была полна решимости добиться этого… при этом не нарушая ее обещания, какие бы дополнительные трудности это не вызвало. По крайней мере, назвать новую расу оказалось нетрудно. Они выглядели как сильно уменьшенная версия «гексапумы»; как и в «гексапуме», в них чувствовалось (наверное, неизбежно), что-то кошачье. Разумеется, Стефани знала, что «кошачий» относилось только к определенной ветви эволюции Старой Земли. Но в течение веков стало традицией применять земные названия к инопланетным видам – как тот сфинксианский «бурундук» или «квази-сосна». Большинством считалось, что такой обычай родился из-за ностальгии или желания иметь что-то привычное в чужеродной обстановке. По мнению Стефани, причиной, скорее всего, была лень, поскольку благодаря этой привычке людям не приходилось придумывать новые ярлыки для всего, что они обнаруживали. Несмотря на это, принявшись раздумывать об именах, она пришла к выводу, что «древесный кот» – единственно возможный вариант. Она надеялась, что систематики так это и оставят, когда она объявит о своем открытии общественности. В конце концов, обычно именно первооткрыватель давал название, хотя она и подозревала, весьма хмуро, что ее возраст будет работать против нее в этом отношении. Взрослые иногда бывают так глупы.

     А если она разберется, как изучать древесных котов, не нарушая своего обещания – а это условие обязательно, как бы сильно ей не хотелось продолжать – то, по крайней мере, она знает, где начать искать. Она не понимала, откуда взялось это знание, но была совершенно уверена, что, когда придет время, она будет знать, куда именно идти.

     Она закрыла глаза, вытащила из-под головы одну руку и указала ею, затем открыла глаза, чтобы посмотреть, куда был нацелен указательный палец. Направление слегка изменилось со времени последней проверки, и все же у нее не было и тени сомнения, что она указывала прямо на древесного кота, который ограбил теплицу ее матери.

     А эта способность, подвела она итог, являлась самым необычным – и самым интересным – во всей этой истории.

     Марджори Харрингтон закончила описание своей последней микробоустойчивой породы тыквы, закрыла файл и со вздохом откинулась в кресле. Кто-то из фермеров Сфинкса утверждал, что будет гораздо проще (и быстрее) придумать что-нибудь, что истребит микробов. Такая мысль, казалось, всегда приходила в голову тем, кто сталкивался с подобными проблемами, и порою Марджори была готова признать, что это было не только простейшим, но и самым недорогим и экологически здравым решением. Но в данном случае они с администрацией планеты категорически возражали, и ее окончательным решением – разработка которого, как она признавала, заняла дольше, чем могло занять более агрессивное решение – было не заниматься микробом, а выбрать наименее масштабную из трех возможных генетических модификаций растения.

     Она знала, что даже некоторые ее коллеги с Мейердала поддержали бы «быстрый и агрессивный» подход, но сама Марджори считала его крайним средством. Кроме того, отвращение к подобным методам придавало ее работе некоторую элегантность. Было нечто поэтическое в том, как она прививала генетическую устойчивость сфинксианских растений земному сельдерею, чтобы избежать болезней, угрожающих уничтожить все посадки. Решение было не очень-то тонким, но оно все равно дало ей чувство глубокого удовлетворения, очень похожее на чувство удовлетворения, когда она отошла от мольберта, завершив пейзаж.

     Ее гримаса превратилась в ухмылку, удивительно походившую на улыбку ее дочери, а потом погасла, когда от тыквы она обратилась к другим делам. Ее нагрузка сильно возросла в течение прошлых недель, когда в южном полушарии Сфинкса неуклонно приближался сезон посадочных работ, и груз работы не давал ей найти время на долгие походы со Стефани. Она знала это, но также она знала, что не могла освободиться даже для того, чтобы помочь дочери исследовать исчезновение сельдерея, которое, наконец, настигло усадьбу Харрингтон.

     По крайней мере, Стефани с энтузиазмом отнеслась к предложению Ричарда возобновить уроки полетов. На самом деле, она стала проводить много часов в воздухе, время от времени отмечаясь через наручный комм – и, несмотря на громогласное беспокойство некоторых родителей в Твин Форксе, чьи дети тоже учились летать, Марджори не слишком беспокоили возможные опасности нового хобби дочери. Какое-то количество шишек, царапин, ушибов, синяков и даже переломов было неизбежным спутником детства, ведь если Марджори Харрингтон будет мешать дочери по-глупому рисковать, Стефани вырастет в боящуюся риска женщину.

     Что, судя по позиции Стефани «двенадцать-но-будет-тринадцать-всего-через-восемь-месяцев», было маловероятно, сухо подумала она.

     Несмотря на то, что Марджори не тревожилась о новом увлечении Стефани, она все еще беспокоилась, что Стефани взялась за него в основном для того, чтобы отвлечься от разочарований. Она задумчиво потерла нос. Ясно, что Стефани понимала всю важность ее работы, но ситуация была чрезвычайно несправедливой по отношению к ней, и хотя Стефани редко дулась или ныла, Марджори ожидала, что услышит немало тщательно продуманных замечаний о вопросе справедливости. И то, что Стефани не жаловалась вообще, только обострило чувство вины у Марджори. Создавалось впечатление, что Стефани…

     Потирая нос рукой, доктор Харрингтон внезапно застыла, когда новая мысль озарила ее, и она нахмурилась, удивляясь, почему ей не пришло это в голову раньше. Она ведь знает свою дочь, и подобное смирение совершенно не свойственно Стефани. Нет, она не дулась и не ныла, но никогда не отказывалась без борьбы от того, к чему изо всех сил стремилась. Хотя Стефани наслаждалась дельтапланеризмом на Мейердале, он никогда не был такой страстью, какой, казалось, стал здесь. Вероятно, что она просто обнаружила, что недооценила степень удовольствия от него на Мейердале, но внезапно разбуженные инстинкты Марджори чуяли нечто совершенно иное.

     Она проиграла в уме недавние разговоры с дочерью, и ее подозрение возросло. Стефани не только не жаловалось на несправедливость ее заточения, но уже больше двух недель вообще не упоминала загадочные кражи сельдерея, и Марджори отчитала себя еще сильнее за то, что впала в грех самоуспокоенности. Все признаки были налицо, и ей следовало понять, что такой покладистой Стефани могла быть только Стефани, которая Что-То Замышляла и не хотела, чтобы ее родители это заметили.

     Но что же она могла замышлять? И почему она не хотела, чтобы они это заметили? Единственное, что ей запретили, это свободу отправиться на природу в одиночку, и какой бы хитроумной ни была Стефани, она никогда не нарушит обещания. Тем не менее, если она воспользовалась внезапным увлечением дельтапланеризмом как прикрытием для чего-то еще, то она явно посчитала, что ее замыслы вызовут сопротивление родителей. И, в отличие от ее обещания избегать прогулок по лесу, она не остановится ни на мгновение, пока они не поймают ее на этом. Ее дочь, подумала Марджори с раздражением, перемешанным с любовью, слишком часто решала, что если что-то конкретное не было запрещено, то оно было вполне разрешено… не зависимо от того, возникала ли возможность это запретить или нет.

     С другой стороны, Стефани не из тех, кто уклоняется от конкретных вопросов. Если бы Марджори спросила бы ее, она бы открыла все, что замышляла. Может, нехотя, но ответила бы, и Марджори твердо напомнила себе выкроить достаточно времени, чтобы все выяснить.

     Тщательно.

     Стефани завопила в полном восторге, увлекаемая мощным восходящим потоком. Ветер трепал распорки подаренного на день рождения дельтаплана, барабанил в натянутое полотнище и свистел мимо шлема, и она наклонилась на бок, закладывая вираж и взмывая еще выше. Антигравитационное устройство на спине могло бы поднять ее еще выше, причем быстрее – но разве она получила бы от этого столько же удовольствия!

     Она наблюдала за верхушками деревьев внизу и сквозь наслаждение почувствовала малюсенький укол совести. Ей ничего не угрожало над этими деревьями – даже высоченным дубам с кронами было далеко до ее нынешней высоты – но она знала, что сказал бы отец, узнай он, где сейчас его дочь. Того, что он не знал, а значит, и ничего не сказал, не хватало для того, чтобы убедить себя, что ее действия не выходили немного за рамки. Но зато она всегда сможет заявить – причем совершенно искренне – что не нарушила своего слова. Она не гуляла по лесу одна, и никакие гексапумы или скальные медведи не могут представлять для нее угрозу на высоте двух-трех сотен метров.

     Несмотря на это, свойственная ей честность заставила ее признать, что родители, проведав о ее планах, тут же запретили бы их. Впрочем, она понимала, что бесстыдно воспользовалась отсутствием связи между родителями.

     Ее отцу пришлось отменить сегодняшний урок из-за срочного вызова, и он связался с мистером Сапристосом, мэром Твин Форкс, который помогал ему на занятиях дельтапланеризмом. Мистер Сапристос согласился подменить его на день, но папа не уточнил, что Стефани обязательно будет. Автопилот в мамином аэрокаре доставил бы ее на место под управлением компьютеров, заведовавших планетарным воздушным движением, и он, видимо, посчитал, что так все и будет. К сожалению – или к счастью, в зависимости от точки зрения – он был в такой сильной спешке, что не попросил маму отвезти дочь (Стефани, ощущая себя виноватой, была уверена, что он полагал, что она скажет матери. Но, напомнила она себе, он ведь не сказал это точно?)

     Значит, папа думал, что она была с мистером Сапристосом, но мистер Сапристос с мамой считали, что она была с папой. Благодаря этому, у Стефани появилась возможность выбрать свой собственный план полета без необходимости объяснять его кому-то еще.

     Подобная ситуация возникала не в первый раз… и не в первый раз она обратила ее в свою пользу. Но ведь не каждый день у предприимчивой молодой женщины появляется такая возможность, и она ухватилась за нее обеими руками. У нее не было выхода, так как долгие дни Сфинкса проползали мимо, прошло уже более двух стандартных месяцев, и ни в одном из предыдущих неразрешенных полетов у нее не хватало времени на задуманное. Чтобы не дать родителям обнаружить котов, ей приходилось поворачивать обратно, не добираясь до того места, где, по ее предположениям, таились исследуемые существа, и если она не выяснит о них больше в ближайшем времени, это сделает кто-то еще.

     Конечно, она не ожидала узнать о них много, летая над ними, но на самом деле она добивалась другого. Если бы она смогла определить их местоположение, она обязательно уговорила бы папу отправиться с ней туда – может даже с кем-то из его друзей из Лесной Службы – чтобы найти физические подтверждения ее открытия. Она еще подумала, что ее способность указать им, где искать, также стала бы доказательством ее странной связи с похитителем сельдерея. Почему-то она решила, что ей нужно больше доказательств, если она хочет убедить кого-то еще.

     Она закрыла глаза, еще раз сверяясь с внутренним компасом, и улыбнулась. Направление не менялось, а значит, она двигалась в правильном направлении, и она снова открыла глаза.

     Стефани снова повернула, совсем немного, поправляя курс точно в нужном направлении, и ее лицо пылало от волнения. Наконец-то она вышла на след. Она знала это, как и то, что на этот раз у нее достаточно времени на то, чтобы достигнуть цели прежде, чем кто-либо прервет ее – и в этом она не ошибалась.

     К сожалению, она все же допустила одну небольшую оплошность.

     Лазающий-Быстро замер, и его передняя лапа застыла на полпути, не достигнув ветки над ним, а уши прижались к голове. Он уже привык к своей способности чувствовать направление к детенышу двуногих, хотя еще никому не сообщил об этом. Он даже привык к тому, с какой невероятной скоростью порою передвигался детеныш – очевидно, в одной из летающих машин двуногих – но на сей раз ощущение было другим. Детеныш двигался быстро, хотя и гораздо медленнее, чем обычно. Но он направлялся прямо к Лазающему-Быстро. Фактически, он уже был гораздо ближе, чем когда-либо с тех пор, когда разведчик был освобожден от обязанности следить за двуногими – и Лазающего-Быстро внезапно пробил озноб.

     Нет сомнений. Он понял точно, что делал детеныш, ибо раньше и сам делал почти то же самое. Конечно, он обычно преследовал свою добычу по запаху, но теперь он понял, что, должно быть, чувствовал земляной бегун, когда осознавал, что за ним охотятся – потому что двуногий использовал связь между ними точно таким же образом. Он шел по его следу, и если найдет его, то вместе с ним найдет и главное гнездовье клана Яркой Воды. К добру ли, ко злу, его способность найти Лазающего-Быстро приведет к обнаружению всего клана!

     Он постоял миг, и его сердце колотилось, уши прижались к голове от смеси возбуждения и страха, а потом решился. Он отказался от своей прежней задачи и, прыгая, помчался по вытянутой ветви, чтобы встретить приближающегося двуногого вдали от остального клана.

     Стефани сосредоточилась на деревьях внизу. Полет длился больше двух часов, но она, наконец, приблизилась к цели. Она чувствовала, что расстояние стремительно тает – даже казалось, будто древесный кот сам устремился ей навстречу – и из-за волнения ее внимание сузилось еще больше. Заросли королевского дуба поредели, когда она покинула предгорья, взбираясь выше, в Медностенные горы. Теперь леса состояли из различных вечнозеленых деревьев, преимущественно коротких квазисосен и темных, сине-зеленых пирамид сфинксианских красных елей, и причудливой геометрии частокольного леса.

     Ну конечно, подумала она, и глаза ее загорелись. Частокольный лес с его грубой корой должен быть идеальной средой обитания для ее маленького воришки! Каждая сеть частокольного леса выходила из одного центрального ствола, от которого отрастали длинные, прямые, горизонтальные ветви на высоте от трех до десяти метров. Выше этого уровня ветки могли принимать любую форму; под ним, они всегда росли в группах по четыре, отходя друг от друга под почти идеальным прямым углом на расстояние от десяти до пятнадцати метров. И в этой точке, каждая ветка направляла вертикальный отросток вниз, к земле, чтобы установить свою корневую систему и со временем превратиться в узловой ствол. Каждое «дерево» в частокольном лесе могло простираться буквально сотни километров в любом направление, и нередко случалось, что одно «дерево» встречалось с другим и сливалось с ним. Когда боковые ветви двух систем пересекались, они образовывали узел, который опускал свой собственный побег.

     Мать Стефани была в восторге от частокольных лесов. Растения, которые распространяются, отпуская отростки, были не так уж редки, но те, кто распространяются только через них, встречались нечасто. Тем более редко случалось, когда росток распространялся в воздухе и рос вниз к земле, а не наоборот. Но что действительно восхищало доктора Харрингтон, так это механизм иммунной защиты. Бесконечная сеть ветвей и стволов должна была сделать систему частокольного леса смертельно уязвимой для болезней и паразитов, но растение предпринимало что-то вроде природного карантина. Каким-то образом – который доктору Харрингтон еще предстояло обнаружить – частокольный лес мог обрубить связи со своими зараженными частями. Подвергнувшись нападению болезни или паразитов, система вырабатывала мощные растворяющие целлюлозу ферменты, которые разъедали соединенные ветки и буквально отсоединяли их от промежуточных узловых стволов, и доктор Харрингтон намеревалось найти механизм, который позволял это осуществить.

     Но заинтересованность ее матери в частокольном лесе на данный момент очень мало значила для Стефани, за исключением понимания важности этого же растения для древесных котов. Частокольный лес был лиственным, и он не достигал высот, где росли квазисосны и красные ели. Но он запросто пересекал горы через долины или низкогорье и произрастал почти во всех климатических зонах. Значит, он мог служить древесным котам эквивалентом воздушных сообщений, которые простирались через весь континент! Они могут путешествовать сотни – нет, тысячи! – километров, ни разу не спускаясь на землю, где крупные хищники типа гексапумы могли бы до них добраться!

     Она рассмеялась своей дедукции, но тут ее дельтаплан резко дернулся в сторону, и ее смех оборвался, как только она перестала думать о видах деревьях под ней и вместо этого обратила внимание на скорость, с которой она пролетала над ними. Подняв голову, она быстро огляделась, и вся похолодела.

     Ясное голубое небо, под которым она начала полет, все еще простиралось перед ней к востоку. Но к западу небо позади уже не было безоблачным. Угрожающе выглядевший фронт грозовых туч, белоснежных и пушистых вверху, но зловеще багрово-черных внизу, неуклонно двигался к востоку, и уже сейчас, посмотрев через плечо, она видела, как сверкает молния.

     Она должна была заметить их раньше, оцепенело подумала она, когда ноющие руки сильнее сжали управление дельтаплана в побелевших кулаках.

     – Идиотка! – с болью сказала она себе. – Ты должна было проверить прогноз погоды. Ты знала это! Папа вбивал в тебя это каждый раз, когда планировал вам полет!

     Он так и делал… и, с болью поняла она, в этом был смысл. Она так привыкла, что другие – взрослые люди – проверяют погоду до того, как она полетит, что позволила себе увлечься, целиком сосредоточиться на том, что делает, обратить так мало внимания…

     Более сильный толчок ветра рванул ее дельтаплан, завертев его, и страх превратился в ужас. Попутный ветер становился сильнее уже довольно долго, осознала малюсенькая рассудительная часть ее. Она точно заметила бы его, несмотря на свое сосредоточение, если бы не летела в том же направлении, следуя по ветру, а поперек или против него, где разница в скорости не могла остаться незамеченной. Но грозовые облака сзади стремительно догоняли ее, и предвестники шквального фронта хлестали воздушное пространство перед ними.

     Папа! Она должна связаться с отцом – сказать ему, где она – сказать, чтобы он прилетел за ней – сказать ему…

     Но времени не оставалось. Она напортачила, и все теоретические обсуждения того, как следует себя вести в плохую погоду, все суровые наказы избегать неровного ветра обрушились на нее. Но теперь они были уже совсем не теоретическими; ей угрожала смертельная опасность, и она об этом знала. Антигравитационное устройство не помогло бы: такой яростный шторм, какой догонял ее, мог обрушить ее дельтаплан с такой же легкостью, с которой она могла прихлопнуть муху, и с тем же смертельным исходом. Она могла погибнуть в течение следующих нескольких минут, и ужасалась этому, но не запаниковала.

     Да, тебе надо связаться с мамой и папой, но ты и так знаешь, что они скажут тебе делать. Тебе надо покинуть воздух, приземлиться прямо сейчас! И будет совсем не к месту, судорожно подумала она, глядя на сплошной зеленый ковер внизу, пытаться объяснить, где ты сейчас находишься, пока приземляешься!

     Она вновь накренила дельтаплан, дрожа от страха, взглядом отчаянно ища любой просвет, каким бы маленьким он ни был, а воздух дрожал от грома, грохотавшего позади.

     Лазающий-Быстро встал на задние и средние лапы, его губы обнажили острые как иглы белые клыки, когда его накрыла волна ужаса. Она билась глубоко внутри него, пробуждая древний инстинкт – «дерись или беги» – который, хоть он и не знал, у его вида был общим с человечеством, но это был совершенно не его ужас.

     Потребовалось мгновение на то, чтобы он понял, и все же это было так. Это был не его страх, а детеныша двуногих, и даже когда страх детеныша обрушивался на него, он чувствовал новый всплеск ощущения чуда. Он был все еще слишком далеко от двуногого. Он знал, что никогда бы не смог почувствовать мыслесвет другого из Народа на таком расстоянии, но мыслесвет этого двуногого полыхал в нем, как лесной пожар, призывая его на помощь, даже не сознавая, что способен на такое, и ударил его как плеть. Он разок потряс головой, а потом промчался кремово-серым вихрем вдоль линии сетевого дерева, и его пушистый хвост развевался сзади.

     Стефани исполнилась отчаяния.

     Гроза почти настигла ее – первые белые дробинки града заколотили по натянутому покрытию дельтаплана – и без антиграва она уже давно бы свалилась. Но даже антигравитационное устройство не сможет спасать ее от растущей турбулентности далее, и…

     Ее мысли оборвались, когда спасение внезапно замаячило перед ней. Черный, неровный шрам старого лесного пожара прорезал огромную дыру среди деревьев, и она подавила благодарный всхлип, заметив его. Земля выглядела опасно неровной для посадки в таких условиях, но невообразимо более заманчивой, чем густая паутина веток, метавшихся и хлеставших под ней, и она повернула к нему.

     Ей это почти удалось.

     Лазающий-Быстро бежал так, как никогда раньше. Каким-то образом он знал, что бежит наперегонки с самой смертью, хотя он даже не задумывался о том, что сможет кто-то его размера сделать даже для юного двуногого. Он помнил лишь об ужасе, страхе – опасности – которые угрожали другому присутствию в его разуме, и он сломя голову мчался к нему.

     Все дело было в силе ветра.

     Но и при такой его силе ей бы удалось добраться, если бы не внезапный нисходящий поток, обрушившийся на нее в последний миг. Но оба фактора вместе оказались чересчур. Стефани поняла, что произойдет, за миг до столкновения, но избежать его уже не хватало времени. Не было времени даже полностью осознать все до того, как ее дельтаплан врезался в крону высокой квазисосны со скоростью свыше пятидесяти километров в час.

     Лазающий-Быстро плавно остановился, тут же застыв в ужасе, но затем облегченно вздохнул.

     Внезапная тишина в его разуме не была совсем полной. Его мгновенный страх, что детеныш погиб, притих, но сменился чем-то глубже и темнее, без той резкой паники, но еще мощнее. Чтобы ни произошло, детеныш сейчас находился без сознания, но даже в бессознательном состоянии связь не оборвалась… и он чувствовал его боль. Детеныш был ранен, возможно, тяжело – вероятно, настолько тяжело, что его первоначальный страх, который прошел, мог в конечном итоге оправдаться. А если детеныш ранен, чем он сможет помочь? Каким бы маленьким детеныш ни был, он был гораздо больше – слишком большой, чтобы оттащить его в безопасное место.

     Но то, что не мог совершить один из Народа, могут совершить многие, подумал он и закрыл глаза, помахивая хвостом и думая. Он отбежал слишком далеко, чтобы слышать всю общность мыслесвета центрального гнездовья его клана. Чувства его не могли достать так далеко, но мыслеголос смог бы. Если бы он позвал на помощь, Поющая-Истинно услышала бы, а если не она, так обязательно какой-то охотник или разведчик между ней и Лазающим-Быстро услыхал бы и передал его зов. Но какое сообщение ему послать? Как мог он вызвать клан на помощь двуногому, причем тому самому, которому он позволил себя увидеть? Как мог он ожидать, что они откажутся от своего правила прятаться от двуногих? И даже если и так, по какому праву он мог это требовать?

     Он постоял в нерешительности, подергивая хвостом и прижав уши к голове. Ветка под ним хрустнула и закачалась, и первые капли дождя захлестнули распускающиеся почки. Дождь, подумал он, и даже тревога и неопределенность не погасили уголек веселья. Всегда ли во время их с двуногим встреч будет идти дождь?

     Странно, но эта мысль освободила его от неподвижности, и он встряхнулся. Пока он знал только то, что двуногий пострадал и теперь находился гораздо ближе. Он никоим образом не мог узнать, насколько серьезными были ранения, и есть ли смысл звать на помощь. В конце концов, если от его клана не будет толку, то нет смысла пытаться убедить их прийти. Нет, главное – продолжать двигаться, пока он не найдет детеныша. Он должен посмотреть на его состояние, чтобы определить, как лучше всего помочь – конечно, если его помощь вообще потребуется – и он понесся дальше почти также стремительно, как раньше.

     Стефани потихоньку приходила в сознание. Окружающий мир качался и дергался, громыхала гроза, молотил ледяной дождь, и еще никогда ей не было так больно.

     Леденящая сырость ливня помогла ей прийти в себя, и она попыталась подвигаться, но только всхлипнула, когда в левом плече внезапно сильнее вспыхнула боль. Шлем куда-то делся. Хоть он и не должен был пропасть. Ремень шлема оставил болезненный рубец под подбородком, и неприкрытые волосы уже промокли. Но это не было самой большой из ее проблем. Она моргнула, вытирая глаза правой ладонью, и почувствовала какое-то тупое потрясение, когда обнаружила, что ослепляла ее не только дождевая вода, но и ее собственная кровь.

     Она снова вытерла лицо и немного успокоилась, обнаружив, что крови было намного меньше, чем она ожидала. Похоже, большая ее часть текла из единственного пореза на лбу, и холодный дождь уже ослаблял кровотечение. Она ухитрилась промыть глаза достаточно для того, чтобы осмотреться, и облегчения как не бывало.

     Ее новенький дельтаплан не просто сломался, а разбился вдребезги. Его оболочка и тросы из композитного материала были специально рассчитаны на то, чтобы выдерживать столкновения, но не на такое жесткое обращение, которому она его подвергла, и он смялся в мешанину из ткани и разбитого каркаса. И все же он развалился не до конца, и она повисла на ремнях от главной перекладины, которая застряла в развилке ветки над ней. Пульсирующая боль там, где ремни пересекали ее тело, свидетельствовало о том, что она получила сильные повреждения при резкой остановке полета, а одно из ребер отдавалось вспышкой агонии при каждом вздохе. Но без ремней и раздваивающейся ветки, поймавшей ее, она бы врезалась прямо в широкий ствол перед ней, и от этой мысли она содрогнулась.

     Но как бы ей ни повезло, не обошлось без ложки дегтя. Как и большинство детей колонистов, Стефани прошла обязательные курсы первой помощи… но и без всякого обучения было ясно, что левая рука была сломана, по крайней мере, в двух местах. Она знала, каким образом должна сгибаться ее рука, и что в предплечье нет сустава. Уже одно это было плохо, но остальное было еще хуже, ибо ее комм был прикреплен к левому запястью.

     Его там больше не было.

     Она повернула голову и вытянула шею, чтобы, преодолевая боль, посмотреть назад на явственно проступавший след ее столкновения с верхушками деревьев, и подумала о том, где мог бы быть комм. Ручная модель была почти неразрушимой, и если бы ей только удалось найти – и дотянуться до нее – она смогла бы тут же позвать на помощь. Но в этом месиве обнаружить передатчик ей ни за что не удастся.

     Даже смешно, подумала она сквозь болевую дымку. Она не могла найти его, но мама с папой смогли бы это сделать до смешного легко… если бы они только использовали код аварийного контроля, чтобы включить функцию поискового маяка. Или если бы она сама позаботилась включить его, когда шторм только начался. К сожалению, она была так озабочена тем, чтобы найти место для посадки, что забыла о сигнале, а если бы и не забыла, никто бы не нашел его, пока не стал бы специально его искать.

     А раз я даже не могу найти его, я не могу связаться с кем-то еще и попросить его искать сигнал, смутно подумала она. На этот раз я действительно все испортила. Мама с папой страшно обозлятся. Готова поспорить, за это меня будут держать взаперти до шестнадцати лет!

     Не успев подумать об этом, Стефани осознала, как смехотворно волноваться на эту тему в такое время. Однако в этом было своего рода извращенное успокоение, возможно, ощущение чего-то родного, и она даже ухитрилась глухо хихикнуть, несмотря на слезы боли и страха, текшие по лицу.

     Она расслабленно повисела какое-то время, но как бы она ни нуждалась в отдыхе, на это она не отваживалась. Ветер крепчал, а не слабел, и ветка, на которой она повисла, опасно скрипела и качалась. К тому же, нельзя забывать о молниях. Слишком вероятно, что такое высокое дерево привлечет случайную молнию, и она не намеревалась разделить с ним такое удовольствие. Нет, она должна была спуститься, и, сморгнув оставшиеся слезы и новые капли дождя, она посмотрела вниз, на землю.

     Размеры квазисосны, в которую она врезалась, были не слишком впечатляющи, ее вид запросто достигал высоты в шестьдесят-семьдесят метров, и на нижней трети не было ни единой ветви. Здесь же предстояло спускаться всего лишь с добрых двенадцати метров, и она содрогнулась от этой мысли. На занятиях гимнастикой ее научили группироваться и кувыркаться, но на такой высоте это не помогло бы даже с двумя здоровыми руками. Со сломанной же левой рукой, она, скорее всего, просто убьется. Однако то, как начала трястись поддерживавшая ее ветка, показало ей, что у нее не было иного выхода, кроме как спуститься вниз любым способом. Даже если бы ветка выстояла, ее поврежденные ремни, скорее всего, не выдержат… если еще более поврежденная рама просто не сломается вначале. Но как?..

     Ну конечно! Она вытянула правую руку вверх и обхватила себя, сжимая зубы, когда это движение чуть сдвинуло ее левую руку и вызвало новый мучительный приступ боли. Но потерпеть стоило, ибо пальцы подтвердили ее надежду. Антиграв никуда не делся, и она ощущала легкий, пульсирующий гул, указывавший на то, что он все еще работает. Конечно, она не знала точно, как долго он будет работать.

     Осторожно исследуя устройство рукой, она обнаружила целый ряд глубоких вмятин и выбоин. Наверное, она должна быть благодарна, что устройство защитило ее спину, принимая на себя удары, оставившие эти отметины, но если оно пострадало не меньше, чем остальное снаряжение, то, скорее всего, проживет не очень долго. С другой стороны, оно должно продержаться хотя бы столько, чтобы дать ей спуститься на землю, и…

     Ее мысли оборвались, когда что-то коснулось ее затылка, и она резко обернулась, послав шоковую волну, которая вызвала полувскрик боли из ее истерзанного тела и сломанной руки. Не то чтобы прикосновение причиняло боль, нет, оно было легким, как перышко, почти что лаской. Лишь из-за полной неожиданности оно было таким мощным, и вся боль, которую она почувствовала, произошла от ее реакции. Но даже, несмотря на то, что она подавила крик до стона, боль показалась далекой и неважной, когда она посмотрела в зеленые, с узкими зрачками глаза древесного кота с расстояния меньше тридцати сантиметров.

     Лазающий-Быстро поморщился, когда возрастающие страдания двуногого отозвались в нем, но невероятно обрадовался, обнаружив его в сознании и в здравом уме. Он унюхал ясный, резкий запах крови, а рука двуного явно была сломана. Он не представлял себе, как двуногий попал в такое положение, но обломки, разбросанные вокруг и свисавшие с ремней, явно были частью какого-то летающего устройства. Куски эти не походили на другие летающие штуки, которые он видел, но иначе двуногий бы не застрял на верху дерева подобным образом.

     Ужасно жаль, что он не нашел другого места для посадки. Эта поляна была дурным местом, Народ избегал ее. Когда-то она была сердцем владений клана Солнечной Тени, но остатки этого клана откочевали очень-очень далеко, пытаясь забыть то, что случилось здесь, и Лазающий Быстро предпочел бы и сам не приходить сюда.

     Но это уже не имеет значения. Он здесь, и как бы ему ни нравилось это место, он понимал, что двуногому нужно спуститься вниз. Ветка, на которой он повис, не только раскачивалась от ветра, но и пыталась отломиться от дерева – он знал это, так как пересек ослабевшее место, чтобы добраться до двуногого – не говоря уже о том, что деревья с зелеными иголками привлекают молнии. И все же он понимал, что двуногий со сломанной рукой не сможет лазить как один из Народа, а Лазающий-Быстро, несомненно, был слишком маленьким, чтобы отнести его!

     Отчаяние заколыхалось в уголке его разума, когда он понял, как мало он может сделать, но ему и в голову не пришло не попытаться помочь. Это был один из «его» двуногих, и он знал, что именно их связь привела его сюда. С ним происходило слишком многое, чтобы понять все, но понимание вдруг оказалось несущественным. С ощущением чуда, он осознал, что это был не «один» из его двуногих – это был его двуногий. Их связь, чтобы она собой не представляла, работала в оба направления. Они были не просто связаны друг с другом, они были одним целым, и он не мог бросить это странное на вид, чуждое существо так же, как не мог оставить в беде Поющую-Истинно или Короткого-Хвоста.

     И все-таки, что он мог сделать? Он потянулся со своего насеста, держась за бороздки на коре дерева средними и одной передней лапой, плотно обхватив ветку цепким хвостом, вытянул другую переднюю лапу, чтобы погладить щеку двуногого и промурлыкать ему и увидел, как тот моргнул. Затем он поднял руку, такую маленькую, по сравнению с рукой взрослого двуногого, и все же такую большую, по сравнению с его собственной, и кот выгнул спину и снова замурлыкал, на этот раз от удовольствия, когда двуногий вернул его ласку.

     Даже сквозь боль и смятение Стефани охватило ощущение чуда, почти что благоговения, когда древесный кот протянул лапу, чтобы коснуться ее лица.

     Она увидела, как сильные изогнутые когти на другой лапе существа впились в кору квазисосны, но крепкие пальцы, прикоснувшиеся к ее щеке, были нежны, как крылья мотылька, а когти были убраны, и она прижалась к ним в ответ. Затем она протянула здоровую руку, касаясь влажного меха, гладя его, как гладила бы земную кошку. Верхний слой меха, как она поняла, хорошо защищал его от дождя. Шерсть в глубине была сухой и пушистой, и существо выгнулось с тихим урчанием, когда ее пальцы поглаживали его. Она еще не начала разбираться в том, что происходило, но это и не нужно было. Она могла не знать точно, что делал древесный кот, хоть и смутно чувствовала, что он каким-то образом успокаивает ее страх через их странную связь, и потянулась за предложенным утешением.

     Но затем он отодвинулся, выпрямляясь на четырех задних конечностях. Наклонив голову, он долго смотрел на нее, пока ветер и дождь бушевали вокруг, а потом поднял переднюю лапу – вернее, руку, напомнила она себе – и указал вниз.

     Только так можно было описать его действия. Он показал вниз, одновременно с этим издавая резкий, ворчливый звук, значение которого было очевидно.

     – Я знаю, что мне нужно спуститься, – прохрипела она искаженным от боли голосом. – Между прочим, этим я и занималась, когда ты появился. Подожди хотя бы минутку, ладно?

     Уши Лазающего-Быстро дернулись, когда двуногий что-то прошумел ему.

     Благодаря связи между ними, он впервые получил свидетельство того, что эти звуки действительно были исполнены смысла, но не мог сказать, что же они значили. В то время как эмоции двуного на столь малой дистанции ощущались болезненно четко и ясно, эхо, намек на смысл, что отражается на эмоциях любого мыслесвета, был для него слишком странным и непривычным, чтобы его можно было понять. Тем не менее, было вполне очевидно, что детеныш пытался общаться с ним, и он тут же пожалел двуногого и его сородичей. Неужели это их единственный способ общения? Но каким бы грубым и несовершенным он не казался по сравнению с тем, как общался Народ, по крайней мере, теперь Лазающий-Быстро мог доказать, что они действительно разговаривали. Это должно сильно помочь заставить вождей клана признать, что двуногие тоже были Народом, в своем роде. Издаваемые двуногим звуки вкупе с ощущениями его мыслесвета указывали на то, что тот все еще размышлял. Лазающий-Быстро почувствовал странную гордость за двуногого, сравнив его поведение с тем, как могли бы повести некоторые детеныши Народа на его месте, и снова мурлыкнул ему, чуть помягче.

     – Да знаю я!

     Стефани вздохнула и вновь потянулась к панели управлению антигравом. Осторожно настроила ее, прикусив нижнюю губу, когда резкая пульсация нарушила ровный ритм.

     Она осторожно дернула реостат в последний раз, чувствуя, как смягчилось давление ремней, когда ее действующий вес сократился до трех-четырех килограммов. Но это был предел. Она бы предпочла еще меньшее значение, ведь если бы устройство не повредилось, она могла бы сократить вес совсем до нуля или даже до отрицательных величин, в случае чего ей пришлось бы прикладывать усилие, чтобы опускаться вниз. Но реостат был на максимуме. Дальше он не пойдет… и неровная пульсация говорила о том, что устройство вполне может отказать в любую минуту, даже при данных установках.

     Может, сказала она себе, упорно стараясь найти светлую сторону, это и к лучшему. Меньший вес мог бы стать опасным при таком сильном ветре, а столкновение со стволом или веткой при внезапном порыве ветра вряд ли бы благотворно сказалось на сломанной руке.

     – Ну, – сказала она, глядя на древесного кота, – поехали.

     Двуногий посмотрел на него, произвел еще один шум, а потом – к ужасу Лазающего-Быстро – отстегнул ремни здоровой рукой и упал вниз.

     Кот выпрямился, протестуя, прижав уши в голове, но ужас улетучился почти также быстро, как пришел, потому что двуногий не собирался падать. На самом деле, его здоровая рука взметнулась, хватая болтающийся кусок сломанного летающего устройства, и кот моргнул от удивления. Эта рваная полоска выглядела слишком хрупкой даже для того, чтобы выдержать его вес, и все же она с легкостью удерживала двуногого, и детеныш медленно начал скользить по ней вниз, держась одной рукой.

     Резкий гул антиграва, предупреждающий о неминуемой катастрофе, впился в уши Стефани.

     Она пробормотала слово, знать которое ей не полагалось, и поползла быстрее по сломанной стойке оснастки. Ее подмывало просто отпустить руки и позволить себе упасть, но любой объект при силе тяжести Сфинкса падал с ускорением больше тринадцати метров в секунду за секунду. Ей не хотелось падать на землю с такой скоростью, без разницы, как мало она бы «весила» в этот момент, рука и так была уже тяжело сломана. Кроме того, хоть поломанное крепление и ни за что бы не выдержало ее нормального веса, но вполне неплохо держало ее нынешний. Нужно только продержаться еще минуту или две…

     До земли оставалось всего два метра, когда антигравитационный модуль приказал долго жить. Она вскрикнула и вцепилась в стойку, когда на нее обрушился внезапно восстановившийся вес, но та развалилась в ее руках. Она рухнула вниз, автоматически сгруппировавшись и перекатившись, как ее учили на гимнастике, и все обошлось бы, если бы ее рука не была сломана.

     Но она была сломана, и когда на руку надавил ее вес, Стефани громко и пронзительно закричала, и тьма поглотила ее.

     Лазающий-Быстро спрыгнул по зеленоиглым веткам в отчаянной спешке. Его чувствительный слух засек звук антиграва и, хотя он не имел представления о том, что это такое, он понял, что его внезапное прекращение как-то связано с падением детеныша. Без сомнения, это было еще одно орудие двуногих которое, подобно летающей штуке детеныша, сломалось. Знание, что орудия двуногих могут ломаться, было, в некотором извращенном смысле, ободряющим. Однако это было плохим утешением в настоящий момент, и усы его трепетали от беспокойства, когда он спрыгнул на землю и бросился к детенышу.

     Тот лежал на боку, и Лазающий-Быстро содрогнулся, осознав, что детеныш упал прямо на сломанную руку. Он чувствовал тень боли в мыслесвете даже сквозь завесу бессознательного состояния и содрогнулся, представив, что почувствует детеныш придя в себя. Хуже того, он чувствовал новый источник боли в его правом колене. Правда, не считая руки, колена и новой шишки на лбу, юный двуногий, похоже, не получил новых повреждений и Лазающий-Быстро присел на задние лапы с облегчением.

     Он мог не понимать, что именно создало связь между ним и этим двуногим, но это было не так важно. Что было важно, так это существование этой связи и то, что они двое стали единым целым, каковы бы ни были причины этого. Связь эта была подобна связи брачной пары и в то же время другой: без обертонов физического желания и без взаимного обмена идеями. Это была связь чистых эмоций, которые только один мог воспринимать по-настоящему, не двухсторонний обмен информацией, как между двумя из Народа. А еще он был уверен, что пару раз коснулся самого края мыслей детеныша. Они были совсем не такие, как у Народа, он пока еще не смог понять их смысл, и он задавался вопросом: смогут ли однажды другой из Народа и другой двуногий достичь большего. Возможно, даже он и его двуногий смогут достичь большего однажды, ибо связь их была постоянной и у них будут еще многие смены сезонов на ее изучение.

     Это повлекло за собой другую мысль, и он задумался над тем, сколько же живут двуногие, задумчиво поглаживая усы. Народ жил намного дольше больших созданий, вроде клыкастой смерти и снежных охотников. Значило ли это, что они живут дольше двуногих? Эта мысль была неожиданно болезненной, будто он уже предчувствовал скорбь от потери восхитительного мыслесвета детеныша – его детеныша. Но Лазающий-Быстро напомнил себе, что детеныш двуногих был детенышем, в то время как он сам был взрослым. Разница в возрасте может означать равенство оставшегося им срока, несмотря на разницу в продолжительности жизни. Успокоив так себя, он встряхнулся и взглянул вокруг.

     Проливной дождь приутих, когда налетел шквал, но и ветер тоже уже унялся. Он порадовался тому, что его двуногий спустился с дерева до того, как его мог бы свалить ветер, хотя все его инстинкты вопили, что земля – небезопасное место. Это было, безусловно, справедливо для Народа, но, возможно, у детеныша есть оружие, с помощью которого его старшие иногда расправлялись с угрожавшей им клыкастой смертью. Лазающий-Быстро знал, что это оружие может быть различных форм и размеров, но он никогда не видел маленьких вариантов и не мог определить, было ли оно у детеныша.

     Но даже если и было, его ранения могут помешать ему защитить себя и он, безусловно, не сможет последовать за Лазающим-Быстро на дерево в случае опасности. Что означало, что пора отправляться на разведку. Если здесь есть опасности, о них лучше знать. Когда юный двуногий очнется, у него могут быть свои идеи о том, что делать дальше; возможно, у него даже есть способ сообщить другим двуногим о своем местонахождении и позвать их на помощь. До того Лазающий-Быстро просто должен делать все возможное в одиночку.

     Лазающий-Быстро отвернулся от двуногого и начал обходить его по расширяющейся спирали, насторожив свои нос и уши. Под пологом зрелого леса обычно было мало ограничивающего видимость подлеска, но здесь, на старом пожарище, где свет легко достигал земли, его было больше, чем обычно. Низкорослый кустарник и молодые деревья – будущие гиганты, как один из тех, у которого упал двуногий – они постепенно возвращались на поляну и уже даже сейчас, в начале сезона, покрылись толстым слоем листвы. Из-за этого буйства зелени он видел слишком мало, но, по крайней мере, дождь не был достаточно силен, чтобы вымыть запахи. На самом деле запахи во влажном воздухе только стали острее и богаче, и его ноздри раздувались, оценивая их.

     Внезапно он замер, встопорщив усы и шерсть на его хвосте вздыбилась, сделав его вдвое толще обычного. Он заставил себя принюхаться еще раз, но это было не более чем формальностью. Ни один из разведчиков клана ни с чем бы не перепутал запах логова клыкастой смерти, а это логово было рядом.

     Он медленно повернулся, определяя точное место и сердце его сжалось. Запах шел с поляны, где хозяин логова будет сокрыт растительностью, когда он вернется и почует двуногого. А он вернется, подумал Лазающий-Быстро, поскольку запах рассказал ему о многом. Клыкастая смерть была самкой, и она недавно принесла потомство. Это значило, что она сейчас ищет еду для детенышей… и что она, скорее всего, недолго будет отсутствовать.

     Лазающий-Быстро постоял еще мгновение, а затем бросился назад к двуногому. Он щекотал его лицо усами, пытаясь привести в сознание, но безуспешно. Очнется, когда придет время, понял он. Ничего из того что он мог сделать не приблизило бы этот момент, и это оставляло ему только одну возможность.

     Он сел прямо на четырех задних лапах обернув свой хвост вокруг них, тщательно подготовил мысль и отправил ее сквозь мокрый лес. Он оформил и послал ее со всей имевшейся в нем настойчивостью, взывая к своей сестре, и каким-то образом его связь с двуногим придала его зову дополнительную силу.

     «Лазающий-Быстро? – Даже с такого расстояния он ощутил шок в мыслеголосе Поющей-Истинно. – Где ты? Что случилось?»

     «Я возле старого пожарища, к закату от наших земель», – Лазающий-Быстро ответил так спокойно, как только мог, и почувствовал всплеск удивления в его сестре. В клане Яркой Воды еще долго будут помнить ужасный день, когда клан Солнечной Тени не уследил за огнем и все их центральное поселение – и множество котят – оказались в смертельных объятиях дыма и пламени.

     «Почему? – потребовала она ответа. – Что тебя туда привело?»

     «Я… – Лазающий-Быстро сделал паузу и глубоко вдохнул. – Слишком долго объяснять, Поющая-Истинно. Но я здесь и со мной раненый детеныш… и поблизости логово клыкастой смерти и ее молодняка»

     Поющая-Истинно хорошо знала своего брата, и недоговоренность в его ответе была ей очевидна. Но столь же очевидна была необычайная сила и чистота его мыслеречи. У него всегда был сильный для самца мыслеголос, но сегодня его сила почти достигла уровня певицы памяти, и ее заинтересовало, как он этого достиг. У некоторых разведчиков и охотников после нахождения пары мыслеголос значительно усиливался, как если бы их супруги синхронизировали при необходимости свой мыслеголос с ними, но и это не могло объяснить новой силы Лазающего-Быстро. Впрочем, эти мысли пронеслись в ней на фоне того ужаса, который вызывал образ раненого детеныша, находящегося вблизи от логова клыкастой смерти.

     Она начала было отвечать, потом остановилась, хлеща хвостом и насторожив уши во внезапном подозрении. Нет, конечно же, нет. Даже Лазающий-Быстро не осмелился бы на такое. Только не после того, как старейшины клана отчитали его! Но, как бы она не старалась, она не могла представить, каким образом детеныш клана Яркой Воды мог забрести так далеко, а ни один другой клан не граничил с пожарищем. И Лазающий-Быстро ведь не назвал никакого имени, не так ли? Но…

     Она остановила сама себя. Был, конечно, способ развеять все ее сомнения. Все что для этого требовалось – задать вопрос… но если она задаст его, она будет точно знать, что ее брат нарушил запрет глав клана. Если же она не задаст его, ей остается только подозревать – а не знать наверняка – и поэтому она проглотила уже готовый вопрос и задала другой.

     «Брат, чем я могу помочь тебе?»

     «Объяви тревогу», – ответил он, посылая с ответом импульс благодарности и любви. Он знал, что она подумала, а ее выбор вопроса показал ему, что она решила.

     «Для спасения "раненого детеныша"», – утверждение Поющей-Истинно, по сути, было вопросом, и он дернул хвостом в жесте согласия, хотя она и не могла его видеть.

     «Да», – просто ответил он и почувствовал ее колебания. Но затем пришел ответ.

     «Хорошо, – столь же просто ответила она, но со всем бесспорным авторитетом певицы памяти. – Мы придем так быстро, как только сможем, брат мой».

     Стефани Харрингтон снова очнулась, издала слабый, наполненный болью звук – меньше слов, чем в мяуканье раненого котенка – и веки ее задрожали. Она попыталась сесть, но когда ее вес переместился на сломанную руку, у нее вырвался невольный стон. Внезапная боль была буквально ослепляющей, и она вновь закрыла глаза и заставила себя сесть, всхлипывая от боли. От боли в руке, плече и сломанном ребре желудок ее скрутило в приступе тошноты. Она села неподвижно, как будто боль была охотящимся хищником, от которого можно было затаиться пока он не пройдет мимо.

     Но боль не прошла. Она только слегка приутихла и Стефани сморгнула слезы и оттерла лицо здоровой рукой от грязи и крови из ее разбитого носа. Ей не надо было двигаться, чтобы чувствовать, что она повредила колено и сломанную руку, и она дрожала, трепетала как лист на ветру от обрушившихся на нее боли и безнадежности. Необходимость немедленно спуститься на землю помогала ей преодолеть их, но теперь, на земле, у нее было время подумать и прочувствовать все.

     Новые горячие слезы закапали из глаз, и она застонала, когда заставила свою правую рукой переместить левую к себе на колено. Само движение было пыткой – да и не было уверенности, что нет третьего перелома – но она не могла оставить руку висеть так, как будто она ей не принадлежала. Она подумала, что надо бы привязать ремнем руку к боку, но не нашла в себе сил – и смелости – вновь потревожить сломанную кость. На нее обрушилось слишком многое. Теперь, когда надвигавшийся кризис разрешился, она осознала, насколько сильно она ранена. Она поняла, как безнадежно заблудилась, насколько отчаянно она хотела – нуждалась – чтобы родители пришли и забрали ее домой, насколько глупа она была, что попала в такую переделку… и сколь мало она может сделать, чтобы из нее выбраться.

     Она сжалась у подножия дерева, безнадежно зовя отца и мать. Мир оказался гораздо громаднее и опаснее, чем она полагала и она хотела, чтобы ее нашли. Никакое наказание ее родителей, каким бы суровым оно не было, не сравнилось бы с тем, которое она устроила сама себе. Она заплакала, когда всхлипывания, которые она не могла прекратить, потревожили ее сломанную руку и послали новые импульсы боли.

     Но затем она почувствовала прикосновение к правому боку и сморгнула, чтобы очистить глаза. Стефани посмотрела вниз и встретилась взглядом с древесным котом. Он стоял рядом с ней, положив одну лапу ей на ногу, с ушами, прижатыми к голове в знак беспокойства, и она слышала – и чувствовала – его мягкое, успокаивающее урчание. Одно мгновение она все еще смотрела на него, кривясь от отчаянья, боли и физического шока, а потом протянула к нему здоровую руку, и он не колебался ни секунды. Он плавно поднялся к ней на колени, встал на задние лапы, а передними – сильными, жилистыми руками с длинными пальцами и предусмотрительно втянутыми когтями – обнял ее за шею. Он прижался своей усатой мордочкой к ее щеке, издавая урчание столь мощное, как будто у него внутри был моторчик, и она обхватила его правой рукой. Она притянула его к себе, практически сдавила, и зарылась лицом в его мягкий сырой мех, душераздирающе всхлипывая. И, даже плача, она ощущала, что он каким-то образом забирает у нее наихудшую боль, худшие отчаяние и беспомощность.

     Лазающий-Быстро позволил двуногому обнять себя.

     Глаза Народа не источают влагу подобно глазам двуногих, но только мыслеслепой бы не увидел горя, страха и боли в мыслесвете детеныша, и он ощутил мощный импульс нежности к нему и желания защитить. К ней, наконец осознал он, хотя и не был уверен, как именно он это понял. Возможно, он все лучше понимал ее мыслесвет. В конце концов, мыслесвета обычно было достаточно, чтобы отличить мужскую особь Народа от женской. Конечно, этот детеныш совершенно не похож на представителя Народа, но…

     Он крепче прижался к ней, потерся мордочкой о ее щеку и погладил здоровое плечо своей левой лапой, одновременно углубляя их единение. Это было не так, как было бы с кем-то его собственного вида, поскольку она была не способна укреплять единение со своей стороны. Но и этого было достаточно, чтобы вытянуть большую часть ее отчаяния. Он чувствовал облегчение бремени ее страха и боли, ощущал ее изумленную уверенность, что это каким-то образом сделал именно он, и его урчание сменилось горловым мурлыканьем. Он толкнулся еще раз в ее щеку, затем откинулся настолько, чтобы соприкоснуться с ней нос к носу. Он глядел прямо ей в глаза, а ее рука погладила его по ушам. Она сказала что-то – еще один из их ничего не значащих для него шумов – но он чувствовал ее благодарность и знал, что бессмысленными звуками его благодарят.

     Она откинулась на дерево, аккуратно переместив сломанную руку, а он уселся ей на бедро и пожелал, надеясь, что не выдает своего отчаяния, чтобы был какой-то способ увести ее от этого места. Он знал, что она все еще испугана и в растерянности, и не желал разрушить ту толику спокойствия, что сумел ей передать, но запах клыкастой смерти буквально жег его ноздри. Если бы не поврежденное колено, он бы сделал все что в его силах, чтобы заставить ее подняться и идти, несмотря на сломанную руку. Но крепкое покрытие, которое она носила на ногах, разорвалось при падении, и было видно разбитое колено, почерневшее вокруг глубокой, очевидно болезненной раны. Он не знал, было ли оно сломано, но ему не нужна была никакая связь, чтобы понять, что она не сможет идти быстро и не уйдет далеко. Лазающий-Быстро снова мысленно обратился к сестре.

     «Идет ли клан?» – спросил он нетерпеливо, и ее ответ ошеломил его.

     «Мы идем», – Поющая-Истинно повторила это еще раз с несомненным ударением на первом слове и он моргнул. Не хочет же она сказать?..

     Но тут она послала ему картинку из своих собственных глаз. Она возглавляла всех взрослых мужчин клана собственнолично. Певица памяти вела ударную силу клана в бой с клыкастой смертью! Это было не просто неслыханно – немыслимо. Но именно это происходило, и он послал сестре свою благодарность.

     «Выбора не было, братик, – сухо сказала она ему. – Клан может защитить твоего "детеныша" от клыкастой смерти, но кроме меня нет никого, кто смог бы защитить тебя от Сломанного-Зуба и Копателя… или Прядильщицы-Песен! А теперь оставь меня, Лазающий-Быстро. Я не могу одновременно быстро бежать и болтать с тобой»

     Он понежился в посланной сестрою любви и постарался не думать о том, что влекло за собой ее предупреждение. Судя по переданной картинке, они двигались чрезвычайно быстро. Они будут здесь уже скоро, а только очень глупая клыкастая смерть рискнет атаковать то, что охраняет целый клан Народа. Ждать осталось недолго…

     Стефани почти задремала, опершись на дерево, но встрепенулась немедленно, когда древесный кот вскочил у нее на коленях, издав резкий раскатистый звук, подобный звуку рвущейся ткани. Она никогда не слышала ничего подобного, но мгновенно поняла, что он означает. Как будто связь между ними передала ей значение звука, и она почувствовала страх и ярость кота… и его свирепую решимость защищать ее.

     Она оглянулась вокруг в поисках опасности, глаза ее расширились, а лицо стало бледнее бумаги. Из подлеска выплыла гексапума, словно большой шестилапый призрак смерти. Пяти метров в длину, черная, как ночь, со шкурой, усеянной шрамами старых боев, она весила, должно быть, шесть или семь сотен килограммов – примерно как хороший земной конь. Губы ее оттянулись назад, обнажая снежно-белые клыки длиной не меньше пятнадцати сантиметров, уши прижались к голове, и она ответила коту своим рыком – подобным басовитому раскату грома.

     Ужас парализовал Стефани, но древесный кот с ее бедра запрыгнул на одну из нижних ветвей и присел там, угрожающе уставившись на своего гигантского врага сверху, и когти он больше не втягивал. По какой-то причине гексапума колебалась, оглядываясь вокруг и поглядывая на деревья, как будто чего-то боялась. Но Стефани понимала, что эти колебания долго не продлятся.

     – Нет, – услышала она свой собственный шепот своему крошечному защитнику. – Нет, она слишком велика! Беги! Пожалуйста! Беги!

     Древесный кот не обращал внимания, уставившись на гексапуму, и к ужасу добавилось отчаянье. Гексапума убьет их обоих просто потому, что она не может убежать… а древесный кот не станет. Каким-то образом она знала, без тени сомнения, что у гексапумы не будет возможности добраться до нее, кроме как сперва разделавшись с ним.

     В мозгах клыкастой смерти не к чему было прислушиваться, но Лазающий-Быстро понимал ее колебания и без этого. Это была старая клыкастая смерть, и она бы не прожила так долго, не выучив некоторых уроков. И среди них должно было быть и знание, что может с ней сделать атакующий клан, потому что у нее хватило смекалки оглядеться в поисках тех, кто мог бы поддержать его.

     Но Лазающий-Быстро знал то, чего клыкастая смерть знать не могла. Здесь не было других из Народа – по крайней мере, пока. Они идут на помощь, несутся с отчаянной скоростью, но им ни за что не успеть вовремя.

     Он воззрился на клыкастую смерть, бросал ей вызов и знал, что он не сможет победить. Ни один разведчик или охотник не смог бы в одиночку выжить в бою с клыкастой смертью, но и оставить свою двуногую он не мог, как не смог бы оставить котенка Народа. Он чувствовал ее отчаяние, попытку принудить его бежать и спасаться, не обращая внимания на нее, слышал мыслеголос сестры, умоляющий его о том же. Но все это не имело никакого значения. Не имело значения и то, что клыкастая смерть убьет двуногую в тот самый момент, как умрет он. Что имело значение, так это то, что его двуногая – его – не должна умирать в одиночестве, покинутая всеми. Он оплатит своей жизнью столько мгновений ее жизни, сколько сможет, и возможно – возможно – этого времени хватит Поющей-Истинно, чтобы добраться сюда. Это он сказал сам себе твердо, свирепо, стараясь убедить самого себя в том, что это правда.

     А затем клыкастая смерть прыгнула.

     Стефани наблюдала неподвижное противостояние древесного кота и гексапумы, уставившихся и рычащих друг на друга, и напряжение ранило ее как нож. Она не могла терпеть это, но не могла и избежать, а абсолютная, безнадежная отвага древесного кота разрывала ей сердце. Он мог бы сбежать. Он мог бы сбежать от гексапумы с легкостью. Но он остался, и что-то глубоко внутри, под паникой усталого, раненого, испуганного ребенка оказавшегося лицом к лицу со смертельной угрозой, которой ей никогда не приходилось встречать, откликнулось на его свирепый вызов. Она не знала, что это такое. Она даже не осознавала этого. Но, так же как древесный кот был полон решимости защищать ее, и она чувствовала столь же свирепую, столь же непреклонную решимость защищать его.

     Ее правая рука опустилась к поясу и сомкнулась на рукояти виброножа. Это был короткий нож – едва восемнадцати сантиметров в длину, малютка по сравнению с шестидесятисантиметровыми мачете рейнджеров Лесной Службы. Но «лезвие» этого короткого ножа было молекулярной толщины, и он завибрировал, включившись, когда она каким-то образом ухитрилась встать. Она прислонилась к стволу дерева, левая рука ее безжизненно повисла, от страха во рту появился вкус желчи. Она знала, что ее нож слишком мал. Он с легкостью рассечет как кости, так и мышцы гексапумы, но он слишком короток. Громадный хищник разорвет ее на части еще до того, как она сумеет его порезать. И, даже если ей каким-то образом удастся полоснуть гексапуму когда та прыгнет – даже нанести смертельную рану – та была настолько велика и сильна, что успеет ее убить прежде чем умрет сама. Она знала это. Но нож – это все что у нее есть. Стефани уставилась в ожидании на гексапуму, не осмеливаясь даже дышать, готовясь.

     А затем та прыгнула.

     Лазающий-Быстро увидел, что клыкастая смерть, наконец, двинулась. У него было время на то, чтобы послать последнюю мысль Поющей-Истинно. Момент, чтобы почувствовать свирепствующие в ней отчаянье и ярость при мысли, что она опоздала. А затем больше не осталось времени для мыслей. Не осталось времени ни для чего, кроме скорости, агрессии и свирепости.

     Стефани не могла поверить своим глазам. Гексапума была чертовски быстрой для существа своих размеров, но древесный кот спрыгнул со своего насеста, пронесся кремово-серой стрелой по воздуху, и каким-то образом избежал удара передних лап гексапумы. Он приземлился у нее на шее, и гексапума взревела, когда его сантиметровые когти пробили ее шерсть и плотную кожу. Она крутнулась, твердо стоя на обеих задних парах лап, сведя лопатки и изогнувшись, чтобы сбросить кота и вонзить в него когти, но ее яростный удар ушел в пустоту. Закончив атаку, древесный кот пробежал по ее спине и запрыгнул на ствол ближайшей квазисосны. Он повернулся, ухватившись за грубую кору, свесился вниз головой, и прорычал свой боевой клич прямо в морду разъяренной гексапумы.

     Гексапума забыла про Стефани. Она повернулась, бросилась на дерево, на котором ее ждал кот, поднялась на задних лапах, а передними и средними вцепилась в толстый ствол. Она поднялась насколько смогла, рыча, и тут Стефани внезапно поняла, что пытался сделать древесный кот.

     Он отвлекал гексапуму.

     Он знал, что не сможет ее убить и даже не сможет по-настоящему дать ей бой. Целью его атаки было причинить ей боль, разозлить и направить эту злость на себя и прочь от нее. И это сработало. Но это была безнадежная, заранее проигранная игра, поскольку ему приходилось повторять свои атаки, продолжать жалить гексапуму, а удача не длится бесконечно.

     Лазающий-Быстро чувствовал свирепое ликование, не похожее на что-либо из прежних своих чувств.

     Это был бой, в котором он победить не мог, но он шел ему навстречу. Он жаждал его, и в нем полыхало кровавое пламя его собственной ярости. Он наблюдал за рывками клыкастой смерти по дереву и точно рассчитывал свой ответ. Как только клыкастая смерть достигла предела своего наскока, он обрушился ей навстречу, и клыкастая смерть взвыла, когда он разодрал ее морду и порвал ухо в клочья. Но вновь ее ответный удар передних лап пришелся в воздух, когда Лазающий-Быстро отпрыгнул.

     Клыкастая смерть снова бросилась на него, и они встретились еще раз. Он танцевал между деревьями и на них, противопоставляя молниеносную скорость, опыт и разум грубой силе и хитрости клыкастой смерти. Это был танец с предрешенным финалом, но он уже кружился в нем дольше, чем считал возможным сначала.

     – Нет!

     Стефани вскрикнула в бессмысленном отрицании, когда древесный кот все-таки ошибся. Быть может, он поскользнулся, быть может, просто начал уставать. Она не знала. Она, было, начала чувствовать дикую, нереальную надежду, когда бой все не кончался. Не то, чтобы кот мог победить, но он мог не проиграть. Даже позволяя себе надеяться, она знала, что это все беспочвенно, но внезапность конца поразила ее с безжалостностью молота.

     Древесный кот промедлил лишнюю долю секунды, задержавшись, раздирая плечи гексапумы на мгновение дольше положенного, и ее средняя лапа свирепо обрушилась на него. Десятисантиметровые когти блеснули как ятаганы, и Стефани услышала – и почувствовала – вопль боли древесного кота, когда его настиг жестокий удар.

     Удар пришелся не прямо, но и этого было достаточно. Он снес кота с шеи гексапумы, отбросил его как игрушку, и вызвал второй вопль, когда кот врезался в ствол дерева. Древесный кот рухнул наземь как изломанный, окровавленный меховой клубок, а гексапума вздыбилась на задних лапах, ревя в ярости и триумфе, затем опустилась на все шесть конечностей и присела, чтобы броситься и разорвать, и сокрушить своего крошечного врага.

     Стефани наблюдала это. Она понимала это, знала, что последует… и что она все равно не сможет победить гексапуму. Но древесный кот – ее кот – тоже знал, что не сможет победить гексапуму, и это не остановило его. Какая-то ее часть знала, что это будет не более чем патетический жест, не более чем шипение котенка за мгновение до того, как сомкнутся голодные челюсти, но не сделать этого она не могла.

     Она ринулась, не обращая внимания на сломанное ребро, поврежденное колено и сломанную руку. В это мгновение она уже не была простой двенадцатилетней девочкой. У нее не было времени осознать все, что с ней происходило, но кое-что в ней изменилось навсегда, когда древесный кот пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти ее. Вопль ее был боевым кличем, когда она бросилась вперед с виброножом наперевес и предложила свою жизнь за него.

     Гексапума взвыла, когда высокотехнологичное лезвие вонзилось в нее.

     Она забыла про Стефани, ограничила свое внимание только Лазающим-Быстро, и была абсолютно не готова к такому удару. Лезвие из нематериальных сил, воткнувшееся в ее правый бок, было настолько «острым», что даже детская рука смогла его вонзить по рукоятку. Поспешный рывок зверя прочь от источника боли довершил остальное. Кровь окропила опавшие с прошедшей зимы листья, когда неостановимое лезвие прошло через мускулы, сухожилия, артерии и кости.

     Стефани пошатнулась и почти упала, когда громадный хищник бросился прочь. Ее рука была вся в крови, еще больше крови забрызгало ее лицо и глаза и, если бы у нее было время, ее бы, несомненно, вырвало. Но времени у нее не было, и она подалась дальше вперед, вставая между гексапумой и древесным котом.

     Это было все, что она могла сделать, чтобы остаться на ногах. Ее трясло, по залитому кровью лицу бежали слезы, а внутри она выла от ужаса. Но каким-то образом она осталась стоять и подняла гудящее лезвие перед собой, и гексапума смотрела на нее с недоумением. Ее правая задняя лапа безжизненно волочилась, а кровь толчками текла из открытой раны на боку. Но острота виброножа в одном отношении сработала против Стефани: рана была смертельной, но гексапума этого не осознавала. На то, чтобы истечь кровью нужно время, а нож был настолько остер и нанес рану настолько быстро, что животное просто не поняло, какое катастрофическое повреждение ему нанесли. Она просто чувствовала, что ее ранили. Что добыча, которая должна была достаться так легко, причинила ей больше боли, чем любой другой встреченный ею враг, и она взревела в ярости.

     Гексапума промедлила лишь мгновение, шипя, брызгая слюной и прижимая уши, порванные Лазающим-Быстро. Стефани знала, что она вот-вот прыгнет. Она, как и гексапума, не понимала, что уже нанесла смертельную рану, и старалась держать нож твердо. Гексапума бросится прямо на нее, но если она удержит нож, воткнет его зверю в грудь или живот и повторит то, что при предыдущем броске уже сделала с его бедром, тогда, может быть, хотя бы древесный кот…

     Гексапума взвыла вновь. Стефани ужасно хотелось закрыть глаза. Но она не могла, и видела ее бросок – видела первый из двух прыжков, которые отделяли ее от Стефани, волоча раненую ногу и широко распахнув клыкастую пасть, которые были необходимы ей, чтобы добраться до Стефани.

     Но она не успела завершить этот бросок.

     Стефани вскинула голову, когда ужасный шум наполнил лес. Она слышала эхо этого звука от древесного кота сражавшегося, чтобы защитить ее. Но в этот раз это был не дерзкий вопль одинокого и безнадежно отважного защитника. Это было перекатывающееся рычание десятков – многих десятков – древесных котов, полное ненависти и жажды мщения, и этот вызов проник даже сквозь ярость гексапумы. Ее голова, как и у Стефани, задралась вверх, и в ее вое была не только ярость, но и паника, когда дерево над ней буквально взорвалось.

     Кремово-серая лавина обрушилась с высоким, казалось сотрясающим весь лес звуком. Она поглотила гексапуму неудержимым потоком когтей и игольно-острых клыков. Стефани Харрингтон рухнула рядом с ужасно израненным Лазающим-Быстро, когда разведчики и охотники его клана буквально разорвали их врага в клочья.

     – Я дома! – объявил Ричард Харрингтон, входя в гостиную.

     – Наконец-то, – ответила Марджори из ее кабинета. Она все равно заканчивала раздел, поэтому она просто нажала на «сохранить» и закрыла доклад, затем встала и потянулась.

     – Эй, не наезжай – строго сказал ее муж, пройдя по короткому залу и заглядывая ей в двери. – Это ты можешь весь день работать не выходя никуда из дома, а у некоторых из нас есть пациенты, требующие непосредственного, личного внимания. Даже не упоминая о врачебном такте.

     – Ну да, «о врачебном такте», – фыркнула Марджори, а Ричард улыбнулся, когда она подошла и поцеловала его в щеку. Она кратко обняла его.

     – Понравилось ли Стеф у мэра Сапристоса? – продолжила она.

     – Что? – Ричард отстранился со странным выражением на лице, и ее бровь поднялась.

     – Я спросила: хорошо ли Стефани провела день у мэра Сапристоса, – сказала она, а Ричард нахмурился.

     – Я не отвозил ее в Твин Форкс, – сказал он. – У меня не было времени, поэтому я просто оставил ее дома. Разве я тебе не сказал?

     – Оставил ее дома? – повторила Марджори. – Здесь? В поместье?

     – Конечно! Где же еще я… – Ричард оборвал себя, осознав непонимание жены. – Ты хочешь сказать, что не видела ее весь день?

     – Конечно, нет! Стала бы я спрашивать тебя о мистере Сапристосе в противном случае?

     – Но…

     Ричард снова прервался, нахмурившись еще больше. Он постоял мгновение в размышлении, затем повернулся и практически пробежал по залу. Марджори слышала звук открывающейся и закрывающейся двери. Затем звук повторился, и, секундой спустя, Ричард вернулся.

     – Ее дельтаплана нет, – мрачно сказал он.

     – Но ты сказал, что не брал ее в город, – запротестовала Марджори.

     – Не брал, – подтвердил он еще более мрачно. – А раз ее дельтаплана нет, значит, она улетела сама по себе. И не сказав об этом ни одному из нас.

     Марджори уставилась на него, ощущая каскад хаотичных мыслей и внезапных полуоформившихся страхов. Затем она мысленно взяла себя в руки и прочистила горло.

     – Если она улетела сама по себе, ей бы уже следовало вернуться, – сказала она настолько спокойно, насколько смогла. – Уже темнеет, а она, скорее всего, собиралась вернуться до темноты.

     – Справедливо, – согласился Ричард, а напряжение в их встретившихся взглядах всего на одну ступень отстояло от паники. Неразделимая смесь страха за дочь, вины за то, что не уследили за ней, и – с трудом, но они старались это подавить в себе – гнев на нее, за то, что ускользнула из-под присмотра, кипела в них, но сейчас для этого было не время. Ричард встряхнулся, поднял свой комм и коснулся клавиши разблокировки интерфейса. Он засветился, и Ричард прочистил горло.

     – Вызови Стефани, – четко и ясно сказал он.

     И он ждал, нетерпеливо барабаня указательным и средним пальцами по ремешку комма, а его лицо становилось все бледнее по мере того, как секунды утекали, не принося ответа. Он выждал полную минуту – минуту, за которую его глаза стали агатовыми, а с лица исчезло всякое выражение, Марджори схватила его левую руку. Она сжала ее, но ничего не сказала, поскольку оба они понимали, что именно означает отсутствие ответа.

     Болезненным усилием воли Ричард Харрингтон заставил себя принять тишину, и его указательный палец снова пришел в движение. Он набрал другую комбинацию и резко вдохнул, когда практически моментально на экране комма замигал красный индикатор. В некотором смысле, наличие этого сигнала было хуже, чем полное отсутствие ответа, с другой стороны, увидеть его было невероятным облегчением. По крайней мере, у них был маяк – по которому можно будет найти их дочь. Но если аварийный маяк работал, то должны были работать и остальные части комма. А если так – если комм выдавал сигнал высокого тона гарантированно слышимый с расстояния более тридцати метров – то Стефани должна была ответить. Должна была быть причина того, что она не отвечает, и ни один из Харрингтонов не нашел в себе мужества озвучить возможную причину.

     – Возьми аптечку, – вместо того сказал Ричард жестким голосом. – Я выведу мою машину из гаража.

     Стефани Харрингтон не могла слышать сигнал потерянного комма, поскольку тот висел в куче обломков более чем в пятидесяти метрах выше и ста метрах позади нее. Она вообще не думала о комме, поскольку была окружена более чем двумя сотнями древесных котов. Они сидели на ветвях, висели на стволах и лежали вместе с ней на влажных листьях. Двое прижимались к земле по бокам от нее и – как и все остальные – урчали в гармонии окровавленному, израненному меховому шару у нее на коленях.

     Она была им благодарна за присутствие и знала, что эти десятки стражей могут – и сделают это – защитить ее от любых хищников. Но она не задумывалась об их присутствии, поскольку каждая капля ее внимания фокусировалась с небывалой силой на ее древесном коте, как будто бы она могла сохранить ему жизнь одним усилием воли. Боль в руке, колене и ребрах и остатки страха все еще наполняли ее, но это не имело значения. Ничто – буквально ничто – не было настолько же важным для нее, как древесный кот, которого она обнимала своей здоровой рукой в жесте отчаянной защиты.

     Она лишь сумбурно помнила то, что случилось после того, как древесные коты обрушились с деревьев. Она вспомнила, что выключила вибронож, но не вложила его в ножны. Должно быть, она его где-то обронила, но это было не важно. Важно было добраться до ее кота.

     Она знала, что он жив. Но так же она знала, что он был ужасно ранен, и ее желудок опять свернулся в узел, когда она опустилась рядом с ним на здоровое колено. Ее собственная боль заставила ее застонать, когда она передвигалась, но и этого она почти не замечала, когда коснулась своего защитника – своего друга, как бы он им не стал – бестрепетными пальцами.

     Кровь струилась по его правому боку, и она почувствовала новый приступ тошноты, когда увидела, насколько серьезно покалечена его правая передняя лапа. Кровотечение было ужасным, хоть и без признаков поврежденной артерии, но все равно слишком сильным. Она не имела представления об его анатомии, но ее несмелое прикосновение выявило то, что не могло быть ничем иным, кроме острого осколка сломанной кости, и кости таза его средних лап тоже были явно переломаны. Она содрогнулась, представив повреждения, которые могли нанести все эти сломанные кости внутренним органам, но с этим она ничего поделать не могла. С другой стороны, раздробленной передней лапой требовалось заняться немедленно. Она выдернула резинку из левой манжеты своей летной куртки. Завязать на ней скользящий узел только с помощью одной руки и зубов было ужасно трудно, но она каким-то образом справилась и затянула его на переломанной, кровоточащей конечности. Она расположила резинку выше раны, затянула ее, опять прибегнув к помощи зубов. Затем она засунула под импровизированный жгут карманный стилус и аккуратно затянула его. Она никогда раньше не делала ничего подобного, но знала теорию и однажды наблюдала за тем, как ее отец делал это ирландскому сеттеру, которому большую часть лапы отхватил робот-культиватор.

     Сработало, и она расслабилась, когда кровотечение замедлилось и затем остановилось. Она знала, что перекрытие кровотока со временем принесет еще больше вреда, но, по крайней мере, он не истечет кровью прямо сейчас. Если только у него нет – подумала она во внезапном приступе паники – внутреннего кровотечения.

     Ей не хотелось его тревожить, но и оставить его лежать на холодной, мокрой земле она не могла. После таких травм он должен был быть в шоке. Значит, ему требовалось тепло, и она опустилась на землю рядом с ним и подняла его так осторожно, как только смогла, действуя одной рукой. Она содрогнулась, когда он изогнулся с пронзительным звуком, похожим на мяуканье больного котенка, но не отпустила его. Вместо того она поместила его под свою расстегнутую летную куртку и подоткнула ее полы как смогла единственной здоровой рукой вокруг него. Затем она откинулась назад к дереву, в которое она врезалась в полете, со стоном от собственной боли, прижимая его к себе и пытаясь побороть его шок и кровопотерю теплом собственного тела.

     Она не думала о потерянном комме, о родителях, да и о собственной боли. Она не думала ни о чем. Она просто сидела там, прижимая к себе изломанное тело ее защитника, и не думала ни о чем.

     Это было все, на что хватало ее сил.

     Старейшины клана Яркой Воды сидели вокруг юного двуногого. Все старейшины, даже Прядильщица-Песен, пришедшая с единственной целью – отчитать Поющую-Истинно за ее невероятную глупость, допустившую подобный риск. Но здесь и сейчас никто никого не отчитывал. Вместо этого остальные старейшины смущенно и неуверенно наблюдали, как Поющая-Истинно и Короткий-Хвост подползли ближе к двуногому. Старший разведчик и вторая по рангу певица памяти присели с обеих сторон двуногого на расстоянии не больше ладони. Они обнюхали его внимательно, а затем прикоснулись к связи между ним и Лазающим-Быстро.

     Уши Поющей-Истинно прижались к голове в изумлении, к которому, даже здесь – даже сейчас – примешивалось недоверие. Несмотря на всю чужеродность двуногого, связь между ним и Лазающим-Быстро была, по крайней мере, не слабее, чем у любой встреченной ею семейной пары. Более того, было очевидно, что связь эта еще не достигла своей максимальной силы. Такого не могло произойти – только не с созданием настолько явно и совершенно мыслеслепым как двуногий. Но это произошло, и голова Поющей-Истинно шла кругом в попытке представить последствия этого простого факта.

     Остальные бойцы ее клана сидели, лежали и висели на деревьях вокруг нее и двуногого. Как и она, они наблюдали за детенышем, чувствовали его боль как свою собственную, когда он тащил свое изломанное тело к Лазающему-Быстро. Как и Поющая-Истинно они почувствовали его страх за Лазающего-Быстро, его нежность и отчаянное беспокойство, его… любовь. И, как и Поющая-Истинно, они видели как детеныш – вне всяких сомнений, не более чем котенок – затянул жгут остановивший кровотечение Лазающего-Быстро прежде, чем тот умер. А затем они видели, как двуногий прижал его к себе, обнял его, согрел его теплом собственного тела. Звук массового, одобрительного, мягкого урчания всего клана окружал двуногого.

     Клан потянулся, будучи способным прикоснутся к двуногому – хоть и не напрямую – а через его связь с Лазающим-Быстро, и его массовое прикосновение смягчило и ослабило страх и боль детеныша, нежно заволокло их в сознании дымкой. Народ Яркой Воды принял его боль на себя и убаюкал его в подобии сна. Это было совершенно безопасно, поскольку ничто из живущего в лесу не смогло бы прорваться к Лазающему-Быстро и его двуногому сквозь их кольцо когтей и клыков.

     Поющая-Истинно видела все это, все это понимала, и глубоко внутри ей хотелось – как ей не хотелось никогда раньше – возненавидеть двуногого. Лазающий-Быстро может выжить. Его мыслесвет был слаб, но все еще был, и она чувствовала, что его сознание медленно, но уверенно возвращается. Но он получил ужасные раны, и в этом был виноват двуногий. Ведь это двуногий привел его сюда. За двуногого он сражался, поставив на кон – и возможно потеряв – свою жизнь. И даже если он выживет, то останется только с одной передней лапой и в этом тоже виноват двуногий.

     Но как бы страстно не хотела Поющая-Истинно возненавидеть двуногого, она понимала, что прийти сюда было выбором Лазающего-Быстро. Хотя, может быть, и нет. Может быть сила его связи с чужаком не оставила ему другого выбора. Но если это было справедливо, то столь же справедливо это было и в отношении чужака. Они были единым целым, столь же тесно связаны, как семейная пара и Поющая-Истинно понимала это… так же как она понимала, что ее брат, да и она сама, сражался бы насмерть, защищая своего супруга.

     Так же поступил и двуногий. Детеныш или нет, несмотря на сломанные кости и ноги, еле держащие его, этот котенок, у которого еще молоко на губах не обсохло, атаковал клыкастую смерть с одной здоровой рукой. Лазающий-Быстро сделал то же самое, но он был взрослым и здоровым. Ни одно из этих качеств к двуногому не относилось, но он поднялся над своими ранами, своими переломами и страхом и бился с тем же ужасным противником за Лазающего-Быстро. Ни один из детенышей Народа, да и немногие из взрослых, смогли бы сделать это, и без помощи двуногого Лазающий-Быстро уже бы умер, поэтому…

     «Как мы развяжем этот узел, Поющая-Истинно?»

     Вопрос задал Короткий-Хвост и, хотя адресовался он Поющей-Истинно, старший разведчик промыслил его достаточно громко, чтобы быть уверенным, что и остальные старейшины его услышали.

     «Мы должны уходить пока еще можем! – резко ответил Сломанный-Зуб, не дав сказать Поющей-Истинно. – Опасность слишком велика! Рано или поздно за этим двуногим придут, и нас к тому моменту здесь быть не должно!»

     «А Лазающий-Быстро?» – едко спросил Короткий-Хвост, и в данном случае способность Народа ощущать эмоции друг друга пришлась некстати. Сломанный-Зуб чувствовал опаляющее презрение разведчика так же явственно, как если бы Короткий-Хвост выкрикнул это вслух – что он в некотором смысле и сделал – и ответил раздраженно.

     «Лазающий-Быстро сам решил прийти сюда!! – рявкнул он. – Ему было сказано держаться подальше от двуногих – и что заниматься ими будет Прячущийся-в-Тени – но он не подчинился. Более того, он призвал клан, чтобы спасти двуногого от клыкастой смерти, не считаясь с опасностью. Многие из нас могли быть ранены или убиты таким противником, и ты это знаешь! Я сожалею, что он пострадал, и не держу на него зла, но то, что с ним случилось, есть последствие его собственных решений. Мы же обязаны защищать весь клан, и для этого нам надо убираться отсюда, пока не появились другие двуногие. Если для этого потребуется предоставить Лазающего-Быстро его судьбе – так тому и быть»

     «Не Лазающий-Быстро призвал клан, – заметила Прядильщица-Песен с холодным неодобрением. – По крайней мере, не лично. Это была ты, Поющая-Истинно, и ты знала, что он пытается защитить двуногого!»

     «Так и было, – спокойствие ответа Поющей-Истинно удивило даже ее саму. – Я не знала наверняка, но только потому, что не стала спрашивать его напрямую. Да, старшая певица. Я знала, чего добивается Лазающий-Быстро. Возможно, я была не права, помогая ему. Но даже если я была не права, он-то уж точно был прав»

     Остальные старейшины ошеломленно уставились на нее, а она повернулась к ним, отвернувшись от юного двуногого и своего брата.

     «Лазающий-Быстро и этот двуногий связаны между собой, – сказала она им. – Я оценила эту связь, что может сделать и любой из вас, если вы не доверяете мне. Он защищал… не супругу, если быть точным, но нечто очень близкое к этому. Это его двуногий, и он сам также принадлежит ему. Он не мог не защитить его, как не смог бы отказаться защищать меня, или я не смогла бы отказаться защищать его»

     «Милое заявление, – кисло заметила Прядильщица-Песен, когда ни один из самцов не решился встретиться взглядом с Поющей-Истинно или опровергнуть ее слова. – Возможно, даже справедливое… пока речь идет о Лазающем-Быстро. Но Сломанный-Зуб говорил обо всем клане. У нас нет связи с этим двуногим, и вообще вся эта ситуация – лишь подтверждает то, как опасны поспешные контакты с двуногими. Взгляни на своего брата, певица памяти, и скажи мне, что продолжать контакты с этими существами не есть безумие!»

     «Хорошо, старшая певица, – произнесла Поющая-Истинно все таким же спокойным и ясным мыслеголосом, – если хочешь, я скажу именно так. На самом деле произошедшее здесь яснее всего подтверждает то, что мы должны расширять наши контакты с двуногими, поскольку мы обязаны выяснить, смогут ли другие представители Народа создать подобные связи с двуногими»

     «Новые связи?» – ахнул Сломанный-Зуб.

     Он и Копатель вытаращились на нее в ужасе, а Прядильщица-Песен – в изумлении таком глубоком, что не оставляло места для других эмоций. Напротив, Короткий-Хвост опустился на землю рядом с ней, излучая горячее одобрение и к ним присоединились – хотя и менее уверенно – Быстрый-Ветер, старейшина-воспитатель молодых разведчиков и охотников, и Кусающий-Камни, возглавлявший мастеров по кремню.

     «Новые связи», – ровно ответила Поющая-Истинно, и Сломанный-Зуб зашипел; не в гневе, поскольку ни один самец не бросил бы вызов певице памяти как бы его не провоцировали, но в абсолютном отрицании.

     «Нет, выслушайте меня! – приказала Поющая-Истинно. – Права я или нет, но я – певица памяти. Вы выслушаете меня и весь клан – весь клан, Сломанный-Зуб, а не только старейшины – рассудит нас!»

     Сломанный-Зуб изумленно попятился, а Прядильщица-Песен вздрогнула от еще большего изумления. Как вторая по старшинству певица памяти, Поющая-Истинно имела полное право на такое требование, но, произнеся его, она фактически бросила вызов Прядильщице-Песен. Она обратилась ко всему клану, требуя решения большинства взрослых, когда все знали, что Прядильщица-Песен с ней не согласна. Если клан поддержит Поющую-Истинно, то она станет старшей певицей памяти Яркой Воды, а если клан отвергнет ее, то она потеряет всю власть и влияние.

     Но вызов был брошен, и члены клана собрались ближе.

     «То, что сделал мой брат, сформировав связь с этим двуногим, не было его выбором, – сказала тихо, но четко Поющая-Истинно. – Это не могло быть его выбором, поскольку никто из Народа даже не предполагал, что нечто подобное возможно. Не мог он и знать – как и никто из нас – как установить подобную связь с двуногим, даже если бы и хотел этого. Но связь была установлена, и, хотя двуногий мыслеслеп и не может понимать, что случилось, он тоже чувствует связь. Они связаны друг с другом. Так ли это, старшая певица?»

     Поющая-Истинно смотрела прямо на Прядильщицу-Песен и старшая певица Яркой Воды смогла только дернуть ушами в кратком знаке согласия, поскольку всем – певицам и остальным – было очевидно, что это так.

     «Очень хорошо, – продолжала Поющая-Истинно. – Мы не знали – тогда – что подобные связи возможны. Теперь, однако, знаем. И каждый из нас мог убедиться в глубине и прочности этой связи. Лазающий-Быстро бился с клыкастой смертью за своего двуногого, но и двуногий бился с клыкастой смертью за него, а по меркам его вида этот двуногий всего лишь котенок. Мы не можем судить обо всех двуногих по одному, но и отбросить этот пример мы не смеем. Мы должны узнать больше о них, об их орудиях и об их намерениях. Они слишком опасны, их слишком много и число их растет слишком стремительно, чтобы мы могли позволить себе не изучать их. В этом Лазающий-Быстро был прав… и все то, что делает их столь опасными, может, в то же время, сделать их могучими союзниками»

     Ни шепотка не пробегало среди слушателей. Все глаза были направлены на нее. Даже Сломанный-Зуб перестал хлестать хвостом, поскольку никогда не задумывался над тем, что двуногие могут сделать для Народа. Он был чересчур зациклен на опасностях, которые представляли пришельцы. Надежды Поющей-Истинно укрепились, когда она увидела колебания эмоций в его мыслесвете.

     «Если другие наши собратья смогут – и решатся – создать подобные связи, мы многому научимся. Если они пойдут с теми, с кем создадут связь, чтобы жить среди двуногих, то они увидят намного больше, чем подсматривая из тени. Они расскажут нам все, чему научатся, помогут нам понять двуногих. И не забывайте суть этой связи. Двуногие, судя по всему, мыслеслепы. Этот двуногий, во всяком случае. Но, несмотря на свою слепоту, он осознает связь. Он чувствует любовь Лазающего-Быстро… и любит его в ответ. Я полагаю, что из доклада Лазающего-Быстро очевидно, что этот двуногий до встречи с ним считал его не разумнее наземных бегунов или озерных строителей. Теперь – дело иное, но все-таки он не может знать, насколько же разумен Народ. И, скорее всего, нам лучше не раскрывать ему и его старшим насколько мы умны, поскольку лучше, когда тебя недооценивают. Но давайте установим больше связей с двуногими, если сможем. Давайте изучать их, и пусть те, кто установит эти связи, покажут им, что мы не представляем угрозы для них. Мир велик, безусловно, достаточно велик, чтобы разделить его с двуногими, если мы сумеем сделать их друзьями»

     На мокрый, быстро темнеющий лес опустилась тишина. А затем, так как это принято у Народа, по одному, по двое, появились мыслеголоса, делающие свой выбор.

     Лицо Ричарда Харрингтона было бледным, когда мощные прожектора аэрокара высветили разбросанные обломки.

     Иконка аварийного маяка Стефани горела прямо в центре ИЛСа^[1] аэрокара, указывая на то, что он находится прямо внизу, но в этом сигнале не было необходимости. Обломки разбитого дельтаплана были разбросаны по кронам трех деревьев, и продолжающееся молчание комма его дочери внезапно стало еще более пугающим.

     Он не знал, что привело сюда Стефани, но она явно пыталась дотянуть до поляны, лежавшей чуть дальше, и Ричард двинул аэрокар вперед. Марджори сидела рядом с ним, тихая, но напряженная, и управляла прожектором правого борта, заставляя его описывать широкие полукружия. Ричард как раз потянулся к управлению левым прожектором, когда она воскликнула.

     – Ричард! Смотри!

     Его голова повернулась по команде жены, а челюсть отвисла.

     Стефани сидела, прислонившись к подножию гигантского дерева, что-то прижимая к себе одной рукой. Ее одежда была разорвана и окровавлена, но она подняла голову, когда он смотрел на нее. Она взглянула на огни и, даже из аэрокара ему было видно выражение безграничного облегчения на ее исцарапанном и вымазанном кровью лице. Но, даже увидев это, даже когда его сердце вздрогнуло от радости настолько интенсивной, что она была почти пыткой, он все равно примерз к месту от удивления.

     Его дочь была не одна.

     Жуткое месиво белых костей и разорванной плоти лежало чуть в стороне. Ричард достаточно изучал анатомию сфинксианских животных, чтобы опознать в нем полуободранный скелет гексапумы, но ни он, ни какой-либо другой натуралист, никогда не видел и не мог себе представить зрелище десятков и десятков и десятков крошечных «гексапум» окруживших защитой его дочь.

     Он был удивлен своим собственным выбором слов, но только они описывали ситуацию. Они защищали Стефани, присматривали за ней и он понял – так, как если бы видел это своими собственными глазами – что именно они, чем бы они ни были, убили гексапуму, чтобы спасти ее.

     Но этим и исчерпывались его знания. Он мягко тронул Марджори за руку.

     – Оставайся здесь, – сказал он спокойно. – Скорее, здесь нужна моя специальность, не твоя.

     – Но…

     – Пожалуйста, Мардж, – сказал он по-прежнему спокойным голосом. – Я не думаю, что есть какая-то опасность – прямо сейчас – но я могу и ошибаться. Просто оставайся здесь, пока я все выясню, хорошо?

     Марджори Харрингтон стиснула зубы, но подавила непроизвольный приступ гнева, поскольку он был прав. Он был ксеноветеринаром. Если бы проблема была в растениях, он бы положился на ее мнение; в данном же случае ей следовало положиться на него, как бы ни хотелось ей броситься к дочери.

     – Хорошо, – неохотно сказала она. – Но будь осторожен!

     – Буду, – пообещал он и открыл дверцу.

     Он медленно выбрался и очень аккуратно пошел по направлению к дочери, неся аптечку. Море пушистых, длиннохвостых существ расступалось у его ног, примерно на метр в стороны, а затем вновь смыкалось позади него, и он буквально ощущал внимательные взгляды, когда добрался до свободного пятачка вокруг Стефани. Одинокое создание сидело возле нее – меньше и стройнее остальных, в пятнистой коричнево-белой шубке, а не в серо-кремовой, как у остальных – и он почувствовал взгляд его травянисто-зеленых глаз. Но, несмотря на все признаки разума, проявлявшиеся в этом изучении, все его внимание было обращено на дочь. Вблизи ссадины и пятна крови – кровь не ее, слава Богу! – были еще более заметны, и желудок его сжался при виде следов ее травм. Ее левая рука висела, очевидно, сломанная, ее правая нога была вытянута неподвижно вперед, и ему пришлось подавить слезы, когда он опустился на колени возле нее.

     – Привет, детка, – сказал он нежно, а она повернулась к нему.

     – Я виновата, папочка, – прошептала она, и слезы хлынули из ее глаз, – Папочка! Я во всем виновата! Я…

     – Ш-ш-ш, дочка, – голос его дрожал, когда он погладил ладонью ее по правой щеке. – Для этого будет время потом. А сейчас давай просто отправимся домой, хорошо?

     Она кивнула, но что-то в ее выражении сказало ему, что это еще не все. Он нахмурился, а затем его брови взлетели вверх, когда она распахнула куртку и открыла еще одного из существ, крутившихся вокруг них. Он уставился на жестоко искалеченное животное, затем перевел взгляд на дочь.

     Стефани прочла вопрос в глазах отца. Не было времени объяснять все – этим можно заняться позже, когда она примет безусловно заслуженное наказание, какое только придумают родители – но она кивнула.

     – Он мой друг. – Голос ее дрожал и был полон слез – голос ребенка надеющегося услышать от родителей, что проблему можно решить, поломки починить… друга спасти.

     – Он… он спас меня от гексапумы, – продолжила она, пытаясь удержать свой голос. – Он бился с ней, папочка – бился с ней за меня – пока не подоспели остальные, и он так пострадал. Я…

     Голос ее, наконец, сорвался, и она уставилась на отца, бледная от изнеможения, боли, страха и горя. Ричард Харрингтон взглянул на нее, сердце у него разрывалось от ее страдания, и нежно взял ее лицо в ладони.

     – Не волнуйся, детка, – мягко сказал он дочери. – Он помог тебе, а я помогу ему, чем смогу.

     Лазающий-Быстро медленно-медленно поднимался из темноты.

     Он лежал на левом боку на чем-то мягком и теплом. Он моргнул. Он чувствовал боль своих ран и знал, что они тяжелы, но было что-то странное в том, как именно он чувствовал боль. Боль была отдаленной, как будто что-то делало ее меньше, чем ей следовало быть. Он повернул голову, взглянул вверх, ища то, что он уже знал, было там, и издал мягкий звук – жалкую пародию на его собственное урчание – когда увидел лицо его двуногой.

     Она взглянула вниз, и ярчайшая вспышка ее радости и облегчения от того, что увидела его движения, пробила дымку приятной расслабленности, окутывающую его мысли. Она осторожно погладила его, а он заметил, что ей стерли кровь с лица. Белые кусочки чего-то покрывали самые серьезные ее порезы и ссадины, ее сломанная рука была вложена в чехол какого-то негнущегося белого материала. Он слышал эхо ее боли, все еще окрашивавшее ее мыслесвет, но это эхо было столь же приглушенным, как и его собственное. Она открыла рот и произвела серию звуков, которые двуногие использовали для разговора, а он повернулся в другую сторону, когда ей ответил более низкий голос.

     Его человек сидела в одной из двух вещей для сидения двуногих, понял он, но на осознание того, что эти вещи для сидения находятся внутри летающей вещи, ушло больше времени. Он мог бы этого не понять даже потом, если бы не связь с его человеком, но эта же самая связь – и дымка – удержала его от паники при мысли о полете в небесах со скоростью, которую эти летающие штуки обычно развивали.

     Еще двое двуногих – родители его двуногой – сидели перед ними. Один оглянулся на его двуногую, и Лазающий-Быстро вновь моргнул, когда его связь помогла ему осознать, что это была мать его двуногой. Но говорил другой взрослый – отец его двуногой. Низкие перекатывающиеся звуки по-прежнему не значили ничего, и Лазающий-Быстро отстраненно поинтересовался, поймет ли он когда-нибудь этих странных существ.

     – Он посмотрел на меня, папа! – воскликнула Стефани. – Он открыл глаза и посмотрел на меня!

     – Хороший знак, Стеф, – ответил Ричард, постаравшись вложить в голос столько ободрения, сколько смог.

     – Но он выглядит ужасно слабым и дезориентированным, – продолжила Стефани гораздо более обеспокоенным тоном. Ричард повернулся и обменялся взглядами с Марджори.

     Несмотря на болеутоляющие, Стефани должна была испытывать достаточно сильный дискомфорт, но в ее голосе не было и нотки беспокойства за себя. Все до капли было обращено на это создание – «древесного кота» – у нее на коленях, и так продолжалось с самого момента ее обнаружения. Она настояла, чтобы ее отец осмотрел «древесного кота» даже прежде того, как зафиксировал ее руку, и, учитывая присутствие других, наблюдающих древесных котов – и то, что немедленной угрозы жизни Стефани не было – он согласился. Ни он, ни Марджори пока не могли собрать те кусочки объяснений, которые им пока довелось услышать, во что-нибудь осмысленное, но они уже пришли к выводу, что Стефани была права, по крайней мере, в одном отношении. Чем бы еще они не были, эти ее древесные коты были разумной расой.

     Только Богу ведомо, к чему это все приведет и, в данный момент, Ричарда и Марджори это не волновало. Древесные коты спасли жизнь их дочери. Это был неоплатный долг, но они были готовы выплачивать его всю свою жизнь. Ричард прочистил горло.

     – Он выглядит слабым потому, что он слаб, дорогая, – сказал он и повернулся к ИЛСу, когда аэрокар направился к больнице Твин Форкса и его ветеринарии. – Его травмы достаточно серьезны и он потерял много крови, прежде чем ты затянула жгут. Без этого он бы уже умер.

     Стефани распознала одобрение в его голосе, но просто нетерпеливо кивнула.

     – Обезболивающее, которое я ему дал, скорее всего, и привело к тому, что он выглядит дезориентированным, – продолжил он, – но мы его неоднократно использовали для сфинксианских животных уже в течение сорока стандартных лет без побочных эффектов.

     – Но он поправится? – настойчиво потребовала его дочь, и он слегка пожал плечами.

     – Уверен, он выживет, Стеф, – пообещал Ричард. – Я не думаю, что нам удастся спасти его переднюю лапу, и у него останутся шрамы – может быть даже видимые сквозь шерсть – но за исключением этого он должен выздороветь полностью. Не могу этого гарантировать, детка, но ты же знаешь, что я не стану лгать тебе в подобных вещах.

     Некоторое время Стефани смотрела ему в затылок, затем перевела взгляд на мать. Марджори встретила ее взгляд и твердо кивнула, подтверждая прогноз Ричарда, и, казалось, у Стефани рухнула гора с плеч.

     – Ты уверен, папа? – вновь потребовала ответа она, но в ее голосе больше не было отчаяния, а он вновь кивнул.

     – Уверен настолько, насколько вообще могу быть, дорогая, – сказал он. Она вздохнула и вновь погладила древесного кота по голове. Тот широко открыл глаза, рассеянно посмотрел на нее, а она нагнулась и поцеловала его между треугольных ушей.

     – Слышал? – прошептала она ему. – Ты выздоровеешь. Папа так сказал.

     Да, подумал Лазающий-Быстро как в тумане, ему и правда стоит начать изучать значения звуков двуногих. Но не сегодня. Сегодня он слишком устал, и прямо сейчас это все равно не имело значения. Значение имел мыслесвет его двуногой и знание, что она в безопасности.

     Он взглянул вверх, на нее и сумел слегка погладить ее ногу здоровой лапой. Затем он со вздохом закрыл глаза, уткнулся в нее носом и позволил приветствию и любви ее мыслесвета убаюкать его.

     – Назначенные на четырнадцать ровно здесь, шеф, – объявил терминал старшего рейнджера Гэри Шелтона. Нельзя сказать, что хозяин кабинета поморщился, отворачиваясь от окна с видом на залитые солнцем тротуары Твин Форкса, но он определенно закатил глаза, прежде чем вернуться к столу и усесться за ним.

     – Спасибо, Франсин, – сказал он, чуть вздрогнув.

     – Всегда пожалуйста, – ответила с экрана терминала Франсин Самарина, его давний секретарь, главный администратор офиса и менеджер вообще всей Лесной Службы Сфинкса. Шелтон с подозрением посмотрел на нее, но, все же, решил, что не может обвинить ее в том, что она смеется над ним. Нет, это было просто его воображение. Конечно, она не думает, что это забавно, когда ее босса безжалостно преследует девочка тринадцати с половиной лет.

     Конечно, нет, мрачно подумал он. И, если бы я и попробовал обвинить ее в этом, она бы, так или иначе, все отрицала своим лучшим «Кто, я?»

     – Пригласи их, – сказал он вместо этого и поднялся для учтивого приветствия, когда дверь офиса открылась.

     Мужчина, женщина, девочка и… древесный кот вошли к нему.

     Мужчина был высоким, темноглазым, ему было, скорее всего, весьма за тридцать, темные волосы только подернулись серебром. Его жене было примерно столько же, лицо ее было ясным, а цвет глаз чем-то средним между карим и ореховым. Девочка выглядела на тринадцать-четырнадцать стандартных лет, у нее были темно-карие отцовские глаза, а вот волосы были как у матери, но тщательнее уложенные.

     И, тревожно оглядываясь по сторонам, на ее плече восседал древесный кот, представитель коренного населения Сфинкса, чье обнаружение чуть более стандартного года назад сильно усложнило жизнь Шелтона.

     Поначалу, никто не обращал особого внимания на возможность того, что эти существа действительно могут быть разумны. Более того, над этим смеялись. Ведь, как кто-то вспомнил, Харрингтоны мигрировали на Сфинкс всего три стандартных года назад. Кто бы мог поверить, что такие новички (были и такие, как, к примеру, Джордан Франкитти, кто меньше стеснялся в выражениях) смогли обнаружить разумный вид, который никто до них ни разу не видел? И этот вздор о том, что они «спасли» девушку от гексапумы (и, в первую очередь, какими идиотами надо быть родителям, чтобы отпустить двенадцатилетнего ребенка гулять там, где он может столкнуться с гексапумой?), был совершенно нелеп!

     Шелтон сомневался в историях об их разумности, но только до тех пор, пока Скотт МакДаллан и, затем, Арвин Эрхардт не столкнулись с котами. Конечно, доктор МакДаллан был еще одним «новичком», о чем некоторые люди, такие как Франкитти, беспокоились, но семья Эрхардтов прибыла на борту колониального корабля «Ясон». Даже Франкитти принял его всерьез, когда тот стал настаивать, что коты не только существуют, но и весьма умны.

     Конечно, существует огромный разрыв между «умным» животным и действительно разумным существом. Именно поэтому Сфинкс был теперь наводнен множеством ученых – а их суета создавала множество проблем его рейнджерам, которых и так постоянно не хватало. И это, в свою очередь, было причиной, по которой он со столь смешанными чувствами относился к существу на плече девушки.

     Даже без хвоста, древесный кот был всего втрое меньше девушки, которая (подумал Шелтон) выглядела довольно глупо, неся его на себе. Она прикрепила на правое плечо подушечку из жесткой ткани, и шестилапый кот, балансируя, слегка вонзил изогнутые когти своих средних лап в ткань. Однако большая часть его веса приходилась на задние лапы, упирающиеся во вторую защитную подушечку чуть ниже правой лопатки девушки. Его голова и плечи торчали выше ее головы, а хвост, изогнувшись, украшал левое плечо девушки, где аккуратно, самым кончиком, касался ее щеки.

     Его кремово-серый мех пересекали несколько полос, почти теней, где виднелась его кожа. Места, где мех лежал не совсем так, как должен, потому что под ним были шрамы. И, тогда как длинные пальцы его левой руки лежали на голове девушки, правой руки не было, после ампутации от правой передней лапы осталась только короткая культя.

     – Добрый день, – сказал Шелтон, протягивая руку родителям. Они пожали руки, а затем он повернулся и взглянул на девушку.

     – И вам добрый день, миз Харрингтон, – сказал он. – Могу я предложить всем присесть?

     Стефани вела себя самым лучшим образом.

     Она подождала, пока родители и старший рейнджер усядутся, прежде чем сесть в свое кресло, после чего Львиное Сердце (имя предложил ее отец, заметив, что как бы мал кот не был, его сердце было сердцем льва) сполз с ее плеч на колени. Если бы спинка кресла была шире, он бы вытянулся на ней во всю длину и лежал позади шеи Стефани. Вместо этого, он уселся на задних ногах и прислонился к девушке спиной, когда поднял голову и уставился на старшего рейнджера Шелтона своими ярко-зелеными глазами.

     Стефани не знала, насколько хорошо Львиное Сердце сможет уследить за сегодняшней встречей. Было достаточно очевидно, что он все еще не понимал стандартный английский. Он все лучше и лучше понимал то, что она из дня в день пыталась сообщить ему, но далеко за пределами ее возможностей было пытаться объяснить что-то вроде нынешней встречи при помощи жестов и пантомимы. С другой стороны, он понимал ее лучше, чем она его. Его голосовой аппарат совершенно не подходил для произнесения звуков любого человеческого языка, что означало, что он никогда не сможет говорить с ней, даже если будет полностью ее понимать. Лучшее, что она могла сказать об этом, что она начинает достаточно достоверно интерпретировать его язык тела.

     Или, по крайней мере, я думаю, что это так. Ведь вполне возможно, что я все еще понимаю его неправильно.

     Однако она не думала, что это так. И, если она читала его правильно, то, что он воспринимал от старшего рейнджера Шелтона, было не слишком обнадеживающим.

     – Спасибо, что встретились с нами, старший рейнджер, – сказал ее отец. – Я знаю, что вы всегда заняты. Надеюсь, что мы не отнимем у вас много времени.

     – Я занят, – признал Шелтон и позволил себе поморщиться. – Чума выкосила многих из нас, но я иногда думаю, что Лесную Службу она затронула даже сильнее, чем остальную систему. – С огорченным видом он покачал головой. – Я потерял больше половины сотрудников силовых структур, более трети административного и обслуживающего персонала. Мы пытаемся восстановиться, но много где еще нужны рабочие руки, так что…

     Он пожал плечами и трое Харрингтонов понимающе кивнули.

     – На самом деле, – взяв быка за рога, продолжил он, – именно нехватка людей является одной из причин, из-за которых, боюсь, я не могу удовлетворить вашу просьбу.

     Стефани почувствовала, как лицо становится совершенно бесстрастным, но она не могла сделать вид, что этот ответ был неожиданен. ее родители поддерживали ее, но даже они признали, что борьба будет трудной… и что есть причины, которые сделают ее такой тяжелой.

     И некоторые из этих причин изменятся в ближайший год или около того, твердо напомнила она себе. Так что последнее, что нам нужно, это поднимать шум сейчас. Но, черт возьми, тяжело помнить про «лучше выжить, чтобы сразиться в другой раз», даже если папа в этом прав!

     – Я знаю, что это не то, что вы хотели услышать, Стефани, – Шелтон любезен по крайней мере в том, что говорит с ней напрямую. – Я сожалею об этом. Но, боюсь, это решение окончательно.

     – Могу я спросить, почему?

     Она, как только могла, старалась говорить спокойно, но знала, что пустила в голос нотку гнева. Он, очевидно, услышал это, но только кивнул, как будто признавая за ней право на это чувство.

     – Этому есть несколько причин, – сообщил он ей. – Во-первых, у Лесной Службы Сфинкса никогда не было программы стажировки, особенно младшей программы стажировки. Даже перед чумой мы бы не стали ее устраивать ради одного человека, сейчас тем более. Вы должны понимать, Стефани. Вся эта звездная система была колонизирована лишь около стандартного века назад. Первые колонисты не высаживались на Сфинкс еще в течение пятидесяти лет, так что Лесной Службе Сфинкса всего около тридцати пяти лет. Затем пришла чума, и погибло шестьдесят процентов населения. Мои родители умерли, как и мой старший брат, и большая часть выживших из первой волны может рассказать похожую историю. Вы тоже все это знаете. Единственное, что сейчас меня радует, это когда я нахожу человека, который хочет стать рейнджером, – это прозвучало так, как будто он действительно так считал, подумала Стефани, – Сфинкс – не Мейердал. Мы недоукомплектованы, нам не хватает нужных специалистов, у нас много глуши – примерно девяносто девять и девять десятых процентов планеты – о которой мы должны заботиться, и это настоящая глушь. Сфинксианские чащи не похожи на мейердальские заповедники. Мы даже еще не обследовали их по всем правилам, и, буду предельно откровенен, здесь гораздо опаснее.

     Момент, в течение которого он произносил последние два слова, он смотрел ей в глаза, но затем перевел взгляд на шрамы сидящего у нее на коленях кота.

     – Вам повезло выжить, юная леди, – тихо сказал он. – И, когда я это говорю, я не осуждаю вас за то, что вы в чем-то ошиблись. Я действительно имею это в виду. Вы выжили, потому что вам повезло, но также потому, что вы умны и способны, и потому, что вам… неожиданно помогли. Но, если хоть что-то из этого не произошло бы, вы были бы мертвы. Вы ведь понимаете это, не так ли?

     – Да, сэр, – тихо сказала Стефани. Слова старшего рейнджера разбудили воспоминания о том ужасном дне, и она крепко обхватила Львиное Сердце. Древесный кот прижался к ней, вибрируя от нежного мурлыканья, и осторожно похлопал ее по плечу своей рукой.

     – Ну что ж, подведем итог, – сказал Шелтон, поворачиваясь к ее родителям. У меня сейчас нет программы, в которую я мог бы направить вашу дочь. Как бы мне не нравилась эта идея, у меня нет сил и средств, чтобы разработать сейчас такую программу. И, если быть откровенным, открытие Стефани древесных котов только все усложнило. Из других систем к нам прибывает все больше ксенологов и ксенобиологов, и, боюсь, большая их часть не так искусна в выживании в лесу, как ваша дочь. Министерство Внутренних Дел настаивает, что я должен предоставить им нянек, которые заботились бы о них, но, в то же время, я должен защищать древесных котов от них. – Он покачал головой. – Губернатор Дональдсон пообещала мне увеличить бюджет и выделить людей, и я верю, что она старается. Но я знаю, что прежде чем я увижу бюджет, я увижу мертвые тела, а это еще хуже. Я не знаю, как я могу оправдать создание сейчас любой программы стажировки, потому что у меня нет персонала, который я мог бы в ней задействовать. И я не собираюсь подписывать любые «стажерские» соглашения, пока не будет надежной поддержки и контроля со стороны полностью обученных взрослых рейнджеров. Эти леса слишком опасны, чтобы я хотя бы рассматривал что-то подобное.

     – Хочу заметить, что ничто из сказанного не было неожиданностью, – сказал Ричард Харрингтон, когда их аэрокар летел обратно к поместью Харрингтон.

     – Жаль, что он все так чертовски… обосновал, – ответила Стефани.

     – Ну, на него свалилось много проблем, Стеф, – отметила Марджори Харрингтон. – Знаешь, сложно не посочувствовать ему.

     – Это я и имею в виду, – вздохнула Стефани, глядя в окно и поглаживая лежащего у нее на коленях Львиное Сердце. – Я все еще думаю, что он не прав, но, учитывая, что ему самому известно, он действует разумно. И Львиное Сердце со мной согласен.

     Ее родители переглянулись. Они все реже и реже вспоминали, что Львиное Сердце появился в их жизни всего шестнадцать стандартных месяцев назад. Да и в самом деле, казалось, что он всегда был частью их семьи. Они вспоминали об этих быстро пролетевших шестнадцати месяцах лишь когда Стефани говорила что-то вроде этого. Она выглядела абсолютно не сомневающейся в своем умении правильно интерпретировать эмоции Львиного Сердца. Если уж на то пошло, глядя на них двоих, Ричард и Марджори соглашались с этим мнением. Но было ли это лишь потому, что она училась все лучше читать язык его тела? Или… здесь было что-то еще?

     Стефани догадывалась, о чем думали ее родители, и она полностью понимала причины скептицизма многих взрослых, с которыми они с Львиным Сердцем столкнулись. Но, несмотря ни на что, она знала, что верно читает эмоции древесного кота.

     Вопрос о способах общения древесных котов остался одним из множества оставшихся без ответов вопросов о новом обнаруженном разумном виде. Поначалу, никто не занимался специально этим вопросом (в первую очередь потому, что никто, на самом деле, не верил в ее историю), но затем, в течение следующих четырех-пяти стандартных месяцев, котами были приняты еще доктор МакДаллан и мистер Эрхардт.

     Даже тогда интерес рос медленно, но в последние несколько месяцев все изменилось, когда остальная галактика обратила сюда внимание. У Стефани было большое желание держаться подальше от печатающих свои гипотезы ксенологов и ксенобиологов, желающих изучить их, в том числе и ее отношения с Львиным Сердцем, а ее семья была под постоянным давлением со стороны ксенологов и ксенобиологов. На самом деле, они преследовали ее настолько настойчиво – конечно, с самыми лучшими намерениями – что ее родители вынуждены были прибегнуть к помощи закона и ограничить доступ к ней и Львиному Сердцу. Ричард и Марджори Харрингтон хотели понять древесных котов так же сильно, как и кто угодно, но (как они едко замечали остальным членам научного сообщества) Стефани исполнится четырнадцать только через пять стандартных месяцев, и они не позволят научному сообществу свести ее к этому времени с ума.

     Стефани глубоко вздохнула с облегчением, когда машина опустилась. Она также признавала, что решение родителей запереть ее – в полном смысле этого слова – на три стандартных месяца после ее… экскурсии было удивительно к месту. Даже с ускоренным заживлением, сломанная рука и разбитое колено (не упоминая про пару ребер, которые она не заметила, как сломала) довольно надежно удерживали ее на месте. Однако они не поленились запереть ее в поместье. Вернее, они ограничили доступ на другом уровне. Исключая учебу в виртуальном классе, ей было отказано во всех электронных экскурсиях.

     Она не могла притвориться, что не заслужила этого, хоть и давно обнаружила, что знание того, что наказание заслужено (как большая часть ее наказаний), не делает его слабее. Как объяснил ей отец, когда она была много моложе и полна негодования, наказания должны быть неприятными, иначе их нельзя назвать «наказанием».

     Хорошей стороной этого было то, что у них с Львиным Сердцем было время спокойно разобраться в их отношениях, не отвлекаясь на вторжения извне. Время не только оправиться от физических травм, но и справиться со связью между ними. Теперь она была уверена, что Львиное Сердце может читать – вероятно, и чувствовать – все, что чувствует она, и она ощущала себя обманутой тем, что не может в ответ воспринимать его эмоции. И все же… и все же были мгновения, совсем мимолетные, когда она была почти уверена, что смогла ощутить что-то от него.

     Она никому не упоминала об этих моментах, даже своим родителям, и не собиралась этого делать. Она сильно подозревала, что это было одной из причин, из-за которой она так уверенно «читала язык его тела», но решила не разбрасываться этой информацией там, где ее мог кто-нибудь услышать. Они с Львиным Сердцем уже столкнулись со слишком большим вторжением в их личную жизнь, но обнародование такого факта только добавило бы огня в и без того жаркие дебаты о способах общения древесных котов.

     Большинство (но не все) из ксенологов, принявших их чувствительность, согласились со Стефани, что древесные коты так долго успешно скрывались от человечества лишь благодаря согласованной, продуманной стратегии, выполняемой всеми древесными котами. Что явно подразумевало развитую систему коммуникации, так как без нее такую стратегию было бы сложно координировать.

     Но как они общаются? И насколько ясно они общаются? Согласно общему мнению (основанному на наблюдениях за ней и Львиным Сердцем… когда ее родители еще разрешали ученым наблюдать за ними), у древесного кота была какая-то особая связь с ней. Но какая связь? Действительно ли он чувствовал ее эмоции? Неужели, человечество, наконец, встретило вид истинных эмпатов? Действительно способных чувствовать и разделять эмоции других? А если древесные коты телеэмпаты, способные ощущать эмоции через сознание (или как-то еще), возможно ли, что они еще и телепаты? Могут ли они общаться друг с другом посредством разумов? И, если они общаются телепатически, используют ли они слова? Или, возможно, они просто передают друг другу образы, похожие на движущиеся изображения или видео? Или они передают мысли напрямую, без необходимости разбиения их на слова или образы? И насколько сложные понятия они могут использовать в общении друг с другом? Они могут использовать инструменты, но только очень простые. Возможно ли, что они общаются, но используют только простые понятия?

     Ясно, что никто не знает… пока.

     И сейчас к этому относились скептически. Ученые не спешили делать каких-либо выводов. Что, по мнению Стефани, было еще одним способом показать, что они избегают высказываний, не подтвержденных должным образом, что они боятся, что люди сочтут их сумасшедшими, если они будут выдавать столь экстравагантные заявления о древесных котах. Тем не менее, они смогли, вроде как, согласиться, что древесные коты, как минимум, телеэмпаты, и это также может быть свидетельством и их телепатии.

     Но даже ограниченное признание возбуждало. Несмотря на тысячи лет усилий, человечеству так и не удалось доказать существование любых измеримых и контролируемых «псионических» талантов. До встречи с Львиным Сердцем Стефани не изучала мнения по этому вопросу, но после она просеяла все источники, которые только смогла найти, и пришла к выводу, что было слишком много свидетельств, по крайней мере, в отдельных случаях, того, что можно было считать «талантом изгоев», чтобы просто игнорировать их. Несмотря на это, никто не выяснял, как их возможно измерить. И, что, возможно, даже более важно, никто не изучал, как воспроизводить такие способности или же научить им кого-либо еще. Или как «разбудить их» в тех, у кого может быть потенциал. И никто еще не встречал инопланетян с такими способностями. Впрочем, древесные коты были всего лишь двенадцатой использующей инструменты инопланетной расой, что человечество встретило за все время.

     Что значило, что было еще много неисследованных территорий.

     – Надо понимать, что ты пока не готова отказаться от старшего рейнджера, милая? – через некоторое время спросил ее отец, и она отвернулась от окна, чтобы улыбнуться ему.

     – Пап, ты всегда говорил, что я упрямая, – отметила она.

     – Как я вижу, это мое заявление оказалось безошибочным, – сказал он, и Стефани захихикала.

     – Ну, да, – согласилась она.

     – Не уверена, что на данном этапе мы можем сделать что-то еще, Стеф. – Ее мать говорила вдумчиво, без тени пренебрежения. – Старший рейнджер Шелтон является главой Лесной Службы Сфинкса. Я не знаю, имеет ли даже министр внутренних дел право отдать ему подобный приказ – предполагая, в первую очередь, что ее это вообще заинтересует.

     Стефани понимающе кивнула. Она была с родителями, когда они встречались с Идойей Васкеc, министром внутренних дел Звездного Королевства Мантикора, и министр ей понравилась. Она была уверена, что Васкеc тоже была на их стороне – во всяком случае, настолько, насколько кто-либо мог быть «на их стороне». Но мама была права, говоря о пределах власти Шелтона. Конституции Звездного Королевства было меньше сорока стандартных лет, и она полностью отличалась от старой Мантикорской конституции. Она понимала – в основном – почему выжившие первые колонисты внесли в конституцию изменения. Она бы тоже захотела удостовериться, что ее семья не затеряется среди потока новичков – особенно среди новичков, переехать которым помогло правительство Мантикоры. Таким образом, как она догадалась, принятие монархии и превращение первых поселенцев в дворян было способом защитить свою политическую власть, хотя сейчас это означало, что было множество «баронов» и даже «графов», которые вместе со своими семьями пропалывали помидоры и доили коров.

     Но также это означало, что некоторые детали были весьма приблизительны. Все еще разрабатывалось, кто за что отвечает, например, и кто обладает правом голоса на выборах в Парламент. И это было еще более верно для Сфинкса, на который – как указал старший рейнджер Шелтон – первые колонисты высадились всего пятьдесят лет назад… как раз, чтобы быть истребленными чумой. Они действительно разрабатывали такие проекты, что беспокоило живущих на Сфинксе, не говоря уж о Грифоне, третьей обитаемой планете бинарной системы Мантикоры! Некоторые из «дворян» Звездного Королевства уже получили в собственность земли на Грифоне, но, насколько было известно Стефани, никто из них там не жил.

     Мысль о том, что обитаемая планета не принадлежит всем живущим на ней, казалась странной рожденным на Мейердале, чье население превысило шесть миллиардов на момент, когда семья Стефани отправилась в Звездное Королевство. Даже при нынешнем притоке колонистов население Сфинкса еще не достигло двух миллионов. Это было примерно одной тридцатой процента населения Мейердала – да это было меньше двух третьих одного только Холлистера! – и Стефани было тяжело свыкнуться с мыслью, что на такой большой планете живет так мало людей. Так что она рассматривала все это, в том числе и комментарий старшего рейнджера Шелтона о слабой изученности Сфинкса – и слабой укомплектованности рейнджеров – с расстояния. И, как только что сказала мама, это также подчеркивало вопрос о пределах власти Шелтона, его возможности игнорировать здесь королевскую волю.

     – Если министр Васкес не имеет сейчас полномочий отдавать ему приказы, то всегда можно… прояснить этот момент в Парламенте, – чуть более мрачно сказал Ричард Харрингтон.

     – Ричард, ты же не предполагаешь, что мы можем привлечь на свою сторону Корону против Лесной Службы, только чтобы помочь Стефани с ее стажировкой? То есть, ты же знаешь, что я на ее стороне. Но тебе не кажется что это немного чересчур?

     Марджори Харрингтон вопросительно посмотрела на мужа, и тот фыркнул.

     – Предположим, я догадываюсь, как это сделать, – признался он, и повернулся подмигнуть через плечо Стефани, прежде чем вернуться к управлению аэрокаром. – С другой стороны, я не только это имел в виду, Мардж.

     – Не только?

     – Не только. – Его голос стал более серьезным. – Дело в том, что я размышлял об этом с тех пор, как все открылось, особенно когда люди стали всерьез рассматривать возможность того, что древесные коты действительно могут быть чем-то большим, чем просто милые маленькие лесные создания. Я боюсь, присутствие другого вида разумных здесь, на Сфинксе, может вызвать проблемы. Не забудьте, что случилось на Барстуле.

     Стефани судорожно вздохнула, когда он напомнил. Первые поселенцы Барстула не догадывались, что в их новом мире уже есть местные жители. В их случае, это произошло из-за того, что туземцы были амфибиями и строили свои поселения под водой, защищаясь от опасных хищников, рыскавших по суше. Из того, что она смогла прочесть, хищники Барстула не были так опасны, как гексапумы или скальные медведи, отчасти из-за того, что сила тяжести на Барстуле составляла лишь семьдесят пять процентов земной, и им не требовалось быть такими же сильными и быстрыми.

     Но колонисты Барстула не обрадовались, обнаружив, что «их» планета уже принадлежит другому разумному виду. Тот факт, что Амфоры, как, наконец, назвали туземцев, были не так умны, как люди (во всяком случае, не так умны, как человеческие разведчики) только ухудшил ситуацию. Согласно прочтенной Стефани статье, ксенологи в итоге пришли к выводу, что Амфоры набрали примерно семь десятых по шкале разумности, значительно отстав даже от земных дельфинов. Хотя теперь это уже и не проверить. Правительство Барстула юридически объявило Амфоров животными, не разумными, и вид был практически полностью стерт из пространства меньше чем за тридцать стандартных лет.

     Как однажды с горечью заметил ее отец, когда она его об этом спросила, это не было «лучшим моментом в истории человечества».

     И это было причиной, по которой хоть древесные коты и были двенадцатым использующим инструменты разумным видом, они были только одиннадцатыми изученными.

     По крайней мере, до сих пор.

     – Ты действительно считаешь, что такое может произойти и здесь, пап? – тревожно спросила она, крепко обнимая Львиное Сердце. Кот перевернулся на спину и обхватил ее правую руку оставшимися пятью лапами, завершая объятие, и Стефани улыбнулась ему, хоть ее глаза были темны.

     – Я не знаю. Конечно, я так не думаю, милая, но я не знаю, – непоколебимо ответил Ричард. – И это одна из причин, почему твоя мама и я не торопимся признать, насколько они, в действительности, умны. Это может привести к множеству проблем.

     Он оглянулся через плечо, чтобы на мгновение встретиться с ней взглядом, и она кивнула, демонстрируя, что понимает. Был факт о ее родителях: они ей никогда не лгали. Может быть, им не всегда было удобно отвечать на ее вопросы, но они всегда были честны, когда делали это.

     – Барстул все еще не оправился от того, насколько резко почти каждый обитаемый мир осудил их связанное с Амфорами решение, – рассудительно продолжил он, отвернувшись обратно к управлению. – У этой планеты все еще ужасная репутация, и, по крайней мере, некоторые звездные системы продолжают полностью бойкотировать ее. Они не ведут дела ни с кем с Барстула, не предоставляют им займы, ничто им не продадут и ничто у них не купят, не инвестируют туда… Их действия даже официально осудила своей резолюцией Ассамблея Солнечной Лиги. – Он покачал головой. – С учетом всего это, я сильно сомневаюсь, что кто-либо рискнет пойти по их стопам. Но люди могут совершать довольно скверные поступки, Стефани. Также мы можем совершать и замечательные поступки, и я порой думаю, что хорошего мы в итоге делаем больше, чем плохого, но всегда есть кто-то готовый поступить ужасно, если только другие люди не остановят их.

     – В данном случае, единственные, кто при любом раскладе примут сторону древесных котов, это мы – люди, которые думают, как мы и персонал Лесной Службы старшего рейнджера Шелтона. Но Лесная Служба работает на правительство планеты Сфинкс, а не на правительство всей звездной системы. Это местное агентство, а не национальное. Так что если планетарный парламент примет решение о разработке областей, необходимых древесным котам для выживания, или если планетарный парламент решит поддержать более… навязчивые методы изучения, наверху нет никого, кто бы мог этому помешать. Вот почему твоя мама сказала, что мы не уверены, что министр Васкес имеет полномочия отдавать приказы старшему рейнджеру. И, знаешь, на Сфинксе сейчас не так уж и много людей, и многие из них нулевики, все еще не имеющие права голоса.

     Он только начала обрисовывать проблемы, и Стефани все еще не до конца их понимала, но она уже знала, куда он клонит. Для поощрения иммиграции после ужасных смертей от чумы, новый парламент Мантикоры предложил земельные кредиты тем людям, которые пожелают переехать на Мантикору или Сфинкс из других звездных систем. Предлагаемые ими кредиты были равны по стоимости билету до Звездного Королевства, и они предлагали бонусы для людей с особыми навыками, как, например, ее родителям. Те, кто мог позволить купить себе билет на свои собственные сбережения, по прибытию получали полный земельный надел, те, кто мог позволить себе оплатить лишь часть билета, получали надел, равный той стоимости билета, что они могли оплатить. Те же, кто без помощи правительства не могли позволить себе приобрести билет, были известны как «нулевики», потому что весь свой земельный кредит они потратили на переезд.

     Ее собственные родители были в состоянии почти полностью оплатить их переезд. Они потратили немного земельного кредита, чтобы оплатить строительство их дома и приобрести требующееся им профессиональное оборудование, но у них все равно остался приличный баланс, который они и погасили участком, который стал их поместьем. Они не стали теми, кого назвали «аристократами второй волны» – людьми, что не только были в состоянии оплатить переезд, но и по прибытии дополнительно приобрели огромные наделы земли – но у них был статус «йоменов», что означало, что они получили право голоса через один мантикорский год (примерно двадцать один стандартный месяц) с момента своего прибытия. Однако, нулевики не получат такого права, пока они не будут в состоянии пять мантикорских лет подряд платить установленный налог. Что означало, что на данный момент, примерно сорок или даже пятьдесят процентов всего населения Сфинкса не имели права голоса и не могли влиять на политику их планетарного или системного правительства.

     – Я не знаю, что будут думать обо все этом колонисты первой волны, особенно если окажется, что там гораздо больше древесных котов, чем кто-либо сейчас предполагает, – продолжил ее отец. – Но что я знаю, что прямо в эту минуту осталось только местному правительству решить, какую именно долгосрочную политику в отношении древесных котов они примут, и мы говорим о довольно небольшом числе людей. И не потребуется многих из них, если они соберутся вместе, чтобы подтолкнуть политику в том направлении, какого они хотят. Вот почему так важно, чтобы нам с самого начала было с ними по пути.

     – Мне действительно нужно ехать, пап? – мрачно спросила Стефани, и Ричард Харрингтон повернулся, чтобы задумчиво взглянуть на нее.

     – А ты не хочешь? Мне казалось, ты пылала энтузиазмом, когда мэр Сапристос первым предложил эту идею.

     – Да, но это было тогда, и…

     Голос Стефани затих, и сидящий у нее на плече Львиное Сердце издал тихий, огорченный звук. Она протянула руку, чтобы коснуться его ушей, излучающих извинение за ее мрачное настроение, но она ничего не могла с этим поделать. Прошло меньше трех стандартных недель с того момента, как тело Арвина Эрхардта было обнаружено в разбившемся аэрокаре. Это и так было довольно плохо, но затем пришла сокрушительная новость, что это не было несчастным случаем. Что Эрхардт просто был убит… тем же самым человеком, который сделал все возможное, чтобы убить целую группу древесных котов, чтобы прикрыть одну глупую ошибку!^[2] Вчера Лесная Служба и следователи Короны, наконец, выпустили свой предварительный доклад, и все оказалось даже хуже, чем она предполагала.

     В действительности, ее едва не вырвало от одной лишь мысли об этом. Это было бы ужасно, даже если бы древесные коты действительно были бы «всего лишь животными». Вот только они не были. Она знала это, но как ей убедить в этом кого-нибудь еще? В настоящее время у нее, казалось, было мало энтузиазма даже для дельтапланеризма.

     – Я не буду пытаться заставлять тебя делать то, что ты не хочешь, – сказал ее отец. – Тебе уже четырнадцать, и ты достаточно взрослая, чтобы самой принимать решения о чем-то вроде этого. Однако, я бы хотел отметить два факта. Во-первых, ты обещала мэру Сапристосу что будешь, и ты одна из тех, на кого он рассчитывает как на полетного лидера. Во-вторых, ты с самого начала проводила мало времени с ребятами твоего возраста. Это позволит тебе немного наверстать… также как и Львиному Сердцу провести немного времени «на публике». – Он ровно встретил ее взгляд. – После произошедшего, наверное, не повредит взять его туда, где он сможет произвести хорошее впечатление на других людей, когда все начнут обсуждать, как правительство и Лесная Служба должны на это отреагировать.

     Стефани кивнула, хотя правда была в том, что причина, по которой она «проводила мало времени» с другими ребятами ее возраста, заключалась в том, что она довольно плохо ладила с большинством из них. Особенно с двумя-тремя, чьи имена быстро пришли на ум. С другой стороны, ее отец высказал свое мнение. На самом деле, довольно неплохое, неохотно признала она.

     – Ладно, пап. Ты прав. Давай я заберу свой дельтаплан.

     – И не попади в беду, – строго сказал Ричард Харрингтон, когда Стефани вылезла из аэрокара и открыла багажник, чтобы взять дельтаплан.

     – Попаду в беду? Я? – Стефани взглянула на него широко раскрытыми глазами, со своим самым лучшим из милых и невинных видов. Львиное Сердце, сидя у нее на плече, сделал все, чтобы излучать такую же абсолютную невинность, но ее отца было не обмануть.

     – Да, ты. Вообще-то, вы оба. – Он покачал головой и погрозил указательным пальцем перед самым носом Львиного Сердца. – Я понимаю, что ты действительно сдерживаешь эту молодую катастрофу, но у меня совсем нет в вас веры, когда дело доходит до беды, в которую вы можете угодить. Знаешь, я еще не забыл, как вы двое встретились!

     Несмотря на свое намерение придерживаться образа послушной дочери, покорно выслушивающей родительские указания, Стефани закатила глаза. По ее нынешней оценке, ей исполнится сорок два, прежде чем родители перестанут использовать конкретно эту фразу. К счастью, ее отец только весело фыркнул, увидев выражение ее лица. После чего его собственное лицо отвердело.

     – Серьезно, Стеф, – сказал он, положив руку на не занятое Львиным Сердцем плечо. – Помни, что люди смотрят на тебя и Львиное Сердце и не…

     – И не забывай, что они все еще не приняли решения о том, насколько древесные коты «безопасны», – закончила за него Стефани и кивнула. – Я понимаю, пап. Как и Львиное Сердце.

     – Я знаю это, – сказал ее отец. – Но просто помните, что это даже важнее, чем обычно. Куда бы вы ни пошли, разрешат ли тебе взять Львиное Сердце во все места, куда ты захочешь, будет зависеть главным образом от того, как другие люди – и особенно, я боюсь, взрослые люди – будут относиться к нему. Если они решат, что он просто какой-то питомец, или что еще хуже, какой-то опасный питомец, то никто не скажет, с какими ограничениями вы двое в итоге столкнетесь. Не говоря уже о том, что это может означать для всех древесных котов и для признания их разумными существами. Ясно?

     – Ясно, – ответила Стефани значительно более серьезным тоном, и он ей улыбнулся.

     – Хорошо! В таком случае… – он залез обратно в аэрокар и махнул в направлении людей на другой стороне травяного поля, – повеселись.

     По правде говоря, когда аэрокар Харрингтонов улетел, и Стефани с Львиным Сердцем отправились через все поле к остальным, она задумалась, что, хоть она и была искренне рада похвастаться своим новым дельтапланом, она, в конце концов, не так уж сильно к этому и стремилась. По крайней мере, не с таким списком приглашенных. Все остальные приглашенные были не так уж и плохи, но были такие, как Труди Франкитти и Стэн Ченг…

     К сожалению, не было никакого способа отступить, не дав понять, что именно она сделала. И папа был абсолютно прав, перечислив причины, по которым было важно добиться признания Львиного Сердца. Так что когда мэр Сапристос пригласил ее присоединиться к аэроклубу, организованному выпускниками, закончившими уроки дельтапланеризма, которые он вел с доктором Харрингтоном последний стандартный год или около того, она согласился при условии, что будет брать с собой Львиное Сердце. К его чести, мистер Сапристос нисколько не колебался, хотя Стефани и не удивилась бы, если бы он действительно хотел, чтобы она приносила кота.

     – Ну, – тихо сказала она Львиному Сердцу, когда они приблизились к остальным, – кажется, нам придется выяснить, было ли это хорошей идеей, а?

     – Мя-ать, – скучающе ответил Львиное Сердце, и она усмехнулась, дотянувшись, чтобы почесать его за ухом.

     Лазающий-Быстро был не совсем уверен, почему же он и его двуногая были здесь, и это его беспокоило. На свободном плече она несла свою складную летающую штуку, но это его больше не волновало. В первый раз, когда она взяла его с собой полетать, он изрядно перенервничал, хоть и никому не собирался в этом признаваться. Ее предыдущий полет – по крайней мере, если не считать полетов в большой металлической штуке ее родителей – закончился, в итоге, не слишком хорошо.

     Тем не менее, любое беспокойство, что он мог испытывать, давно пропало, и было очевидно, что ее прежний, ужасный полет, не вызывал у нее никаких опасений. Что было интересно, потому что она определенно чего-то опасалась. Он знал, откуда взялась эта темнота, что он ощущал в ее мыслесвете последние несколько рук дней, и новая волна горя протекла и сквозь него, когда он подумал о том, что случилось с кланом Яркого Сердца. Но все же, то был привычный вкус, а это чувство… трепета отличалось. Острее и отчетливее. По удручающе обрывочным отголоскам мыслей, просачивающихся к нему из ее мыслесвета, по большей части это было как-то связано с ожидающими их другими детенышами. По каким-то причинам она ясно чувствовала, что для них обоих важно добиться признания этих других… несмотря на это, ока выглядела изрядно сомневающейся в своей способности добиться этого. Это его озадачило, и он почувствовал, как закололо его уши, когда он потянулся попробовать их мыслесветы.

     Он не мог попробовать их мыслесвет так же полно как у своей двуногой. Но то, что он мог попробовать, было… отличным. Во многом столь же яркие, как у нее, но не такие сильные. Не такие… мощные. Или ему стоило использовать понятие «сфокусированные»? Даже другому из Народа он не смог бы описать это яснее, но разница была столь же выраженной, как и едва различимой. И даже когда он думал об этом, он ощутил у своей двуногой внезапный вихрь эмоций, и их обычный блеск принял отчетливо грязный оттенок. Если «фокус» был верным понятием, то было похоже, что ее мыслесвет почему-то расфокусировался.

     Вот интересно, почему мы здесь, если ей так сильно не нравятся эти другие детеныши? Ну или это не совсем она. Ей… неудобно с ними. Осознал Лазающий-Быстро, когда они двое приблизились к остальным. Это больше, чем просто дискомфорт, решил он. Она колеблется. Может быть, даже опасается?

     Мысль удивила его. Одно он узнал про свою двуногую, что она очень редко была неуверенна. На самом деле, Лазающий-Быстро пришел к выводу, что, хоть она и могла иногда ошибаться, она никогда не колебалась. По крайней мере в этом смысле она была еще очень и очень молода, что он, с учетом всех обстоятельств, вообще-то находил довольно милым. Однако в этом случае не было никакого иного способа описать, что она чувствовала. Что изрядно смущало его. Это было как будто она сомневалась в своей способности взаимодействовать с этими другими детенышами, и это было глупо. Она явно была способнее их, и, по ощущениям их мыслесветов, они тоже понимали это. На самом деле, в некоторых из них было немало обиды. Ну, в Народе это не было чем-то неслыханным, особенно среди молодежи, но…

     Но она мыслеслепа, внезапно подумал он. Он с самого начала знал это, и он думал, что он учел последствия этого. Теперь он осознал, что, на самом деле, и не приблизился к настоящему пониманию их. Она не может попробовать их мыслесвет, что означает, что она должна нащупать путь к пониманию, как тот, кто пытается бежать по ветви, когда даже не видит солнца, и не видит, куда направляется.Полнейшая причудливость этой неспособности заставила его резко и с раздражением осознать различия между Народом и двуногими, по-новому взглянуть на них. Как эти бедняги хотя бы выживают, не то, что вырастают?

     Теперь он понял – по крайней мере, отчасти – почему отец его двуногой выглядел таким озабоченным перед тем как отослать их. Подобно тому, как Народ был взволнован, даже напуган двуногими, двуногие могли быть обеспокоены Народом. Идея казалась смешной, учитывая разницу в их размерах и множество придуманных двуногими чудесных вещей, однако, когда он обдумал, что Народ сделал с клыкастой смертью, с которой он сражался, он мог понять, что этих бедных, лишенных когтей и клыков двуногих, можно простить, по крайней мере, за чувство легкого опасения. И если его двуногая поссориться с одним из этих других детенышей – что вполне возможно, если судить по их и ее мыслесвету, хмуро подумал он – они могут быть обеспокоены тем, что произойдет, если он приложит к этому свою руку. Не то чтобы Лазающему-Быстро придет в голову навредить одному из них… пока они действительно не начнут угрожать двуногой Лазающего-Быстро.

     Однако, он не ощущал от детенышей какой-то особой боязни – по крайней мере, пока. Старший двуногий, очевидно, отвечающий за них, не испытывал страха, хотя у него в мыслесвете была терпкая, резкая на вкус настороженность. Однако, от детенышей Лазающий-Быстро ясно ощущал запутанную, бурлящую смесь любопытства, очарования, зависти, желания, ревности и удивления. Было невозможно разобраться среди этих томящихся эмоций, но все же казалось, что в них не было ничего немедленно угрожающего, и он напомнил себе демонстрировать лучшее свое поведение.

     – Стефани! Рад, что ты смогла прибыть! – сказал мистер Сапристос.

     – Спасибо, сэр, – ответила Стефани. – Простите, что я в последнее время не посещала классы. Но со всеми желающими порасспрашивать о Львином Сердце и остальном, особенно в последнюю пару недель…

     Она пожала плечами, и Сапристос кивнул.

     – Ну, как ты видишь, с твоего последнего посещения у нас появилось несколько новых лиц. Я не думаю, что ты уже встречала Джейка Симпсона и Эллисон Достоевскую. А вот еще один новичок, Тоби. Он и его семья переехали из системы Бальтазар всего пару стандартных месяцев назад.

     – Привет, – сказала Стефани, улыбаясь новичкам и стараясь не замечать, как глаза всех остальных, казалось, приклеились к Львиному Сердцу.

     Остальные кивнули или помахали или сделали что-нибудь еще, и мистер Сапристос улыбнулся.

     – У нас теперь достаточно человек, так что нам действительно стоит теперь подумать о разбиении на команды, – сказал он, на этот раз обращаясь ко всем, – и я присвою всем балл, основываясь на продемонстрированное вами умении. И по этим баллам я смогу разделить вас на красную и синюю команду, которые должны быть примерно равны. Так что сегодня я хочу чтобы вы, ребята, оценили мое предложение и, возможно, провели несколько часов в воздухе, чтобы прочувствовать, насколько хорошо вы сможете сработаться. Пока что еще ничего не определено, так что не волнуйтесь, если покажется, что это не лучшая мысль. Просто оттолкнитесь от этого как от начальной точки. Как только мы определимся со списками команд, мы сможем начать соревнования. У нас будут индивидуальные достижения, но будут и групповые рекорды продолжительности, высоты, группового полета и пилотажа, примерно так. А Труди еще, – кивнул он на темноволосую, голубоглазую Труди Франкитти, – предложила нам подумать об эстафетах и командном марафоне.

     Все вокруг закивали, в том числе и Стефани, и она почувствовала, как воодушевляется. Она любила дельтапланеризм и знала, что в воздухе она сильнее чем большинство – если не все – из собравшихся здесь детей. С другой стороны, одна из причин, по которой она так сильно любила дельтапланеризм, заключала в том, что это был в основном сольный спорт. Ей не приходилось терпеть мелкие склоки, которые, казалось, были неотъемлемой частью других детей ее возраста. Однако интересно будет посмотреть, насколько хорошо эти команды сработаются. Она не собиралась прыгать от восторга, но учитывая, что будет сочетаться командная деятельность и сольные выступления, это может быть не настолько плохо, как она ожидала.

     А может и нет.

     – Ладно, – сказал Сапристос. – В таком случае, давайте соберем наши дельтапланы, и когда определимся со списками, поднимемся в воздух.

     Стефани было очевидно, что Львиное Сердце был более чем немного нервным в первый раз, когда она отправилась с ним летать, и в данных обстоятельствах она нисколько его не обвиняла. Хотя он был храбр. Он смотрел, как ее отец собирал новый дельтаплан, со значительно более мощным антигравом, и он сотрудничал (очевидно, не без доли опасений), когда Ричард Харрингтон аккуратно устанавливал подходящие для древесного кота ремни безопасности. Они были закреплены на раме дельтаплана, сразу за лонжероном, что помещало Львиное Сердце в самую безопасную точку. Это было не так уж и не важно, потому что они все еще не придумали, как сделать подходящий древесному коту защитный шлем. Также это помещало голову Львиного Сердца за ее собственной, и она могла во время полета слышать его комментарии.

     Она уже узнала о древесных котах, что (по крайней мере, если судить по Львиному Сердцу) они использовали удивительно широкий набор звуков для существ, у которых, очевидно, не было устной речи. Она не думала, что какой-то из звуков, что она от него слышала, имел хоть какое-нибудь значение, но они явно казались эффективным барометром его эмоций. Фактически она пришла к выводу (по крайней мере, пока), что в основном это был своего рода знак акцента, точно так же, как человек мог погрозить пальцем, подчеркивая свое мнение, или притопнуть ногой, злясь.

     Был ли в комментариях Львиного Сердца еще какой-то смысл помимо этого, еще предстояло решить, как и множество других загадок, но во время их первого полета звучали они заметно нервно. Но все же он быстро с этим справился. Фактически, сейчас он был даже возбужденнее ее самой, и он с нетерпением запрыгнул на свое место, чтобы она его пристегнула.

     Она рассмеялась и удостоверилась, что он был тщательно закреплен, затем застегнула свои ремни, натянула шлем и включила головной дисплей внутри него. Она запустила антиграв, хотя и оставила свой вес на уровне сфинксианской гравитации, затем взглянула на мэра Сапристоса и подняла правую руку, сигнализируя о своей готовности.

     Один или двое завершили свои предполетные проверки раньше ее, потому что ей нужно было убедиться, что Львиное Сердце будет в порядке, но она все равно опередила почти всех остальных. Мэр Сапристос, тоже уже завершивший свои проверки, кивнул, признавая ее готовность, и продолжил ждать остальных. Тоби Медник, новоприбывший, закончил свою подготовку последним, и, казалось, он покраснел от смущения, когда со всем справился. Его лицо было достаточно темным, чтобы она не была уверена, но она одобрительно показала ему большой палец, и он с благодарностью вернул ей жест.

     – Ладно, – сказал мэр Сапристос через их коммуникаторы. – Знаю, что на уровне земли ветер довольно слаб, но едва мы выберемся из-под прикрытия деревьев с края поля, начнутся довольно резкие порывы с юго-запада. Хочу чтобы вы, ребята, разошлись, прежде чем задействовать свои антигравы – давайте убедимся, что у нас будет достаточно пространства, чтобы избежать любых столкновений, прежде чем у нас будет возможность наращивать скорость. Поднимемся для начала метров на семьдесят.

     Он подождал, пока ответит каждый из дельтапланеристов, затем кивнул.

     – Поехали!

     Стефани заложила своим черно-оранжевым в тигриную полоску дельтапланом крутой левый вираж, прислушиваясь к ветру, барабанящему по тугой ткани и свистящему мимо шлема, и рассмеялась, услышав пронзительный, ликующий мявк Львиного Сердца. В первый раз она по-настоящему исполнила на дельтаплане фигуру пилотажа, и она была уверена, что буквально чувствовала его восторг, когда они взлетали в небеса.

     Никто сегодня не пытался ставить никаких личных рекордов, но она действительно удивилась тому, насколько сильно она наслаждалась сохранением построения вместе с остальными. Возможно, в этой идее команды дельтапланеристов, в конце концов, действительно было что-то, чтобы за нее поручиться! И после примерно часа этого мэр Сапристос отпустил их на получасовой свободный полет. Стефани было неприятно знать, что она воспользовалась возможностью «повыпендриваться» перед остальными детьми, но ей было все равно. Она поднялась на несколько спиралей с их изначальной высоты – на вполне достаточную высоту, чтобы, несмотря на сезон, порадоваться за свою тяжелую куртку – и провела почти двадцать минут, танцуя с ветром.

     Они собрали небольшую толпу, осознала она, взглянув вниз. Фактически, для столь пустякового местечка как Твин Форкс это была огромная толпа. Внизу собралось тридцать-сорок человек, заслоняя глаза, наблюдая за парящими и танцующими над ними дельтапланами.

     Ну, если они пришли посмотреть шоу, то, может быть, им с Львиным Сердцем стоит взять и устроить его им!

     Она круто нырнула, одновременно с этим разворачиваясь, и устремилась к площадке, с которой они взлетели, подобно пикирующему четырехкрылому сфинксианскому горному орлу. Она уже собиралась погасить набранную скорость, но поняла, что кричит от восторга, когда земля с головокружительной скоростью проносилась под ними.

     Лазающий-Быстро прищурил глаза под ударами ветра, когда они скользили по небу, и он услышал, как радостные ротозвуки его двуногой смешиваются с его собственным высоким, звонким мявом восхищения. Подумать только, когда-то его это беспокоило! Это чудесно – почти так же чудесно, как пучковый стебель! Нет, возможно, это так же чудесно, как пучковый стебель!

     Он знал, что в металлической летающей штуке летал быстрее и выше, но так!.. Так, должно быть, чувствовала себя птица, одна из величайших птиц-охотников с вершин гор! Он чувствовал, как его хвост струится позади него, чувствовал, как ветер ерошит ему мех и сдувает назад усы, и понимал, почему же его двуногая так радовалась в такие моменты.

     Она снова сместила свой вес, и Лазающий-Быстро увидел, что это скорректировало угол их летающей штуки. Пока еще он слабо понимал, как именно подстройка угла влияет на их полет, но он быстро выяснил, как она контролирует их курс, и не удивился, когда их скорость резко упала. Они замедлились еще сильнее, и он увидел, как земля приближается к ним. Потом они почти остановились – по крайней мере, по сравнению с их прежней скоростью – и ее ноги опустились и коснулись травы. Она побежала, смеясь и задыхаясь, пока не смогла погасить остатки их скорости и, наконец, остановиться, и он подался вперед и оставшейся у него передней лапой похлопал по задней части ее шлема.

     Стефани снова рассмеялась, почувствовав, как Львиное Сердце похлопывает ее по шлему. Она услышала аплодисменты от зрителей, собравшихся в то время, как они были в воздухе, но по-настоящему дорожила она именно этим похлопыванием и явной радостью сзади.

     – Не так уж плохо, а? – спросила она, сняла шлем и обернулась улыбнуться ему, опустившись на одно колено и положив раму дельтаплана на землю. – Понравилось ведь, да?

     – Мя-ать! Мя-ать, мя-ать, мя-ать! – ответил он, и она снова рассмеялась, поправляя шлем под левой рукой, и протянула правую руку погладить его.

     – О, он такой прелестный! – сказал новый голос. Даже взвизгнул, подумала Стефани, повернув голову и увидев стоящую неподалеку Труди Франкитти.

     Труди и Стефани были двумя лучшими дельтапланеристками группы. На самом деле, Стефани думала, что они обе были лучше Стэна Ченга, явно считавшего себя самым лихим дельтапланеристом на всем Сфинксе. Столь же явно Труди была сражена наповал его мужественными достижениями.

     Насколько знала Стефани, Труди была такой же. Они много времени проводили неподалеку (и тайком) друг от друга. И их характеры, как мрачно подумала она, идеально подходили друг другу.

     Факт, что они с Труди обе были хорошими дельтапланеристками, и их обеих (по крайней мере, на данный момент) записали в одну команду не обязательно привел бы к какой-нибудь крепкой дружбе. Даже скорее всего. Несмотря на неоспоримое мастерство Труди в, по крайней мере, некоторых спортивных областях, Стефани пришла к выводу, что ее обсчитали в количестве нейронных синапсов. Просто казалось, что ее работали не слишком хорошо. Хоть Труди и была почти на стандартный год старше Стефани, по курсовым работам Стефани опережала ее на три семестра. Конечно, если смотреть на них двоих, стоящих бок о бок, Труди выглядела как минимум на два (или даже на три, мрачно подумала Стефани) стандартных года старше, судя по ее неуклонному – можно даже сказать взрывному – созреванию. Стефани не была готова признать, как же сильно ее это возмущало, так что она решила, что обижаться было глупо. Хотя порой она так не считала. И она действительно ненавидела то, как Труди стояла, чтобы искусно подчеркнуть свои новые… атрибуты.

     Особенно когда неподалеку был хотя бы немного привлекательный мужчина.

     И вдвойне особенно, когда упомянутому мужчине действительно это нравилось, подумала она, глядя в сторону Стэна. Абсолютная безалаберность в глубине его глаз почти пугала. Не то чтобы за ними действительно скрывалось много ума, раз уж она об этом задумалась. И не то чтобы она хотела, чтобы Стэн – фу! – так глядел на нее, но все же…

     Несмотря на это, Стефани подумала, что ей смогла бы понравиться Труди, если бы только у нее работал мозг. Или было что-то отдаленно напоминающее чувство зрелости. Или (немного, хотя Стефани хотела изучить все возможности) если бы Труди была чуть менее популярна «у толпы».

     Конечно же, Стефани нисколько не заботило мнение «толпы». Она могла занять свое время чем-то более полезным, чем беспокойством об этом.

     – Он такой милый, Стефани! – восхитилась Труди, подходя ближе, когда Стефани начала отстегивать ремни. – О, я должна получить своего собственного! У него – у Львиного Сердца, конечно же – у него нет, знаешь, друга, с которым ты могла бы меня познакомить?

     Она, хихикнув, прикрыла глаза. Это, безусловно, было хихиканьем, с отвращением подумала Стефани. И разве не удивительно, как же Труди вдруг стала такой дружелюбной? Возможно, по-настоящему удивительным было то, что Труди могла на мгновение подумать, что Стефани была достаточно глупа, чтобы не понять, почему же другая девушка так неожиданно захотела стать ее подругой.

     – Я так не думаю, – ответила Стефани так любезно, как только могла. – То есть, я уверена, что у него есть друзья, но я не думаю, что большинство их них готовы, как он, «взяться за людей», как моя мама это называет. Лично я думаю, что это показывает, что у них лучшие чувства, чем у него!

     В последнюю фразу она вложила весь свой юмор, надеясь обратить это в шутку, но Труди не собиралась отвлекаться.

     – О, да ладно, – сказала она. – Никто и никогда не видел ни одного из них, и первый же, которого ты встретила, решил, что он хочет «взяться» за тебя? – надулась она и пожала плечами. – Насколько это в действительность сложно? В смысле, как только у тебя появляется возможность.

     – Боюсь, это не так просто, Труди, – постаралась Стефани – действительно постаралась – убрать из своего голоса раздражение. Она знала, как недоумки вроде Труди будут на это реагировать, она просто знала. – Даже просто найти их весьма тяжело, если тебе не повезет случайно, как мне. И никто точно не знает, почему же Львиное Сердце вообще решил остаться со мной. Пока не знает.

     – Ну, это я знаю, – немного едко сказала Труди. – Но теперь мы знаем, что они есть, и я думаю, что вскоре мы увидим гораздо большее их число.

     – Поверь мне, – рассмеялась Стефани, – никто не увидит древесного кота, если он не захочет, чтобы его увидели!

     – Да ну? – склонила Труди голову, и ее улыбка показалась немного застывшей, когда она смотрела, как Стефани заканчивала отстегивать ремни.

     – Ну да, – кивнула Стефани. Она сбросила с себя ремни и начала отстегивать Львиное Сердце, потянувшегося к ней своей оставшейся передней лапой и обеими средними. Когда она закончила, он забрался к ней на руки и перелез повыше, чтобы занять правильную позицию у нее на плече.

     – Кажется, ты смогла найти их, – заметила Труди с прозвучавшим в голосе намеком на раздражение.

     – Возможно, – пожала плечами Стефани. – С другой стороны, как я уже сказала, лишь по чистой удаче мне повезло в первый раз встреть Львиное Сердце. А во второй раз… ну, давай просто скажем, что я бы рекомендовала для заведения друзей менее травматический способ.

     – Ага, мы все слышали о тебе и гексапуме, – закатила глаза Труди. – Мой папа говорит, что любой, кто действительно сталкивается с гексапумой лицом к лицу, заканчивает в итоге у нее в желудке.

     – Он так сказал, да? – настала очередь Стефани склонить голову, и она поняла, что ее тон стал холоднее.

     Не в первый уже раз она слышала подобные замечания, хотя в первый раз кто-то сказал это ей прямо в лицо… и намеренно подразумевая, что на самом деле этого не было. А еще в первый раз, это сказала кто-то ее возраста, и она поразилась, насколько же сильнее это ее взбесило. Почему же она вообще позволили Труди Франкитти задеть ее?

     – Знаешь ли, он охотился на гексапум, – и если голос Стефани стал холоднее, то Труди резал как бритва. – Он сказал, что любой, кого гексапума поймает на земле без оружия, становится куском мяса.

     Было некое неоспоримое наслаждение, с которым Труди произнесла последние два слова, и Стефани заставила себя приостановиться, прежде чем открыть по девушке ответный огонь.

     Она предполагала, что нельзя винить людей за то, что они удивляются ее выживанию. Если уж на то пошло, она все еще этому удивлялась, и она знала, что Львиное Сердце и другие древесные коты были единственной причиной, по которой она сейчас была жива. Но все же она не привыкла к людям, сомневающимся в ее честности. Кроме того, Лесная Служба побывала там и сфотографировала тушу именно на том месте, которое родители им указали. Итак, как же, по мнению миз Труди Франкитти, скончалась эта гексапума?

     – Ну, у меня не было оружия, – сказала она через мгновение. – Полагаю, мне повезло, что Львиное Сердце и его друзья появились там, когда я в них нуждалась, не так ли?

     – Думаю, да, – немного надменно сказала Труди, после чего встряхнулась. – Но это мое мнение. Если они «появились» ради тебя, почему бы им не появиться ради кого-то еще?

     – Вроде тебя? – Стефани готова была откусить свой язык, едва два слова вопроса вылетели у нее изо рта, но было уже слишком поздно, и голубые глаза Труди вспыхнули.

     – Не понимаю, почему бы и нет. То есть, у меня много питомцев. У меня уже сейчас есть два бурундука и квазивыдра!

     Стефани стиснула зубы. В такие моменты она убеждалась, что Труди на самом деле было около девяти стандартных лет, невзирая на то, что ее свидетельство о рождении (или внешние данные) говорило обратное. Она все знала о квазивыдре Труди, и если бы смогла придумать, как освободить беднягу, сделала бы это с большим удовольствием. А еще она знала, что это совсем не Труди поймала зверя; это был ее старший брат, Ральф, который на интеллектуальной пирамиде стоял еще ниже ее.

     Как ни тяжело было сейчас поверить, что кто-то мог быть в столь глубоких и темных океанских глубинах.

     – Львиное Сердце не домашнее животное, Труди, – сказала она так спокойно, как только могла.

     Она начала складывать свой дельтаплан, надеясь, что Труди поймет намек и пойдет куда-нибудь еще. Хотя она не ждала, что ей так повезет, и ее сердце упало, когда она поняла, что большинство остальных уже приземлилось и, казалось, лишь немногие собрались вокруг нее и Труди. Стен Ченг, Бекки Моровиц и Фрэнк Камара выстроились позади Труди, что было нисколько не удивительно, учитывая отношение Стена к заинтересованности Труди, и что все четверо были приятелями. Чет Понтье и Кристина Шредер постарались сделать вид, что они не подслушивают разговор, но они не были такими уж хорошими актерами. Что было хуже, некоторые из зрителей заметно приблизились, чтобы лучше слышать.

     – О, конечно, мы все знаем, что он не домашнее животное, – сказала Труди, закатывая глаза куда театральнее, чем прежде. – Он просто выглядит как домашнее животное, верно?

     Уходи, Стефани, шептал в глубине разума негромкий, похожий на материнский, голосок. Уходи. Последнее, что тебе нужно, это ввязываться в такой спор с такой легкомысленной дурой, как Труди.

     – Правда? – услышала она вместо этого свой голос, оторвав взгляд от складываемого дельтаплана. – Значит, для тебя он выглядит так, да?

     – Конечно, да! – поморщилась Труди. – Знаешь же, мой отец родился на Сфинксе, как и я. Мы все время были здесь… в отличие от других. И он сказал, что смешно думать, что кто-то настолько маленький, как он… – ткнула она в сторону Львиного Сердца, – имеет достаточную массу тела, чтобы поддерживать настоящий мозг. Все это знают.

     – Тогда советую твоему отцу сказать это всем ксенобиологам и ксенологам, что в очередь выстраиваются, чтобы встретиться с Львиным Сердцем, – ответила Стефани. – Сомневаюсь, что большая их часть разделяют его мнение.

     – Ты называешь моего отца глупым? – потребовала ответа Труди с одним из тех резких смен тем, что Стефани никогда не понимала. – Ты ведь это говоришь? Что мой отец не знает, о чем он говорит?

     – Нет, я не называла твоего отца глупым, – сказала Стефани. В конце концов, родители всегда говорили ей быть вежливой. – Я только сказала, что у него не было возможности действительно встретиться с Львиным Сердцем. Если он полагается на то, что ему сказали другие, то они могли немного напутать.

     – Они явно не напутали! – отрезала Труди. – Знаешь, мы тоже говорили с рейнджерами. И если они настолько умны, почему же так много их погибло в прошлом месяце? Как по мне, звучит не очень «умно»!

     Сквозь Стефани прошла вспышка чистой, беспримесной ярости. Она чувствовала, как она пела у нее в крови, дрожала у нее в мышцах.

     – Это не древесные коты не были умны, Труди, – услышала она саму себя. – А люди. Это была доктор Убель и ее тупой эксперимент! Если бы у нее…

     Стефани оборвала себя, резко встряхнув головой, и Труди усмехнулась.

     – Если бы у нее было столь же много мозгов, как у тебя? Это ты хотела сказать? – задала она вопрос и презрительно рассмеялась. – Считаешь себя такой умной, а? Считаешь, все думают, что вы такие особенные, ты и твой «Львиное Сердце». Ну, это не так. Мой папа сказал, что будет рад достать мне моего собственного древесного кота, если я его захочу!

     – И как же он собирается этого добиться? – спросила Стефани, с хмурым взглядом повернувшись к Труди. Гневу Труди удалось раздуть ее собственную ярость, поддуть топку этой предполагаемой угрозой древесным котам.

     – Как будто бы ты не знаешь? – с противной улыбкой огрызнулась Труди. – Скажем так, они с Ральфом охотились здесь, на Сфинксе, дольше, чем вся твоя семья здесь была.

     – И за все это время даже не увидели древесного кота, не так ли? – парировала Стефани с милой улыбкой, которая была еще гаже, чем у Труди. – Не очень говорит о них как о следопытах, а?

     – Теперь, зная, что искать, они их найдут! – свернула взглядом Труди. – Раз уж ты нашла их, то, уверена, и другие смогут, не так ли?

     Внутри Стефани вскипел поток чистой белой ярости, и она почувствовала, как ее правая рука сжимается в крепкий кулак. Возможность того, что кто-то желающий навредить древесным котам мог воспользоваться ее собственным опытом, выяснить, где их найти по какой-то оброненной ей подсказке, была ее худшим кошмаром.

     – В конце концов, – продолжила Труди, даже не пытаясь скрыть удовольствия от провоцирования гнева Стефани, – настоящий охотник знает, как найти любое бессловесное животное, на которое он охотится. Полагаю, главной сложностью будет понять, как притащить его живым, а не подстреленным или отравленным. Но совершенство приходит с практикой, и я уверена, они справятся… со временем.

     Лазающий-Быстро попробовал клыкасто-красную ярость, что кипела в мыслесвете его двуногой. Его неспособность понимать звуки, что метались в обоих направлениях, удручала, но ему и не нужно было понимать звуки, чтобы осознать по отзвукам, что, по крайней мере, часть их них каким-то образом затрагивала и его. Или что большая часть гнева его двуногой проистекала из ее желания защитить его. Однако было гораздо больше этого, и ему не нужно было понимать все, чтобы знать, хотя бы, что происходит.

     Народ не был чужд внезапному, подчас даже иррациональному гневу, к которому были склонны детеныши определенного возраста. На самом деле почти успокаивало обнаружение того, что и среди двуногих бывает то же самое. Благодаря этому они почему-то выглядели не такими чуждыми и странными. Конечно, двуногие были мыслеслепы, и теперь он понял, что это может быть как силой, так и слабостью. Для двоих из Народа не было неслыханно, в противостоянии подобно такому, вдруг оказаться в ловушке мыслесвета другого. Ярость подпитывала ярость, и возможность пробовать прячущиеся за чужим гневом чувства часто делала собственный, ответный гнев еще сильнее. Когда такое происходило среди Народа, результат почти всегда был ужасен, иногда даже смертелен, если только кому-нибудь еще (обычно одной из певиц памяти клана) не удавалось их сперва разделить.

     По крайней мере, такое вряд ли происходит с двуногими, хотя им явно не нужно было пробовать чувства друг друга, чтобы признать гнев. Что еще хуже, из-за их мыслеслепоты ни одна из детенышей этого столкновения даже не пыталась приглушить поднимающиеся ими волны гнева, что значило, что Лазающий-Быстро вдруг обнаружил, что принимает на себя основную тяжесть гнева обеих двуногих.

     Он чувствовал, как в ответ пыталась подняться его ярость, разбить самоконтроль. Сдерживаться было даже еще труднее, когда он обнаружил, что вся изливаемая другой двуногой ядовитая страсть направлена не на него, а на его двуногую. Он почувствовал, как от инстинктивной реакции защищать ее выползают когти, хотя он знал, что это последнее, что ему сейчас стоило делать. Не похоже было, что другая двуногая действительно собиралась физически напасть – по крайней мере, пока – но он не был уверен, что ее не хотела атаковать его двуногая. Фактически, он ощущал, как в ней что-то поднимается, что-то очень похожее на то, что происходило, когда кто-то из Народа увязал в мыслесвете друг друга.

     Лазающий-Быстро не был певицей памяти, но он видел, как Поющая-Истинно и Прядильщица-Песен разнимали детенышей и иногда даже взрослых разведчиков или охотников. Он знал, как они это делали; просто он сам никогда этого не пробовал, и он вдруг понял, что хотел бы, чтобы у него было время попробовать заранее.

     Несомненно, Поющая-Истинно в свой первый раз чувствовала то же самое, подумал он и ринулся в бой.

     Стефани мгновенно поняла, что Львиное Сердце помог ей сдержаться.

     Она не знала, что точно он сделал, и гораздо меньше, как он это сделал, но она знала, что не она внезапно пригасила растущую волну своей ярости.

     Она всегда знала, что у нее был опасный нрав. Хотя он и не так уж часто у нее проявлялся – или, по крайней мере, так она думала; у мамы, казалось, был несколько иной взгляд – она давно поняла, что когда-нибудь это, скорее всего, втравит ее в серьезные неприятности. Когда-нибудь, вдруг осознала она, например, сегодня.

     Если не считать того, что появилось что-то новое. Совсем как… как лист бронестекла, опустившегося между ней и ее гневом. Не то чтобы она стала хоть чуть-чуть менее сердитой. Просто это было как… как если бы она могла остаться в стороне от этого гнева. Чувствовать его, но не руководствоваться им. Она никогда и не думала ни о чем подобном, но что бы Львиное Сердце не делал, и как бы он это не делал, она ощутила сильную ему благодарность.

     Еще она почувствовала, как кончик его хвоста метнулся вперед и обернулся вокруг ее шеи. Это был защитный жест, поняла она, так же как и утешающий. Тот, что помог ей сильнее, чем она могла предположить, поскольку она сумела разжать свой кулак, глубоко вздохнуть и посмотреть Труди прямо в глаза.

     – Мне очень жаль, что ты так думаешь, Труди, – услышала она свой неожиданно спокойный голос. – Конечно, этот факт, вероятно, объясняет, почему же ни один кот в здравом уме не будет иметь с тобой ничего общего. И хоть я и уверена, что твой отец и Ральф отличные охотники, поверь, они не смогут поймать ни одного древесного кота, который не захочет оказаться пойманным. Не думаю, что древесные коты будут много счастливее от мысли оказаться с ними, а не с тобой, так что не нужно, затаив дыхание, ждать, что так произойдет. А пока у меня есть дела поважнее, и я не могу тратить время на то чтобы стоять здесь и слушать твои глупости.

     Она улыбнулась, наслаждаясь тем, как отвисла челюсть Труди. Она никогда не понимала, что гораздо больше удовольствия от наблюдения за бессвязно бормочущим другим человеком, а не от избиения идиота, и она отложила эту мысль для будущего рассмотрения.

     – Ты… Ты!.. – запиналась Труди, и Стефани покачала головой.

     – Весьма впечатляющий у тебя запас слов, Труди. Ты тренировалась перед зеркалом, или у тебя это естественное? – сухо спросила она, после чего наклонилась собрать дельтаплан.

     – Думаешь, ты тут самый большой умник, а? – хрипло спросил другой голос, и Стефани подняла взгляд, не так удивляясь, как могла бы, увидев смотрящего на нее Стэна Ченга. – Ты и твой чертов древесный кот.

     – Не я начала этот бой, Стэн, – сказала она, все еще опираясь на этот лист бронестекла. – А Труди. И если ей не нравится, как все обернулось, то, может быть, ей и не стоило начинать.

     – Слушай, ты!.. – сказал Стэн, шагая вперед и наполовину поднимая кулак.

     Стефани выпрямилась и повернулась к нему лицом. Она подняла брови, чуть-чуть наклонив голову, и Стэн приостановился. Ростом в сто восемьдесят сантиметров, он был на добрых сорок пять сантиметров выше ее, а в придачу шире в плечах и мускулистее. Но что-то было в выражении ее лица. Она не выглядела сердитой, и она явно не выглядела напуганной им. На самом деле она выглядела… спокойной. Почти удивленной, и еще она и легонько улыбнулась, когда покачала головой.

     – Не думаю, что ты этого хочешь, Стэн, – просто сказала она.

     Он нерешительно заколебался, но что-то внутри него, казалось, съежилось перед броней этой улыбки. Затем он бросил взгляд ей за плечо, где мэр Сапристос, наконец, приземлился и шагал в их сторону.

     – Похоже, что мэр только что спас твою задницу, Харрингтон, – прошипел он. – Твою и этого твоего маленького мохнатого уродца. По крайней мере, сейчас. – Он в последний раз горячо взглянул на нее, а затем отвернулся. – Пошли, Труди.

     Он мотнул головой, и они двое развернулись и ушли, прежде чем Сапристос успел к ним подойти.

     – Проблема? – спросил мэр мгновением позже, оглядываясь по сторонам, когда Стефани снова наклонилась собрать дельтаплан.

     – Нет, сэр, – выпрямившись, ответила она.

     Он резко взглянул на нее, явно не обманувшись ее ответом, но она выглядела вполне спокойной. Через мгновение он кивнул.

     – Хорошо, – сказал он, после чего удивил ее, взяв ее за плечо, на котором не сидел древесный кот. – Хорошо, – повторил он.

     – Думаю, мне лучше идти, – сказала затем Стефани, взглянув на свои часы. – Папа меня уже ждет. До свидания, мэр Сапристос. Ребята.

     Она кивнула остальным подросткам, с вытаращенными глазами наблюдавшим за всем противостоянием, забросила дельтаплан на плечо и направилась прочь.

     Зрители – которые, подумала она, стали свидетелями большего, чем они, возможно, ожидали – расступились перед ней. Часть их них, казалось, немного настороженно наблюдали за Львиным Сердцем, но она только вежливо кивнула им, благодаря за то, что дали ей пройти. Один из тех, кого она никогда раньше не встречала – темноволосый парень, по меньшей мере, на четыре-пять сантиметров выше Стэна, выглядящий примерно на стандартный год старше ее – на мгновение взглянул ей прямо в глаза. Затем он усмехнулся, поднял правую руку, одобрительно оттопырив большой палец, и отошел в сторону.

     Чудесно, подумала она. Не только весь Твин Форкс, но даже и люди, которых я никогда раньше не видела, обо всем этом услышат. Могу только представить, как происходящее поможет убедить людей выслушать то, что я должна рассказать о древесных котах.

     Но все же даже эта мысль не заставила ее чувствовать себя хоть чуть менее довольной воспоминанием о лопочущей Труди.

     – Сегодня утром звонила доктор Хоббард, – сказала Марджори Харрингтон, когда Стефани ворвалась в столовую на обед с Львиным Сердцем на руках. – Она спросила, может ли она приехать и поговорить с тобой завтра. Я сказала ей, – взглянула мать прямо в глаза Стефани, – да.

     – Ооо, мам! – простонала Стефани, закатывая глаза.

     – Достаточно, юная леди, – твердо сказала ее мать. – Доктор Хоббард лишь делает свою работу – работу, которую кто-то должен делать, что ты прекрасно понимаешь. Самое малое, что ты можешь сделать, это быть с ней вежливой.

     Стефани на мгновение опустила глаза на пол, ее плечи с негодованием напряглись. Потом Львиное Сердце издал мягкий, слегка бранящий звук, и она встряхнулась. Древесный кот повернул голову, чтобы посмотреть ей прямо в глаза, и через секунду Стефани глубоко вздохнула и кивнула.

     – Прости, мам, – сокрушенно сказала она. – Ты права. Это просто… просто…

     – Просто ты измучена и утомлена людьми, задающими вопросы о Львином Сердце и его семье, – кивнула Марджори. – Именно из-за этого нам с твоим отцом пришлось прибегнуть к помощи закона о доступе для вас двоих. Если честно, дорогая, хотела бы я, чтобы мы могли просто сказать им всем, что ты постоянно «недоступна», но мы не можем. Это слишком важно. Кроме того, если ты совсем не будешь с ними разговаривать, они просто будут копаться в этом сами по себе, и ты знаешь, насколько хорошо это обычно срабатывает!

     Лично Стефани, несмотря на свой собственный опыт, не сильно бы возражала, если бы некоторые из наиболее шумных (и наиболее любопытных) «ученых», делающих ее жизнь невыносимой, повстречались с гексапумой. Или, может быть, со скальным медведем, хотя для этого им бы пришлось подняться выше в горы, да и скальные медведи не были такими территориальными животными, как гексапумы. Тем не менее, можно было надеяться…

     – Мяу! – сказал Львиное Сердце, и на этот раз это точно был смех, а не укор.

     – Знаю, мам, – сказала она вслух, глядя на мать. – И правда, я действительно не возражаю против общения с доктором Хоббард так сильно, как против других. По крайней мере, я вполне уверена, что она на стороне древесных котов!

     – Всего лишь «вполне уверена»? – тихо спросила Марджори.

     – Ну, это своего рода проблема, не так ли? – ответила Стефани, и ее мать кивнула. – И я думаю, частью ее является, что мы с Львиным Сердцем планировали отправиться завтра на встречу с его семьей, – продолжила Стефани. – Если доктор Хоббард собирается приехать, на это не останется времени.

     – Нет, не останется, – кивнула ее мать. – С другой стороны, причина по которой я пригласила ее приехать и поговорить завтра в том, что мне не нравится прогноз погоды. Думаю, что для тебя в любом случае будет хорошей идеей остаться дома, что значит, что мы, таким образом, сможем убить одним выстрелом двух зайцев. И не потратим зря день, в который ты могла отправиться навестить их.

     Настала очередь Стефани кивнуть. Сама она не проверяла прогноз погоды, но она не собиралась спорить с мнением своей матери. Не после того, что случилось в тот день, когда она в первый раз повстречалась с Львиным Сердцем! И она понимала, как ей повезло, что ее родители не только решили, что она может использовать свой дельтаплан – свой новый дельтаплан – чтобы навещать семью Львиного Сердца, но и подбадривали ее делать это.

     С Львиным Сердцем в качестве навигатора, сидящим на переднем кресле аэрокара и указывающим в нужном направлении, им было не сложно определить местонахождение центрального поселения его клана, и для аэрокара это место находилось не так далеко от поместья. С другой стороны, Стефани с самого начала была обеспокоена тем, что она может привести туда других людей. Ее «разговор» с Труди лишь усилил это беспокойство, и ее родители были более чем наполовину убеждены, что в этом беспокойстве есть смысл. Они знали семью Франкитти, и питали к ним не больше любви, чем Стефани. К сожалению, семьи типа Франкитти не были так редки, как того хотелось бы Харрингтонам. Таким образом, пока у поселений древесных котов не будет закрепленной, формальной защиты от незваных человеческих гостей и вмешательства, держать их настолько далеко от обнаружения, насколько возможно, показалось им очень хорошей идеей. Что и было истиной причиной, по которой отец помог с усовершенствованием ее планера (едва она освободилась из-под домашнего ареста). С улучшенным антигравом, способным компенсировать их общий вес, она могла достигнуть поселения клана менее чем за час, а единственный дельтаплан было практически невозможно отследить без прямого визуального контакта.

     Она знала, что ее родители испытали приступ беспокойства или два, позволяя ей проделывать путь туда и обратно самой, особенно в свете ее изначального приключения в этом направлении. Но также она знала, что у них не было причин запрещать это, включая тот факт, что они никогда не были жестоки – или глупы – настолько, чтобы стараться держать ее подальше от остальной семьи Львиного Сердца. Ей было строго запрещено делать даже отпечаток ноги на пути между поместьем и пунктом назначения, и она была обязана подавать план полета перед каждым отправлением – и демонстрировать, что на этот раз она тщательно проверяет прогноз погоды – но после своего первого неудачного опыта Стефани прекрасно с этим справлялась.

     – Понимаю, мам, – сказала Стефани, пересекая столовую, чтобы дать возможность Львиному Сердцу перетечь на крепкий насест, который ее отец устроил специально для него.

     Древесный кот вытянулся вдоль насеста, и Стефани усмехнулась, когда его уши насторожились, и он счастливо принюхался. Львиное Сердце одобрял сэндвичи с ветчиной и сыром. Несмотря на свои явно плотоядные зубы, ему весьма нравились толстые куски домашнего хлеба – по крайней мере, в большинстве случаев. Бывали дни, когда он пренебрегал хлебом, чтобы добраться до начинки. Так было не слишком часто, учитывая, что ее мама не одобряла напрасный перевод продуктов. Она была способна строго глядеть, скрестив на груди руки, на древесных котов так же, как и на дочерей.

     Он был равнодушен к горчице, которую Стефани любила намазывать на свои сэндвичи толстым слоем, также он не был большим фанатом нарезанных помидоров. Однако он был в восторге от лука – предпочтительно толстыми кусками – и он почти потерял сознание в экстазе, впервые попробовав швейцарский сыр. Они до сих пор экспериментировали, предлагая ему различную человеческую еду, и старались соблюдать с этим осторожность. Ричард Харрингтон, в частности, тщательно следил за здоровьем древесного кота, стараясь быть уверенным, что он получает то, что ему действительно нужно, а не только то, что нравится. К счастью, пищеварение древесных котов оказалось очень… адаптивным, и Львиное Сердце старался попробовать хотя бы по разу абсолютно все. Конечно, его необъяснимая страсть к сельдерею вызвала свои собственные проблемы. Адаптивное или нет, его, по сути, плотоядное пищеварение возражало против потребления такого количества целлюлозы, и последствия были предсказуемы. К счастью, это было то, с чем легко могла справиться небольшая порция слабительного, и отец Стефани выяснил, что местный рыбный соус прекрасно подходит. Львиному Сердцу даже понравился его вкус, хотя Стефани совсем не пришла в восторг от вызываемого им запаха из пасти.

     Сейчас она быстро сооружала ему сэндвич. Кот внимательно смотрел, наклонив голову, его глаза светились интересом, но помочь он не пытался. Они все еще работали над его навыком конструирования сэндвичей, и Марджори Харрингтон проинформировала дочь, что они могут практиковаться в свое свободное время – желательно во время пикников с семьей Львиного Сердца. Учитывая беспорядок от его нынешних кулинарных достижений, Стефани не могла винить мать за это.

     Кроме того, уборка после их экспериментов была не самым любимым ее делом.

     Она закончила готовить еду для Львиного Сердца, он мяукнул свою благодарность и подождал, пока она скользнула в кресло за столом и начала строить свой собственный сэндвич. Хлеб пах замечательно, свежий и еще чуть-чуть теплый от хлебопечки, которую ее отец каждое утро наполнял тестом. Майонез, толстый слой скобленой ветчины, лук, горчица, помидоры, ломтик швейцарского сыра, еще ветчина и слой салата, чтобы все завершить. Рядышком огромный, сочный пучок настоящего укропа, вместе со здоровенной порцией картофельного салата, ложкой-двумя печеных бобов, и стаканом молока, и она была готова сказать спасибо.

     Некоторые люди могли бы посчитать ее башнеобразный сэндвич и вполне-взрослых-размеров порцию картофельного салата (не говоря уже о печеных бобах… изрядно засахаренных) чем то излишним для крохотной четырнадцатилетней девочки, но не в том случае, если бы они знали о ее генетически модифицированном метаболизме. Требовалось много топлива, чтобы держать ее в рабочем состоянии, и она могла уничтожить впечатляющее количество калорий, когда за это бралась.

     Кроме того, ей действительно нравился картофельный салат!

     – Так у тебя до сих пор нет никаких предположений, используют ли они какую-нибудь разновидность письменности или ведения записей, Стефани? – спросила доктор Санура Хоббард.

     – Нет, мэм, – вежливо сказала Стефани и покачала головой, выражая старание. – То есть, я не видела ничего подобного, но это ведь ничего не доказывает, не так ли? Так или иначе, хочу сказать. – Она обвела рукой гостиную, в которой они с Хоббард сидели последние примерно три часа, указывая на старомодные книжные шкафы по обе стороны от камина. – Не зная, что такое книги, можно было бы и не понять, что мы сидим в комнате, полной письменных источников, не так ли?

     – Справедливое замечание, – кивком признала Хоббард.

     Ксенолог была приятной женщиной лет сорока, с темно-карими глазами и коричневыми волосами, почти цвета каштана. Эти глаза были полны ума, и Стефани увидела в них больше, чем просто разочарование, когда возвращалась в свое кресло напротив нее.

     Это разочарование заставляло ее чувствовать себя виноватой. Ей нравилась доктор Хоббард. И она уважала ее, и знала, что только кто-то значительно глупее, чем Хоббард, мог бы не догадываться, что Стефани рассказывает далеко не все, что могла. Стефани знала, что она преуспевает в сдерживании, возвращаясь к роли «всего лишь ребенок», но это не значило, что ей это нравилось. Если уж на то пошло, она была практически уверена, что доктор Хоббард знала, что делала Стефани – может быть даже и зачем она это делала – даже если она продолжала притворяться, что это нет так… и все же продолжала обращаться со Стефани и Львиным Сердцем вежливо, как с равными.

     Ничто из этого не могло поколебать отношение Стефани к этому вопросу.

     Не то чтобы я ей не доверяю, думала она. Или, во всяком случае, не доверяю полностью. Но учитывая, кто такая доктор Хоббард и зачем она здесь, мы практически обязаны быть с ней более осторожны, чем с кем-либо еще!

     Специализация доктора Хоббард, изучение нечеловеческих видов, была сильно недоукомплектована здесь, в Звездном Королевстве в тот самый момент, когда открытие Стефани «древесных котов» (и, по крайней мере, данное им Стефани название, казалось, устояло) взорвало сцену. Фактически, Хоббард была единственным квалифицированным ксенологом на кафедре Университета Лэндинга… что собственно, и сделало ее главой комиссии Короны, созданной для исследования и изучения этого абсолютно нового вида.

     Хоббард, конечно же, мигрировала в Звездное Королевство не из-за своего интереса к ксенологии, поскольку никто даже не подозревал, что в бинарной системе Мантикоры может существовать разумный вид существ. Стефани знала, что доктор и ее муж, как и семья Стефани, были частью новой волны колонистов, хотя они прибыли на Мантикору – наиболее земноподобную из трех обитаемых планет Звездного Королевства, вращающуюся на орбите на десять световых минут ближе к центральной звезде системы класса G0 – на 23 стандартных года раньше.

     Первоначально Звездное Королевство начало субсидировать иммиграцию в 1489 году, хотя сперва было не просто привлечь новых переселенцев даже с субсидиями. Чума впервые появилась в 1464 году после расселения, но ее угрозу не распознали до первой мутации шестнадцать стандартных лет спустя. Когда это случилось, люди начали умирать в течение стандартного месяца. И, что хуже, вирус Чумы начал часто, быстро мутировать, что чрезвычайно усложнило задачу исследователей по поиску вакцины. Еще четыре страшных года, до 1484, занял поиск рабочей вакцины, и к тому времени население системы Мантикора сократилось до уровня, который угрожал самому существованию колонии.

     Все произошло, когда впервые было предложено субсидирование иммиграции, и в следующие три стандартных года прибыло множество поселенцев… пока Чума, казавшаяся врачам побежденной, не мутировала снова. Новая мутация оказалась во многом еще более беспощадной, чем первоначальная, и больше всего смертей было среди вновь прибывших, которым не хватало сопротивляемости, которая постоянно вырабатывалась у первых переселенцев.

     Иммиграция (по вполне понятным причинам, подумала Стефани) резко сократилась, вновь началась надрывающая сердце процедура поиска новой вакцины, и потребовалось еще девять стандартных лет – до 1496 – чтобы найти новое эффективное лечение. За эти девять лет умерло более половины новых иммигрантов, и потребовалось еще несколько лет, чтобы уровень иммиграции медленно восстановился.

     Хоббарды прибыли в 1497, в авангарде второй волны иммиграции, поскольку Джером Хоббард был архитектором, специализирующимся на разработке комплексных человеческих городов, способных встроиться в чужеродную атмосферу с минимальными последствиями для окружающей среды. Он был именно из тех специалистов, в которых особенно нуждалась Мантикора, и его настойчиво рекрутировало Министерство Иммиграции. И в то время, когда никто активно не нанимал антропологов, факультет Университета Лэндинга был также истощен Чумой, как и все остальное. Как только Санура Хоббард защитила вторую докторскую степень по антропологии, она заняла должность декана кафедры антропологии и таким образом сделала неплохую научную карьеру, хотя антропология и не лежала в области ее первоначальных нечеловеческих интересов.

     До тех пор, пока не появились мы с Львиным Сердцем, иронично подумала Стефани. Нам даже удалось сподвигнуть ее на дорогу прямо сюда, на Сфинкс, и я догадываюсь, как ей это нравится!

     Несмотря на то, что за последнюю пару стандартных лет Стефани начала любить Сфинкс, она понимала, почему Хоббард не пришла от планеты в восторг. Сфинкс был почти втрое дальше от своего солнца, чем Старая Земля от своего, что объясняло его чудовищно длинный планетарный год. Также это было причиной того, что несмотря на то, что его центральная звезда была немного теплее Солнца, Сфинкс, скорее всего, так и остался бы незаселенным, если бы не ненормально активный цикл углекислого газа, который поднимал температуру поверхности планеты. Несмотря на это, даже лето на Сфинксе было холодным, тогда как средняя температура Мантикоры была для обитаемых планет скорее высокой. И Стефани была уверена, что доктор Хоббард явно предпочитает силу тяжести Мантикоры, которая была всего на один процент выше, чем на Старой Земле. У Хоббард не было тех генетических модификаций, которые были у Стефани, и даже с помощью нанотехнологии, позволяющей ее легким совладать с повышенным давлением воздуха на Сфинксе, и поясной антигравом, который она всегда носила, она чувствовала себя значительно тяжелее, чем ей бы того хотелось.

     – Не думаю, что Львиное Сердце сделал что-то, что позволило бы предположить, что он каким-то образом делает записи о ваших с ним опытах? – задала она вопрос.

     – Нет, мэм, – серьезно покачала головой Стефани, и Хоббард кривовато улыбнулась.

     – Можешь определить, умеет ли он считать? – продолжила она.

     – Не совсем, – сказала Стефани, задумавшись на мгновение над вопросом. – Знаете, это достаточно сложно понять, учитывая, что мы не можем друг с другом разговаривать. Мне кажется, что мы продвигаемся в его обучении понимания того, что я говорю, но даже в этом я не могу быть уверена. И даже если он действительно учится, он не может разговаривать со мной, так что все это не имеет значения. В общем, я не знаю, действительно ли он умеет считать, но я думаю, он понимает разницу между «немного» и «больше».

     – Возможно, что-то из разряда «один, два, три, много», ты это имеешь в виду?

     – Что-то вроде того. Наверное, – согласилась Стефани, и Хоббард, тепло улыбнувшись, кивнула.

     Стефани вернула ей улыбку, с этим ответом ей было неудобно. Правда была в том, что ей не хотелось полностью скрывать информацию о древесных котах. На самом деле, она хотела поделиться всеми известными ей безопасными сведениями, но это и было проблемой. Как она могла решить, что действительно может помочь в случае древесных котов, и как она могла решить, что представляет для них опасность? Второе преобладало, и ее родители с ней согласились.

     – Не думаю, что вы добились прогресса в поисках местонахождения остальной части клана Львиного Сердца, не так ли? – спросила Хоббард, и Стефани внутренне поморщилась. Этот вопрос был прекрасным примером информации, которая могла быть опасной для ее новых друзей. Часть ее – та, которой нравилась Хоббард как личность, а не как глава королевской комиссии по древесным котам – хотела рассказать ксенологу, но…

     – Боюсь, мне до сих пор нечего об этом сказать, доктор Хоббард, – ответила Стефани. Ей было немножко неловко за этот ответ, но это была не вполне ложь. Она не сказала, что не знает, где живет клан Львиного Сердца. Она только сказала, что не может сказать доктору Хоббард, где они живут. Не может. Ну или не скажет. Она никому не собиралась говорить, что может дать ответ на этот вопрос.

     – Ясно, – ответила Хоббард, и Стефани почувствовала, как самые кончики когтей Львиного Сердца нежно прикоснулись к ее коже. Если она понимала его сигналы так точно, как она думала, это означало, что он считал, что доктор Хоббард на самом деле не верила ей, и Стефани сосредоточилась на том, чтобы выглядеть как можно более желающей помочь – и как можно более юной – насколько она могла.

     Губы доктора Хоббард дернулись в чем-то похожем на крохотную улыбку, и ее карие глаза явно заблестели где-то в глубине. По мнению Стефани это было доказательством, в котором она нуждалась, что Хоббард была прекрасно осведомлена об игре, в которую они играли. Ее так и подмывало – снова – быть более откровенной, но она подавила искушение. Это не Хоббард она не доверяла. Нет, на самом деле ее беспокоили другие люди, которые неизбежно прочтут отчеты Хоббард. Ксенолог работала на правительство, что означало, что все сказанное Стефани в итоге станет частью публичного отчета, из которого любой – включая людей, не любящих древесных котов (на ум сразу пришло имя «Франкитти») – сможет получить эту информацию.

     – В таком случае, – продолжила Хоббард, – давай поговорим о его сетке для переноски. Знаешь, у нас была возможность наблюдать за кланом, вынужденным переселиться после того инцидента с БиоНерией. Мы выдерживаем дистанцию, насколько можем – они сейчас сильно подавлены, и нам бы не хотелось ухудшать ситуацию. На самом деле, Лесная Служба отказалась дать всем – даже мне – информацию о новом местоположении клана. Это немного расстраивает, но, в целом, должна сказать, я считаю это мудрым решением старшего рейнджера Шелтона.

     – Однако, в то же время, я изучала видео с длиннофокусных камер Лесной Службы, наблюдая, как они работают, и мне кажется, в том, как они плетут сети, есть некоторый шаблон. Не все они одинакового размера, но насколько я могу судить, сравнивая изображения, ячейки их сетей одного размера, независимо от того, больше или меньше сама сеть. И, кажется, они используют одинаковые узлы. Но сделанные ими сети не совпадают с образцом, который был вместе с Львиным Сердцем, когда вы вдвоем повстречали гексапуму. Это одно из первых различий, которое мы заметили между тем кланом и его – где бы он ни был. – Она слегка улыбнулась. – Я не думаю, что ты сможешь поговорить с ним и спросить его, не смог бы он сам сделать нам еще несколько сетей или, может быть, вернуться домой к своему клану и принести нам парочку, чтобы мы могли изучить и сравнить их?

     – Может быть, мне удастся, – сказала Стефани через секунду. – Во всяком случае, я могу попробовать.

     – Спасибо! – улыбнулась Хоббард уже значительно более широкой улыбкой, и Стефани улыбнулась в ответ, слегка удивленная осознанием того, насколько возможность дать что-то ксенологу ее обрадовала.

     – Что ж, думаю, на сегодня все, – сказала Хоббард, просматривая свои удручающе скудные заметки на мини-компьютере. – Спасибо, и, пожалуйста, поблагодари также свою маму за то, что позволила мне заглянуть сегодня утром.

     – Конечно, – сказала Стефани, выбираясь из своего кресла, чтобы проводить ксенолога к ее аэрокару. И вам спасибо, доктор Хоббард, добавила она про себя, за то, что подсказали мне, с кем еще мне следует поговорить… даже если вы не подозревали, что делаете это.

     – Да? – сказал голос на другой стороне коммуникатора.

     Это был не тот голос, который Стефани ожидала услышать, поскольку он был женским, а не мужским. А еще он звучал немного… настороженно. Что, учитывая события последнего месяца или полутора, как раз не удивило Стефани. Предполагая, что этот голос принадлежит кому-то, кто является другом того человека, с которым она пыталась связаться. Как-то так.

     – Простите, – сказала она, пытаясь заставить свой голос звучать так взросло, как могла. – Я пытаюсь связаться с доктором МакДалланом.

     – Могу я поинтересоваться зачем? – теперь другой голос определенно звучал насторожено, решила Стефани. Возможно, потому что его владелица помогала отсеять журналистов и ученых. – Боюсь, прямо сейчас он никак не доступен, – продолжила женщина на другом конце провода. – В последнее время он очень занят, уверена, вы понимаете.

     – О, поверьте мне, я прекрасно понимаю, – дружелюбно сказала Стефани. – На самом деле, поэтому я и звоню. Меня зовут Стефани Харрингтон, и я думаю, нам с доктором МакДалланом нужно поговорить.

     – Вы двое, наконец, готовы прерваться на обед? Или нам с Карлом придется есть без вас? – требовательно спросила Ирина Кисаева.

     Доктор Скотт МакДаллан оторвал взгляд от глубокой зеленой заводи, где его наживка заманчиво плавала на конце лески, соблазнительно танцуя в толще воды в попытке привлечь одну из сфинксианских леопардовых форелей на его крючок.

     Пока что его достижения на этом поприще были прискорбно малы. На самом деле, его дорогая удочка, его кропотливо привязанная вручную приманка, десятилетия его коварного опыта не помогли ему поймать ни одной рыбы. Что особенно раздражало убежденного рыболова-фанатика, такого как он, в то время как еще слегка влажный древесный кот, наслаждающийся солнечной ванной на плоском куске скалы в нескольких метрах от него, был доволен своей работой. Фактически, в этот самый момент, Ирина собиралась отправить потрошенную и разделанную рыбу Фишера – все пять штук – на сковородку в качестве основного блюда ланча.

     – Я уверен, еще несколько минут – всего несколько минут – прежде чем я выловлю из пучины подлинного монстра, и он укажет жалким мелким рыбешкам Фишера их место, – ответил он, повышая голос, чтобы перекрыть гул, треск и рев белопенного водопада чуть выше по течению.

     – Конечно, выловишь,– парировала Ирина. – Уверена, что ты справишься примерно к тому же времени, когда ко мне придет персональное приглашение на чай с королем.

     – Твое отсутствие веры ранит меня, женщина! – печально покачал головой МакДаллан. – Преданный! Вот кто я – преданный своими же близкими!

     – Что ж, мистер Преданный, если вы хотите продолжать рыбалку, то с меня довольно. Но разбудите Фишера. Будет несправедливо, если мы с Карлом съедим всю его рыбу, а он проспит обед.

     МакДаллан сердито посмотрел на нее, затем рассмеялся и признал свое поражение. Он смотал леску и собрал коробку со снастями, после чего подошел к скале, на которой уютно свернувшись дремал древесный кот.

     – Эй, Фишер, – негромко сказал он, нежно поглаживая мягкий, нагретый солнцем, покрытый кремовым мехом живот. – Пора просыпаться, малыш.

     Древесный кот, названный своим приемным человеком «Фишером», открыл зеленые глаза, сонно моргнул, затем потянулся и зевнул.

     – Пошли, – с ухмылкой сказал МакДаллан. – Кое-кто здесь уже готов приготовить твою рыбу, и если мы не пошевелимся, нам ничего не оставят.

     Фишер – пока он был среди двуногих, он редко думал о себе как о «Быстро-Бьющем», ведь это имя дал ему Народ – почувствовал развлечение в мыслесвете своего человека. Он упорно старался понять, как общаются двуногие, и ясно было, что издаваемые ими ротозвуки были эквивалентом мыслеречи Народа. Но это был довольно странный эквивалент, и он начал разуверятся в возможности хоть кого-нибудь из Народа когда-нибудь разобраться в этом, хотя он, по крайней мере, научился различать звуки имени, что дал ему его двуногий. Хотя это не значило, что он не мог понять излучаемого его двуногим общего смысла. Для этого вполне было достаточно ассоциации идей через их связь… и того, что прямо сейчас излучал его двуногий, было более чем достаточно, чтобы напомнить ему, что его середка казалась слишком пуста. Он весело мяукнул и перекатился на ноги.

     – Правильно,– подбодрил МакДаллан. – Продолжай. Ткни их носом. Но знаешь, для нас, людей, рыбалка не считается контактным видом спорта.

     Он подхватил древесного кота, удобно расположил его вокруг своей шеи, как толстый шелковый шарф, потом снова поднял свой ящик со снастью и начал аккуратно перебираться через бурный поток, чтобы присоединиться на другом берегу к Ирине. Он не торопился, тщательно выбирая место для следующего шага, помня день чуть более девятнадцати стандартных месяцев назад, когда они с Фишером встретились. Он тогда поскользнулся и упал на такие же как сегодня пороги, ударился головой и с сотрясением мозга упал лицом прямо в воду. Не будь там древесного кота, не слети он вниз с дерева, с которого он наблюдал за человеческой рыбалкой, и не используй он свою сеть для переноски, чтобы удержать рот и нос МакДаллана над водой, пока тот не придет в себя, он бы в тот день умер.

     Неплохой способ свести знакомство, изогнув в улыбке губы, подумал сейчас доктор. Может быть, слегка тяжеловато для черепа, но это явно прекрасный способ быстро укрепить дружбу.

     Вообще-то, Скотт МакДаллан знал лучше кого-либо другого на Сфинксе, что его отношения с Фишером были больше, чем просто «дружбой». Даже он не знал точно, насколько больше, но у него был непосредственный, личный опыт, что пушистые маленькие обитатели деревьев были умнее – и куда способнее к отвлеченному общению – чем готовы были предположить даже самые их ярые сторонники среди ксенологов и ксенобиологов.

     Проблема была в том, что с этим делать.

     Он выбрался из воды на другой стороны реки, и Фишер спрыгнул с его плеч. Древесной кот легко скользнул по пересеченной местности, подняв голову и насторожив уши, и МакДаллан услышал еще один восхищенный «Мя-ать!» удовольствия, когда Фишер увидел сковороду и очищенные филе его улова.

     – Разве ты не чувствуешь небольшого смущения, – подняла Ирина правую руку, разведя на пару сантиметров большой и указательный палец, – что он добился такого улова, тогда как тебе со всем твоим причудливым снаряжением не удалось ничего?

     – Не очень, – сказал он. – О, всегда немного расстраиваешься, когда ничего не поймаешь, но большинство рыбаков скажет тебе, что рыбалка сама по себе настоящая награда. Когда ты на самом деле ловишь на крючок какого-нибудь настоящего монстра, когда ты полчаса сражаешься, пока тебе не удастся его вытащить, вот это здорово. Но это яркие моменты. Но что на самом деле снова и снова возвращает тебя сюда, так это то, что здесь только ты и река. В этом все дело.

     Ирина Кисаева склонила голову, искоса разглядывая его, и знала, что он имел в виду. Не то чтобы она так быстро позволила бы ему сорваться с крючка. Они с доктором МакДалланом знали друг друга с самого его прибытия на Сфинкс двенадцать стандартных лет назад, когда он прибыл свежеиспеченным доктором, только что выпустившимся из медицинской школы и переполненным самоотверженностью. Служба помощи иммиграции помогла оплатить ему дорогу, но он прибыл больше из-за нужды Звездного Королевства во врачах, чем из-за любых предложенных его правительством стимулов.

     Ко времени его прибытия, ученые, наконец, переломили хребет чуме, но сдавалась она медленно, с периодическими обострениями, требовавшими постоянных доработок вакцины. Ситуация все еще была довольно ужасна, нужда в квалифицированных врачах была все такой же острой, и он бесстрашно ввязался во все это, несмотря на тот факт, что новые иммигранты, не выработавшие иммунитет выживших, были гораздо уязвимее к чуме. Не то чтобы она убивала только новичков. На самом деле, Ирина познакомилась с ним из-за того, что ее муж был одним из последних жертв пандемии среди местного населения. МакДаллан сделал все, что только можно было сделать, чтобы спасти Стефана Кисаева, но Стефан был одним из тех пациентов, кто особенно сильно реагировал на вирус чумы. Несмотря на все усилия МакДаллана, его собственная иммунная система убила его, пытаясь побороть болезнь.

     Ирина тяжело восприняла его смерть, но к тому времени она видела уже много смертей. Ей даже на мгновение ни разу не пришло в голову обвинить МакДаллана, и когда проходили недели, затем месяцы, и наконец и стандартные годы, она поняла, что ее чувства к нему стали слишком сильны, чтобы по-прежнему называть это «дружбой». Вот почему они собирались пожениться примерно через шесть стандартных месяцев. По ее мнению, они могли бы пожениться хоть завтра, но он хотел, чтобы на свадьбу прибыла его мать, и учитывая задействованные межзвездные расстояния…

     Еще она обнаружила, что при всей своей от природы теплой, сопереживающей личности, глубоко внутри Скотта МакДаллана жила тьма. Наверное… меланхолия. Он что-то чувствовал, думала она. Иногда чувствовал слишком сильно. Он заботился – эта было одно из того, что она в нем любила, одно из того, что вообще привело его на Сфинкс – но иногда он чересчур заботился. Именно поэтому ему был нужен кто-то, чтобы устраивать ему проблемы, держать его сосредоточенным здесь и сейчас.

     Она решила, что это будет ее работа. Так что…

     – О да, конечно! – закатила глаза Ирина. – Не могу придумать, что бы такого мне хотелось бы сделать, кроме как стоять по пояс в ледяной воде по четыре-пять часов и не подцепить при этом ни единой рыбы! Я люблю природу! – откинула она голову и широко развела руки. – Нет ничего, что бы я любила больше, чем напрасно отмораживать свой зад, ничего не ловя! Ну, разве только стоя под дождем отмораживать свой зад, ничего не ловя. – Она задумчиво нахмурилась, после чего твердо кивнула. – Да, теперь, когда я над этим задумалась, так будет куда веселее. И если бы я только могла провертеть дырку во льду посреди метели, то я бы точно…

     – Ладно. Ладно! – рассмеялся он и обнял ее одной рукой. – Итак, может быть, поймать что-нибудь немного важнее, чем я предполагал.

     – Может быть, да? – скептически посмотрела она на него. Затем пожала плечами. – Ну, по крайней мере, ты не ныряешь в воду целиком, как Фишер. Неудивительно, что он столько времени тратит, загорая на теплых камнях. Он просто оттаивает от всех своих заплывов!

     МакДаллан снова рассмеялся, хотя она, вероятно, была права. Прием Фишера заключался в том, что он неподвижно лежал на нависающей над водой ветви или выступе скалы, опустив взгляд в воду, пока не замечал рыбу, после чего с выпущенными когтями набрасывался на ничего не подозревающую жертву. МакДаллан наблюдал, как он это делает, и был весьма впечатлен неуловимой скоростью древесного кота и его умением, но это, несомненно, был мокрый и холодный способ рыбачить. И прием, вероятно, мог объяснить, почему нагретые солнцем скалы занимали столь высокое место в списке его любимых вещей.

     – Во всяком случае, – продолжила Ирина, махнув рукой в сторону своего племянника, Карла Цивоника, – Мы с Карлом любезно подготовили провизию в качестве нашего вклада в эту экспедицию.

     Карл поднял глаза и улыбнулся, нарезая на дольки свежий лимон. Старомодная чугунная сковорода, что прислала его мать, стояла наготове у огня, смазанная маслом и ожидающая кусочки рыбного филе, обваленного Ириной в муке и свежемолотом черном перце. Большая хлебница у его локтя была полна свежего, золотистого кукурузного хлеба; от только что снял крышку с огромной чаши капустного салата; и пластиковые стаканы ждали рядом с тридцатилитровым термосом чая.

     Доктор почувствовал, как наполняется слюной его рот, когда учуял смешанный запах древесного дыма и кукурузного хлеба. Он больше не мог думать ни о чем, кроме свежевыловленной и пожаренной рыбы, приправленной свежевыжатым лимонным соком, с домашним кукурузным хлебом и салатом, приготовленными Эвелиной Цивоник. Особенно съеденным на природе с друзьями.

     – Ну, в таком случае, определенно, давайте есть! – сказал он.

     Значительно позже этим вечером МакДаллан и Ирина сидели на диване-качалке на веранде просторного дома Александра и Эвелины Цивоник.

     Как сын одного из первых пайщиков колонии, Александр Цивоник технически, согласно новой конституции, был вправе называть себя «бароном Цивоник». МакДаллан как-то подумал, что в этом титуле, наверное, когда-нибудь будет настоящий смысл. В настоящий момент это лишь означало, что Цивоники были на Сфинксе так же долго, как и все остальные. Дополнительным свидетельством тому был неуклонно расширяющийся дом. Чуть более стандартного месяца назад он принял в этом доме роды последнего ребенка Александра, а сердцу дома было уже пятьдесят стандартных лет. Он задавался вопросом, руки скольких еще поколений будут дополнять его, детские ноги скольких еще поколений будут бегать, играть и работать в будущие времена под его крышей.

     Это были успокаивающие мысли, что утешали сердце того, кто видел слишком много умирающих от чумы людей.

     – Удобно? – тихо спросил он, когда Ирина положила свою голову ему на плечо, тогда как он одной ногой мягко покачивал диванчик.

     – О, да, – пробормотала она, глядя мимо края крыши веранды на звезды, начинающие застенчиво высыпать на темнеющую кобальтовую синь неба. – Я люблю это место, – негромко продолжила она. – Об этом порой трудно помнить – например, когда снег идет без перерыва пятнадцать стандартных месяцев. Но затем к нам приходит пятнадцать месяцев весны и еще пятнадцать месяцев этого.

     Одним взмахом руки она обвела возвышающиеся над домом квазисосны и огромные королевские дубы и небо, простирающееся над ними ясным, чистым бархатом, и МакДаллан кивнул.

     – И не забывай о сюрпризах, – с усмешкой сказал он. – Я полагаю, нам стоит помнить, насколько малую часть планеты мы сумели исследовать, но тем не менее!..

     – И сюрпризы,– согласилась она. Затем она села чуть прямее, отодвинувшись, чтобы можно было взглянуть ему прямо в глаза. – Все сюрпризы, – добавила она даже еще тише.

     МакДаллан посмотрел на нее. Он знал, что она имела в виду. Фактически, она была единственным человеком на планете, которому он доверил всю правду, но даже с ней это было не так просто.

     Большую часть своей жизни он скрывал свою «странность». Ему повезло, что его «дар» был не так силен, как у его бабушки, но он всегда был с ним, всегда обещал устроить ему проблем, особенно в моменты стресса. И люди все равно не понимали. На самом деле, ему иногда казалось, что люди сейчас стали еще меньше разбираться в этих маленьких личных «причудах», чем до того, как Расселение вывело человечество к звездам. Предубеждение против «джини» могло распространяться почти на все, что кто-то посчитал бы странным или отличающимся, вне зависимости от того, было ли это как-то связано с генетическими манипуляциями. И тот факт, что люди, позволяющие себе быть столь предвзятыми, редко бывали умственными гигантами, совсем не значил, что они не могут принести много вреда.

     Но здесь, на Сфинксе, с Фишером и другими древесными котами, он, наконец, осознал, что его «странность» была на самом деле даром. Конечно, у него по-прежнему оставалась темная сторона, подумал он, вспоминая ту ночь – неужели это было всего три стандартных месяца назад? – когда древесные коты доказали ему, что они были настоящими телепатами. Ту ночь, когда они помогли ему увидеть то, что видел один из них, показав ему опустошение, что выпустил на леса Сфинкса один из его собственного вида, и попросив его что-нибудь с этим сделать.

     Ему все еще снились кошмары о том приключении. Кошмары о том, насколько близко он был от смерти… и о древесном коте, который погиб, спасая ему жизнь. Но гораздо важнее кошмаров было знание – знание без тени сомнения – что древесные коты были значительно большим, чем кто-либо еще, с одним возможным исключением, мог бы даже догадываться.

     – Знаешь, тебе надо поговорить с ней, – сказала Ирина. – Она, наверное, единственный на планете человек, которая знает столько же – если не больше – о древесных котах, как и ты. И я думаю, можно с уверенностью предположить, что ей можно доверять. Знаешь, она и ее родители совершенно точно никогда не сделают ничего, что могло бы им навредить.

     – Но она всего лишь ребенок, Ирина, – запротестовал МакДаллан. – Ей лишь – сколько? Тринадцать? Уже четырнадцать? – Он покачал головой. – Это слишком много, чтобы взваливать на ребенка ее возраста.

     – Этот «ребенок» в одиночку обнаружила, что мы делим эту планету с другим разумным видом, – с легким сарказмом заметила Ирина. – И на случай, если ты этого еще не заметил, Скотт МакДаллан, на Сфинксе «дети» взрослеют довольно быстро. Может, ты замечал моих племянниц и племянников?

     – Ты права, – признал он. – Определенно права.

     – Ну, ты может быть не в курсе, но Карл недавно смог встретиться с миз Харрингтон. По крайней мере, если можно так сказать.

     – Мда? – моргнул МакДаллан и резко на нее взглянул.

     – Это одна из того, что мне в тебе больше всего нравится, – с иронией сказала Ирина. – Я имею в виду твой замечательный словарный запас.

     – Прекрати критиковать мой словарный запас и расскажи о встрече Карла и юной Харрингтон,– с ухмылкой ответил он.

     – Это произошло, когда он прибыл в Твин Форкс, чтобы отправиться на главную станцию рейнджеров, допуск куда в прошлом месяце организовал ему Фрэнк Летбридж. Вообще-то он не говорил с ней, но она и куча детей примерно ее возраста занимались дельтапланеризмом. Карл сказал, что они организовали официальный дельтапланерный клуб, и ему бы хотелось, чтобы мы жили ближе. Думаю, он был бы рад научиться самостоятельно парить в небе. Во всяком случае, они летали там не менее пары часов, и они с Фрэнком в итоге направились понаблюдать на их посадочное поле. И похоже, что у юной Харрингтон произошла небольшая стычка с кем-то из других ребят. Даже с двумя, если Карл понял правильно. Одним из них был парень изрядно крупнее Харрингтон, и я думаю, Карл собирался вмешаться, если бы дошло до драки. Но он сказал, что Харрингтон осадила их обоих. «Пнула их обоих прямо под зад, так и не притронувшись к ним даже пальцем»,– полагаю, это было элегантным подведением итога произошедшего. – Она улыбнулась и покачала головой. – По тому как он это сказал, думаю, он ей восхищается.

     – Что не имеет ничего общего с тем фактом, что она не только его возраста, но и у нее уже есть собственный древесный кот, не так ли? – со смешком спросил МакДаллан.

     – О, это возможно,– признала Ирина. – С другой стороны, ты же знаешь, что голова у него не зря на плечах. Я думаю, его суждения, как правило, достаточно точны.

     – В это ты права, – согласился МакДаллан, и хмуро поднял взгляд к звездам – более ярким сейчас, поскольку небо продолжало темнеть – на несколько минут, после чего снова покачал головой.

     – Возможно, ты права, касательно ранней зрелости сфинксианских подростков, – сказал он. – С другой стороны, если я поговорю с ней, и кто-нибудь об этом узнает, они предположат – и совершенно правильно – что дело в древесных котах. Я имею в виду, о чем еще можно подумать, когда двое из трех человек – вернее, теперь, с момента гибели Эрхардта и Приблуды, единственные двое – известные как люди, принятые древесными котами, встречаются, чтобы немного поговорить?

     – И что?

     – То, что им станет интересно, почему я хочу с ней поговорить. Что я такого открыл, что хочу сверить с ней? Или что открыла она, что захотела поделиться со мной? И люди, которые таким интересуются, сразу вспомнят о катастрофе БиоНерии. Они постараются сложить вместе два и два, и, боюсь, на этот раз слишком многие из них получат «четыре». Ты знаешь, сколько у меня возникает проблем с людьми вроде Хоббард, несмотря на то, что я с самого начала уклонялся от этой темы. Ты правда думаешь, что я хочу взвалить все это еще и на нее?

     – Хм, – нахмурилась Ирина.

     Он был прав, подумала она. Ирина была достаточно высокого мнения о докторе Хоббард, но она была как ищейка, идущая по очень привлекательному следу, и она явно подозревала, что МакДаллан что-то от нее скрывает.

     С другой стороны, она была гораздо лучше, некоторых других «ученых», начавших виться вокруг Сфинкса (и некоего доктора Скотта МакДаллана), чтобы изучить недавно открытый разумный вид. Она могла подозревать, что МакДаллан не рассказывает ей всего, но она, казалось, глубоко и искренне была озабочена защитой древесных котов, так же как и их изучением.

     – Ладно, я согласна, что подставлять четырнадцатилетнюю под настолько назойливое внимание будет не самым лучшим поступком, – сказала она наконец. – В то же время, манера ее речи напомнила мне, что она, пожалуй, единственный на планете человек, к кому приставало больше таких людей как Хоббард – или всех остальные – чем к тебе! Пусть это ты не дал этой ненормальной Убель сбежать после убийства – или еще большего числа убийств – и даже хуже этого, но прежде всего это она обнаружила древесных котов. И не забывай, как именно она их обнаружила! Сомневаюсь, что твоя попытка поговорить с ней чем-то усложнит эту ситуацию.

     – Может и нет, но что из этого выйдет? Не хочу, чтобы звучало так, будто я принижаю ее, потому что она ребенок, но ей всего четырнадцать, Ирина. Вопрос не просто в том, насколько она взросла. Вопрос в том, сколько она понимает из того, что происходит. Если уж на то пошло, вопрос в том, что может сделать кто-то ее возраста, чтобы не дать ситуации полностью выйти из-под контроля.

     – Допустим, – кивнула Ирина. – С другой стороны, я думаю, что тебе нужно что-то сделать, даже если только чтобы понять, известно ли ей что-нибудь, что тебе стоит узнать. И если у тебя есть какие то сомнения насчет ее… скажем так, возможностей, то почему бы тебе не обсудить их с Фрэнком? Он, вероятно, сможет объяснить тебе все гораздо лучше, чем я.

     – Скотт! Фишер! – радостно махнул рукой Фрэнк Летбридж, приветствуя вошедшего в его офис МакДаллана с Фишером на плече. – Я не знал, что вы сегодня сюда выберетесь.

     – Ну, мы тут были по соседству, – ответил МакДаллан.

     – Просто по соседству, да? – Летбридж скептически изогнул бровь и выглянул в окно. Его изолированная станция рейнджеров Лесной службы Сфинкса находилась более чем в шестистах километрах от медицинского кабинета МакДаллана на Гремящей реке. Даже для антигравитационного аэрокара это была не близкая поездка.

     – Так получилось, что мы были по соседству, потому что я хотел поговорить с тобой… наедине, – признался МакДаллан, и лицо Летбриджа стало серьезным, когда он услышал тон голоса доктора.

     – Поговорить со мной о чем? – немного осторожно спросил рейнджер. – И почему лично, а не по комму?

     – Отчасти потому, что я хотел получить впечатление – личное впечатление – от того, что ты можешь сказать, – ровным тоном сказал ему МакДаллан. – А так же, честно говоря, потому, что я не хотел давать кому-нибудь шанс нас подслушать.

     – Ты начинаешь меня немного нервировать, Скотт.

     – Извини, – поморщился МакДаллан. – В этом правда нет ничего зловещего, Фрэнк. Просто…– сделал он паузу. – Просто я беспокоюсь. За древесных котов.

     Он протянул руку, чтобы погладить голову Фишера, и древесный кот нежно боднул его ладонь.

     – А что с древесными котами? – напряженно прищурившись, спросил Летбридж.

     – Во-первых, позволь мне объяснить, – сказал МакДаллан. – Я обращаюсь к тебе как к моему другу, а не к рейнджеру Лесной службы. Я не собираюсь просить тебя нарушить какие-либо профессиональные правила или сделать то, что тебе не следовало бы делать. Но если то, что я собираюсь тебе сказать, достигнет неправильных ушей, это может привести к некоторым нехорошим последствиям.

     В серых глазах Летбриджа промелькнуло что-то похожее на вспышку гнева, и МакДаллан быстро покачал головой.

     – Я не говорю, что ты можешь предать мое доверие, Фрэнк! Я просто хочу быть уверен, что ты понимаешь, насколько серьезно я обеспокоен. И, честно говоря, меня гораздо больше заботит защита Фишера и других древесных котов, чем помощь этим торчащим вокруг них и любопытствующим сплетникам.

     Лицо Летбриджа прояснилось, и он резко фыркнул.

     – Не думай, что я с тобой в этом не согласен! – с отвращением потряс он головой. – Хоббард и ее толпа еще не так плохи, но я бы не доверял некоторым из других… ученых, как не стал бы плевать против ветра в ураган! И большинство их них лишь порадовали бы голодную гексапуму, разрешили мы им бродить самостоятельно по округе, как стаду слонов со Старой Земли в зарослях кустарника! Впрочем, я запланировал на следующей неделе взять полдесятка из них на «наблюдение за древесными котами в дикой природе». И единственное, о чем я сейчас могу думать, что я бы предпочел этому наращивание сломанного зуба без обезболивания.

     МакДаллан усмехнулся.

     – Я что-то не слишком удивлен, услышав твое мнение, – сказал он. – Во всяком случае, ты не против поговорить со мной?

     – Садись и посмотрим, – сказал Летбридж, указывая на стул на дальнем конце своего стола. – Если ты начнешь говорить о чем-то мне неприятном, я ведь всегда могу попросить тебя остановиться, не так ли?

     – Думаю, да.

     МакДаллан занял предложенный стул, опустил Фишера на свои колени и устроился поудобнее.

     – Дело в том, Фрэнк, – тихо сказал он через мгновение, – что в том деле с БиоНерией было больше, чем я официально признал. Я даже с тобой не хочу вдаваться в детали, по многим причинам – некоторые из которых сугубо личные. Но все это в итоге сводится к тому, что, мне кажется, у меня есть чертовски убедительное личное свидетельство того, что древесные коты гораздо умнее, чем даже сейчас полагает большинство людей. Дело не только в этом, я вполне уверен, что получил доказательство того, что они и правда телепаты.

     Летбридж беззвучно присвистнул и откинулся на своем кресле, сложив на груди руки. Он задержал взгляд на своем друге – обоих своих друзьях – на несколько секунд, а потом кивнул сам себе.

     – Я об этом догадывался, – просто сказал он. – Ты двигался удивительно прямо к центру событий, и я так и не поверил во всю ту чепуху «следования предчувствию». Так это Фишер тебе проболтался?

     – Нет, не совсем. О, он помог – он был частью этого. Но это был Приблуда. Древесный кот Эрхардта.

     Лицо Летбриджа застыло, превратившись в холодную железную маску, и Фишер издал тихий звук горя. МакДаллан прижал его к себе, обнял, вдавив свое лицо в мягкий мех, извиняясь, что вернул всех троих в тот ужасный день, когда голодный, истощенный древесный кот, которого МакДаллан знал только как «Приблуду» – Эрхардт никому не сообщил, как он назвал своего друга, если он вообще его назвал – привел МакДаллана и Александра Цивоника к разбившемуся аэрокару с тремя мертвыми телами.

     Одно из этих тел принадлежало Арвину Эрхардту. Эрхардт был нанятым исследовательской группой БиоНерия пилотом грузовика, назначенным на их исследовательскую станцию здесь на Сфинксе… и он вместе с еще двумя людьми на борту этого аэрокара были убиты доктором Мариэль Убель, старшим научным сотрудником станции. Она повредила полетные компьютеры аэрокара, чтобы быть уверенной, что он потерпит крушение на обратном пути к цивилизации, и не допустить, чтобы экипаж разгласил информацию о смертельном патогене, выпущенным ей в окружающую среду, отравившим и разрушившим самое сердце гнездовья клана древесных котов. Вероятно, это был несчастный случай, но из той категории несчастных случаев, которые не могли произойти с компетентными учеными, и ее карьера закончилась бы, стань известна информация о катастрофе. Для кого-то вроде Убель, это была вполне достаточная причина мимоходом убить трех человек.

     Она была близка и к убийству МакДаллана, когда он следуя за «предчувствием», как он сообщил властям официальную причину визита, появился на исследовательской станции. Фактически, она убила бы его… если бы Приблуда не кинулся прямо на дуло ее винтовки как раз в тот момент, когда она открыла огонь, и не отразил выстрел ценой своей жизни.

     – Приблуда, да? – через мгновение переспросил Летбридж. – Бедный малыш. Потерять Эрхадта и так было плохо, но еще и…

     Рейнджер еще несколько секунд посидел молча, после чего встряхнулся и глубоко вздохнул.

     – Ладно, – сказал он несколько бодрее. – Я не собираюсь спрашивать тебя, какое именно «доказательство» телепатии котов у тебя есть. Имей в виду, я спросил бы, но вполне заметно, что ты на самом деле не хочешь об этом говорить. Хорошо, это я могу принять. Но, в таком случае, о чем ты хочешь со мной поговорить?

     – Я много об этом думал, Фрэнк. И я обсудил все с Ириной; она единственная – по крайней мере из тех, кто на двух ногах – кто правда знает обо всем этом. И я пришел к выводу, что мне нужно собрать всю возможную информацию о древесных котах, и как можно быстрее. У меня в этом некоторое преимущество, и нравится мне это или нет, думаю, я обязан присматривать за Фишером и его сородичами. Не знаю, будет ли от этого в итоге какой-то прок, но я бы предпочел на пару шагов опережать всех этих твоих «ученых». Не Хоббард – хотя, если честно, я сразу не стал говорить ей всего, что знал – но остальных.

     – И?– подбодрил Летбридж, когда он снова замолчал.

     – И я думаю, что единственный человек, знающий сейчас о них столько же, если не больше, чем я, это Стефани Харрингтон, – признал МакДаллан. – Часть меня очень желает выяснить, что удалось узнать ей самой. И из того, что я о ней слышал, она по-настоящему выдающийся ребенок. Но я мог понять неправильно, а даже если и нет, я не представляю, как я могу прийти и начать спрашивать ее о том, что она знает, при этом не рассказывая ей, что знаю я. Что поднимает вопрос о том, насколько можно доверять ее благоразумию. Думаю, вполне вероятно, что она уже многое замалчивает – и это первая причина, по которой я хочу с ней поговорить – но будет ли она молчать о том, что нашел я?

     – Это кое от чего зависит, – ответил Летбридж, внимательно глядя на него через стол.

     – От чего?

     – От того, посчитает ли она, что может доверять твоему молчанию, – ровно сказал Летбридж. – Думаю, ты абсолютно прав, что на этот момент она не собирается рассказывать всего, что знает или о чем догадывается. Но вот что я тебе скажу – если она не убедится, что ты так же полон решимости защищать древесных котов, как и она, она ровным счетом ничего тебе не расскажет.

     – Ничего? – МакДаллан был более чем удивлен такой уверенностью Летбриджа. Он знал, что это отразилось на его лице и в тоне его голоса, и Летбридж усмехнулся. Но совсем не весело.

     – Тебе Карл не рассказывал про нас двоих, так сказать, столкнувшихся с ней во время той поездки в Твин Форкс?

     – Мне нет, но он обсуждал это с Ириной, – сказал МакДаллан. – Честно говоря, его рассказ ей это одно из того, что настраивает меня решиться и связаться с ней.

     – Вот как? Я не удивлен, – сказал Летбридж. – И я тоже вполне доверяю мнению Карла. Он замечает больше, чем многие из «взрослых», не так ли? К примеру, я обсуждал ее с Шелтоном, и, сказать по правде, думаю, босс ее слегка недооценивает. Заметь, он не считает ее типичной четырнадцатилетней, но я сомневаюсь, что он хотя бы начал догадываться, насколько же она нетипична. И я абсолютно точно знаю, что нет ничего – ничего в этом мире – чего не сделала бы эта девочка, чтобы защитить своего древесного кота. Львиное Сердце, как она его назвала.

     – Говоришь довольно уверенно, – медленно протянул МакДаллан, и его друг кивнул.

     – Потому что я уверен. Ты знаешь историю – ее дельтаплан разбился, за ней пришла гексапума, и Львиное Сердце сражался с ней, пока остальная часть его племени, или клана, или как там мы сейчас их называем, не добралась до них. Так?

     МакДаллан кивнул.

     – Ну, это официальная версия. И по факту единственная, что она вообще озвучивала. Но знаешь же, что Эйнсли оказалась там первой из рейнджеров.

     МакДаллан кивнул еще раз. Эйнсли Йедрусински была напарницей Летбриджа. Рейнджеров было столь мало, особенно после чумы, что даже официальные «напарники» часто работали в одиночку, но доктор еще с прибытия на Сфинкс неплохо познакомился с Йедрусински. Он весьма уважал ее компетенцию и рассудительность.

     – Её родители уже подняли девочку и Львиное Сердце в аэрокар, – продолжил Летбридж, – так что не нужно было спешить, но Эйнсли получила от отца координаты и отправилась осмотреться. К тому времени, как она добралась, от гексапумы осталось не так уж много. Ты же знаешь какие здесь падальщики. Но когда она осматривала скелет, она обнаружила кое-что очень интересное.

     – Что? – спросил МакДаллан.

     – Пусть древесные коты разодрали гексапуму, Скотт, – тихо сказал Летбридж, – но Стефани Харрингтон уже убила ее.

     – Что? – распахнув глаза, совершенно иным тоном повторил МакДаллан.

     – Эйнсли в этом уверена. Она нашла вибронож девочки, где она его уронила. И, изучая скелет гексапумы, она нашла, где та им воспользовалась, прежде чем выронить. Она воткнула его в эту гексапуму, Скотт. Должно быть, по самую рукоять, и она прорезала левую часть таза. Судя по углу, она должна была перерезать крупную артерию. Не сомневаюсь, что тварь еще была на ногах. Не сомневаюсь, без остальных древесных котов она вполне добила бы Стефани и Львиное Сердце, но она была уже мертва – только не знала об этом. И Эйнсли сказала, что по углу разреза и следам на земле довольно очевидно, что ударили сзади – вероятно, когда она собиралась прикончить Львиное Сердце. Сколько двенадцатилетних ты знаешь, кто готов пойти на чертову гексапуму с одним только восемнадцатисантиметровым виброножом? Думаешь та, кто сделала это с рукой, сломанной в двух местах, и ногой, на которой она едва могла стоять, чтобы защитить возможно уже погибшего древесного кота, не сделает все возможное, чтобы защитить этого древесного кота сейчас?

     «Неплохо выглядишь, Лазающий-Быстро», – тихо сказала Поющая-Истинно, лежа вытянувшись рядом со своим братом на ветке сетевого дерева пятнадцатью метрами ниже ее гнезда.

     «И чувствую себя неплохо, – ответил он, но отрывая взгляда от своего человека, когда она, смеясь, лежала на толстом слое мха, покрытая кучей веселящихся котят. Детеныши клана обнаружили мыслесвет двуногой – и наполняющую его приветственную радость – непреодолимым. – Не буду притворяться, что я ни разу не скучал по своей руке, – продолжил он, – но сравнивая с тем, что бы случилось без полученного от отца моей двуногой исцеления…»

     Поющая-Истинно излучала согласие, хотя в нем был намек на умалчивание, и он повернул голову и вопросительно взглянул на нее. Он не стал озвучивать вопрос, но для одного из Народа и не было нужды задавать его явно. Особенно когда другой из Народа знал его настолько хорошо, как Поющая-Истинно.

     «Некоторые из старейшин других кланов менее чем в восторге от нашего решения так смешаться с двуногими, – признала она. – Произошедшее с кланом Яркого Сердца напугало их. Кажется, для некоторых из них это доказательство всей опасности двуногих, и они предпочли бы полностью переместить свои угодья, сбежать глубже в лес, дальше от двуногих, чтобы с ними не произошло чего-нибудь еще хуже».

     «Если такого их желание, то это лишь доказывает их глупость! – отрезал Лазающий-Быстро. – Да, произошедшее с кланом Яркой Воды ужасно. И да, это вызвали двуногие. Но другие двуногие наказали виновную, так же как Народ наказывает виновных в злых деяниях».

     «Насколько мне известно, никто никогда не утверждал, что другие двуногие не наказали виновную, – ответила Поющая-Истинно. – Сомневаюсь, что они так думают, Лазающий-Быстро. Теперь они знают, насколько злы могут быть двуногие, как та ужасная, убившая двуногого Истинного-Ловчего, пытаясь скрыть зло, что она сделала своим собратьям. Это довольно пугающе, и это та причина, по которой некоторые кланы хотят уйти подальше от двуногих, по крайней мере, пока они не изучат полностью это доказательство. Но большинство обеспокоено отчетом Быстро-Бьющего о том, что сперва произошел несчастный случай. Мало того, что злая двуногая готова была совершить убийство, чтобы скрыть свои деяния, но все это разрушение, все это ужасное разорение угодий Яркого Сердца даже не было умышленным. В этом мире еще не так много двуногих, Лазающий-Быстро, но некоторые другие старейшины опасаются, что их будет все больше, и будет больше таких несчастных случаев, и они не желают вдруг обнаружить, как их клан постигло такое ужасное несчастье».

     Несколько долгих, задумчивых вдохов Лазающий-Быстро лежал молча. Затем он дернул ушами.

     «Полагаю, это, по крайней мере, может дать некоторую причину, – сказал он, – но это не причина для предупредительности. Опасающимся таких действий стоит вспомнить, как быстро двуногие прибыли на помощь Яркому Сердцу, едва узнали о катастрофе. Их летающие штуки в тот же день доставили клану еду, и отец моей двуногой тоже прибыл туда, чтобы излечить раненых. И не забывай о топорах и ножах, что двуногие передали Народу из Яркого Сердца! Они много лучше всего, что Народ делал из камня и дерева, и Народ из Яркого Сердца с их помощью уже почти закончил свое новое центральное гнездовье».

     «Согласна, – признала Поющая-Истинно. – То же самое я сказала посланникам других кланов. Даже самые напуганные признают, что те двуногие, что незлые, сделали все это, чтобы устранить нанесенный Яркому Сердцу вред. Но есть и такие, кто предпочел бы остаться подальше от двуногих, чтобы им не понадобилась помощь двуногих в устранении вреда. И даже многие из тех, кто не желает сбегать глубже в лес и прятаться, полагают, что сейчас может быть опрометчиво поощрять других из Народа формировать такую связь, которую ты создал с Погибелью-Клыкастой-Смерти».

     Взгляд Лазающего-Быстро в очередной раз опустился на его двуногую, и из глубины его груди раздалось мягкое, собственническое мурлыканье. Не он дал ей это имя; она была удостоена им остальным кланом Яркой Воды, и оно было заслуженно. Пусть в тот момент, когда она его заработала, он был без сознания, но другие из клана были достаточно близки, чтобы увидеть, что она сделала, и Поющая-Истинно спела ему песнь память о ее действиях. Он как будто своими глазами видел, как, спасая ему жизнь, раненный, испуганный детеныш атакует клыкастую смерть. И если бы и могли быть какие-то сомнения в причине ее нападения, он видел, как она, спотыкаясь своей раненой ногой, встала между ним и клыкастой смертью. Более того – Поющая-Истинно была достаточно близка, чтобы попробовать ее мыслесвет, когда та нападала, и так Лазающий-Быстро понял, что его двуногая ожидала своей смерти… и что единственная ее надежда, единственное, за что она боролась, была в том, что она сможет убить клыкастую смерть прежде, чем та убьет и его.

     Как часто, даже среди Народа, задался он вопросом, можно действительно узнать, что другой умрет за тебя?

     А сейчас он слушал смех Погибели-Клыкастой-Смерти, пробовал ее радость, когда один из котят зарылся ей под рубашку, в то время как еще двое крались среди прядей ее коричневых волос, с которыми играл ветер. Так хорошо было пробовать ее такой, без разочарования и беспокойства, что, казалось, в последнее время так часто омрачали ее мыслесвет. Лазающего-Быстро расстраивала полная его неспособность – по крайней мере, до сих пор – узнавать значения ее ротозвуков, особенно когда она пыталась объяснить, что именно ее беспокоило, и что он не мог полностью понять. Хотя он достаточно понимал из того, что ощущал в ее мыслесвете, чтобы понимать, что большая часть ее беспокойства была схожа со страхами лидеров кланов, боящихся слишком близко подойти к двуногим.

     «Не хочется признавать это, даже самому себе, – медленно сказал он наконец Поющей-Истинно, – но из того, что я ощущаю от мыслесвета Погибели-Клыкастой-Смерти, я подозреваю, что она тоже кое о чем… умалчивает, не рассказывая другим двуногим слишком многого о нас. Я не знаю, почему она так осторожничает, но я знаю, что среди двуногих есть такие, кто хочет узнать больше о Народе, совсем как Народ, желающий попробовать пучкового стебля. На самом деле, они досаждают Погибели-Клыкастой-Смерти и ее родителям бесконечными вопросами, на которые те не могут ответить, и я думаю, некоторые из них больше всего хотят забрать меня у Погибели-Клыкастой-Смерти, чтобы по-своему изучать меня».

     «В самом деле? – перекатилась Поющая-Истинно на спину, подставляя мех своего живота солнцу и поворачивая голову взглянуть на своего брата. – Это тревожные вести, Лазающий-Быстро».

     «Я могу в этом ошибаться, – уточнил Лазающий-Быстро. – Я еще только начинаю понимать двуногих. Достаточно легко пробовать их мыслесвет – ну а кто сможет не попробовать его, подойдя достаточно близко? – но понять, как их умы работают, гораздо труднее. Если бы только мы могли слышать их мыслеголоса, или они могли слышать наши! Все было бы гораздо проще».

     «Это действительно так? Или мы просто намного быстрее узнали, что приближаться к двуногим было серьезной ошибкой?»

     Лазающий-Быстро моргнул. Раньше Поющая-Истинно никогда впоследствии не подвергала сомнению своих решений. С другой стороны, впервые ее решение могло иметь столь далеко идущие последствия для каждого из Народа, живого или еще не родившегося, и внезапно он испытал к ней сочувствие. Вместе со вспышкой вины, так как все это проистекло из его первой, полностью самовольной встречи с Погибелью-Клыкастой-Смерти.

     «Не вини себя, – мягко упрекнул его мыслеголос его сестры. – Ты сделал это ненамеренно, и решение бросить вызов Прядильщице-Песен и Сломанному-Зубу было моим, а не твоим. Кроме того, я все еще считаю, что так было правильно. Просто я понимаю тех, кто подвергает сомнению важность этого.

     «Да, это не было намеренно, – согласился он, – но это все равно началось с моих действий. И хотя я тоже понимаю, почему некоторые из других кланов – или, по крайней мере, их старейшин – могут быть обеспокоены, даже напуганы, я согласен с тем, что твое решение было верным. Если эти другие двуногие и захотят забрать меня у Погибели-Клыкастой-Смерти для изучения, ни она, ни ее родители ничего подобного не позволят. И если злую двуногую, которая уничтожила гнездовье клана Яркого Сердца, и не взволновало, что она могла убить целый клан Народа, то остановил ее двуногий Быстро-Бьющего, Враг-Тьмы. Очевидно, что двуногие пришли в этот мир, чтобы остаться, Поющая-Истинно. Весь Народ должен это понимать! И, как ты сказала Прядильщице-Песен и Сломанному-Зубу, мир не настолько велик, чтобы всегда прятаться от них. Я пришел к выводу, что твое предложение сформировать с двуногими еще больше связей даже мудрее, чем ты в то время предполагала. Да, мы должны больше узнать о них. Но, пожалуй, еще важнее будет найти среди них союзников. Мы должны найти таких двуногих, связью с которыми будет гордиться любой из Народа – таких как Погибель-Клыкастой-Смерти и Враг-Тьмы. И одна из причин, почему мы должны так поступить, что когда злодеи из двуногих смогут навредить Народу, у нас будут свои союзники, свои друзья среди других двуногих, которые защитят нас. Думаю, так тебе и стоит ответить тем лидерам кланов, которые все еще сомневаются в мудрости предложенного тобой курса».

     Стефани Харрингтон села, сбрасывая со своей груди и плеч древесных котят, когда ее комм зазвенел. Один из древесных котят, поведя в восторге ушами, накинулся на увлекательную новую игрушку, и она, рассмеявшись, мягко отогнала его прочь.

     С этим она была осторожна. Она на своей коже прочувствовала, что когти древесных котят были остры как иглы, но они, по крайней мере, не были ятаганами из слоновой кости взрослых древесных котов, как Львиного Сердца.

     Ее отец был бесконечно увлечен всей информацией о древесных котах. Стефани была абсолютно уверена, что было не менее пары десятков ксенологов, с радостью убивших бы Ричарда Харрингтона, лишь бы заполучить копящиеся у него заметки, и одним из того, что особенно его увлекало, была структура когтей Львиного Сердца.

     Они сильно отличались от когтей земных котов. С одной стороны, они были чрезвычайно плотными, ближе к камню, чем к кератину. На самом деле, отец сказал ей, что они были больше похожи на зубы акулы, чем на все остальное, что ему только могло прийти в голову из земной биологии. Они были лишь в сантиметр-полтора длиной, но они были резко изогнуты, а внутренняя поверхность – режущая поверхность – была остра, как скальпель. Когти втягивались в пазы, которые были из того же камнеподобного материала, чтобы защищать древесных котов от остроты их собственных когтей, и это конечно же, помогало объяснить, как же такие миниатюрные, почти изящные существа нарезали массивную гексапуму. И их было по четыре на каждой лапе – можно сказать, две дюжины естественно развившихся бритвенных лезвий на кончиках пальцев. Когда доходило до дела, подумала Стефани, древесный кот был намного лучше (и смертельнее) вооружен, чем можно было подумать, просто на одного из них посмотрев.

     К счастью, на развитие такого вооружения, по-видимому, требовалось время. Что наверняка объясняло, как же древесные котята выживали, чтобы вырасти! И это, во всяком случае, помогало одежде Стефани (и ее коже) пережить их натиск.

     Ну а сейчас ей удалось забрать свой комм у любопытного древесного котенка и проверить, кто звонит. Это был ее отец, и она приняла вызов.

     – Привет, пап!

     – И тебе привет, – ответил Ричард Харрингтон. – Надеюсь, ты хоть иногда поглядываешь на время, юная леди?

     – Ты же знаешь, что да, – ответила она. – Я не хочу налажать и оказаться под домашним арестом! В смысле, снова, – добавила она, и Ричард, сидя в своем кабинете в усадьбе, усмехнулся.

     – Ну, – сказал он, – я посмотрел прогноз, и мне кажется, что центр шторма движется к побережью быстрее, чем кто-либо ожидал. Не думаю, что, исходя из запланированного срока, у тебя будут проблемы, но мы ждем сильный дождь, и по возвращении тебя наверняка встретит сильный ветер.

     – Есть, сэр, – ответила Стефани. – Я подключу комм к погодному серверу и буду внимательно его слушать, пап.

     – Хорошо, – сказал он. Затем Стефани показалось, что он на мгновение замялся, прежде чем продолжить: – Все равно, ты, наверное, захочешь вернуться домой чуть пораньше, – сказал он ей. – К ужину у нас будут гости.

     – Больше никаких ученых! – Стефани сдержала стон, но было близко, и Ричард усмехнулся.

     – Нет, не сегодня, – сочувствующе сказал он. – Хотя мы пообещали доктору Хоббард, что она сможет прибыть и поговорить с тобой и Львиным Сердцем в четверг.

     – О, доктор Хоббард не так уж и плоха, – ответила Стефани. – По крайней мере, она вежлива. И Львиному Сердцу она тоже нравится. И она не относится ко мне как к глупому ребенку, который ничего не понимает.

     Нет, не относится, подумал ее отец. С другой стороны, юная леди, ты проделала хорошую работу, убеждая почти всех ее коллег, что ты всего лишь «глупый маленький ребенок». Ну или что ты ничего не понимаешь. Когда-нибудь ксенологи на тебя сильно… разозлятся, когда поймут, что ты систематически играешь с ними дурочку.

     – Я заметил, – вслух сказал он. – Но сегодня будут не ученые. На самом деле, думаю, ты будешь рада их увидеть.

     – Рада? – с подозрением нахмурилась Стефани своему комму. Она узнала этот тон. Он значил «папа что-то замышляет».

     – Ага, – усмехнулся он. – Похоже, нас навестит пара людей, живущих неподалеку от Гремящей реки.

     – Гремящей реки? – сильнее нахмурившись, повторила Стефани. Гремящая река стекала с вершин Медностенных гор примерно в тысяче километров севернее усадьбы Харрингтонов.

     – Одна из них представилась как Ирина Кисаева. Она сказала, что разговаривала с тобой на прошлой недели, и что она придет сюда с другом – его зовут Скотт МакДаллан. Может, ты слышала о нем? – Голос Ричарда Харрингтона не мог звучать еще более невинно. – Во всяком случае, кажется, я что-то о нем слышал примерно… сколько, с месяц назад? Что-то о нем и его древесном коте, да?

     Стефани со смешанными чувствами наблюдала прибытие гостей.

     Ее отец был прав в том, насколько быстро от океана Таннермана двигался грозовой фронт, и аэрокар спускался со все более сердитого на вид, затянутого черными тучами неба. На западе сверкали редкие вспышки молний, ветер шумел ветвями частокольного леса и королевских дубов вокруг дома ее родителей. Стефани часто задавалась вопросом, на что была бы похожа плохая погода на планете с гравитацией более близкой к Старой Земле, где дождь и все остальное падало несколько более… степенно. Она никогда этого не видела, но она неплохо привыкла к характерной силе тяжести Сфинкса, которая была причиной, по которой сфинксианские домовладельцы внимательно следили за нависающими ветвями. Никто не хотел, чтобы четырех-пятиметровая ветвь королевского дуба рухнула на голову (или на крышу) при гравитации в 1,35g, и здесь, на Сфинксе, лесничие были неплохо оплачиваемыми специалистами.

     Хотя сегодняшняя буря обещала быть выдающейся даже по стандартам Сфинкса. Синоптики предупреждали об этом почти всю неделю, но она повернула на юг и ускорилась, что значило, что она бушевала уже менее чем в восьмидесяти километрах от усадьбы Харрингтонов. А еще ее путь пролегал непосредственно по центральному поселению клана Львиного Сердца (она решила, что ей нравится термин доктора Хоббард для обширных семейных групп древесных котов), и беспокойство за друзей пылало в глубине ее разума, отвлекая ее от предвкушения предстоящего визита.

     Тем не менее, она была немного удивлена тем, что кроме предвкушения было еще кое-что. То, что она чувствовала, даже несмотря на то, что это она инициировала эту встречу… и не уделяла ей особого внимания, когда про нее узнала.

     Это была ревность. Она действительно ревновала из-за всех последних рассказов газетчиков о докторе МакДаллане и Фишере, и из-за этого ей было… стыдно.

     Тебе должно быть стыдно, отругала она себя. Что? Неужели тебе действительно так важно быть единственной героиней, связанной с древесными котами? Думаешь, ты должна получить всю славу? И если ты так завидуешь всем новостным сводкам и всем поздравлениям, что получил доктор МакДаллан, то почему бы тебе не решиться провести чуть больше времени со всеми этими ксенологами и ксенобиологами и убедиться, что во всех отчетах будет твое имя, а не его?

     Ей не нравилось, что она чувствовала, и ей было не просто стыдно. Она была разочарована самой собой… и она знала, что ее родители чувствовали бы то же самое, если бы узнали про это.

     – Мя-ать! – тихо сказал ей на ухо Львиное Сердце, и она почувствовала, как он шевельнулся у нее на плече. Оставшаяся у него передняя лапа потянулась, легонько касаясь ее головы, и она как-то почувствовала его мягкое неодобрение. Не за только что осознанные ей чувства к доктору МакДаллану, а за то, что обвиняет себя за эти чувства. И хотя она считала, что он был не прав, так легко обойдясь с ней, ей пришлось признать, что не похоже было, чтобы она намеревалась завидовать доктору. Она даже не осознавала этого, и когда она подняла руку потрепать уши Львиного Сердца, она пообещала себе, что искоренит эту зависть так быстро, как только сможет.

     – Мя-ать! – еще раз сказал древесный кот, уже веселее, почувствовав изменение ее эмоций, и она усмехнулась.

     – Ладно, – прошептала она ему, когда аэрокар приземлился. – Ладно, я постараюсь. Да и ты тоже!

     Львиное Сердце довольно мурлыкнул, тепло прижавшись к ее щеке, и они взглянули на открывающуюся дверь аэрокара.

     Скотт МакДаллан, решила Стефани, был самым рыжим из всех рыжих, что она видела в жизни. Его волосами, казалось, можно было разжигать костры, а кожа была так усыпана веснушками, что удивительно было, что она не светилась.

     Ирина Кисаева была ниже его, весьма женственна и крепче сложена. Ее волосы были так же темны, как его огненны, а ее карие глаза, казалось, были созданы для смеха. Нос у нее был таким же прямым, а скулы высоки.

     Но по-настоящему привлек ее внимание кремово-серый древесный кот, устроившийся на руке доктора МакДаллана. Он был не таким крупным, как Львиное Сердце, а на хвосте было меньше темных полос, но помимо этого и отсутствующей лапы Львиного Сердца их можно было бы принять за близнецов, голова древесного кота поднялась, и ярко вспыхнули зеленые глаза, когда он взглянул в их направлении.

     «Приветствую, Быстро-Бьющий! – сказал Лазающий-Быстро. – Добро пожаловать в угодья клана Погибели-Клыкастой-Смерти».

     «Благодарю за радушие, старший брат, – ответил Быстро-Бьющий. – Хотя я не знал, что Погибель-Клыкастой-Смерти и ее родители стали полноправным кланом».

     «Если еще не стали, то скоро станут, – сказал Лазающий-Быстро. – И клан Яркой Воды решил, что у них, конечно же, есть право на получение статуса клана. Они уже многому нас научили, не говоря уже о…»

     Он приподнял обрубок правой передней лапы и почувствовал, как Быстро-Бьющий с ним соглашается. Затем он прищурил глаза, когда они с разведчиком клана Смеющейся Реки попробовали мыслесвет друг друга. Для древесных котов это был эквивалент того, что люди могли бы назвать «знакомством», если не считать того, что это было гораздо быстрее – и гораздо глубже – чем могли добиться любые два человека. Конечно, ни один из них не был певицей памяти, так что они не могли дойти до самого дна, но за то время, что Быстро-Бьющий и его люди выбирались из аэрокара и подходили к ожидающим Харрингтонам, они с Лазающим-Быстро стали все равно что старыми друзьями.

     После этого они оба попробовали мыслесвет всех людей, с которыми раньше не встречались. Это был интересный опыт, так как мыслесвет как Стефани, так и МакДаллана упоминался в песнях памяти, последние несколько месяцев расходящихся от клана к клану. Всем слушающим певицы памяти ясно дали понять, что у двух людей был исключительно мощный мыслесвет, даже для двуногих, но теперь было очевидно, что песни значительно их преуменьшали.

     «Мыслесвет твоей двуногой гораздо сильнее, чем я ожидал, – сказал Быстро-Бьющий. – Думаю, что в чем-то он может гореть даже ярче, чем у Врага-Тьмы!»

     «Мыслесвет Врага-Тьмы тоже очень силен, – уважительно отозвался Лазающий-Быстро. – Хотя я не думаю, что кто-то из них по-настоящему ярче другого. Они просто… различны».

     Он задумчиво поиграл кончиком хвоста, пытаясь придумать, как выразить свои ощущения.

     «Мне кажется, – сказал он спустя мгновение, – что разница в том, как именно они чувствуют нашу с ними связь. Погибель-Клыкастой-Смерти мыслеслепа, а Враг-Тьмы… не совсем. Я слышу почти… почти эхо его мыслеголоса. Но я все же думаю, что Погибель-Клыкастой-Смерти действительно может попробовать мои чувства лучше, чем он пробует твои. Как будто бы… как будто бы у каждого из них лишь половина умений Народа к ощущению мыслесвета, но ни у одного нет всего».

     «Полагаю, ты прав, – ответил Быстро-Бьющий. – Я не слишком-то над этим задумывался, но теперь понятнее, как Ясной-Певице удалось донести до него воспоминания Истинного-Ловчего о том, что сделала преступница».

     «Это хорошо! – сказал Лазающий-Быстро. – Мы уже гораздо больше узнали о двуногих – особенно о наших двуногих! Надеюсь, они так же много узнают и о нас».

     – Доктор МакДаллан, миз Кисаева… Фишер, – сказал Ричард Харрингтон, по очереди протягивая руку людям и приветственно кивая древесному коту. – Добро пожаловать! Заходите внутрь, пока дождь не начался!

     – Это, – глубоким, приятным баритоном начал Скотт МакДаллан, – звучит как очень хорошая идея, доктор Харрингтон.

     – Аминь, – вторила Ирина Кисаева, после чего с улыбкой взглянула на Стефани. – И ты, должно быть, Стефани, – подмигнула она. – Рада встретиться с тобой лично. Тем более что мы с тобой, кажется, единственные не-доктора на этой вечеринке!

     Стефани рассмеялась и шагнула вперед, протягивая ей руку.

     – Ага, – сказала она, тряхнув головой. – Я много такого слышала рядом с этим двумя, – кивнула она в сторону своих родителей, и Марджори Харрингтон нежно отвесила ей подзатыльник.

     – Просто помни, кто этим вечером раздает горячий шоколад, – зловеще сказала она своей дочери, и теперь захихикала Ирина.

     У нее приятный смех, решила Стефани. И лицо тоже приятное.

     Харрингтоны проводили своих гостей внутрь в большую, уютную гостиную, где в большом каменном очаге потрескивал огонь. И этот очаг не был таким уж пережитком далекого прошлого. Чего на Сфинксе было много, так это дров. И если дом посреди сфинксианской зимы потеряет энергию, этот анахроничный камин (и такие же почти во всех остальных комнатах) вполне может оказаться разницей между выживанием и замерзанием насмерть.

     Однако сегодня огонь был просто для уюта, и пять людей расселись вокруг него тесным полукругом, когда шипение горящей древесины проявляло свою древнюю приветственную магию.

     – Мне нравятся эти картины, – сказала Ирина, глядя на тройку старомодно написанных маслом картин на стенах.

     Она подошла ближе, с явным удовольствием изучая висящую справа картину, любуясь игрой солнечного света и тени, глубиной зелени, серыми, черными и коричневыми стволами деревьев на летнем пейзаже. Картина левее отображала тот же пейзаж, но в натуральных тонах, бледной зелени и весеннего неба цвета яйца малиновки. Самая левая картина вновь показывала этот же пейзаж, на этот раз укутанный сияющей под солнцем белизной снега, украшенный кристальными кинжалами сосулек. Всех их наполнял совершенно иной смысл яркой, непрерывной жизни Сфинкса, когда планета проходила через медленную, величественную смену своих сезонов. Как будто бы зритель мог коснуться изображений, действительно дотронуться до отображенных сезонов, а справа от летнего пейзажа был пустой участок стены. Ясно было, что он дожидался осени, подумала она и повернулась к Харрингтонам.

     – Я-то думала, что знаю большинство художников на Сфинксе, – сказала она, – но я совсем не узнаю эту руку. Мне бы очень хотелось найти его и попросить его приехать к дому моего брата и написать ему такую же серию!

     – Думаю, это можно устроить, – медленно улыбнулся Ричард Харрингтон и кивнул в сторону жены. – Я очень хорошо знаю этого художника.

     – Это вы писали? – взглянула Ирина на Марджори. – Они прекрасны!

     – Ну, мне придется подождать еще примерно стандартный год, прежде чем я смогу добавить на стену осень, – ответила Марджори. – Здесь, на Сфинксе, это не то, что получится сделать быстро. Но если ваш брат не против потратить на проект четыре-пять стандартных лет, то я, возможно, смогу втиснуть это в свой плотный график.

     Две женщины улыбнулись друг другу, и МакДаллан покачал головой.

     – Знаете, мы обречены, – сказал он Ричарду и Стефани. Стефани изогнула брови, и он пожал плечами. – Твоя мама пишет. Ну, Ирина ваяет… и не только из глины. Ей еще очень нравится бронза. Она уже сделала три полноразмерных скульптуры Фишера, и, как будто бы это еще недостаточно плохо, она к тому же еще и гончар. Ее дом усеян чашами, кубками, вазами, тарелками, блюдами, блюдцами, кувшинами, мисками, кружками, графинами, салатницами… я уже говорил про чаши? И вдобавок она по малейшему поводу их раздаривает. Заполнила этими штуками все шкафы у своих друзей. Я точно упоминал про чаши, а?

     – Все чтобы проще было до тебя достучаться, – ласково сказала ему Ирина, а затем, посмеиваясь, взглянула на Марджори. – Хотя в то же время, я уверена, если вам будет интересно, мы сможем попробовать поменяться. Мне хочется изваять скульптуру Львиного Сердца. – Взглянув на Стефани, она стала гораздо серьезнее. – Я думаю то, как он гордится своими шрамами, многое о нем говорит.

     – Как и я, – тихо сказала Стефани, поднимая древесного кота себе на плечо.

     – И на этой ноте, – твердо сказал Ричард Харрингтон, – давайте вымоем руки и поедим.

     Ужин был просто превосходен.

     Оба Харрингтона прекрасно умели готовить, и ни МакДаллан, ни Ирина никогда не пробовали Мейердальскую кухню. Она напоминала МакДаллану некую смесь Восточной и Иберийской кухни со Старой Земли, сочетая в себе их элементы так, как ему никогда бы не пришло в голову, но получалось неплохо. Первым блюдом были обжаренные в оливковом масле грибы с чесноком, зеленым луком и петрушкой, а к салату подавалось то, что его тетя из Ново-Мадрида назвала бы соусом ромеско – острым томатным соусом с чесноком, миндалем и фундуком. Миндаль был все тем же, со Старой Земли, хотя «фундук» был с местных деревьев, что по-своему меняло изначальную идею. То же самое можно было сказать и об «анчоусах», которые были рыбой, заполнявшей на соседней со Сфинксом планете Мантикоре ту же самую экологическую нишу, хотя листья салата и эндивия были такими же, как и на Старой Земле, все благодаря садам и теплицам Марджори Харрингтон здесь, на Сфинксе. Оливки, как и «анчоусы», были с Мантикоры, чье орбитальное положение более близкой к звезде планеты дало ей более подходящий для оливковых деревьев и апельсиновых рощ климат.

     Главным блюдом были куриные бедрышки с шалфеем, розмарином и тимьяном, но поданные с рисом с соусом на основе кокосового молока, с легким намеком на карри, украшенные шпинатом и кусочками ананаса и апельсина. Завершал меню домашний хлеб… если не считать мороженого из кокосового молока и красной фасоли на десерт.

     – Это, – с сытым вздохом сказал МакДаллан, усаживаясь после обеда обратно за стол на чашку кофе, – было восхитительно.

     – Вы уверены, что не хотите добавки? – с улыбкой предложила Марджори Харрингтон, кивнув на печально опустевшие блюда, все еще расположенные в центре стола.

     – Не выйдет, – сказал он. – Не после всего этого.

     – Восхитительно, – согласилась Ирина. – И я тоже объелась.

     Однако она, заметила Стефани, съела гораздо меньше, чем другие люди за столом. Что, учитывая ее коренастую фигуру, предполагало, что в отличие от семьи Стефани, ее метаболизм и мышцы не были генетически приспособлены к высокой гравитации. Она явно привыкла к силе тяжести Сфинкса, но Стефани задалась вопросом, как же немодифицированному человеку живется день за днем при гравитации на тридцать процентов превышающей ту, в которой человечество изначально развивалось.

     Древесные коты, наоборот, еще не закончили. Стефани подозревала, что у древесных котов понятие о кухни было весьма… базовым. На самом деле, она была немного удивлена, обнаружив, что они все же предпочитали приготовленную пищу, хотя вполне способны были при нужде съесть ее и сырой. Но Львиное Сердце едва не попытался нырнуть прямо в свою тарелку и поваляться там от чистого восторга, когда он впервые столкнулся с готовкой ее родителей, и Фишер, кажется, отнесся к ней точно так же. Во всяком случае, сейчас он трудился над пятым своим куриным бедрышком.

     Однако его не сильно заботил шпинат, подметила она. Может быть, если бы приправили веточкой сельдерея…

     – В таком случае, раз уж все закончили, почему бы нам не перебраться обратно в гостиную? – предложила Марджори.

     – Только если вы сперва позволите нам со Скоттом помочь вам прибраться, – ответила Ирина.

     – Если хотите, – сказала Марджори, и Ирина усмехнулась.

     – О, конечно, поверьте! Я не хочу, чтобы у него появлялись вредные привычки лишь от того, что мы не дома.

     – Ладно, – согласилась Марджори, и люди взялись за стол, перенося остатки на кухню, чтобы спрятать их в холодильник, счистить в компостный мешок, выбросить в мусорное ведро, или поставить в акустическую посудомоечную машину, по ситуации.

     Некоторое время спустя они снова расселись вокруг камина удобным для общения кругом, прислушиваясь к громыхающему по крыше подобному водопаду дождю и реву ветра. Прогрохотал гром – все еще далекий, но значительно приблизившийся – и Ричард Харрингтон покачал головой.

     – Думаю, вам лучше будет заночевать здесь, – сказал он.

     – Если мы не стесним вас, думаю, это будет довольно хорошая идея, – с унылой улыбкой сказал МакДаллан, потянувшись мягко коснуться объевшегося древесного кота, сонно растянувшегося на спинке его кресла. – В первую нашу с Фишером встречу мне пришлось лететь с ним посреди шторма с сотрясением мозга. Полагаю, что когда дело касается полетов в непогоду, это нас обоих беспокоит.

     – Понимаю, почему это так, – сказал Ричард, после чего слегка наклонил голову и приподнял бровь. – И конечно, поднятие темы вашей с ним встречи позволяет также перейти к главной причине вашего визита к нам, не так ли?

     – Полагаю, что так, – признал МакДаллан и посмотрел на Стефани. – Должен признать, что мне приходила в голову возможность сравнить наши с тобой наблюдения – и неоднократно, на самом деле – прежде чем ты связалась со мной, Стефани. Хотя я немного… нервничал по этому поводу. И я не думаю, что станет большой неожиданностью для кого-либо, что одной из причин, почему я нервничал, был тот факт, что я испытываю необходимость защищать, когда дело касается Фишера.

     – Думаю, вы с уверенностью можете предположить, что мы это поняли, – сухо сказала Марджори, и МакДаллан усмехнулся. Это была странно натужная усмешка, подумала Стефани и почувствовала, как Львиное Сердце поднял голову со своего насеста на спинке ее кресла, чтобы взглянуть на навестившего их доктора.

     – Я правда хотел сесть и поговорить с тобой – со всеми вами, но особенно с тобой, Стефани – по крайней мере, с того момента, как Фишер вошел в мою жизнь, – продолжил МакДаллан. – Конечно, мы все были ужасно заняты. А затем возникло дело «БиоНерии».

     Его губы сжались и он потянулся взять за руку Ирину, за его голубыми глазами промелькнули тени.

     – Это и правда было довольно плохо, – тихо сказал он. – И я еще думал, до того, как это случилось, что люди достали меня, пытаясь «понять» древесных котов!.. – покачал он головой. – Поверьте мне, стало намного хуже.

     Он молча посидел несколько мгновений, глядя в огонь, после чего встряхнулся и вновь посмотрел на Стефани.

     – Я вполне уверен, что они преследовали тебя, по крайней мере, столько же, сколько и меня, – сказал он ей. – Из того, что я слышал, твои мама и папа были довольно тверды в установлении пределов, и думаю, что это была по-настоящему хорошая идея. Большинство – ну, многие – из этих людей действительно не кажутся замыслившими какой-либо вред, но одного их присутствия достаточно, чтобы свести Фишера с ума. Я думаю, что их эмоции для него словно какой-то вид пищевого отравления, и кроме того я не думаю, что он на этот счет сильно ошибается.

     Он сделал паузу, и Стефани пожала плечами.

     – Мы с Львиным Сердцем встречали нескольких таких же, – призналась она. – Доктор Хоббард – вы ведь знаете ее? – МакДаллан кивнул, и Стефани продолжила: – Она не так уж плоха. На самом деле, она вроде как нравится нам. Но даже она постоянно…

     Она вдруг прервалась, и глаза МакДаллана сузились.

     – Даже она постоянно задает вам вопросы, на которые вы совсем не хотите отвечать, – тихо сказал он. – Ты именно это хотела сказать, не так ли, Стефани?

     Стефани лишь посмотрела на него. Ее удивляло, что она вообще начала рассказывать это паре совершенно незнакомых людей. Она связалась с МакДалланом в первую очередь именно потому, что хотела обсудить с ним ситуацию, но планировала продвигаться медленнее. Получить лучшее представление о его личности, оценить, что он решил по вопросу защиты древесных котов, прежде чем влезть во все это. Но что-то было в МакДаллане – что-то большее, чем просто факт, что он тоже был принят древесным котом. Что-то такое, что ей захотелось довериться ему.

     Она посмотрела на родителей, молча вопрошая глазами, и через мгновение ее отец едва заметно кивнул.

     – На самом деле, она постоянно задает вопросы, на которые никто из нас не хочет отвечать, – сказала она, повернувшись обратно к МакДаллану. – Во всяком случае, не сейчас.

     – Именно так я и думал.

     МакДаллан откинулся в своем кресле, все еще держа Ирину за руку. Его взгляд скользнул по лицам Харрингтонов, в то время как шторм колотил по дому, а потом он глубоко вздохнул.

     – Именно так я и думал, – повторил он. – Я знаю с каким волнением я узнаю что-нибудь о Фишере, и я вполне уверен, что ты должна, по меньшей мере, так же волноваться, Стефани. Но ты не рассказывала об этом всем желающим, как поступили бы многие дети, и это навело меня на мысль, что ты нарочно держала рот на замке. Ты беспокоишься о том, как люди и древесные коты будут уживаться в долгосрочной перспективе, не так ли?

     – Да, – тихо признала она, глаза ее потемнели. – Я думаю, у них была серьезная причина так долго прятаться от нас, и я не уверена, что они были так уж неправы, беспокоясь по нашему поводу. Я знаю, что многие другие дети в Твин Форкс сходят с ума, пытаясь узнать, как поймать древесного кота себе в «питомцы». – Ее глаза ожесточились, а губы сжались. – Большинству из них я не доверила бы хомяка со старой земли, а древесные коты не питомцы! Я даже никого из этих идиотов не могу заставить это понять! Они все слишком заняты, завидуя, слишком заняты, думая, что я просто пытаюсь оставить Львиное Сердце только себе. Они понятия не имеют, чего мне это стоило – не совсем – и только и думают, что он такой милый, такой хорошенький!..

     Она прервалась на том, что сказала, и встряхнулась.

     – Простите. Просто иногда это очень, ну очень меня бесит. Так же как и пугает. Потому что если так могут считать дети, то почему не могут взрослые? И мы с папой потратили много времени, обсуждая, что именно произошло на Барстуле с Амфорами. Я не хочу, что бы то же произошло и с древесными котами!

     – Ты не представляешь, как я рад это слышать, – заявил МакДаллан. – Ты упомянула ровно то же самое, чего опасаюсь и я. И кроме того, меня не слишком радуют возможности после того, как я увидел, как Убель готова была обречь на смерть целый клан только чтобы прикрыть свой собственный… тыл. Поэтому, когда ты позвонила, мне пришло в голову, что ты выбрала довольно удачный момент. Думаю, это было бы хорошей идеей для всех нас – тех, кто был принят одним из этих малышей, – он потянулся снова погладить мягкий мех Фишера, – собраться вместе и посмотреть, не сможем ли мы все организоваться и петь в унисон.

     – Вы имеете в виду, сосредоточится на том, чтобы самим их понять?

     – Это часть того, что я подразумеваю – большая часть, на самом деле. Но более того, я думаю, ты права в том, что древесные коты нуждаются в нас, чтобы защитить их, также как тебе нужен был клан Львиного Сердца, чтобы помочь тебе справиться с той гексапумой, и как мне нужен был Фишер, чтобы спасти меня от утопления. И, честно говоря, я вполне уверен, что они намного умнее, чем кто-либо подозревает, и что они и правда телепаты.

     – Я тоже думаю, что они намного умнее, чем кто-либо еще думает – за исключением, возможно, доктора Хоббард, – согласилась Стефани. – Насчет нее я не уверена. Но большинство других «ученых» продолжают вести себя так, словно древесные коты, может быть, на пару ступенек выше золотистого ретривера. – Она поморщилась. – Я думаю, может быть отчасти из-за того, что они настолько малы. Довольно скверно себя чувствуешь, когда сталкиваешься с кем-то, кто думает таким образом, но у меня был один ксенобиолог, который настаивал, объясняя – снова и снова – мне, что древесным котам просто не хватает массы тела для поддержания подлинного интеллекта. Всем понятно, что их мозги не могут быть достаточно большими для «продвинутых когнитивных функций»! Поэтому, разумеется, нет никакого смысла выяснять, так это или нет, раз это «всем понятно» и точка! – Она закатила глаза. – Придурок стоял прямо здесь, держа кремневый нож Львиного Сердца и глядя на его сеть для переноски, и настаивал, что древесные коты не могут быть «истинно разумными», однако они ловко «имитируют» разумное поведение. Я думала, он погладит меня по голове и скажет, чтобы я, как хорошая маленькая девочка, бежала играть дальше со своими куколками, тогда как настоящие, квалифицированные, подобающе скептически настроенные ученые продолжат приводить в порядок все, что я, очевидно, поняла неправильно!

     – Я сам периодически сталкиваюсь с некоторыми такими, – с кривой ухмылкой сказал ей МакДаллан. – И говоря о размерах мозга, подобные им люди вызывают своеобразное желание открутить их головы и посмотреть, есть ли самом деле что-нибудь внутри их черепушек, согласна?

     – Ага, только я не достаточно большая! – сказала ему Стефани с более широкой, чем его собственная, ухмылкой.

     – За что остальная часть человеческой расы может быть только благодарна, – заметил ее отец. – Боюсь, характер, подобный тому, что одна популярная легенда приписывает людям с вашим цветом волос, возник и в семействе Харрингтон, Скотт.

     – Фактически, знаете ли, действительно есть связь между рыжими волосами и повышенной выработкой адреналина, – усмехнулся МакДаллан. – Думаю, именно по этой причине так часто попадают в беду.

     – А еще это очень удобное оправдание, – сухо сказала Ирина.

     – Но вернемся к более близкой нам теме, – возвышенным тоном сказал МакДаллан. – Я думаю, что идиоты, которых только что описала Стефани, в каком-то смысле в данный момент почти являются нашим секретным оружием. Лично мне кажется, что для древесных котов может быть лучше – по крайней мере, поначалу – быть недооцененными, чем переоцененными.

     – Вы в этом уверены, Скотт? – тихо спросил Ричард. МакДаллан взглянул на него, и он пожал плечами. – Я не могу выбросить из головы Барстул. Если власти на Сфинксе действительно решат, что древесные коты просто чуть более умные животные, то это грозит им массой неприятностей. Я очень не хотел бы, чтобы какой-нибудь дурак, у которого больше политического влияния, чем интеллектуальной мощи, решил, что правильной политикой станет не предоставление им статуса охраняемых, а игры с законами о контроле и выдача охотничьих лицензий!

     – Я полностью согласен. Просто не хочу, чтобы мы в чем-то торопились, Ричард. Как мне кажется, если пожелаем, мы в любой момент можем признать, что древесные коты гораздо умнее, чем люди думают. Будет вообще то намного сложнее убедить человечество, что они не так умны, как люди думают, предполагая, что такой поворот это хорошая идея, если мы к этому стремимся.

     – Доктор МакДаллан прав, папа, – рассудительно сказала Стефани. – Я много думала об этом, особенно с тех пор, как мы с тобой начали говорить о Барстуле, и, на самом деле, полагаю, есть три вещи, которые мы должны сделать, если, конечно, сможем.

     – Какие три вещи? – спросил МакДаллан, пристально посмотрев на нее.

     – Во-первых, думаю, вы правы. Независимо от того, что мы делаем, большинство людей – особенно те, кто на самом деле не встречал древесных котов – продолжат думать о них как те пустоголовые в Твин Форксе. Они продолжат думать: «О, какие милые, пушистые маленькие домашние животные!» Я думаю, это, вероятно, опасно для отдельных древесных котов, учитывая, как далеко некоторые люди уже зашли, пытаясь их поймать. Но поскольку это касается всех древесных котов, я думаю, вы правы, что было бы лучше для них быть недооцененными, чем переоцененными, по крайней мере поначалу.

     – Поэтому, я думаю, мы хотим, чтобы люди осознали, что они умны, они используют инструменты, но считали их… ну, своего рода неизменно милыми детьми, если вы понимаете, что я имею в виду. Разумный вид, который нужно защищать, а не эксплуатировать, но который никто не станет воспринимать как реальную угрозу.

     Она сделала паузу, наблюдая за МакДалланом, дожидаясь его медленного кивка, после чего продолжила дальше.

     – В то же время, однако, я думаю, мы действительно должны дать понять, что они разумный вид. Причем не только это, а что они коренной разумный вид Сфинкса. Они были здесь первыми – это их мир, не наш – и мы должны убедиться, что никто не попытается отнять его у них.

     – И, наконец, как часть первого, о чем я говорила, мы должны убедить людей, по крайней мере на Сфинксе, что древесные коты, которые приняли людей, больше чем просто питомцы. Древесные коты, как Львиное Сердце и Фишер должны быть… послами, я думаю. Я видела, что они могут сделать, когда сердятся. – Она вздрогнула, вспомнив огромную гексапуму, визжащую в агонии, когда ее буквально рвала в клочья приливная волна «милых, пушистых» древесных котов. – Рано или поздно, другие люди тоже это поймут. Я имею в виду, доктор Хоббард уже поняла и я подозреваю, что рейнджеры Лесной Службы думают в том же направлении. Ну, конечно, хорошо и замечательно убедить людей, что они «неизменные дети», за которыми нужно присматривать, но в то же время, мы должны убедить людей вокруг, что никакому древесному коту внезапно просто не придет в голову съесть чьего-то пекинеса или домашнего попугая… или порвать чью-то глотку!

     Она остановилась, глядя на МакДаллана, и доктор посмотрел на нее в ответ. Затем он посмотрел на ее родителей.

     – Замечательная у вас дочь, – сказал он им.

     – Мы тоже так думаем, – ответила Марджори, улыбаясь Стефани, и МакДаллан вновь обратил на нее свое внимание.

     – Я согласен со всем, что ты сказала, – сообщил он ей, – но, думаю, по второму твоему пункту нам стоит продвигаться немного медленнее.

     – Но они были здесь первыми! – запротестовала Стефани. – Мы просто не можем позволить людям отнять у них всю планету!

     – Нет, не можем. И если говорить что-либо еще по этому поводу, то мы и не позволим. Но, если честно, одна из причин, почему я думаю, что хорошей идеей будет их недооценка, по крайней мере на первых порах, это то, что все произошедшее с Амфорами было из-за того, что они стояли на пути. Колонисты, которые обосновались на Барстуле, уже разделили планету и права на ее минералы. Если на то пошло, они уже передали некоторые из прав на разработку планеты инвесторам из других миров в обмен на капитал, что им нужен был для роста и развития собственной колонии. Поэтому, когда внезапно обнаружились Амфоры, появились группы – фракции – которым грозило потерять очень много земли… и денег. В ряде случаев вообще все, что у них было, если бы все изменилось, и планетой завладели бы Амфоры, а не люди. Знаете, еще на Старой Земле далеко не одну группу людей истребили или изгнали другие люди, захотевшие завладеть тем, что у них было. Боюсь то, что произошло с Амфорами, доказывает, что это еще проще сделать, если народ, у которого ты забираешь, даже не той же формы, что и ты.

     – Именно! Вот почему так важно убедиться, что никто не сможет сделать этого с древесными котами!

     – Согласен. Но прямо сейчас на Сфинксе не так много людей, а это значит, что здесь так не произойдет, и многие люди не забеспокоятся вдруг о том, что происходит с землей, на которой они фактически живут. Кроме того, большая часть планеты все еще в общественном достоянии, что значит, она принадлежит Звездному Королевству в целом, а не отдельным людям. Разве что, имеются земельные спекулянты, большей частью в Лэндинге и здесь, в Явата Кроссинге, которые уже приобрели опционы на часть земель.

     – Опционы? – повторила Стефани.

     Она не имела ни малейшего представления, о чем он говорил, но город Лэндинг на планете Мантикоре был столицей Звездного Королевства. Явата Кроссинг был нынешней планетарной столицей Сфинкса, хотя поговаривали о перемещении Планетарного парламента в более центральный город Тиллингем. Но любой, живущий сейчас поблизости от этих мест, имел свободный доступ к их системному или планетарному парламентам. И это, подумала она, внезапно ослабев, значило, что каким-то образом будет вовлечена политика. Она не многое знала о политике – пока – но изучила на уроках истории достаточно, чтобы знать, что политика всегда могла усложнить и так уже плохую ситуацию.

     – Это была идея правительства, возникшая в худшее время чумы, – пояснила Ирина. – Прежде чем колонисты навсегда покинули Старую Землю, Роджер Винтон взял все средства, что удалось собрать экспедиции и которые не были потрачены на криокорабль и припасы, и инвестировал их. Их было не так уж много, по сравнению с тем, что они уже вложили, но так как корабль добирался сюда более шестисот сорока стандартных лет, у тех инвестиций было много времени, чтобы принести проценты. К тому времени, как Ясон добрался до Мантикоры, те «незначительные» инвестиции выросли в огромную сумму. Большинство колоний не возились ни с чем подобным, так как основной целью было покинуть Старую Землю (и всего на ней) навсегда. Кроме того, у кораблей, ограниченных в нормальном пространстве скоростью света, совершить поездку назад к Солнечной системе, чтобы сделать что-нибудь с деньгами, вложенными там, заняло бы столетия. Но Король Роджер – только он не был, конечно, тогда королем – подозревал, что, пока его экспедиция будет в пути, кто-то сможет сделать прорыв в конструкции коммерческого гиперпространственного двигателя, который сделает сверхсветовые путешествия доступными для всех, а не только для исследовательских кораблей. В этом случае, деньги, оставшиеся на Старой Земле, в конце концов, могут пригодиться.

     Она пожала плечами.

     – Очевидно, что он в этом был прав, и Мантикора благодаря этому развивалась намного лучше, чем подавляющее большинство колоний. Также это сильно помогло, когда ударила чума – помогло заплатить, чтобы привлечь врачей и исследователей, помогло финансировать иммиграционную программу и земельные кредиты. Но даже с оставшимися на Старой Земле инвестициями Звездного Королевства, мы были крайне ограничены в средствах в разгар чумы. Нам нужны были деньги, чтобы платить за припасы, медикаменты, всевозможное сырье людям извне, а они были за пять с половиной стандартных месяцев полета до Старой Земли в одну сторону, даже для скоростного курьерского катера в гиперпространстве. Некоторые из людей, от которых нам что-нибудь было нужно, совсем не стремились ждать в течении одиннадцати стандартных месяцев, пока деньги запросят из Солнечной Системы, а затем транспортируют сюда, чтобы заплатить им, поэтому правительство решило собрать деньги на местном уровне, продавая опционы на государственные земли.

     – Но какого рода опционы? – спросила Стефани. – Вы имеете в виду, они продавали государственные земли? Это не то, что рассказывали в школе!

     – Потому что это не совсем то, что они сделали, – сказала Ирина. – Некоторые из земель и права на минеральные ресурсы Сфинксе уже были присвоены, даже если никто их не пытался еще разрабатывать. Они больше не государственные земли; они переданы по акту первым акционерам из исходного колониального флота.

     – Конечно, некоторые из этих людей умерли во время годов чумы, не оставив наследников, а их земли и права передали Короне, так что они вернулись в категорию государственных земель. Другие гранты первых акционеров являются подобными земле моего брата – или моего мужа и меня. Или как земля, которая была распределена по иммиграционной стимулирующей программе, как собственность твоих родителей, если на то пошло. Она уже заселена, права заявлены и утверждены, так что это тоже больше не государственная земля.

     – Но то, что до сих пор проходит под заголовком «общественные земли», является более чем девяноста девятью целыми и девятью десятыми процентами планеты, которые еще не были распределены или проданы. То, что продала Корона, было опционом первой очереди на покупку общественной земли, когда ее выставят на продажу. Понимаешь, Стефани, идея заключалась в том, что, в конечном итоге, за исключением скромных заповедников дикой природы, большая часть земли на всех трех обитаемых планетах системы Мантикора будет находиться в частных руках. Учитывая их климат – и гравитацию – очевидно, что сама Мантикора является первым призом, поэтому где-то около семидесяти процентов ее земли и прав на минеральные ресурсы уже распределены. Сфинкс тоже привлекателен, но в основном для людей, подобных вашей семье или Скотту, которые… скажем так, особенно хорошо подходят для планет с сильной гравитацией. Грифон вообще считают утешительным призом, поскольку он вращается по орбите другого звездного компонента системы, которая относит его далеко от Мантикоры и Сфинкса. И нужно учитывать его климат.

     Она поморщилась, и МакДаллан усмехнулся. Стефани еще не уделяла особого внимания Грифону, но то, что она читала о его сезонах – исключительно суровых, благодаря экстремальному наклону оси – внушало, что Ирина была права!

     – Во всяком случае, – продолжила Ирина, – Сфинкс то самое место, где находится большая часть желанной, не распределенной еще земли. Так что с самого начала все понимали, что, когда время, наконец, придет, государственные земли здесь будут проданы, вероятно, по довольно хорошим ценам. Правительство, чтобы собрать денег во время чрезвычайной ситуации, выставило людям относительную крошечную плату – вообще-то, всего около четырех или пяти центов за доллар – за кусок земли, так что им будет гарантировано преимущественное право купить эту землю, когда она, наконец, выйдет на рынок. При этом подразумевается немного большее, в частности, условие, что правительство согласно на скидку для держателей опционов – в некоторых случаях до сорока процентов текущей рыночной стоимости – когда она пойдет в продажу. Поэтому люди, владеющие этими опционами, намерены заработать много денег на своих первоначальных вложениях, тем более, что цены на опционы были основаны на текущей стоимости земли, а это совсем не то, что она будет стоить, когда появятся сотни тысяч или даже миллионы людей, готовых принять участие в торгах за нее друг против друга.

     – Но при уровне роста населения Сфинкса, большинство людей, купивших опционы, к тому времени, когда правительство начнет продавать эту землю, будут мертвы! – запротестовала Стефани.

     – Будут, конечно. Но в то же время, опционы могут быть проданы и обменены, как и любая другая собственность или инвестиции, их уже так и используют. Кроме того, можно ожидать, что в долгосрочной перспективе, даже без каких-либо действий, их стоимость будет только расти. Поэтому Скотт предположил: если правительство решит, что вся планета принадлежит древесным котам, то здесь появятся люди – довольно много, на самом деле – которые вдруг обнаружат, что опционы, в которые они вложили деньги, ничего не стоят. А подобные этим опционы, как правило, в конечном счете оказываются в руках профессиональных спекулянтов, людей, у которых и так уже много денег… и много политического влияния. Если правительство захочет вернуть Сфинкс древесным котам, они не слишком этому обрадуются, и, вполне возможно, что некоторые из них решат использовать свои деньги и влияние, чтобы такого не произошло.

     Глаза Стефани расширились от ужаса понимания, и Львиное Сердце на спинке кресла встал в боевую стойку, шипя и прижав уши, когда почувствовал ее боль.

     – Я не думаю, Стефани, что кто-то действительно верит, что Корона может объявить целую планету закрытой для всех остальных, независимо от того, насколько разумными она признает древесных котов! – быстро сказал МакДаллан. – И вряд ли примет нечто настолько радикальное, чтобы в ближайшее время вызвать какие-либо организованные попытки по превращению их в новых Амфоров.

     – Но если люди начнут думать, что древесные коты умны, то некоторые из этих держателей опционов, о которых вы говорите, тоже задумаются об этом! – запротестовала Стефани. – Вы же знаете, что так и будет!

     – Возможно, – согласился МакДаллан, – но сперва они попытаться ограничить ущерб – определить, насколько большая часть планеты может быть отведена древесным котам – чтобы не привести непосредственно к тотальной кампании по «истреблению маленьких монстров». И вполне возможно, что для них в первую очередь это будет более действенный подход. На Сфинксе пока не очень много людей, но и древесных котов также не слишком много, если я не сильно ошибаюсь. Если я правильно понял то, что говорила мне Хоббард, она считает, что они только собираются перейти от базового общества охотников-собирателей к тому, чтобы выращивать свою пищу, а это значит, их популяция не может быть настолько же плотной, каковой может быть человеческая. Так что, как бы ни повернулось дело, сомневаюсь, что древесным котам понадобится вся планета. В любом случае, полагаю, правительство посмотрит на это именно таким образом. И давайте сейчас будем честны: люди, которые проделали сюда долгий путь, чтобы построить себе новые дома, новую жизнь для своих семей, имеют законный интерес в том, что происходит с землей на Сфинксе. Поэтому я сомневаюсь, что многие из спекулянтов, о которых говорила Ирина, действительно придут в отчаяние, когда придет время.

     – Хотя это не значит, что не будет никакой оппозиции на выделении хорошего по размерам куска планеты в пользу древесных котов. Вот о чем, я думаю, нам стоит побеспокоиться. Что мы хотим, чтобы произошло – над чем, я думаю, мы должны работать – это проследить за тем, что когда эти государственные земли, о которых мы говорили, наконец, продадут, древесным котам гарантируют достаточно планеты для них, и их детей, и детей их детей.

     – Но как нам это сделать? – спросила Стефани, беря Львиное Сердце на руки, когда она – и древесный кот – снова успокоилась.

     – Насчет этого я не уверен, – признался МакДаллан. – Пока что. Это будет сложно, тем более что оригинальный устав колонизации отдал большую часть полномочий местным планетарным правительствам, когда дело касается столь конкретных вопросов. И если планетарные администрации осуществляют эти полномочия, то две трети доходов, получаемых от продажи земли, идут в планетарные правительства, а не системному правительству. Это заставит пожадничать многих планетарных администраторов, и я не уверен, где это положение ограничивается в соответствии с новой конституцией. Я склонен сомневаться, что кто-либо еще в данный момент хочет по-настоящему точно это выяснить.

     – Но суть, на которую я пытался указать, в том, что, вероятно, есть люди, которые почувствуют экономическую угрозу, если кто-то вдруг начнет вести разговоры о вручении всей планеты ее «местному разумному виду». На данный момент никто по-настоящему не беспокоится об этих твоих «милых, пушистых» маленьких древесных котах. Или, по крайней мере, я думаю, что это так. И мы должны поддерживать это таким образом так долго как можем, потому что независимо от того, что мы делаем, рано или поздно, люди, которые могут потерять все эти деньги, осознают тот факт, что с ними случится. Я думаю, мы должны удерживать их от понимания этого достаточно долго, чтобы мы получили так много защиты – и так много хорошей рекламы – сколько это вообще возможно для древесных котов, прежде чем кто-либо начнет организовывать политическую кампанию, чтобы превратить их в Амфоров Сфинкса.

     Стефани смотрела на него еще в течение нескольких секунд, а затем медленно кивнула и посмотрела на своих родителей.

     – Это то, о чем вы с мамой думали, не так ли, папа?

     – Более-менее, – признал Ричард, взглянув на Марджори. – Однако мне показалось, что Скотт тоже много над этим размышлял, и я склонен с ним согласиться. С другой стороны, – он снова посмотрел на МакДаллана, незначительно прищурив глаза, – я также склонен задумываться о том, что вы сказали ранее, Скотт. О том знании, что древесные коты даже умнее, чем кто-либо еще думает. Что-то произошло, и вы узнали то, что вас особенно взволновало?

     – В каком-то смысле, – согласился МакДаллан.

     Затем он сделал паузу, заметно ожесточившись, и Фишер поднял голову. Он положил треугольный подбородок на плечо своего человека, прислонившись усатой мордочкой к щеке МакДаллана, и ободряюще замурлыкал. Выражение лица МакДаллана слегка смягчилось, он прижался щекой к древесному коту и снова посмотрел на Ричарда.

     – Дело в том, что я боюсь, что если люди, которые могли забеспокоиться о древесных котах, начинающих претендовать на весь Сфинкс, поняли, насколько они в самом деле умны, они в итоге могут запаниковать и предпринять какие-то… превентивные действия. Или еще хуже. – Выражение его лица снова ожесточилось, хотя и не так сильно, как это было раньше. – Достаточно плохо думать о присутствии ксенологов, надоедающих им в их родной среде, но если кто-нибудь когда-нибудь подтвердит, что они подлинные телепаты – чрезвычайно способные телепаты – то каждая теневая генетическая лаборатория в галактике захочет заполучить подопытного древесного кота, чтобы они могли понять, как это работает. И это даже не учитывая, как «фактор страха» может сыграть на руку всем, кто хочет убрать их со своего пути на Сфинксе. Ваша семья с Мейердала, моя с Халакона. Мы знаем, как велико предубеждение против людей-джинни, как много раз глупые люди пускали слухи о «зловещих силах» джинни. Думаете, такого рода дерьмо не используют против «злых древесных котов телепатов», если оно сработает, чтобы убрать их с чьего-то пути?

     – И вы говорите, что это будет работать? – медленно спросил Ричард. – То, что они на самом деле – как вы их назвали? «Чрезвычайно способные телепаты»?

     – Да, именно.

     – И вы знаете это потому что?..

     – Я знаю это, потому что у меня есть «особый взгляд», – вздохнул МакДаллан. Ему удалось особенно криво улыбнуться. – Проявляется в моей семье – знаете, шотландских горцев. – Он пожал плечами. – Моя бабушка, храни Господь ее душу, могла быть в пяти тысячах километров, когда один из ее детей или внуков ломал руку, и оказывалось, что она уже в воздухе, направилась к больнице, прежде чем это вообще произошло. Такого рода.

     – Так вы говорили о личном опыте, упоминая людей, болтающих о «зловещих силах джинни», – мягко сказала Марджори Харрингтон, ее глаза смягчились симпатией.

     – О, да, – улыбнулся ей МакДаллан, и на этот раз его выражение было немного более естественным на вид. – И, если честно, я бы предпочел больше не слышать их, говорящих об этом, когда это касается моей семьи или меня. Что является одной из причин, почему я держал свой рот на надежном замке, рассказывая о том, что именно произошло, когда появился Приблуда.

     – Но вы достаточно доверяете нам, чтобы сообщить нам об этом? – спросила Марджори тем же нежным голосом.

     – Ну, – потянулся и погладил Фишера МакДаллан. – Насколько я могу судить, вы получили довольно высокую рекомендацию.

     – Как и вы, доктор МакДаллан, – с улыбкой сказала Стефани и указала на Львиное Сердце, который наклонился вперед, подражая Фишеру, прижимаясь к ее шее и мурлыкая.

     – Продолжай, расскажи им, Скотт, – тихо сказала Ирина, все еще держа руку, которая не гладила Фишера.

     – Хорошо.

     Он позволил своему взгляду обвести лица хозяев и заметно расслабился в кресле.

     – После того, как Приблуда и Фишер привели меня к аэрокару Эрхардта, я вызвал башню Твин Форкс, чтобы запросить поисково-спасательную команду для извлечения тел. Так как я был уже на месте, Уайли Бишоп – он был на вахте в башне в тот день – попросил меня продолжить и провести полевые вскрытия. Это было не очень приятно.

     – Тем не менее, я завершил предварительные осмотры до того, как парни по расследованию происшествия закончили с аэрокаром, и Фишер по какой-то причине захотел, чтобы я проследовал в лес. Я был совсем от этого не в восторге, поскольку уже стемнело, и это была местность гексапум, но он настаивал. Так что я пошел за ним. И когда я это сделал, они с Приблудой привели меня прямо к крошечному костру, полностью окруженному древесными котами.

     Он смотрел на Стефани, когда говорил, и он видел ее глаза, когда упомянул про костер. Очевидно, тот факт, что древесные коты пользовались огнем, так же как пользовались инструментами, не был для нее неожиданностью, хотя он знал, что она никогда ничего подобного не упоминала Сануре Хоббард или другим ученым. Он слегка кивнул ей, ставя еще один плюсик в свою мысленную сводную таблицу озаглавленную «Стефани Харрингтон, только хорошее».

     – Поначалу я не знал, что у них было на уме, – продолжил он, – но им не потребовалось много времени, чтобы мне показать. Одна из них, самка, судя по ее окраске и отметинам, думаю, была, очевидно, за главного, и она явно что-то от меня хотела. Я не знал что, но потом она посмотрела мне в глаза и…

     – Привет, Скотт, – жизнерадостно сказал Ричард Харрингтон. – Не ожидал так скоро вновь услышать тебя.

     МакДаллан усмехнулся с экрана комма. Они с Ириной в итоге остались погостить у Харрингтонов на две ночи вместо одной. Отчасти виновата была погода, но настоящая причина была в том, что они просто поняли, насколько им нравится семья Харрингтонов. Кроме того, Фишер с Львиным Сердцем успели по-настоящему подружится, и Стефани хотела взять Фишера с собой познакомить с кланом Львиного Сердца. По реакции Фишера после его возвращения в поместье со Стефани и Львиным Сердцем, его визит имел большой успех.

     Конечно, это могло быть и из-за того, что он впервые в жизни летал на дельтаплане.

     С другой стороны, МакДаллан не подозревал, что Стефани самостоятельно путешествует туда и обратно между поместьем и районом древесных котов. Когда он себе это представил, он ужаснулся. Факт, что она проделывала весь путь по воздуху, до некоторой степени уменьшал его опасения, но все же…

     Что, в итоге, и было причиной его сегодняшнего звонка.

     – Ну, я тоже не ожидал, что так скоро свяжусь с тобой, – сказал он, – но я кое о чем подумал. Я надеюсь, не получится, что я… влезаю не в своей дело, но, по правде говоря, я слегка обеспокоен тем, как Стефани добирается до древесных котов и обратно.

     – Я тоже от этого не в восторге, – сказал Ричард, его лица посуровело. – Хотя, думаю, это, скорее всего, наилучший компромисс, если мы хотим удержать в тайне их месторасположение. И, поверь мне, антиграв, что я поставил на этот дельтаплан, способен держать ее на высоте трех сотен метров без малого шестнадцать часов абсолютно без помощи подъемной силы крыльев! Если она попадет в какие-то неприятности, она знает, что должна уйти прямо верх, вызвать нас, а затем оставаться там, пока кто-то из нас не придет и не заберет ее. – Он пожал плечами. – Не могу сказать, что меня устраивает эта договоренность, но мы не можем вечно трястись над ней, а вся эта ситуация с Львиным Сердцем показывает это еще более ясно, чем если бы ее не было.

     – Согласен, – сказал МакДаллан. – Если на то пошло, Халакон заселили всего около трехсот лет назад. Пожалуй, там мы были даже ближе к «мышлению первопроходцев», чем вы на Мейердале. И насколько я понял Стефани, она у вас довольно способный ребенок. Но я все равно беспокоюсь. Даже лучшее снаряжение в мире вдруг может выйти из строя, а я всегда был большим поклонником перестраховки.

     – И что ты имеешь в виду? – слегка заинтересованным тоном спросил Ричард.

     – Ну, я думаю, что если она снова попадет в заросли, было бы неплохо, если бы у нее было что-то получше виброножа, на случай, если захочет заглянуть гексапума или скальный медведь.

     – Я не знаю, Ричард.

     Марджори Харрингтон и ее муж стояли друг напротив друга вокруг центрального стола на кухне. Она нарезала морковь и рвала листья салата, тогда как Ричард тщательно выдерживал стейки перед тем как отправить их на жаровню. Стефани пристально наблюдала за противнем с картошкой… и старалась (безуспешно) скрыть повышенный интерес к их разговору.

     Марджори взглянула в сторону своей дочери и поймала себя на желании того, чтобы конкретно к этому разговор не прислушивалась конкретно эта пара ушей. В эту категорию попал далеко не один прошлый разговор, хотя они это пережили. Ей казалось, они переживут и этот, и учитывая, насколько он затрагивал Стефани, она заслуживала его услышать.

     – Если честно, мне самому не сильно нравится эта идея, – сказал Ричард и пожал плечами. – Тем не менее, в каком-то смысле он прав. Вообще-то, даже не одном. И думаю, мы с тобой должны были сами об этом задуматься, если бы мы не выросли на Мейердале.

     – Я знаю, что Мейердал не был грубой, дикой колониальной планетой, – немного едко сказала Марджори. – Хотя знаешь, планетарная конституция гарантировала право на самооборону!

     – Конечно гарантировала. Просто там это не требовалось слишком часто – помимо случаев, когда были вовлечены сами люди.

     Марджори кивнула. Этот кивок выглядел неохотным, но ее лицо было задумчивым.

     – Но будет ли это по-настоящему практично? – спросила она. – Знаешь, Стефани не вырастет такой уж большой. Высокой, я имею в виду, – добавила она, поворачиваясь улыбнуться дочери, прежде чем Стефани могла бы обидеться.

     – Похоже, Скотт учел это в своих расчетах, – сказал Ричард. – Думаю, это еще одна причина по которой он хочет научить ее обращаться с винтовкой. На самом деле, он предложил – и я думаю, это неплохая идея – чтобы мы с тобой тоже научились. Никому из нас еще не приходилось таскаться по зарослям, но наверняка это может измениться. И знаешь, когда это произойдет, всегда возможно, что мы столкнемся с гексапумой.

     Марджори скривилась, но все же кивнула.

     – Хотя больше всего он думал, что если она летает туда-обратно на дельтаплане, то ей, возможно, нужно что-то, что она сможет легко унести. Что-нибудь достаточно мощное, чтобы по крайней мере… обескуражить крупного хищника, пока она сидит на дереве или еще где-нибудь и вызывает помощь. Он сказал, что думает о чем-нибудь вроде, э-э, десяти или одиннадцатимиллиметрового пистолета.

     – Десяти или одиннадцатимиллиметрового! – посмотрела на него Марджори. – Оружие такого размера будет длиной с нее, Ричард!

     – Не совсем, – с улыбкой возразил он. – Согласен, близко к этому, но ей, скорее всего, удастся не волочить дуло по земле, если она будет использовать наплечную кобуру, а не поясную.

     – Очень смешно. – Тон Марджори был серьезным, но уголки ее губ дернулись в невольной полуулыбке.

     – Слушай, – сказал Ричард, – это не моя специальность, так что я готов поверить Скотту на слово. Он сказал, что друг, о котором он упоминал – Фрэнк Летбридж – сертифицированный инструктор Лесной Службы и правоохранительных органов по огневой подготовке. Он сказал, что Летбридж уже вызвался ее обучать, и как подчеркивает Скотт, для нее было бы неплохой идеей подружится – заиметь союзников, если хочешь – в Лесной Службе. Также Летбридж хочет потренировать и меня с тобой, и он согласен учить нас обращаться и с винтовкой, и с пистолетом, если мы этого захотим. Поскольку для Стефани лучше будет пистолет, Скотт говорит, что Летбридж наилучшая кандидатура, чтобы попросить совета. Он говорит, что Летбридж также и отличный оружейник. По-видимому, это он настраивал пистолет Скотта под него.

     – Я не знаю, – повторила Марджори. – Я имею в виду, все это звучит абсолютно логично, но…. она же моя маленькая девочка! – Она посмотрела на Стефани. – Прости, дорогая, но это так. Ты моя маленькая девочка. Я знаю, что ты быстро растешь, но часть меня все еще беспокоится о тебе. А что-то вроде этого…

     Она покачала головой, и Ричард слегка коснулся ее плеча.

     – Я точно знаю, о чем ты говоришь, – сказал он, – и я вполне уверен, что Стефани тоже это понимает. – Он улыбнулся их дочери, которой хватило мудрости осознать, что сейчас не лучшее время настаивать, что она уже совсем выросла. – Впрочем, думаю, Скотт был слегка нерешителен в… продавливании этой идеи. Но ты видишь как они со Стефани взялись за дело. Он правда за нее беспокоится, и, если честно, он прав. Думаю, мы виноваты в том, что из-за слепого пятна сами об этом не задумывались, Мардж. Особенно после того, как чуть было не потеряли ее из-за гексапумы.

     С последним предложением его голос стал значительно мрачнее, и мускулы на лице Марджори напряглись, когда она вспомнила ту ужасную ночь.

     – Скотт сказал, что племянник Ирины, Карл, тоже хочет помочь, – продолжил он. – Ему около пятнадцати, всего на год или около того старше Стеф. Скотт думает – и я думаю, в этом он тоже прав – что участие кого-нибудь ближе ей по возрасту вполне может помочь. Кроме того, – усмехнулся он, – мне кажется, что Карл считает Фишера изумительно изобретательным. Я буду не сильно удивлен, если часть его мыслей соблазнит нашу Стефани в итоге представить его остальной части семьи Львиного Сердца.

     – О, понимаю, – с улыбкой пробормотала Марджори.

     – Собственно, поэтому он и звонил, – сказал Ричард.

     Марджори кивнула, потом нахмурилась в задумчивой тишине, пока ее мелькающий нож заканчивал разделку моркови и нарезку помидоров ломтиками. Она приостановилась, чтобы вручить Львиному Сердцу стебелек сельдерея, прежде чем начать нарезать остальную часть сельдерея на аккуратные ломтики. На самом деле, она нарезала гораздо больше, чем даже два человека и древесный кот, скорее всего, могли справиться. Хотя, наконец, она закончила с сельдереем, глубоко вздохнула, повернулась лицом к Стефани, и положила свои руки на бедра.

     – Полагаю, ты думаешь, что это будет чудесная идея, не так ли? – Ее тон был серьезен, но она улыбнулась – немного, и неохотно, но улыбнулась.

     – Я не знаю, скажу ли я что это «чудесная» идея, – осторожно ответила Стефани. – Хотя я думаю, в этом есть смысл. И я хотела бы научиться стрелять. Если на то пошло, вы ведь с папой обещали, что я смогу в следующем году начать в Твин Форксе младшую стрелковую программу.

     – Мы обещали тебе, что ты сможешь это сделать, когда тебе исполнится пятнадцать, – нежно, но твердо поправила ее мать, и Стефани слегка поерзала. – Тем не менее, – продолжила мать, – ты права, что мы, по крайней мере, согласились, чтобы ты могла научиться стрелять. И хотя я совсем не в восторге от мысли самой кого-либо убивать, должна сказать, что Скотт, вероятно, верно высказался о том, чтобы мы с тобой тоже научились стрелять, Ричард, – признала она, посмотрев на своего мужа.

     Стефани довольствовалась глубоко задумчивым выражением опыта, выучив, что сейчас не лучший момент проявлять энтузиазм.

     – Если – и я сказала если, Стефани – мы с этим согласимся, я хочу, чтобы ты дала слово, что будешь делать ровно то, что скажет тебе рейнджер Летбридж. Я знаю, ты, скорее всего, так и поступишь, но мы говорим об оружии достаточно мощном, чтобы остановить гексапуму. Это не игрушки, и если они могут остановить гексапум, они могут причинить много вреда чему угодно, во что они попадут… и для цели не будет никакого значения, попадут намеренно или случайно.

     – Да, мэм, – очень здраво ответила Стефани.

     – Хорошо. – Ее мать сделала еще один глубокий вдох. – Мы с твоим отцом над этим подумаем. Обещаю, мы примем решение как можно быстрее, и оно будет максимально справедливым. Но я ожидаю, что ты примешь наше решение, каким бы оно ни было. Договорились?

     – Договорились, – твердо сказала Стефани.

     Ей удалось не пустить ликование ни в голос, ни в выражение лица, но она знала этот тон. Пусть дело еще не в шляпе, но все выглядит хорошо, подумала она. Выглядит очень хорошо.

     – Отлично! – сказал Карл Цивоник, разглядывая через зрительную трубу цель. – В этой группе пять из пяти в десятку, Стеф! Отсюда похоже на одну большую дыру. Хорошая стрельба!

     Стефани широко ухмыльнулась, затем убедилась, что затвор отодвинут назад в позицию, где и должен быть, положила винтовку на стойку, чтобы ее дуло указывало в направлении мишени, как ее и учили, и сняла защитные наушники. Старомодные наушники с защитными чашами закрывали все ее ухо (почему, собственно, Фрэнк Летбридж так сильно их и любил), но были оснащены микрофонами, позволяющими ей слышать нормальные звуки, даже если они защищали слух от высоких децибел звука выстрелов. Несмотря на это, ей все еще не нравилось, как они, казалось… огораживали ее. Конечно, если бы на огневом рубеже был кто-то еще, она бы в любом случае оставила их на месте. В тот раз, когда она начала снимать их, не заметив появления другого стрелка, рейнджер Летбридж устроил ей выволочку. Она хотела умереть на месте, когда он неустанно объяснял, что так поступают лишь те, чей уровень IQ сопоставим с дождевым червем. Для большей продуктивности он на два дня запретил ей появляться на стрельбище.

     К некоторому своему удивлению, Стефани обнаружила, что была прирожденным стрелком. Так же как и ее мать – что еще больше удивило саму Марджори. Ее отец, увы, не был. Он превращался в того, кого рейнджер Летбридж называл «компетентным» стрелком, но он никогда не сравнился бы со своей дочерью или женой, и пистолеты точно не были его сильной стороной. К счастью, его эго казалось достаточно прочным, чтобы пережить это сокрушительное разочарование.

     – Дай сюда! – тотчас скомандовала Стефани, указывая на мощную зрительную трубу, через которую смотрел Карл. Он повернул голову и ухмыльнулся ей, властно положив одну руку на устройство.

     – Это, – отметил он, – точно не было вежливым способом попросить. Я думаю, ты пропустила слово, не так ли?

     Стефани вернула ему ухмылку. Скотт МакДаллан не упоминал, что племянник Ирины присутствовал на ее конфронтации с Труди Франкитти и Стэном Ченгом, но она мгновенно узнала его. Очевидно, в этом он видел и слышал даже больше, чем она поняла, и его мнение о Труди было (если это возможно) даже ниже, чем у Стефани. Она обнаружила, что это очень приятно, и если часть этого в том, что он не слишком был впечатлен тем, насколько… хорошо одарена была Труди, то это просто может быть ее маленьким секретом.

     Также Карл был лесничим и охотником. Фактически, Стефани уже было очевидно, что и в том и в другом он был намного лучше, чем когда-либо будут Ральф Франкитти или его отец. И, в отличие от любого из них, его не интересовали впечатляющие трофеи. Он любил леса Сфинкса так же, как их полюбила Стефани, и он яростно защищал их, когда что-то происходило. Именно поэтому Фрэнк Летбридж вообще организовал его посещение штаб-квартиры Лесной Службы. Через пару стандартных лет Карл достигнет возрастных требований Лесной Службы, и он точно знал, чем он хотел заниматься в своей жизни.

     Кроме того, он был высок для своего возраста – уже выше Скотта МакДаллана и почти того же роста, что и ее отец. Тот факт, что мышцы его семьи не были генетически модифицированы для условий высокой гравитации, придал ему внушительную мышечную массу, чтобы ходить с такой высокой, крепкокостной фигурой, но он не пытался возвышаться над Стефани, как поступали некоторые парни. Бывали моменты, когда он становился совсем тихим, когда его взгляд становился немного… отстраненными, или, может быть, слово, что она искала, было «грустным». Она не знала, откуда взялось это внутреннее прикосновение тьмы, но тихие моменты редко длились долго, и он никогда не позволял им задерживаться или перекинуться на кого-то еще.

     Кроме того, его, кажется, не особенно беспокоил тот факт, что она была «всего лишь ребенком». Конечно, она была всего на один стандартный год – ну ладно, на полтора стандартных года, так как ему было почти шестнадцать – младше него. Хотя он, казалось, любезно не замечал этой разницы. Голова у него тоже работала, и он не разговаривал с ней снисходительно лишь потому, что она была младше. К тому же, он, казалось, не чувствовал какой-то угрозы, когда оказывалось, что она знала что-то такое, чего не знал он.

     Кроме того, у него было чувство юмора.

     – Ты прав, – с задумчивым выражением сказала она. – Я пропустила слово, не так ли? – мило улыбнулась она. – Что я хотела сказать, Карл, так это: живо дай сюда зрительную трубу!

     – Я так и думал, – сказал он с ответной усмешкой и передвинулся, чтобы она могла устроиться за трубой и сама взглянуть на мишень.

     Старомодный оптический телескоп был даже мощнее, установленного на винтовке, из которой она только что стреляла, оптического прицела, и она чувствовала, как светится от удовольствия, когда посмотрела на цель. Карл был прав. Она уложила все пять выстрелов в десятку с дистанции ста пятидесяти метров. Конечно, она стреляла лежа, из-за мешков с песком, но ей казалось, что все пять отверстий можно было накрыть мантикорским четвертаком.

     – Думаю, не слишком плохо, – признала она.

     – Эй, не надо заставлять меня говорить тебе, как ты великолепна, так что даже не начинай, – ответил Карл, и она фыркнула.

     – Хотя бы не смей обвинять меня за попытку, – отметила она.

     – По крайней мере не скажу, что я удивлен твоей попыткой, – ответил он и нажал кнопку, чтобы вернуть стандартную мишень к их огневой позиции.

     Стефани улыбнулась ему и начала собирать свою латунь. Серые гильзы на самом деле были сделаны из композита намного прочнее и крепче любого металлического сплава, но пуристы вроде Карла все еще называли их «латунью» . Стефани это казалось довольно глупым, но она пришла к выводу, что в сердцах этих пуристов было что-то изначально анахроничное.

     Гильзы все еще были теплыми, но композит остывал достаточно быстро, чтобы она не испытывала дискомфорта, а большинство стрелков на Сфинксе были бережливыми душами. Они перезаряжали свои стреляные гильзы («латунь», с мысленной усмешкой напомнила она себе) – или кто-то еще перезаряжал их – как нечто само собой разумеющееся. Кроме того, оставлять рубеж таким же чистым, каким они его находили, было всего лишь хорошим стрелковым этикетом.

     – Ну, думаю, вполне можно принять как данность, что Фрэнк – то есть, рейнджер Летбридж – подпишет ружейный курс, когда ты завтра подтвердишь свою квалификацию, – сказал Карл, заканчивая водить пальцем по пулевым отверстиям. Отверстия исчезли, когда активированная умная бумага регенерировалась, и он критически поизучал ее мгновение, прежде чем удовлетворенно кивнуть и снова посмотреть на Стефани. – Хочешь продолжить и отстрелять несколько практических курсов с одиннадцатимиллиметровым, прежде чем приступить к чистке оружия?

     – Собственно говоря, хочу. – Глаза Стефани засветились, и Карл рассмеялся.

     – Ладно, – сказал он. – Пошли.

     Они оба прошли к пистолетному рубежу, держа в руках свои защитные наушники. Тем, чего на на Сфинксе было много, было открытое пространство, и пистолетный рубеж устроили для стрельбы на пятьдесят метров, что было большой дальностью для любого пистолетного выстрела. Квалификационные стрельбы для пистолета не требовали от Стефани стрелять с любого превышающего двадцать пять метров расстояния, но она обнаружила, что ей весьма нравится отходить на большую дистанцию.

     Она вернула защитные наушники на место, пока Карл подцепил к держателю силуэтную мишень и отвел ее на семь метров. Она терпеливо ждала, пока он не закончит свое дело, а затем отступит назад и наденет свои собственные наушники.

     – Приготовиться к стрельбе, – сказал он гораздо более спокойным и официальным тоном, и она вытащила из кобуры тяжелый пистолет.

     Пистолет, который подобрали для нее Скотт МакДаллан и Фрэнк Летбридж, был почти такой же длины, как ее собственное предплечье: полуавтоматическое, на химическом топливе оружие произошло непосредственно от огнестрельного оружия, которое  человечество привезло с собой со Старой Земли. Кто-нибудь из тех дней до Расселения назвал бы его 11-милиметровым магнумом, и они, вероятно, удивились бы, что такое оружие все еще было в общем пользовании. Тем не менее все сводится к тому, что любое стрелковое оружие все еще зависит от очень, очень быстрого ускорения пули до высоких скоростей, и химическое топливо (которое в течение последующих шестнадцати веков стало еще более эффективным) по-прежнему было самым простым, дешевым и самым надежным способом этого добиться. Более современное оружие разрабатывали для специализированного военного и полицейского использования, но старомодное огнестрельное оружие, вроде пистолета Стефани, прекрасно подходило для большинства гражданских требований, и никогда не приходилось беспокоиться о том, заряжены или нет их энергетические батареи.

     Хотя у них и была тенденция быть большого размера, некоторые люди, возможно, удивились бы, что ее наставники выбрали для кого-то столь маленького как Стефани носить при себе такую пушку.

     Ну, они, вероятно, выбрали бы оружие полегче, если бы их основной заботой не была остановка кого-то вроде гексапумы. Однако как указал рейнджер Летбридж, она всегда может использовать более тяжелое оружие, чтобы остановить что-то меньше гексапумы, но в хлопушке не будет особого смысла, если они с Львиным Сердцем окажутся на повторе своего первоначального спектакля без остальной части его клана в качестве зрителей.

     С положительной стороны, сила кого-то с генетическими модификациями Стефани была намного выше, чем у немодифицированного человека ее размера. Кроме того, ее кости были плотнее, а ее тонкие запястья были намного сильнее, чем они выглядели. Кроме того, тяжелые пружины при действии автоматики впитывали изрядную долю отдачи, а Летбридж оснастил массивный пистолет камерным дульным тормозом, который снижал отдачу еще примерно на тридцать процентов. Также поглощать силу отдачи помогал его немалый вес – Летбридж носил 13,5-миллиметровое оружие той же конструкции – и Стефани не потребовалось много времени, чтобы справиться со своим первоначальным дискомфортом.

     Выражение ее лица стало таким же серьезным, как и у Карла, она вытащила пистолет, оттянула назад затвор, пока не открылся узел запирания, продемонстрировав, что он был не заряжен, и вынула из подсумка на своем поясе магазин с толстыми, 11-миллиметровыми патронами.

     – Готова, – сказала она, держа в левой руке магазин.

     – Заряжай, – сказал он ей, и она задвинула магазин на место достаточно бодро, чтобы обеспечить его фиксацию.

     Карл посмотрел на нее, затем повернул голову, чтобы осмотреть стрельбище. Они были на нем одни, но поведение на стрельбище вдолбили в них обоих.

     – Готовность справа! – объявил он. – Готовность слева!

     Ответа не было, так как никого не было ответить, но он все равно на мгновение приостановился. Затем он отступил назад, разместившись позади Стефани.

     – Рубеж готов, – сказал он ей, и она нажала на затворную задержку.

     Тяжелый затвор скользнул вперед, выдергивая и запирая верхнюю пулю, и она встала в позицию для стрельбы, которой научили ее Летбридж и Карл. Летбридж как-то раз сказал, что когда-то ее называли «стойкой Уивера», хотя он и не знал, почему. Стефани тоже не знала, но посчитала ее удивительно удобной, как только сумела к ней приспособиться, и выравнивающей пистолет в руках. Автоматически сформировалась линия прицеливания, почти инстинктивно после стольких часов на стрельбище, и она нажала на спусковой крючок.

     Скотт МакДаллан стоял на верхнем ярусе снаружи кабинета Лесного Службы Фрэнка Летбриджа. Они были достаточно далеко от стрельбища, чтобы даже рев магнума Стефани был немногим больше далеких хлопков, и он с улыбкой покачал головой. Он ожидал, что Стефани это понравится, но он был более, чем немного озадачен тем, насколько сильно ей понравилась стрелковая подготовка. Она откликалась на нее почти на генном уровне, и ни ей, ни Львиному Сердцу нисколько не повредит хорошенько познакомиться с Фрэнком и Эйнсли Йедрусински. Наличие двух егерей Лесной Службы – особенно напарников со стажем Летбриджа и Йедрусински – в качестве друзей и союзников не помешает.

     – Я не думал, что она переедет сюда, когда ты вызвался научить ее стрелять, Фрэнк, – криво сказал он через плечо.

     – Ну, все же, это не совсем то, что произошло, – указал Летбридж. – Если я не ошибаюсь, на этой неделе она оставалась с Ириной.

     – На самом деле, большую часть своего времени она провела у Александра и Эвелины, – поправил МакДаллан.

     – А? Получала у Карла маленький дополнительный инструктаж, не так ли? – с улыбкой спросил Летбридж.

     – Полагаю, что так, – согласился МакДаллан. – Имей в виду, я не думаю, что на данный момент с ней произошло что-либо особо романтическое, и я вполне уверен, что этого не произошло и с Карлом. Я могу ошибаться, но это вряд ли. – Его лицо погрустнело. – Ему все еще слишком больно из-за Сумико, чтобы задумываться о другой девушке. Особенно той, что намного моложе него.

     Двое мужчин посмотрели друг на друга, и Летбридж в молчаливом понимании кивнул. Поместье семьи Утида граничило с Цивониками… и Сумико Утида была единственной выжившей, когда последняя волна чумы охватила Сфинкса и убила ее родителей и обоих ее старших братьев. Потеря была особенно горька, потому что это была последняя, неожиданная волна смерти – фактически, та же самая, что забрала мужа Ирины Кисаевой – и Утида с Цивониками были близкими друзьями. Никогда не возникало вопроса, кто примет Сумико, когда ее семья погибла.

     Еще она была почти одного возраста с Карлом, не говоря уже о уме и экзотической красоте, и эти двое были близки еще до смерти ее семьи. После этого они стали почти неразлучны, и никто не сомневался, что когда придет время, они с Карлом поженятся и вступят во владение поместьем ее родителей. Все еще могло измениться, но в пограничных мирах вроде Сфинкса люди, как правило, женятся молодыми, и сила их отношений была очевидной.

     А потом ветвь королевского дуба, размером с выросшую красную ель, но ослабленная зимнем штормом, обрушилась вниз с высоты более сотни метров, пока Карл и Сумико присматривали за катающимися на санках младшими Цивониками. Сумико должно быть, видела, как отделяется, прежде чем суметь упасть, ветвь, потому что она бросилась вперед и отбросила с ее пути Ларису, самую маленькую из девочек Цивоник. Она швырнула маленькую девочку в безопасность… только чтобы самой оказаться под двумя-тремя тысячами килограмм нависшего сухостоя при гравитации на тридцать пять процентов выше чем на Старой Земле.

     Тот факт, что она погибла мгновенно, не принес совсем никакого утешения, и ее смерть опустошила Карла. Для нее казалось таким совершенно несправедливым, таким бессмысленным так умереть, после всех этих смертей и гибели, что они пережили во время чумных лет, и ему потребовалось почти шесть стандартных месяцев, чтобы научиться снова улыбаться.

     – Ты, вероятно, прав, – спокойно согласился Летбридж. – Чертовски стыдно, но ты, вероятно, прав.

     – Он с этим справится, – ответил МакДаллан. – Или, по крайней мере, оправится. Фактически, я думаю, именно это он и делает. Но даже если и так, я вполне уверен, Александр – и особенно Эвелина – убедятся, что дела не выйдут из под контроля. Кроме того, думаю, Карл и правда немного восхищается ею.

     – Девчонка чертов стрелок, – заметил Летбридж. – К тому же, очень умна. И симпатичная, если так подумать. И она почти наверняка самая известная четырнадцатилетняя на Сфинксе. – Он пожал плечами. – Что из этого восхищает?

     – И Львиное Сердце, – сказал МакДаллан. – Не забывай о Львином Сердце – уж Карл точно не забудет!

     – О, я не забыл о нем. – Летбридж улыбнулся в сторону перил настила, где уютно разлеглись Фишер и Львиное Сердце, уснув на солнце. Обычно Львиное Сердце и Стефани были неразлучны. Учитывая чувствительность слуха древесных котов, рейнджер был нисколько не удивлен, что стрельбище было исключением из «нормы».

     – Нет, я не забывал о Львином Сердце, – сказал он. – Все же, насколько я могу судить, Львиное Сердце, кажется, одобряет юного мистера Карла.

     – Тут ты прав, – согласился МакДаллан. – Что, честно говоря, является одной из причин, почему я не так сильно беспокоюсь, когда дело касается бушующих молодых гормонов.

     – Наверное, разумно с твоей стороны.

     – Ну, завтра днем она планирует вернуться домой, – отметил МакДаллан, прислушиваясь к размеренному треску отдаленного пистолетного огня. – Стоит понимать, ты ожидаешь, что утром она сдаст свою квалификацию по стрельбе?

     – О, – сказал Летбридж, подходя к нему и вглядываясь в далекое пистолетное стрельбище. – Думаю, можешь в этом не сомневаться.

     – Стефани, – сказала доктор Хоббард, – это доктор Теннесси Больгео. Он заслуженный профессор ксенологии Университета Свободы системы Чаттануга, и он проделал весь путь из Чаттануги по гранту Полка в целях изучения древесных котов. Министерство попросило меня оказать ему всемерную любезность и познакомить его с тобой и Львиным Сердцем.

     Стефани посмотрела на стоящего рядом с Хоббард мужчину. Он был среднего роста, с круглым лицом и несколько истонченными волосами. Он выглядел на четыре-пять стандартных лет старше ее отца, и у него была приятная улыбка и глаза, что, казалось, приглашали остальной мир улыбнуться вместе с ним, но было в нем что-то…

     – Добрый день, доктор Больгео, – сказала она, вежливо протягивая руку.

     – И вам добрый день, мисс Харрингтон, – слегка склонился он над ее рукой, лучезарно ей улыбаясь. – И, пожалуйста, зовите меня «Тен», – стала еще шире его улыбка. – Я, честно говоря, всегда думал, что «Теннесси» довольно глупое имя, что бы ни думали мои родители, и меня называли так с тех пор, как я себя помню.

     – Не знаю, будет ли мне удобно вас так называть, доктор Больгео, – все так же вежливо сказала она. Потом чего она и сама улыбнулась. – Может быть, позже.

     – Ну, я уж точно надеюсь, что вам будет удобнее, – сказал он ей. – Знаете, вы здесь совершили нечто весьма заметное. Еще одна разумная раса? И намного меньше, чем мы когда-либо встречали ранее! – восхищенно покачал он головой. – Я проверил литературу, прежде чем направиться сюда на Мантикору, и, насколько я могу судить, вы также самая молодая из тех, кто когда-либо обнаруживал еще один разумный вид. Это войдет в книги по истории, юная леди. Вам стоит весьма гордиться своим достижением.

     Львиное Сердце зашевелился у нее на плече, и она услышала от него звук, который она никогда раньше не слышала. Он был почти слишком низким, чтобы услышать – фактически, она не была уверена, что на самом деле вообще услышала его ушами – и, как ей показалось, он звучал не очень счастливо.

     – Доктор Больгео прибыл с самыми высокими рекомендациями, Стефани, – сказала доктор Хоббард. – Гранты Полка трудно получить, и то, что он смог так быстро добиться одного из них, является свидетельством его положения в этой области.

     В тоне доктора Хоббард тоже было что-то немного странное, подумала Стефани.

     – Не смущайте меня! – рассмеялся доктор Больгео. – Доктор Хоббард, вы так же хорошо как и я знаете, что когда дело доходит до получения грантов, то, кого вы знаете, так же важно как то, что вы знаете, – скромно пожал он плечами. – Не буду отрицать, что на следующей чаттанугской антропологической конференции я буду горд быть единственным человеком, кто сумел встретиться с новейшим разумным видом галактики. И признаю, что гранты Полка совсем не куча центекредитов. Но суть в том, что все мы просто следуем по стопам этой юной леди.

     Стефани улыбнулась так вежливо, как только могла, и доктор Больгео снова сияюще ей улыбнулся.

     – То, что я хотела бы попросить тебя сделать, Стефани, – сказала доктор Хоббард через мгновение, – самой повторить доктору Больгео то, что ты уже рассказала мне. Он хотел бы получить… скажем так, общее впечатление о ситуации, прежде чем задуматься о собственной полевой работе.

     – Конечно, доктор Хоббард, – сказала Стефани, хотя, если бы правда была известна, это последнее, что она хотела бы сделать. – С чего мне лучше начать?

     – Ну, Стеф, что ты думаешь о докторе Больгео?

     – Честно, мам? – оторвала Стефани взгляд от картофеля, что она чистила. – Мне не кажется, что он так уж мне нравится. Как и Львиному Сердце. Если на то пошло, я даже не уверена, что он нравится доктору Хоббард.

     – Правда? – Марджори Харрингтон посмотрела через плечо на дочь, пресс для чеснока застыл в воздухе, и приподняла бровь. – Почему же?

     – Почему он мне не нравится? – спросила Стефани и пожала плечами, когда ее мать кивнула.

     – Не могу точно сказать, – медленно сказала она. – Частично, я думаю, потому, что он ведет себя как тот, кто думает, что я всего лишь ребенок, но он пытается обращаться ко мне как к взрослому. Или может быть так, как он думает, ребенок бы ожидал, как будут обращаться со взрослым.

     – Не хочется этого говорить, Стеф, – сказала Марджори, вставив еще один очищенный зубчик чеснока в пресс, – но, как правило, порой ты оказываешь на людей такой эффект.

     – Эффект? Какой еще «эффект»?

     – Ну, – сжала пресс Марджори, раздавливая чеснок в приготавливаемую заправку для салата, – мы с твоим папой не хотели бы, чтобы ты много о себе возомнила, но некоторые люди – особенно взрослые – не уверены, как реагировать на кого-то сразу столь умного и молодого, как ты. Они чересчур стараются, и они начинают выглядеть, ну, фальшивыми.

     – Полагаю, отчасти может быть и так, – медленно сказала Стефани, с задумчивым видом снова принимаясь чистить. Теперь, когда ее мать упомянула об этом, она видела реагирующих таким образом на нее взрослых, особенно, после того как встретила Львиное Сердце. И это тоже всегда ее раздражало. Но она не считала, что ей так уж не нравятся те, кто так делает.

     – Но не думаю, что дело полностью в этом, – вслух продолжила она. – И я не думаю, что именно поэтому он не понравился Львиному Сердцу.

     – Нет, но вполне возможно, что, если он не нравится тебе, то он не понравится и Львиному Сердцу, – отметила Марджори, отмеряя в заправку оливковое масло и уксус. – Мы до сих пор не до конца понимаем, как работает его эмпатия. Точнее, давай просто честно признаем, что мы все еще пытаемся угадать, как работает его эмпатия. Я уверена, ты права в том, что он может читать эмоции – общие, по крайней мере – людей, которых он встречает. Хотя с другой стороны я не сомневаюсь, что он может читать твои эмоции. Так что думаешь, возможно ли, что он заметил, что тебе неуютно с этим Больгео, и решил, что из-за этого Больгео ему и не нравится?

     – Может быть. Во всяком случае, это возможно, – уступила Стефани. Но она все равно не думала, что все дело в этом. Она полагала, что все гораздо глубже. И если она не ошиблась в том, что он не нравится Хоббард, это может быть дополнительным свидетельством. В конце концов, у доктора Хоббард не было никакого «эмпатического чувства», которое бы вводило ее в заблуждение!

     – Ну, если он не нравится тебе – и если Львиному Сердце он тоже не нравится, неважно по какой причине – не вижу никаких причин тебе иметь с ним что-то общее, – пожав плечами, сказала ее мать. – Ты уже рассказала ему практически все, что рассказывала доктору Хоббард, так что, пока он сам что-то не найдет и не захочет обсудить это с тобой, думаю, мы с твоим отцом можем немного поскупиться насчет доступного для него твоего времени.

     – Спасибо, мам! – благодарно улыбнулась Стефани, и Марджори пожала плечами.

     – Эй, для этого и существуют родители. И еще чтобы напоминать тебе бросать грязные носки в корзину для белья.

     Доктор Теннесси Больгео сидел в своем гостиничном номере и размышлял.

     Эта Харрингтон была умнее, чем он предполагал, а он уже предполагал довольно умную маленькую особу, учитывая, чего она достигла. К сожалению, у него не было больше времени – или, по крайней мере, больше информации – для изучения, прежде чем поймать лайнер до Мантикоры. Конечно, философски признавал он, в случае девчонки это могло и не помочь. Не так просто было иметь дело с людьми, которые настойчиво вели себя умнее, чем считалось приемлемым. А кроме того был этот проклятый древесный кот.

     Тем не менее, он признал, что это будет необычайно сложное задание. То, что оно покажется даже сложнее, чем он ожидал, не должно было оказаться столь большим сюрпризом. И если бы все было легко, им не понадобился бы он, не так ли?

     Он усмехнулся этой мысли и сделал глоток из стакана в своей руке.

     Хорошо, что его покровители были состоятельными, подумал он. Непросто было в столь краткий срок подготовить все необходимые документы, и недешево. К счастью, у них и правда были настоящие, должным образом защищенные компьютерные чипы Университета Свободы. Как раз это и было одной из причин из дороговизны, так как подделывателю приходилось красть пустые чипы из кабинетов университета, не потревожив своим вторжением системы учета чипов. И сертификат для его гранта Полка тоже был первоклассным. Даже если бы кто-то заподозрил, что это могут быть подделки, они прошли бы все тесты, что могли использовать власти столь отдаленной окраины, и вряд ли бы кто-то отправился на Чаттанугу, чтобы обратиться к первоисточнику.

     А на крайний случай должно пригодиться то, что у него есть вторая группа покровителей прямо здесь, в этом микробоподобном «Звездном Королевстве». Просто удивительно, как человек с нужными контактами – и нужным опытом – может практически в любой ситуации найти надлежащую команду поддержки.

     Ни одна из которых не приблизила его к решению проблемы.

     Он сделал еще один глоток и откинулся на спинку кресла.

     С одной стороны, вся эта поездка представляла собой спекулятивные усилия его непосредственного начальника, Тамерлана Устинова, президента и генерального директора корпорации Экзотические Питомцы Устинова. Никто бы, наверное, и не подумал, что межзвездная торговля питомцами могла продемонстрировать достаточную отдачу, чтобы спешно отправить кого-то в это захолустье, но так и было. О, щенки, и котята, и кролики – или их инопланетные эквиваленты – никогда бы не оплатили такую поездку, но Экзотические Питомцы обычно занимались не ими. И даже если бы и занимались, Тамерлан не отправил бы своего лучшего сборщика за столь банальным призом. Нет, покровительствующие Экзотическим Питомцам хотели тех, что были… достаточно необычны. Большинство клиентов Устинова были невероятно богаты, до того что искренне могли сказать, что цена совсем не имеет значения, пока они получают то, что хотят. И они хотели дополнение к своим коллекциям, с которым никто – особенно их столь же богатые соперники – не сможет сравниться. Или, если кто-то превосходил их последнего «желаннейшего» питомца, они хотели получить такого же, и как можно быстрее. В настоящий момент не было способа угадать, сколько же заплатят эти коллекционеры за что-то столь восхитительно милое, как тот древесный кот Харрингтонов, особенно с постоянными сообщениями о том, что он умен, но он ничуть не сомневался, что ценник в итоге будет просто астрономическим.

     Помимо этого ходили увлекательные слухи, что существа вполне могли быть телепатами. Больгео был склонен отбросить конкретно это заявление как слишком фантастическое, как что-то слишком хорошее, чтобы быть правдой. Но учитывая, как эта маленькая тварь отреагировала на него, можно было предположить, что на этот раз там и правда что-то может быть. И если так, он практически мог выписать себе пропуск в любую из полудесятка подпольных генетических лабораторий, что только можно было придумать. К примеру, в Рабсилу с Мезы. Они заплатят целое состояние за живые экземпляры возможно телепатического вида! И они были лишь верхушкой очень прибыльного айсберга. Фактически, он вполне может заработать достаточно, чтобы «доктор Больгео» исчез с весьма обеспеченной отставкой, и для этого ему лишь нужно будет отобрать пару десятков древесных котов из доставки Устинову.

     И наконец, стоило учесть его покровителей здесь, в Звездном Королевстве. С ними чуть проблематичнее, признал он. Пока что он не мог придумать способа выжать из них побольше денег, но он знал, что может рассчитывать, что возникни необходимость, и они расчистят ему путь. Им не интересны были ни питомцы, ни лабораторные образцы. Их интересовало доказательство, что древесные коты на самом деле совсем не разумны. Больгео ничуть не сомневался, что если они это не докажут, запасным вариантом будет еще одна таинственная чума… но на этот раз она будет убивать котов, а не людей. Он сомневался, что сумеет обеспечить такую эпидемию, хоть и не забывал высматривать возможность. Ему всегда нравилось радовать людей, и как только он безопасно укроет своих древесных котов, будет к лучшему любое возможное снижение поставок его соперников. Дефицит всегда повышает цены. С другой стороны, с сожалением подумал он, вряд ли он сможет справиться с чем-то подобным. К счастью, большинство его мантикорских покровителей должны были это понимать, и в таком случае они должны довольствоваться лучшей информацией, что он сможет предоставить. Если он по крайней мере подтвердит им разумность древесных котов, прежде чем это станет известно – и признано – всем, они смогут избавиться от своих земельных опционов, прежде чем цена упадет. Они все равно потеряют деньги, но не так много.

     Но оставалась проблема, как заполучить образец вида, что демонстрирует, основываясь на примере Львиного Сердце, способность обнаруживать эмоции, даже если они не являются полными телепатами. Предположительно это значило, что они способны распознать эмоции охотящегося на них, и они уже были раздражающе малы, явно быстры и хорошо приспособлены к стремительному исчезновению в своей родной среде. Так как же подобраться к эмпату? И если маленькие твари и правда телепаты, как не дать им позвать на помощь, если удастся кого-то из них захватить? Это был весьма актуальный вопрос, учитывая потенциально паршивые последствия такого зова о помощи. Больгео не был уверен, что верит в рассказ о том, как они разорвали гексапуму на куски. Он проверил данные о гексапумах, и они выглядели слишком грозными, чтобы пасть от кого-то размером с древесного кота, даже из-за массового нападения. Но все же он не собирался предполагать, что это невозможно. Намного лучше понять, что он переосторожничал, чем сделать что-то небрежное и невыносимо глупое и узнать, что он не был достаточно осторожен.

     Особенно когда последствия могут быть столь… необратимы.

     Он решил, что у него будет время это обдумать. Пора собрать побольше информации, войдя в «научное сообщество», на месте изучающее древесных котов. Если на то пошло, хоть никто в Университете Свободы на самом деле никогда о нем не слышал, он, вероятно, больше знал о ксенологии – и, черт возьми, больше знал о ксенобиологии! – чем, по меньшей мере, половина сбивающих себе ноги на Сфинксе «настоящих ученых». Он не ожидал никаких проблем, выдавая себя за ксенолога, которым он назвался, и письмо Идойи Васкес было абсолютно подлинным. На Мантикоре никто и никогда не видел настоящего гранта Полка, так что не удивительно, что министр внутренних дел без вопросов приняла его рекомендации.

     Это письмо откроет для него все официальные и полуофициальные двери – по крайней мере, пока он не переиграет карту. Он не хотел слишком разбрасываться своим влиянием, что могло бы довести местных до пассивного сопротивления; он уже видел раньше такое, и последствия редко были хороши. Это вполне могло привести к тому, что кто-нибудь почувствовавший, как ему на пятки наступает напористый чужак, может пойти на проблемную – и затратную – отправку запроса в систему Чаттануга за справкой на некоего доктора Теннесси Больгео. Отправлять сообщения на такое расстояние было не дешево, но удивительно, как много людей готовы потратить деньги, если это даст возможность вставить палки в колеса тому, кто их достаточно раздражает.

     С другой стороны, даже если кто-то прямо сегодня отправит запрос, потребуются месяцы, чтобы он добрался до Чаттануги. Это и было одной из причин, почему он выбрал Университет Свободы, хотя фактором было и то, что это был один из самых уважаемых и престижных институтов в исследованной галактике. Так же как и то, что он был настолько велик, что имел множество разбросанных по Солнечной Лиге зависимых кампусов. Со столь большими факультетами, кто-то вроде доктора Хоббард, вероятно, ничуть не удивился бы тому, что никогда не слышал о каком-то из их профессоров, независимо от того, насколько хорошая у них в этой области репутация. Вроде вышеупомянутого доктора Теннесси Больгео. Конечно, университет знал, кто есть у него на факультете, и удивился бы, узнав, что у него есть профессор с таким именем. Так что, пожалуй, повезло, что как ни посмотри, у него достаточно времени, чтобы завершить работу здесь и уйти с древесными котами на руках (по крайней мере, образно говоря; он не собирался и в самом деле рисковать своими руками неподалеку от чего-то с такими зубами и когтями) задолго до того, как до Звездного Королевства доберется любой неудобный ответ с Чаттануги.

     Предполагая, что он сможет как-то обойти всю эту эмпатическую проблему.

     Он немелодично насвистывал, постукивая указательным пальцем по краю стакана, пока его гибкий ум обдумывал возможности.

     Он подумал, что все сводится к расстоянию. Как близко он сможет подобраться, прежде чем они его обнаружат? И, наоборот, как далеко он может быть, при этом успешно захватив живьем одного из них? Но как подойти к определению дальности невидимого чувства совершенно неизвестного ранее вида без уже имеющегося экземпляра для обследования и экспериментов?

     Косвенно, решил он. Ему нужен косвенный способ оценить досягаемость древесных котов. Вот только как?..

     Он перестал насвистывать, и его глаза медленно сузились. Неужели все настолько просто? О, скорее всего, это будет дорого, и ему потребуется по меньшей мере несколько дней на подготовку, но все же…

     Он захихикал, покачивая головой, после чего фыркнул. Возможно, все и правда настолько просто! И если так, будет весьма забавно использовать заметную неприязнь этого маленького существа против него самого.

     – Мне он не нравится, Скотт, – сказала Стефани, хмуро глядя на терминал комма в своей спальне. – И Львиному Сердце он тоже не нравится. Я обсудила это с мамой, и она придумала и она придумала еще два-три, полагаю, достаточно безобидных объяснения этому. Но он мне все равно не нравится.

     – Возможно, твоя мама права, Стеф, – сказал Скотт МакДаллан из своего офиса у Гремящей реки. – С другой стороны, как бы ни была умна твоя мама, она не принята древесным котом. Я принят, и из того что я видел, Фишер никогда не проявляет неприязни к людям без веской на то причины. На самом деле, мне куда понятнее, что ему нравятся некоторые люди, которые не очень нравятся мне. И насколько я сумел узнать Львиное Сердце, я бы сказал, у него все почти так же.

     Краем сознания МакДаллан был несколько ошеломлен тем, что вполне всерьез обсуждает такую тему с четырнадцатилетней.

     – Я думаю так же, – тем временем согласилась Стефани. – Тем не менее, должна признать, что он не сделал ничего, против чего я могла бы возразить. Во всяком случае, я имею в виду, не считая того, что он слишком много улыбается и заставляет меня задуматься, когда же он предложит мне леденец. – Она поморщилась с таким отвращением, что МакДаллану было непросто не захихикать. – По стандартам взрослых, думаю, он просто был вежлив. И я знаю, что для многих я выгляжу даже младше, чем мне есть, но знаешь ли, я же уже не в детском саде. Блииин!

     – К сожалению, мы не можем разгуливать и расстреливать за это людей, – заметил МакДаллан. – По твоим словам, похоже, что он должен подойти под правило «Нужно убить», но я сомневаюсь, что Звездное Королевство его приняло.

     – Правило «Нужно убить»? – с улыбкой повторила Стефани, когда услышала смех, что он пытался не пустить в голос.

     – Ага, то, в котором говорится, что убийство оправдано, если ты сможешь убедить своих соседей в том, что он был такой занозой, что его нужно было убить, – с ухмылкой пояснил ей МакДаллан. – Лично я всегда думал, что это неплохой способ поощрить хорошие манеры и элементарную вежливость. Но как я уже сказал, не думаю, что Парламент удосужился принять такой на местном уровне.

     – В таком случае, королю Майклу лучше запустить механизм и побыстрей его принять. Нам нужен такой закон, прежде чем он снова нам не понадобится! – едко сказала Стефани.

     – Почему бы тебе не послать ему электронное письмо с предложением?

     – Спасибо, люди и так уже считают меня достаточно странной.

     – Ага, не сомневаюсь, – поморщился на этот раз он, явно думая о том, насколько все эти годы некоторые считали «странным» его из-за его экстрасенсорного таланта или что там это было.

     – Но раз уж мы не можем его пристрелить, что нам с ним делать? – уже серьезнее спросила Стефани.

     – Не вижу ничего, что мы можем сделать… пока что. Ты сказала, что он лишь задавал примерно те же вопросы, что и доктор Хоббард. О, конечно, он тебя бесил, но пока что он ничего такого не сделал. И правда в том, что мы сами должны сохранять по меньшей мере некоторую объективность. Нам нужно убедиться, что мы не позволяем нашим стремлениям «коты даже более особенны, чем они есть» привести нас к выводам, что позже окажутся, неоправданными.

     – Ты хочешь сказать, что даже если Львиному Сердцу он не нравится, это вообще может ничего не говорить о докторе Больгео, – медленно сказала она. – Что Львиное Сердце может в нем ошибаться… Или что я могу ошибаться в причинах, по которым он не нравится Львиному Сердцу.

     – Отчасти это я и сказал, – согласился он, кивнув ей с терминала. – Может, он просто пользуется одеколоном, запах которого древесным котам кажется отвратительным. Может, он думает на «частоте», которая им как звон в ушах или какой-то раздражающий фоновый вой, что их и беспокоит. Мы и правда пока не знаем, насколько надежно эмпатическое чувство древесных котов по отношению к людям, и нам нужно это выяснить. На самом деле, это может быть возможностью нам самим немного поэкспериментировать.

     – Что ты имеешь в виду? – спросила Стефани, во внезапных раздумьях прищурив глаза.

     – Ну, если этот Больгео всерьез относится к изучению древесных котов, он, вероятно, захочет поговорить и со мной, что даст мне шанс самому его оценить. Тогда у нас с тобой будут более определенное для сравнения более определенные впечатления. И если он вернется в диапазон Львиного Сердца – или, если на то пошло, Фишера – мы понаблюдаем, как реагируют на него древесные коты. Давай попробуем и получим что-нибудь конкретнее просто ощущения, что он им «не нравится», и посмотрим, сделает ли он в итоге что-то, что оправдает их неприязнь. Пока мы не сможем найти более определенный способ общения с ними, предполагая, что мы когда-нибудь это сделаем, мы не сможем просто спросить их, почему они так реагируют. С моей точки зрения это значит, что нам нужно больше данных наблюдений. И прежде чем мы сможем заставить кого-то принять нас всерьез касательно человека с рекомендациями уровня Больгео, нам нужно самим достаточно хорошо понять, что происходит, чтобы суметь еще кого-то убедить принять мнение древесных котов.

     – Ты имеешь в виду, что я должна взять и снова с ним поговорить, – с отвращением сказала Стефани.

     – Боюсь что так, малыш, – сочувственно сказал он.

     Скотт МакДаллан, как обнаружила Стефани, был одним из немногих людей, кто, как и ее родители, мог назвать ее «малышом» без мгновенного ее раздражения. По крайней мере, обычно. Хотя в настоящий момент, когда она сердито смотрела на его изображение на экране комма и думала о более продолжительной компании Больгео, она не была склонна проявить к нему послабление. Тем более что она понимала, что он прав, и не хотела, чтобы он был прав.

     Повезло тебе, что Львиное Сердце спит, подумала она, взглянув на растянувшегося на своем насесте возле ее кровати и мягко похрапывающего древесного кота. Он бы выдал тебе одно из этих «хватит-быть-такой-плаксой» мяуканий. И ты это заслужила.

     – Ладно, – вздохнула она. – Ладно! Я в порядке. Но вот что я тебе скажу, Скотт МакДаллан, будешь за это должен. Много что должен. И у меня такое чувство, что однажды, даже если у меня не получится его пристрелить, у меня, по крайней мере, будет отличный повод пнуть его прямо в коленную чашечку!

     Доктор Больгео, решила Стефани, был не из тех людей, что нравились тем больше, чем лучше их знаешь.

     Она все еще не могла понять, почему же он так сильно ей не нравился. Это ведь не потому, что он столько ей улыбался, делая вид, что не думает о ней как о еще одном ребенке. И он не думал – по крайней мере, не должен был – потому что у нее сложилось отчетливое впечатление, что он пытается вытянуть из нее информацию, не то чтобы он был в этом одинок. Доктор Хоббард все время пыталась узнать у нее как можно больше, и ей весьма нравилась доктор Хоббард. Как будто они обе играли в игру с прекрасно известными им правилами, и доктор Хоббард была уважаемым Стефани соперником. Конечно, доктор Хоббард играла честно, не пытаясь сжульничать и вызнать у нее что-нибудь. Она была абсолютно уверена, что Больгео разыграл все известные ему уловки, но она могла это пережить. На самом деле, ей даже понравилось скармливать ему неверную информацию, позволяя ему при этом думать, что он обманом заставил ее раскрыть правду, так что раздражало ее не это. И не понравился ей Больгео не потому, что он не оставит ее в покое.

     Нет, за этим крылось нечто большее… ей просто хотелось понять, что же было это «большее».

     Скотт МакДаллан и Ирина Кисаева тоже уже встретились с чаттанугцем, и тоже не были им впечатлены. Так же как и Карл, если уж на то пошло. Как и Стефани, никто из них не мог точно сказать, почему же именно он так им не понравился, но они знали, что ему не войти в список предпочитаемых ими людей. Причем, что интересно, Фишер отреагировал на него точно так же, как и Львиное Сердце.

     К несчастью, как указал МакДаллан, «нам он очень, очень не нравится» недостаточно, чтобы избавить ее от вежливости к нему, вот почему сейчас она, к полному своему отвращению, сидела за накрытым шахматной тканью столиком в кафе «Красный день», летнем ресторанчике в деловом районе Твин Форкса, ожидая очередной с ним беседы. Она была вполне уверена, что ее родители нашли бы способ вежливо отклонить приглашение на обед, если бы Больгео не пригласил на встречу доктора Хоббард и старшего рейнджера Шелтона.

     Стефани не знала, как чаттанугец выяснил о ее кампании по организации стажировки в Лесной службе, хотя это, вероятно, было не так уж трудно, учитывая, как все газеты подчеркивали эмоциональные аспекты ее намерения присоединиться в итоге к Лесной службе. Но не мешало бы пообедать с Шелтоном и улучшить их отношения, и ей очень хотелось показать старшему рейнджеру больше ее отношений с Львиным Сердцем. И ей слишком сильно нравилась доктор Хоббард, чтобы столь невежливо отказаться пообедать с ней. Она знала, что ее родители так же относились к двум другим приглашенным Больгео гостям, и ей пришлось признать, что с его стороны было проницательно пригласить их всех вместе.

     Харрингтоны прибыли в кафе пораньше, на случай, если придется убеждать владельца ресторана и персонал, чтобы они пропустили на свою территорию «животное». Если на то пошло, Стефани была не уверена, есть ли в санитарном кодексе пункты, препятствующие ресторатору это позволить. Но Твин Форкс был довольно маленьким городом, где все друг друга знали – по крайней мере, знали друг о друге – а они со Львиным Сердцем стали знаменитостями. Кроме того, Эрик Флинт, владелец «Красного дня», был одним из друзей Стефани. Несмотря на репутацию скряги, он всегда обращался с ней как с равной (что многие взрослые, казалось, по своему складу не в состоянии были сделать), и указывал ей на интересные источники для ее классов истории и экономики. Мало того, он был с планеты Новый Чикаго, а Новый Чикаго был свалкой радикальных анархистов, социалистов, и – особенно – всех членов Ассоциации Уравнителей, которых правительство смогло поймать после Последней войны Старой Земли. Потомки тех депортированных ревностно поддерживали репутацию нарушителей закона и правил, и Стефани прекрасно понимала, что мистер Флинт надеется, что появится какой-нибудь надоеда из здравоохранения и начнет возражать его решению впустить Львиное Сердце.

     Однако никаких возражений не возникло, и сейчас она слушала сочный хруст, с которым Львиное Сердце восторженно пожирал веточки сельдерея.

     – Знаешь, если продолжишь так жадно набрасываться на сельдерей, нам придется скормить тебе еще больше слабительного. И, думаю, на этот раз я попрошу папу найти такое, что тебе не понравится, – предостерегла она. Львиное Сердце, как и ожидалось, не обратил на нее внимания, и ее отец усмехнулся.

     – Не волнуйся, Стеф. Я уверен, что смогу придумать что-нибудь с достаточно плохим вкусом, чтобы он не торопился повторить этот опыт.

     – Хорошо, – сказала Стефани, ухмыльнувшись своему отцу. – В прошлый раз, когда он съел сельдерея со свой вес, он всю ночь не давал мне уснуть!

     – Ему он нравится, не так ли? – заметила Марджори Харрингтон, на что ее муж фыркнул.

     – Это все равно что сказать, что мне «нравится» кислород, Мардж! Хотел бы я только понять, что же такого в сельдерее – в сельдерее, ну надо же! – что вызывает у всех древесных котов такое привыкание.

     – Пока это не обернется какими-либо долгосрочными пагубными последствиями, не думаю, что это имеет особое значение, – медленно сказала Марджори. – Тем не менее, ты прав. Нам правда стоит выяснить, почему они все так к нему тянутся. Среди прочего.

     – Ага, например, почему они не… – начала Стефани, после чего остановилась, когда Львиное Сердце вдруг перестал жевать очередную веточку сельдерея.

     Древесный кот распрямился, вытянувшись на предоставленном мистером Флинтом высоком стульчике. Зубы древесного кота и сельдерей просто созданы для беспорядка, и кончик его нынешнего стебля повис влажными, хорошо пережеванными ошметками, когда он держал его в оставшейся передней лапе, но не обращал на него никакого внимания. Вместо этого он повернул голову, наполовину прижав уши, и уставился на тротуар по другую сторону невысокой стены, отделяющей столики «Красного дня» от мостовой.

     – Львиное Сердце? – спросила Стефани, прищурив глаза, когда заметила оцепенелость древесного кота. Казалось, он внимательно прислушивался, сфокусировавшись на чем-то неслышимом человеческим ухом, и он явно был не в восторге от того, что привлекло его внимание.

     Стефани посмотрела на своих родителей, но они оба были точно так же сбиты с толку. Ее отец пожал плечами, и они втроем повернулись взглянуть в направлении пристального внимания Львиного Сердца.

     Твин Форкс был достаточно мал, чтобы люди по большей части ходили пешком, а теплый (для Сфинкса) солнечный свет и густые, удобные тени предусмотренных градостроителями зеленых поясов делали это предпочтительным способом передвижения. В таких условиях даже сравнительно небольшое население могло обернуться большим числом пешеходов, особенно во время обеденного перерыва, и тротуары были переполнены. Впрочем, ничто в прохожих не казалось чем-то особенным. Конечно, что-то неважное не привлекло бы такого пристального внимания Львиного Сердца, и Стефани недоуменно нахмурилась, пока проходящие секунды неспешно, но неуклонно оборачивались минутами.

     Наконец, после, казалось бы, получаса, что скорее было ближе к пяти минутам максимум, когда она уже собралась начать задавать Львиному Сердцу вопросы, чтобы понять, что его беспокоит, из-за угла вывернули и направились к ресторану три пешехода. Ей было несложно узнать доктора Хоббард, старшего рейнджера Шелтона, и доктора Больгео.

     Львиное Сердце увидел их одновременно с ней, и она вновь услышала то низкое почти-рычание, что она услышала в первую их встречу с доктором Больгео. Она быстро взглянула на него, после чего посмотрела на своих родителей.

     – Ты это слышала, мам? – спросила она свою мать.

     – Слышала что, милая? – нахмурившись, спросила Марджори, и у Стефани усилилось любопытство. Почему же она способна это услышать, тогда как ее родители явно нет?

     – Неважно, – быстро сказала она, слегка понизив тон, когда приблизились доктор Больгео и остальные его гости. – Потом объясню.

     Ее мать с написанным на лице любопытством приподняла брови, но тоже кивнула. Это был один из тех моментов, что любила в своей матери Стефани – она знала, что бывает время, когда лучше не задавать вопросов. И она готова была и в этом доверять мнению Стефани.

     Стефани через стол улыбнулась ей, после чего потянулась и мягко коснулась Львиного Сердца. Он посмотрел на нее, уши вернулись в почти обычное положение, и издал мягкий звук, который все они услышали.

     – Пора нам прилично себя вести – нам обоим прилично себя вести, – предупредила она его, одновременно сама сосредотачиваясь на этой мысли. Он еще на мгновение оглянулся на нее, и она взглянула в его зеленые глаза, надеясь, что он понял, что она пытается до него донести. Затем он моргнул и кивнул в жесте, которому научился у своей человеческой семьи.

     Хотя не думаю, что он понимает, почему мы должны прилично себя вести, подумала она, и я его не виню. Я начинаю думать, что у древесных котов, наверное, есть это правило Скотта «Нужно Убить»! Все равно они явно те, кого мама предпочитает называть «прямолинейными типами». Так что, может быть, доктор Больгео устроил нашу встречу в милом месте на публике, где Львиное Сердце вряд ли попытается выцарапать ему глаза.

     Она почему-то посчитала возможность того, что чаттанугец пострадает от рук Львиного Сердца, в какой-то степени покрывшись синяками и порезами, весьма привлекательной. Затем она заставила себя отложить эту мысль, приподнялась и вежливо улыбнулась, принимая гостей, когда трое взрослых вошли в ресторан.

     Ну, все и правда сработало достаточно неплохо, позже тем же вечером сам себя поздравил доктор Теннесси Больгео, когда сидел за терминалом гостиничного номера, изучая видео.

     Он не ожидал многого узнать из разговора за обедом, но в итоге получил еще немного лакомых кусочков, не столько из сделанных Харрингтонами предложений, сколько из понимания оставленных на это комментариев Хоббард. Ксенолог явно долго сопоставляла все факты, и ее вклад в застольный разговор прояснил некоторые моменты, которые, не сомневался Больгео, эти замкнутые Харрингтоны предпочли бы замолчать.

     Это было неплохо, но не совсем то, что ему на самом деле было нужно, и он внимательно изучил отображаемые в открытых перед ним небольших окнах числа. Числа в окне в правом нижнем углу терминала отображали время записи камерой видео, числа в окне в левом нижнем углу терминала были с GPS трекера его комма. В настоящее время этот комм был подключен по сети к терминалу, и компьютер сравнивал временные метки перемещений Больгео с временными метками на видео. С этим компьютеру было несложно отобразить точное расстояние между ним и «Красным днем» на любой момент.

     Так что он узнал, что находился ровно в ста четырнадцати метрах от ресторана, когда Львиное Сердце вдруг прекратил жевать свой сельдерей и взглянул в направлении приближающегося Больгео.

     Все получилось гораздо дешевле, чем ожидал Больгео. Немедленный фурор по большей части улегся, но девушка и ее древесный кот все так же вызывали большой интерес как здесь, на Сфинксе, так и на Мантикоре, и оказалось несложно убедить одного из местных новостных репортеров предоставить ему копию съемки. В конце концов, это была просто услуга за услугу . Больгео объяснил, что на самом деле его интересует возможность изучить видео с Львиным Сердцем, когда тот не понимает, что его снимают. Конечно, исключительно из высших научных интересов. И оператор был более чем готов предоставить это ему в обмен на заблаговременный намек об обеде семьи Харрингтон с приглашенными главой Лесной службы Сфинкса и главой изучающей недавно открытых древесных котов комиссии Короны. Он занял позицию, осторожно скрывшись за окном офиса на верхнем этаже на другой стороне улицы, почти за час до прибытия в «Красный день» Харрингтонов, и записал каждую секунду их пребывания в ресторане.

     Больгео предполагал, что ему может потребоваться нанять частного детектива, чтобы проследить за ребенком и древесным котом и получить именно такие кадры, и ожидал, что на это уйдет немало центекредитов. В новоколонизированных мирах, как правило, не бывает большого числа детективов, и он опасался, что ему придется нанять кого-нибудь с куда более населенной Мантикоры, где в настоящий момент было достаточно людей, чтобы было несложно отыскать того, кто согласиться красться и шпионить за соседями. Хотя ему не нравился этот вариант. Детективы, что будут следить за четырнадцатилетней девочкой, выполняя заказ иномирянина, были также из тех, кто, скорее всего, задался бы вопросом, с чего бы этот иномирянин так интересуется ребенком. Возможность, что Больгео будут шантажировать в обмен на не упоминание властям его интереса к Стефани Харрингтон – сугубо как обеспокоенные граждане, конечно же! – не была за гранью возможного. И учитывая отношение большинства колониальных планет к растлителям малолетних, Больгео был уверен, что объяснение этим властям своего интереса будет не лучшим моментом в его жизни.

     Вместо этого он потратил не больше стоимости обеда на шестерых человек и одного древесного кота, что стало одной из самых лучших удавшихся ему сделок.

     Он снова запустил воспроизведение, в третий раз отмечая момент, когда Львиному Сердцу стало известно о его приближении, после чего быстро промотал до своего отбытия. Он извинился, ответив на предварительно устроенный звонок, но попросил своих гостей не торопиться заканчивать обед и поручил их официанту прибавить любые выбранные ими десерты к счету на уже оставленном им кредите. После чего он ушел… и повернутая голова Львиного Сердца с безошибочной точностью следила за ним даже после того, как он растворился среди пешеходов. Если точнее, древесный кот смотрел ему вслед, пока GPS не указал, что он был в ста одиннадцати метрах от ресторана.

     Итак, подумал теперь он, откинувшись в кресле и забросив за голову руки, разглядывая при этом потолок, эта маленькая тварь почувствовала меня чуть более чем в ста метрах. И он следил за моим уходом до чуть более ста метров. Значит, полагаю, можно принять его… «дальность эмпатического обнаружения», за неимением лучшего термина, за сотню метров. Конечно, это здесь, в городе. Пусть Твин Форкс и маленький захолустный городишко, но здесь должно быть достаточно людей, чтобы производить много… фонового шума.

     Он задумчиво нахмурился. Не было возможности узнать, насколько эмпата отвлекают эмоции других людей. Похоже ли это на попытку слушать один голос в полной разговаривающих людей комнате? Или древесные коты могут блокировать эмоции, которые они не хотят слышать? Могут ли они слушать какой-то эмоциональный… скажем так, отпечаток, не отвлекаясь на других людей неподалеку?

     Лучше предположить, что его дальность уменьшается, если поблизости много людей, решил Больгео. Гораздо умнее будет основываться на предположении, что в лесу он сможет «услышать» меня – или кого-то еще – с большего расстояния. С другой стороны, не будем слишком уж этим увлекаться. Так что, если он смог почувствовать меня в ста метрах в городе, предположим, что он сможет почувствовать меня в… о, двухстах метрах в кустах.

     Нахмуренность обратилась улыбкой, и он усмехнулся.

     Мне этого будет достаточно, подумал он.

     Стефани разглядывала вершины скользящих внизу деревьев, пока они с Львиным Сердцем парили к сердцу территории его клана. Медленные, тянущиеся сезоны Сфинкса неизменно обращали эти вершины густыми и лиственными, и часть ее все еще хотела отправить дельтаплан сквозь ближайшее отверстие в этом покрове и приземлиться, чтобы вместе со спутником суметь холодные, зеленые глубины леса. Она чувствовала, как зовут ее все эти невиданные деревья, и холмы, и ручьи, и существа, и что однажды она откликнется на зов. Но не сегодня. Сегодня она была ограничена еще одним визитом к родственникам Львиного Сердца, и она обнаружила, что долгий полет предоставил достаточно времени, чтобы все обдумать.

     Она слегка накренилась, компенсируя боковой ветер, и почувствовала, как вместе с ней сместил свой вес Львиное Сердце. Что бы за связь ни была между ними, она превратила его в идеального пассажира. Может быть, это из-за эволюции жизни на деревьях, но, по-видимому, у него было идеальное понимание того, как помочь контролировать их полет… и понимать, что она собирается делать, даже раньше нее.

     От этой мысли она улыбнулась, но улыбка быстро исчезла, когда она задумалась над своей проблемой. По крайней мере, некоторые из их со Скоттом друзей и союзников готовы были сделать все возможное, чтобы затруднить возможные действия доктора Больгео, пусть даже они не так уж много могли сделать. Фрэнк Летбридж и Эйнсли Йедрусински согласились помочь присматривать за ним, но Лесная Служба в последнее время не оставляла им много свободного времени. По сути, Министерство Внутренних Дел так надавило, чтобы обеспечить проводников для иномировых ученых, страстно рвущихся в чащу в поисках древесных котов, что большинству рейнджеров приходилось работать сверхурочно.

     Это могло бы сработать в их пользу, так как назначение Летбриджа или Йедрусински проводниками Больгео было бы идеальным способом убедиться, что он не получит то, чего не следует. К несчастью, Больгео больше не лез в чащу. Более того, так продолжалось уже несколько недель. В более разумном мире его мирное проживание в Йавата Кроссинг должно было бы уменьшить ее подозрения, предположила Стефани, но не в его случае.

     Если он здесь и правда для того, чтобы изучать древесных котов, то он должен выходить в лес, пытаясь изучать их, а не сидеть на попе ровно в городе, мрачно подумала она. Но он даже не пытается попасть в список запроса проводников Лесной Службы. Или нанять частного проводника, вроде мистера Франкитти. Если на то пошло, он даже не пристает больше к доктору Хоббард! Так что если он не собирается их изучать, почему бы ему не купить просто билет до дома и не оставить нас всех в покое?

     Она зажала на кнопку на правой рукоятке, открывая голографический дисплей встроенного в ее дельтаплан GPS. На визоре ее шлема появилась движущаяся карта, достаточно прозрачная, чтобы смотреть сквозь нее, но автоматически удерживающаяся в центре поля ее зрения, пока она держит кнопку нажатой, и она позволила себе некоторое самодовольство, когда зеленая иконка трека указала на карте прямо на ее цель. Ну, если бы только и вся оставшаяся ее жизнь могла бы так ровно быть в колее!

     Ее удовлетворение исчезло, и она отпустила кнопку, когда ее мысли снова вернулись к Больгео, как куски космического мусора, втянутые в планетарный гравитационный колодец. Ей хотелось, чтобы у нее было какое-то доказательство того, что антипатия Львиного Сердца и Фишера к нему обоснованна, и не только для того, чтобы можно было продемонстрировать это другим. Она ненавидела это чувство недоверия и подозрительности, когда даже самой себе не могла доказать, что это оправданно.

     И я не могу доказать это – не совсем, признала она. Конечно, он ведет себя довольно странно для ксенолога, но это же не противозаконно. И, по крайней мере, он не один из этих «ученых», старающихся настоять на изучении переживших БиоНерию. Идиоты. Она поморщилась. Как будто бы кто-нибудь с хоть каплей здравого смысла позволит подвергнуть котов еще большему стрессу после всего, что они уже пережили! И все равно, как будто изучение столь разбитого клана древесных котов скажет им хоть что-нибудь о том, как взаимодействуют обычные древесные коты.

     Она с отвращением покачала головой, хотя часть ее признавала (весьма неохотно), что для любого ксенолога должно быть невероятно сложно не иметь возможности лично пронаблюдать единственный известный клан. Не то чтобы это заставило ее посочувствовать усилиям некоторых из них, пытающихся обращаться с Львиным Сердцем и Фишером как с какими-то особями из зоопарка. Они даже правда поговаривали о получении постановлении суда на предоставление доступа к двум «пойманным древесным котам», но старший рейнджер Шелтон жестко это пресек.

     К тому же он проделал это весьма публично, и несмотря на свое беспокойство, Стефани широко улыбнулась, припомнив то интервью, в котором местный репортер «совсем случайно» его об этом спросил. Упомянутый репортер был другом Скотта МакДаллана, но Шелтон, похоже, об этом не подозревал, когда весьма жаркими словами объяснял, что насколько ему известно, ни Львиное Сердце, ни Фишер не содержатся ни в одном публичном зоопарке (или любом другом публичном учреждении) и что ни у него, ни у судов Звездного Королевства нет никакого намерения посягать на личную жизнь Харрингтонов или доктора МакДаллана. И, кстати говоря, если кто-то и лелеет мысль что-либо подобное выкинуть, он рекомендует им хорошенько изучить юридическую ответственность за незаконное проникновение в частную собственность и вмешательство в личную жизнь. Каковую ответственность он, как должностное лицо, будет обязан претворить в жизнь… предполагая, что упомянутые землевладельцы не пристрелят просто упомянутого нарушителя, едва завидев.

     Он выглядел на удивления безмятежно, не обращая внимания на проблемы, что такая ответственность могла устроить и ему, подумала она.

     По крайней мере он на нашей стороне… по крайней мере отчасти. Ну или, во всяком случае, я так думаю. По крайней мере, я вполне уверена, что он не на другой стороне. Хотелось бы мне просто знать, что он на самом деле думает. Особенно о Больгео.

     – Доктор Хоббард, – сказал старший рейнджер Гэри Шелтон так терпеливо, как только мог, – что именно вы от меня хотите? Я имею в виду, если вы хотите, чтобы я арестовал человека, я могу назвать не меньше десятка местных ученых, которых я захотел бы запереть в первую очередь!

     Командир Лесной Службы Сфинкса откинулся на спинку кресла и поднял обе руки в жесте, смешивающем беспомощность и разочарование, и Санура Хоббард тяжело вздохнула.

     – Понимаю, шеф Шелтон, – сказала она. – И я не знаю, что я сама на самом деле от вас хочу. Просто… просто для кого-то из столь престижного университета он далеко не такой уж хороший ксенолог. Я имею в виду, почти как будто он знает теорию, но не похоже, что у него был практический полевой опыт. И кто-то его статуса должен быть неплохо представлен и в области литературы, но я провела тщательный поиск в наших библиотечных записях и не нашла ни одной статьи, опубликованной под его именем.

     – Я так же горд Звездным Королевством, как и все, доктор, – с усмешкой сказал Шелтон, – но мы здесь далеко не в центре исследованной вселенной. Это правда настолько поразительно, что наши библиотечные файлы – особенно в столь маловостребованной области, как ваша – оказались несколько несовременны?

     – Конечно нет, – согласилась Хоббард. – По правде говоря, мы, скорее всего, по меньшей мере на пятнадцать-двадцать стандартных лет – если не больше! – отстаем от главных тенденций научной школы Солнечной Лиги в целом ряде областей. Это неизбежно, когда мы столь далеко от основных миров и крупнейших университетов и исследовательских центров.

     – Так что факт, что вы не нашли никаких его книг или публикаций не значит, что ничего не было опубликовано, – указал Шелтон.

     – Нет, не значит, – вздохнула она. – Хотя я просто не могу выбросить это из головы, шеф. И, полагаю, я сама стремлюсь защитить древесных котов. Возможно, слишком много общаюсь со Стефани!

     – Девочка влияет на окружающих, не так ли? – широко улыбнулся Шелтон. – К тому же, вы весьма ей восхищаетесь. Даже есле она замалчивает половину того, что нам с вами хотелось бы узнать о древесных котах!

     – Я продолжаю говорить себе, что рано или поздно она поймет, что может доверять мне, и откроется, – сказала Хаббард. – И у меня такое чувство, что тогда она сможет многое нам рассказать. Ну, если так подумать, быть может это одна из причин того, что меня так беспокоит Больгео. Я познакомила его с ней – не то чтобы у меня был особый выбор, учитывая письмо министра Васкес – и если выяснится, что он не тот, за кого себя выдает, это уничтожит все доверие, что я пыталась заработать. Не упоминая того, что если выяснится, что он использовал меня, чтобы добраться до нее, я и сама буду в полном бешенстве.

     Санура Хоббард редко использовала такие слова, подметил Шелтон, что само по себе говорило, насколько серьезно она все это воспринимает.

     – Ну, – вслух сказал он, – я постараюсь приглядывать за ним, насколько будет в моих силах. Хотя вы знаете, как мы оберегаем гражданских. Не могу гарантировать, что буду заниматься только им, доктор. Как вы только что указали, его бумаги из министерства в полном порядке, как и вся остальная его документация. На данный момент у меня ровно ноль оснований инициировать какое-либо расследование. Так что я сделаю что смогу, но если честно, скорее всего, этого будет немного.

     Доктор Теннеси Больгео снова сидел в своем гостиничном номере, глядя в голографический дисплей. Он демонстрировал вид сверху на Медностенные горы и их предгорья, и он наблюдал за зеленой иконкой, медленно, но неуклонно, двигающейся на восток, вглубь гор.

     Знаешь, с восхищением подумал он, она и правда умница. И ее родители тоже должны быть в деле.

     Он впустую потратил большую часть трех местных недель, отслеживая местоположения установленных им на аэрокары Харрингтонов транспондеров. Он был уверен по некоторым ответам Стефани – и даже больше по некоторым из вопросов, на которые она аккуратно не ответила – что она точно знала, где искать «ее» древесных котов. Даже без такой подсказки никто, пятнадцать минут побывший в компании девушки, ни на мгновение не предположил бы, что к настоящему моменту она не нашла бы других древесных котов.

     В то же время, из сообщений других исследователей (и репортеров) было очевидно, что древесные коты не обитали на территории Харрингтонов. Они должны быть гораздо дальше, иначе некоторые из тех, кто столь усердно разыскивают их, уже бы нашли. Так что логика подсказывала, что добирается туда и обратно на аэрокарах своих родителей. Но после недель отслеживания каждого движения этих аэрокаров стало очевидно, что чтобы они не делали, они не оказывались рядом с центром Медностенных.

     Тогда его осенило: дельтапланеризм. Именно этим она занималась в тот день, когда древесные коты спасли ее от гексапумы! Так что возможно ли, что она получила благословение своих родителей использовать новый дельтаплан, чтобы навещать «диких» древесных котов без того, чтобы кто-то еще смог их найти?

     Чем больше он об этом думал, тем логичнее это выглядело, но что с этим делать? К счастью, на всех планетах, даже на этой новой колонии, была теневая сторона, свои преступные элементы. Найти их было не так уж сложно, и помогло, что прибыли трое его помощников от Питомцев Устинова. Они прибыли по-отдельности, на двух разных кораблях, и ни у одного из них не было с ним никакой связи. Ну, во всяком случае, никакой открытой связи. Но это не помешало им заключить для него несколько тихих договоренностей или послужить его посредниками в общении с несколькими менее благочестивыми из местных. Ни один из мантикорцев не знал точно, что именно нужно их новым нанимателям, но их это и не беспокоило, при условии, что плата будет хороша, и никто из них не пострадает.

     С их помощью было несложно установить на дельтаплан девочки транспондер. Пытаться установить жучок прямо на нее было бы гораздо сложнее, учитывая систему раннего предупреждения ее кота, но с дельтапланом вышло просто. Он взглянул на расписание доктора Хоббард, так что знал, когда она и оба ее родителя будут в городе, чтобы встретиться с ксенологом. С этим было несложно использовать одного из местных, чтобы навестить их поместье и установить почти полностью необнаружимый жучок внутри корпуса антиграва ее дельтаплана. После этого все, что требовалось от Больгео, это сидеть и ждать, пока она не приведет его прямо к тому, что он ищет.

     И насчет того, чтобы привести меня к месту, подумал он, слегка подавшись вперед и прищурившись. Кажется, она прекратила двигаться. Что значит, что она приземлилась.

     Он набрал на клавиатуре запрос и улыбнулся, получив набор GPS координат.

     «Лазающий-быстро!»

     Веки Лазающего-Быстро распахнулись, когда мысленный зов вырвал его из сна. Его двуногая спала тихо и глубоко, ее сны были вялым фоном дремлющего мыслесвета, и он на мгновение подумал, что разбудивший его зов был его собственным сном. Но затем он раздался снова.

     «Лазающий-Быстро! Проснись!»

     «Короткий-Хвост? – отозвался Лазающий-Быстро как только понял, что это не сон. – В чем дело?»

     «Беда! – мыслеголос разведчика Яркой Воды был слаб от расстояния, хотя Лазающий-Быстро чувствовал, что он неуклонно – и быстро – приближается. – Поющая-Истинно и Сломанный-Зуб послали меня за тобой».

     Лазающий-Быстро начал было спрашивать, что за беда, и с чего бы его сестра и Сломанный-Зуб могли подумать, что он мог что-то с этим сделать. Но затем остановился. Короткий-Хвост был на пределе досягаемости его мыслеголоса. Ему будет сложно на таком расстоянии вести подробный разговор.

     «Иду навстречу», – ответил он вместо этого и спрыгнул со сделанного отцом его человека для него насеста над ее местом для сна.

     Он вытянулся на задних лапах, положив руку на край подстилки для сна своего человека, оказавшись носом на расстоянии примерно руки от ее уха, и подумал разбудить ее. Он знал, что она расстроится, если проснется и поймет, что он отважился выйти посреди ночи без нее, но также она знал, что она настоит сопроводить его, если он ее разбудит. И также прекрасно он понимал, как отреагируют ее родители, если случайно проснутся и обнаружат, что он без их разрешения или ведома увел их дочь в ночной лес.

     Нет, подумал он. Лучше пойти и выяснить, чем настолько обеспокоен Короткий-Хвост. Кроме того, отец Погибели-Клыкастой-Смерти позаботился, чтобы он смог входить и выходить из из гнездовья, не беспокоя двуногих, с которыми он его делил.

     Он повернулся и пробежал по коридору у комнаты его человека, свернул налево через гостиную и добрался до входной двери. Поворачивающаяся панель, что отец его человека установил в двери, требовала от Лазающего-Быстро поработать с небольшой защелкой, прежде чем он мог ее открыть. Лазающий-Быстро одобрил эту деталь; было несколько существ, вроде жевателей коры, которые могли бы пройти через дверь и сильно навредить имуществу его двуногих, если бы не защелка.

     Он пролез через двери и крепко стукнул ее с другой стороны, убеждаясь, что защелка вернулась на место. Затем он бодро двинулся через расчищенное пространство вокруг гнездовья клана Погибели-Клыкастой-Смерти. С потерей правой руки он был уже на так быстр как тогда, когда клан Яркой Воды только дал ему имя, но он все еще был быстрее многих, когда взобрался по стволу сетевого дерева. Он перебрался на самую нижнюю ветвь, ведущую его в нужном направлении, и понесся по воздушному пути навстречу Короткому-Хвосту.

     «Так гораздо лучше», – немного позднее одобрительно сказал Короткий-Хвост, когда они с Лазающим-Быстро, наконец, встретились.

     Старший разведчик проделал долгий путь, и его усталость была очевидна. Если на то пошло, путешествовать ночью, а не днем, Народу было гораздо рискованнее. Некоторые хищники – вроде смертокрыла – видели во тьме лучше Народа. Они вполне могли заметить кого-то из Народа с большего расстояния, чем Народ мог обнаружить их мыслесвет, и в таких обстоятельствах разведчику приходилось быть начеку и не медлить, чтобы избежать внезапной атаки смертокрыла.

     «Да, лучше, – согласился Лазающий-Быстро. – Теперь рассказывай, что же привело тебя. Что за “беда” отправила тебя за мной в это время ночи? И почему Поющая-Истинно и Сломанный-Зуб посчитали, что я могу чем-то с этим помочь?»

     «Мы не знаем в точности, что за беда преследует клан, – мыслеголос Короткого-Хвоста был тише, мыслесвет темнее, чем мгновением раньше. – И Поющая-Истинно со Сломанным-Зубом не просто так отправили меня за тобой. На самом деле, некоторые из старейшин считают, что клану стоит просто поскорее перебраться глубже в горы, не говоря Погибели-Клыкастой-Смерти или любому другому из двуногих, куда мы ушли».

     «Что?! – торчком встали уши Лазающего-Быстро, а усы ощетинились. – Что это за глупость?»

     «Я отговорил их, как и почти все другие старейшины, – быстро сказал Короткий-Хвост. – Не думаю, что даже те, кто это предложил, правда это подразумевали. Просто… они напуганы, Лазающий-Быстро».

     «Напуганы? Чем напуганы?»

     «Тем, чего мы не знаем, – прижал Короткий-Хвост уши в смести разочарования, страха и гнева. – За последнюю руку дней три руки Народа… исчезли».

     «Исчезли?» – повторил Лазающий-Быстро.

     «Я только так могу это описать, – ответил Короткий-Хвост. – Они как обычно покинули свои гнезда – охотники, разведчики, собиратели – и не вернулись».

     Лазающего-Быстро пробрал холодок, и он резко прищурил глаза.

     «Не понимаю, – медленно сказал он. – Ты сказал, что они не вернулись. Неужели они не отправили даже мыслезова о помощи или предупреждения?»

     «Не отправили, – ровно сказал Короткий-Хвост. – Ни один из них, и по крайней мере у некоторых из них были поручения, которые не должны были увести их за пределы досягаемости их мыслеголосами центрального гнездовья».

     Холодок в крови Лазающего-Быстро стал сильнее. Не было неслыханно для кого-то из Народа претерпеть несчастный случай, или даже попасться какому-то хищнику, от которого обычно Народ уклонялся без особых проблем. Но было весьма необычно – на самом деле, Лазающий-Быстро не мог припомнить ни единого подобного происшествия – чтобы кто-то из Народа в пределах досягаемости мыслеголосом не смог в таком случае даже позвать на помощь.

     «Нет никакой подсказки о том, что с ними могло произойти?» – спросил он.

     «Ничего, что мы бы поняли», – ответил Короткий-Хвост, и уши Лазающего-Быстро встали торчком. Старший разведчик заговорил медленнее, и в мыслесвете присутствовала странная смесь колебания, растерянности и несчастья. Очевидно, ему не хотелось продолжать объяснения, и Лазающий-Быстро задумался, почему.

     «Причина, по которой некоторые предложили перебраться глубже в горы, не говоря никому из двуногих, – через мгновение продолжил Короткий-Хвост, – в том, что они считают, что за все происходящее с Народом ответственны двуногие. Этот новый случай, Лазающий-Быстро. Ни одна из песен памяти не рассказывает нам, как Народ просто… исчез вот так, и некоторые считают, что это должно быть связано с тем, как мы открылись двуногим. Ты сам сообщал, что среди двуногих есть такие, что подталкивают Погибель-Клыкастой-Смерти рассказать о Народе больше, чем она желает, позволить им изучить тебя гораздо пристальнее, чем она разрешает, и Быстро-Бьющий почти то же самое сообщает о своем двуногом. Некоторые из Народа начали интересоваться, не могли ли те из двуногих, что расстроены отказом Погибели-Клыкастой-Смерти и Врага-Тьмы рассказывать им, что они хотят знать, или позволить им изучить тебя, решить… забрать для изучения некоторых из нас. И теперь некоторые из наших разведчиков докладывают, что слышали летающие штуки двуногих, тихо и осторожно двигающиеся около нашего центрального гнездовья. Некоторые опасаются, что двуногие забрали исчезнувших в свои летающие штуки».

     Мыслесвет Лазающего-Быстро темнел, пока Короткий-Хвост объяснял. Он не удивлялся тому, что так считали некоторые из Народа. Если на то пошло, он был с ними согласен. На самом деле, он подозревал, что даже может назвать конкретного стоящего за этим двуногого.

     Но как? Говорящий-Ложно не знал, где было центральное гнездовье Яркой Воды. Никто из двуногих не знал, помимо клана Погибели-Клыкастой-Смерти, и Погибель-Клыкастой-Смерти и ее родители приложили массу усилий, чтобы так все и оставалось.

     «Я не знаю наверняка, не больше чем ты, ответственны ли за эти исчезновения двуногие, – после долгой паузы сказал он Короткому-Хвосту. – Но я полагаю, что это вполне могут быть некоторые из них. Мне не нравится так думать, тем не менее, мы уже многое узнали о двуногих – включая и то, что среди них есть злые. Я знаю, по встречам Погибели-Клыкастой-Смерти и ее родителей со… старейшинами всех двуногих в мире, что любой, крадущий Народ, будет делать это вопреки их старейшинам и обычаям. Хотя это не значит, что такого не произойдет. – Его уши прижались, а мыслесвет помрачнел. – Я говорил Поющей-Истинно и остальным старейшинам, что попробовал в мыслесвете Говорящего-Ложно».

     Короткий-Хвост оглянулся на него, а затем – жестом, что многие из Народа Яркой Воды приняли от двуногих – медленно кивнул.

     Бывали времена, с чувством подумал Лазающий-Быстро, когда его неспособность общаться с Погибелью-Клыкастой-Смерти особенно раздражала. Он продвинулся в способности понимать ее, когда их связь созрела, и он научился читать все больше и больше из ее мыслесвета. Либо он стал чувствительнее к этим протекающим сквозь него эхам мыслей, либо она сама научилась усиливать их, и он научился передавать ей в ответ простые сообщения жестами и языком тела. Порой он даже мог сообщить более сложное понятия, разыгрывая то, что пытался сказать. Но до сих пор, по крайней мере, у него не было никакого способа объяснить, что он увидел в мыслесвете двуногого, пригласившего клан Погибели-Клыкастой-Смерти в место для еды в огромном поселении двуногих, где Погибель-Клыкастой-Смерти порой все еще летала с другими детенышами.

     Бесило то, что он не мог это объяснить. Он знал, что Погибель-Клыкастой-Смерти чувствовала его неприязнь к Говорящему-Ложно, и он знал, что она тоже его недолюбливала. Но никоим образом он не мог сказать ей, что каждый произносимый Говорящим-Ложно ротозвук доверху полон… лжи.

     Ничуть не помогал тот факт, что пока Народ не встретил двуногих, никому из них не приходило в голову, что кто-то может говорить ложно. Для любого из Народа было бессмысленно пытаться обмануть таким образом другого, так как другой всегда мог почувствовать скрывающиеся за сказанным эмоции и мысли. Народ мог ввести в заблуждение или обхитрить друг друга, но не сказать другому то, что было неправдой. Вместо этого Народу приходилось устраивать все так, чтобы тот, кого хотели обхитрить, понятия не имел о том, что должно произойти, и многие младшие Народа, особенно из разведчиков и охотников, радовались, изобретая умный способ это провернуть. Это было хорошей тренировкой, как и для задумавшего трюк, так и для намеченной жертвы. С одной стороны, это учило предусмотрительности и хитрости, что в любой момент могли пригодится любому разведчику или охотнику, с другой стороны, это учило бдительности и осторожности, что уж точно в какой-то момент пригодится любому разведчику или охотнику.

     Но все это разительно отличалось от того, что попробовал за улыбкой Говорящего-Ложно Лазающий-Быстро. Было что-то почти пугающее в сосредоточенности Говорящего-Ложно на Лазающем-Быстро, когда они встретились, тем не менее у Лазающего-Быстро сложилось четкое впечатление (о, как бы ему хотелось уметь читать мыслесвет двуногих так же ясно, как и у Народа!), что Говорящий-Ложно так сильно заинтересован в нем только потому, что он для двуногих был… дверным проемом, так сказать, к остальному Народу.

     Он знал, что Говорящий-Ложно обманывал о себе всех двуногих, и он знал, что Говорящий-Ложно заинтересован в Народе так же, как Народ заинтересован, в частности, во вкусе земляных бегунов. Но он никак не мог проникнуть за пределы этого понимания и никак не мог предупредить Погибель-Клыкастой-Смерти или ее родителей даже о известной ему малости.

     Но даже если все это правда, как Говорящий-Ложно мог обнаружить местонахождения центрального гнездовья клана Яркой Воды? Погибель-Клыкастой-Смерти была так осторожна, сохраняя это в секрете! И даже если Говорящий-Ложно смог их обнаружить, как кто-либо мог – даже двуногий, со всеми их чудесными инструментами – захватить столь многих из Народа без того, что хоть кто-нибудь из оставшихся не услышал ни единого мыслезова о помощи?

     Ты знаешь, о чем ты совсем не хочешь задумываться, Лазающий-Быстро, сказал он сам себе. Ты веришь, что Говорящий-Ложно хочет захватить некоторых из Народа для изучения, но ты можешь ошибаться. Что если, вместо этого, он на самом деле хочет убить Народ, и у него есть какое-то оружие двуногих, что вполне может объяснить, почему ни один из них не смог позвать на помощь.

     Возможно, тем не менее, его мысли продолжали возвращаться к одному и тому же вопросу. Как кто-то, даже столь заметно хитрый, как Говорящий-Ложно, вообще смог отыскать Яркую Воду? И, отыскав, как он мог подобраться достаточно близко, чтобы навредить кому-то из Народа, даже одним из громовоплей двуногих, без того чтобы кто-то еще из Народа не ощутил даже слабейшего признака его мыслесвета?

     «Ну хорошо, Короткий-Хвост, – наконец, сказал он. – Не стану притворяться, что рад слышать твои новости. И я не знаю лучшего способа действовать с такой информацией. Если бы я только мог по-настоящему общаться с Погибелью-Клыкастой-Смерти и ее родителями! Но я начинаю думать, что Народ никогда не сможет по-настоящему общаться с двуногими, как мы общаемся друг с другом, или хотя бы как они общаются между собой. Тем не менее, мне ясно, мы мы должны как-то предупредить хороших двуногих о том, что происходит с Яркой Водой. Мы знаем, как они помогали и охраняли клан Яркого Сердца во времена нужды, и я уверен, что они помогут нам, если только узнают, что нам нужна их помощь».

     «Так же посчитали и Поющая-Истинно и Сломанный-Зуб», – сказал Короткий-Хвост.

     «Я так и подумал. – Несмотря на серьезность ситуации, в мыслеголосе Лазающего-Быстро послышался сухой юмор, и Короткий-Хвост мяукнул тихий смешок. – Проблема в том, как именно нам им сообщить».

     «Ясная-Певица и охотники и разведчика клана Бродящих в Лунном Свете смогли заставить Врага-Тьмы услышать их», – отметил Короткий-Хвост, и Лазающий-Быстро согласно дернул ушами.

     «Это верно, – сказал он. – Тем не менее, для этого потребовались они все, и когда Ясная-Певица заставила Врага-Тьмы услышать, все строилось на имеющейся очень чистой, очень сильной памяти Истинного-Ловчего. Но даже тогда Враг-Тьмы явно услышал не всю ее песню. Он понял многое из произошедшего, но пока не прибыл на земли клана Яркого-Сердца и не увидел собственными глазами, он не понимал подробностей случившегося. Здесь же у нас нет, для начала, столь же сильной, ясной памяти, только вопросы. Я полагаю, мы можем дать Врагу-Тьмы понять, что обеспокоены, но, боюсь, объяснить ему почему мы обеспокоены превыше наших сил. Кроме того, Враг-Тьмы далеко от Яркой Воды. Нам потребуется много времени, чтобы связаться с Быстро-Бьющим, и чтобы Быстро-Бьющий дал ему понять, что он должен снова прийти к Ясной-Певице. И даже если бы было не так, Враг-Тьмы… обеспокоен тем, как Ясная-Певица заставила его услышать. Почему-то это его пугает. Не из-за Народа, но из-за того, как его собственный вид, другие двуногие, могут отреагировать, если об этом узнают. Мы с Быстро-Бьющим не понимаем, почему это так его беспокоит, тем не менее мы знаем, что он об этом чувствует.

     «Но если мы не придем с этим к Врагу-Тьмы, то что?» – спросил Короткий-Хвост, и настала очередь Лазающего-Быстро издать тихий, горько-сладкий смешок.

     «Поющая-Истинно знает ответ на этот вопрос, поделилась она им с тобой или нет, брат, – ответил он. – В самом деле, это очевидный ответ… и правильны. Я приведу Погибель-Клыкастой-Смерти к Поющей-Истинно и остальным старейшинам так быстро, как только смогу. Не думаю, что мы сможем объяснить все ей, но я уверен, что кто-то столь умный и проницательный, как она, быстро поймет, что Народ чем-то обеспокоен, даже напуган. И у нее сейчас много друзей среди старейшин двуногих – думаю, больше, чем она догадывается. Если она попросит их помочь понять, почему Народ боится, они отреагируют. Возможно, тогда придет время попытаться нам заставить Врага-Тьмы снова услышать Народ, но я полагаю, первым нашим шагом должно быть обращение к клану Погибели-Клыкастой-Смерти».

     Стефани Харрингтон была обеспокоена, когда накренила дельтаплан в тигровую полоску, наконец, приближаясь к обществу древесных котов.

     Она не поделилась своей тревогой с родителями, прежде чем отбыла этим утром, отчасти из-за неуверенности, что это оправданно, отчасти из-за боязни, что они не позволят ей отправиться, если посчитают, что это было оправданно. Тем не менее, ей было болезненно очевидно, что Львиное Сердце чем-то крайне обеспокоен. Она даже чувствовала, как это беспокойство кипит в ее собственных эмоциях.

     Ей становилось все яснее, что в то время как древесные коты могли быть эмпатами, а люди нет, в ее связи с Львиным Сердцем было что-то, позволяющее ей осознавать по меньшей мере самый край его эмоций. Ничего подобного она не чувствовала, когда вопрос касался другого древесного кота, но была вполне уверена, что чувствует его эмоции, пусть и неидеально. Это было единственным объяснением, что она смогла придумать для случайных «звуков», что она с его стороны замечала и которые никто больше не слышал. И из-за этой связи с его эмоциями она слишком хорошо была осведомлена о его крайней… встревоженности.

     О, хотелось бы мне, чтобы ты мог говорить, подумала она Львиному Сердцу, когда дельтаплан замедлился еще сильнее, и ее ноги коснулись твердой земли. Она пробежала несколько метров, гася последний импульс дельтаплана, после чего остановилась, сняла шлем и начала отстегивать их обоих. Если бы ты мог просто объяснить мне, что случилось, я бы сразу же все исправила!

     Но Львиное Сердце не мог говорить, и пусть даже она начала ощущать его эмоции, она не была телепатом. Так что единственное, что она могла, это отправиться к нему домой, куда он явно хотел ее привести, и надеяться, что, оказавшись там, она сможет как-то понять, что происходит.

     Теннеси Больгео вышел за дверь склада и с чувством глубокого удовлетворения закрыл ее за собой.

     На складе содержалась дюжина древесных котов в больших, удобных клетках, выглядя заметно одурманенными, но в остальном в полном порядке. Хорошо. Его исследования предполагали, что препарат, которые его помощники подсунули им в еду, удержит их постоянно дезориентированными, не причинив никакого долгосрочного ущерба. Конечно, вычислить безопасную поддерживающую дозу, чтобы так их и удерживать, было чуть сложнее, но человек с профессией Больгео должен хорошо знать ксенобиологию, и очевидно было, что он неплохо с этим справился.

     Интересно, подумал он, подходя к довольно большому коммерческому аэрокару, сколько еще он сможет захватить, прежде чем маленькие создания разберутся, что происходит. Он хотел как минимум, скажем, пятьдесят-шестьдесят, прежде чем покинуть Сфинкс. На самом деле, хотелось бы больше, так как он полагал, что вряд ли у него получится вернуться для еще одного улова, хотя он может и ошибаться. Если он со всем справится, и никто не так и не удосужится проверить его документы из Университета Свободы, он вполне сможет в итоге вернуться. Если это будет возможным, то факт, что он уже был здесь, сработает в его пользу. Он будет известной величиной, насколько это заботит сфинксианцев.

     Хотя лучше на это не рассчитывать. И это значит, что в этот раз ему нужно поймать столько, сколько сможет. Кроме того, до сих пор ему удалось захватить только самцов. Более того, он не был уверен, что хоть кто-то из людей хоть когда-нибудь встречал древесную кошку, что приводило его к вопросу о кроющейся за этим причиной. Довольно маловероятно, что в столь явно млекопитающем виде может быть столь огромная диспропорция между самцами и самками. Не так, как с одиночной яйцекладущей особью, вроде пчелиной матки в улье. Нет, должно быть достаточно самок, чтобы выносить для вида достаточно молодняка, чтобы поддерживать его, хотя, похоже, никто и никогда ни с одной не сталкивался.

     Он изучил длиннофокусные изображения, снятые Лесной Службой Сфинкса в клане, которым помогали после катастрофы БиоНерии, и заметил, что в то время как у всех замеченных самцов – и у всех самцов, что он захватил, если на то пошло – была одинаковая серая шерсть с кремовым мехом на животе и темными полосами вокруг хвостов, были и другие древесные коты, с отличающейся окраской. Их шерсть была покрыта коричнево-белыми пятнами – примерно как у оленят со Старой Земли – и они выглядели меньше, в среднем, чем их серошкурые собратья. Очевидно, следовало с осторожностью судить о размерах, так как в его распоряжении были лишь снятые Лесной Службой кадры, и по чему-то подобному всегда было рискованно делать поспешные выводы о размерах или массе тела.

     Несмотря на это он пришел к выводу, что окраска древесных котов была во многом связана с их полом, так же как цвет перьев и узоры среди многих видов птиц Старой Земли. На ум, к примеру, приходили кардиналы. Если он прав, то эти коричнево-белые древесные коты были самками, и он очень, очень хотел хотя бы несколько из них. Они, несомненно, пойдут у любителей питомцев по высокой цене, особенно если их будет лишь ограниченное количество. Но важнее, что для Питомцев Устинова (или любой другой известной Больгео генетической лаборатории) будет невозможно поддерживать полезную популяцию без самок, выносящих молодняк или, по крайней мере, предоставляющих яйцеклетки для искусственного разведения.

     Проблема в том, что они, похоже, не удалялись далеко от дома. Или, если и удалялись, похоже, именно самцы принимали на себя рискованные задачи. Что было логично. По большему счету. Природа, казалось, считала самцов более заменимыми, чем самок, вне зависимости от планеты. В конечном счете, вынашивающие детей всегда важнее для выживания вида. Что хоть и было вполне понятно, оставляло Больгео разочарованным и более чем немного раздраженным.

     Улыбка исчезла, когда он поднялся в аэрокар и закрыл люк. Системы контроля среды активировались, сохраняя внутри приятную прохладу, но в течение нескольких минут он сидел, барабаня пальцами по управлению, и размышлял.

     До сих пор подготовленные им ловушки хорошо себя зарекомендовали. На самом деле, он лишь внес несколько заметных изменений в дизайн ловушек, что он в прошлом уже неоднократно использовал. Пришлось перепрограммировать их хамелеоноподобную «умную краску», но было не так уж сложно создать почти идеальный камуфляж, хорошо подходящий растительности Сфинкса. Пока они не вцеплялись, они были довольно малы, компактно сложены, практически незаметны на любом расстоянии свыше метра, даже если точно знать, куда смотреть.

     Помимо камуфляжа, он очень тщательно подбирал их местоположение. Он использовал небольшие удаленные платформы – которые обычно использовали геодезисты и изыскатели – чтобы хорошенько осмотреть местность в радиусе нескольких километров от полученных с транспондера GPS координат. Непросто было доставить их под такой лесной покров, и он потерял две из них, скорее всего, в столкновениях с ветвями частокольного леса. Он опасался, что древесные коты заслышат их и в панике покинут район, но не было никакого признака подобной реакции. Хотя на всякий случай он выждал всю местную неделю после отправки платформ, прежде чем снова приблизиться к древесным котам.

     Время ушло не впустую. С полученными с юрких платформ снимками – особенно в тепловом диапазоне – он сумел определить активно используемые древесными котами пути по частокольному лесу, затем отыскать специфичные боковые ветви, полые стволы и другие естественные укрытия вблизи этих путей. У него были строгие критерии к желаемым местам, и как только найденное его удовлетворило, он однажды ночью взял свои ловушки и расставил их.

     Светочувствительные контактные линзы позволяли видеть словно при дневном освещении, даже под чрезвычайно густым пологом листьев частокольного леса и королевских дубов, и он был в защитном костюме. Он был тяжелый и неудобный, но это был особый костюм, специально обработанный, чтобы убить все внешние запахи, а замкнутая среда не позволяла выпустить его собственный запах. Ловушки были обработаны тем же убивающим запахи составом, и он наживил их все соком сельдерея.

     Он был осторожен, чтобы не использовать слишком много. Идея была в том, чтобы использовать ровно столько, чтобы разносящийся манящий аромат мог обнаружить лишь кот, проходящий не более чем в метре-двух, возможно трех. Больгео хотелось, чтобы они были достаточно близки, чтобы учуять и отправиться изучить – убедиться, что они не спутали запах – и попасть в ловушку, прежде чем решат позвать кого-то из своих друзей к ним присоединиться.

     Съемка Лесной Службы выживших в инциденте с БиоНерией предполагала, что древесные коты повседневными делами обычно занимаются поодиночке, а не парами или группами. Возможно, потому, что расе телепатов не нужно было оставаться физически близко друг от друга, чтобы общаться между собой? Он этого не знал, но учел, что вряд ли еще один древесный кот будет в поле видимости в тот момент, когда один из них попадет в ловушку. К тому же он поместил ловушки достаточно далеко от гнезд древесных котов, чтобы (по крайней мере, он так надеялся) они не смогли телепатически докричаться до кого-либо за пределами видимости. К сожалению, он не мог определить расстояние, на котором они могли «услышать» кого-то еще из своего вида, так что не мог определить, удалось ли ему в этом преуспеть. Но по крайней мере он мог попытаться оставить ловушка достаточно далеко, чтобы никто не мог просто «случайно услышать» их мысли, когда они обнаружат притягательный запах сельдерея.

     Как только они подходили достаточно близко, установленные на ловушках сенсоры выпускали мощную нацеленную струю газа. Больгео сперва протестировал газ (осторожно и очень скрытно) на нескольких типах сфинксианских животных и при этом потерял нескольких подопытных. Хотя в итоге он нашел тот, который почти мгновенно вырубал древесного кота, не оказывая заметных побочных эффектов. И как только маленькое создание теряло сознание, ловушка отсоединялась от ветви дерева или ствола или внутренней части полости, где она была прикреплена. Она выпускала механические ноги, подходила к спящему древесному коту и разворачивалась, пока очень осторожно и мягко не выстраивала вокруг своего пленника клетку. Затем она отсылала кодированный радиоимпульс, сообщая, что выполнила свою миссию и ждет – следя за древесным котом и выпуская дополнительный газ, как только тот демонстрировал признаки пробуждения – пока ее не забирали.

     До сих пор система, казалось, работала хорошо. Потерявшие сознание древесные коты явно были не в состоянии позвать на помощь, и Больгео или один из его помощников мог забрать занятую ловушку простой поездкой на аэрокаре. Все, что им было нужно, это пролететь над районом, где ждала ловушка, и активировать ее антиграв. Его хватало не более чем на пять минут, но этого было вполне достаточно, чтобы подняться над покровом, и чтобы пилот аэрокара оставил его висеть на месте, открыл окно и забрал ловушку (вместе с содержимым) простым ручным тяговым лучом вроде тех, что использовали во всех складах. Вернуть ловушку на место и переустановить ее было сложнее, требовался еще один ночной визит в скафандре, но даже это было не такой уж сложной задачей.

     Не считая того, что он до сих пор не захватил ни одной самки, подумал Больгео. Должен быть способ, чтобы он…

     Мысли прервались, когда его коммуникатор издал тихий музыкальный звон. Большинство людей посчитали бы, что он указывает на оставленное ему кем-то голосовое послание или, возможно, текстовое сообщение. Однако большинство людей бы ошиблись, и Больгео улыбнулся подтверждению, что еще одна ловушка только что захватила для него древесного кота.

     Он ввел код, проверил номер и задумчиво нахмурился. Это уже третья с момента последнего полета прошлой ночью. Учитывая местонахождение ловушек и погоду, вряд ли кто-то из пойманных пострадает от обезвоживания или голода, прежде чем их заберут. Но чем больше было ловушек со спящими древесными котами, тем выше был шанс, что кто-то из непойманных древесных котов пройдет поблизости и обнаружит одну из них. И хоть он и не хотел забирать их днем, ему ведь все равно не придется приземляться.

     Поразмыслив еще несколько секунд, он пожал плечами. Его нигде не ожидали, так что он вполне мог прямо сейчас полететь и забрать их. Если по какой-то причине ему понадобится приземлится, скафандр ждет наготове во внешнем грузовом отсеке его аэрокара, так же как и винтовка со снотворным. Ему не хотелось ее использовать, если можно было этого избежать, но эффективная дальность дротиков винтовки была почти триста метров. Они гарантированно отрубят любого древесного кота, а Теннесси Больгео был отличным стрелком. Кроме того, кто знает? Он не собирался использовать винтовку, но если придется приземлиться, и он случайно заметит одну из этих пятнистых коричнево-белых шкурок, он не упустит возможности наконец-то поймать древесную кошку.

     – Я не понимаю, что случилось, – сказала Стефани, сидя на ветви частокольного леса в четырнадцати метрах над землей, болтая ногами в пустоте. На ее коленях стояла стройная пятнистая древесная кошка, пристально глядя ей в глаза, и с очевидным раздражением «фыркала» вслух, и Стефани погладила шелковистую шкурку изящного существа.

     – Прости, Моргана, – смиренно сказала она, проецируя сожаление так сильно, как только могла, – я и правда стараюсь. Но я просто не понимаю, что ты пытаешься мне сообщить.

     «Понимаю, почему тебя это так расстраивает, Лазающий-Быстро, – сказала Поющая-Истинно, повернувшись взглянуть на своего брата. – Погибель-Клыкастой-Смерти так сильно пытается разобрать, что мы ей говорим, но мы все равно не можем дать ей понять!»

     «Знаю, – ответил Лазающий-Быстро, – но вина, если и есть, лежит на нас, а не на ней. Она очень умна, Погибель-Клыкастой-Смерти, но все равно не может слышать наши мыслеголоса, так же как мы не слышим ее… то есть, если у двуногих они и правда есть. Порой из опыта с Врагом-Тьмы мне почти кажется, что есть, но если так, они слишком отличаются от тех, что у Народа, чтобы мы услышали друг друга».

     «Если бы только у нас был какой-то способ сделать те движущиеся изображения двуногих, что ты описывал», – проворчала Поющая-Истинно.

     «Даже если бы был, нам бы здесь это не помогло, – указал Лазающий-Быстро. – Чтобы сделать движущиеся изображения, двуногим требуется вещь, которую Погибель-Клыкастой-Смерти использовала в ночь нашей первой встречи, и я полагаю, что они могут сделать движущееся изображение лишь чего-то представленного – того, что вещь видит. И как раз в этом и проблема, не так ли? Никто из нас не видел, что произошло с пропавшими из Народа».

     «Порой ты можешь весьма раздражать, брат мой», – едко ответила Поющая-Истинно, и Лазающий-Быстро мяукнул от смеха.

     «Возможно, но лучше быть раздражающим и точным, чем утешающим и ошибающимся. Кроме того…»

     «Сломанный-Зуб! Поющая-Истинно! Лазающий-Быстро!»

     Мысленный зов был на самом деле единой мыслью, но Поющая-Истинно и Лазающий-Быстро резко вскочили, автоматически повернув головы в направлении, откуда они пришел.

     «Сюда! – крикнул далекий мыслезов. – Скорее сюда! С Ткачом-Ветвей что-то произошло!»

     Лазающему-Быстро было очевидно, что лишь певица памяти или самка из пары смогла бы спроецировать свой крик на явно преодоленное расстояние. И даже думая об этом, он узнал вкус Водной-Танцовщицы, партнера Ткача-Ветвей. Но что она делала так далеко от центрального гнездовья? И что могло произойти с Ткачом-Ветвей?

     «Я тоже не знаю, что увело ее так далеко от ее гнезда и котят, – сказала Поющая-Истинно, явно ощущая его внутренние мысли. – Но, похоже, Водная-Танцовщица, возможно, обнаружила, что происходит с Народом».

     «Именно. И, может быть, нам в итоге не понадобятся делатели изображений двуногих! – кивнул Лазающий-Быстро в сторону своего человека. – Погибель-Клыкастой-Смерти здесь, Поющая-Истинно. Мы должны заставить ее пойти с нами, чтобы спасти Ткача-Ветвей и выяснить, что с ним произошло».

     «Ты в этом уверен, Лазающий-Быстро? Мы не знаем – пока – что настигло Ткача-Ветвей, и, при всей ее храбрости, Погибель-Клыкастой-Смерти еще детеныш. Насколько мы знаем, те из клана, кто откликнется Водной-Танцовщице, могут оказаться в опасности. Ты подвергнешь такому Погибель-Клыкастой-Смерти?»

     «Может она и детеныш, – с гордостью ответил Лазающий-Быстро, – но она полна храбрости и она любит нас. Если мы не возьмем ее, и позже она об этом узнает, она рассердится. И если Ткача-Ветвей настигло что-то ужасное, и мы не дадим ей шанса помочь нам спасти его, ее сердце будет разбито. Я не поступлю так с ней».

     Стефани не представляла, что происходит.

     В одно мгновение древесная кошка, которую она окрестила «Морганой» – которая, по ее мнению, вполне могла быть сестрой Львиного Сердца – смотрела ей в глаза, почти вибрируя от напряженных усилий дать Стефани понять, что так беспокоило всех древесных котов. В следующее Моргана и Львиное Сердце развернулись взглянуть куда-то еще. А затем, внезапно, Моргана соскочила с колен Стефани и присела на задние лапы рядом с ней.

     – Что? Что случилось? – резко спросила Стефани, переводя взгляд с одного древесного кота на другого.

     Несколько секунд они не обращали на нее ни малейшего внимания. Не грубо, но потому что они так очевидно были сосредоточены на чем-то еще. Затем Львиное Сердце оглянулся на нее, его огромные зеленые глаза потемнели и почти… умоляли ее больше, чем она когда-либо видела. Оставшаяся у него рука потянулась, и тонкие, цепкие пальцы сомкнулись вокруг мизинца ее правой руки и потянули.

     – Мя-ать, – настойчиво сказал он. – Мя-ать!

     Она взглянула на него, пытаясь понять, и еще две руки сомкнулись на большом и указательном пальце ее левой ладони.

     – Мя-ать! – вторила Моргана Львиному Сердцу. – Мя-ать! Мя-ать!

     Они оба тянули ее в одном направлении, и она еще мгновение переводила между ними взгляд, после чего кивнула.

     – Ладно, я иду! – сказала она им и, активировав поясной антиграв, соскользнула с ветви, на которой сидела.

     Лазающий-Быстро и Поющая-Истинно привыкли к чудесным инструментам двуногих, включая позволяющий Погибели-Клыкастой-Смерти, казалось бы, летать. Некоторое время назад они поняли, что гудящее устройство на поясе двуногого детеныша не позволяло ей на самом деле летать, так как она, похоже, не могла двигаться стремительно или контролировать направление без своей личной летающей штуки, но оно позволяло ей всплыть к самым верхним ветвям. И потому что они это поняли, они не удивились, когда она оттолкнулась от ветви и начала постепенно спускаться вниз к далекой земле. Вместо того, чтобы паниковать, они просто обхватили ее руки передними и средними лапами и вместе с ней отправились вниз.

     В большинстве случаев они оба мяукали бы от восторга. К тому же, Погибель-Клыкастой-Смерти порой устраивала подобные полеты целой охапке котят, и всему клану они очень нравились. Однако на этот раз они были слишком обеспокоены – слишком хорошо осведомлены о далеком бедствии Водной-Танцовщицы и растущей тревоге остальных взрослых клана Яркой Воды.

     «Что ты собираешься делать, Поющая-Истинно?» – резко спросил Сломанный-Зуб, когда ноги Погибели-Клыкастой-Смерти коснулись земли.

     «Именно то, что, по-твоему, я собираюсь делать», – едко ответила Поющая-Истинно.

     «Нет, – твердо сказал Сломанный-Зуб, сев на задние лапы и сложив передние и средние. – Не в этот раз, старшая певица памяти. Нет необходимости – и нет оправдания – идти самой или еще кому-то из певиц памяти туда, где может быть опасно».

     Поющая-Истинно сердито напряглась, но ее брат быстро коснулся ее плеча. Она взглянула на него, и он дернул ушами, его мыслесвет излучал смесь понимания, сочувствия и веселья.

     «Сломанный-Зуб высказал свое мнение, сестра, – сказал ей Лазающий-Быстро. – Думаю, никто из клана не усомнится, что это спасательная миссия. На этот раз тебе не нужно вести их всех, чтобы спасти своего порывистого брата от собственной глупости! Кроме того, – усилилось его веселье, – учитывая, что произошло в прошлый раз, когда ты повела спасателей, они, возможно, в ужасе от того, что ты можешь устроить на этот раз!»

     «Я бы не сказал, что это так, – сказал Сломанный-Зуб. – С другой стороны, не стану спорить с тем, что упомянул Лазающий-Быстро, Поющая-Истинно. Более того, ты знаешь, что он прав. Что мы правы».

     «Не ждите, что я буду рада этому только потому, что вы правы!» – угрожающе сказала она Сломанному-Зубу и своему брату.

     «Никто из нас не настолько глуп, чтобы ожидать чего-то настолько разумного, – заверил ее Лазающий-Быстро. – Мы слишком хорошо тебя знаем».

     «Я рада, что хоть кто-то из нас считает тебя забавным, братец, – грозно сказала она, и он мяукнул полусмешок. – Но я не стану спорить. Только идите – все вы! И будьте осторожней!»

     Стефани спешно мчалась сквозь лес, окруженная и сопровождаемая приливной волной серо-кремовых древесных котов. Отчасти ей хотелось воспользоваться антигравом и присоединиться у ним на ветвях частоколького леса, по которым они текли, но древесные коты могли миновать промежутки и обогнуть препятствия, которые даже довольно маленький, удручающе плоскогрудый четырнадцатилетний человек сочтет непроходимыми.

     Земля в лесу была более чем по щиколотку покрыта опавшими и гниющими листьями, но была чиста от молодой поросли, так как лишь малой доли солнечного света удавалось проникнуть под лесной покров, так что двигаться было относительно легко. И по крайне мере, в отличие от большинства вторгшихся в сфинксианскую чащу людей, ей не нужно было беспокоиться о чем-то вроде гексапум. Не с целым кланом древесных котов, просачивающихся над ней сквозь деревья! Конечно…

     Она на мгновение остановилась перевести дыхание и потянулась вниз, почти рефлекторно погладив пистолет на бедре. До сих пор она даже близко не испытывала необходимости в оружии, и, по правде говоря, не ожидала этого, не с присматривающими за ней древесными котами. Хотя, если она столкнется с еще одной гексапумой, ей, по крайней мере, не придется приближаться, чтобы воткнуть в нее виброклинок!

     Она улыбнулась при этой мысли и, еще раз вздохнув, вновь побежала вместе с древесными котами.

     «Водная-Танцовщица! – окликнул Лазающий-Быстро. – Мы здесь – где ты? И где Ткач-Ветвей?»

     Хоть Лазающий-Быстро и был лишь самцом, его мыслеголос стал гораздо сильнее с момента его связи с Погибелью-Клыкастой-Смерти, так что Водная-Танцовщица легко его услышала.

     «Наверху, Лазающий-Быстро! – отозвалась она. – Среди зеленоиглых».

     Лазающий-Быстро обернулся, взглянув в указанном направлении, и заметил маленькую, далекую коричнево-белую фигурку на верхней ветви золотолистого дерева над ними, которое человек бы назвал квазисосной. Водная-Танцовщица была стройной и изящной, даже для самки, и обычно была образцом грациозности. Однако сейчас она была напряжена, напугана. Даже не попробовав ее мыслесвет, Лазающий-Быстро понял бы это лишь от того, как неподвижно сидела она на ветви.

     «Ткач-Ветвей с тобой?» – спросил он.

     «Да! О, да! Но идите сюда – я не могу его разбудить!»

     Лазающий-Быстро взглянул на Сломанного-Зуба, стоящего справа от него, затем на Короткого-Хвоста, с другой стороны, и увидел их напряженную растерянность, отражающую его собственную. Затем они втроем снова двинулись, поднимаясь на верхнюю ветвь их сетевого дерева, тянущуюся к дереву Водной-Танцовщицы, после чего перепрыгнули на гораздо более высокое золотолистое дерево и поспешили присоединиться к ней.

     Не потребовалось много времени, чтобы добраться до нее, и ее тревога и страх за партнера по мере приближения становились им все очевиднее. Затем они оказались рядом с ней, и она подняла слегка дрожащую руку и указала:

     «Там».

     Ее мыслеголос был почти стоном, и Лазающий-Быстро почувствовал, как вздыбилась вдоль позвоночника шерсть, как расправился его крепко свернутый хвост, когда его взгляд проследовал за ее жестом, и он увидел Ткача-Ветвей.

     Партнер Водной-Танцовщицы был одним из самых умелых охотников Яркой Воды. Более того, свое имя он получил за сообразительность, с которой он сплетал вместе ветки и сучья, создавая укрытия, с которых он мог обрушиться на небрежно проходящую мимо мелкую дичь. Но на этот раз именно Ткач-Ветвей попался в ловушку, которую соткал кто-то еще.

     Мгновение Лазающему-Быстро казалось, что кто-то создал клетку из ветвей деревьев. Во всяком случае, так она выглядела. Но затем он понял, что это не так. Стержни закрывавшей Ткача-Ветвей клетки хоть и выглядели как ветки, ими, тем не менее, не было. И когда его ноздри расширились, он уловил запах пучкового стебля… и чего-то еще.

     «Пучковый стебель?! – сказал у него за спиной Сломанный-Зуб. Нюх старейшины с возрастом стал слабеть, но он уловил узнавание Лазающего-Быстро по вкусу мыслесвета младшего древесного кота. – Что пучковый стебель делает на вершинах деревьев?»

     «Прекрасный вопрос, – мрачно согласился Лазающий-Быстро. – И тот, которым стоило бы задаться Ткачу-Ветвей, прежде чем кинуться на разведку».

     «Думаешь, приманка в ловушке?» – сказал Короткий-Хвост, и Лазающий-Быстро как двуногий кивнул.

     «Как раз об этом я и подумал», – ответил он и попробовал понимание Короткого-Хвоста и Сломанного-Зуба. Народ умел ставить ловушки на мелких хищников, и они знали, как использовать приманку. Но до сих пор никто не устанавливал ловушек на них самих.

     «Это вещь двуногих, – продолжил Лазающий-Быстро. – Я не чую на ней никакого запаха двуногих, что странно, но я все равно в этом уверен».

     Короткий-Хвост двинулся вперед, но Лазающий-Бэ потянулся и остановил его.

     «Осторожнее, Короткий-Хвост! Я не чую никакого запаха двуногих, но помимо пучкового стебля что-то есть. Что-то мне не нравящееся. Не приближайся».

     «Но мы должны пойти и помочь Ткачу-Ветвей», – возразил Короткий-Хвост.

     «Несомненно, но с осторожностью, – ответил Лазающий-Быстро. – Обрати внимание. Разве ты не попробовал его мыслесвет?»

     «Отсюда? – мысленно фыркнул Короткий-Хвост. – Я не певица памяти, Лазающий-Быстро!»

     «Как и я, – сказал Лазающий-Быстро. – Но я попробовал мыслесвет Ткача-Ветвей. Возможно, из-за связи с Погибелью-Клыкастой-Смерти я и к этому стал чувствительнее. Во всяком случае, он жив, просто спит. Так что думаю, нам не нужно спешить и, возможно, смотреть, как кто-то еще попадется в такую же ловушку».

     «Поверю тебе на слово, что он лишь спит, – сказал Короткий-Хвост. – А что касается твоей способности попробовать его мыслесвет, возможно, это потому, что ты получаешь больше пучкового стебля, чем любой из нас! – В последнем высказывании была заметная искорка смеха, окрашенная облегчением, что Ткач-Ветвей еще жив. Но затем в голос старшего разведчика вернулось спокойствие. – Тем не менее, мы не можем просто оставить его там».

     «Нет, не можем, – согласился Лазающий-Быстро. – Но это вещь двуногих. Так что, возможно, повезло, что у нас есть своя двуногая, чтобы с ней разобраться».

     Стефани прислонилась к могучему стволу королевского дуба. Столь же высокий, как и секвойя со Старой Земли (и даже куда массивнее из-за повышенной гравитации Сфинкса), он титаном возвышался над нижерастущим частокольным лесом, и она всмотрелась в массивную ветвь в добрых пятидесяти метрах над ней – на пять метров выше самой высокой ветви окружающего частокольного леса, но лишь чуть выше половины пути до вершины королевского дуба – на Львиное Сердце и остальных. На таком расстоянии сложно было рассмотреть детали, но они явно друг с другом что-то обсуждали, и хотелось бы ей знать – снова – в чем все дело.

     Через несколько минут Львиное Сердце слез к ней с дерева. Она подняла руки, когда он был в паре метров над землей, и он прыгнул в них, прижавшись к ней, когда она обняла его.

     – Ладно, – сказала она ему. – Я здесь. Так что все это значит?

     – Мя-ать, – сказал Львиное Сердце, после чего поднял оставшуюся у него руку и указал вверх, на ветвь, с которой спустился.

     – Знаешь, – сказала она, – на этом поясе далеко не такой мощный источник энергии, как у нашего дельтаплана. – Она изучила упомянутую ветвь, после чего пожала плечами. – Тем не менее, заряда пока что достаточно. Ладно, я иду.

     Лазающий-Быстро забрался на подушечки на плече и спине его человека, прижавшись, когда она поправила устройство на своем поясе, и их вес как по-волшебству исчез. Когда их вес стал так же мал, как у одного из кружащихся золотолистых стручков семян, что наполняли воздух в сезон оборота листьев мерцающим золотистым светом, Погибель-Клыкастой-Смерти потянулась у стволу дерева и отправила их прыжками вверх на скорости, которой немногие из Народа смогли бы соответствовать.

     Они достигли ветви, где ждали Сломанный-Зуб и Короткий-Хвост, и она опустилась на одно колено рядом с двумя из Народа, в то же время поправляя регулятор на устройстве на своем поясе. Их вес снова увеличился, хоть и не приблизился к тому, каким должен быть, и Лазающий-Быстро прижался носом к ее уху, после чего указал.

     Стефани Харрингтон проследила за указывающим пальцем Львиным Сердцем. Мгновение она не понимала, что видит. Затем поняла и сказала слово, которое ее родители бы не одобрили.

     Кремово-серая фигура древесного кота смятой лежала на боку в какой-то маленькой клетке. Она не представляла, как та здесь оказалась, но могла сказать, что это было довольно сложное произведение инженерного искусства. Похоже, ее шарнирные ноги оканчивались острыми как шпоры когтями, что были погружены в поверхность ветви. Непросто было разобрать детали, так как кто бы ее здесь не оставил, очень тщательно ее замаскировал, но ей показалось, что у ловушки тоже может быть свой, гораздо меньший, встроенный антиграв.

     Она взглянула на полог над ними и сразу же поняла, как ловец, кем бы он ни был, собирался забрать своего пленника. Проблема была в том, что ей с этим делать.

     Она заторопилась вперед, спасти древесного кота, затем заставила себя остановиться. Она недостаточно знала об этой ловушке. Как именно древесный кот потерял сознание? Может ли ловушка сделать то же самое с ней, если она слишком приблизится? Какие в нее могут быть встроены охранные устройства? Может ли установивший ее здесь человек быть достаточно безжалостным, чтобы включить устройство самоуничтожения, которое взорвет ловушку и древесного кота, если кто-то сунется к ней? И есть ли там какая-нибудь сигнализация? Что-нибудь, что сообщит ловцу, что ловушка обнаружена, если Стефани попытается ее открыть?

     – Ладно, – сказала она, удерживая в голосе столько уверенности, сколько могла, и говоря как себе, так и ждущим древесным котам. – Ладно. Проблема понятна. Теперь, наверное, стоит выслушать совет о том, как с ней справиться.

     Древесные коты взглянули на нее, и она ощутила их глубокое беспокойство… и уверенность в ней. Она задумалась, уловила ли она это непосредственно от других древесных котов или ощутил через связь с Львиным Сердцем. Или, если на то пошло, не прочла ли она просто их язык тел и напряжение в огромных зеленых глазах.

     Этого она не знала, но потянулась к своему комму.

     – … так что после этого папа сказал, что мне стоит связаться с тобой, Скотт. Что мне сейчас делать?

     – Хотя бы минуту не делай ничего, Стеф, – твердо сказал Скотт МакДаллан. – Ты можешь быть права насчет возможных оглушающих ловушек, и я не хочу, чтобы что-то произошло с тобой.

     – Ну, не могу же я просто сидеть здесь! Я должна как-то вытащить его оттуда. Кроме того, что если… человек, – она хотела использовать другое, гораздо более грубое слово, но вовремя остановилась, – который установил эту ловушку, вернется забрать его, прежде чем я его вытащу?

     – Хороший вопрос, – признал он. – Но дай мне сперва минутку подумать, ладно?

     – Ладно, – ответила она более чем немного неохотно, и он покачал головой. Он слишком хорошо узнал «милую малышку» Стефани Харрингтон, чтобы ожидать, что она долгое время будет сидеть там без дел.

     Почему, ну почему оба ее родителя решили именно сегодня уехать по делам? Спросил он сам себя.

     Ричард Харрингтон в настоящий момент был даже дальше от своей дочери, чем МакДаллан, и он был посреди хирургической операции по спасению ноги генетически модифицированной лошади Моргана. А Марджори Харрингтон и ее проводник из Лесной Слубжы были наполовину погребены (более-менее буквально) корневой системой частокольной сети, где произошел выброс БиоНерии, пытаясь выяснить, как остальная часть частокольного леса отделилась от умершей части, прежде чем загрязнение распространилось еще дальше. Она была, по меньшей мере, так же далеко от дома, как и ее муж, что значило, что ни один их них не мог добраться до Стефани, прежде…

     – Слушай, – сказал он. – Фрэнк и Эйнсли оба должны быть к тебе ближе, чем твои родителя. Могу я передать им твои GPS координаты? Знаю, как мы все старались удержать в секрете местонахождение клана Львиного Сердца, но похоже кто-то все равно его нашел. И нам на месте происшествия нужны официальные лица так быстро, как получится их туда доставить.

     – Нууууу… хорошо. – Она знала, что он услышал в ее голосе недовольство, но она уже предвидела это предложение. И хоть ей оно и не нравилось, ей пришлось признать, что это нужно было сделать.

     – Ладно. Я отправлю их в путь, как только закончу разговор с тобой, – сказал он. – Кроме того, что сказал твой отец, когда ты спросила его, почему древесный кот без сознания?

     – Он сказал, что это может быть какой-то снотворный газ. Я осмотрела ловушку в бинокль и заметила, по-видимому, какой-то поворотный распылитель на крыше клетки. Прямо сейчас он указывает на древесного кота. Полагаю, он собирается снова его опрыскать, если тот начнет просыпаться, прежде чем кто-то придет забрать его.

     – Но это не значит, что он не развернется опрыскать тебя – или кого-то из остальных котов – если ты начнешь с ним дурачиться! – резко сказал он.

     – Я не полная дура, Скотт, – раздраженно сказала она. – Я это уже поняла. Но папа сказал, что большинство газов, которые будут эффективны – и безопасны для использования – против местных видов с массой тела древесного кота, будут не достаточно мощны или эффективны против людей, чтобы вырубить меня.

     – И это прекрасно и замечательно, предполагая, что установивший эту ловушку так же умен, как и твой отец, и равно старается не навредить созданиям, которых пытается поймать, – указал он.

     – Я знаю. Но если ты не хочешь, чтобы я «начала с ним дурачиться», тогда что мне делать?

     – Если честно, – сказал он, – хотелось бы мне приказать тебе слезть с этого дерева и отойти на безопасное расстояние, прежде чем установивший ловушку придет и поймет, что ты там. Я не знаю, с каким человеком мы имеем здесь дело, Стефани, я не знаю, насколько далеко он пойдет, чтобы… устранить любых свидетелей. К несчастью, я знаю, что бесполезно будет говорить тебе отходить, не так ли?

     – В общем, да, – признала она, дернув губами в краткой полуулыбке, и он усмехнулся.

     – Ну, в таком случае, думаю, лучше всего тебе будет, наверное, хотя бы немного отступить и присматривать за этой штукой. Если кто-то появится, чтобы забрать ловушку, постарайся рассмотреть аэрокар. Может быть, ты позже сможешь его узнать. В то же время, найди себе хорошее место для наблюдательного поста, пока я вызываю Фрэнка и Эйнсли. Как только с ними закончу, сяду в аэрокар и сам отправлюсь в твою сторону.

     Стефани Харрингтон сидела на ветви королевского дуба, спиной прислонившись к стволу, подтянув колени под подбородок и обняв свои ноги.

     Счастья на лице не было.

     Пусть она и готова была признать, что МакДаллан может быть прав, в той ловушке был один из ее друзей. Почти наверняка это один из тех древесных котов, что помогли ей спастись от гексапумы. Она должна ему. Более того, он был частью ее семьи, и она ненавидела просто сидеть и ничего не делать!

     Львиное Сердце слегка сместился на ветви рядом с ней, и она заставила себя глубоко вдохнуть, после чего отпустила ноги. Она вытянула их вдоль ветви, открыв колени, и протянула к нему руки. Он кинулся в них, прижавшись к ней, и она положила подбородок ему на макушку, обняв его.

     Лазающий-Быстро тесно прижался носом к ключице своей двуногой, издавая пробирающее до костей, успокаивающее мурлыканье. Он чувствовал ее беспокойство, разочарование, но они со Сломанным-Зубом и Коротким-Хвостом прислушивались к ее разговорам с родителями и Врагом-Тьмы. Они не поняли ни один из ротозвуков, но поняли достаточно – по крайней мере, в целом – из мыслесвета Погибели-Клыкастой-Смерти, чтобы знать, что Враг-Тьмы, Быстро-Бьющий и друзья Врага-Тьмы, что помогли Погибели-Клыкастой-Смерти научиться использовать оружие, направляются спасти Ткача-Ветвей. Они это знали, и это наполняло их надеждой, но также они понимали и беспокойство Погибели-Клыкастой-Смерти и жгучее желание хоть что-нибудь сделать.

     «Ну, по крайней мере, мы знаем, что произошло с пропавшими из Народа», – сказал Сломанный-Зуб, сидя рядом с Погибелью-Клыкастой-Смерти и глядя ниже, где полдюжины самок собрались вокруг Водной-Танцовщицы, успокаивая ее.

     «И с вмешательством Врага-Тьмы и двуногих в форме, думаю, велик шанс, что все они будут спасены», – согласился Лазающий-Быстро.

     «Если они смогут определить, кто из злых двуногих это сделал, – возразил Короткий-Хвост. – Что если нет? И что если ответственный за это злодей подобен уничтожившей территорию клана Яркого Сердца? Что если он готов убить пленников и скрыть их тела, прежде чем другие двуногие его поймают? Двуногие мыслеслепы, Лазающий-Быстро. Они не могут просто попробовать его мыслесвет и узнать его вину. Думаю, поэтому среди них и есть злодеи – потому что в отличие от нас они не могут знать, что на самом деле думают или чувствуют другие. Вот почему они так настаивают на доказательствах зла. Так что станет с нашими пропавшими собратьями, если злодей поймет, что произошло и… избавится от них?»

     Он приглушил свой мыслеголос, но, возможно, повезло, что Водная-Танцовщицы была достаточно далеко, чтобы в любом случае его услышать, кисло подумал Лазающий-Быстро. Не то чтобы мнение Короткого-Хвоста было неверно.

     «Может, ты прав, – признал он. – Тем не менее, даже если так, мы и добрые двуногие в гораздо лучшем чем прежде положении, чтобы узнать, кто это сделал».

     «Это так, – сказал Сломанный-Зуб. – Хотя если нам удастся спасти Ткача-Ветвей, думаю, вполне возможно, Водная-Танцовщицы узнает от него об этом дне».

     «Нет, если у Ткача-Ветвей есть хоть капля мудрости! – возразил Лазающий-Быстро. – Поверь в этом брату певицы памяти – и тому, кто связан к тому же с двуногой – совсем не лучшая идея говорить самке, что она должна или не должна делать! И если он будет настолько глуп, что попробует это в случае Водной-Танцовщицы, она просто отправит ему мыслеобраз того, как он спит в ловушке двуногих».

     У обоих его спутников в мыслесвете появилась на это кривая усмешка. Водная-Танцовщица не хотела, чтобы ее партнер уходил один, когда столь многие из Народа исчезли. Но он был уверен в своей способности позаботиться о себе, и, с таким сокращением в клане числа разведчиков и охотников, он отказался просить кого-то пойти с ним. И когда она пригрозила ему, что сама пойдет за ним, он крепко ее выбранил, указав, что их котята едва отняты от груди. Конечно, у нее есть дела поважнее, чем идти вслед за ним! И если и правда есть какая-то опасность, не стоит рисковать обоими родителями их котят!

     По мнению Лазающего-Быстро, любой самец – особенно с парой – должен знать, насколько бесполезно отдавать такие указания. И правда, Ткачу-Ветвей стоило понять, что Водная-Танцовщица только еще решительнее будет приглядывать за ним. Вот почему она попросила одну из пожилых самок присмотреть за ее потомством, в то время как сама помчалась по ветвям вслед за Ткачом-Ветвей.

     Лазающий-Быстро не знал, как ей удалось видеть его без того, чтобы он обнаружил ее знакомый мыслесвет, но Ткачу-Ветвей повезло, что она с этим справилась. По крайней мере, клан узнал, где он, и теперь Погибель-Клыкастой-Смерти и Враг-Тьмы знают, что произошло. Если бы только они теперь смогли…

     Он резко поднял голову, дернув ушами и едва слышно, от самого горла, прорычав, когда узнал звук одной из летающих штук двуногих.

     Стефани увидела, как Львиное Сердце внезапно поднял голову, и ощутила резкий всплеск его эмоций. Она не знала, что он услышал, но напрягла свои уши, пытаясь уловить предупредивший его звук.

     Несколько секунд она не слышала ничего помимо вздыхающего в листве ветра и далеких криков сфинксианского аналога птиц. На затем она услышала еще один звук, и ее лицо побледнело.

     Это не может быть Скотт или кто-то из рейнджеров – не так быстро! подумала она. Но если это не они…

     Ее взгляд метнулся обратно к пойманному древесному коту, а живот вдруг скрутило. Конечно. Кто бы ни установил эту ловушку, он настроил какой-то сигнал, сообщающий, когда кто-то попался. Она бы не захотела оставлять его слишком надолго, иначе кто-то еще из древесных котов мог бы прийти, обнаружить жертву и понять, что произошло с членами его клана. Что значило, что она бы в любую секунду активировала модуль антиграва, и единственное физическое доказательство ее действий исчезло бы… вместе с еще одним членом семьи древесных котов Стефани.

     Ее челюсти сжались. Нет. Нет, этого не будет! Не с еще одним из ее древесных котов, ни в коем случае! Но как?..

     – Дай мне свою сеть! – сказала она Львиному Сердцу, указывая на обернутую вокруг его тела сетку. – Все вы – дайте свои сети, быстрее!

     Львиное Сердце посмотрел на нее с недоумением на лице. На какой-то момент она подумала, что он не понимает. Затем осознала, что он понял… и что он не хочет, чтобы она рисковала собой.

     – Дай мне сеть! – резко повторила она, протянув обе руки и сделав хватательное движение. Он посмотрел на нее еще секунду, а затем его передняя и средние лапы двинулись, разворачивая переносную сеть, которую он носил с собой всюду, куда бы ни пошел.

     Он протянул ее ей, и к тому моменту, как он полностью смотал ее со своего тела, другие два древесных кота с ним тоже смотали свои сети. Стефани схватила их, дернула свой антиграв, уменьшая вес до не более чем одного-двух килограммов, и помчалась по ветви.

     Лазающий-Быстро наблюдал, как Погибель-Клыкастой-Смерти бежит по ветви к тюрьме Ткача-Ветвей, и в его сердце гордость боролась со страхом.

     Он приходил в ужас от того, что его двуногая может так же как Ткач-Ветвей лишиться сознания. Если это произойдет, некто из Народа ничего не сможет с этим сделать, потому что они просто уснут, если сами приблизятся к ловушке. И, несмотря на волшебное устройство, настолько уменьшающее вес Погибели-Клыкастой-Смерти, она все равно упадет с дерева, с высоты более чем трех рук ростов Народа до самой земли. Когда она ударится, особенно если она будет без сознания, то, что произошло с ней, когда ее летающая штука разбилась, будет казаться незначительным в сравнении с тем, как она пострадает.

     Но при всем ужасе, усиливающемся с каждым шагом, была и неистовая, бодрящая гордость за детеныша. Она так же как и он знала, что может произойти – нет, она знала это лучше его. Тем не менее, ей даже в голову не пришло задуматься, и в полыхающей короне ее мыслесвета он чувствовал несгибаемую решимость защитить Ткача-Ветвей и всех членов клана Яркой Воды, чего бы это ни стоило.

     Да, среди двуногих есть злодеи, подумал он. Но есть и такие как моя двуногая и ее друзья, и в них нет зла!

     Стефани опустилась на колени рядом с пойманным древесным котом.

     Установленный на ловушке датчик движения обнаружил ее, и в ее сторону повернулся опрыскиватель. Она услышала шипение, но какой-бы газ ни использовался, он никак на нее не повлиял. Не сразу, по крайней мере, и она петлей обернула первую переносную сеть древесных котов вокруг закамуфлированных прутьев.

     Она была достаточно длинной, чтобы обернуть вокруг двух из них, а затем закрепить за боковое ответвление главной ветки королевского дуба, и она покрепче ее завязала. Затем она перебросила вторую сеть через прут на другой стороне клетки, обернув его вокруг еще одного ответвления, и завязала так же крепко. Третью сеть она обернула с последней стороны, и она была достаточно длинной, чтобы обвить главную ветвь и все еще оставить десять-двенадцать сантиметров слабины. Она затянула и ее, а затем побежала по ветви обратно в сторону Львиного Сердца и его друзей.

     Отчасти ей хотелось остаться прямо на месте, на всякий случай повиснуть на ловушке всем своим весом. Но если бы она ловила древесных котов, она бы поставила все возможные датчики – уж точно термальные, если с ними можно будет смотреть сквозь листву – и если ловушка не сможет, как предполагалось, подняться на антиграве, она бы внимательно рассмотрела ее, чтобы понять, почему.

     Она не знала, что будет делать ловчий, если поймет, что присутствует еще один человек, но она подозревала, что кто бы это ни был, у него может возникнуть желание в любом случае избавиться от улик, особенно если он загодя установил заряд какой-нибудь взрывчатки. И если на пути окажется вмешавшийся человек, этому человеку можно будет посочувствовать.

     Хотя ее главной заботой было не позволить кому бы то ни было забрать своего пленника. Она не сомневалась, что трех переносных сеток будет достаточно, чтобы справиться с максимальной грузоподъемностью антиграва, достаточно малого, чтобы поместиться в эту ловушку. Так что если ловчий не захочет спускаться, она никуда не денется. А вот если ловчий спустится за ней…

     Лазающий-Быстро прижал уши, когда Погибель-Клыкастой-Смерти спрыгнула с золотолистого дерева на верхние ветви сетевого дерева и вытащила свой громовой метатель из держателя на поясе. Он наслаждался ее тренировками так же как и она, наблюдая (с оберегающей уши дистанции), как она осваивает оружие, и пробуя ее восторг, когда она поражала цель за целью. И он был рад, что она брала его, когда они летали к Яркой Воде и обратно. Он не уверен был, убьет ли это клыкастую смерть с одного раза, как можно было сделать более длинным и мощным оружием, но его укусы уж точно заставят отступить любую клыкастую смерть. Что он полностью поддерживал. Он бы поддержал что угодно, что не требовало бы от него сталкиваться еще с одной клыкастой смертью или от всего остального клана накидываться спасать их!

     Но сейчас, когда он пробовал мыслесвет Погибели-Клыкастой-Смерти, наблюдал, как она осторожно движется по ветви сетевого дерева, выискивая место с хорошим видом как на клетку с Ткачом-Ветвей, так и на землю внизу, наслаждение было последним, что он испытывал. В самом его сердце был холодный комок – смесь страха и ужаса. Не страх того, что может повиснуть над головой в летающей штуке, но того, что она может сделать в следующие мгновения. В ней было никаких колебаний. Если понадобится, если это будет единственный способ защитить себя или Народ с ней, она воспользуется оружием; Лазающий-Быстро знал это так же ясно, как знал, что солнце восходит по утрам. Но она не хотела этого делать. Она хотела сделать что-угодно… кроме как позволить злодею навредить Народу.

     Стефани ничком кинулась на широкую ветвь частокольного леса и развела локти устойчивым равнобедренным треугольником, которому научили ее Фрэнк Летбридж и Карл Цивоник, обеими руками держа тяжелый пистолет. Она посчитала, что достаточно далеко от ловушки, чтобы оказаться вне диапазона большинства термальных сканеров, особенно под прикрытием столь густой листвы, но не могла проверить этого наверняка. На самом деле, ее позиция была почти идеальна, не то чтобы понимание этого хоть немного ее успокоило. Ее сердце громыхало – громче, подозревала она, чем когда они со Львиным Сердцем столкнулись с гексапумой – а ее рот пересох.

     Теннесси Больгео открыл окно аэрокара, зависнув в тридцати метрах над высочайшей частью листвы. Хотелось бы ему опуститься чуть ниже, но он должен быть достаточно близко, а держаться подальше от деревьев и не врезаться казалось ему очень хорошей идеей.

     Он еще раз взглянул на положение транспондера ловушки, надежно фиксируя ее местоположение относительно аэрокара, чтобы быть наготове, когда она вылетит из ветвей, после чего нажал кнопку вызова.

     У Стефани перехватило дыхание, когда ловушка вдруг дернулась. Она вздрогнула на месте, еще сильнее вдруг затянув узлы на сетях. Она приподнялась, возможно, на сантиметр над ветвью, после чего остановилась, дрожа, не в состоянии оторваться от якорей, и Стефани почувствовала, как улыбается, представляя себя реакцию оставившего ее здесь человека.

     Больгео пробормотал проклятие.

     Ловушка должна была уже подняться над древесным покровом. Судя по сигналу, ее антиграв работал на полную мощность, так что она должна была выстрелить как пробка из бутылки шампанского. Но не было ни малейшего ее признака, и транспондер показывал, что она вообще не двинулась.

     Должно быть, она в чем-то застряла. Это был крупнейший потенциальный недостаток данного метода, особенно среди столь густой древесины. Повезло, что до сих пор ни одна другая ловушка не зацепилась, но сейчас нужно было понять, что делать с этой.

     Хотелось просто уйти и вернуться позже этой же ночью, когда можно будет забрать эту и остальные занятые ловушки, пока древесные коты прячутся в своих гнездах, надеясь понять, что происходит с их друзьями и родственниками. Проблема в том, что сейчас древесные коты поблизости должны были услышать его аэрокар. Если они примчатся осмотреться, они, скорее всего, найдет своего плененного сородича. Смогут ли они кому-то об этом рассказать – вроде этой надоедливой семьи Харрингтон – уже проблема, но они узнают, что происходит, и вероятность поймать еще кого-нибудь из них упадет. С другой стороны…

     Он вытащил термальный сканер, пытаясь осмотреть ловушку и окрестности. Насколько он знал, внизу уже могла собраться дюжина древесных котов. Насколько он сумел их изучить, они уж точно сплотятся, чтобы защитить в такой ситуации своего, и мысль ссориться с теми, кто разобрался – якобы – с гексапумой была далеко от вершины списка дел Теннесси Больгео.

     Однако заметная вертикальная глубина плотных листьев победила сканер. Он не мог ничего сквозь них разобрать, что оставляло его в неудобной ситуации.

     Ну, подумал он,защитный костюм создан из расчета на довольно агрессивные среды. Сомневаюсь, что кто-то размером с древесного кота сможет его процарапать! К тому же, даже если рассказы об их убийстве гексапумы верны, их были десятки.

     Он поколебался еще несколько мгновений, после чего со вздохом покачал головой.

     Если хочешь больших денег, нужно брать и делать то, что для этого нужно, сказал он себе и повернул аэрокар к берегу реки, где он приземлялся той ночью, когда устанавливал ловушки.

     Ловушка прекратила дрожать и плюхнулась обратно на ветвь, когда встроенный антиграв исчерпал запасы энергии. Стефани ощутила проблеск оптимизма, что быстро усилился, когда аэрокар развернулся и отбыл.

     Она весьма удивилась тому, что ловчий так легко сдался, но едва она собралась сесть и вернуть пистолет в кобуру, как услышала изменение тона гула аэрокара. Он доносился снизу. Он приземлялся!

     Она склонила голову, закрыв глаза, пытаясь отследить его траектории только на слух, и ее челюсти сжались. Кто бы это ни был, он направлялся к реке, что обеспечивала клан Львиного Сердца свежей водой. Также она оставлялся промежуток в иначе сплошном древесном покрове, и хороший пилот аэрокара там мог опуститься под полог частокольного леса, если будет осторожен. Что значило…

     Она потянулась за своим коммом, но затем остановилась, с задумчивостью в карих глазах. Скотт и рейнджеры уже движутся так быстро, как могут. Рассказ им о происходящем никак не ускорит их здесь появление, но может дать им возможность сказать ей, что маленьким девочками не стоит встречаться с неизвестным числом нелегальных браконьеров с оружием. Она знала что они бы сказали… и часть ее подозревала, что они были бы правы. Но знать, что они скажут совсем не то же, что и в самом деле это услышать.

     Она села, оглядываясь по сторонам прищуренными, оценивающими глазами. Если аэрокар приземлится около реки, браконьеры появятся примерно… оттуда, решила она. Возможно, они подойдут прямо к подножию этого дерева, после чего использую свои ангтигравы, чтобы добраться до ловушки. И если они так сделают, они появятся как раз… здесь.

     Стефани никогда не пыталась стрелять из оружия при активном антиграве, но подозревала, что это будет далеко не просто. Или достаточно точно. Так что для нее лучше всего будет позволить им покинуть землю, но не добраться до ветви королевского дуба. Поймать плохих парней в воздухе, когда у нее будет преимущество.

     Конечно, даже если я так сделаю, они скорее всего предположат, что «маленький ребенок» вроде меня на самом деле не спустит курок, мрачно подумала она. В таком случае, они могут попробовать проигнорировать меня или пойти на меня, предполагая, что я застыну.

     Она вспомнила кое-что сказанное ей Эйнсли Йедрусински. Лицо рейнджера было очень серьезным, а голос ровен.

     «Никогда не доставай оружие, если не собираешься его использовать, Стефани, – сказала она. – Никогда не целься в другого человека, если не собираешься в него выстрелить. И никогда не стреляй в другого человека, если не собираешься его убить».

     Стефани чувствовала, как расширяются ее глаза, как неподвижно сидит на ее плече Львиное Сердце, а Эйнсли медленно покачала головой.

     «Если ты наводишь на кого-то оружие, ты поднимаешь ставки. Кто бы это ни был, он посчитает, что ты спустишь – по крайней мере, можешь спустить – курок. Если он готов отступить, то хорошо. А если нет, и некоторые люди из таких, он может решить пойти вместо этого ва-банк. Если у него тоже есть оружие, он им воспользуется. Если нет, он попытается забрать твое оружие, и если это произойдет, он может использовать его против тебя. Так что никогда ни на мгновение не думай, что просто взмахнув в чью-то сторону оружием ты можешь волшебным образом заставить их делать все, что ты хочешь».

     «Но обратная сторона в том, что лучше бы тебе быть уверенной – чертовски уверенной – что ставка стоит такой эскалации конфликта. Если у тебя есть хоть какое-то сомнение, что остановка другого человека оправдывает его убийство, не делай этого. Потому что правда в том, что как только ты в кого-то выстрелишь, ты никогда не вернешь пулю в ствол. Она попадет в него, Стефани, и при стрельбе из чего-то столько мощного, как пистолет, использовать который мы тебя учим, есть вероятность, что она убьет того, в кого ты стреляешь, неважно, хочешь ты того или нет. Так что думай. Если ты решила направить на кого-то оружие, тогда целься – и стреляй, если дойдет то того – чтобы убить. Не ранить противника, подобно какому-то герою голодрамы. Убить. Потому что ты решила, что лучше, если умрет он, чем ты или кто-то еще. Если ты вообще оправдаешь стрельбу, то единственная твоя цель это нейтрализовать другого человека как можно быстрее, и быстрейший способ это сделать это выстрелить, чтобы убить. И если ты намеренно стреляешь, чтобы убить, по крайней мере, ты никогда не будешь знать, что убила кого-то случайно».

     Стефани тогда подумала, что по крайней мере отчасти Эйнсли пыталась убедиться, что она достаточно напугана, чтобы и правда думать о том, чтобы стрелять в другого человека. Но также она понимала, что все сказанное Эйнсли было мрачной правдой, последствиями владения оружием. Что ее подруга и наставница говорила ей это, чтобы если такой момент когда-нибудь наступит, все это не свалилось бы на нее без подготовки.

     Надеюсь, он не наступит и сейчас, подумала она, забираясь на одну ветку выше и продвигаясь на несколько метров дальше от главного ствола, чтобы получить лучший угол. Надеюсь на это. Но если наступит, Эйснсли, я запомню.

     Теннесси Больгео закончил облачаться в защитный костюм и запечатал застежки. Проверил головной дисплей на внутренней стороне прозрачной пластиковой защитной маски и удовлетворенно кивнул. Все в норме. Воздуха у него на четырнадцать часов, чего уж точно достаточно, учитывая, что он не более чем в двух-трех сотнях метров от ловушки.

     Он поднял винтовку и проверил ее готовность. Оружие было с переключателем стрельбы, способное как на одиночные выстрелы, так и на полностью автоматические. В магазине было сорок дротиков, каждый гарантированно мгновенно отключал древесного кота, и еще два магазина было у него на поясе. Он не ожидал, что они понадобятся, но с броней его костюма и мощью винтовки его не особо беспокоила встреча с кучкой древесных котов.

     Он взглянул на GPS трекер, показывающий местоположение транспондера ловушки, и начал пробираться через кучи древних листьев.

     «Это Говорящий-Ложно!» – вдруг сказал Лазающий-Быстро, когда узнал приближающийся мыслесвет, после чего задумался, почему же он удивился. Конечно, эмоции Говорящего-Ложно ясно давали понять, как именно он относился к Народу!

     «Что будем делать, Лазающий-Быстро?» – торопливо спросил Сломанный-Зуб. Спасти Ткача-Ветвей за ними последовали четыре-пять рук разведчиков и охотников. Сейчас все они молча сидели на ветвях, следя за приближающимся мыслесветом, и от них подобно дыму исходил гнев.

     Лазающий-Быстро взглянул на Сломанного-Зуба, слегка посмеиваясь над тем, что старейшина, так категорично противящийся более тесным контактам с двуногими, спрашивал его, что делать в такой ситуации. Но смех быстро прошел, и он взглянул на Погибель-Клыкастой-Смерти.

     Она лежала неподвижно, вновь в положении, которому научили ее учителя оружия, и он попробовал невероятную мощь ее сосредоточения.

     «Я не уверен, Сломанный-Зуб, – признал он. – Погибель-Клыкастой-Смерти решила, что она будет делать. Боюсь, то, что можем сделать мы, может этому помешать, смутить ее или напугать в неподходящий момент».

     «Она всего лишь детеныш, Лазающий-Быстро. Неправильно, что такой вес падет лишь на нее».

     Лазающий-Быстро попробовал искренность в мыслесвете Сломанного-Зуба и отправил в ответ быструю теплую волну благодарности. Но…

     «Детеныш, да, Сломанный-Зуб. Но не "всего лишь" детеныш. Верно, вес защиты нашего клана не должен пасть на нее, но она сама выбрала этот вес. Все, что мы можем, это подождать и увидеть, что случится».

     Больгео заметил свое тяжелое дыхание, когда продирался сквозь толстый слой листьев. Совсем как пробираться через грязь, подумал он. Верхние слои были сухими и ломкими, но с плесенью в глубине они становились влажнее и рыхлее. Должно быть, под верхними слоями здесь сорок-пятьдесят сантиметров… мульчи, по другому и не назовешь. И с проклятой высокой гравитацией Сфинкса ноги с каждым шагом глубоко увязали в ней.

     Тем не менее, это даже было не все. Каждое ствол дерева частокольного леса выглядел для него одинаково – он предположил, что даже местным легко заблудиться в подобной чаще – но трекер вел его по маршруту, и он достаточно часто сквозь разрывы в листве замечал проблески нужного ему королевского дуба.

     Ловить этих мелких тварей непростая работа, подумал он. В следующий раз отправлю кого-нибудь из парней, вместо того чтобы идти самому!

     «Лазающий-Быстро! – вдруг сказал Короткий-Хвост. – Ты чувствуешь то же, что и я?»

     Старший разведчик внезапно резко выпрямился, пристально глядя в лес. Но, в отличие от всех остальных, он смотрел на в сторону Говорящего-Ложно. Лазающий-Быстро взглянул на него, вопросительно дернув ушами, после чего потянулся в направлении взгляда Короткого-Хвоста.

     «Чувствую!» – сказал он, тоже полностью выпрямляясь.

     «И ты думаешь то же, что и я?» – спросил Короткий-Хвост, и Лазающий-Быстро кивнул.

     «Конечно, Короткий-Хвост, – ответил он, в его мыслесвете танцевал злой восторг. – Конечно!»

     Стефани заметила краем глаза порывистое движение. Она взглянула в сторону, и ее глаза распахнулись, когда она увидела, как Львиное Сердце и полдюжины других древесных котов опрометью кинулись по частокольному лесу прочь. На мгновение она подумала, что они сбегают, но сразу же поняла, что это совсем не то. В языке тела Львиного Сердца было слишком много сосредоточенность и решительности. Нет, он с друзьями что-то собрались сделать – что, они посчитали, поможет – и она поняла, что надеется на их правоту.

     Хотя, может, и не выйдет, и она вновь вернулась к ожиданию.

     Это была очень молодая клыкастая смерть.

     Старшая, более мудрая клыкастая смерть поняла бы, что оказалась опасно близко к центру охотничьих угодий клана Народа, сразу же развернулась и ушла куда-нибудь еще. И быстро.

     Но эта клыкастая смерть была зрелой вряд ли больше смены сезонов, так что Лазающий-Быстро предположил, что не стоит так быстро судить. Вообще-то, для молодых клыкастых смертей не так уж необычно было оказаться даже ближе. Народ, как правило, располагался рядом с реками и ручьями, а клыкастым смертям вода нужна так же как и всем остальным. Так что весьма часто достаточно неосторожные клыкастые смерти забредали на запретную территорию.

     Народ, как правило, предпочитал прогонять молодых клыкастых смертей обратно в лес, а не нападать на них всерьез. Всегда была возможность – что Лазающий-Быстро знал лучше многих – что один или несколько из Народа серьезно пострадают или погибнут в бою против клыкастой смерти. Кроме того, лучше было, пока они еще молоды, приучить их бояться Народа. Тогда, став старше, они будут знать лучше, а некоторые из них к тому же, по крайней мере, смогут научить своих партнеров или детенышей тоже держаться подальше от угодий Народа.

     Сейчас же Лазающий-Быстро с товарищами наблюдали за вальяжно прогуливающейся клыкастой смертью, как будто бы ее это не заботило.

     «Очень молодая клыкастая смерть», – сухо подумал Короткий-Хвост.

     «Да, – согласился Лазающий-Быстро. – Хотя хорошо выросшая».

     Короткий-Хвост излучал молчаливое согласие. Несмотря на молодость, существо было лишь на треть меньше той, с которой столкнулись Лазающий-Быстро и Погибель-Клыкастой-Смерти. Неудивительно, что она была так беззаботно. Такая большая, могущественная, опасная… и слишком молодая, чтобы понять, что в мире может быть что-то гораздо опаснее ее.

     «Я понимаю, что все мы злы на Говорящего-Ложно, и оправданно, – сказал Сломанный-Зуб. – Но точно ли мы хотим так поступить? – Лазающий-Быстро и Короткий-Хвост посмотрели на него, и старейшина взмахнул хвостом. – Просто говорю, что насколько мы знает, Ткач-Ветвей не пострадал. Теперь, когда мы увидели, как именно он попался, думаю, скорее всего, не пострадал и ни один из пропавших. И теперь, раз уж мы знаем, кто за это ответственен, полагаю, у хороших двуногих будет гораздо лучший шанс вернуть их нам. Тем не менее, если мы так поступим, Говорящий-Ложно, скорее всего, будет убит. Хотим ли мы такого результата? И, может быть, что важнее, как отреагируют другие двуногие, если поймут, что мы сделали?»

     Лазающий-Быстро и Короткий-Хвост переглянулись. Разумом они понимали, что спрашивает Сломанный-Зуб, и что Народ никогда не убивал просто ради удовольствия от убийства. Неоправданных смертей нужно было по возможности избегать. Но пусть так, такой же правдой для Народа было и то, что решившие стать врагами делились на две категории: тех, с кем уже разобрались, и тех, кто был пока еще жив.

     «Если с Говорящим-Ложно… произойдет в наших угодьях несчастный случай, винить он сможет только себя, – сказал Лазающий-Быстро пробуя выразительное согласие Короткого-Хвоста. – Кроме того, у него, несомненно, есть одна из летающих штук двуногих, вроде той, что носит Погибель-Клыкастой-Смерти. Если он будет достаточно быстр, он сможет уйти от врага, прежде чем произойдет несчастье. А если нет…»

     Он дернул ушами в эквиваленте пожатия плечами, и Короткий-Хвост – и еще два-три разведчика и охотника – мяукнули от смеха.

     «Знаешь, я не собираюсь возражать, – ответил Сломанный-Зуб. – Однако, как старейшины клана, мой долг задавать такие вопросы. Теперь, когда вы мне ответили, как мы это сделаем?»

     Больгео был более чем в двух третях пути до королевского дуба, когда внешние микрофоны костюма уловили какие-то звуки.

     Он остановился, повернувшись в сторону, откуда они, похоже, доносились, пытаясь понять, что бы это могло быть. Он никогда ничего подобного не слышал, и что-то внутри него похолодело, когда он услышал их сейчас.

     В его сторону направлялись рычания и вой, и они быстро приближались. К тому же казалось, их издавали несколько различных источников, и его лицо окаменело, когда он понял, что это голоса древесных котов. Очевидно, маленькие твари отыскали ловушку. Более того, вполне возможно, они что-то сделали для неудачи антиграва, хоть он и не мог представить, как они смогли подобраться достаточно близко, не надышавшись газа. Хотя в этот момент они явно направлялись в его сторону, и, судя по звукам, они были не слишком-то счастливы.

     Не паникуй, Тен! Резко сказал он себе. Если они и правда так умны, как утверждают все их защитники, они уж точно достаточно умны, чтобы попытаться сблефовать и напугать тебя. К тому же, они, скорее всего, достаточно умны, чтобы понять, что убийство человека далеко не лучшая идея, даже если оно спровоцировано!

     Наверное, не повезло, что Скотт МакДаллан и Лесная Служба так и не предали гласности факт, что древесный кот по имени Фишер разорвал горло человеку-убийце по имени Мариэль Убель. Конечно, Убель уже умирала от двух выпущенных МакДалланом пуль, и, в таких обстоятельствах, МакДаллан и рейнджеры согласились ничем не подчеркивать роль Фишера в ее смерти. Но Фишер не знал, что его человек уже убил ее, прежде чем он сам на нее напал… и он вполне готов был принять на себя ответственность за ее смерть.

     Тем не менее, даже если бы Больгео знал об этом инциденте, вряд ли бы он запаниковал. В конце конов, у него был защитный костюм. И у него была винтовка со снотворным. Так что, чем больше он об этом думал, тем больше он радовался приближающемуся шуму древесных котов. Если они нашли ловушку, возможно, им удастся поделиться своим открытием с Харрингтонами, и с этого момента Лесная Служба будет настороже. Во всяком случае, он уже признал, что вряд ли поймает еще кого-то из них. Но если, чтобы напугать его, они готовы выйти на открытое место, они выйдут туда, где он сможет их подстрелить. В таком случае он сможет забрать хоть пять-шесть десятков!

     При этой мысли он усмехнулся и поднял винтовку к плечу, глядя через электронный прицел в сторону все нарастающего шума.

     Стефани озадачила внезапная остановка ловчего.

     Не в состоянии попробовать мыслесвет Больгео, она видела лишь запечатанный, полностью анонимный защитный костюм. Это мог быть кто угодно, хотя вряд ли она бы удивилась, обнаружив, кто это на самом деле. Но она не понимала, почему же этот человек остановился. Если на то пошло, она не представляла, почему же ушли Львиное Сердце и остальные древесные коты. Хотя они слишком уж шумели, и…

     Ее мысли прервались, а глаза от изумления резко округлились.

     Теннесси Больгео ожидал древесных котов.

     Но получил он кое-что совсем другое.

     Его рот от ужаса приоткрылся, когда прямо на него из леса выскочила четырехметровая разъяренная, паникующая гексапума. Сфинксианец мог бы признать подростковую неуклюжесть гигантского создания. Кто-нибудь из рейнджеров Лесной Службы, конечно, понял бы, что она так же напугана, как и зла – не то чтобы от этого она была менее опасна. Но Больгео не был ни сфинксианцем, ни опытным рейнджером. Так что он увидел черного как ночь монстра, ринувшегося прямо на него. Он даже не заметил ни следующих за ним по пятам древесных котов, ни десятков глубоких, кровоточащих порезов на спине гексапумы.

     Винтовка была уже поднята наготове. Большим пальцем он автоматически переключил с самозарядного режима на самострельный, после чего отчаянно нажал на спусковой крючок.

     Паника не помогает, когда требуется точность, и первой дюжиной дротиков он умудрился промахнуться. Однако скорострельность винтовки в самострельном режиме превышала четыреста выстрелов в минуту, и он опорожнил весь магазин чуть меньше чем за шесть секунд. При этом старшинство остальных дротиков не пролетели мимо.

     К сожалению, то, что мгновенно бы вырубило восьми-девятикилограммового древесного кота, лишь еще больше разъярило 650-килограммовую гексапуму, и это сместило приоритеты с простого бегства от терзающих ее крошечных демонов на гораздо большую угрозу, что только что так болезненно ужалила ее прочную шкуру. В нынешнем настроении она готова была почти что угодно разорвать на куски. То, что двуногий мучитель перед ней был гораздо крупнее – и, очевидно, гораздо медленнее – древесных котов, лишь переместило его в верхнюю часть списка «еды» гексапумы.

     Больгео закричал от ужаса, когда гексапума ринулась прямо к нему, не обратив внимания на дротики со снотворным. Он единым движением бросил винтовку прикладом вперед, развернулся бежать и хлопнул по контрольной панели установленного в рюкзаке антиграва.

     Винтовка – брошенная больше с силой, чем точностью – как ни странно, влетела прямо в пасть гексапуме. Она погрузилась в клыкастую пасть на двадцать сантиметров, и гексапума с болью закашлялась от внезапного перекрытия дыхательных путей. Она замотала головой и замедлилась, но не совсем остановилась, и Больгео поднялся в воздух не больше чем на метр, когда огромная когтистая лапа порвала его рюкзак.

     Антиграв не подпустил когти к его плоти, но его не разрабатывали с учетом таких ударов. Он резко прекратил работать, и сила удара гексапумы подбросила Больгео в воздух. Он дико замахал руками, пытаясь поймать равновесие, а затем врезался головой в дерево частокольного леса.

     Он соскользнул по стволу, оглушенный и почти потерявший сознание, несмотря на шлем защитного костюма, и единственное, что его спасло, это неистовые попытки сердитой гексапумы выплюнуть из глотки его винтовку.

     Стефани неверяще уставилась на развернувшуюся перед ней сцену.

     Гексапума – кашляющая, задыхающаяся, плюющаяся – вцепилась в застрявшую в глотке винтовку всеми четырьмя передними лапами. Хотя она сомневалась, что оружие застряло там надолго, так что когда существо, наконец, избавится от него…

     В ее голове не было никаких сомнений относительно того, как гексапуме удалось так вовремя появиться. Ну, не совсем так. Хоть она и не догадывалась, как та вообще оказалась неподалеку, она точно знала, почему она с шумом промчалась под ее деревом. Текущая вслед за ней по частокольному лесу волна древесных котов была зримым ответом.

     На какое-то мгновение она задумалась лишь о том, что ей вдруг больше не нужно защищать своих древесных котов. Спасибо, они и сами вполне неплохо справились, хоть даже того часть ее разума понимала, что это лишь потому, что поблизости оказалась гексапума. Тем не менее, похоже, они нашли решение своей проблемы.

     Это была первая ее мысль. Вторая была о том, что гексапума наверняка оторвет ловцу древесных котов конечность за конечностью, как только освободит свою пасть. И как бы зла они на была, мысль о наблюдении, как другой человек – пусть даже старательно ловивший ее древесных котов – будет так разорван, когда она была почти разорвана, была не тем, чего ей хотелось.

     Странно, позже подумала она, что ей даже в голову не пришло винить древесных котов за то, что они сделали. Насколько она понимала, они лишь защищались. Это не значило, что ей хотелось увидеть чью-то смерть, но она не собиралась притворяться, что ловчий не виноват в том, что с ним произошло.

     Тем не менее…

     Теннесси Больгео ошеломленно потряс головой, с трудом моргая, пытаясь сфокусировать взгляд. Его глаза, похоже, не очень-то хотели слушать его. Затем они вдруг послушались, и он испытал еще один вполне понятный всплеск ужаса, когда гексапума в последний раз мотнула головой, и изрядно потрепанная винтовка вылетела из пасти.

     Ему удалось перевернуться и, скользя на заду защитного костюма, поползти прочь, пока гексапума откашливалась и втягивала свежий воздух. Однако его движения только вновь привлекли внимание монстра, что склонил голову, глядя на него совсем как ласточка, изучающая первого весеннего червя.

     Гексапума вновь распахнула пасть и зарычала.

     Правая рука Больгео отчаянно вцепилась в пояс, пытаясь найти его мачете в надежде, хотя бы, подороже продать свою жизнь. Но мачете там не было. Оно слетело, когда он врезался в ствол дерева, и его рука лишь наткнулась на пустоту там, где оно должно было быть.

     Гексапума присела перед прыжком, и Больгео зажмурился. Сейчас он…

     ТРРРААААААХХХХХ!

     Его глаза снова распахнулись, когда по лесу эхом прокатился гром. Гексапума взвыла в агонии, вздыбившись на задних лапах, извернувшись всем телом, дергая передними и средними лапами в попытках добраться до источника внезапной боли.

     ТРРРААААААХХХХХ!

     Раздался второй выстрел, ударив в спину гексапумы в паре сантиметров от первого. Она закричала еще громче, но все равно не упала.

     ТРРРААААААХХХХХ!

     Третья пуля наконец-то попала в свою цель, и осажденный монстр рухнул с последним булькающим стоном, когда 17,8-граммовая, 11-миллиметровая экспансивная пуля с оболочкой, летящая на скорости 490 метров в секунду, раздробила его позвоночник чуть ниже плеч.

     Больгео недоверчиво уставился на монстра, когда тот рухнул на землю и остался лежать, подергиваясь. Он по-прежнему пытался осознать факт, что еще жив, когда на него шлепнулось что-то еще.

     Он опустил глаза, только чтобы найти гораздо меньшую, однорукую версию гексапумы, по-видимому, вцепившуюся ему в грудь, рыча на него сквозь прозрачную лицевую сторону шлема. Он автоматически потянулся сбросить древесного кота, но сразу же закричал от боли, когда в его грудь впились двадцать игольно-острых когтей.

     Его разум отметил, что он ошибся в оценке способности костюма защитить от когтей древесных котов. Его силой заставили вернуться к этой мысли, когда с деревьев над ним соскочили еще два древесных кота. Они вцепились в одну из его рук каждый, обернув вокруг них свои конечности, и он снова закричал – и даже громче – когда их когти разорвали костюм и гораздо более нежную человеческую кожу под ним.

     А затем были десятки маленьких демонов, посыпавшихся с ветвей мохнатым водопадом, придавив его своим общим весом, и он отчаянно – и бессмысленно – забился, вдруг подумав, не нашел ли он только что судьбу хуже, чем быть убитым гексапумой.

     Аэрокар Скотта МакДаллана со свистом несся по небу на безумно безрассудной скорости. Он знал, что летит гораздо быстрее, чем безопасно, но это ничуть не волновало ни его, ни молодого человека на пассажирском месте. Более того, большую часть полета Карл Цивоник пытался силой воли заставить аэрокар двигаться еще быстрее.

     Радар МакДаллана засек транспондер быстро приближающегося с тыла служебного аэрокара Лесной Службы Фрэнка Летбриджа и Эйнсли Йедрусински, но они отставали от него по меньшей мере на пятнадцать минут, и он не собирался их ждать. По сути, на данный момент официальные лица были последним, что он желал увидеть между ним и тем, кто захватил древесных котов и угрожал Стефани Харрингтон. Когда он закончит, Летбридж и Йедрусински смогут забрать то, что останется.

     Аэрокар приземлился на хоть немного свободном месте на берегу небольшой реки, гораздо менее шумной, чем Гремящая река. Это было не лучшее его приземление, не то чтобы в нынешних обстоятельствах его это заботило, и частью сознания он заметил в шестидесяти-семидесяти метрах дальше по реке коммерческий аэрокар.

     – Где она? Где она? – резко спросил Карл, уже распахнув дверь с пассажирской стороны и вытянув из держателя свой десятимиллиметровый Джерэйн Экспресс.

     – Там! – ответил МакДаллан, указав по направлению к аварийному маяку комма Стефани. – Примерно в трехстах метрах!

     Карл не потрудился ответить. Он был почти так же высок, как и его отец, с ногами не только длиннее, но и моложе МакДаллана, и он рванул в окружающую их чащу как древесных кот с подпаленным хвостом. МакДаллан задержался лишь чтобы прихватить свою винтовку, после чего заторопился вслед за младшим парнем.

     Он ускорился, когда услышал внезапный возглас Карла. Сердце на мгновение встало в горле, но вскоре он шумно выдохнул, когда понял, что Карл кричал не в отчаянии и даже не в гневе. Он… смеялся?

     МакДаллан не мог представить, что бы могло вызвать такую реакцию, и он удвоил темп, только чтобы остановиться, заскользив подошвами по толстым листьям и изумленно раскрыв рот.

     Доктор Теннесси Больгео очень-очень неподвижно сидел в разорванных остатках того, что похоже было на какой-то защитный костюм. Для уверенности потребовалась бы судебная экспертиза, учитывая на какие маленькие кусочки его порвали. Поверхность кожи Больгео, похоже, в этом процессе немного пострадала, что объясняло, почему он так старательно не шевелился, учитывая десятки явно недовольных котов, собравшихся на ветвях над ним.

     Ну или объяснение могло быть даже проще, подумал МакДаллан, учитывая мертвую гексапуму, неряшливо развалившуюся в десяти-двенадцати метрах от Больгео… и четырнадцатилетнюю девочку, сидящую на своей ветви, в десяти метрах над землей, с лежащим на ее коленях наготове ружьем размером с нее саму.

     – Стефани!

     – О, привет, Скотт! И ты тоже, Карл! – ответила Стефани, отведя, наконец, взгляд от Больгео и весело помахав свободной рукой. – Рада, что вы здесь. Слушайте, не могли бы вы забрать доктора Больгео? Все, что мне удалось, это не позволить семье Львиного Сердца его съесть.

     * * *

     – Ну, было довольно интересно, – оглядев стол, сказала доктор Санура Хоббард.

     Она с главным рейнджером Шелтоном присоединились к МакДаллану, Ирине, Карлу, Летбриджу и Йедрусински на ужине у Харрингтонов. К счастью, в поместье Харрингтонов была очень большая столовая с соответствующим размером столом. Остатки ужина лежали по всему столу, и после него все устроились заметно поудобнее.

     – Это точно, – согласилась Марджори Харрингтон. В ее голосе проскользнул слабейший оттенок мороза, и она пристально взглянула через стол на свою дочь. – В самом деле, мы с твоим отцом были бы признательны, если бы ты нашла себе чуть менее интересное занятие на свободное время, Стеф.

     – Это не моя вина, мам. Кроме того, – услужливо добавила Стефани, – мы с Львиным Сердцем с самого начала говорили всем, кто слушал, что Больгео был уб… – Она остановилась и с притворной застенчивостью посмотрела на мать. – Я имею в виду, мерзавцем, конечно же!

     – Ничуть не сомневаюсь, юная леди! – строго сказала ее мать, но ее губы дрогнули, и Стефани усмехнулась.

     – Хоть я и мог бы придраться к твоему выбору терминов, – в свою очередь улыбнувшись, сказал МакДаллан, – в этом ты довольно четко выразила свое мнение. Нам стоило прислушаться. – Его лицо стало чуть серьезнее. – Я просто рад, что все вышло так, как вышло, и некто больше серьезно не пострадал.

     Раздалось согласное бормотание, и Ричард Харрингтон поднял в сторону Шелтона свой бокал.

     Несмотря на разговор с Хоббард, главный рейнджер в полной мере разделял подозрения ксенолога об официальных полномочиях Больгео. И, несмотря на то, как ужасно не хватало ему людей, он организовал наблюдение за чаттанугцем. Пусть у него не было возможности устроить это самому, но он обсудил ситуацию с начальником полиции Твин Форкса, и полицейские приглядывали для него за Больгео. Правда им не удалось заметить перевозку древесных котов на склад, но они наблюдали за одним из помощников Больгео, когда тот вообще арендовал этот склад. Так что как только Шелтон получил с комма Фрэнка Летбриджа сообщение о задержании Больгео, он вместе с полицией выдвинулся на склад.

     В результате все пропавшие древесные коты были найдены, спасены и возвращены в свой клан. Вряд ли Больгео и его дружки получат большой срок, учитывая неясный правовой статус древесных котов, но они, скорее всего, получат как минимум половину местного года или около того за браконьерство, пусть даже без иных обвинений, и в это время Шелтон разошлет их биометрические данные, чтобы уточнить, нет ли в галактике каких-либо выданных ордеров. Всем хотелось что-нибудь более серьезное, но самым главным было то, что древесные коты в безопасности.

     Ричард Харрингтон следил за их состоянием до их полного восстановления от скармливаемого им Больгео с партнерами транквилизатора, и пара из них, похоже, оправлялась чуть медленнее остальных. Эти двое наносили визиты в поместье Харрингтон на полупостоянной основе, и в настоящее время один из них устроился на спинке кресла Карла рядом со Стефани и Львиным Сердцем. Два древесных кота были похожи как одинаковые переплеты книг, оба сжимали сельдерей, выпрошенный – без каких-либо особых трудностей – у двух подростков. Фишер сидел на спинке кресла МакДаллана, глядя на них через стол, и Хоббард позволила своему взгляду обвести всех троих древесных котов, прежде чем вернуться к Стефани.

     – Стефани, – тихо сказала она, – я знаю, как ты защищаешь древесных котов. Я это понимаю и нисколько тебя не виню. Или вас, Скотт. Думаю, я даже знаю, что именно вас беспокоит, и обещаю вам, что у меня нет абсолютно никакого желания видеть, как произошедшее на Барстуле повторится на Сфинксе.

     Улыбка Стефани исчезла. Несколько мгновений она серьезно разглядывала Хоббард, после чего медленно кивнула.

     – Мы и не боялись, что вам хочется чего-то такого, доктор Хоббард, – тихо сказала она.

     – Рада это слышать. И должна признать, я была несколько удивлена – так же как и обеспокоена – тем, что Больгео сказал о «покровителях» прямо здесь, в Звездном Королевстве, – покачала головой Хоббард. – Хоть пока не похоже, чтобы их было так уж много, и они не кажутся достаточно хорошо организованными, но тот факт, что они вообще есть, в самом начале процесса, тревожит. Признаю. Но во многом это только усиливает мою уверенность, что нам нужно получить для древесных котов какой-либо уместный официальный охранный статус. И чтобы это сделать, мне нужно… ну, мне нужно большее сотрудничество, чем было.

     – Доктор Хоббард, – сказал МакДаллан, – мы со Стефани никогда не будем возражать вам против необходимости защищать древесных котов. Но беспокоит нас то, как именно будет выстроена эта защита. Насколько она хороша – и насколько прочна. Вы правы, мы сотрудничали с вами не столь полно, как могли бы. И Стефани права, слабое сотрудничество никогда не было нацелено против вас. Мы понимаем, что ваша комиссия должна изучить вопрос о разумности древесных котов, рассмотреть вопрос о том, являются ли они и в самом деле настоящими телепатами. Просто…

     – Просто мы предпочитаем не спешить, а не забегать вперед и совершать ошибки, которые впоследствии не получится исправить, – сказала Стефани.

     – Именно! – твердо кивнул МакДаллан.

     – Поможет ли чем-то, – медленно сказала Хоббард, – если я признаюсь, что разделяю некоторые из ваших забот? Или, если на то пошло, что я готова… подсократить итоговый доклад, скажем, в пользу древесных котов?

     – Стоит ли это слышать официальному представителю Лесной Службы? – поинтересовался Шелтон.

     – Почему бы и нет, – улыбнулась Хоббард. – Знаете, я не собираюсь ничего «сокращать» без активного потворства Лесной Службы.

     – «Потворство» такое неприятное слово, – сказал Шелтон, заглянув в свой бокал. – Предпочту считать это сотрудничеством.

     – Прошу прощения, – сказал Летбридж, переводя взгляд с Хоббард на своего начальника, – но меня обманывают уши, или я слышу что-то подозрительно похожее на рождение про-древеснокотового заговора?

     – Не знаю, называть ли это заговором, – сказала Хоббард гораздо более серьезным тоном, чем у Летбриджа, – но это может быть шагом в верном направлении. Главное организовать на месте какую-либо поддерживающую структуру, прежде чем еще кто-то из этих «покровителей» Больгео очнется и поймет, какую угрозу их земельным опционам представляют собой древесные коты. И нам нужно – по крайней мере, кому-то из нас – по-настоящему понять, что представляют собой древесные коты. Как мы сможем сосуществовать с ними на этой планете, не причинив им непоправимого вреда, даже если у нас нет на это никакого намерения. Нам нужно понять их, Стефани.

     Она взглянула через стол прямо в глаза Стефани.

     – Нам нужно знать, как не навредить им, и, если честно, думаю, ты даже больше Скотта или кого-либо еще принятого должна быть в этом нашей центральной фигурой. Вы с Львиным Сердцем первыми установили свою связь, и, в каком-то смысле, думаю, у вас она даже сильнее чем у Скотта с Фишером. Обещаю, что все, что я узнаю от вас, останется конфиденциальным, пока мы с тобой обе не согласимся, что пришло время открыть это общественности, но пожалуйста, позволь мне. Позволь мне достаточно понять древесных котов, чтобы уберечь их.

     Стефани смотрела на нее в течение двух-трех ударов сердца, после чего развернулась взглянуть в глаза Львиного Сердца. Его зеленые, щелевидные глаза. Они смотрели на нее, и она испытала странное ощущение, что крылось на самом краю осознания, как воспоминание, что почти получилось вспомнить. Пусть это было не лучшим описанием – настолько хорошим, насколько она смогла придумать – и все же она была уверена, что Львиное Сердце понимал, по крайней мере, суть ее забот, ее тревогу. Он никак не мог понять всего, но он знал, что она хотела у него спросить. Она никогда не смогла бы объяснить другому человеку, откуда она это знает, но она знала и поняла, что почти затаила дыхание. А затем он потянулся и очень мягко коснулся ее щеки… и кивнул.

     – Все в порядке, доктор Хоббард, – вздохнула она. – Не стану говорить, что у меня нет некоторых оговорок, и не обещаю, что мы с Львиным Сердцем не решим, что есть то, о чем мы не хотим рассказывать даже вам. Но мы постараемся сотрудничать.

     – Спасибо, – просто сказала Хоббард.

     – Ну, – отрывисто сказал Шелтон в последовавшую краткую паузу, – полагаю, все это хорошо и замечательно, но остается вопрос о желаемом вами сотрудничестве, доктор Хоббард. Как вижу, вы уже привлекли по меньшей мере двоих моих офицеров, – хмуро взглянул он на Летбриджа и Йедрусински, – но столь же ясно, что вы ожидаете, что я буду сотрудничать еще и с этой молодой женщиной, – ткнул он указательным пальцем в сторону Стефани. – Более того, мне все кажется, что вы собираетесь начать склонять меня к этой ее ерундовой «младшей стажировке», и я скажу вам, что этого не будет. Ни за что, ни в коем случае.

     Стефани увяла, и Шелтон сложил на груди руки и отодвинулся от стола, на его лице было ослиное упрямство.

     – Не пробуйте на мне этот горестный взгляд, юная леди, – твердо сказал он. – В отличие от кое-кого, я не передумываю по малейшему поводу! Я сказал, что у меня нет никаких «младших стажеров», и у меня их нет. Именно поэтому Лесная Служба Сфинкса как раз учредила ранг рейнджера на испытании.

     – «Рейнджера на испытании»? – озадаченно повторила Стефани. – Я не уверена, что это значит, старший рейнджер.

     – Это значит, – сказал ей Шелтон, – нижайший из низших. Нижняя ступень на карьерной лестнице Лесной Службы. Эквивалент младшего помощника мойщика бутылок. Однако при этом есть и некоторые преимущества. Например, вот.

     Он залез в нагрудный карман, достал небольшую кожаную книжицу и передвинул ее к Стефани. Она подняла ее, со все еще озадаченным лицом, и открыла. Одно-два мгновения она просто была растеряна. Затем ее глаза вдруг распахнулись.

     – Но это!.. – начала она.

     – Это, – перебил ее Шелтон, – значок. Более того, твой значок, и этот никель предоставит тебе в Твин Форксе чашку кофе. Конечно, – вдруг улыбнулся он, – он может предоставить и кое-что еще. Вроде назначения официальным экспертом Лесной Службы по древесным котам. У меня где-то завалялся еще один такой же для твоего приятеля с широкой ухмылкой, – добавил он, хмуро взглянув вдоль стола на Карла. – Надеюсь, он сможет привнести в уравнение хоть немного сдержанности. Но то чтобы я на это особо надеялся, конечно же! Тем не менее, раз уж мне, похоже, не удастся не пускать тебя в чащу, что бы я ни делал, и так как ты со своим маленьким монстром на спинке кресла, похоже, твердо решили усеять леса трупами гексапум, куда бы ни пошли, мне кажется, единственный способ, которым я смог бы надеяться хоть как-то ограничить бойню, это придать тебе официальный статус, чтобы тебе, черт побери, пришлось исполнять приказы. Это понятно, рейнджер Харрингтон?

     – Да, сэр! – широко ухмыляясь, сказала Стефани. – Я всегда исполняю приказы, если в них есть смысл!

     – Боже мой, – прикрыл одной рукой глаза Шелтон. – Как понимаю, меня ждет непочатый край работы.

     – Ну, это справедливо, сэр, – сказала Стефани. – То есть, это же большая планета, и вы старший рейнджер. Так что я даже не могу представить, что мы с Львиным Сердцем найдем там для вас!

     – Вы уверены, что это хорошая идея, шеф Шелтон? – очень серьезным тоном спросила Марджори Харрингтон, хотя очевидно было, что она сама борется с улыбкой.

     – Конечно, я не уверен, что это хорошая идея, – ответил Шелтон. – Я лишь уверен, что все остальное, что пришло мне в голову, еще хуже. – Он аккуратно содрогнулся. – Ваша дочь и ее друг представляют угрозу, доктор Харрингтон. Просто это лучший способ, что я смог придумать, чтобы минимизировать ущерб. Надеюсь.

     – Не волнуйтесь, сэр, – заверила его Стефани, улыбнувшись даже еще шире, и потянулась схватить в охапку древесного кота, когда тот спрыгнул со спинки ее кресла. – Мы с Львиным Сердцем будем послушны – обещаем! Не так ли, Львиное Сердце?

     – Мя-ать! – радостно согласился Львиное Сердце, и все за столом рассмеялись.