Алекс. Сергеевич П.
АРКАДИЙ ВОРОНИН
ПОПЫТКА ПЕРЕВОДА
"В зеркало глянешь с утра -
В зеркале Че Гевара."
2ва Самолёта
"Я выкрутился, теперь ваша очередь."
День радио
"Шалость удалась."
Гарри Поттер и узник Азкабана
Не мысля перепеть поэта,
Иль куш в издательстве сорвать,
Спешу тебе представить "это"
(Не знаю даже, как назвать).
Сбрось повседневности оковы,
Обед и дети подождут,
Прими же этот бестолковый
И откровенно наглый труд,
Предмет забавы пустяковой,
Где рифмы выстроились в ряд:
Там чуть получше, там похуже,
Там откровенно неуклюже,
Там совершенно невпопад.
Прими и внемли терпеливо
Строке, где слиты свет и тьма,
Души горячие порывы
И игры хладные ума.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
"Мой дядя, скромный по натуре,
Войдя в Совет директоров,
Забыл о такте и культуре
И стал несдержан и суров.
С утра сидел по комитетам,
Давя коллег авторитетом,
И целый штат секретарей
Хранил покой его дверей.
Но вдруг, почуяв нездоровье,
Боясь внезапно дуба дать,
Он ценный опыт передать
Решился ближнему по крови
И повелел к нему прийти
В контору ровно к девяти."
II
Так рассуждая сам с собою,
Давясь в метро средь потных тел,
Юнец, обласканный судьбою,
Встречь неизвестности летел.
Пока он мчится туча тучей,
Вот, кажется, удобный случай
Героя вывести на свет,
Нарисовав его портрет.
Воронин, баловень удачи,
В столицу прибыл из Твери,
Снимал квартиру года три,
И вот москвич. А как иначе?
Таких в Москве - любой второй.
Так чем же хуже мой герой?
III
Его отец, вином торгуя,
Имел солидный оборот,
Но встретил деву молодую
И капитал спустил за год,
Хоть сына от забот избавил
И чуть деньжат ему оставил.
И был Аркадий жив-здоров
Процентом с банковских счетов.
Судьба ему благоволила,
Никто не лез в его досуг,
Сосед чинил ему утюг,
Соседка борщ ему варила.
И дни его текли легки
На берегах большой реки.
IV
Когда же в очень средней школе
Последний отзвенел звонок,
Аркадий, словно из неволи,
С Твери пустился наутёк.
В Москве, недолго выбирая,
Он поступил, почти играя,
В известный университет,
На философский, на бюджет.
Он мог блеснуть на семинаре,
Сто метров пробежать стремглав,
И песню All you need is love
Сыграть девчонкам на гитаре.
Воронина заметил свет,
И он был избран в студсовет.
V
Мы все, без гнева и печали,
По этажам скача козлом,
Не столько знанья получали,
Сколь честно бились за диплом.
Воронин, в среднем из суждений,
Был тех же здравых побуждений,
Умел молчать, на чушь кивать
И в спор ненужный не встревать.
Но коль под хвост вожжа попала,
Он мог часами говорить,
Его ораторскую прыть
Уже ничто не унимало.
Особенно под двести грамм
И в обществе прелестных дам.
VI
Пусть он о многом мыслил узко,
Но дамам широта ль важна?
Он знал испанский, знал французский...
По этикеткам от вина,
Что торговал его родитель.
И смысла даже не ищите
В том, что небрежно и легко
Он нёс студентке на ушко.
Он много древних знал историй
И их забавно излагал,
И, было время, постигал
Тома фоменковских теорий.
Но быстро в них нашёл изъян,
И сунул книги под диван.
VII
Он мог до самой полуночи
Стихи по памяти читать,
Но был не в силах пары строчек
Банальной рифмою связать.
И как ни бился, ни старался,
А над итогом сам смеялся.
Но вновь сражался со строкой
И... ногу рифмовал с рукой.
Зато взамен такого дара,
Достав с расчётами тетрадь,
Мог долго, пламенно ругать
Чубайса, Коха и Гайдара.
И, лишь одной забавы для,
Вести доклад про курс рубля.
VIII
О том, в чём был силён Воронин,
Часами мог бы я писать.
Он малый был разносторонний,
И многое успел познать.
Но главным из его влечений
Был опыт быстрых обольщений,
Когда не тратя время зря,
Без обещаний алтаря,
Он мог с молоденькой девицей
Продолжить встречу tête-à-tête,
С ней встретить полночь и рассвет,
Поймать такси, навек проститься,
И только имя записать
В иную, тайную тетрадь.
IX
.......................
.......................
.......................
X
Как рано он умел лукавить,
Ища к сердцам красоток путь:
Там афоризмом позабавить,
Там меткой пошлостью кольнуть.
Быль целомудренно наивным,
Быть непослушно агрессивным,
Быть нежным, доводить до слёз,
Играть шутя, шутить всерьёз,
Просить прощенья, вновь обидеть,
В колени падать, воспарять,
Стократно имя повторять,
Глаз не сводить, в упор не видеть,
Быть молчаливым, песни петь,
Вздыхать, зависеть и терпеть.
XI
О, сколько их, беспечно юных,
Прошло пред ним в ночной тиши,
Как он умел играть на струнах
Невинной девичьей души.
Их направлять рукой умелой,
Ошеломлять задумкой смелой,
Ввергать в безудержный восторг
И пресекать ненужный торг.
Иль вдруг, играя в благородство,
Промолвить девушке: нет, нет!
Прекрасно зная: сей ответ
Толкнёт её на сумасбродство.
Казаться стойким до поры,
А после принимать дары.
XII
Он рано овладел уменьем
К себе приковывать сердца,
И отбивать без сожаленья
Из рук безусого юнца
Одной улыбкою ехидной,
И шуткой, внешне безобидной,
Добычу для своих утех.
И вскоре праздновать успех.
Он мог огнём своих талантов
Смятенье чувств изображать
И на спор страстью заражать
Жён преподов и аспирантов.
А тем зачёт наутро сдать,
Хвалу принять и руку жать.
XIII, XIV
.......................
.......................
.......................
XV
Похмельным утром, после party,
Часам примерно к десяти,
Бывало, он ещё в кровати,
А уж страничка в соцсети
Его полна зазывных писем.
Одни зовут его к Алисе,
Другие - выбраться в кино,
А третьи - просто пить вино.
Везде поспеет, но вначале,
Надев джинсу и пару кед,
Он едет в университет
Являть себя. Пока урчаньем
Желудок не начнёт просить
Хоть чем-нибудь перекусить.
XVI
Тотчас, конца не дожидаясь
Занудных лекторских бесед,
Бесшумной тенью удаляясь,
Идёт Воронин на обед.
В McDonalds, ибо точно знает,
Что там компания родная
Всегда найдётся для него.
А коли нет, так что с того.
Приняв поднос и россыпь сдачи,
Спешит к друзьям за общий стол.
Пред ним дымящийся beef-roll,
К напитку пирожок горячий
С нежнейшей вишнею внутри,
И порция картофля фри.
XVII
Ещё обед не переварен,
А уж темнеет небосвод.
Воронин вновь на семинаре,
Следит часов неспешный ход.
Чем нынче сердце позабавить?
Куда стопы свои направить?
В концерт, пожалуй. А пока
Есть время парой коньяка
Проставиться друзьям любезным.
Ведь каждый знает с юных лет:
Что на футбол, что на балет
Какой же русский ходит трезвым?
Нам только винные пары
Откроют глубину игры.
XVIII
Итак, в концерт! Где светлы лица,
Где чистой музыки исток,
Где воздух радостью искрится
И стены помнят русский рок!
Где пел БГ про растаманов,
За снежных баб грустил Романов,
Где вечно юный и живой
Стоял на сцене Виктор Цой.
Где танцем диким, угловатым
Мамонов возмущал умы.
А там, внизу, стояли мы,
И каждый слышать мог когда-то
Богов с чарующей струной,
И голос Жанны неземной.
XIX
О, Жанна, Жанна, что ты? где ты?
В каких мирах лежит твой путь?
Твоё оранжевое лето
Вернётся ль к нам когда-нибудь?
Ты упорхнула с пьедестала,
Но первой быть не перестала.
И ей не перестанешь быть...
А нынче нам кого любить
Средь тех приятных и пригожих,
Порой талантливых особ?
Средь сотен разных голосов
Так странно меж собою схожих?
И мы их всё же любим, но
Им божьей искры не дано.
XX
Толпой людской забито зданье,
Повсюду шум, повсюду свет,
Фанаты в нервном ожиданье
Дымят у входа в туалет,
В буфете жадно, торопливо
Галёрка допивает пиво,
И в зал спешит. Пора. Пора!
Уже горят прожектора,
Уже взошли на сцену боги,
Уже ударник подал знак,
И светлой музыки волна
Летит, сметая все пороги.
Сердца ликуют, взорван мозг,
И тают души, словно воск.
XXI
И тут является Аркадий.
Он обстановку оценил,
Локтями острыми к эстраде
Себе дорогу проложил,
Пинками на пинки ответил,
И мимоходом всё ж отметил
В толпе с десяток свежих лиц
Вполне хорошеньких девиц.
Но полчаса не миновало,
А уж Воронин заскучал,
С тоской взглянул в ревущий зал,
И снисходительно устало
Сказал, скривив зевотой рот:
"Нет, русский рок уже не тот!"
XXII
Ещё со сцены льётся в уши
Печаль натянутой струны,
Ещё распахнутые души
Музыкой светлою полны,
Ещё беснуется фан-зона,
Ещё "Давай!" кричат с балкона,
Ещё сквозь дым из-за кулис
Выходят на четвёртый бис
Опустошённые кумиры
Допеть неспетые хиты,
Ещё сбываются мечты
В отдельно взятой части мира,
А уж Воронин мчится прочь
Окончить день, продолжить ночь.
XXIII
Пока герой в своей квартире
Меняет спешно туалет,
Позволим же нескромной лире
В его проникнуть кабинет,
Заполненный случайным вздором,
Забарахлённый разным сором,
Что в чёрный день по бутикам
Со скидкой предлагают нам,
Что стало модно на сегодня,
А завтра будет вновь простым,
Всем тем ненужным и пустым,
Что дарят в праздник новогодний,
Тем, что с доставкою и без
Везёт в страну Ali-Express.
XXIV
Лежали, пылью обрастая,
Из каждого угля торча,
И безделушка из Китая,
И басурманская камча,
Кальяны, пара арбалетов,
Набор индейских амулетов,
А на столе, в развале книг,
Кривой и очень ржавый штык,
Подале, меж головоломок,
Разобранный теодолит,
Похожий на метеорит
Геологический обломок,
В чехле таинственный прибор
И... косметический набор.
XXV
А что сказать - не стыдно ныне,
В век равенства полов и тел,
Интеллигентному мужчине
Подумывать о красоте,
Ухаживать за бородою,
Бороться с прядкою седою,
Изъяны внешности лечить,
И ногти пилочкой точить.
Воронин тоже тратил время
На spa, на fitness, на спортзал,
Выщипывал и подрезал,
Знал толк в лосьоне или креме,
А перед праздниками он
На педикюр ходил в салон.
XXVI
Но это только половина
Предмета повседневных дум.
Как рамы требует картина,
Так телу надобен костюм.
Воронин следовал за трендом.
И только качественным брендом
Был полон гардероб его.
И мне не описать всего:
Lacoste, Dolce & Gabbana,
Versace, Prada, Hugo Boss,
Джинса от Lee и Lewi"Strauss,
Рубашки с лейблом иностранным...
(Простите за нерусский слог,
И так держался, сколько мог.)
XXVII
Но мы об этом только кстати.
Оставив полночь за спиной,
Помчимся лучше, мой читатель,
С героем вместе в клуб ночной.
Средь засыпающих бульваров,
Средь опустевших тротуаров,
Сквозь блеск реклам, неон, гламур,
И сквозь смешение культур.
В тот дом, что вечно полон света
Где ночи ярки, словно дни,
Где даже вывески огни
Кричат о сказочной планете,
Что спрятана в его стенах,
Где жизнь, что видишь лишь во снах.
XXVIII
Подъехав на такси ко входу,
Сквозь фейс-контроля мрачный вид
Под шумом залитые своды
Герой уже спешит, летит.
Туда, где музыка грохочет,
Где бьётся пульс и сердце ночи,
Где в блеске колотых зеркал
Трясётся судорогой зал,
Где стелется, презрев законы,
И сладкий дым, и горький чад,
Где падает невольно взгляд
На откровенные фасоны
Обкуренных отроковиц
И перспективных светских львиц.
XXIX
И я кружился в этих залах
В эпоху младости шальной.
И я проказничал, бывало...
Нет мест верней, чем клуб ночной,
Вкусить плодов запретных сладость
И ощутить победы радость.
Предупредить хочу скорей
Отцов бездумных дочерей:
Построже, папеньки, построже.
Средь диких ритмов иногда
Они теряют без следа,
Что девушке всего дороже.
Лишь оттого сей стих звучит,
Что счёт моих побед закрыт.
XXX
На разные услады света
Я погубил немало сил.
Когда б не докторов запреты,
Я б, может, до сих пор кутил.
Ведь я люблю за рюмкой виски
Смотреть, как пляшут одалиски
Под клубный dance иль древний pop:
Извивы рук, верченье поп,
Манящих взгляды беспрестанно,
Хоть как планету ни верти,
У нас всё так же не найти
Два-три реально стройных стана.
Из них один - всего один! -
Я буду помнить до седин.
XXXI
Таинственный, воздушный, нежный,
Зовущий побежать вослед,
Он, словно на песке прибрежном,
В душе моей оставил след.
Он томно возлегал в диванах,
Порхал на вечеринках званых,
И упорхнул в какой-то миг.
И свет погас, и мир поник.
Осталось лишь воспоминанье,
Как, малой вольности прося,
Я забывал и всё и вся,
И жил его очарованьем...
В край неизвестный занесён,
Чей нынче ум смущает он?
XXXII
Венеры бёдра, грудь Афины,
Психеи талии волну, -
У всех мужчин свои причины
Из ста жемчужин лишь одну
Избрать предметом восхищенья.
А мне милее совмещенье
Всех качеств в качестве одном.
Как восторгаются вином,
Что славится своим букетом,
Так я люблю в одной успеть
Рукою дерзкой облететь
Все элементы силуэта,
За дюймом дюйм, за пядью пядь
Вдыхать и трепетно лобзать.
XXXIII
Я помню летом непогоду,
Рыдало небо, а ветра,
Почуяв вольность и свободу
Ревели с самого утра.
Вдруг средь грозы, из ниоткуда,
Передо мной явилось чудо:
Она летела. Бури шквал
Промокшим платьем начертал
Стан столь изящно безупречный,
Что захотелось ветром стать,
Чтоб так же страстно обнимать
И талию её, и плечи,
И смуглой кожи гладить шёлк...
И я забыл, куда я шёл.
XXXIV
Я помню и иное лето:
Купанье ночью на Оке.
В один лишь лунный свет одета,
Она бежала вдалеке.
Я вслед летел безумным взглядом,
И мне хотелось просто рядом
Бежать. Но смыла след волна...
И я не знаю, кто она...
Болтлив я стал. Довольно гимнов.
Нам опыт говорит, друзья,
Что верить женщинам нельзя.
А девушки не столь наивны.
И даже их изящный стан:
Мираж, иллюзия, обман.
XXXV
Что ж мой герой? Сомкнувши вежды,
Он едет на такси домой.
А солнца луч, как луч надежды,
Уж красит небо над Москвой.
Из тени в свет перелетая,
Отмытая и молодая
Столица восстаёт от сна,
И звуков утренних волна
В районах спальных кружит танец:
Метёт таджик вчерашний сор,
На рынок свежий помидор
Везёт в авто азербайджанец,
Галдят скворцы, звенит трамвай,
И глупой псины слышен лай.
XXXVI
Но утомлённый сменой гонок,
Задёрнув плотной шторой свет,
Спит мой Аркадий, как ребёнок,
Полуумыт, полураздет.
Чтоб шесть часов спустя по новой
Ворваться в этот мир суровый
Шутить, кутить, гореть, блистать
И юность бурно прожигать.
Но в этом головокруженье,
Средь этой суеты сует
Бывал он счастлив или нет?
Искал ли смысл своим движеньям?
Хотел другого? Или он
Был жизнью удовлетворён?
XXXVII
Нет, пресной рано стала сладость
Пирушек, кутежей, утех.
Средь юных дев, дарящих радость,
Недолго он искал успех.
Уста вино вкушать устали,
Друзья приятелями стали,
А на балет и на футбол
Он не стремился и не шёл.
Он стал блюсти порядок суток,
Хранил в застольях кислый вид, -
Когда мигрень в мозгу царит,
Так до бесед ли тут, до шуток?
И хоть был свеж и полон сил,
Спортзал он тоже позабыл.
XXXVIII
Давно придумала наука
Названье бедствию его:
Банальная простая скука
Героя ела моего.
Подлунный мир его не трогал.
Он не решился, слава Богу,
Оставить университет,
Раз в этом тоже смысла нет.
На party, где бывал как ране,
Он тенью Hamlet"а бродил,
И радости не находил
Ни в преферансе, ни в кальяне.
Свет стал безликая толпа,
А жизнь - бессмысленно глупа.
XXXIX, XL, XLI
..........................................
..........................................
XLII
Оставив мысли о карьере
Из студсовета выйдя вон,
На путь наверх тугие двери
Сам пред собой захлопнул он.
Но это скука, право слово,
За разом раз, опять и снова
Нести и слушать тот же бред.
К тому же вовсе не секрет,
Что молодёжные программы,
Что пишут ВУЗам всей страны
Однообразны и скучны,
Как представительные дамы,
Что их с трибун несут в народ
Из года в год, из года в год.
XLIII
О, второкурсницы младые,
В чьих душах царствует весна,
Чьи вьются локоны златые,
Сводя с ума, лишая сна,
Чьи имена в своей тетради
Так бережно хранил Аркадий!
И вас оставил мой герой.
Теперь вечернею порой
Иная им болезнь владела:
Он, как завзятый графоман,
Засел писать большой роман.
Но сердце быстро охладело
К писательству, поскольку тут
Был надобен упорный труд.
XLIV
Опять часы его свободны.
И вдруг, ученье возлюбя,
Решил Воронин благородно
Наукам посвятить себя.
Он сал ходить в библиотеки.
И от Платона и Сенеки
До современных мудрецов
Всех отыскал, в конце концов.
Трудами пыльными обложен,
Сидел, листал за томом том,
И видел: этот не о том,
А эти про одно и то же...
И в книгах не найдя ответ,
Порвал читательский билет.
XLV
Отвергнув прочь соблазны света,
Устав от козней и интриг,
Я с ним столкнулся прошлым летом
И подружился в тот же миг.
Мне нравилась его степенность
И величавая надменность.
Я хмурился, а он - зевал,
Я злился, он на всё плевал.
Обоим надоесть успели
И шум пиров, и страсть ночей.
Пресыщенные жизнью сей
Мы ничего уж не хотели.
Нам было явно по пути,
Вот только некуда идти.
XLVI
Кто много думал, тот в итоге
Не сможет полюбить людей,
Кто шёл по жизненной дороге
В азарте и пылу страстей,
Того гнетёт опустошенье,
Тот часто ищет утешенья
В презрении к толпе людской,
Тому неведом ни покой,
Ни радость жизни. Слов картечью
Он сокрушает всё вокруг.
Воронин, мой несчастный друг,
Таким же стал. Он желчью речи
И шуткой пошлою губил
Всё, что, казалось, так любил.
XLVII
Но я привык довольно скоро
К его язвительным речам.
Меж нас не возникало ссоры,
Когда, бывало, по ночам
Мы выбирались на прогулки
Сквозь пустыри и переулки,
Беседы праздные ведя
Иль раны сердца бередя.
Пред нами лунную дорожку
Стелила гладь Москва-реки.
И мы, отнюдь не старики,
Пожившие совсем немножко,
Вздыхали, что "прошла пора",
И жили лишь одним "вчера".
XLVIII
С душой, открытой к покаянью,
Безмолвно глядя в темноту,
Аркадий мрачным изваяньем
Стоял на Каменном мосту.
Под ним река текла устало,
Баржа беззвучно проплывала,
И только лёгкий шелест шин
Порой летел в ночной тиши.
Ночь в четверть часа нарезая,
Звучал курантов мерный звон.
А я в далёкий Альбион
Свободной мыслью улетая,
Вблизи кремлёвских древних стен
В сем звуке услыхал Big Ben.
XLIX
О, Лондон! Нет! Увижу снова
Твой строгий и надменный вид,
Где время стражником суровым
Веков традиции хранит,
Где Байрона звенела лира,
Где некто именем Шекспира
Воспел пороки и любовь,
Где я смогу, уверен, вновь,
Пройти Гайд-парк неторопливо,
Кормя пернатых по пути,
На Тауэрский мост взойти,
Махнуть по пабам, выпить пива,
На королеву поглазеть,
И на Уэмбли песню спеть.
L
Мечты, мечты! Дождусь ли года,
Когда к согражданам моим
Желанным вестником свободы
Придёт безвизовый режим?
Сам в ожидании ответа
Листаю карты и буклеты,
Учу язык (возможно, зря),
Надеюсь, честно говоря,
Свалить куда-нибудь подальше
От этих душных берегов,
Из мира, полного врагов,
Туда, где нет ни лжи, ни фальши.
Найти работу, угол снять,
И век свой тихо доживать.
LI
До океана автостопом
Воронин был готов со мной
Проехать матушку-Европу,
Но жребий пал ему иной.
Его отец сгорел от рака,
Наследство обещало драку,
Ломились кредиторы в дверь...
Аркадий срочно убыл в Тверь.
Сравнив активы и пассивы,
Он бизнес, дом и BMW
Оставил молодой вдове,
А сам ушёл, легко, красиво.
Возможно, чуя наперёд,
Что скоро дядя призовёт.
LII
И так и есть: пришло посланье,
Чтоб завтра ровно к девяти,
Не допуская опозданья,
В известный офис подойти.
Наслышан про характер дяди,
Всю ночь искал себе Аркадий
И верный жест, и нужный тон,
И вот в метро забитом он,
Ворча под нос, смиренно едет.
(Чем мы и начали рассказ).
И точно в отведённый час
Прибыв к назначенной беседе,
При входе в дядин кабинет
Находит траурный портрет.
LIII
Два дня съезжался попрощаться
Весь цвет коммерческой Москвы,
Десятки разных делегаций,
Вплоть до градского головы.
Торжественно похоронили.
С Советом мудро рассудили
Направить в траст пакет бумаг.
И вот богат, как Скрудж Макдак,
Аркадий в дядино поместье,
Что от Москвы в полста верстах,
Уехал в планах и мечтах,
Что уж теперь, на новом месте,
Найдётся, чем себя занять,
И образ жизни поменять.
LIV
Дня два он живо умилялся
Цветам, деревьям, облакам,
Ходил на речку и плескался
Средь камышей и ивняка.
На третий день поля и дали
Его уже не занимали.
Ни пёстрый луг, ни дивный сад
Уже не радовали взгляд.
Он снова скукою томился
И, лёжа с трубкой в гамаке,
Уже не думал о реке,
А лишь вздыхал и тихо злился,
Что и в деревне тот же бред,
Что жизнь пуста, и смысла нет.
LV
Я, верно, призван жить у леса,
Я не люблю столичный шум.
Вдали от прелестей прогресса
Светлее сердце, чище ум.
Мне нынче выпала удача:
Freelance работаю на даче,
Встаю по собственным часам
И жизнью управляю сам.
То до полудня я в постели,
А то с рассветом по грибы.
И мне не надобно судьбы
Иной, чем есть на самом деле:
Бродить в лесу, колоть дрова,
И в рифму подбирать слова.
LVI
Поля, леса, блаженство лени, -
В них влюблена душа моя.
И ты, читатель, брось сомненья:
Воронин - он отнюдь не я.
Когда бы мне, вот так задаром,
Достались полтора гектара,
Я б бросил всё и начал жить,
Следить за парком, луг косить,
Валяться с книгой у камина,
С балкона провожать закат,
И медленно растить свой сад
Как должно. Так что нет причины
Считать, что я с себя пишу.
Увольте, этим не грешу.
LVII
Хотя привычней для поэтов
В бессоннице ночей и дней
В любой строке своих сонетов
Лишь о любви писать своей.
Лишь чувство водит их рукою,
Их сердце видит пред собою
Свою мечту, свой идеал.
И я когда-то воспевал
В своих строках, назвать не смея,
Всех тех, кто был мне люб и мил,
Чей образ я в душе хранил,
Пред кем я открывал, робея,
Глубины сердца моего.
А ныне, ныне для кого?
LVIII
Ни для кого, ей-богу, право.
Уж сколько лет и сколько зим
Пишу для собственной забавы,
Да, может быть, друзьям своим.
Предвижу, что иной читатель,
Скандальных новостей приятель,
Меня захочет попрекнуть:
"Да ты любил когда-нибудь?"
Да, я любил, страдал, метался.
И я в тот миг не мог творить.
Когда пытался говорить,
Язык мой грешный отнимался,
Перо слабело, мятый лист
В руке моей был снежно чист.
LIX
Но отгорело, отболело,
Вновь стали дни мои тихи,
И начал я тогда несмело
Писать нелепые стихи.
Стихи сложились в непоэму,
Я стал искать иную тему,
Исчезла робость без следа.
Задумал сказку... Да беда -
Не вышло у меня сюжета.
И я, Минкульт меня прости,
Решил тогда перевести
Роман бессмертного поэта.
Безумен и бессмыслен труд.
И ждёт его суровый суд.
LX
Вначале было страшно, други!
Уж больно дерзкая игра.
Я начинал, бросал в испуге,
Меня давило как гора
Величие оригинала.
Но вот - лиха беда начало -
И вышла первая глава,
Где, может быть, порой слова
Стоят в неправильном значенье,
Хромая рифма, вялый слог...
Готов принять любой упрёк.
Смелей, не надо сожаленья!
А мне возврата нет. Вперёд!
На пьедестал! На эшафот!
Конец первой главы.