Клинопись небесная. В глину - глянь. Вина не цеди, я водою пьян, Трезвый я, и даром что Новый Год. По морю Тирренскому рябь идет.
Мой кораблик плавает меж зыбей. Ладно, Левконоя. Забудь. Забей Числа пересчитывать, баш на баш, Нить надежды долгой урежь как марш.
* * * Моя жизнь не стала молитвою за тебя Потому что я слишком слаб - мне слабо молиться. Потому что все, что я клялся любить, любя, Улетело куда-то вбок, как больная птица.
Потому-то зимой в столице так мало птиц. Это просто зима. Не способствует птичьм песням. Человечья любовь темна - в ней не видно лиц, Лишь биение теплой крови от мозга к чреслам.
Десять лет прошло. Я себе прекращаю лгать - Все, что мнилось любовью, было лишь чушью вздорной. Я хотел стать святым, чтоб ввести тебя в рай. Ага. Вот стою у порога тьмы силуэтом черным.
Бормочу твое имя. Не жду ничего в ответ. Бархатисто зияю на прочем бесцветном фоне, Поглощаю без отблеска прошлого тихий свет, Растворяюсь бесшумным вздохом в стеклянном звоне.
* * *
Смотри, вот вертеп. Младенец, солома, Мать. Наверное, это не к нам, но - благая весть. Послушай, мне больше нечего тебе дать, Ведь ты вообще не знаешь, что я тут есть.
Я больше не голос, я стал наконец-то нем. Послушай, меня тут нет, но - поют холмам, Сугробам, и пастухам, и прохожим - всем. Наверное, это нам. Да, конечно, нам.
•* * Карты золотом блестят, корчат рожи. Левконоя, не гадай, не поможет, Все выходят скорбный дом, да дорога. Левконоя, обратись лучше к Богу.
Он мосты, я слышал, строить умеет- От души к душе, от края до края. Говорят еще - где хочет, там веет. Я о Нем и сам немногое знаю.
Только слышу, как беснуется море. Только знаю, что у нас с тобой - горе. Печь потухшая, и слезы как стрелы В наших черных душах чертят как мелом.
* * *
Тошно. Страшно. Тень тепла. Сверху снег слетает слепо. Кувырком летит планета Прямо в снежные поля.
Звезды. Заячьи следы. Свет серебряный и серый. Пахнет дымом. Пахнет серой. Потихоньку крепнут льды.
Скоро, скоро Страшный Суд. Мы за все ответим - оба. Сквозь высокие сугробы Три волхва уже бредут.
Труден путь, мороз суров, Ежегодно. Как и прежде. Но звездой горит надежда В рваных клочьях облаков.
* * * Для чего я все сплетаю слова? Вероятно, мне уже все равно. Левконоя тыщу лет как мертва, И все льет в кувшин тугое вино.
Для чего тяну слова за крючок, Для чего спешу вывязывать сеть? Забирайся, трубадур, на шесток, Чтоб на всю свою каморку запеть,
И послать бы всех гадальщиков нах, Сотворить всем буратинам уют. На крутых ассизских дымных холмах Впрочем, песни и получше поют,
За вином и хлебом в долгом пути Так поют, как нам, увы, не певать. Не гадай о том, что там, впереди, И придет ли, наконец, благодать,
И кому нужны все эти стихи, Кроме них, что понесешь ты на Суд? ...На холмах уже поют пастухи, И волхвы уже в пещеру идут.
* * * Мне нечего писать - ты так давно. Истерся голос, родинка над бровью. И все, что я зову своей любовью Давно излито в оптоволокно,
Разбрызгано в случайных оговорках, В неловких строфах вовсе не о том. Послушай - там Звезда стучится в дом, Там пастухи толпятся на задворках,
Там ангелы сияют сквозь метель. Мне - нечего писать, и плакать - нечем, Я в нищете, как в проруби - по плечи, Но - слушай, как готовят Колыбель.
Мне нечего отдать. Ну нет огня. Но - ангелы в снегу на перекрестке, Но свет Звезды отчетливый и хлесткий, Смотри на них, смотри не на меня.
Морозное дыхание внутри. Меня не слушай. Ангелы запели.
Мне - нечего отдать. Но ты - смотри: Сияет нам Любовь из Колыбели.