Люди, которые хорошо разбираются в детективах, 
точно бы сказали, что я - убийца, 
а вот дворецкий не виноват; 
на него просто пало первое подозрение. 
Он всего лишь срезал кусты роз в саду на заднем дворе. 
И даже в том случае, если вместе с розами он срезал 
пару любопытных голов, он все равно 
не настолько опасен, не так ужасающ,
как я. 

Я разработал формулу. 
Я назвал её "детектор хорошего детектива": 
в конце истории антагонист в любом случае будет 
повержен, подвергнут остракизму, 
а также жестокому наказанию. 
Теперь следите, можно ли применить 
эту формулу к нашим реалиям или нет. 

Всё это время я орудовал словом
так хлёстко и метко, 
что мне даже запретили использовать в своей речи слова,
которые в случае их произнесения мной
могут быть опасны для окружающих. 
Если я называю что-то, то это сбывается. 
Я называю самую суть вещей, из-за чего все мои страдания. 

Так, любые формы текста ко мне попадают 
с изрядной цензурой, и мне неоткуда почерпнуть многих слов.
А слова, которые я уже почерпнул, я не способен произнести вслух, 
не зачитав их из подвернувшегося мне текста - 
странная особенность речи, спасшая
жизни многим обитателям нашего города; 
а также то, что позволяло мне с ними уживаться - 
лёгкий баланс. 

Мне запрещены все известные человечеству 
наименования оружия, как холодного, так и огнестрельного. 
Также мне запрещены слова "обжишгающий" и "ледяной" - 
после череды ожогов и обморожений, приведших к ампутации ряда
конечностей жителей города, их заменили 
демократичные "теплый" и "прохладный". 
Слово "острый" вынесенным в особо срочном порядке судебным постановлением 
заменено для меня на слово "притупленный". 

После того, как в округе на целый месяц
погасли все фонари, и ветер стал завывать 
в клёнах настолько зловеще, что несколько жителей города сошли с ума, 
мне запретили использовать эпитет "кромешная"
в сочетании со словом "ночь". 

Даже слово "люблю", однажды сорвавшееся с моих губ
и случайно насквозь проткнувшее одну женщину,
так что она, не имея ко мне никаких серьёзных намерений,
скончалась от кровопотери в городской больнице, 
мне запретили. 
Вместо него мне оставили
туманную формулировку: "Я испытываю
к вам некоторую симпатию". 

Как вы поняли, жизнь моя стала просто невыносимой. 
Мне нельзя говорить "смерть", только "прекращение жизни".
Мне нельзя "кровавый", "удушливый" и
"болезнь", "алеющий", также "печаль",
"влюбленный", "мрак", "долг", 
и, что уж совсем удивительно, даже слово "счастливый".

Цензура повсюду - слова вырезают из 
предназначенных мне газет, так что я должен догадаться. 
что там имелась ввиду:
"Сегодня вечером в нашем городе Анна Л. ... своего драгоценного мужа"
("убила" или "любила" - сложный моральный выбор, 
какой красивый вопрос!),
и даже из упаковок продуктов - 
молоко вытекает мимо моей чашки сквозь брешь, 
где раньше распологалось, предположительно, слово "канцерогенный". 
Все, чтобы я не прочёл лишнего и не произнёс это вслух.

Но однажды в наш город пришёл технический прогресс, который, 
как это и заведено в истории, 
унёс множество жизней. 

А именно: к нам приехал иностранец - торговец оружием, 
и он привёз с собой инновацию - 
первую в нашем городе неоновую вывеску, 
а на ней - изящной каллиграфией фразу "Револьверы Доктора Смита",
прямо напротив моего дома. 

Я вышел на балкон покурить, была ночь,
и так у меня появилось слово. 
Это было слово "револьвер".
Тогда я произнёс спокойно и раскатисто громко, 
как полагает мессии или убийце: 
- Револьвер. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Смерть. Смерть. Смерть. 

И за этим вслед, как заведено - первая кровь 
и крик. 

Помните, в начале я дал вам формулу хорошего детектива? 
Так вот, это плохой детектив. Чего вы ждете? 
Идите нахуй.