Оно попалось мне в маленькой эзотерической лавочке. Знаете, такие пропахшие благовониями киоски, где продают модную нынче лабуду: бронзовые колокольчики, разнокалиберных жаб, гипсовые нэцке, янтарные бусы, какие-то обереги и прочую такую чушь. В этом магазинчики, видимо, привечали не только китайско-корейских поставщиков ширпотреба, но и местных умельцев. На прилавке с нэцке соседствовали очень милые глиняные игрушки, поделки их резной бересты, тисненой кожи и кусочков меха.

Оно же висело на стене у входа, так что я даже сразу не сообразила, что это - тоже товар, а не деталь интерьера. Круглое, сантиметров пятьдесят в диаметре, зеркало в пластиковой раме. Не в пластмассовой, а именно в пластиковой. Есть такой современный материал - пластика, им сейчас многие художники увлекаются. Мягкий, как пластилин, может быть прозрачным или любого цвета - какой краситель добавишь. Но стоит прокалить в духовке - получается весьма прочная штука.

Вот и тут было сразу понятно, что рама вылеплена вручную. Причем очень искусно: прозрачно-бело-голубой орнамент - то ли венок из полевых цветов, то ли морозные узоры на стекле. Так что ценник меня не удивил: работа с пластикой - достаточно трудоемкое занятие, а чтобы так тонко вылепить хрупкие веточки, нужно было потратить не меньше недели.

Деньги у меня были: случайный калым... Почему не купить?

- Вам нужно "Око демиурга"? - как-то подозрительно удивилась продавщица.

- Да хоть Саурона, - фыркнула я. - Что в этом такого?

- Просто... - начала было девушка, но не докончив фразы, быстренько запаковала зеркало. И только когда пробила чек, добавила:

- Оно тут почти год висело. Никто не брал. Пластика выглядит слишком современной, она - для молоденьких девочек. Берут что-нибудь дешевенькое: бусы, браслетики. Но это не у нас, а в соседнем киоске.

Я пожала плечами, но подумала, что в словах продавщицы есть определенный смысл. Действительно, чудеса обычно связывают с чем-то экзотическим, как вышитая руками прилежных китаянок мандала. Или с чем-то древним или хотя бы сделанным "под старину". Пыль веков, забытые тайны... Но современные мастера ничем не хуже! Только мало кто об этом догадывается.

И я оказалась права. "Око демиурга" - юный, не осознавший еще себя артефакт. Волшебная вещь, способная на многое. Причем сделана она человеком, понимающим, что к чему. Вот, например, что должно быть на обратной стороне у каждого уважающего себя зеркала? Правильно, крепежка. Проволочка какая-нибудь или хотя бы петелька, чтобы на гвоздик надеть. А у этого оказались круглые резиновые присоски, какие бывают на мыльницах. Значит - что? А то, что крепить зеркало нужно к ровной поверхности, в которую гвоздь не вобьешь: к кафелю или металлу.

Что я и сделала - прилепила мою покупку на боковую стенку системного блока. С тех пор, как в моду вошли "флэшки", он у меня фасадом к окну развернут - чтобы можно было, не вставая, добраться до USB-портов. Все собираюсь купить разветвитель, да руки не доходят. Так что обычно на боковую стенку я планшетку креплю - если что-то с рукописей набирать приходится. Но теперь рукописи перетопчутся - здесь самое место для зеркала.

Пару недель оно не подавало признаков жизни. Вело себя, как и положено приличным зеркалам. То есть отражало все подряд: кусок моего лица, комнату за моей спиной, картину на противоположной стене. Краем глаза я периодически заглядывала в "Око", но оно молчало. Иногда только проносились по поверхности какие-то смутные тени, но это не считается. Для того, чтобы энергетические сгустки показывать, не обязательно быть мощным артефактом. Это и банальный фотоаппарат может.

Видимо, зеркало присматривалось ко мне. Потом наконец-то решилось.

Как-то вечером, доделывая очередную этикетку для плавленого сыра, я вдруг почувствовала, что в комнате что-то изменилось. Бросила взгляд на зеркало и увидела вместо привычного уже отражения стены лишь белый туман. Естественно, плавленый сыр был отправлен подальше, и я уставилась в "Око демиурга".

Сначала ничего не происходило. Только молочно-белая пустота да смутные тени. Потом начало появляться что-то, похожее на городской пейзаж: высокие шпили, островерхие крыши. Постепенно туман исчез совершенно, и стали видны даже мелкие детали вроде завитков на кованых решетках садовых оград или черепицы на крышах.

На картинке была ночь. Огромная голубая луна висела над домами, цепляясь за самую высокую башню, украшенную флюгером, изображающим кораблик. Сам же город был таким, каким рисуют фэнтези: высокие стрельчатые окна, узкие колонны, балкончики и балюстрады, натыканные там и сям скульптуры - то прекрасные девы, то уродливые химеры, ажурные мостики, нависающие над улицами, и множество зелени. Город буквально утопал в садах. Зеркало услужливо изменило угол зрения, и теперь передо мной был кусок садовой ограды и светящиеся среди темной глянцевитой листвы оранжевые плоды.

Память вытолкнула слово "Средиземноморье". Где еще можно найти сочетание готической архитектуры и апельсиновых рощ? Юг Франции? Италия? Но сознание запротивилось: это не Земля. Нет на Земле таких городов из черного кружева.

Мысль об итальянском побережье обиженно ушла, оставив после себя йодистый запах выброшенных на песок водорослей. Да, море тут должно быть обязательно. Не просто море - уютная каменистая бухта, окруженная горами.

И зеркало моментально среагировало, высветив спящие под лунными лучами хибарки из ноздреватого ракушечника, растрепанные камышовые крыши, плетни, за которыми качаются переспевшие подсолнухи. Лепестки потемнели и съежились, черные сердцевины или осыпались, или расклеваны птицами.

Я тряхнула головой, отгоняя наваждение. Так не бывает. Так не должно быть. Но потом вдруг сообразила: "Око демиурга" показывало то, что рождалось у меня в мечтах, но таинственный город был пока пуст, словно после набега чумы. Сухая раковина, мертвая оболочка - не более. В домах должны жить люди. Не о безразличных камнях же мечта. Хотя именно людей больше всего не любят те, кто стремится унестись мечтой в волшебное Иномирье.

Осыпавшиеся подсолнухи исчезли, а в окнах загорелись огни. Потом зеркало снова сменило картинку. Теперь передо мной была небогатая комната: беленые стены, широкая кровать, покрытая ситцевым одеялом, темный от времени сервант - за мутноватыми стеклами угадывается "парадная" посуда. Круглый стол. Семья рыбака ужинает. Молодой еще мужчина с простоватым и добрым лицом. Яркая, чуть полноватая женщина - знаете, такой может быть и двадцать пять, и сорок - никаких морщин не появится без всяких кремов, и карие глаза будут так же лукаво поглядывать на любимых. Пока в густых черных волосах, собранных в тяжелый пучок, не появятся белые нити, о точном возрасте говорить почти невозможно. Этой хозяйке было все же, наверное, чуть меньше тридцати. В рыбацких семьях рано выходят замуж, а старшему из детей, конопатому - в отца - мальчишке, на вид лет десять. Дочка чуть помладше, но уже сейчас видно, что вырастет красавица: материнские карие глаза и светло-бронзовые кудри, упорно не желающие заплетаться в косички, торчащие во все стороны, словно огненный ореол над маяком в туманную ночь.

К чему картинка? О чем она? Простая, небогатая, но и не нищая жизнь. Пока у отца хватит сил, пока он сможет выходить в море, никому не придется жалеть этих ребятишек.

Я откинулась на спинку стула, прищурилась, глядя на зеркало. Что оно хочет сказать? Вроде начиналось все с романтичной готики, а закончилось в обычной хатке, похожей на те, что до сих пор сохранились в одесских пригородах. И пахнет здесь совершено не романтично - свежевыпеченным хлебом, жареной рыбой, топленым молоком.

А люди на картинке зашевелились. Мальчишка, отложив ложку, поднялся:

- Ма, я на вышку.

- Холодно уже!

- Не, я там старый тулуп постелил.

- Пусть его, - мужчина ласково положил тяжелую ладонь на запястье жены. - Не замерзнет.

И потом, когда мальчишка исчез и поля зрения, добавил:

- Умаялся Ёшка, будет спать без задних ног. Но упрямый чертенок - ни разу не сказал мужикам, что ему трудно.

- Пусть в школу пока ходит, - женщина вздохнула. - Рано ему еще в море.

- А я что? - мужчина не сумел сдержать зевок. - А я что? Он сам захотел.

Зеркало снова мутнеет. Чего ему, интересно, надо?

Тоскливо взглянув на недоделанную этикетку, отправляюсь на кухню за чаем. Действительно, чего нужно дурацкой стекляшке?

Может, без меня она чудеса творить не намерена? Ладно, сотворим что-нибудь. Хотя бы с тем мальчишкой. Как его? Ёшка? Ладно, Ёшка, держись, будет тебе судьба особая-чудесная!

Обрадованное зеркало радостно замигало, едва я поставила рядом с ним кружку с чаем. Теперь в "Оке" отражался день - солнечный, разноцветный, промытый короткими злыми шквалами. Такой, какими бывают дни в начале октября где-нибудь в Крыму. На припеке возле кирпичной стены - стайка мальчишек лет по десять-двенадцать. Обычные такие мальчишки из приморского города - загорелые до черноты, в холстинных рубашках и черных суконных штанах, перешитых из морской формы.

Верховодит смуглый кудлатый пацанчик чуть постарше:

- Что, Арусь, не будешь больше ставить? Ну, кто еще?

Ага, ясно, юные шалопаи режутся в "пристеночек". Сколько гривенников, полученных на мороженое, я в свое время просадила в эту простую на первый взгляд игру, пока не научилась кидать "счастливый" пятак так, чтобы он ложился точнехонько на чужую монетку...

- А ты, Ёшка, чего расселся? Будешь играть или нет?

Конопатый пожимает плечами:

- Опять будешь орать, что я мухлюю?

- Не буду.

- Ну, держи!

И гнутый медяк летит в стену, звонко отскакивает и накрывает сразу три монетки, кучно лежащие у ног старшего из мальчишек.

Немая сцена.

Потом старший все же выдавливает из себя:

- Так не честно, Ёшка! Ты же... ты же... погодник! Вот! И мать у тебя ведьма!

- Докажи!

- А вот докажу! Кто бабке Стреме мазь дал, когда у нее спина болела? А кто над марыскиной коровой что-то шептал, когда та отелиться не могла?

- Дурак ты, Стась! Мамка травы знает, вот и лечит.

- Кто дурак? Я дурак?

Сцепившись, мальчишки катятся по земле. Противник старше Ёшки, сильнее и опытнее, и быть конопатому битым, если бы над ни появление сурового на вид старика. Остальные игроки, как вспугнутые воробьи, прыснули в стороны, а драчуны, занятые друг другом, прозевали момент. Старик ловко (откуда сила да сноровка взялась?) уцепляет обоих за шиворот - не вырваться.

- Что такое?

Ёшка опасливо молчит, а старший, извиваясь, словно червяк на крючке, плаксиво ноет:

- Он мухлюет, дяденька! Он - колдун погодный, а в "пристеночек" играет!

- Колдун погодный! - хохочет старик, отпуская ябедника. - Давненько такого не слышал!

Мальчишка падает на землю и так, стоя на четвереньках, замирает. Только тут до него доходит, во что одет "дяденька". На старике длинный камзол с двумя рядами блестящих пуговиц, высокие сапоги вроде тех, что носят старшие офицеры на военных кораблях, и - самое главное - плащ, темно-синий, бархатный, расшитый блестящими звездами и какими-то диковинными знаками.

- Так ты - маг? - хмурясь, спрашивает Ёшку старик.

- Нет! - отчаянно шепчет пацанчик. - Это все Стась придумал, чтобы проигрыш не отдавать!

- А ты что, хорошо играешь?

Ёшка молчит.

Старик аккуратно ставит мальчишку на землю.

- Ну-ка, покажи, как ты биту бросаешь.

- Куда? - поднимает глаза Ёшка.

Дед присаживается на корточки, кладет на землю серебряную монетку:

- Попадешь - будет твоей.

Ёшка недоверчиво смотрит на странного деда, потом - на монетку, потом - снова на старика. Вроде подвоха никакого, разве что серебрушка лежит слишком далеко от стены - в игре редко когда монеты так далеко укатываются. Подняв свой медяк и пару раз лихорадочно вздохнув, Ёшка целится - и накрывает монету.

Несколько мгновений старик сидит, прикрыв глаза, словно прислушивается к чему-то далекому. Но ухватить серебро и броситься бежать у мальчишки почему-то не хватает духу. Наконец богато одетый незнакомец удовлетворенно кивает головой:

- Теперь ты отведешь меня к своим родителям.

- За что? - испуганно шепчет Ёшка, но продолжает стоять, не понимая, в чем дело.

- Не "за что" а "почему", - улыбается старик. - Пошли.

Следующая картинка - уже знакомая комната в домике из ракушечника. На столе - "парадные" хрустальные бокалы, ёшкин отец разливает вино из оплетенной соломой бутыли:

- Так вы говорите, что у мальца Дар? Знать бы еще - откуда. В нашей родне ни у кого ничего такого не было...

И мужчина хмуро смотрит на жену. В глазах женщины - непонимание:

- Я же говорила тебе, что моя мамка - из приюта сестер-маргариток. Осталась сиротой после той войны...

- Все говорят, что ты - сама ведьма, - неожиданно вмешивается Ёшка.

Взрослее недоуменно смотрят на мальчишку, которому строго-настрого велели побыть во дворе, пока родители будут принимать дорогого гостя. Когда он успел материализоваться в комнате, не заметила даже я, не то, что его родители.

- Тебе где сказали быть? - повышает голос отец.

Но старик перебивает его:

- У вашего сына Ежи - Дар, и немалый. Я - маг на корабле Его Высочества принца Альберта. И мне нужен ученик.

Слово сказано.

Мужчина смотрит на богатую одежду гостя, на серебряные пуговицы:

- Хорошо...

Что ж, магический мир - это хорошо. Магия - это возможность обмануть судьбу, выдраться из того окружения, которое предопределено от рождения, взобраться по социальной лестнице туда, куда родители боялись поднять глаза. В истории, конечно, были судьбы: Алексашка Меньшиков, Михайло Ломоносов... Правда, встает вопрос об отсутствии впитанного с молоком матери понятия кастовой ответственности. Не зря в книжках так много злобных магов, готовых угробить весь мир ради своего больного "эго". Ведь в какие шелка с золотом ни рядись, внутри все равно останешься забитым пацаненком с пыльной улочки в рыбацком пригороде...

Обидевшись на мою тираду, "Око демиурга" гаснет и, мигнув на прощание голубыми искрами, притворяется обычным зеркалом.

Я возвращаюсь к моим баранам - то есть плавленым сыркам с наполнителями - грибными, чесночными, витчинными...

ххх

А ночью мне приснилось море - такое, каким я его видела в Новороссийске.

Той осенью нам с мамой дважды не повезло. Во-первых, ей дали отпуск только в октябре. Но мы решили, что моя учеба может подождать, а бархатный сезон - нет. И мы поехали к маминой однополчанке в Новороссийск.

Тетя Лиза... В прочем, это совершенно другая история - про полковой госпиталь и юных ординар-врачей.

В сорок третьем студентам пятого курса медицинского института давали справку о присвоении им квалификации ординатора и отправляли на фронт. Диплом обещали после войны. А на фронте - лейтенантские погоны и по двадцать часов подряд возле операционного стола. И никого не интересует приставка 'ординар'. Врач есть врач. И постоянные бомбежки: 'Почему нет света? Разбило генератор? Зажгите коптилку! Кто-нибудь! Быстро! Свет! Нужно срочно остановить кровь!' А если ноги уже не держат - сон где-нибудь в углу на ворохе окровавленных шинелей, снятых с тех, кто умер.

Когда ординаторам исполнилось по двадцать три, они - те из них, кто остался жив - умели столько, сколько сегодня не может иной профессор. Когда-нибудь потом я смогу рассказать эту историю. Но не сейчас. Пока не получится.

Пока - о той тете Лизе, которую я помню. Седая, с расплывшейся фигурой, гречанка, заведующая терапевтическим отделением в одной из горбольниц Новороссийска. У нее был красивый дом в пяти минутах ходьбы от моря и огромный виноградник. Они с мамой подолгу засиживались вечерами, когда тетя Лиза приходила с работы. Разговаривали. Но мне тогда едва исполнилось двенадцать (я - поздний ребенок). И я не понимала ничего. Предпочитая лазить по саду ('Что найдешь - то твое') или носиться по улице с соседскими мальчишками, с которыми познакомилась в первый же день.

Помню, меня не покидало странное ощущение 'кукольного домика'. Не может мир быть таким демонстративно-красивым! Таким ярким, словно глянцевая открытка, таким лакированным. В этом районе города не было многоэтажных домов - только аккуратные особняки, утопающие в по-осеннему разноцветных садах. Кирпичные заборы - оштукатуренные, побеленные, словно деревенская печка. В каждом дворе прячется еще по несколько смешных деревянных домиков, которые сдают курортникам. И фрукты - буквально под ногами. Приятели-мальчишки учили выбирать самое вкусное. Им было, наверное, забавно. Ведь я родилась там, где яблоки не вырастают крупнее грецкого ореха.

Это - по вечерам. А днем мы с мамой ходили на пляж. Вода была уже холодной, но мы все равно купались вместе с компанией таких же ненормальных северян. Потом подолгу сидели в грузинском кафе, ели шашлыки и еще какое-то острое мясо, запивая горячим чаем - отогревались.

Так прошла неделя. А потом нам не повезло во второй раз. Началась бора. Или начался? Не помню, как произносила это странное слово тетя Лиза. Но она сказала, что штормовой ветер с гор будет дуть девять дней, и раньше погода не наладится. Ночью я слушала, как буря хлещет в закрытые ставни. А утром мы с мамой решили, что глупо целыми днями сидеть дома из-за какого-то дурацкого дождя - что мы, дождей не видели, что ли? И раз уж купаться нельзя, то можно походить по музеям. Что мы и сделали.

А потом нам захотелось съездить на Малую землю. Брежневской книги тогда еще не существовало. А вот мемориал на каменистой косе, вгрызающейся в море, уже, кажется, был. Или нет - не знаю. Потому что мы до него так и не сумели добраться.

Когда мы брали такси, шофер сказал, что таких сумасшедших клиентов ему давно не попадалось. Но мама обещала водителю двойную плату, и он согласился нас везти на косу.

Дорога шла довольно далеко от берега, там, куда обычно волны не добираются. Обычно - а не во время боры.

Удар в днище 'Волги', скрежет колес по гравию. Шофер резко затормозил и, когда вода схлынула, начал быстро-быстро сдавать задом. Остановился только за поворотом:

- Все, гражданочки, как хотите, а я дальше не поеду!

Мама кивнула:

- Хорошо. Мы только на пять минут выйдем.

- Психованные!

Мама сунула бледному от страха мужику какую-то купюру:

- Еще столько же, когда вернемся в город.

Мы вылезли из машины.

Если надо будет когда-нибудь описать ад, то мне это сделать достаточно просто. Я там была.

Ветер бьет в грудь с боксерской силой, валит с ног, не дает дышать, высекает из глаз слезы. Вода - обыкновенная дождевая вода - летящая параллельно земле, ощущается как рой мелких лезвий. Море... Хорошо, что мы отъехали подальше от берега. Я слишком хорошо ощутила, как волна тащит по дороге тяжелую машину. И такие волны идут - одна за одной - кудрявятся пеной, тяжело ухают на берег, кружат водоворотами, убегая назад...

Это был ад. И это было здорово! Мне почему-то захотелось смеяться и орать во весь голос. Я ощутила что-то, в чем сумела разобраться лишь лет через двадцать. А тогда я сцепила зубы, чтобы промолчать. И так водитель записал нас в психи, не стоит его пугать еще сильнее, а то вдруг наплюет на деньги и удерет со страху.

Мама подняла на обочине обкатанный водой голыш и протянула его мне:

- Возьми. Он полит солдатской кровью. Тут такое место - нет ни кусочка земли, не политого кровью.

Странно, что я расслышала ее слова сквозь рев бури. Но я поняла и сунула серо-зеленоватый камень в карман. Потом посмотрела на небо, и мне показалось, что среди черных туч, похожих на рваные тряпки, струятся серебристые тени. И что это серебряное сияние образует над косой призрачный купол. Я видела его лишь какие-то доли секунды, но помню до сих пор.

А тот камешек долго жил у меня на письменном столе. Мне почему-то нравилось смотреть на него, когда я думала о чем-нибудь серьезном. Потом он куда-то исчез. Может быть, растворился в моей памяти. Я тогда не знала слова 'артефакт', но именно у таких волшебных вещей есть манера появляться, когда в них возникает нужда и исчезать, когда дело сделано.

ххх

Так вот, ночью после первого сеанса, которое устроило мне 'Око демиурга', мне снилась буря на море. Я смотрела на него откуда-то сверху, из-под облаков, и видела череду тяжелых валов, наискось бегущих к берегу, к длинной каменистой косе, на конце которой - белая башня маяка. Чем ближе к земле, тем выше волны, тем гуще на их гребнях грязная пена. А потом угол зрения вдруг резко изменился, и стена воды мчалась уже прямо на меня, била с размаху, так что я вздрагивала во сне. А волна взлетала вверх, яростно вскипала и уходила, словно и не было, оставляя после себя мокрые камни, обрывки водорослей и мертвых крабов.

И все же этот сон не казался кошмаром. Он был просто странным, как большинство снов, над которыми стоит подумать. В памяти всплыло то ощущение единства и равновеликости со стихией, которое резануло меня на Малой земле.

Я проснулась и долго размышляла о том, почему этот сон пришел именно сейчас. Постепенно поняла. Это было сон о сущности магии - не фэнтезюшной, но настоящей, о которой мне пыталось рассказать 'Око демиурга'.

Если маг-погодник способен управляться с такой стихией, то ему ничего не стоит в одиночку расправиться со средних размеров эскадрой. Несколько целенаправленных шквалов - и только болтаются щепки на волнах, отмечая место, где погибли корабли. Почему в том мире кружевных городов маги не завоевали власть? Почему они служат каким-то принцам? А то и того смешнее - нанимаются на купеческие суда. Должна быть система сдерживания. Система противовесов. Или - и эта мысль вдруг показалась молнией на ночном небе - магами могут стать только те, кому не нужна власть. Да и что значит поклонение каких-то жалких людишек по сравнению с безумным полетом в сердце шторма?

Значит... Нет, Ёшка - не забитый неудачник из бедного квартала. Кем бы ни были его родители, он вырос в любви. Для тех, кто любим, власть безразлична...

ХХХ

Я открыла глаза. На улице - темень непроглядная, но по комнате разливается голубоватый, словно от неонового ночника, свет. Зеркало вновь ожило - в половину пятого утра. Словно знало, что я проснусь в такую рань.

Или я проснулась потому, что оно ожило? Или оно способно забираться в мои сны и вызывать нужные воспоминания?

Но, так или иначе, но я, стараясь не шуметь, оделась и села перед 'Оком демиурга'. Оно показывало картинку из моего сна: шторм, тяжелые пенные валы и белая башня маяка на каменистой косе. И еще - корабль, несущийся вместе с бурей.

Странный парусник - хищно узкий, с непривычным расположением снастей. Что удивительно - несмотря на шторм, не все паруса убраны. Корабль каким-то чудом удерживается на гребне волны, мчится вместе с ней. Хотя - ничего удивительного: а погодники на что?

Вот они - старик с развевающимися по ветру седыми волосами и второй, помоложе, - стоят на баке, видны только спины в мокрых плащах.

Вдруг ритм движения на миг ломается, и корабль, словно с горки, мчится вниз. Палубу накрывает волной. Несколько мгновений невозможно ничего разобрать: рушится мачта, сминаются паруса. Но какая-то сила все же успевает выровнять корабль. И снова он - на гребне вала. Только на баке теперь - всего одна фигура. Я вдруг понимаю, что это - Ёшка. Уже взрослый. Только что потерявший своего учителя. Теперь видно бледное от напряжения лицо и мокрые волосы, собранные в короткий 'хвост'. Ёшка что-то шепчет. Сквозь грохот ветра до меня доносятся слова:

- Прощай, учитель! Море принадлежало тебе, а ты - ему. Теперь вы вместе!

А корабль тем временем умудряется изменить направление, плавно огибает маяк и спокойно, словно его подталкивают ласковые ладони, входит в бухту.

На баке появляются еще несколько моряков. Пожилой офицер останавливается рядом с Ежи, кладет ему руку на плечо:

- Все маги уходят так - во время бури, когда уверены, что ученик сможет довести корабль до гавани.

- Знаю, - кивает Ёшка. - Он давно стал морем, только никак не решался бросить тех, кто на него надеялся.

И сразу картинка меняется. Теперь в зеркале отражается солнечный осенний день, разноцветье листвы в садах и знакомая уже пыльная улица в рыбацком предместье.

Родители Ёшки по-прежнему живут здесь, в маленьком домике на окраине, но обстановка в комнатах стала богаче. Появилось шелковое покрывало на кровати, какая-то незнакомая мне мебелина вроде шифоньера с резными дверцами. Ежи и на этот раз привез подарки: платье - сестре, яркую шаль - матери, отцу - карманные часы. Забавно, вроде бы Средневековье в моем 'кружевном' городе, а механические часы уже придумали. Или они магические? Хотя - не важно, выглядят совершенно как какой-нибудь брегет века этак девятнадцатого - круглые, на серебряной цепочке, с отщелкивающейся крышкой, покрытой замысловатым узором.

Потом вся семья идет в храм. Кстати, а каким богам молятся в зазеркальном мире? Не может же там быть банальное христианство... Ладно, с богами можно разобраться потом, а сейчас намечается интересная история.

Сестра Ежи - Лили - выросла красавицей. Ей очень идет новое платье - бледно-лиловое с белыми кружевами, строгое и нарядное одновременно. Блестящий шелк подчеркивает соблазнительные выпуклости фигуры. Пушистые волосы девушка уложила в замысловатую прическу, украсила нитями дешевого жемчуга. Встречные провожают ее долгими взглядами. В одних читается: вот повезло дядьке Матвею, что сын удался, что дочь! В других, брошенных, искоса: в таком-то платье любая павой пройдется. Парни же смотрят откровенно восхищенно - расправляют при приближении Лили плечи, гордо задирают голову. Дескать, мы тоже не лыком шиты, достойны и с такой кралей под ручку пройтись!

А молодежи на улице подозрительно много. Или они, парни то есть, специально норовят выйти навстречу Лили, чтобы лишний раз глянуть на нее, а если смелости хватит - поздороваться да парой слов перекинуться? Вот широкоплечий увалень, чем-то похожий на отца Ежи. Таким, наверное, честный рыбак был в молодости. Только этот одет богаче, чем мог себе позволить в те годы дядька Матвей.

Я откуда-то знаю, что парня зовут Михай, что он - сын хозяина коптильни. И про семью его все знаю. Пятнадцать лет назад перевернулся рыбачий баркас. Отец Михая, Степан, сумел выбраться на берег. Но его так швырнуло волной об камни, что он потом месяц лежал пластом. А поврежденное колено неудачно срослось - до сих пор дядька Степан ходит с костылем. Но сейчас-то ему что - в его коптильне работает добрая дюжина мужиков. А тогда, едва встав с постели, рыбак задумался о том, как жить дальше. Ребятишки - мал-мала-меньше. Все есть хотят. А в море калека никому не нужен. Степан продал все, что мог, даже серебряные серьги - свой подарок жене на свадьбу, - чтобы заплатить кузнецу за железные решетки и горцам - за специально заготовленные душистые дрова. И что вы думаете? Не прогадал Степан. Сегодня у него - самый богатый дом в предместье. Степанова коптильня по всему городу славится, из лучших рестораций к нему закупщики спешат. Да и дети выросли, кто на коптильне работает, кто, как Михай, в море ходит.

- Здравствуйте, дядьку Матвей! День добрый, тетушка Анита! Привет, Ёшка!

И через секунду, залившись краской до корней волос:

- Здравствуй, Лили! Ты это... У Аленьки сегодня именины, отец музыкантов позвал. Сестра говорит, что приглашала тебя. Придешь?

Миг паузы. Лили скромно улыбается (Эх, знаем мы такие скромные девичьи улыбки!):

- Не скажу так сразу-то! Вон Ёшка приехал, сколько его дома не было. Соскучилась я по брату-то... Если он со мной пойдет... Ёш, хочешь потанцевать?

Молодой маг пожимает плечами:

- Если Аленька не против будет.

- Дык это, - Михай обрадовано трясет головой, - ежели б она знала, что ты приедешь, обязательно бы пригласила. Приходи, Ежи! Аленька только рада будет.

А вот еще один претендент. Неужели Стась? А каким красавчиком вырос! Смугло-оливковое лицо, ладная фигура, волна смоляных кудрей, тонкие молодые усики над яркими губами. А ресницы-то! Любая девушка позавидует таким ресницам. Словно с ленцой смотрит Стась, словно оценивает: а стоит ли вот эта краля его усилий? Сколько сердец уже разбили эти нагловато-ласковые карие глаза? Тем более, что одет наш старый знакомец как настоящий франт: бархатная куртка с серебряным шитьем, шелковые панталоны, рубаха пенится кружевами. Откуда такое богатство? Да кто же в предместье не знает, что Марьянкин сын Стась подался в контрабандисты? Как помер его отец, так стал парень ходить на 'дорогу китов'.

Ловко придумано: прямо в море перегружают дорогой товар с барлийских да вялемских кораблей в юркие шаланды, и те спешат под прикрытием утреннего тумана добраться до крохотных деревенек подальше от города да от принцевой стражи. Утром заходят иноземные гости в порт и с честными глазами открывают перед канцелярскими писарями трюмы. Дескать, смотрите: вот лес да пенька, вот - войлок, вот - соль каменная. Товар достойный, к возу разрешенный. А о том, что северные меха да ароматные смолы, самоцветные камни и пряности уже давно едут в столицу по горным тропам в обход главного тракта, писарям знать не надобно... Ловят, конечно, контрабандистов, как не ловить. Вдоль всего побережья хищными рыбами скользят катера стражи. Да только где акуле угнаться за стаей мальков? Одного схватила - сотня под камнями попряталась, в водорослях затерялась. Вот и щеголяют рисковые парни из прибрежных деревушек в шелках да в бархате. В предместье, правда, контрабандистов немного, слишком близко от дворца да от колодца Силы. Да только Стась - не прочим чета. Одну ночь рискует - неделю потом гуляет.

Рядом со Стасем - парочка прихлебателей. Когда 'капитан' их к Лили направился, скромненько так в сторонку отошли, чтобы не мешаться. А Стась - прямиком к девушке:

- О! Кого вижу!

И тут же, словно о приличиях вспомнив:

- Здрассте, дядьку Матвей! Как дела? Не надумали еще? Ну, о чем я говорил?

Матвей хмурится - разговор давний вспоминает. У него теперь - самая лучшая в поселке шаланда, самая быстра да легкая. Да еще люди считают, что сын на ту посудину какой-то заговор наложил. Иначе бы почему так везло рыбаку - когда другие с пустыми сетями возвращаются, он всегда с добычей. Матвей и сам не знает, делал ли что Ежи с лодкой или нет - но в разговоры соседей верит. Но менять свою рыбацкую долю на неверное золото контрабандистов не хочет. Неправильно это.

А Лили при виде Стася краснеет и опускает глаза. На 'здрассте' не ответила, молчит, словно воды в рот набрала. Ежи крутит головой: что-то новое вошло в жизнь, пока он мотался по дальним морям. Но все-таки решается:

- Стась! Ты? Вовек бы не узнал! Как ты?

- Живем - хлеб жуем, - усмехается Стась. - Не всем же во дворцах селиться да на золоте есть.

От удивления брови у Ежи взлетают под форменную треуголку, надетую по случаю праздника:

- Какие дворцы, Стась! Что с тобой?

- Ха! А кто у нас принцу Альберту верный слуга? Неужели таком полезному человеку господин наш даже завалящей комнатке во дворце не уделил?

И тут же, не давая ответить молодому магу:

- А с тебя, Лили, сегодня вечером первая кадриль!