***

Земля, дай мне силы!
Я всегда любил тебя.
По весне непременно склонялся и гладил
набухающий теплый живот,
обрастающий, как голова новобранца,
любовался воскресшей букашкой
и травинкой с валторной улитки,
Лаперуз в твоих дебрях,
Роберт Бёрк на песке...
Дай мне силы, земля.
Потому что сильнее, хотя и не вечна.
Мне уже не искать на твоих палимпсестах
строфы, смытые грубо,
понятные мне одному кракозябры. 
Я твержу сам себе: той же скорби вкусил
изумленный, растерянный грек, иудей,
или - ближе - степняк,
уцелевший для плача
о погибшем и славном.
А ты в утешенье
позволяла отрыть ему грош, амулет.
Мне же в памяти рыться теперь суждено.
В чем тебя не виню, 
ибо мученицы неподсудны.
Пусть все будет, как есть.
У поруганной, проклятой, изнеможенной,
об одном я прошу: подари каплю силы, 
и еще потерпи мою тяжесть, земля!



Рабочая песня приднепровского негра


Солист, притопывая в такт: 

- О венах больше знает, чем о Вене,
герой славянского боевика,
закрученного лихо в девяностых!
His name Poterjannoe Pokolenje.
Еще одно - беда не велика
для мулов терпеливых и бесхвостых.

Никто не знает, как я был унижен,
когда весной за праздничным столом
в котами промяуканной квартире
мне сладко пела фифа о Париже,
как бесподобно оказаться в нем,
особенно не раз, а три-четыре.

Но мне в моей глубинке уголовной,
как мячику, что брошен в лабиринт,
где темнота и мускус Минотавра,
катилось так бесцельно и неровно,
что до сих пор в глазах еще рябит,
и не достать до Лувра и до лавра.

Там, за мостом, ровесников немало,
а молодым уже и счета нет;
эпоха все дружней с гробовщиками...

Хор:

- Жил некто Лазарь, тленьем карнавала
не тронутый. Порви его портрет,
небритый, с вечно драными носками!



Стихи для взрослых


Украинцы - проклятый народ.
Что ни вождь у нас, то идиот,

отморозок, выродок, бандит.
Шлюхою история глядит.

Ну, степной геройский бандитизм,
обращайся в парламентаризм!

Словно Клеопатра, вся бела,
Украина сдуру померла,

руку сунув в скопище гадюк
(ой, златые косы наших сук).

Вышиванки, ульи да горшки.
Плачь, бандура. Спляшем, земляки!

Не носила до сих пор земля
дрянь такую - князя, короля,

фараонов и других господ,
чтобы так увечили народ.

Ну а если в  корень посмотреть,
сами заслужили эту плеть.

За натуру подлую, видать, 
небо шлет такую благодать.

Ведь второго каждого копни,
в ров спихнет и хрюкнет: "Извини".


Эволюция власти


С дыма по белке - хазарину шуба.
Шуба безделки, костюм бы для клуба.
Хату в Майами, два новеньких джипа.
Пять - еще лучше. Угодия типа.
Дачку на острове. Остров впридачу.
Сладкое, острое, Sony, Versace.
Сейфы по банкам, счета небольшие.
Белка мал-мал не якши, дорогие!



Вагонное болеро 
                        тестю

Как тошно слышать поезда
прикованным к своей постели!
Им нипочем твоя беда,
как детворе на карусели.

Для них рассыпаны в пути
чужие судьбы и природа,
а ты мечтал бы доползти
до входа в мир, хотя до входа.

Они настырны и резвы,
покрыты славой их колеса.
А ты угрюмее совы
и неподвижнее утеса.

Как волки сказочные, впрок
одолевают километры!
А ты врастаешь в потолок
холодным взглядом геометра.

Свингует вдалеке вагон,
везя здоровье, фарт и счастье...
А здесь порой бывает Он,
садится рядом, сжав запястье.


Кошмар


...Приблизительно двести
или, может быть, даже пятьсот человек
было нас, заразившихся вирусом гриппа,
неизвестного ранее.
Брови нахмурив,
изучали нас несколько дней доктора,
наконец констатировав: "Неизлечимы
и опасны для общества". 
В карточках наших
были штампы проставлены: "Уничтоженье".

В длинной комнате
с лавкой и полом цементным,
с зарешеченным входом
нас всех разместили.
Я пытался молитву прочесть,
но скакали, 
словно пробка на волнах, немевшие губы. 
90-й псалом наконец еле-еле
одолел и затих. 
                             Тут чиновник в костюме
появился и нам зачитал приговор,
по которому доблестное государство
все грехи нам прощало, прося извинить
и его за поступок для общего блага.

Дюжий дядька в халате,
забрызганном кофе,
начал делать уколы,
аппаратом предплечья касаясь
и тут же брезгливо отпрянув.
Клацал тот, словно стиплер.

Почувствовав боль,
я спросил у соседки, как долго нам ждать?
И услышал ответ: "Полчаса".

Значит, мука
будет долгой, как век.

Рвотный дух обоняя,
закусил я окурок и сполз по стене...


***

Одряхлев, человек превращается в рухлядь.
Валидолом пованивая и гнильцой,
он по шарику шаркает, чавкает в кухнях.
Для чего тебе, Господи, нужен такой?..

При желанье не встретишь маститую старость
ни в деревне, ни в городе. Только порой 
в храм забьешься размыкать раздрай и усталость,
а навстречу, смеясь, Симеон молодой!


***

Мне жалко, мать-Десна, что ты не можешь
слизнуть волной с пологих берегов
все эти халабуды, тачки, рожи,
что нет у речек Чистых четвергов.

Эх, мусора и хламу навалили
на белый твой песок средь лозняка!..
Была ты чище и невинней лилий,
а сделалась забавой мудака.

Жлобы жлобам теперь сбывают эти
святые километры тишины,
где ил щепотями роняли дети,
палатки в мареве смотрели сны.

Они присвоили пассажи чайки,
вопящие, как слайд-гитарный тон,
и вдоль по берегу шныряют в майке;
их подлый прайд законом защищен.

Тебе сплетают лапти земснаряды.
По Гамбургскому счету, мать-Десна,
бежать куда-то за границу надо
таким, как ты. Не то хана. Хана...


Кислый марш 

Мы приклеены на кочках,
грим унынья на лице,
деньги в мыслях, камни в почках,
в общем, воин на бойце.

То ли слабо ели кашу,
то ли мрачный зодиак
столь похерил песню нашу,
что она, как вой собак.

Некрасивы и бессчастны,
в отговорках и соплях,
то оранжевы, то красны,
сквозняком носимый прах.

Диоген давно не личность,
а с заикой-фонарем,
в подпол свесившись, привычно
поллитровку ищет в нем.

Впрочем, что до Диогена?
Всяк философ иль поэт -
это нонсенс для полена,
оттого их просто нет.

Нам вожатый шут экранный
или дюжий рукосуй.
Разрешили секс оральный,
за любого голосуй.

Только что-то все кислее,
все свинцовее душа.
Подавайте ж нам быстрее 
свежих рыл и антраша!



Непатриотичный регги
                                                
                        Саше

Водоросли - дреды океана,
океан - великий растаман.
Соль его - моя тоска и прана,
Новая Зеландия - капкан
для изъеденного молью сердца,
что болталось в теле, как в шкафу.
Стал мой кум похож на иноверца,
воротясь оттуда. Как строфу
модернист нечаянно ломает,
от клаустрофобии скуля,
так взыгравший дух не понимает,
что закрыта на замки Земля.
Кто возьмет измором все таможни,
тот, победой над гражданством пьян,
вонмет в добрый час, как бьет в ладоши
растафарианец-океан!..