На земле моей отчизны
горы смотрят в море,
а дубравы на отрогах 
солоны как горе. 

Море яростным дыханьем
горы овевает,
и они в своей утробе
море колыхают. 

О приморская Бискайя,
кручи, бездорожье,
пики гор целуют небо,
море льнёт к подножьям!

Твоё море, твои горы
в сердце не исчезнут,
я стремлюсь вершиной в небо,
а корнями - в бездну. 

--
Las montañas de mi tierra
en el mar se miran,
y los robles que las visten
salina respiran.

De mi tierra el mar bravío 
briza a las montañas
y ellas se duermen sintiendo
mar en las entrañas.

¡O mi Vizcaya marina,
tierra montañeza,
besan al cielo tus cumbres
y el mar te besa!

Tu hondo mar y tus montañas
llevo yo en mí mismo,
copa me diste en los cielos
raíz en el abismo.


* * *

Говоришь, я - загадка,
ну и что, моё счастье?
Ты - загадка другая,
но горишь ко мне страстью.

Разум мой - в цитадели
за высокой стеною, 
ну и что, зато сердце -
нагишом пред тобою.

Твои мысли - потёмки,
я не рвусь в них проникнуть;
но зато твоё сердце
предо мною - как книга. 

Ум не знает пределов,
сердце смерти не знает.
В твоем домике белом
жить нам, не умирая. 

--
Dices que no me entiendes...
y ¿qué importa, bien mío?
Tampoco yo te entiendo,
e tengo tu cariño.

Si ante ti está mi mente
cercada de un grueso muro,
en cambio, aquí te traigo
mi corazón desnudo.

Yo no sé lo que piensas
y aun si piensas ignoro;
me basta que tu pecho
se me haya abierto todo.

La mente es infinita,
el corazón eterno;
aquí, en tu rinconcito,
por siempre viviremos.


* * *

То было под дубом ветвистым
на самой вершине холма.
Как ветер коснётся листьев -
почуешь: память - жива.

То было под дубом - вспомни! -
у древних его корней,
под сенью его укромной,
что стала нам друга верней.

Когда ты проходишь  под дубом, -
о счастье моё и боль! -
неужто лиственным шумом
в душе не ахнет любовь?

Иль в сердце, что дуба упорней,
нет места былым мечтам?
То было под дубом горным,
о вспомни, то было там! 

--	
Al pie del roble aquel de la colina,
al pie del roble fue;
cuando le roza el viento del recuerdo
tiemblan las hojas de él.

Fue al pie del roble, ¿qué, ya lo olvidaste?
del viejo roble al pie;
de aquel que nos cubriera con su sombra
y que nos fue tan fiel.

Y al pasar junto al roble en primavera
¡oh mi perdido bien!
las verdes hojas a tu alma dura
¿no te tiemblan también?

¿Es acaso máa dura ante el recuerdo
que la del roble aquel?
Al pie del roble aquel de la colina,
recuérdalo, ¡allí fue!

* * *

Покоясь на постели,
как в гробнице,
я дожидался наступленья сна.
А рядом спал в уютной колыбели
мой сын. 
Чуть дальше, в глубине
жилища, под зелёным светом лампы,
три силуэта виделись неясно,
три согнутые тени, что шептали
"аве, Мария".
То были мать, жена, сестра.
И показалось мне,
что нахожусь я в странном пограничье
между мирами, тем и этим -
и оба равно далеки.
А вдоль по тихим комнатам, в которых
витали души, 
ускользнув из тел моих детей,
в глубокий сон доверчиво ушедших,
скользили шёпоты,
вбирая их дыханье.
И мне в моём бессонном полусне
подумалось: 
а вдруг я - умер?
И неужели вечность - лишь виденье,
картина в раме,
символ бытия?
Я чувствовал, что в тёмной колыбели
рождается, как еле слышный вздох,
ворочаясь во сне, душа младенца.
Я протянул десницу,
чтоб прикоснуться к маленькому тельцу
и убедиться:
сумерки пока ещё лелеют
дитя из тёплой плоти,
сгусток веса. 
И ощутив ладонью
тепло его дыханья,
я подумал в полудрёме:
нет, я жив!
А три согбенных тени,
кучно слившись,
не двигались, 
и свет зелёной лампы
был столь же неподвижен,
и тишина незыблемо стояла, 
и в этой атмосфере,
сгущённой, словно ладана куренье,
незримой,  словно звук,
рождались медленно,
как капли рос ночных,
и растворялись в тёмном небе
слова - "аве, Мария".
Я понял, что есть вечность...
А дальше - пустота...
... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... .... .. ... ...
Проснувшись поутру,
и взглядываясь в смутные размывы,
куда уходят все воспоминанья,
я ощущал, как в отсвете зелёном
витает неизменное виденье
и медленно истаивают звуки: 
 "аве, Мария".
	
--

Tendido yo en la cama,
como en la tumba,
a la espera del sueño;
y junto a mí, en su cuna,
yacía el niño;
y allá, en el fondo
- en medio un aposento -,
bajo una lámpara
de manza luz de verde derretido,
tres formas columbraba,
encorvadas las tres y susurrando
ave-marías.
Eran mi madre, mi mujer, mi hermana,
y era como si lejos
de este mundo y del otro, el que esperamos,
en el lindero.
Al través de los cuartos silenciosos,
donde mis hijos
- perdida el alma de los cuerpos flojos -
yacían sumergidos
del reposo en el fondo,
pasaban los susurros
filtrándose en la calma de su aliento;
yo sin soñar soñaba:
¿es que estoy muerto?
Una visión de eternidad fingían,
un cuadro de pintura,
un símbolo de vida. 
Sentí, allá en lo oscuro y en la cuna,
a modo de un suspiro;
era que se movía,
buscando al sueño nueva cara, el niño. 
Y yo tendí mi diestra
para tocar su cuerpo
y cercionarme así que las tinieblas
guardaban en su seno
a mi niño de bulto,
a mi niño de peso.
Y al sentir en mi mano
el calor de su aliento,
pensé, casi soñando:
¡no, no estoy muerto!
Y en tanto las tres formas
inmóviles seguían y encorvadas
como una cosa sola,
y la luz de la lámpara
también inmóvil,
e inmóvil el silencio,
y del ámbito todo
- diríase un incienso,
invisivle, sonoro -
lentos surgían,
cual un rocío de la tierra al cielo,
ave-marías.
Sentí la eternidad... luego la nada
... ... ... ... ...
Al despertar, de día,
allá en las derretidas lontananzas
donde, pot fin, se funden los recuerdos,
inmóvil, verde, la visión tranquila,
perdiéndose cantaba
ave-marías.

* * *

"А я хочу жить один!" -
заявил мой сын. -
"И тогда я не буду ни стричься, ни мыться!"
А сестра возразила:
"Один? Одному легко заблудиться,
будешь плакать - никто не услышит".
Я же, деток подслушав, подумал:
в самом деле, кто одинок,
тот, сбившись с пути, заплачет,
и никто не придёт на помощь, -
только кто из нас не одинок?
Каждый живёт один,
каждый сам по себе,
наша жизнь - одно одиночество,
все мы плачем, блуждая по миру,
и никто нас не слышит. 
	
--

"Yo quiero vivir solo
- Pepe decía -
para que no me peinen ni me laven".
Y María al oírlo:
"¿Solo?, luego te pierdes
y luego lloras."
Tal decían los niños
y pensé yo, su padre:
aquel que vive solo
se pierde, llora solo y nadie lo oye;
y solo, ¿quién no vive?
Solos vivimos todos,
cada cual en sí mismo,
soledad nada más es nuestra vida;
todos vamos perdidos y llorando;
nadie nos oye.