Schwarze Milch der Frühe wir trinken dich nachts
(Paul Celan)
***
Ночью
поет от любви и молчит от боли
в окнах: если ты. если.
и в голос: е с л и -
можно молчать-говорить-голосить, любое,
что-то писать на стекле, застывать на месте
сон ледяной
золотые стылые рыбы
каменный замок
башня стеклянной крови
в зелени ила и льда, островерхой глыбы:
пустит в себя, замкнет в себе и укроет
спрячет в горсти:
детские прятки в водах
сна, тишины, немоты
(отпусти, не выдай)
кажется, выпадет снегом сгущеный воздух
кажется, сердце скользнет всемогущей выдрой
пОд воду
в стужу
падай, лети и падай
пылью светись в луче,
золотистой пылью
(былью и болью - и больше никак)
разгадан
мир, где мы были и есть.
где мы есть и были.
***
Как же мне поменять "десять" на "ноль один",
цифирки переставить: смешать их и перепутать,
из октября в январь по хороводу льдин
прыгать, прильнув к груди вьюжного неуюта.
Холодом "ноль один": постновогодний сплин,
сзади будет стоять мир в ледяных доспехах,
даты будут смотреть, точно с могильных плит,
строго тебе в глаза сквозь миражи из снега.
А впереди - весь мир хрупкой твоей любви,
а впереди февраль, путаный легкий воздух,
имя, которое ты... Вот оно, назови.
Небом раскроется явь: вечность в стеклянных звездах.
Будем ли мы потом в снежном ее дворце
заново льдинки букв складывать в обращенье,
чтоб заслужить наш май - розы в цвету - в конце?
Теплую тишь прощанья или - как знать? - прощенья?
***
Все сломано, все тайна, неживое,
осколками раздавлено в горсти,
раскрылось сердце раной ножевою,
и большей тишины не обрести.
Вот - молоко, застывшее в бидоне
громадою предательского льда.
и большей нежности не выносить в ладони:
сегодня. до рассвета. навсегда.
***
Так, наверно, желая спастись и желая слышать,
в никуда вопрошал Одиссей, привязанный к мачте,
только сладкий голос все дальше был, а не ближе,
потому что путь не кончен, а только начат;
так, наверно, здесь, на периферии мира
занимался в тумане утра костер Дидоны,
провожая в сторону центра, разлуки, Рима,
отдавая сердце морю - оно бездонно
и поглотит все, что отдашь ему или скажешь
(оттого-то молчанье предпочтительней рек и речи):
говоря "как же жить без тебя", ты проглотишь "как же",
остальное - бессловно, и больше проститься нечем,
разве только дымом костров и своей неволей;
так пыталась петь безъязыкая Филомела,
так чужое сердце, наверно, рвалось от боли,
застывало, плакало, помнило, каменело.
***
Ноябрьской охрой озарило серый день,
завесой солнца, что за веткой скрылось скоро.
Я не одна ищу тебя в моем нигде,
в осенний день хожу гулять с моей тоскою.
И чем бы не был нерасцвечен стылый срок,
я не одна - моя тоска всегда со мною,
ущербный дым еще не видимых костров,
застлавший зренье невесомой пеленою.
Дышать и странствовать - за занавесом дней.
Ни глаз не встретить, ни ладоней не коснуться.
Я все равно рисую имя на стене:
упасть в него - заснуть в него - и не проснуться.
Как оглушительно становится терять,
как невозможно громкость времени убавить.
И только слово - только слово - повторять
в беззвучном сне оледеневшими губами.
***
Я буду говорить другим другое,
чтобы тебе не выболтать одно.
Дорога указала вдаль рукою
и вышла в ренессансное окно.
Дорога стала фоном для портрета,
шаблоном новых масок или поз,
извивом оставаясь и при этом,
как знак вопроса и как сам вопрос,
как повод для уроков наважденья,
в которых мчишься сквозь на красный свет
и успеваешь силой убежденья
внушить себе, что и тебя-то нет.
А есть не знаю что, но знаю - что-то,
о чем всего заманчивей не знать:
оно настигнет нас за поворотом,
где слишком долго мучилось без нас,
но дождалось - и дожило - и даже
обманом заманило нас сюда
той частью неизбежного пейзажа,
в которой стынет воздух изо льда,
в которой леденцовыми ночами
мы выбрали безмолвье всех ночей,
где я могла бы оборвать молчанье -
последний плод на ветке, - но зачем.
***
На ладонь падают,
тихие, колючие -
звезды или снежинки?
загадывать ли желание?
Девочка со спичками, я играю в иллюзии,
прикасаюсь к несбыточному в самом дальнем чулане
памяти, сна, фантазии,
боли, воображения.
Я захожу в кафе, чтоб хоть чуть-чуть погреться.
Мне снилось, я здесь пила
с тобой напиток Бранжены.
Мы заказали пирожное,
на блюде подали - сердце.
Тмин, кардамон, корица,
пряная тяжесть запахов,
в горле от них - слаще,
но дайте хоть хлеба корочку!
Мне говорят: завтра
солнце взойдет с запада.
Я киваю: я слышала.
Выйти. Присесть на корточки
возле, смотреть в витрину,
в гадательный мир стеклянный,
волшебный и недоступный,
нездешним светом подсвеченный -
еще одна чудо-иллюзия,
доступная только взгляду:
поднимешь глаза - все спрячется
под синий колокол вечера.
И снова иду по улицам,
мне снег - на лицо и нА руки,
предпразничный свет надежды -
лишь эхо сонного города.
С базара несут гусей,
на кухнях пекут яблоки,
с лотков продают печенье,
а мне - умирать от голода.
***
Болью свечной
неумелым слепым огоньком
плачем о платье
(ах, Золушка!)
мыслью о мысе
в зиму всмотрюсь
в эти черные стекла тайком
звонкий морозный рисунок вложу,
эту память о выси,
свет, куда мы
(только губами: стремимся)
так проступают пророчества и имена
так настигает нас вновь
на исходе ремиссий
утро слепое как боль
цвета пепла и сна.
***
В оглушающем шуме твоих и моих потерь,
в пустоте, рассекающей пулей сцепленья рук,
мы отыщем надежду, защиту, слепой патент
хоть на то, чтобы быть, хоть на то, чтобы все вокруг
видеть в цвете новой застлавшей глаза зимы, -
так в провале зренья стало белым-бело, -
опусканьем век удержать белизну, за миг
в темноте позабыв о будущем, о былом.
И началом странствия называется новый день,
и тропа не видна, по которой ведет судьба.
Застывает льдом гадание по воде.
Застывает сном гадание по губам.
Никогда не вспомнить, что мы могли сказать
и уже не сказали. Что же, хотя бы знай:
я иду за тобой. Нет, не смотри назад:
оглянешься - сгустится вечная белизна.
***
Нет, ничего. Только в коленях слабость,
потом проймет - и надо ль знать, что потом:
пьяная дрожь этих рук, наливная сладость
яблока-сердца - простой, как удар, симптом.
Руки ласкают открытой ладонью скатерть,
жизнью-рекой, текущей между бугров.
Будь, моя радость. И в грозовом раскате,
и в том закате, что горек стал и багров.
Явь "ничего". Заколосится тяжесть
мягкой волной внутри, точно память сна,
музыка "знаю". Видимо, знаю даже,
что мне несет раскрытый парус письма.
Трудно ли, горько - amaro нынче amore,
солью забили рот волны мне и песком,
но впереди - видишь ли? видишь? - море,
парусом голос стал, едва заметным мазком
в мареве этих волн, в вечном просторе водном.
Что б ты ни говорил - держат твои слова.
Эти слова - спасают. Новый мой свет - да вот он.
В каждом его луче - невозможность и синева.
***
Ангел-сомнамбула бродит в выси,
звездный стеклярус с небес крошит.
Скальды слагают на землю висы,
словно промерзшие меч и щит.
Звездным рисунком разметив кровли,
окна засыпав сухим песком,
холод стучится к нам в дверцы крови,
в дыры дыханья входит ползком.
Дерево жизни и дерево смерти
тайно сплетаясь, растут внутри
белым узлом моего предсердья -
там, где ни звезды, ни фонари,
там, где застынет любое зелье:
словно расколото молотком,
сквозь тишину прозвенит на землю
утра черное молоко.
***
Вот мое имя, всегда и всюду:
я - Стон, я - Ветер, я - Зимняя Ночь...
(из ирландского сказания)
Двенадцать месяцев, двенадцать декабрей -
наш краткий разделительный союз.
Какой из них казался всех добрей?
Которого я до сих пор боюсь?
Я выучила звездный их язык
(и Аргусовы страшные глаза),
непоправимой музыки азы,
в которой ничего сберечь нельзя,
в которой остаются только вой
свирепой вьюги, резкий ветер, стон
и крик, и на пороге - никого,
и бесполезно говорить "постой..."
Я именем до имени была -
холодный ряд сверкающих имен.
И вьюга стерла память добела,
в который раз закрылось на ремонт
(а может быть, всего лишь на обед)
отчаянье, условный вход в игру.
Я перестала видеть смерть в себе
и тысяче случайностей вокруг,
я научилась, как мне жить и без,
как выбирать под шею свой хомут -
я перестала их писать тебе,
а значит, я пишу их никому
и в никуда, и можно догонять,
ступив на землю, век в своей стране,
а можно просто повернуть коня
и жить в благословенной тишине.
***
Говорило сердце: не надо ждать
и теплело дудочкой на губах
было очень долго держать удар
и хотелось все из себя убрать:
не дышать не думать и не терпеть
(это сердце тикало, что ты тут)
было очень долго не быть в тебе
остальное двигалось в пустоту
остальное двигалось наугад
и я слепла не видя тебя во сне
год качался кончался молчал и гас
и ложился хлопьями черный снег.
ноябрь - декабрь 2003