Ни огонька.
Ни зги.
Ни морока.
И сердце - будто ванька-встанька.
Куда б ни ехать - долго, дорого.
А рядом что?
		Моя Диканька.

Я там играл когда-то в салочки,
с парнями пробовал горилку,
девчонка бойкая Оксаночка
все о любви мне говорила.

Но я-то бредил дивным Киевом,
везде палаты, все богаты.
Я не хотел стать кормом Виевым,
и не хотел идти в солдаты,
и не хотел считаться с ведьмами -
у нас их по три на два дома...
короче, тяжкое наследие
недовершенного погрома.
И не хотел за черевичками -
к чему ровнять лопатой горы?

"С такими панскими привычками
тебе бы в город, в крючкотворы", -
сказала бабка - как отрезала.
Ну, ей казалось - устыдила.
А мне на голову на трезвую
сто крат милее было диво.
Как шел к нему - спросите Гоголя,
один лишь он поймет, обскажет,
да так, чтоб тетки дружно охали,
а дед Прокоп - заплакал даже.
Пусть Гоголь пишет - он для вечности!
А я для Гриньки и для Паньки
скажу: в столице больше нечисти,
чем в нашей сказочной Диканьке.

Ни огонечка.
Небо - месиво
обрывков туч.
Но в жмене - спички.
Дойду. Чего бояться местному?
Ну, жди, Оксанка, черевички!