Когда во тьме заиндевелой ночи,
Невиден и неслышен никому,
Сидел Исай, нажравшись, что есть мочи,
Скулил, глотал слезу и ждал Весну,

Тогда Весна, не зная об Исае,
За тыщи верст, за сотни тысяч врат,
Румяная, бесстыжая, нагая,
Смеясь легко, куналась в водопад.

Исай же без нее хирел морально,
Дружил с водярой, мыться забывал,
Но каждый раз, окно раскрывши спальни,
Он плакал и Весну беззвучно звал.

Она не шла, морозы и метели
Отбили волю к жизни в Исае,
И он, однажды с потной встав постели,
Решил веревку привязать к трубе.

И привязал. Смотрел и примерялся,
Ходил вокруг веревки целый день,
Но встать на стул, накинуть - побоялся.
А может быть, все проще - было лень.

Тогда Исай, приняв стакан "микстуры",
Собрал в кулак всю волю и сказал:
"Чего ж я ради плачу с этой дуры?
Какого ж х*я я всю зиму ждал?!"

И он простил Весну за опозданье,
За то, что долго ходит по земле,
За холода, за пьяные страданья,
И ласково прижался он к Зиме.

Зима ж, узрев исаево смиренье,
Уснула, успокоилась, спала,
Под хруст снегов, да под воронье пенье,
Исайкин храп и ветры из окна.

А что ж Весна? Пришла, в ночи, босая,
Из солнечных неведомых краев,
И порвала Колюжного Исая
На сорок тысяч мелких Исаёв.

А что ж Исай? Да п**уй на Исая,
Весны дождавшись, счастлив идиот.
Плюс, так его по жизни разбросало,
Что вряд ли кто-то скоро соберет.