И в продолжение...

Песня патологоанатома.

Живые лгут, как дети в страхе,
Скрывая слабость и грехи.
Они боятся взгляда правды,
Что режет холодом тишины.
А мёртвые - мои святые,
Они не просят, не кричат.
Их мир - спокойствие пустыни,
Как только путь свой завершат.

О, мёртвые не просят люкс,
Им не нужны больничные бумажки.
Их благодарность - тишина,
Без слов, упрёков - лишь смиренье.
Нет больше жалоб, суеты,
Нет смысла больше торопиться.
Здесь не сбываются мечты,
Здесь только факты....
И реальность...

Живые спорят, рвут диагноз,
Как будто смерть - не их финал.
Лишь на столе моем спокойно,
Любые тайны огласят.
В их венах - память о пороке,
В их тканях - формулы судьбы.
Я врач, но больше - хронотопик,
Что шьёт для вечности узы.

О, не герой и не спаситель,
Как наблюдатель - хладен, чист.
Я - ваш последний аналитик,
Ваш неподкупный архивист.

Молчите, мёртвые мои,
В молчанье - мудрость без обмана.
Вы возвращаете мне сны,
О чистоте труда и знания.
Вам чужда благодарность слов -
Вы - истина под скальпелем...

Готов!
.............................
Следующий!

*********

Путешествие Нильса с "Дикими гусями"

В таверне пыльной, где дешёвый эль,
Где карты липнут к вытертым столам,
Мальчишка дерзкий сел на мель,
Продав себя за медный грош.
Он был задирист, ростом невысок,
Смеялся в лица опытным бойцам.
И гном-трактирщик дал ему урок,
Шепнув проклятье по его следам.

Всем известна сказка, да не та, пойми,
Про мальчишку Нильса и его пути.
Где вместо неба - копоть и война,
И стая "Диких Гусей" ждёт у окна.
Не в Лапландию дорога, парень, ляжет,
А туда, куда полковник скажет.

Проснулся рано утром - а мир иной вокруг,
Огромный, неуютный, как будто в жутком сне.
И старый гусь-наставник, с седою бородой,
Кричал:

Подъём, салага!!!

Иначе быть беде!

Сержанта звали Мартин, хромал на правый бок,
В сраженьях прострелённый, но всё ещё живой.
Теперь ты с нами, мелкий, пришел и твой черёд...
Теперь ты парень тоже - "гусёнок" полковой...

Всем известна сказка, да не та, пойми,
Про мальчишку Нильса и его пути.
Где вместо неба - копоть и война,
И стая "Диких Гусей" ждёт у окна.
Не в Лапландию дорога, парень, ляжет,
А туда, куда полковник скажет.

Их командир - полковник: суровая Акка́,
С лицом кажись из шрамов, с проседью в висках.
Её глаза из стали - в них стылая тоска.
Приказы однозначны - надёжнее штыка,
Летели не на крыльях - летели в кузовах.
Сквозь грязь дорог, сквозь холод,
Под свист свинца и вой.
И Нильс учился прятать не только в сердце страх,
Осваивал науку - как выжить, побеждать.

Он видел лиса - хитрого шпиона,
Что нёс доклады вражеским постам.
Он видел крыс в подвалах бастиона,
Что продавали души по частям.
Он нёс патроны, воду и бинты,
И слышал хрип последнего "прощай".
И понял - из такой вот высоты
Обратно в детство не найти пути.

Он стал мужчиной раньше, чем подрос,
Сменив рогатку на холодный нож.
И на вопрос: "Зачем ты это нёс?" -
Он отвечал: "Приказ - не прикосло́вь".
Он научился доверять своей спине,
И различать, где правда, а где ложь.
И понял, что на проклятой войне
Ты либо гусь, либо дешёвый грош.

Всем известна сказка, да не та, пойми,
Про мальчишку Нильса и его пути.
Где вместо неба - копоть и война,
И стая "Диких Гусей" ждёт у окна.
Не в Лапландию дорога, парень, ляжет,
А туда, куда полковник скажет.

И вот однажды, в дымке у реки,
Когда закончился последний бой,
Сказала Акка:

Мы теперь квиты...

Ты вырос, Нильс...

Иди к себе домой...

Но дом исчез, как будто талый снег,
И двор зарос высокой лебедой...
И смотрит в небо бывший человек,
А в небе - гуси. Но уже с иной...
...Войной.

"Мистер Скрудж"

Свеча коптит, дрожит огонь в камине,

Туманы Лондона за окнами лежат.

В конторе старой, в ледяной рутине

Считает деньги старый скряга-бюрократ.

И в Рождество, когда весь мир ликует,

Он видит в смехе лишь пустую блажь.

Душа его, как кошелёк, пустует,

А сердце - это вечный кусок льда.

Но так ли виноват холодный взгляд?

И цепи, что сковали его сердце?

Ведь мир ему твердит сто лет подряд:

"Лишь тот, кто копит - будет в жизни счастлив".

Он - жертва дней, где выживает сильный,

Где доброта - лишь слабости печать.

И призрак прошлого, суровый и всесильный,

Забыл ему об этом рассказать.

Он помнит детство - школа, холод, голод,

Отец суров, и дом ему не рад.

И каждый шиллинг, что был с боем выбит,

Казался пропуском, чтобы покинуть ад.

Он видел, как смеются те, кто в шёлке,

Как бедняки глотают пыль дорог.

И он решил: "Пусть чувства на задворках,

Но мой сундук не будет пустовать".

Он строил крепости из серебра и меди,

Любовь и дружбу променяв на счёт.

Он верил: деньги - лучшие соседи,

Их звон сигнал - "Теперь, всё хорошо".

Он не был злым, лишь до смерти напуган

Той нищетой, что дышит за углом.

Закован в страх, как в панцирь черепахи,

Считая сказкой всё, что видит за стеклом.

Но так ли виноват холодный взгляд?

И цепи, что сковали его сердце?

Ведь мир ему твердит сто лет подряд:

"Лишь тот, кто копит - будет в жизни счастлив".

Он - жертва дней, где выживает сильный,

Где доброта - лишь слабости печать.

И призрак будущего, страшный и могильный,

Решил его нещадно наказать.

Три духа ночи...

Ледяное жало...

Виденье смерти...

 Одинокий холм...

Душа от ужаса, как лист, затрепетала,

И он взмолился: "Хватит!!!.... Для чего?!!!!"

Он обещал и каялся, и плакал,

Готовый мир осыпать серебром.

Но был ли это свет? Иль просто страх заплакал,

Увидев окончание пути...

И вот он щедрый стал...

И гу́ся покупает...

К племяннику с улыбкою спешит.

Он крошку Тима на руки сажает,

И мир вокруг как будто бы не злит.

Но Рождество - лишь вспышка, лишь мгновенье,

Погаснет ёлка, стихнет карнавал.

А мир остался прежним, без сомненья,

Где сотни "скруджей" продолжают бал.

И так ли виноват его прозревший взгляд?

И золото, что людям раздаёт?

Ведь мир ему твердит сто лет подряд:

"Один в беде - другого не спасёт".

Он только капля в море вечной битвы,

Где доброта - лишь прихоть богача.

И кто сказал, что после сей молитвы

Не прогорит его последняя свеча?

Пройдёт неделя, месяц, может, год...

Утихнет страх, что гнал его вперёд.

И снова счёт, и снова скрип пера,

И мысль: "А не ошибся ли вчера?"

Ведь доброта - расход, улыбки - трата,

А мир жесток, и нету нём возврата.

К той юной вере, что была когда-то,

До всех его побед и горьких бед...