Ханжин Андрей Владимирович : другие произведения.

Письма Никому

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  * * *
  Я слишком слаб и тягостно ленив,
  Чтобы искать вселенную снаружи.
  Мне кажется, что можно обнаружить
  Все тайны метафизики внутри.
  
  Я думаю, что не вставая с места,
  Не двигаясь, не зажигая свет,
  Услышать можно каждый звук оркестра,
  Играющего жизнью на земле.
  
  Я верю в безнадежные разлуки,
  В густую вязь записанных стихов,
  Откуда мне протягивают руки
  Надсмотрщики дождливых облаков.
  
  В тех облаках моей бумаги прах,
  Замешанный на беспробудном пьянстве,
  Докуривает в четырех стенах,
  Тоскует в принудительном пространстве.
  
  И санкцию на верную печаль
  Мне выдают то дворники, то боги.
  Я придаю значенье мелочам,
  Опавшим вместе с листьями под ноги.
  
  Закрыв глаза, внимательно гляжу.
  Умолкнув, говорю о том, что вижу.
  И понимаю - вот ведь, тополь рыжий,
  Соседом стал моим по этажу.
  
  Ветвями стукнул в стекла, я ответил.
  Он протянул последний лист сквозь щель...
  Мне кажется, что можно жить на свете
  Не думая о том, в чем жизни цель.
  
  
  
  
  * * *
  Скоро небо сгорит и осыпется пеплом под ноги.
  Скоро песни ветра по осенним дворам разметут.
  И в дешевой московской столовой нетрезвые боги,
  Свои бледные лики объявят в табачном дыму.
  
  Я пройду в дальний угол, сбивая с одежды дождинки,
  Отпирую чуму и пластинка споткнется, устав.
  И цветы моих свадеб увянут в рассветных поминках,
  На залитых вином и исписанных в рифму листах.
  
  Эта ночь словно жизнь, эта жизнь, словно тусклая лампа,
  Повидав на веку, монотонно калит свою нить.
  И вчерашние сутки бредут новым днем по этапу.
  И не хочется более ни танцевать, ни курить.
  
  И мне больше не хочется ни удивляться, ни верить.
  Незнакомую слушать и слушать и думать о том,
  Что разлитые винные капли похожи на перья,
  Оброненные птицей, кочующей в небе пустом.
  
  Что же звезды, уже не горят... и пластинка заела...
  Только грустный тик-так собеседницы или минут.
  И нетрезвым богам эта жизнь как кафе надоела.
  И вот-вот из нее они не расплатившись, уйдут.
  
  
  
  
  * * *
  Болезнь деревьев - постоянство.
  Судьба калек. Удел слепых.
  Болезнь святых - любовь и пьянство!
  Простая исповедь живых.
  
  Разбитых календарной точью,
  В унылых праздниках души,
  На тех, кто выжил этой ночью
  И тех, кто выжить не спешит.
  
  Любая хмарь - уже погода.
  Любой плевок - господний дар.
  На синей шее небосвода
  Троллейбусные провода
  
  В кровавой горечи рябины,
  Губами жаждущих смертей...
  Болезнь людей - прямые спины
  И поиск праведных путей.
  
  
  
  
  Проза
  
  Не расплатившись, умер в ресторане,
  Пролив на скатерть кровь и каберне,
  Рассыпав на пол несколько монет
  И несколько несбывшихся желаний.
  
  Мошенник иль поэт... Не все ли вам,
  Кого сегодня ночью вскроют в морге?
  Сотрут грехи в пятипроцентной хлорке,
  Порядковые выведут едва
  
  Понятные. Химическим на пятке.
  Распишутся и сделают звонок.
  В мундире старшины приедет бог
  И с мертвых пальцев снимет отпечатки.
  
  Глотнет со спиртом едкий формалин,
  Закурит... Выгнув шею у торшера,
  Напишет: "Возмещение ущерба.
  Ботинка - два. Штаны. Пиджак - один".
  
  
  
  Ева
  
  Ее печаль продлится вечно.
  Ее жених Искариот,
  Однажды явится под вечер
  И, рухнув под ноги, умрет,
  Как ветка высохшей смоковы,
  Не напоившая в пути
  Скитальца бренного земного,
  Бредущего из Палестин.
  
  Молись, Лолита, на мольберты!
  Иначе, все, что было - зря.
  Тогда почтовые конверты
  К земной любви приговорят,
  Чтобы ни радости, ни боли
  Уже не чувствовала ты...
  Молись на крылья бледной моли
  И на холодные цветы.
  
  Ее печаль продлится вечно.
  Ее беспомощный Адольф,
  Надкусит клоунский бубенчик
  И высосет оттуда кровь.
  И станет кровь ее моленьем
  Лишь об одном - увидеть с ним,
  Как догорают акварели,
  Где нарисован Третий Рим.
  
  И ты, молись на бриллианты
  В чертях мерцающих витрин,
  Святая дева Мерилин -
  Икона русских арестантов.
  Иначе, все, что было - зря.
  Иначе пошлые затеи
  Жить без любви приговорят
  В загробном лондонском музее.
  
  Ее печаль продлится вечно.
  Ее оранжевый Ван Гог,
  Однажды явится под вечер
  И рухнет замертво у ног,
  Как золотая хризантема,
  Остановившаяся кисть,
  В безумных росписях поэмы
  Про чью-то сорванную жизнь.
  
  
  
  * * *
  Так и ты...
  Так и ты, (не могу вспомнить как
  Величали тебя в протоколах живых),
  Все пытаешься в кружке заваривать мак,
  Полагая, что будет он пьяным, как стих.
  
  И отваром сонливым залечивать псов,
  Обрекая их гибелью в тошном раю.
  И висеть на дожде вместе с каплями снов,
  Просочившимися через душу твою.
  
  Хочешь смерти? - Прими ее через войну.
  Как сестра милосердия выцелуй пот.
  Все равно, рифмовать на войне тишину
  Сможет тот, кто уже никогда не умрет.
  
  И молчи. Ты молчи. За спиною добра
  Справедливость накалывает на иглу
  Охлажденную вену, и дни - доктора
  Оставляют задушенный хлам на полу.
  
  И слова на словах, и слова без конца:
  Проповедники, братья и гробовщики...
  Безымянных парней отпоют ямщики,
  Заставляя хлыстом голосить бубенца.
  
  
  
  
  * * *
  Знаешь ли ты, что такое дорога?
  Вечный единственный путь вникуда?
  Знаешь ли ты, как ложатся года
  Под ноги путника слова и слога?
  
  В заводи, в заводи пятен бензиновых,
  Скорчившись от прободной доброты.
  Просто прощаются с жизнью и зимами
  Выросшие на панелях цветы.
  
  Ты ли плеснешь им отравы доверия
  В шрамы снегами забеленных щек...
  Ты ли, на зоне калеными перьями,
  Вырежешь богу врожденный порок?
  
  Знаешь ли ты, что достаточно случая,
  Для появления в наших краях,
  Осатаневших, дурных и замученных
  Светом добра на кривых фонарях...
  
  И продолжать, и надеяться заново,
  Не на что, незачем и ни к чему.
  Просто уснуть, провалиться во тьму,
  Неторопливую и бездыханную...
  
  
  ...Медведева не проснулась...
  
  
  
  
  * * *
  It was many and many years ago...
  Когда на Макондо спускалась вода
  Пустыми словами бездомных стихов,
  Исчезнувших вместе с водой навсегда.
  
  It was many... и две минуты тому,
  Одна сатана укатила в такси
  Из города мутного в ясную тьму,
  Под кайфом мурлыкая: Иже еси...
  
  А небо все льется и поит собак
  Грудным молоком итальянских мадонн.
  И осени суздальской ситцевой флаг
  Намотан бинтом на большой микрофон.
  
  И песня все та же: "Под кайфом еси..."
  Несется в такси на устах сатаны,
  В уездный Макондо на Черной Руси,
  К собачьим чертям от войны.
  
  И все-таки поит соседских мадонн
  Грудным молоком итальянских собак.
  Ит воз мэни энд... и малиновый звон,
  И осени ситцевый флаг.
  
  
  
  
  
  Три мелодии
  
  Я снова бреду вдоль московских аллей
  В опавшей листве вековых тополей...
  И черные клочья сгоревшего в городе солнца,
  Как мрачные бабочки, тихо ложатся на крыши.
  
  Тамтамы и самба, и сальса, и снова тамтамы!
  И запах кипящей карибской коричневой кожи.
  И песня хохочущей грусти течет из мулатки,
  Как ром из души колченогого дьявола Гитии.
  
  Ночные гудки на реке, тихий плеск у причала.
  Мне кажется, жизнь этой ночью начнется сначала.
  Трамвайные дуги сойдутся крестом колоколен
  И в яме двора зарыдает гитара о воле...
  
  И зная, о чем она - в такт затрещат кастаньеты
  На щиколотках одержимой закатом плясуньи!
  И в саже небесной, луною, повиснет монета,
  Заплаченная за любовь.
  
  Мне греют ладони столицы священные камни,
  Когда я кормлю их молчанье своими стихами.
  Пред этим молчанием все на земле затихает:
  И смех, и шаги, и карибская самба в тамтамах.
  
  И липкая кожа, от пьяного пота мулатки,
  Не вздрагивает, прикоснувшись к холодному ветру,
  Поднявшемуся от болотной московской воды,
  Призывом рыдающей из подворотни гитары,
  Для женщины падшей в объятиях дьявола Гитии.
  
  
  
  
  * * *
  Пора бы и богам укрыться пледом
  В тепле квартир с центральным отопленьем.
  Курить и награждать себя смиреньем
  За все великолепные победы.
  
  За дверью, где хозяйничает ветер
  Лишь прошлое... Оно всегда тревожно.
  Оно, как кошка, дышит осторожно,
  В преддверье надвигающейся смерти,
  Стеклянным, бессердечным декабрем.
  
  И мы, как боги, тоже включим теле.
  Надышим летних грез себе в постели
  И так, по-человечески, уснем.
  
  Родина
  
  Запой.
  Продажные менты.
  Монументальные обманы.
  Погосты,
  Тюрьмы,
  Рестораны.
  Иконы,
  Царские понты.
  Бензин,
  Неон,
  Снотворный запах,
  Притворный смех,
  Придворный вздох.
  Правдоистец на лисьих лапах,
  Таскает в пасти слово "бог".
  Калеки блеют: "Слава богу!"
  В ответ - напалмом: "Бог подаст".
  Братоубийца - недотрога,
  Философ - полупедераст.
  Актер,
  Поэт,
  Умалишенный,
  Ведущий страшных новостей.
  Толь погремушка,
   толь кистень...
  То ли святой,
   то ли оффшорный...
  То ли не ехать никуда...
  Челябинск,
  Сыктывкар,
  Курилы.
  Толстой,
  Гагарин,
  Чикатилло.
  Зарплата,
  Женщина,
  Еда.
  
  
  
  
  
  СЭР
  
  У тебя будет в Лондоне дом.
  Будет лаковый негр к машине.
  У тебя будет в Лондоне все,
  Что положено в жизни мужчине.
  
  Будут дамы коварно сверкать
  Бриллиантами стихотворений.
  Будет Темза по стенам стекать,
  Отмывая наличные пени.
  
  И во льне этих пасмурных вод,
  На изодранной ветром осине,
  Будет грезиться лапотный бог
  Из далекой загробной России,
  
  Где издохли давно... Не грусти...
  Чернокнижники и святотатцы.
  Они в небе твоем, сворой псин,
  Предназначены вечно скитаться.
  
  Они плесенью в камне твоем...
  Святокнижники, смертопродавцы.
  Смогом сумерек лезут в проем,
  В вечных списках, мечтая остаться.
  
  Говорят, что ты тоже из тех,
  Расколовшихся при Трафальгаре.
  Говорят, что в родимой Самаре,
  На портах удавиться не грех...
  
  Говорят, языки вечно злые,
  Что случайно родился не в том...
  Ничего, будет в Лондоне дом.
  И заслуженные чаевые.
  
  
  
  
  
  * * *
  Пропадешь, пропадешь, пропадешь.
  Поцелуешься с бархатом алым,
  Еще раньше, чем просто уснешь
  Под зыбучим земным одеялом.
  
  Станет незачем жить. Да и да.
  Под трамваями, над площадями,
  Внутривенная тает вода,
  Окисляясь глазными гвоздями.
  
  И над плахой, где церкви провал,
  Распускается облаком синим,
  Городского рассвета оскал,
  Простоявший всю ночь на трясине.
  
  И тебе больше нечему здесь
  Научиться. Закончена школа.
  Все теперь - повседневная спесь.
  Все теперь - бытовая оскома.
  
  
  
  
  * * *
  Я иду, со мною осень
  Тянет горький шлейф стихов.
  На деревьях снова проседь
  Отсыревших облаков.
  
  Над ступенями причала
  Бьется ветер в крыльях птиц,
  Танцовщицей одичалой,
  В тусклом отблеске зарниц.
  
  Так случается в дождливой
  Бесконечной пелене,
  Что склонившаяся ива
  Плачет только обо мне.
  
  И прозрачные потеки
  На стекле пустой строки,
  Оставляют одиноким
  Одинокие стихи.
  
  
  
  
  * * *
  На кухонном столе чуть-чуть вина
  В зеленоватой вогнутой бутыли.
  Мерцает лампа в прорезях окна,
  А за окном в безветрии застыли
  Большие городские тополя.
  И кажется, что все на свете этом,
  Случайно кем то выдумано для
  Уставшего и грустного поэта.
  
  
  
  
  
  * * *
  Дождаться тишины утра,
  Когда туманы влажной ночи
  Повиснут в кончике пера
  И капнут буквами на строчки.
  
  И все в них ложь, и все в них явь,
  И перекроено пространство.
  Надежд безмолвные моря
  Из сказок выпилены Гансом...
  
  И желтый лист, случайный лист,
  Напомнит вдруг о том, что скоро
  Начнут кружиться мотыли
  Холодных зимних разговоров.
  
  Что жизнь пройдет. И все, за ней,
  Окажется лишь переходом
  Из не запомнившихся дней
  В незабываемые годы.
  
  Но, строй нарушен... Ожил мир.
  В стихотворенье вторглись люди...
  И, значит, тихий мой эфир
  До сумерек скрываться будет.
  
  
  
  
  
  * * *
  Я скажу - тебе жить не захочется.
  Лучше так уж, грустить ни о чем...
  Пусть уж осень - любви переводчица,
  Нам пошепчет последним лучом
  О дождях, о деревьях, о женщинах,
  О расколотых в крест зеркалах,
  Где души отражается трещина,
  Обращает глядящего в прах.
  Будем верить какой-нибудь магии,
  Или с фильтром курить фимиам.
  Будем что-нибудь делать неправильно,
  Будем просто смотреть на дома,
  Как глазеют дворовые птицы,
  С растопыренных телеантенн,
  На мирские невнятные лица,
  Ожидающие перемен.
  
  Ну зачем... Ну зачем этой повести
  Очень хочется пошлость сказать...
  Это ж пошло - оплакивать совестью
  Утомленные жизнью глаза.
  Лучше так, ни о чем... чтоб до вечера
  Просто падала мимо листва,
  Невесомая и бесконечная,
  На асфальт, на асфальт, на асфальт...
  Унося с собой по ветру прошлое.
  За одно и грядущее с ним!
  Чтоб ко всем вам вернулось хорошее,
  Вместе с самым хорошим моим.
  
  * * *
  И льет, и льет, и льет, и льет, и льет...
  Как будто возвращает людям слезы.
  Уж тополей зеленое белье
  Швыряют на дорогу злые грозы.
  
  Раскачивают уличный плакат -
  Пасхального торговища хоругви
  И с птицами безумными летят
  На желтые окошечные угли.
  
  И снова льют, и льют, и льют, и льют
  Не то стихи, не то пустую воду.
  И небо рвет грохочущий салют!
  И я влюблен в жестокою погоду...
  
  И пью один, пока грохочет жесть
  На крыше утопающего дома.
  И радуюсь тому, что рядом есть
  Душа моя, дрожащая от грома.
  
  
  
  
  * * *
  Все отдала вину и Вальсингаму.
  Остались только волосы и смерть.
  Собачья шерсть, луны зеркальный мрамор,
  Колокола пробили трижды - шесть.
  
  Колокола пробили - небо крыто.
  Сукном по октябрю растянут дождь.
  И будет запоздалая молитва
  Чиста, как бессознательная ложь.
  
  И все, кто был знаком с твоей улыбкой,
  Как прежде соберутся у стола.
  И ты забудешь все, что по ошибке
  Вину и Вальсингаму отдала.
  
  
  
  
  
  * * *
  Дольняя, лукавая дорога...
  Приз ее - монашеский постриг.
  Одному, для жизни, слишком много.
  А двоим, не хватит и на миг.
  
  Облик городской - остывший ужин,
  Кружкой чая выдержан в настой.
  Одному никто уже не нужен,
  А двоим - расплата за постой.
  
  Колокол простой, компактный гуру
  Подставляет шкуру под язык.
  Лупит бог в чугунную фигуру,
  Чтобы слух к служению привык.
  
  Чтобы при оружии не верить
  Танцу Саломеи. Виноград -
  Рай и ад, азарт и лотерея
  Там, где от рожденья виноват.
  
  Холода солдат - весны основа.
  Голосом надежду не позвать.
  Одному не вымолвить ни слова,
  А двоим - словами не сказать.
  
  
  
  
  * * *
  Ни осень, ни зима... Ноябрь. Лужи.
  Мой город, как простуженный старик -
  Ко всем привык и ни кому не нужен...
  Ноябрь. Лужи. Улиц скушный лик.
  
  Но в сумерках на желтом абажуре
  Появится иголка, пальцы, нить...
  Мы будем вспоминать о всех июлях,
  Собаку гладить, ужинать и жить.
  
  
  
  
  * * *
  Весна, короткая как выстрел.
  Судьба, простая как мишень.
  И жизнь, и смерть, в единой мысли,
  Слились в один, единый день.
  
  Нет ничего, что станет между
  Любовью к женщине и мной.
  Когда износится одежда,
  Окончен будет путь земной.
  
  
  
  
  * * *
  Есть много способов убить.
  И много правильных, поверьте.
  Есть много способов любить,
  Но ни один не стоит смерти.
  
  Есть много способов забыть.
  Забыться в пошлой дешевизне.
  Есть много способов не быть,
  Но ни один не стоит жизни.
  
  
  
  
  
  * * *
  Скажи мне друг, чем прочен этот круг,
  Тяжелых рук и веры в силу слова?
  Скажи мне друг, чем славен этот звук,
  Звук клятвы до конца пути земного?..
  
  Немного дней отмеряно на смех,
  На радость, на удачную охоту...
  Но что-то остается после всех,
  Как после нас, останется же что-то.
  
  
  
  
  
  * * *
  И оттого, что нас осталось мало,
  И оттого, что сгорбились дома,
  Мы выживем, а небо - одеяло
  Согреет наши легкие. Зима.
  
  Зима, и это значит все сначала:
  По фонарям, по снежному пути...
  И оттого, что нас осталось мало,
  Должны мы обязательно дойти.
  
  
  
  
  * * *
  Прикол, игрушка - этот мир.
  Нет ни восторга, ни печали.
  В одной из Тушинских квартир
  Его однажды откачали.
  
  Он вырывался и кричал:
  Опять сюда вернули, суки!
  Пусть сдохнут те, кто откачал!
  Пускай у них отсохнут руки.
  
  CITY - SONG
  
  Расшивали ночи лунными серпами,
  Дождевую слякоть пили из ковша,
  Зажигали осень и не понимали,
  Что в листве сгорала смертная душа.
  
  Пробирались в город лабиринтом тайным,
  Через поколенье - в облике детей.
  Обучались жизни в школах погребальных,
  Ненавидя местность в сводках новостей.
  
  Выросли и вышли без судьбы и права,
  На чужие свадьбы в грохоте войны.
  Лживая подруга - временная слава, -
  Утешала словом пасынков Луны.
  
  А ветра тянули волосы, как струны,
  Извлекая звуки улиц городских.
  И деревьев тени рисовали руны,
  Из которых ткался рукотворный стих.
  
  Музыка играла на жестяных крышах,
  Словно на подмостках умерших небес.
  Но никто при свете ничего не слышал,
  И никто не видел проклятый оркестр.
  
  Да и мы об этом ничего не знали,
  Думая, что просто в городе живем...
  И переживая, что ни кем не стали,
  Расшивали ночи утренним огнем.
  
  
  
  
  (Раскольников)
  
  Время высекло ветви деревьев.
  Время ветры водило по кругу.
  Время сыпало крохи мгновений
  На холодный асфальт Петербурга.
  
  Поднималась вода из каналов
  И на призрачном зеркале черном,
  Отражались церквей златоглавых
  Искаженные желтые морды.
  
  Кто-то двигался вечером поздним
  По исконно кривым переулкам
  И слепые балтийские звезды
  На булыжники падали гулко,
  
  Будто стук башмаков повторяя...
  И писаний прочтенные листья
  С каждой новой минутой смирялись,
  Ублажая опавшие мысли.
  
  Что же в осени той происходит?
  Ничего. Просто сердце стучится.
  Просто вечная ночь на исходе
  Оправдать свое имя стремится.
  
  Просто ложь на добре настоялась
  За текущие тысячелетья...
  Просто высунул праведник жало
  И еще одну душу пометил.
  
  
  
  
  * * *
  И даже ветер выдохнуть не смог
  Сырую мглу московских подворотен.
  На небесах висит зеленый мох,
  Под небесами - сумерки из плоти
  Оживших слов и снов, порвавших связь
  С распятым на столбу телеграфистом...
  В который раз уж осень соткалась
   Из мертвых листьев.
  
  В который раз тяжелая вода,
  Из тайной канцелярии природы,
  Сочится на земные города
  Не отличая ночи от восхода,
  Сжигая бесполезные зонты,
  Мешаясь с кровью, с духом, со слезами...
  И падая с волос на лоскуты
  Последних слов, повисших между нами.
  
  Все... Все под небом, вместо этих слов,
  В мгновение готово раствориться!
  Все оттого, что темная любовь
  Лишь осенью способна появиться.
  Лишь на губах... Лишь в капле на щеке...
  В качающемся дыме сигареты...
  В наискосок обрезанном цветке,
  Подаренным в последний день планеты.
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Ты знаешь, как бывает по ночам,
  В кромешной тишине, невыносимо,
  Когда и книги холодно молчат,
  И леденеют красные осины
  За окнами... За окнами уже
  Прощается октябрь с городами...
  Ты знаешь, как бывает на душе,
  Когда дышать желанье пропадает.
  
  Чего бы ради утра ожидать?
  Навязываться жизни провожатым...
  Ты знаешь, что произойдет опять
  Один и тот же день в координатах
  Текущих календарных номеров...
  И, может быть, действительно, без смерти,
  Очерчен мир пределом берегов,
  И по инерции стучится сердце.
  
  Ты знаешь, что придумать можно все.
  Что можно даже выдумать надежду...
  И верить, будто ветер унесет
  Печаль из этой ненависти снежной.
  И маяться, пока ползет строка
  По графику безмолвия ночного.
  И верить, что порой из пустяка,
  Безумная любовь приходит снова.
  
  
  
  
  
  
  (Шопенгауэр)
  
  Мир - только представление мое.
  И я - случайный бог на кровле храма.
  И кухня - моя личная Кааба,
  В которой зародилось бытие.
  
  Ты - человек - лишь мимолетный взор,
  Исчезнувший в фантазии трамвая,
  В тот час, когда и космос засыпает,
  Чтоб с жизнью прекратить безумный спор.
  
  Мир - только смерть страдание и страх.
  Кровавый балаган с бесплатным входом,
  Где злая неразумная природа
  Беснуется в нечаянный умах.
  
  
  
  * * *
  И день пройдет, как будто жизнь.
  И жизнь сгорит, как сигарета.
  Казаться будет, что из лжи
  Все сотворилось в мире этом.
  
  Казаться будет, что нельзя
  Ни доверять и ни влюбляться...
  И звезды, по небу скользя,
  На крышах будут оставаться.
  
  Что ж, может быть и в этом суть,
  Что одиночество - награда.
  Возможность выжить и взглянуть
  На мертвый танец листопада,
  
  И пить вино, и так смотреть
  На все, оставшееся в прошлом...
  И видеть, как кружится смерть,
  Бездушно падая к подошвам.
  
  
  
  
  
  * * *
  Не помогут ни мак, ни стихи.
  Впрочем, мак, может быть и поможет...
  Нужно стать абсолютно глухим,
  Нужно быть неизвестным прохожим.
  
  Нужно прятаться в зонт под дождем,
  Нужно грезить о пастыре божьем,
  Нужно дерево, сын и дом...
  Может быть только мак и поможет.
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Осенних мертвых дней тяжелый запах,
  Как будто воздух вылеплен из глины,
  Как будто на домах - полубараках
  Шагаловские ожили картины.
  
  Проходит некто в зеркале потертом
  Годами и слоями отражений,
  И снова дождь гремит по крышам мертвым,
  И топит в полусне воображенье.
  
  И сколь же долго длится ожиданье...
  И сколько звезд сорвется с небосвода...
  Вздыхает постаревшая природа
  И открывает книгу со стихами,
  
  Где тайнописью своего паденья
  Историю любви творил безликий,
  Подслушивая шепот на ступенях
  И ошалелых птиц ночные вскрики...
  
  
  
  22 ноября
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Такая здесь тоска по вечерам...
  И вечера так рано наступают,
  Так глухо, что оконная дыра
  Очиститься от сна не успевает.
  
  Казалось бы, зима должна вот-вот...
  Но тает снег, стучась о подоконник,
  Как будто кто-то вечный вечно льет
  Растаявшие слезы на ладони.
  
  И не войдет никто, и не подаст
  Своей руки в последнюю минуту,
  В тот самый миг, когда любой из нас,
  Быть может, одиночеством запутан.
  
  Быть может, потерял себя в пути...
  И, вот, ноябрь - не попутчик даже.
  И на часах, все те же, без пяти...
  И по ночам бессонница все та же.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  И весне, этой доброй убийце,
  Будет сниться растаявший снег.
  Завывание будет ей сниться,
  Ледяной Ленинградский проспект.
  Будет ей от луны отражаться
  Этажей городская гряда,
  Над которой снежинки кружатся,
  Исчезая уже навсегда.
  И метель, будто манная каша,
  Перемажет ботинок носы.
  И весне, этой радости нашей.
  Разобьют в переулке часы...
  Время выпадет из циферблата,
  Затрещит, просыпаясь, вода.
  И надежда исчезнет куда-то...
  Как и прошлой весной -
   вникуда.
  
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Я - русский! Я чинзано пью,
  Когда в дождях душа скучает.
  Я осень радостью встречаю...
  Как будто женщину свою.
  
  Я русский... Я тебя люблю,
  Москва! Ты дочь славянской скуки.
  И грустную тебя пою
  По вечерам, с похмельной муки...
  
  Чинзано пью. Или еще
  Могу коричневого виски.
  И распахнув тоску плащом,
  Кричать полночному таксисту!..
  
  Я русский. Все уж решено...
  Дождями выбитая вечность,
  Метелью валится на плечи
  И воет волками в окно...
  
  Москва, как женское лицо,
  Взрослея, убеляет щеки.
  Я знаю, что в конце концов,
  Ты завершишь и эти строки
  
  Моей судьбы. Любви твоей,
  Русоволосая плачевна.
  Я - русский. Я из тех людей,
  Что воскресают ежедневно.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Безрадостные сны, не в кайф, не в кайф...
  Восходом грязно-розовых проплешин
  В деревья одевается Москва
  С оборками завязанных черешен.
  
  Скажи мне на вороньем языке,
  Что сможешь подарить мне утро это...
  Дорогу отгадать мне по руке
  И сладкую зажечь мне сигарету.
  
  И будет что? Наверное, апрель...
  Растаявшей зимой греметь из крана,
  И разводить вчерашней грусти хмель
  Над пропастью граненого стакана.
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Любить страну, где нечего любить...
  Вот сделаешь два шага от подъезда,
  Вдруг осознав, что в мире этом жить
  Бессмысленно и, в общем, бесполезно.
  
  Конечно, можно петь себе под нос
  Попсовые церковные шансоны
  Из классиков, о венчиках из роз,
  Трясущихся в болезни Паркинсона...
  
  Конечно, можно мыслить о судьбе,
  Трезвея от ее предначертаний...
  Фокстрот дудеть на ливневой трубе,
  В одном оркестре с местными ментами.
  
  И мак употреблять, и шить дела,
  И жженой тушью мазать расписного
  На вечно заключенные тела,
  Что вечно на Руси - всему основа.
  
  И расплетать стихи, за нитью нить...
  И Шаганэ ласкать... с тоски... не знаю...
  Любить страну, где нечего любить...
  Конечно, мы любовь не выбираем.
  
  
  
  
  * * *
  Деревьев за окном холодный шепот.
  Окно в подтеках серебристых капель...
  Наверное, скользнул по небу скальпель
  И перемазал землю лунным соком.
  
  По влажному песку газетный веер
  Краями изречений истрепался...
  И потянулся с ветрами на север,
  И с ветрами на севере остался...
  
  И снова охнул тополь непогодой,
  Без радости... Тоску навеял только.
  И рухнула душа моя на стойку,
  Забыться, в золотое время года.
  
  
  
  
  
  * * *
  Я никогда не видел океана.
  Не слышал, как гудят в сезоны ливней
  Ветра... И как сливается с туманом
  Рыбацкой барки конус сиротливый.
  
  Не понимаю как в соленых водах
  Глаза ловцов рассматривают жемчуг...
  И с черного, как деготь, небосвода
  Большие звезды падают на землю...
  
  Не снятся мне летающие рыбы
  Над полосой мерцающих кораллов.
  И не тревожат каменные глыбы -
  Из пены выступающие скалы.
  
  И альбатросы с душами корсаров
  Не крикнут мне о золоте добытом...
  Я не сойду с ума в портовых барах
  От гаитянской самбы сеньориты.
  
  И не взгляну в акульи пасти неба
  Над пропастью Панамского канала...
  Не растворюсь, как облако, бесследно...
  И не начнусь, как океан, сначала...
  
  * * *
  Затосковать без города на Волге,
  Что лентой снов прилива пишет звук...
  Что через долгий вечер, долгий, долгий,
  Дымком осенним тянется в мундштук.
  
  Мне хочется найти себя сначала
  И на крестах, и на болотных пнях.
  И на цепях безлюдного причала
  Раскачивать земного шара прах...
  
  Увидеть на монашеской холстине
  Рассветный край в гуаши сонных лип...
  Алхимничать с кровавым камнем винным,
  Что в бутылях покоится внутри.
  
  Что ж, человеку грешному возможно
  Мечты свои руками воскресить!
  Лишь оттого, что все мечты ничтожны,
  И не о чем Создателя просить.
  
  И Волга, ипостась Его земная,
  Как лента, над равнинами парит...
  Чтобы и я, без неба проживая,
  Глядел в провал малиновой зари.
  
  
  
  
  
  * * *
  Сигаретой дымить на ветру, возносясь,
  Вместе с ангелом местным, гудеть в кабаки!
  Чтобы утром на лавку тверскую упасть,
  Издыхая на красном миру от тоски.
  
  Напеваю себе... Будто некому спеть...
  Будто некому жить ни за чем, просто так...
  Вот и листья успели мгновенно сгореть.
  Вот и осень на крыше развесила флаг,
  
  Зацепившись за шпили кулонами туч,
  Дождевой бахромой, обливая зонты,
  Чтобы лезвием огненным солнечный луч
  Не обрезал бы вдруг грозовые цветы.
  
  Здесь ведь жить и не жить - состоянье одно -
  Кандалы, васильки, петроградский романс...
  Ненаглядное и непроглядное дно.
  Ожиданье войны... и несбывшийся шанс...
  
  И ругается колокол хрипом, крестясь
  На окурки ночных беспробудных молитв...
  И честнее не жить. Или жить, но пропасть
  В поножовщине пьяных бессмысленных битв.
  
  Или выжить случайно... Под бубен стихов
  Просыпаться на жердях Тверского, и вновь,
  С местным бесом, в чернильном чаду кабаков,
  Прославлять, матерясь, городскую любовь!..
  
  
  
  
  
  
  * * *
  В человеческих играх, по правилам лжи,
  Проигравшему - лучшие карты.
  Только так продлевается бренная жизнь,
  Только проигрышем и азартом.
  
  Ставлю в черное. Ночь - это мертвый рассвет.
  Это- время в законченной форме.
  Но не полночь, а приторный дым сигарет,
  Меня мрачной романтикой кормит.
  
  
  
  
  
  * * *
  Мы города нечаянные дети.
  Мы в камнях проживать обречены.
  Над нами небеса рекламой светят,
  Огромной, как Господь, величины.
  
  Вокзалы - наша каторжная Мекка.
  Из глубины, которой, по ночам,
  Нетрезвый шепот получеловека
  Скрижалями погаными звучал.
  
  В той лирике изверившихся формул,
  Как со струны кабацкого ножа,
  Срывались приблатненные аккорды,
  В железных приживаясь гаражах.
  
  И каркала припадочная муза
  Над парнем, что вином себя будил...
  Над парнем из Советского Союза,
  С портретом Сальвадора на груди.
  
  И нам звезда большой величины -
  Лицо мадам с неоновой рекламы...
  Ведь с нею мы навек обручены
  Бетонной городскою панорамой.
  
  
  
  
  
  * * *
   День был обычным. Словно для него календари придумывали имя. Блуждал по небу облачный венок и лентами трепался дождевыми. Ворчали птицы, сидя на ветвях, средь тополей в июне белых кружев. И девочка, с мороженым в руках, сдувала пух в расплывшуюся лужу. Обычный день. Как будто никогда в нем люди настоящие не жили. Как будто приходили без следа и так же незаметно уходили... И город обрывая прошлый лист, забудется, вздыхая облегченно... Взойдет луна из полночи кулис и будет жить одна на небе черном.
  
  
  
  17 июля.
  
  
  
  
  
  * * *
  Я спал на станции. Стучали поезда.
  Коричневая лампа дребезжала.
  Заката золотая борозда
  Над деревнями дальними лежала.
  
  На станции я спал, среди чужих,
  Приезжих, проезжающих и местных...
  Я был один, но было среди них
  Мое, никем не занятое место.
  
  На станции... На станции я спал.
  В Тверском ли, в Вологодском захолустье,
  Один и тот же ритм во мне стучал,
  Мотив непрекращающейся грусти...
  
  По дребезжащей лампе в потолке,
  По дальним деревням на косогоре,
  По людям, что умеют налегке
  Перенести свое большое горе.
  
  
  
  
  
  * * *
  Я буду пьян. Всегда, всегда, всегда...
  Налью в стакан дожди и снегопады.
  Без горечи я выпью тот стакан
  И рухну в полуметре от парадной.
  
  Я буду мертв. Хоть несколько минут...
  Пока не сгинет наше поколенье,
  Пропившее и небо, и луну,
  Со звездами блатными на коленях.
  
  И я очнусь... И будет мне в глаза
  Светить фонарь - товарищ мой надежный...
  И я пойму, что дальше жить нельзя
  И думать о грядущем невозможно.
  
  
  
  
  * * *
  Скрипели ветры в струнах проводов.
  В оконное стекло стучался ливень,
  Как будто духи древних городов
  В Москву на полнолуние спешили.
  
  Я в это время пил "Алабашлы"
  И размышлял... и размышлял о мире,
  Где мы себе пристанище нашли,
  В казенной однокомнатной квартире...
  
  А за окном Июльской Бури Царь
  Гасил на фонарях рассветный всполох
  И сыпал вниз удушливую хмарь,
  И громыхал как колокольный молох!
  
  И крытые проспектами столы
  Смели своих нечаянных прохожих,
  И выползли во мгле из под полы
  Тяжелых туч купеческие рожи...
  
  Я пил "Алабашлы" как будто кровь...
  Я размышлял о мире человечьем,
  Где я, безвестный призрак городов,
  Казенною квартирой искалечен.
  
  
  
  
  
  * * *
  О бесконечный Мозамбик!
  В окне бушует непогода.
  Одно и то же время года -
  Одни дожди... одни дожди...
  
  Тверская область - Мозамбик.
  И Мозамбик на Ставрополье,
  Где дребезжащий грузовик
  Пылит по маковому полю.
  
  Где черных женщин хоровод,
  Под стукоту шаманской тубы,
  В кино индийское идет
  И золотые скалит зубы.
  
  О Мозамбик! Страна степей...
  Земля не призрачных поэтов,
  Что на этапах к Колыме
  Кололи жженкою сонеты...
  
  Страна степей... О Мозамбик!
  Последний лист вот-вот сорвется...
  Одни дожди... Одни дожди...
  И грохот ведер у колодца.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  О холод... холод рук и лиц!
  Душа, как брошенная птица,
  В оконный крест отеля "Ритц"
  Крылами мерзлыми стучится.
  
  Сижу один на полпути,
  Не находя на карте место,
  Где каждый - бог и господин,
  И ресторана, и оркестра...
  
  Где за окном французский рай,
  Как глупый мопс ладони лижет...
  О холод... холод! Волчий край!
  Где ни отеля, ни Парижа...
  
  
  
  
  * * *
  Планета грустных лицедеев,
  Осенних листьев, девичьих капризов,
  Цветов, проросших в каменных карнизах
  И доброй феи.
  
  Усталый город стряхивает пепел
  Зимы, что продолжалась здесь веками...
  И где-то между мной и облаками
  Блуждает воробьев весенний лепет.
  
  Чего-то жду... Как ждал на том же месте
  Явления ребячьих представлений...
  И по кольцу кружу с планетой вместе,
  И по аллеям...
  
  Изображаю жизнь движеньем каждым:
  Жестоко, легкомысленно, серьезно,
  Бессмысленно... И веря, что однажды
  Растаят удивительные грезы...
  
  Исчезнут... И за ними вслед планета
  Разделит тлен далеких звездных судеб...
  И ничего в случайном мире этом
  Уже не будет.
  
  
  
  
  
  * * *
  Ты знаешь, как бывает по ночам
  В кромешной тишине невыносимо...
  Когда тетради сумрачно молчат,
  И леденеют красные осины...
  
  За окнами... За окнами уже
  Прощается октябрь с городами...
  Ты знаешь, как бывает на душе,
  Когда дышать желанье пропадает...
  
  Ты знаешь, что придумать можно все!
  Из музыки соткать себе надежду
  И верить, будто ветер унесет
  Печаль из этой ненависти снежной...
  
  И маяться, пока ползет строка
  По графику безмолвия ночного...
  И помнить, что порой из пустяка
  Безумная любовь родится снова...
  
  
  
  
  
  
  * * *
  И ночь, как женщина уходит...
  И за собой уносит запах.
  И тлеет утро в небосводе,
  В осточертевших желтых лампах.
  
  И остается то, что было
  И то, чего уже не будет.
  И улыбаются постыло
  Все те же утренние люди,
  
  По сердцу, шаркая дверями,
  Спешат... И ты уже не знаешь,
  Перед пустыми алтарями,
  За что прилюдно умираешь...
  
  И догорающий окурок -
  Твоей судьбы изображенье.
  И в черной тени отраженье
  Уже надломленной фигуры...
  
  Не час пришел... Рассвет всего лишь -
  Прошедших сумерек соната.
  Тебе ль не знать, что мир - театр
  На пьесах выдуманной боли.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  На общей кухне грешник варит чай.
  Кипит трава его стихотворений,
  Горит окно под пламенем луча
  И крестятся оконной рамы тени.
  
  Вчерашний день, отравленный собой,
  Сбывается пророчеством похмелья...
  На общей кухне грешник варит свой
  Отвар из поэтического зелья.
  
  Он будет пить, прижав стекло к губам,
  Ожоги, этой жизни, проклиная!
  Он будет мертв, и смерть предложит вам
  В обмен на половину рюмки рая...
  
  А утром поплетется босиком,
  Небритым и с закрытыми глазами,
  На кухню, где от общества тайком
  Заварит смех с горючими слезами.
  
  
  
  
  
  * * *
  Может быть, во лжи моя надежда...
  Может быть, живут в иной связи,
  Не встречаясь, будущее с прежним,
  На непредсказуемой Руси...
  
  Может быть, придет пора забыться,
  Чтоб иначе видеть небеса...
  Люди, мы такие же, как птицы,
  Тоже возвращаемся назад.
  
  Или от себя... Куда угодно...
  В никуда. И все-таки за тем,
  Чтобы переждать сезон холодный
  В чьей-то бескорыстной теплоте.
  
  Осень на губах. Темнеет зелень.
  На стене угодник Николай,
  Вырезанный кем-то из газеты,
  Кем-то, собирающимся в рай...
  
  
  
  
  
  
  
  Август
  
  
  Ни для чего столетия текут...
  И замысел природы неизвестен.
  И мы живем со всем живущим вместе
  Лишь несколько космических минут...
  
  Встречаемся, прощаемся, прощаем,
  Влюбляемся, влюбляем, говорим...
  И вечность наши души утешает
  Мерцающими звездами зари.
  
  И на дождях наигрывает август.
  Мелодию последних летних дней,
  Которые ему давно уж в тягость...
  Но он их тянет к радости людей.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Все кончается... Только, поймите...
  Как рассветом кончается мгла,
  Как за словом уходит учитель,
  Как в подснежниках тает зима.
  
  И в дождях прекращается лето,
  И улыбка наследует грусть,
  И вопрос умирает ответом,
  Завершая познания путь...
  
  И планета экватор вращает
  Перед Солнцем, на тонкой игле.
  И деревья - лесные мещане,
  Для себя лишь живут на земле,
  
  Не вникая в химический трепет
  Растревоженной ветром листвы.
  Они святы и, стало быть, слепы.
  Все для них мимолетные сны...
  
  В снах стекло оцарапает птица,
  И чернилами вытечет мгла,
  И столетий пройдет вереница...
  Как вот эта минута прошла.
  
  
  
  
  
  * * *
  Танцуйте, плети! Люди - ваши ноты.
  Белеют руки холодно и мертво.
  Из высушенных слез орнамент соткан,
  Что украшает город этот чертов...
  
  В нем можно ни о чем сложить поэму,
  Пока тоска дождем по спинам хлещет...
  По этим нотам можно петь о стенах,
  И проклинать несбывшиеся вещи.
  
  Плясать на углях праздничных салютов,
  И торговать евангельскою визой...
  И можно, приговоры перепутав,
  Шагать, как по проспекту, по карнизу.
  
  Танцуйте, что ж... Строка не оборвется,
  Не выкурится вместе с сигаретой,
  Пока чаек стихов коптят на солнце
  Разносчики романтики - поэты.
  
  
  
  
  * * *
  Дышала влага холодом вечерним,
  Взошедшим из осенней пелены.
  Последний лист - осиновый кочевник,
  Беспомощно метался у стены.
  
  Вода молчала, скованная камнем,
  В предчувствии беды большого льда.
  И красный купол церкви православной
  Лежал как гроб в подножии креста.
  
  Настала тьма... И слезы подворотен
  К набухшим обратились облакам...
  И каждый шорох осени угоден
  Влюбленным в одиночество богам.
  
  И каждый лист, по-своему отживший
  Для увяданья вымеренный срок,
  Как будто мелочь выронивший нищий,
  Все чаще свое счастье между строк...
  
  Все чаще благодать в гранитных глыбах
  Кривой реки с новорожденным льдом...
  А над землей лишь красной церкви дыба
  Под колпаком сплошного Шапито.
  
  
  
  
  
  * * *
  Черт побери, я голос божий слышал!
  Он пел романс, как будто во дворе...
  Как будто бы ему внимали крыши
  И старый пес в картонной конуре...
  
  Черт побери, я даже не безбожник...
  Шальная ночь рыдает мне в стакан.
  Осенний дождь мою сжигает кожу
  И пишет стих ручьем кровавых ран.
  
  Черт побери, я небом искалечен!
  Мы с ним - две разных истины окна.
  Мне трудно на земле, а небу нечем
  Испить тоску души моей до дна.
  
  
  
  
  
  
  
   Кс.
  
  Бог одиночеством моим.
  Придуман в час вечерней скуки,
  Когда я был собой самим...
  Когда с тобою был в разлуке.
  
  
  
  
  * * *
  Так мир устроен... Нет ему причины
  Ни в прошлом, ни в грядущем, никогда...
  Мы греемся у солнечной лучины
  И в ужасе возводим города...
  
  И ужас дополняем добрым словом,
  Желая смерть надеждой извести...
  Но мир таков, что нет ему основы.
  Ему дано лишь гибнуть и цвести.
  
  
  
  
  
  
   Яне Дягилевой
  
  По краю крыши бродит кошка,
  Стихи, подталкивая вниз...
  Со стула свесилась гармошка.
  Пропал в запое гармонист.
  
  Казалось, будто город бросить -
  Себя от прошлого спасти,
  Пока гуляет в венах осень,
  И понимание грустит...
  
  Пока нестроена гитара,
  Пока душа болит внутри,
  Пока развешаны пожаром
  Косынки солнечной зари...
  
  Но вот исчез последний всполох...
  И стало все обречено
  На непрерывный ровный холод,
  На беспросветное окно
  
  Где засыпающие мухи -
  Теперь единственный пейзаж...
  Где отходящие старухи
  Во рту мусолят карандаш...
  * * *
  Куда-то брел, вдыхая синий дым
  Вечерней опьяняющей прохлады.
  Дворовый пес, как смирный пилигрим,
  Уткнувшись носом, брел со мною рядом.
  
  Во мгле дороги нет. И неясна
  Судьба существ, блуждающих по лужам...
  И вот уж час, как прошлая весна
  Не замужем. И ей никто не нужен.
  
  Прощаюсь. И закуриваю вновь,
  Передвигая дальше жизни стопы...
  "Весна влюбленность лишь, но не любовь", -
  Листвою прошептал столетний тополь.
  
  И грустно мне, что так она юна...
  И мгла ее окутывает тайной...
  И вот уж осень смотрит из окна
  Усталым взором женщины печальной.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Запах города. Звуки его. Силуэты деревьев.
  На запястьях каналов браслетами виснут мосты.
  Из бетона и зеркала созданы стихотворенья.
  И гуляют над городом тучи, как барские псы.
  
  Равнодушие - это игра, это взрослая маска
  На испуганных лицах не тронутых жизнью детей.
  И уже не дождаться времен, где закончится сказка
  Поцелуем воздушным в эфире дневных новостей.
  
  Почему же, скажи, почему бесполезно и глупо
  Вопрошать у гробниц о бессмертии памятных дат?
  Все чужие ответы похожи на вскрытые трупы,
  Из которых о жизни своей не узнать никогда.
  
  Все чужие уставы - омерты для непосвященных.
  Послушание волосы гладит на каждой строке.
  И сидит на скамье истукан, с пьедестала смещенный,
  Управляя граненым стаканом в дрожащей руке...
  
  И за городом держится крепко паскудная слава,
  Будто звуки его, будто запах его - стон и гарь.
  И его эстакады, дворцы, казематы всего лишь оправа
  Пятаку, над которым болтается тусклый фонарь.
  
  * * *
  Прошу о том, чтоб выжила в стихах
  Чужая жизнь, потерянная где-то...
  Молю о том, чтоб тень легла не так
  На позвонки оконного скелета...
  
  Но все, что вытекает на листы,
  Озвучено внутри надрывным воем...
  Прокуренные стены, как холсты,
  Безбожником распяты на бетоне.
  
  Один лишь дождь, по улице стуча,
  Со мною разговаривает тихо...
  И желтой лампы тусклая свеча
  Сгорает, на одно мгновенье вспыхнув...
  
  
  
  
  
  * * *
  Мне нужно давить на бумагу,
  Как на виноградные кисти,
  Чтоб винные ягоды мысли
  Закисли мучительной брагой.
  
  На запахе листьев паленых,
  Где птицы звенят как копейки,
  Тузы из сентябрьских кленов
  Дождем прибивать к телогрейке.
  
  Во времени этом и всуе,
  Как все первобытные звери,
  Мы в Царство Свободное верим...
  И выглядим в нем как холуи,
  
  Мечтая об искренней боли,
  Где стих - это явка с повинной...
  Увы мне... Ни веры, ни крови,
  Ни яду от ягоды винной.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Скажите люди, может ли река
  Своим теченьем в русле сомневаться?
  Плывут по воле ветра облака,
  Стихи из одиночества родятся...
  
  И в химии любви - закон чудес.
  И в ненависти - физики законы.
  И тянет душу к радости небес!..
  И рвется сердце в пьяные притоны...
  
  И под руками женский шелк волос,
  А на уме война со всем на свете...
  И до конца - штук восемь папирос...
  И тысячи непрожитых столетий.
  
  
  
  
  
  * * *
  Я жил в раю. Со мной жила печаль.
  Мы пили с ней вино из пастернака,
  Нас обнимало небо по ночам,
  И акварельный дождь над нами плакал.
  
  Я жил, в раю не зная, что во сне
  Малейший шорох бурями грохочет!
  Что все - мираж. И тени на стене
  В родные мне назначены заочно.
  
  Непрочен мир. А, впрочем, мира нет.
  Есть только рай, где ночь мерцает в лужах...
  Где вечно не хватает сигарет,
  Где ангелы сквозь дверь разносят ужин...
  
  
  
  * * *
  Вновь беспричинно будут рваться судьбы
  На ноте той, откуда бы взлетать...
  Вновь свой автограф вырезать забудет
  На пуповине бешеная мать...
  
  И в текстах протокольных сохранится
  Лишь выписка о секте подлецов...
  И наших фотографий злые лица
  Напомнят о смирении отцов...
  
  И будет приговор: достойный повод
  Искать друг в друге, чтобы объяснить,
  Как получилось осень пережить
  В пределах тяготения земного...
  
  
  
  
  
  * * *
  Ночи, зашторенные стекла
  Над бездной улицы молчат.
  Мерцает в космосе глубоком
  Новорожденная свеча...
  
  А, может быть, она погасла
  Еще тогда, когда Земли
  Клубок из нитей Волопаса
  Метался в атомной пыли...
  
  Что время нам, живущим вечно...
  Живущим в осени весны...
  Над нами дождь из капель Млечных,
  Под нами истина и сны.
  
  Над нами дух, под нами души
  И бесконечный тротуар,
  Ведущий в сумерки заблудших
  В своей любви счастливых пар.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Я вдоль по набережной брел,
  Табачный дым, мешая с прозой.
  Обыкновенным серым днем,
  В обыкновенных серых грезах
  О силе, что вращает шар.
  Под шинами автомобилей...
  О том, как добрая душа
  Весенней радуется пыли...
  Конечно, ведая о том,
  Что кончится апрель и лето
  Истлеет словно сигарета,
  И деревянные скелеты
  Рыбацких лодок под мостом
  Вновь обрастут тугими льдами,
  Наверно зная, что вода
  Бывает тоже монолитной,
  И новый май расплавит плиты!..
  Но им от пристани забытой
  Уж не отчалить никогда.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Голос разлуки гудками короткими
  Бьется в мембрану текущих часов,
  Словно часы из молчания сотканы
  Снов забытья и несказанных слов...
  
  Ветер молчания в городе мечется,
  Спит на антеннах высотных домов...
  Солнце в коричневой Яузе плещется,
  Люди идут из кино.
  
  Чай одиночества, дым ожидания,
  Патока, губы, мембрана и яд...
  Голос разлуки и ветер молчания
  У телефона сидят.
  
  
  
  
  
  * * *
  Пока в отваре маковом рассудок
  Потерян был на несколько часов,
  Спустился в город призрак новых суток
  И тишину задвинул на засов.
  
  Под шинами завыли автострады,
  Лотошницы кричат наперебой,
  Мадонна длинноногая из ада,
  Облизываясь, манит за собой...
  
  У мусорницы, стоя на коленях,
  Беззубый бомж беседует с Христом...
  Густеет гарь меж кронами деревьев,
  Троллейбус заискрился под мостом...
  
  И кто-то долго тряс меня за руки
  И по щекам ладонями хлестал!
  Прошли всего одни земные сутки...
  Как я устал...
  
  
  
  
  
  Перед рассветом
  
  То была смутная пора.
  Толкнув луну рукой костлявой,
  На грани ночи и утра
  Сводил с землею счеты дьявол.
  
  И сотворялся новый день.
  И было имя дню - суббота.
  Висел язык Искариота
  На бритве солнечных когтей.
  
  Домам мерещились огни
  Жилых квартир, где боги-люди
  С календарей срывали дни
  Своих неповторимых судеб...
  
  Где человек не избегал
  Глядеть в глаза рожденью мира,
  В котором утренний оскал
  Дрожал под хохотом сатира...
  
  Рассветной смутною порой...
  Когда рукой своей костлявой
  Вручал апостолу перо...
  С собой сводивший счеты дьявол.
  
  
  
  
  
  * * *
  Я тот Никто, которому ты письма
  С осенним почтальоном отправлял.
  Смотри, какая ночь... Как поступь лисья
  Бесшумна. И луной блестит оскал.
  
  Ты приводил в свидетели поэтов...
  Тех, мудрых городских бессмертных сов...
  Смотри, они скитаются за это
  По небосводу сворой звездных псов!
  
  Их судьбы - сновидения забыты.
  Ты - рядом с ними. Видишь, лисья пасть
  Под нежными губами Маргариты
  Последнюю строку целует всласть!..
  
  Так хочется пропасть!.. Я знаю, гений,
  В каких подвалах ты чертил листы
  Окурками чужих стихотворений,
  Что были так отчаянно пусты...
  
  Той пустоты теперь уж мало в мире...
  Смотри, какая ночь... Я тот Никто,
  Который жил с тобой в одной квартире,
  Писал стихи, носил твое пальто...
  
  
  
  * * *
  Напролет у стойки бара
  Ноет пьяная гитара...
  Завитой на пальце локон
  В папиросной пелене...
  Ночь осела между стекол
  Разливным вороньим соком.
  Отбивая ритм жестоко,
  Молдаванка пляшет мне!
  
  Отбивая ритм жестоко
  Каблуками - брызги стекол!
  На бедре хмельной гитары
  Откололась скорлупа...
  Через палец завит локон,
  Поцелуй пронзает током...
  И каким-то птичьим скоком,
  Завсегдатай - Роджер старый,
  Врезав коготь в стойку бара,
  С молдаванкою на пару
  Вытанцовывают па.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Питерский вальс
  
  Только ветер метет по Литейному пыльные крохи...
  Только бьют в Петропавловский колокол волны Невы...
  Только пляшут на старых афишах шуты - скоморохи...
  Только молча застыли пред взлетом гранитные львы...
  
  Этот город, откуда Европа сбежала к татарам,
  Небеса подпирает костями Казанских колонн.
  В нем скитаются боги по полупустым тротуарам,
  Прежде чем отразиться в крестах православных икон.
  
  Этот город, как все на Руси, родился из болота.
  Может быть, оттого в нем поэты стремятся пропасть...
  Там как будто в безбожной крови на церквях позолота.
  И как - будто дворы разевают бездонную пасть.
  
  Только хочется жить в этой лирике камня и влаги...
  Только видеть, как пляшут на старых афишах шуты...
  Только чувствовать ветер, метущий обрывки бумаги...
  Только помнить, как вечное время разводит мосты...
  
  * * *
  Мы просто люди в поисках обмана
  И тишины грохочущей планеты.
  Вот сигареты, женщины, стаканы...
  Вот окна заколочены рассветом...
  
  Нирваны нет. И снова сигареты...
  
  Душа в плевках американских денег.
  Восточный ветер выметенных улиц.
  Наш бог, по общепринятым - бездельник,
  Покончивший с собой на школьных стульях.
  
  Столетья пребывающий в запое...
  
  Мы не попали в субмарину Ноя
  И тихо превратились в рыбьи тени,
  Гоняя чай заваренный на сердце.
  
  И кто-то расписал стихами смерти
  Мгновения живых еще историй...
  
  Наш странный мир, умытый черным морем...
  
  Мы - улица в бензиновом заторе.
  
  Отлитый из любви затворник горя,
  Скучающий в отсутствии химеры,
  Удавку выплетающий из нерва
  И дыма сигарет...
  
  И все, как прежде.
  
  Ночные мессы видеорелигий,
  Интриги недопитого чернила,
  Балконом застекленная могила,
  Кассеты, недочитанные книги...
  Бессмысленно потраченные силы...
  
  
  
  
  
  * * *
  Цветущее небо в бутонах огня
  Сжигает сюжеты вчерашнего дня.
  
  И радиомузыкой полон рассвет,
  И музы состарились в несколько лет.
  
  Не правда, что лица у смерти равны.
  Не правда, что птицы боятся войны.
  
  Стыдятся быть может... Но слабость - порок.
  И вечный солдат навсегда одинок.
  
  Все так. Только жизнь отыскать нелегко,
  Когда материнское лжет молоко...
  
  И горе от радости будущих дней.
  И карцеры топчет апостол Андрей.
  
  И петлю басовая вяжет струна.
  И, кажется, плачет над нами страна...
  
  И если палач призывает к добру,
  То, значит, работа нашлась топору.
  
  Я тоже боюсь умереть во дворе,
  Среди подурневших собой королев...
  
  Не веря, не зная, не глядя, иду
  Туда, где не ждали меня и не ждут.
  
  Туда, где строкой оборвется земля.
  Туда, где любовь сторожат тополя.
  
  Куда на ночлег отправляется дождь.
  Где бог на мальчишку похож.
  
  
  
  
  
  
  Лихославль. Вокзал.
  
  Свет фонаря - звезда над Лобным местом.
  Свист поездов в безвременье воскресном...
  
   Харон, вращающий на пальце
  Ключи от желтых "Жигулей"...
  В татуировках Водолей
  Скрипит шкалой радиостанций...
  Нет жизни. Некому спасаться
  От череды напрасных дней.
  
  Пройдет дождями Водолей.
  Окрасит землю белым-белым...
  В кровавых выстрелах рябин.
  И снова грязь, ручьи, вороны...
  И вновь вокзальные хароны
  Цыганский табор в глубь Руси
  Свезут... И, Господи, спаси
  От фонаря, ползущего по лужам!..
  
  Здесь больше никому никто не нужен...
  
  Свист поездов в безвременье воскресном.
  Да ларь пивной, как храм над Лобным местом.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Был город сер, как жизнь, как дно
  Многоэтажного колодца.
  Я истязал собой вино
  В бокале выжатого солнца.
  
  Я не дышал, чтобы грустить
  Листвою высушенных парков.
  Смотрел в окно, бросал курить
  И колдовал над кофеваркой.
  
  И мог бы целый день не жить,
  Теплом последним догорая...
  И город мог бы растворить
  В бульварном грохоте трамвая...
  
  
  
  
  
  
   Кс.
  
  Листья отмаялись, отшелестели,
  Ветер декабрьский высушил льды.
  Встретимся снова, быть может, в апреле,
  Если зимой не случится беды.
  
  В мире огромном, уснувшем, холодном
  Двое нас, двое под сводом небес...
  Тянет разлука короткие годы
  И умолкает надежды оркестр...
  
  Что ж, мы свободны, как вольные птицы!
  Мы же умеем смотреть не таясь...
  Если любить - ничего не случится.
  Лишь бы метель до утра унялась.
  
  
  
  * * *
  Я не хочу веселых песен,
  Когда ветра метут листву...
  Из тишины табачных кресел
  Дожди зовут меня в Москву.
  
  В реке осенних тротуаров,
  Ногами, шаркая по дну,
  Дышу бензиновым нектаром,
  По-детски глядя на луну...
  
  Мне тоже холодно. Но все же
  Проститься с летом не могу...
  Оно зовет меня с обложек,
  Оно стоит на берегу,
  
  В июльской памяти свидании,
  Холодным днем, в унылый час,
  И плачет под ноги слезами
  Московских опустевших глаз...
  
  
  
  
  
  * * *
  Сосновый бор, свинцовая волна,
  Проколотые молниями тучи.
  Иду, а под ногами - пелена
  И осени последней запах жгучий.
  
  Все ближе, ближе, ближе города,
  Которым нет ни имени, ни места.
  Сосновый бор. Свинцовая вода.
  Загробное, глухое королевство.
  
  И я иду туда, ступая вслед
  Всем тем, о ком молился дни и ночи.
  И ничего святого нет при мне...
  И ничего, о чем жалел бы очень...
  
  
  
  
  
  * * *
  Если хочешь, скажу тебе, что еще есть в этом свете.
  Для чего еще жить... Для чего еще быть стоит здесь.
  Есть большая любовь и цветы ее - светлые дети...
  Есть надежда, удача, везенье и правая месть.
  
  Есть Карибское море и Берег пиратских скелетов.
  Под Симбирском, на Волге есть остров, где плачет камыш...
  Для мужчины есть вера в надежность своих пистолетов.
  Есть романтика летних московских облупленных крыш...
  
  И еще - дым костра у вигвама седого шамана...
  И душа, при которой не стыдно крестить телеса.
  Есть возможность не сдаться живым на соблазны дивана.
  И весна, и закат, и рассвет!.. Вот и все чудеса.
  
  
  
  
  
  
  
  Сон невесты.
  
  Тишина террасы летней,
  Фиолет, закатный час.
  Липы шепчут ветру сплетни,
  Горечь радости последней,
  Лунный, бледный, желтый глаз...
  
  Лунный, бледный, в дымке тени,
  Луч неведомых высот,
  Через волосы растений,
  Через небо сновидений,
  Гладит девичий висок...
  
  Гладит, ведая все тайны,
  Наливая в душу хмель...
  День ушедший - дух опальный,
  Погибающий печалью,
  Ей качает колыбель.
  
  Тишина террасы летней,
  Тает ночь, аквамарин.
  Липы вышептали сплетни,
  В уходящий сон последний,
  Сон невесты... Сладкий дым...
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Холодный на губах остался запах
  Духов ее настоянных на мгле...
  Нирвана городских зеленых маков
  В дорожной задыхается петле...
  
  Вот имя ей - Москва. Она порочна.
  На телефонах долгие гудки...
  Нанизаны на пальцы перстни ночи,
  И об любовь разбиты кулаки...
  
  Вот имя ей - Москва. Она священна.
  В ней каждый тополь - праведный еврей.
  Ле-Хаим на нее!.. Обрежьте вены
  На шеях желтоглазых фонарей!
  
  
  
  
  
  * * *
  Коричневая "More" сигарета
  Ждала на полированном столе
  Огня и продолжения сюжета
  О смысле своей жизни на земле.
  
  Ты думаешь, нас ангелы разлюбят,
  Когда мы перестанем быть людьми?
  Скажите мне, отчего боятся люди
  Самих себя, когда они одни...
  
  Вот сигарета дождалась и тлеет...
  Вот голос твой, вот музыка моя...
  Вот лунный луч у ног ложится змеем,
  Рисуя нам знамение нуля.
  
  И вот истлела "More" сигарета,
  Оставив пепел, запахи и дым.
  Скажи мне, отчего боится света
  Ночной туман, дрожащий у воды...
  
  Ночной туман, хранитель и свидетель
  Больших секретов маленького дня.
  Скажи мне, есть ли смысл жить при свете,
  Когда ты сам исчадие огня...
  
  
  
  
  
  * * *
  Когда ты один, словно ветер осенний,
  Что клонит камыш у холодной реки,
  Не думай о том, что не стоят спасенья
  Надежда, любовь и стихи...
  
  Когда ты один потерялся в дороге
  И, кажется, веру почти не найти...
  Большие костры и дождливые боги,
  Как песни помогут в пути.
  
  Когда ты устал и бессмысленно прожил
  Ничтожную часть нескончаемых лет,
  Одна сигарета, конечно, поможет...
  Как лучшего друга совет.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Согревая настольною лампой -
  Тишину однокомнатной ночи,
  Что сквозь шторы и дым сигаретный
  Просочилась и в пальцах легла,
  Ты как тень на невидимых лапах,
  Ты как время в сосуде песочном,
  Обитаешь на кончиках лета,
  На последних улыбках тепла.
  
  В этом прямоугольном проекте,
  Где дыхание хрипло и черно,
  Где корабль, разбитый веками,
  Репродукцией в стенах повис,
  Ты как радость немедленной смерти,
  Ты как ангелом посланный ворон,
  Мою душу, своими руками,
  Отправляешь дышать на карниз.
  
  И тогда, в однокомнатной келье,
  Где листвою усыпаны камни,
  Безымянные камни, как будто.
  В них надгробия прожитых дней,
  Ты садишься за стол и веселье
  По столу, карнавалом бесславным,
  Громыхает стеклянной посудой
  На пиру обреченных теней.
  
  
  
  1991-2004
  
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Ты остановишься в пути
  Шаги далекие заслышав...
  Там, в дальнем прошлом, позади,
  На человека стало тише...
  
  И стало суетней вдвойне
  Теперь на той дороге,
  Где удалось пройти не многим
  В уме и полной тишине.
  
  
  
  
  
  * * *
  Я знаю о земле, что там зима.
  Обрывки слов с ветвями бьются в стекла...
  Сквозь мутное окно, больной и блеклый,
  Проходит день, проходят времена...
  
  В которых нет ни родины, ни флага,
  Ни образа, ни женщин, ни мужчин...
  Лишь серых улиц ледяная влага,
  Лишь сомкнутые в стены кирпичи
  
  Жилых домов, могильников свободы...
  Вот нити на ветру струной дрожат
  И гроздь рябины капает с ножа
  Зарезавшего сумерки восхода.
  
  Зачем здесь так? И отчего зимой
  Приходится искать себе могилу
  В чужом веселье, до того унылом,
  Что переходит ночью в волчий вой...
  
  И та же ветка, и февральский ветер,
  В один и тот же час войдут сюда,
  Нам сообщить, что ничего на свете
  Не будет изменяться никогда.
  
  
  3 февраля
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Когда опускается в комнату вечер
  На мягком дыхании вечного сна,
  В табачный настой превращаются речи,
  Укачивая на дыму словеса.
  
  И в тяжести строгой не трогает время
  Пустые заботы мелькающих дней,
  Уставшее солнце за шторами дремлет,
  Чтоб утром очнуться на сутки мудрей.
  
  И круг посвященных ему посвящает
  Сожженную в сумерках жизни свечу,
  От добрых воров, ограждая плащами
  Дорогу слепому, как бог, палачу.
  
  И книги, и карты грядущих событий,
  И темные полосы винных камней,
  Любую войну замыкает в обитель
  Горячей любви на холодном огне.
  
  Так вечер и вечность проводят живые
  Не зная ни часа, ни смены имен.
  Под окнами липы стоят часовые
  В мерцанье расколотых лунных корон.
  
  И если откроется городу утро,
  И буднее солнце поднимется ввысь,
  То значит закончилась вечером трудным
  Большая игра. Значит все разошлись.
  
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Мы сидим у костра уклоняясь от неба чужого,
  Запиваем вином сизарей на солдатских ножах.
  Под глазами земля, на которой от света большого,
  Города, города, словно трупные пятна лежат.
  
  И ни шагу вперед! Оглянись, ни любви, ни начала.
  В рассусаленном склепе ограда одна - кочерга.
  Одинокая песня когтями в ночи простучала
  И смели ее прочь алтарей гробовые снега.
  
  Оттого то и грелась душа черной кожей обреза,
  Что разбой на Руси добродетели главной сродни...
  И молитва в крови, и в тюремных облатках аскеза,
  И прожить бы, прожечь бы, прожечь бы короткие дни.
  
  Может истинно радостны те, кто не знал и не верил
  Бесконечной надежде калек в инструменты врача...
  Может истинно знают пути лишь коварные звери,
  Что шагами в ночи одинокую песню стучат...
  
  С ними в лес! Города, города словно темные пятна
  На местах, где лежали костры наших кратких путей...
  И мечта неверна, и последняя ночь не неопрятна,
  И никто никому не приносит хороших вестей.
  
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  На стене изумрудная плесень.
  На душе... минус десять и птицы в крестах,
  С календарной строки цифрой смотрит весна,
  Не надейся.
  
  Не проси. Этот город - замкнувшийся круг,
  Эти сутки - сгоревшие спички.
  Возвратившийся Каин - единственный друг,
  Неопрятный, нетрезвый, обычный.
  
  Взор коснется... а память позволит забыть.
  Сердце рвется желать, чтобы не полюбить!..
  
  На стене изумрудная плесень.
  
  И Вселенная - прямоугольник двора,
  И пустая молитва сорвалась с пера...
  Свет так тесен.
  
  Не надейся. Над городом нет ничего,
  Кроме вечно живущих колючих снегов.
  Взор коснется... а руки сомкнутся крестом,
  Перекрестком для воронов в небе пустом,
  Что когда-нибудь в прах разовьются...
  
  Потому не проси, не надейся, не верь.
  С этой заповедью осторожно!
  Ничего не проси. Не надейся. Не верь.
  Будь спокойным, живым и безбожным.
  
  Будь достойным, чужим и безбожным.
  
  Беззаконным, простым и безбожным.
  
  
  * * *
  Царство небесное, ласковый Ад,
  Пусть этот город известен насквозь...
  Хочется, чтоб ничего не сбылось.
  Или сбылось все подряд.
  
  Сладкие дьяволы, дети тепла,
  На животе обнаженной весны,
  Людям осенним царапают сны,
  Не сотворяя им зла.
  
  Горькие замыслы... Верит ли кто
  В праведность линий троллейбусных дуг?
  Школьный учебник - убийца и друг,
  Гаер в казенном пальто.
  
  Верит ли кто, что за каждым углом
  Прячется счастье с букетом отрав...
  Истинно, истинно каторжник прав,
  Райскую твердь расшибая кайлом!
  
  Истинно пепел домами стоит,
  Городом сизым известен насквозь...
  Хочется, чтоб ничего не сбылось,
  Чтоб задохнулось в пыли.
  
  Чтобы рассыпалось и замело
  Нас и сто тысяч ночей после нас!
  Чтоб никогда уже не рассвело
  Так, как светает сейчас.
  
  
  
  
  
  * * *
  Искать пристанище душе, снимать квартиры,
  В которых люди находиться не хотят,
  Где ноют тени и косматые сатиры
  В окно глядят.
  
  Созвучно улицам, тому, что было в прошлом,
  Еще всему, что предстоит по вечерам,
  Искать дорогу, поперек которой кошка
  Мяукает чудовищным мирам.
  
  Покажется... Пронзительно и просто.
  Нет объяснений. Их не может быть.
  Скрипит с иглы виниловый Утесов...
  А надо бы Вертинского просить:
  
  Где Вы теперь? Там, в ритуальной блузе,
  Осенняя плакуша у реки
  На теплых днях завязывает узел
  И напевает странные стихи...
  
  И тайны нет. Лишь сутки убывают
  В пристанище души под потолком,
  Где полночь монотонно добивает
  Своих жильцов тяжелым ночником.
  
  
  Февраль. Ночь.
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Сигарета сгорит и остынет заваренный чай.
  Перешепчет страницы никем не прочтенная книга.
  Дважды щелкнет замок поворотом дверного ключа
  И еще, за окном, тополя на ветру себя выгнут.
  
  Без какого-то ни было повода лампа моргнет,
  И оранжевый дворник метлу по асфальту протащит,
  На железном будильнике стрелки свершат оборот...
   Что дальше?
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Каждый день, много лет, просыпаясь, живу
  Тем, что времени нет и смотреть через тьму,
  Все равно, что совсем никуда не смотреть,
  Не любить, не прощаться, не помнить, не петь...
  
  Это время, не знаю... начало тепла...
  На молекулах воздуха серый налет,
  На асфальте убитый подошвами лак,
  Поздний лед.
  
  Каждый день, много лет, просыпаясь, живу
  Ожиданием, будто бессмертный слепец,
  Что однажды во сне рассмотрю через тьму
  Черно-белого мира цветной образец.
  
  Это было... не помню... но был еще жив
  Мой лохматый и хитрый, как истина, пес.
  Я стоял у окна и заучивал миф,
  Наблюдал, как троллейбус ползет через мост...
  И напротив, в таком же окне, навсегда,
  Чья то тень отбывала пожизненный срок,
  Перелистывая за годами года
  И заранее зная итог.
  И заведомо зная, что в завтрашнем дне,
  По настойчивым правилам праведной лжи,
  Будет точно такая же вечная жизнь
  И слепец в освещенном окне.
  
  Каждый день, много лет, просыпаясь, живу
  Тем, что времени нет и смотреть через тьму,
  Все равно, что совсем никуда не смотреть,
  Не любить, не прощаться, не верить, не петь.
  
  
  
  
  
  
  
  Дождь
  
  
  Собака под окном забилась в угол,
  Мохнатой лапой, укрывая нос.
  На тротуаре прятали друг друга
  Влюбленные от ливневых полос.
  
  Осела пыль и тополя уныло
  Оплакивали выметенный сквер,
  И на скамейке несколько бутылок
  Валялись этикетками наверх.
  
  Троллейбус встал посередине лужи.
  В нем ранний пассажир, закрыв глаза,
  Покашливал, как будто был простужен,
  И снова, засыпая, раскисал.
  
  И дождь стучал и рисовал на стеклах
  Осенних таин прозрачный манускрипт,
  И уводил ленивой поволокой
  Возлюбленных далёко от земли...
  
  Откуда дождь холодной грустью капал
  И кутал город в мокрые шелка...
  А под окном лохматая собака
  Сквозь тополя глядела в облака.
  
  
  * * *
  Уходим и шепчем листвою в подошвах
  О жизни своей, остающейся в прошлом,
  О тех, кого прежде любили и ждали,
  И жалили счастьем ласкаясь в печали.
  
  Тех дней отголосок, коснувшись тумана,
  Наполнился разноязыким обманом,
  Обвился словами, напевным дыханьем,
  И снова спустился на пальцы стихами.
  И вновь по ночам извиваются строчки
  Судьбу завлекая к стремительной точке,
  Что в дальних столетиях, в ближних и в этом
  Разбитым виском становилась поэтам.
  Но каждому ли... И весна безупречна,
  От дьявольских глаз зажигает подсвечник,
  Диктуя молитву блаженному духу
  И небо, как нимб, опускается пухом
  На каждую букву под камнем Петровым,
  Что ересям новым положат основу...
  Но стоит ли в будущем думать о прошлом,
  Когда все уходят и листья в подошвах
  Прощаются шепотом с нами навеки,
  Венчаясь чрез миг на другом человеке,
  Что так же возлюбит их ложь и измену
  И точку однажды поставит мгновенно,
  И точкою этой продлит бесконечность
  Поэтов, ушедших за листьями в вечность.
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Вот и долгая тихая пауза тьмы
  Майской ночи стоящей в прохладной луне,
  Невзначай обнимающей плечи зимы
  Бледной шалью на тающем льне.
  
  Остуди, остуди свои губы огнем
  Мертвых звезд бытия в биллионах парсек...
  Жизнь меняет окрас удручающим днем,
  Днем не знает себя человек.
  
  Вот и долгая, долгая, долгая, до
  Первых капель размытой весенней зари...
  Скоро скрипнут колеса по рельсам депо
  И замрут обесточенные фонари.
  
  Скоро, что нибудь явное произойдет...
  И расколется мир как столовый фужер,
  И весенний дурман по ночам отцветет,
  И поселится в темной душе.
  
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Зонтом, отгородившись от небес,
  По темно-рыжему песку бульвара,
  Идти неспешно за влюбленной парой
  И радоваться оттого, что есть
  Вот этот вечер, влажный запах листьев,
  Дорога под ногами, свет витрин,
  Пустые и растрепанные мысли,
  И тоненькие слюнки паутин...
  Надеяться, что есть еще мгновенье,
  Чтоб закурить и дым пустить туда,
  Куда шагов простых стихотворенье
  С улыбкою исчезнет навсегда.
  
  
  28 июня
  
  
  
  
  * * *
  О, боже мой, какая грусть
  В расколотом грозою небе!
  Тяжелый ливневый молебен
  Обваливается на грудь,
  Раскрещивает на кровати,
  Крадет дыхание и дым...
  И туч разорванное платье
  Из черной соткано воды
  На спицах молниевой пряжи,
  По тайным замыслам искусств
  Божественной тоскливой блажи...
  Не высказать... Какая грусть!
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Как божий пепел снег на землю падал,
  В подошвы попадал и уходил
  С прохожими туда, куда им надо
  Попасть из всех своих прохожих сил.
  
  На стенах сыпь, на колокольне ветер,
  Младенец новых суток на руках.
  Твоя душа, как исповедь в конверте,
  Плацкартным матом мается в стихах.
  
  А мимо все идут... и топчут зиму,
  Мешая слезы с рукописью нот...
  Не верь словам - святые их не примут,
  Пока в тебе сомнение живет.
  
  И вздох ничтожен: "Боже, выпей с нами
  За пропади все пропадом навек!"
  Ведь знаю, что сейчас опять обманет
  Вот этот, самый честный, человек...
  
  Но верю снова. И тебе того же...
  Поверь, чтоб оценить бездарность лжи
  Крадущихся по лестницам прохожих
  На вечные вторые этажи.
  
  А ночь в бинтах, пропитанных любовью,
  Как горьким соком опийных цветов,
  Венчает на заснеженном Покрове
  Богинь и обезглавленных шутов.
  
  И все из нас... И мы во всем не правы.
  Стеклом, звеня, сливается с вином,
  Бродившим на мучительных отравах,
  В холоднокровном подполе земном.
  
  
  
  
  
  Туман над Городом
  
  В понедельник, на прошлой неделе,
  Стерся Город, раскис и размылся,
  Растворился во влажных метелях,
  На измятых постелях забылся.
  Ему виделись окна и двери,
  Будто вырванные из фасада.
  Ему чудились странные звери,
  Одноликие, в пестрых нарядах.
  От угла и назад, по проспекту,
  Уходящие в марево тени
  Толи призраков великолепных,
  Толи окаменевших растений,
  Что воздвигнуты властной рукою
  Окаянного зодчего - Смерти.
  Он со временем связан рекою,
  На которой мосты, словно перстни,
  С фонарями и рельсовой тягой
  Громыхают на стыке столетий.
  Здесь не сделают люди и шага
  Не попав в паутинные сети
  Его улиц, его новостроек,
  Его мусорных старых кварталов.
  Ему мало отчаянной боли,
  Ему крови всегда не хватало!
  Он не любит. Он - необходимость.
  Миражи его жителей тщетны.
  А на прошлой неделе все слилось...
  Цитадели, метели, рассветы.
  И лишь клочья автобусов поздних,
  Одинокие звездные брызги,
  Молчаливые слепки из бронзы
  Тех, кто с Городом слился при жизни.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Падает ночь... И по ветвям, по кистям рябины,
  Тихо касаясь их, снег на чуть слышном ветру.
  Звезды, как будто глаза непроглядной пустыни,
  Плачут, мерцая и вечному верят добру.
  
  Там, среди звезд, среди ветров, в невидимой дáли,
  Странников души, надежды и чьи-то мечты.
  Небо, пошли утешенье им, если в печали!
  Небо, наполни любовью их, если пусты!..
  
  Мы же подставим бокалы метелям и песням!
  Пустим по кругу душистый таинственный дым...
  Грустной мелодией струнные тронем ряды
  И в одиночестве вспомним о том, что мы вместе.
  
  
  31 декабря 2002 года
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Над Городом покой и над рекой
  Неволью льда закованы туманы.
  Засыпал землю пепельною манной
  Какой-то бог, измученный тоской.
  
  Хрусталью расколол пустые парки,
  На счастье, чтобы больше никогда
  От теплых звезд не доходил сюда
  Цветущих вишен шепот слишком жаркий.
  
  Чтобы не падал свет на склеп витрин,
  В металле изваянии отражаясь...
  Зачем здесь жить, за жизнь свою сражаясь,
  Которую нам случай подарил?
  
  К чему нам распевать пустые гимны
  Во славу новой скуки новых дней?
  К чему... ведь мы ставимся мудрей,
  А мир вокруг становится наивней.
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Ничего... Ничего... Ничего святого.
  Только оттепель по стенам - головная боль.
  Ни страданий, ни надежд, ни большой измены...
  Сигареты, слякоть, город, на ботинках соль.
  
  Это время... Это время между сном и смертью,
  Между запахом и страхом тишина стены.
  Начинается сначала, давит поршень сердца,
  Давит, двигает рывками колесо луны.
  
  Ничего... Ничего... Ничего не будет.
  Только капли, по железу хлюпая, скользят.
  Только бродят, словно кошки, по квартирам люди,
  Для которых в этой жизни ничего нельзя.
  
  С тем и встречу... С тем и встречу доброе - святое,
  Постучу об подоконник пепельницей снов,
  Брошу жить и пить и снова захлебнусь в запое
  Чтенья ценников и библии - жизненных основ.
  
  
  5 часов утра
  
  
  
  
   К.
  
  Когда воды коснутся губы,
  Уставшие от поцелуев,
  Как будто кистью полотна...
  Штрихом последним отнимая,
  Устало, волосы склоняет
  Дождем размытая луна.
  И пелена в упавшем взоре,
  Как в мутном зеркале искусства,
  Видения из жизней прежних,
  Вином настаивает в чувствах,
  Сметая легким летним ветром
  Иронию признаний тайных
  И ранит, будто бы случайно,
  Поддавшись мании мгновенной
  Нечеловеческой тоски.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Теперь люблю смотреть со стороны.
  Теперь могу рассматривать детали:
  Коричневые родинки луны,
  Деревья в преждевременной опале,
  Где сединой подернувшийся лист
  На рукопись похож в музее мира,
  Похож на незаконченную жизнь
  Полуприкрытых глаз лесной Багиры.
  
  Теперь не чуждо ждать, когда придут
  К полудню или к полночи минуты.
  Часы уже по-своему живут,
  Переливаясь в ночь закатом ртутным.
  И люди, по асфальту проходя,
  Укутанные в коконы одежды,
  Под полосой холодного дождя,
  Скрывают нерастраченную нежность.
  Стесняются любви и простоты
  Под хитростью бумажных уравнений...
  Но вижу я как трепетные тени
  Друг другу дарят первые цветы,
  Целуя воздух в предвечерней дали,
  Сливаются в затменье городов...
  И этот мир, из нежности и стали,
  В моей любви разрушиться готов.
  
  
  
  * * *
  Был вечер тих и ночь нетороплива.
  Скользила кругом времени луна
  И темный призрак звездного прилива
  Царапался когтями у окна.
  И было все едва ли постоянным,
  Как дальний блик мерцающих светил,
  Такой же обреченный, окаянный,
  Как мир, что навестить себя пустил.
  
  В такую ночь, безжизненно земную,
  Ничто уже не радовало взор,
  Ни листьев шевелящийся узор,
  Ни осень нарисованная всуе.
  И то, о чем всегда молчал закон,
  Явилось обнаженным и доступным.
  По пятнам то ли утренним, толь трупным,
  Иду я то ли в церковь, толь в притон.
  
  
  
  1998
  
  
  
  
  
  
  * * *
  И вот - нераспустившийся бутон
  Несмелой, словно жизнь, весенней розы.
  По стеблю капли грез текут как слезы
  Жестокой яви повести земной.
  
  Медлительна она в часах природы,
  Как Пятикнижник равномерный ход.
  И древний Ра сверяет с ней восход,
  Когда ковчег в мирские входит воды.
  
  Что духу не подвластно, то душе
  В мучительных признаниях доступно.
  И смысл самых значимых вещей,
  Пред нею только пепел предрассудка.
  
  Да и сама Вселенская душа
  Лишь только лепестков ее догадка,
  Предчувствие живого аромата
  На вымерших соборных витражах.
  
  Развоплотить и выточить из газа
  Навеянные образы цветком!
  Где юность восхитительную язву
  Опаивает звездным молоком,
  
  Чтоб в зрелости, любовные страданья,
  Порочным наважденьем обрести...
  Но вот приходит час цветку цвести
  И не спасти цветок от увяданья.
  
  И в этой смерти - мира красота!
  Когда на хрупком трауре бутона
  Нет ничего, ни бога, ни закона
  И суеты не будет никогда.
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Кто вечно ждет, того не ждут нигде.
  Кто молится, в том угасает вера.
  Я исчезаю в ливневой воде,
  Как темная осенняя химера,
  Что выдумана мной в такой же час,
  В таком же точно камерном припадке
  Желания любить в последний раз!..
  Смертельно сладко.
  
  Но где любовь, что высушит до дна,
  Как бешенное дьявольское пламя,
  Когда в глазах расколется луна
  И умирая, рухнет между нами!
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Помни заповеди волчьи!
  Помни вой в седом лесу.
  Помни как у летней ночи
  Звезды зарево сосут.
  
  Помни, как горчит рябина
  Замерзая на ветвях.
  Помни, что в настое винном
  Прячут демоны свой страх.
  
  Помни ветер на аллеях
  Обрывающий слова.
  Помни, что на сердце тлеет
  Пепел питерского льва.
  
  Помни город на болоте.
  Помни, марсовы цветы.
  Помни, как из женской плоти,
  Умирать родился ты.
  
  
  
  
  
  
  
  Город- Грязь
  
  Устилают асфальт мокрым пухом туманы,
  Фонари на рассвете - слепые глаза.
  Город-Грязь-на-Любви, из сонливой нирваны,
  Проступает пятном,
   Лабиринтом метро,
  На короткие двадцать четыре часа.
  
  Воскресеньем коварства пропитана кожа.
  Восхищеньем ничтожеству капают рты.
  Золотые понты в императорской ложе!
  Осторожно с рекламой!
  Все возможно без мамы...
  Белой нежности граммы,
  Колесо далай-ламы,
  Каблуки и подносы,
   дождливая осень,
   зонты.
  
   И лишь тишайший стук,
   Звук.
   И только пальцы рук
   Вдруг
   Очерчивают круг,
  Как будто на часах
   Осталось полчаса...
   И снова голоса
   Озвучивают день
   И жить, как будто лень...
  
  Но назначены впредь все слова расставаний
  И летят на зеленый такси наших встреч
  Кто-то злой от любви напивается с нами
  И сжигает слезами пластмассовый меч.
  
  Только, что нам беречь в преисподней кварталов?
  Фонари на шоссе, словно висельный ряд.
  В окнах люди горят в половину накала...
  Славу пьют фраера из пустого бокала.
  Не хватает до спазм, и всегда не хватало
   Не от мира сего...
  О котором здесь говорят.
  
  
  
  2002
  
  
  
  
  
  Альфа и Омега
  
  
  Христос,
   Гертруда,
   Будда,
   Ленин.
  Мед поколений,
  Яд,
  Елей.
  Мирская мантра:
  денег,
   денег...
  Бульварный веник тополей.
  
  Легенда дерева о смерти,
  Твердь оловянного бойца.
  Метро кольца: не верьте-верьте.
  Не верьте - верьте... Нет конца.
  
  Отца и мать; отца и сына;
  Ты сыт. Ты - бог. Ты - Солнце. Да.
  Молчанье льда, звучащий инок,
  Ци - колдовская кислота.
  
  Самец труда,
  Руда утробы,
  Инкубы суздальских берез.
  Дворовый пес,
   ворона,
   кобра,
  Мерлин Монро,
   Дали,
   Христос.
  
  
  
  
  
  * * *
  Сойти с ума от запертых дверей,
  Когда в кресте окна чернеет море...
  Печальнее на свете нет истории
  О вечной недоступности морей.
  
  Когда в кресте окна густеет мгла
  И пленная на ветвь садится птица...
  Сойти с ума от дней, которым сбыться
  Не суждено нигде и никогда.
  
  Наверное, приручен человек
  К покорности безгрешною природой.
  И ходит он, плетя ногами годы,
  И стаптывает медленно свой век.
  
  И держит сновидения в ресницах
  О тех морях, что плещут за крестом...
  Мечтать о том, чему уже не сбыться,
  Закутавшись в казенное пальто.
  
  Сойти с ума и слушать как вода
  Бессмысленно сочится из под крана...
  Закрыть глаза и вспомнить города,
  Стоящие над бездной океана...
  
  Закрыть глаза и больше никогда
  Не возвращаться к яви безысходной.
  Закрыть глаза и слушать как вода
  Бурлит под барабаном пароходным...
  
  
  
  
  
  
  
  
  С.Г.
  
  
  Глубокое, невыносимо синее,
  Сентябрьское вызревшее небо,
  Где солнца шар на стебле апельсиновом
  Склоняется и падает на землю.
  
  Да будет ночь, из пряжи нашей памяти,
  Сплетать на палых листьях сновидения.
  И будет сфинкс глядеть с тоскою за море
  С последних камней бухты Провидения.
  
  И, словно жизни призрачная птица,
  Бесшумно альбатрос промчит по глади...
  И Вероника в полночи склонится,
  Дотрагиваясь сердца звездной прядью.
  
  
  
  2003
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  В тоске ноябрьского вальса
  Мы пьем холодное вино.
  Сгорела жизнь, убрался праздник,
  Прошла любовь давным-давно.
  
  Осталась осень, окна в мокром,
  Бульвары в будничных пальто...
  И черные, как души, стекла
  На проезжающих авто.
  
  И где-то музыка, чуть слышно,
  Царапает на крышах жесть.
  И пустота стихами дышит,
  И бьют куранты: трижды шесть.
  
  И засыпает город лишний
  На ленте древнего кино.
  И где-то музыка, чуть слышно...
  И ядовитое вино.
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Мела метель по Сретенскому спуску,
  Скользила по ноябрьскому льду,
  Под стеклами посвистывала грустно,
  Мешая пешеходам на ходу.
  
  И в подворотне, задержав дыханье,
  Таилась как безумный душегуб.
  И рассыпалась белыми стихами
  В изломах губ.
  
  И снова вниз летела, на бульвары,
  На костыли безглавых тополей,
  На тайные возлюбленные пары,
  Не знающих зимы в любви своей.
  
  
  
  
  
  
  
   Дм. Файнштейну
  
  Ну хорошо... пусть будет ваш Христос
  Единственным значением для русских.
  Пусть будет крест. Пусть под крестом - погост
  В кроваво-красных земляничных бусах.
  
  Пусть будет негде яблоку упасть
  От куполов сибирской византии.
  Разверзнется пускай пустая пасть
  Проснувшейся от голода России!
  
  Пусть высохший от бдения монах
  Последним вздохом вымолит проклятье...
  И ненависть развеет детский страх,
  И воином проснется обыватель.
  
  Ну хорошо... пусть бьют колокола!
  Пусть сходится народ на толковище
  За Русь. За сероглазого Христа.
  За грешников, безбожников и нищих.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
   Игра, где человек охотится за тенью,
   За призраком ладьи на призрачной воде...
   Бодлер
  
  
  Вот все, мой патриарх в ладони этой:
  Созвездий гроздь на гривах лошадей,
  Келейный рай покинутой планеты
  И полосы от солнечных когтей.
  
  Вот все, мой патриарх, чему я нужен
  Рождением в бесчисленной толпе...
  В галактике, где бог готовит ужин
  На выросшей меж камнями крупе.
  
  О видимость безмолвных откровений!
  Скользящий бриг по лезвию мечты...
  И явь моя, и сны - одни лишь тени,
  Один лишь отсвет древней красоты.
  
  И я лишь варвар в храме Командора.
  Мой патриарх, я чту твою печаль.
  С достоинством шута и с тайной вора
  Я пью чернила в чаше палача.
  
  
  
  
  
  
  
  * * *
  Напротив, как надежды, гаснут окна.
  Хмарь прошлого раскисла на полу.
  Ты город вместе с жителями проклял,
  Вращая жизнь - гремящую юлу.
  
  Ты опустел и опустил свой ворот.
  Трамвай любви со стуком сгинул в парк.
  За ночь одну ты стал безумно стар,
  Рассматривая пристально свой морок...
  
  Где только желтый свет от фонаря
  Напоминает век, такой же тусклый...
  Все бесполезно, сумеречно, зря,
  Бессмысленно, безвременно, по-русски.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"