Дон Кипзит, Симон Грандфак, Сир Собак и Грег Наплюй
Собрались для славных драк в переулке Франте-Флю.
Там отличнейший кабак! Эль отменный, смена блюд,
Добрый вермут, злой коньяк и не курят коноплю.
Старый друг Али-Абдул заправляет кабаком,
Пусть под ним вздыхает стул - турок вьется мотыльком,
Красит смехом пьяный гул старый друг Али-Абдул.


Дон Кипзит сидел и плакал - нынче самый длинный день!
Дон Кипзит упрямым взглядом проникал до дна, но тщетно.
Не найти ответа дону, бедный, старый добрый дон!
День приходит незаметно, ночь уходит незаметно.
Ночь смеется, ночь пророчит, белым трепетным флажком.
Белым тигром ночь приходит, тигр гладит теплым боком
Бок холодной толстой кружки, тигр ходит по столу.
Дон Кипзит угрюмо мочит долгий ус в глубокой кружке.
Тигр меряет круги. Ускользает и воркует. Дон Кипзит к нему ревнует
Неокончившийся день. - Скоро осень! Плачьте доны!
Терпким ядом беладонны ночь короткую налью.
Что мне брага? что мне песни? звезды горстью в поднебесье.
И рассветную росой осень близится с косой...


Сир Собак - иной сноровки, пьет и пьет без остановки,
Экий увалень! Да - ловкий! На носу - пустой поднос.
- Жажда вас не подкосила? Ставьте кружки, кубки, сиры!
Это же невыносимо - не пуститься под откос!
Сир Собак - упрямый парень - тот уж вдарит - так уж вдарит!
Обожает оленину, запах ландышей и роз.
Сиру грустно, сиру скучно, сир берет пустые кружки
И швыряет в гущу зала, может, в шутку, мож, всерьез.
Если кто-то и зарвется, бедолаге достается,
Сир Собак шутить не любит. - Распишись, молокосос!


А Симон Грандфак на взводе, долгий сон ему приснился,
Улетела синим летом на зеленые луга распрекрасная голубка,
Одному бродить по свету. Толи правда, толи шутка! Ненавистна, дорога!
Вот Симон и гладит холку, где теперь добиться толку,
Пить ли пиво втихомолку или щучить плавники?
Как прожить шальную ночку? Он зовет Абдула дочку,
Нервно мнет ее сорочку, дарит бусы, медяки.
На плечо ее сажает и печально вопрошает,
Чья она - поди, чужая? За спиной Абдула смех.
- Что? Мила моя смуглянка? Не по пахарю делянка!
Отпускай, один наврядли обойти сумею всех.
Но Грандфак улыбкой дразнит, Кариму хватает разом
И визжащую кидает к самым балкам, к потолку.
- Что, пойдешь со мной? Серьезно!
Стихли шутки, смолкли гости, белым тигром ночью поздней
Встал Симон. В ночную тьму блещет яркими белками да играет желваками.
Карима в руках как мячик. Словно сердце - скачет, плачет.
- Ты - мой гость! Поставь! Иначе... - перепуганный Абдул.


И жонглеру толстой вилкой метит в зад Эдмон Кобылкин,
Гордый сын привольных прерий, верный рыцарь всех девиц.
Он игрив, бровями водит, он мечтал о чем-то вроде,
"В притяженьях и свободе" - наработанный девиз.
Рев Симона, люстры грохот, пол проломлен, трое - в подпол,
Бледный турок ищет, ловит, тащит дочку и уводит, вечеринка удалась!
Дон Кипзит, возвышен, светел, в подпол стряхивает пепел.
Там разгром метелью лепит, кто-то смачно метит в глаз,
Разобрать! - Столпились гости, кто болеет, кто-то - в злости,
- Ставьте, хлопчики, пятак! - разоряется Собак.


Грег Наплюй, проснувшись чинно, взявши ножик перочинный,
Проложив в толпе дорогу, наклонясь к дыре и строго
Хриплым басом "ай-я-яй!", взяв за шиворот Симона,
Неприступный как колонна, словно мокрого щенка -
Не валяй же дурака! - ставит рядом смирно на пол.

Дон кипзит смотрел и плакал... Белой ночи теплый тигр
Снова жаждет белых игр...

Грег Наплюй пыхтит над ухом - Будучи нетленным духом,
Нищим, сорным, я не знал, по каким краям летал.
И носило где-попало, прикоснулся - все пропало,
Был ли нищ и невесом, был ли старым колесом,
серым камнем на дороге, запинались крылья, ноги
И сухие костыли. Рос из матери-земли.
Не за деньги, просто так...

Примиряется Грандфак.

- И глаза мои колышет тот, кто старше, чище, выше,
Так мне плакали в глаза, что же было им сказать?
Если был угрюмым лешим, черным, скомканным, ослепшим,
Если мне со всех высот собирали на восход нити сонного светила,
Если тень меня любила, если ангел бела дня ждал совета от меня?
Мне ли жить бедовым сердцем, мне ль гулять, гутарить, греться,
Мне ли горе горевать, мне ли зимы зимовать?
Вот, один полез в бутылку, рад ему - другой, Кобылкин,
Как ты, чадо? Чую, цел? Вылезай! - и тихо сел.


Наш герой не запылился, над провалом появился
Красным солнцем, напоказ. Вот кому подбили глаз!
Прячет гордую ухмылку Рыцарь Вилки, сэр Кобылкин.
Оценив его урон, улыбается Симон.

- Эй, ребята-крепыши, разбирайте барыши! - 
Почитатель славных драк, перетряс улов Собак.
- Не раздуть ли брагу в склянки? тут - задаток доброй пьянки!
Эй, Абдул, неси сосуд! Ты, Эдмон, останься тут,
Нам потребуется помощь, ты мужчина или овощ?
На веселый перезвон кружкой тянется Эдмон.


Дон Кипзит очнулся вроде, просит лютню, бродит, бродит,
Ищет пальцами лады. Белой ночью - белый дым.
Распускаются оковы, звонким голосом знакомым
Песня гордая летит, напевает дон Кипзит. 
- Где застала
злая вьюга?
Я любил
тебя как друга,
стройный тополь,
мой двойник,
я душой
к тебе приник.
    Представьте, дети!
Представьте, дети,
себя внутри дерева,
соком в стволе!
Холодное время
крадется во мгле,
ты скован корой бытия...
Да, я же всегда
возвращаюсь к тебе,
я создан таким!
Остывшей судьбой
привязан к тебе,
милый тополь...
И медленно-медленно,
полузастыв,
ползу по волокнам
тягучей смолой,
не добрый, не злой
к желаньям пустым,
я создан таким,
Я скован судьбой,
все уже, теснее и медленнее.
И все, что я помню -
последнее "ох!"
Не трепет, не вздох,
а хруст
неживого ствола.
И долгая смирная мгла.
    Представьте, дети!
Представьте себе!
Свобода и мертвый
приют в пустоте.
Я был наслажденьем
просторных ветвей, 
Я - сонная нега
зеленых кровей,
Я - песня любви и тепла...
Костер. 
Улетаю.
Зола, ла-лА, ла-ла-лА, ла-ла-лА...
    Представьте, дети...

Кипзит умолкает и тонет в дыму, на песню подходит цыганка к нему
И тонкой рукою запястье берет, а дон молча смотрит в накрашенный рот.
И бисером пот проступивший на лбу утерла цыганка, гадает судьбу
Краснеет, бледнеет, другую берет, и сжат без ответа накрашенный рот.

Вот кубок расплещет тяжелый кулак, подносит цыганке хмельное Собак,
И жадно как воду, глотает вино, седая цыганка и смотрит на дно.
- Я столько гадала - соврать не впервой, но врать не отважусь - клянусь головой.
Вот пятеро пальцев на крепкой руке. И сжаты в едином они кулаке,
И также едина пятерка людей, одною душою, одною судьбой.
Скажу даже больше, за тяжестью дней, на сердце голубка, желанней, нежней.
И каждый сгорал, источал томный пыл, и каждый до смерти голубку любил,
Шесток опустел и прогоркло вино. Упрятать от всех, утаить не дано,
И чаши весов совместились опять - вот, сердце - одно, на другой - целых пять.


И брови сомкнул помрачневший Грандфак. - Откуда ты знаешь, что все было так?
Но красному слову простительно врать - нас четверо, бабка, а вовсе не пять.
Вернулся румянец до старческих щек. - Мой милый скиталец, ты все же щенок,
Но глаз мой острее, чем ножичек твой, пять пальцев ладони, клянусь головой!
К цыганке монета летит серебром, и смотрит пытливо забытый Эдмон,
За пазуху пряча кошель и кисет. - Дала ты загадку, так дай и ответ!
- А мальчик - умен! А ответ мой таков, мне нету нужды делать с вас дураков,
А в вашей судьбе наступил перелом, и пятеро пальцев - за этим столом. 
Сказала - и юбки метнулись во тьму, а четверо взглядов пришли к одному.


Вниманием сильной четверки смущен, пылает пунцовый усталый Эдмон.
Но ходит за кубком кувшин на поклон.
Долгий стон.
Поверьте слову, хмель и мертвому, немому развязать сумел язык.
А Кобылкин не привык состязаться с горькой брагой. - Брагобратья, право, браво!
Нам таиться не резон! - улыбается Эдмон.
Грег Наплюй рулит умело, вот уж дело, так уж дело.
Эта встреча - неспроста! У Эдмонова перста - украшеньем темный перстень.
Перстень слишком им известен, он касался нежных губ, 
Был голубке мил и люб, может наш мальчишка знать, как беглянку отыскать.
А Эдмон и не скрывает, к сердцу томно прижимает синий вышитый платок. -
- Скоро встреча! Будет в срок!
Хмель сошел со всей четверки, лишь Кобылкин разговорчив,
Тигр ходит по стене, по расплавленной луне, ночь - кичливою скопой, всех Эдмон ведет с собой.


Вот наказанное слово, в теплых травах ветра злого
За охотничьей тропой зверь бредет на водопой.
Солнца белого сестра чешет косы у костра.
Наконец-то! Счастье, любый! Он целует деву в губы,
Наслажденьем опоён, обнимается Эдмон.
А вокруг - немые тени. Деву мучают виденья,
Разум, дай хотя бы знак! Дон Кипзит, Симон Грандфак,
Грег Наплюй и сир Собак, и сознанье топит мрак.
Гнев пылает в черных лицах, но в глазах своей девицы
Видят братья ту же боль, что ведет их за собой,
Ту же ласку, ту же нежность, негасимую любовь.
В них не ужасы неволи. Умывает ветер поле,
Как такую поделить? Как одним, постылым жить?
Что ладонь - без верных пальцев? Снова грезить и скитаться?
В чем истому растворить? Не отвергнуть, не забыть...

Не разбиться, не расстаться, суть одно - ладонь и пальцы,
Белым тигром ночь ушла, всех в объятья приняла...