"Как вдохновлён апостол был, своим, с горчичное зерно... и этим жил" Пророк покажется слепым, в несвоевременность учений о смерти в облике живых, но будет прав и предречёт победу тем, кто примет день, как первый и последний в свои счастливые глаза и вечность прольёт по венам через край... Наступит рай и старости не будет, поскольку завтра и вчера - лишь человеческий рассудок от очень долгого не в нас, но где-то рядом, через слово...
***
Сомненье только ритуал, песок вчерашних плодородий, следы принявший тех, кто прав или того, что тем казалось. И неизменен горизонт ошибок в будущем и наших, и как бы не был птиц полёт высок по вечности прозрачной, им быть в земле и быть землёй... Как бесполезен комплимент слепого о картине, глухой не сможет оценить всего звучанья скрипки, хромой не сможет разгадать, чем бег по полю был прекрасен, так человеку не понять в чём смысл его созданья...
Поскольку сам не создавал столь совершенное...
***
Не гадалось. Злость. "Долой её"?..
Далось?..
Если мне не виден брод, значит только через мост? Через серость липкой тени прицепившейся к ногам... через образность метелей, в спину брошенных, слова?.. Скоро будет понедельник, можно новую начать... (без тебя и без приветствий в потускневшие глаза)...
Не гадалось. Злость. "Долой"...
Одиночество как повесть с незаконченной главой (где описано болото с уязвлённую душой) кульминацией в полоски срезан длинный ряд идей... "Ах, сударыня, позвольте, недозволенным в плече размахнуться на вопросы, что же станется теперь:
Разбежимся как разводы, семенящие в воде... камень, камень лишь в полёте, а мы в разные уже...
***
Ты отвечала на улыбку, как отвечают на вопрос, когда не знают. Дугою сомкнутых полос, когда не знают, что ответить.
Вперёд ногами выходил, несвоевременно рождённый, и мне бы возрастом учесть, что я не опытен был словом, но... ты отвечала на улыбку как отвечают на вопрос, который я не задавал, а ты уже не знала, как справиться со мной. И лунным светом озарённый, как гибкий, молодой побег, тянулся к небу потаённым стремлением к тебе... любить.
Ты безответно улыбалась на мной незаданный вопрос, как на любезность отвечают, как на любезность, но не боль... А большее - каприз признанья и страх неведомый детьми, что их за правду наказаньем отправят изучать углы...
***
"прости его, не ведает, что творит"
А вы ведали, ведомые ведомым, вы брали камни и бросали в жён, что жизнью оправдали Бога, познав его через пришедшую любовь... "не по канонам" Он ли благославлет войну во имени себя? И грех убийства долгом называет, а где же ваша левая щека??? во власти тени... Страх не обличают в чадру иль паранжу чужой страны, его самоубиеность отпевает и бьёт как совесть во все колокола, тревогу в сердце верно призывая задуматься а тем ли маятся душа? И будем ли готовы встрече ведомостью своей с Тем, кто справедлив и безупречен, как первая слеза младенца упавшего из за неокрепшести своей...
ведомый искренним желаньем ногами мир наш изучить...так все мы ведаем за разность наказанья, кто за расстрел, кто за распятье, и нам друг друга принимать как данность, поскольку вере даже не верны, поскольку свет мы очертили тенью, а мир как время без войны...
***
налей мне горького, с лимоном и двойной... сегодня выиграл я у Бога, минуту с той, чьё имя было всем, хоть не нарочно.
и мне бы стать обычной птицей, или хотя бы мотыльком, что б перед нею поклониться, но я прошёл. как поезда бегут с вокзала наперекор всем опаздавшим, как небо рвётся снегопадом по месяцам не календарным...
так я прошёл. и всё ещё был слаб... и болен, недолечившись каплей суток, но и она прошла, как через казнь проходят за состоявшийся поступок, раскаявшись в глазах, и осознавши невозможность все циферблаты сдвинуть в спять...
а нам бы словом, как знакомым, горбатый мост через ручьи...но я прошёл она же только движеньем лёгким головы как будто бы простила, себя или меня за то, что было и то чему уже нельзя...
налей мне горький, с лимоном и двойной, так мама варит кофе когда есть разговор на ночь бессонную о чём то важном, а с этой чашкою теперь,всё то, что до... смешно и глупо. всё пропадает и не страшно ведь я любил и значит буду. Правда?..
***
"осветили помпезностью аскетичную келью, так неучтиво ворвавшись за дверь, а мне одиночество стрелочной трелью под ухо подаренных, сердце томит...
оставьте мой город картой не меченной, в колоде отшельников, забывший свой дом... я не еврей, а просто простуженный слишком холодным и колким умом.
и просто напуганный, маугли мальчик, внезапно нашедший подобных себе, казался нормальным, а стал слишком ярким примером ходьбы сразу на всех...
мне было удобно славиться тенью отброшенной в полдень на чуждой земле, я не еврей, я просто напуганный, я не напуганный, просто еврей...
в поле моих, после яблочных спасов, вверлось небу сеять хлеба, а не помпезность, извечным изъяном картавить клеймом в золотые герба...
не одиноки, пока мы едины, а если нас много, то верно уже, себя различаем в заглавные строки не нашим, но данных нашей звезде...
оставьте мне келью верным спасеньем от проступивших морщин на лице, оставьте мне келью где я вдохновенно продолжу внушаться неведомым мне...где я не собью случайно с дороги шедших к приюту, а не на скорбь, по всем и всему, что было и будет, видимым мне из узких окон"...
***
до поры до времени...все тетради белые,до поры до времени будет что то нравиться, до поры до времени кажется красавицей, девушка, что смелостью увлекала в танец...
до поры... и смелость, будет ненавязчива, и легка как ветер в зное лет палящих, а потом случайно опрокинешь слово, что устал и просто хочешь отдохнуть...
до поры до времени... сложишь чемоданы кардиналом серым в поезде прокатишь до поры и времени, так ничтожно мало не успеть вернуться и успеть остаться...
до и после дуют... а родных всё меньше ты живая пыль вовремя ушедших и рука недрогнет опрокинуть слово, если путь далёкий, если вы не долго...
если путь далёкий между этих "до", окунёшься ночью в чуждое родство, с головою ночью, очень глубо... и коснёшься сердцем, что и есть любовь...
захлебнёшься сердцем, вынырнешь и вдох...до поры до времени верится в любовь.
а с утра так холоден любой хозяйки пол, а с утра так хочется вылезать котом всех, кого нелёгкая поздно привела... но коту обратно не вылезать тебя...
бережно, по трезвости проберётся дрожь... а колёса вертятся шорохом часов...
"до поры до времени", вечным не бывать "полюблю" естественно, но пора вставать.
***
земля латает мерно
топтавших времени дыру,
кто православен - крест,
кто не совсем своё...
земля залатанная жизнью,
рождает новую иглу...
земля щедра,
и полотно
оставит место на войну...
кто помогает зашиваться,
кто молиться за остроту
и те, и те рабы пространства,
земля не верит в наготу...
земля не ведает и страха,
что обветшает жизни лён,
как жизнь не верит,
что пространство
в себе ей место не найдёт...
и так уставились созведья
на предрешённую игру,
итог которой им известен
но,
всё прекрасней её ход...
***
мне хотелось бежать, как бегут до упора, по чугунным мостам, одинокой строкой оголтелые мысли, совсем не героя, выжить в копоти дней не расставшись с душою.
я заглядывал в лица, и пил, что пригодным к питью им казалось, я рассеивал дым, и топил, что являлось зачином скандала, каждый раз умирал, воскресал не умело и всё больше молчал при отсутствии веры...
я травился питьём и путался в тине, кровать стала столом, и квартира больницей... а фонарь за окном умиравшей синицей, что ложилась в ладонь с журавлиной улыбкой.
кто то добрый, усталый склеивал веки, я лежал, притворяясь, что становится легче, я лежал под трамваем смиренный как шпала, а на утро и память швырялась на рельсы...
только не было легче, было как раньше, ставились пьесы в театрах для фальши, и она приглашала исполнить на бис, танго со смертью без кровавых кулис...
настоящие дни с холостыми менялись, я дождался весны, только сердце не тает, даже той, что стихи вверх ногами читала, и просила писать языком не кривляясь...
мне хотелось бежать, как бегут с поля боя, войны, что насильно втравила в себя, в снега и рассветы честного слова, в мечты и победы, в нетленность добра.
только я прописался в списке "надолго", прогулявшись по парку, падал на стол... и всё позволял и всему позволялось, марать меня смыслом совсем не о том.
мне хотелось бежать...
***
Храбрились фрукты на столе и гладиолусы разомлели, трактую осень по воде крадущейся к порогу, трактую осень по себе, и ожиданием тревоги, трактуюсь тенью на стене и таю воском.
за не воспетое не стыдно, за не прошедшее не жаль, по дому просто больше дыма, по дому в тёплых я часах.
а за порогом слишком сыро, и за окном чужой туман, так неизбежностью убилась, смывая смуглости вуаль, мне непонятное сиянье беспечных солнечных лучей, мне непонятная отвага, влетевшей бабочки на свет...
влетевшей бабочки на свет, самозабвенной непринятьем, последних дней, последних лент, очерченных по взмахам.
в коллекционную тетрадь, несутся очерки подобных, кому людской неведом страх за предстоящее и "скоро"...
но вот иголкой поперёк расхохоталось время, украшен мокрою листвой и серым небом, пейзаж, воссозданный рукой и вечным продолженьем в коллекционную тетрадь сиюминутных вдохновений...
***
Провожают, и напутствуют. Огляделись, меня нет.
так вот и отъехали чувства пополам, сердцу то, что верилось. Небу - что должна.
Истины и правила, бережно в карманы, за любовь отметина с левого виска.
А мечты в безветрии не надёжны прелестью, как листы осенние сотлеют на ветвях, город мой невежливый, я почти безгрешная, и почти счастливая, во твоих домах.
Ты прими молчанием вечное скитание, чьих то неприкаянных во дворах шагов...
Ты пойми, оправданно, поиском не сплавленных, сталью предназначенной лишь колоколам,
звуков тех, что к странствиям, манят всех талантливых, одиноких слухом и почти немых...
Сбудутся все праздники улочек оставленных, в трепете хранящих ностальгию сна...
Сбудутся все праздники и вернутся странники освещать ночами хмурые глаза.
Провожает и напутствует, город мой не ждущий... и сердито колется в спину фонарём.
Я сбегаю с чувством, не большим, но добрым, что мой город, лучший, оттого что мой.
***
не врачуют знахари и твердят упрямые, что зимой не полное, ждёт своей весны...
я гуляю раненый, веточкой поломанной, как гуляют пьяные по морям, в грязи...
упрощаю сложное, и смеюсь несдержанно, закрывая ставни от чужих "зачем"?
различаюсь грубостью от излишней нежности, не рождённой вовремя, сущностью подтел...
как упрямы знахари, круглые, наручные и единым мудрые "жить всегда вперёд".
Мне больше не надо, мне больше не надо молчать, я родился таким, и это не мало, для того, что бы жить...
За свои не пределы вериться сердцу, что разум воскреснет всем вопреки, вопреки ожиданьям и чужим откровеньям, ушедших от счастья и от борьбы... Вопреки не крещённым - рай существует, и непременно он на земле, вопреки посвящённым, катастрофы лишь случай, а более страх за грехи...
В идеальную драму впишется автор и каждому слову заложена жизнь, как быть услышанным, выбор всех граней, или лишь тех, что сам изучил...
и не вопреки, а как следствие мира, по первому звуку, родившему мысль, осталась нетленной песочная вера, песочная вера в колбах земных... И мы по крупицам в стеклянном каркасе будем стремиться куда то успеть, а нас так не много, отведённому сроку, а нас так немного, теперь...
Божественно всё, что хоть как-то влияет, и незабвенно уже по сему, так стоит ли ждать последнего часа, и промолчать на вопрос почему?
Почему так прожил, и то не исправил, перед чем испугался и плечи склонил, для чего так страдал и о том ли ты клялся, что бы в сей миг забытым уйти?
***
мне в голос звуков не хватает, я выкрикнул бы мир... в себя вобрав, что слишком вяло доныне смыслом говорит...
безбрежным небом задыхаюсь и бесхребетностью морей, по скорлупе земной скитаюсь, и ночь свою несу как тень...
мой голос ложью не отравлен, но и свободой не окреп, я веру принял чем-то ранним, я веру принял и охрип...
***
гримасы смелости на пояс, под левый локоть острый посох... а за спиной играет флейта, а на плечах ума хомут...
так неприкаянно и верно шутом болтливым в тишину, меня крестили белым светом на послушание в плену...
но флейтой ноет, льётся сердце, и за решёткою апрель, апрель похожий на виденье... апрель с пробившейся травой...
апрель ушедший в понедельник, где оглашён их приговор, судом седеющих старейшин и недвижимых языком...
мне улыбаться с разрешенья, но не позволить их спросить... мне от народа быть отдельно, но понимать их жизнь...
превозносить кто дольше в списках, не забывая о конце и не иметь своих привычек, чтоб не казаться наравне...
шутом болтливым в тишине, немым оратором трибуны и честным быть наедине, лишь с тем, кто мог тебя подслушать...
удел принявшего свой голос, орудием в руках других, удел линяющий как осень, линяющий листами книг.
***
так спотыкаются на ровном, и пропасть выход не для всех... антракт, растянутый на годы паденьем комкает сюжет... за счастьем очередь вдоль неба, а крылья жмуриться на свет, мы ангелы земной породы, мы дьяволы своих побед...
кромсаем честность до предела, кромсаем, топчем и жуем, жуем сознание, как тени, сжевали стены за спиной, мы... где-то около и ближе, но беспричинно не совсем... и грибоедовским от горя, как резво гончая на след бросаем тропами возможность под ноги лучшими из дней...
Второпредшественник свободы, тот достоевский "идиот" был съеден бытом и народом, был съеден заживо собой. Так не споткнуться ли на ровном, на самом гладком бытие, лазурным росчерком по солнцу, коснуться острого в луче...
За бред не косности ручаюсь, превозношу за злость людей, себя избавив от печали быть не читаемым в душе.
***
Меня тошнит, я беременна суицидом ровно девять недель, его крёстная смерть, предвкушает рожденье, покупает не пелёнки, а дубовые доски, за мои слёзы ест и даже чаевые оставляет убийце...
А меня всё также тошнит от их представлений, какой чудный малыш осквернит появленьем этот радостный мир, я пью вдохновенье из миски у двери, и никак не брошу привычку сидеть на карнизе полупьяной и полуодетой...
Вот - это жизнь, цепляется в волосы ветром, дырявится звёздами в небе, кусается холодом в сердце, насилует душу и веру... и вселяет в меня суицид, избавленьем от бед.
И от счастья такого на полках чернеют цветы, они пахнут лекарством от кислородной тоски, кривые палки с настилом листвы, поливаются пылью и корнями врастают в себя, размножается грязь,
от которой тошнит.
***
Вот так приходит осень.
Опрокинутой корзиной, отборных, несъедобных грибов в пёстрой обёртке листвы рассыпался запах, и неочищенной ватой, пропитанной раствором ядовитого света прилипшего к моим волосам раскинулось небо. Я возвращался по продрогшим ногам с негреющим сердцем и с диким желанием встречи моей усталости с чем-то...
В её доме пахло библиотекой, затхлыми знаниями прадедов и отцов, с лёгкой примесью ложи о загубленных днях... и именах в толстых корешках никчёмных объяснений необъяснимого. Близился вечер, и вата постепенно растворяла марганцовочный порошок, оставшийся с прошлой ночи... так и не долечив больное сознанье холодного, серого дня.
Я уже сидел за деревянной плоскостью, предназначенной для опоры таких же никчёмных трудов и старался каждым глотком кофе разбудить в теле сопротивление от подступающих снов. Сомнительно честно они отступали обрывками непроизносимых идей, как кометы задевая хвостом ту самую странность улыбаться тихо в себе...