Кривулин Виктор : другие произведения.

Виктор Кривулин. Ещё из ранних стихов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стихи из собрания Ю. Динабурга


   ....
   ВИКТОР КРИВУЛИН.
   Ещё из ранних стихов.
  
  
  
   Юрий Динабург:
  
   Фраза "Пью вино архаизмов..." - из моего тоста, вообще говоря, очень пространного. Поэтому какие-то поклонники Вити повели целую кампанию придирок к стихотворению, которое он тут же за столом написал, намекая ему, что я, мол, буду потом притязать на авторство. На деле моих слов там вставлено было еще несколько штук - про язык, который корчится на мокром помосте - мы были уже в сильном подпитии и большом оживлении. Это было при моей помолвке с Наташей Ковалевой, в последних днях августа 69-го года. Я собирался в эти дни ехать в Пермь увольняться. Ни тогда, ни в следующие 30 лет я не разглашал никаких притязаний на то, что пишу стихи, хотя тосты произносил часто патетично, как бы декламировал какие-то стихи, обычно чужие.
   Следующие 4 года мы встречались реже. Меня увольняли, и я обрастал новыми профессиями, в частности, стал гидом в музее и воспитывал маленькую дочку. Обсуждая новые его стихи, мы ссорились. Но так было заведено, я испытывал неприязнь к значительной части его окружения.
   Стихов его, готовых к пересылке к тебе, Лена насчитала до сотни страниц на своем дисплее. На этот раз лентяй - я, мне лень выяснять - что из его стихов уже было опубликовано. Скорее всего поздних его вещей у меня совсем нет.
  
  
   Пиндарическая ода, посв. О.Э.М.
  
   Пью вино архаизмов, О солнце, горевшем когда-то
   говорит, заплетаясь, и бредит язык.
   До сих пор на губах моих красная пена заката, -
   всюду отблески зарева (языки сожигаемых книг)
   Гибнет каждое слово - но весело гибнет, крылато,
   отлетая в объятия Логоса-брата,
   от которого огнь изгоняемой жизни возник!
   Гибнет каждое слово.
   В рощах библиотеки
   опьяненье былого
   тяжелит мои веки,
   (кто сказал - в катакомбы? в пивные бредем - и в аптеки...
   И подпольные судьбы черны как подземные реки,
   маслянисты как нефть, - окунуть бы
   в эту жидкость тебя, человек
   опочивший в гуманнейший век -
   как бы ты осветился, покрывшись пернатым огнем!
   Пью вино архаизмов - горю от стыда над страницей
   ино-странница Мысль - развлекается в мире ином
   иногда оживляя собой отрешенные лица!
   До бесчувствия (стыдно сказать!) умудряюсь напиться
   мертвой буквой ума - до потери в сознанье моем
   семигранных, сверкающих призм очевидца.
   В близоруком тумане, в предутренней дымке утрат
   винный камень строений и заспанных глаз виноград
   Труд похмелья, похмелье труда -
   угол зрения зыбок и стал переменчив.
   Искажающей линзою речи -
   расплющены сны-города
   (что касается готики - нечем,
   нечем видеть пока что ее -
   раз утрачена где-то вражда между светом и тьмою
   (наркотическое забытье
   называется, кажется, мною).
   Дух культуры подпольной, как раннеапостольский свет
   Брезжит в окнах, из черных клубится подвалов.
   Пью вино архаизмов, торчу на пирах запоздалых.
   Но еще впереди (я надеюсь, я верую - нет! -
   я хотел бы уверовать - в пепел хотя бы, в провалы
   что останутся после - единственный след
   от погасшего слова, какое во мне полыхало!
   Гибнет голос - живет отголосок.
   Как щипцы вырывают язык -
   он дымится на мокром помосте из досок,
   к сапогам, распластавшись, прилип.
   Он шевелится, мертвый, - он пьян
   ощущением собственной крови!
   Пью вино архаизмов, пьянящее внове,
   отдающее оцетом оцепенелой любви,
   воскрешением ран!
  
   ***
  
  
  
  
  
  
   Здесь тишины достало бы для многих,
   но могут ли безмолвье разделить
   две сплетницы-души, мятущихся в тревоге
   от невозможности во сласть поговорить
   о том, как тихо здесь, как все-таки убоги
   звучащие слова... Нервущаяся нить,
   не речь - неправда ли? - нам нравится другое -
   зеркальное сознание покоя.
  
   Переполняемые - боле не в силах
   нести в себе родную немоту -
   две женщины-души, две сплетницы двукрылых
   кричат и хлопают крылами на лету,
   как будто не для них здесь зеркало раскрыло
   с прозрачным шелестом объятья в пустоту,
   и две безмолвные, две плоских желтых тени
   не их преследуют внизу, в реке забвенья.
  
   ***
  
   13 ФЕВРАЛЯ 1974 ГОДА.
  
   Груз мелких грешков,
   Угол страха соленый,
   Ежесекундные губы Петра-отрешенца...
   Скрыт мешковиной гнилой,
   Словно поленница дров
   Дождик лежит потаенно,
   В печке стреляют поленца.
  
   Стук. Входит АРЕСТ.
   Правый угол - икона.
   Ходики возле кровати, пробившие стену.
   Время течет из подполья
   Богооставленных мест
   В чашке по капле бессонной,
   В печке стреляют полена.
  
   Плат. Грубую шерсть
   Пальцы рвут и сминают.
   Серый комок на коленях. Колеблемы тени,
   По вдохновенью огня
   Можно и в пепле прочесть
   Рукопись. Ночь соляная,
   Ночь состраданья и чтенья.
  
   Взять меру золы,
   Меру воска и нитку,
   Полную ломких иголок, объятую дрожью
   Кружку пригубить и вспомнить...
   Память вязали в узлы,
   Письма, - и те обрекали на пытку,
   Но застывали в изножьи.
  
   Я вправе ли к ним
   даже с тенью упрека?
   Шепчутся стены с дождем. За печною заслонкой
   Пламя ревет и стенает. Огненный Ерусалим!
   Яблоко слезного сока
   Над головою ребенка.
  
   ***
  
   Из "Стихотворений в историческом роде"
   1968-1971
  
   Преамбула: ПАУК.
  
   Уснул. Упала книга на пол.
   Паук, протиснувшийся в щель
   к ней подкатился...Тонкой лапой
   отяжелевшую страницу
   перелистнул...- Прошу прощенья
   за наглость и за любопытство,
   но кто живет на этом белом поле?
   Жуки ли? мухи ли? мошка?
   Иль разновидность паука,
   вам неизвестного дотоле?
   Ответьте, я ведь вас не трону,
   не хищник я, но аналитик
   Сухим познанием законов
   свое сознание насытив,
   питая фактами рассудок
   я игнорирую желудок,
   который требует белков:
   я не похож на прочих пауков!
   Но буква "бэ", большая буква "Б",
   собою начинавшая абзац,
   ему ответила: "Мерзавец!
   ты сам - живой белок, и не тебе
   решать вопросы Бытия и Бога!"
  
   ***
  
   УРОК ИСТОРИИ
  
   Дремучий патриарх и царь-колдун
   всю ночь сидят в палате грановитой,
   погружены в одну из мрачных дум,
   которые в истории сокрыты.
   Тяжелым подбородком опершись
   на толстый посох репинской работы
   сосредоточен царь. Ему охота
   серьезно разговаривать за жисть.
   Но патриарх качает головой
   и гладит бороду, а в кружке золотой
   несет рассол для царского похмелья
   изрядно растолстевший от безделья,
   но все еще проворный думный дьяк.
   Испил рассолу царь и, утершись
   парчовым рукавом тяжелой робы,
   желает разговаривать за жисть, -
   ее понять, бессмысленную, чтобы...
   Но патриарх качает головой
   и гладит бороду. И вносят на подносе
   два толстые, но шустрые стрельца
   витой графин гишпанского винца
   и два стаканчика, - по виду винецейских.
   Царь смахивает капли с бороды.
   Он правит Севером. В его большом мозгу
   полярные потрескивают льды.
   Он произносит хрипло: - Не могу!
   хоть помирай, хоть падалью ложись
   - хочу познать, почем на свете жисть!
   Но патриарх качает головой
   и шапку с оторочкой меховой
   на волосы поглубже нахлобуча
   таинственно басит: - Оно дремуче...
  
   ***
  
   КНЯЗЬ
  
   Князь Голицын-Беспалицын,
   угасающий род,
   повалился без памяти
   головою вперед.
   Что-то в нем закурлыкало,
   и язык отнялся
   от простора великого,
   где и пискнуть нельзя:
   В небе, стриженном наголо,
   над имперской Невой,
   где ни тучки, ни ангела,
   ни пушинки живой...
  
   ***
  
   У генерал майора Брюса
   вспухла правая ладонь
   от жестокого укуса
   насекомой молодой.
   И тогда он понял сразу,
   что Натура не добра,
   что к могиле путь указан
   вдоль Аполлонова бугра,
   где волдырь чесался знатно,
   пресекая путь земной,
   по которому обратно
   не воротишься домой
   в ту Шотландию, отколе
   предок выехал его,
   но под знаком Водолея
   (неизвестно от чего)
   помер, будучи в дороге,
   не доехав до Москвы.
   Ну, а сам он в Таганроге
   крепостные роет рвы,
   артиллерию заводит
   для разумного Петра, -
   сомневается в природе,
   оттого что не добра,
   и гадательную книгу
   всех магических начал
   сосредоточенно, как фигу,
   составляет по ночам...
   Отвлекается, однако,
   быв покусан комаром, -
   и бранит созвездье Рака,
   под которым был рожден.
  
   ***
  
   Дональд Грей, герой кампаний,
   воевавший Амстердам,
   грузно плавает в стакане
   с русской водкой пополам.
   Получив 500 ефимок
   за Полтаву и Гангут,
   он ругает мерзкий климат,
   где шампанского не пьют.
   Капитан артиллерийский
   англичанин Дональд Грей
   разлетается на брызги
   в гордом громе батарей.
   Их бродячая собака
   лижет красным языком,
   и глядит орел из мрака
   над царевым кабаком,
   как любитель русской виски
   тонет в луже у дверей -
   капитан артиллерийский,
   Даниил Петрович Грей.
  
   ***
  
   Придет сюда Суворов с хохолком,
   пощелкает проворно языком,
   шпажонкой лихорадочно помашет,
   оглянется, воскликнет - "где же наши?"
   Чу, флейта засвистала за холмом,
   рассыпался горохом барабан.
   Солдат шагает русский Филимон,
   усат и для острастки в меру пьян.
   Подходят и становятся во фрунт
   и голосом простуженным орут:
   "Явились, Ваше высокобородье,
   Как было нам приказано по роте,
   убравши, как положено, живот.
   Куда теперь нам - взад или вперед?"
   - Голубчики мои вы, голубцы,
   Уж я бы вам годился и в отцы!
   Да все мы перед батюшкой-царем,
   как детки, за отечество помрем!
   Ребятушки, за нами ль не Москва?
   Иль наша голова не трын-трава?
   Уж мы ли не покажем всей Европе,
   что за возможности сокрыты в русской жизни?!
   За мной! И задом плюхнулся на снег,
   и мчится вниз, опережая бурный век!
  
   ***
  
   В Симферополе синих дворов
   ноздреватый ракушечный камень
   ржавой лестницы вверх поворот
   раскаленные дни под ногами
   но все тише, и двери прикрыть,
   потому что все знают друг друга
   где в саду городского досуга
   о политике не говорить
   Старики ли в коричневой коже,
   пережившие обе войны,
   или девушек, бронзовых тоже
   голоса приглушенно слышны
   в растворенные окна обкома
   наливаясь малиновым зноем
   заползает густая истома -
   опустевшее время дневное.
   Или вождь областного полета
   семенит, обнимая портфель,
   мимо сквера, где после работы
   на гитаре играет Орфей.
  
   ***
  
   ТОМЛЕНИЕ (опыт современной баллады)
  
   Тогда Егоров шубу расстегнул
   и бросил на кровать, - но, шапки не снимая,
   уселся тяжело, и начал думать
   не зажигая света. Молодая
   текла за стенкой жизнь, кружился джаз,
   дрожали стекла. Свет на потолке
   оформился квадратом и погас.
   Прогрохотал трамвай и стих. В немой тоске
   Егоров шапку снял и бросил в угол.
   Его качнуло . Он подумал: "Другом,
   любовницей, работой и жильем
   я не обижен: всяко проживем.
   Здоровьем, аппетитом и рассудком
   я не обижен - почему ж тогда
   я пью подряд почти вторые сутки
   и не могу остановиться..."
   Его шатало. Он уже не мог
   сидеть на стуле, и сползал куда-то,
   в пространство мокрое переплетенных ног
   на темный пол, где дуло из-под пола.
   Егоров ноги вытянул и лег
   перевернувшись на спину - и снова
   подумал так: "Любовницей и другом,
   жилплощадью, зарплатой и досугом,
   здоровием, умом и добротой
   я не обижен - почему ж тогда
   (он захлебнулся в горле тошнота)
   но почему ж тогда мне все обрыдло,
   что душу точит мне, что очи мне закрыло?
   Проклятый Сидоров! В своих семи томах,
   которые прочел я здесь недавно,
   писал о жизни легкой и забавной,
   и я почувствовал сомнение и страх,
   что я не так живу, что инженер Петрова
   уже в летах, и с виду - что корова...
   Ах, милая Петрова, я любил
   твой слабый голос, круглое плечо -
   прости меня, что в мыслях оскорбил, -
   ведь я любил тебя, как надо, горячо!" -
   Егоров медленно трезвел.
   Он попытался на ноги подняться,
   держась за стул. - "Ведь мне уже не двадцать, . . .
  
   ***
  
   . . . Как волосы на голове шевелятся, когда в постели
   лежу с закрытыми глазами, прислушиваясь: тишина
   под одеяло заползает, у ног ложится. Как слышна
   случайная автомашина! Проехала. Гремит карниз
   от редких капель. Дует в спину -но в одеяло завернись
   как следует. Как ватный воздух обнимет - не защищено,
   Так спрятано хотя бы на ночь сознанье хрупкое - яйцо.
   (Внутри так тихо, как в окно заглядывающее лицо)
   Вот комната моя пространна.
   В углу диван (тот самый, где закрыв глаза под одеялом
   я лежу, как плавая в воде... Упала капля. Задрожало стекло Мне страшно
   я служу в организации... (неважно,
   какой... мне завтра на работу) Мне страшно в комнате
   (о, кто там глядит в окно
   и тихо плачет...)
   Я сплю. Мне снится это, значит.
   Мне страшно, хоть и не должно...
   Упала капля. Тишина,
   Какая только и бывает,
   Когда тяжелая волна
   Собою берег накрывает,
   Но звук удара о скалу
   Запаздывает на мгновенье...
   Лицо приплюснуто к стеклу
   так сильно, словно в нетерпенье,
   Так сильно, что и лоб, и нос
   Так вдавлены, что побелели -
   Чего ж бояться, в самом деле?
   Смешно и страшно, и до слез...
   упала капля... не войны же,
   не смерти же... все тише, тише...
  
   ***
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"