Рассыпа́лся вишнёвый цвет лепестками
по зеркально-влажному асфальту
в золотистом свете вечернем. И на сине-сиреневом небе
серые тучи с оранжевой окантовкой, словно впитывали
ослабевшее за день солнце.
И кто-то сидел в траве и смотрел, смотрел, смотрел,
как над далёкой тёмно-лиловой кромкой леса
расплывались кляксами в воздухе пятна света,
что оставляли за собой космические корабли:
спирали и зигзаги, розовые облака и прозрачные радуги,
проливаясь светящимся дождём на жилые кварталы,
в которых никто уж не живёт.

Все давно улетели на курорты Проксима Центавра
на тёплый белый песок, что волны ласкают...

Но пусто...

Там всё равно стало пусто
на многие тысячи километров вокруг.
Так пусто и тихо, что слышно было,
как в висках пульсирует кровь.
И ни следов, ни теней, лишь хрустальные мавзолеи,
в которых светились плоские экраны с фильмами,
футболом и познавательными программами,
а под ними кибернетические усыпальницы
с мигающими красными глазками...
Там каждый был и ни жив, и ни мёртв,
и в электрической коме созерцал что-то своё.

И лишь океан шумел где-то недалеко,
да тонкие травы по-над песками стлались,
и где бы ни были люди до этого, всё равно,
здесь окончательно быть перестали. Жить устали.
Просто заснули счастливым сном,
оставив свой родной дом без сопротивления,
в обмен на вечное усыпление
и последующее соединение с космосом,
в котором чёрные дыры и пульсары
рассказывали свои долгие-долгие истории тихими голосами.

Чтобы кто-то иной в это же мгновение
сидел на поросшем травою холме
на пустынной земле,
и смотрел,
бесконечно смотрел на плывущие облака
и чёрные тени городов,
которые постепенно сравнивались с землёй.
И вдыхал ароматы реки, трав и ягод лесных,
и шептал изредка:

спасибо,

мы сохраним это особенное место красивым,
нам и делать ничего не нужно, ни сейчас, ни в будущем,
только не мешать, пусть для начала очищается, а потом
просто живёт
в тишине и покое просто,
просто,
просто.