Все шрамы на твоих запястьях,
и те, что зажили, и те, что ещё не успели,
зимой расцвели внезапно
цветами розовыми и сиреневыми.

И из порезов под рёбрами
смола душистая
липкая
стекала по бледной коже кровавым сиропом;
и слёзы чёрные
прожигали бороздки на бледном лице.

Кто бы прочёл твои знаки и иероглифы
в атласе вен на твоём животе
и на горле
с прочерком рваным от железа холодного

тонкого,

острого,

впрочем... это знакомо тебе.

Старый якудза валялся за мусорным баком
в луже собственной крови с лепестками февральской сакуры,
потому что школьница в свитере живот распорола ему
кинжалом
с серебряным черепом Мики Мауса на рукоятке.
Слушая концерт оркестра народной музыки
в беспроводных наушниках,
балалаечников самарских, тренькающих до кровавых пальцев,
будто передающих в космос азбукой Морзе
детские сочинения о жизни в шизоидном Токио...
"Спасите" шепчет ещё не умерший якудза в луже,
и лисица в свитере рыжем слышит его, и спасает,
легко забивая
битой биметаллической (хрясь-хрясь, хвостиком гладь-гладь)
да так,
чтобы красные капли
не попали на белые гольфы и шарф.
Позже, кусочек Кастелла на белой тарелке в кафе
в качестве вознаграждения себе,
а дома домашка по алгебре
и переписка с подругой девятихвостой в чате...
и шепот мамы в спину - 死ね - "щине́"

"Ай! Ой!" - крикнули толстые дети в онкологическом диспансере
с лицами бабок_и_дедок:
"Этот город добр
и бодр,
и смерти нет
в нём,
потому что он немой
и розовый
на разрыв
лепестков. Глянь!
Крысы доедают новорожденное дитя,
брошенное в мусорный бак
и присыпанное сверху
жёлтыми чешуйками гинко и пустыми
пивными бутылками.
Ох, бро, ты добр более, чем бодр этот город,
подавай тебе милостыню Бодайдарума,
тысячу монеток в тысячу йен, - бери, не жалко,
и на каждую
купи глаз стеклянный 
со зрачком из янтаря,
и чтоб муравьишко в нём был
миллион лет как застывший.
Чтобы понял,
душа твоя изначально мертва
потому что не родилась,
а тело, что появилось в этом мире,
имеет ту же цену,
что и муравей в янтаре... нет.
Цена недоеденного крысами младенца
в одну йену
поболе будет твоего потёртого ценника.
Садху!"

Вот так и шрамы твои
не зажили
на запястьях и горле тонком,
потому что не спит город,
и по мощёным дорожкам пёстрым
ходят лисы, как люди.
А люди
тонут в лужах собственной крови
с лепестками сакуры розовой
и ароматами газировки бабл-гам
в бумажном стаканчике,
куда окунаются
губы кицунэ
и кончик её хвоста,
и на тонкой бумажной полоске записка
"спасите! найдите! остановите! пожалуйста!
иначе убью вас всех, твари!"