Сигизмунд наслаждался. Он лежал уже второй час и ничего не делал.
Ни-че-го! Второй час!
Заложил руки за голову и глядел в потолок. Обыкновенный грязный потолок, который никогда прежде не замечал. Потолок был невыразительного цвета и высокий. Метров пять, так, по крайней мере, казалось, когда Сигизмунд на него смотрел снизу. А затем, когда потолок надоел, закрыл глаза и продолжал лежать и уже точно ничего не делал.
Хотя, ничего не делать невозможно. Чтобы действительно ничего не делать, нужно умереть. Но какой идиот захочет добровольно умереть? - Глупость несусветная.
А вот лежать и ничего не делать - хорошо. Сигизмунд мечтал об этом не один год и не два. Сигизмунд мечтал, лежать и ничего не делать - целых три года! Долгих три года он представлял, как ляжет, закроет глаза...и ни одна сволочь не посмеет его побеспокоить.
Телефон, он, конечно, выключит. Выдернет из розетки, чтобы не помешал в самый ответственный момент. А как его выдернуть, если нет розетки? Нужно купить и сделать. Стоит такая розетка копейки, а сделать еще проще - пустяк, детская забава.
Итак, телефон отключен, и он, Сигизмунд, лежит и ничего не делает. Тишина полнейшая! Ужасная тишина - слышно, как мозги друг о дружку чешутся. И тут раздается голос. Откуда ему взяться? - Дома же никого нет! Уехали. - Два часа как уехали. Впервые за три года весь табор отбыл!
А голос продолжает голосить. Ладно, крикнул и тут же заткнулся. Но, спрашивается, к чему орать? И голос-то какой-то визгливый, противный. Если бы была винтовка - убил бы на хрен! Вот так подошел к окну, затвор передернул и жахнул! Через стекло! - Нет, через стекло нельзя - шума много и осколков. Тогда через форточку. Но через форточку не получится... придется открывать окно. А между рамами грязь! Уйма грязи! И с прошлого лета валяются многочисленные труппы дохлых мух. Много, неприлично много дохлых мух! Бр-р-р!
Но где вы видели идиота, чтобы перед тем, как выстрелить, принялся мыть окно? А почему, собственно говоря, и не помыть, если он на самом деле идиот?
Окно, следует признать, чудовищно грязное. Из всего дома у него самое грязное окно - из комнаты ни черта не видать. Сигизмунд заметил еще в прошлом году весной, Кажется, с работы возвращался, ну и бросил взгляд на окно. Соседние окна как окна, а у него одно слово - позор. Еще подумал - почему у него самое грязное? Подумать-то подумал, но забыл. Как в подъезд вошел, вот тут и забыл, потому что окно по сравнению с подъездом ни в какое сравнение не годилось! Беден язык, чтобы описать весь этот ужас и безобразие. Это каким говнюком нужно быть, чтобы так засрать подъезд! Сигизмунду было непонятно. То есть он отчетливо представлял, что один человек не в состоянии так обосрать подъезд. Даже если бы он и захотел изгадить подъезд, у него бы это не получилось. Не хватило бы не только терпения, но и выдумки. Но что еще более странное - в подъезде никогда никого не было! Он всегда пустовал! Действительно, - подумал Сигизмунд, - никогда прежде я не встречал на лестнице соседей! А, может, их и нет? Сдохли все! Взяли и сдохли! И лежат себе на здоровье дохлые в своих квартирах как эти мухи! Скоро начнут вонять, но только те, у кого форточка закрыта. А с открытой можно смело лежать неделю - запах, конечно, будет, но не такой сильный. И Сигизмунд представил, как всюду валяются покойники в самых разнообразных позах. Где смерть застала, там и валяются. Один на кухне под столом, другой в прихожей, уткнувшись носом в дверь, а третий в туалете. Сел на унитаз и сдох! И воду за собой не успел спустить. - Какая теперь разница?
- Так, - продолжает размышлять Сигизмунд дальше, - а от чего они все сдохли? Пару человек, возможно, по старости. В любом подъезде всегда наберется пара кандидатов в покойники просто по старости. А остальные? Остальные - то от чего сдохли?
- Какое твое дело? - вступил в дискуссию со своим вторым я Сигизмунд, - сдохли и сдохли. А кто тогда кричал? - Где? - Как где! Кто минуту назад благим матом орал? Ты еще из винтовки стрельнуть хотел! - Никто не кричал. Ты чего! - Кричал! Еще как кричал! Ладно, тогда скажи. Кто кричал? Мужик или женщина? - А тебе это к чему?
Сигизмунд перевернулся на другой бок.
К чему? - Да, к чему? Какая тебе разница, мужской крик или женский?
Крик пронзительный? - Страшный! Чудовищный крик, еще такой крик называют леденящий душу. И все-таки крик был? Конечно, был!
Сигизмунд открыл глаза.
Он ждал долгих три года! Вдумайтесь! Три года! Проходят каких-то два часа, и мерзкая сволочь начинает орать диким голосом у него во дворе! Почему именно сейчас? Почему она не орала в течение трех лет? Хорошо, пусть ей приспичило. Но почему у него под окном? Ей мало других дворов? Почему именно у него? Они же все сдохли!
Сигизмунд еще раз представил покойников, разбросанных по всему дому. А он оказался прав! Они и в самом деле сдохли! Вот умора! Закрылись дохлые у себя в квартирах! Кому они нужны? Покойники-то! И еще закрывшись в своих вонючих норах!
Так, где у него молоток? В каждом доме должен быть молоток, даже если в доме нет мужчины, молоток все равно есть! Где держат молоток? - Откуда я знаю, где держат в доме молоток!!! Вы где держите молоток? - У вас нет молотка! - Не верю!
Сигизмунд молоток держал в ванной комнате. Здесь он держал все, в чем не испытывал необходимости каждый день. Отцовские резиновые сапоги сорок первого размера. Сигизмунд носил сорок третий. Банки с краской по цене.... держитесь крепче,
три рубля за банку! Смешная цена, нереальная, хотя и сама краска дрянь - сохнет неделю, а потом постоянно пачкается, но... три рубля за литровую банку. Старый, изъеденный молью половик, крышка от унитаза, сам унитаз, две стопки художественной литературы, перевязанной, вероятно, лет тридцать назад. Когда умер Иосиф Давыдович? Точно, за три года до его, Сигизмунда, рождения. Деревянная лопата, так, на всякий случай. Кто принес - тайна. Еще в ванной комнате стоял мешок цемента. Как он здесь оказался - тоже неизвестно, хотя сам вряд ли пришел. Следуя логике, затевался ремонт. Но вот только кто был пионером этой глупой идеи? Какой ремонт! Квартиры или ванной комнаты без ванны? Это же склеп! Какой идиот будет восстанавливать склеп! Отсюда нужно бежать! Не ремонт делать, а бежать! Быстро - быстро, и не оглядываясь. Что еще находилось в ванной? - Для ответа на этот, кажущимся на первый взгляд простым, вопрос, потребовалось бы четыре поколения! - Именно столько времени помещение медленно захламлялось, поэтому ничего удивительного, что Сигизмунд молоток нашел не сразу. Он вообще его не нашел! И неизвестно, был ли он там. Сигизмунд нашел гантелю - небольшую ржавую железяку, на которой стоял штамп завода - изготовителя. Зачем, объясните, ставить на гантеле клеймо? Что они хотели этим сказать? Не лучше бы указать, а сколько килограммов металла содержит в себе сей инструмент? Нет - поставили, придурки, штамп.
Гантелю Сигизмунд принес в комнату и поставил на пол, после чего вновь отправился в ванную, но уже за ведром. Ведро, как и гантеля, оказалось и ржавым и дырявым. Дырки не было, а вода текла, поэтому Сигизмунд выругался.
- Жопа, - сказал Сигизмунд. Хотя глупо. Ведру все равно, жопа оно или не жопа, а вода все одно течет - дно, видно, плохо запаяли, а, может, от старости - неизвестно.
И тут Сигизмунд задумался - на кой спрашивается, он вообще это ржавое ведро приволок? А гантелю зачем?
- В Москве полдень, - раздалось из кухни, и Сигизмунд вздрогнул. Получается, пошел уже третий час! На Москву ему было наплевать - он в ней никогда не был и впредь не собирался. Ему, Сигизмунду, и тут неплохо... среди покойников.
- Предлагаем вашему вниманию арию " ЧиоЧио Сан" в исполнении народной артистки Советского Союза...
Сигизмунд прошел на кухню и выдернул вилку приемника из розетки.
- Как-нибудь в следующий раз, - словно извиняясь, произнес он и вернулся в комнату.
Однако к глубокому удивлению Сигизмунда народная артистка Советского Союза запела. Грудным тягучим голосом, от которого зашевелились волосы на голове.
- Я же объяснил, в следующий раз, - повторил Сигизмунд и только тут осознал нечто странное. Певица продолжала петь! Он же выключил приемник! И минута не
прошла!
Ах, так!
Сигизмунд проследовал на источник звука, стало быть, вновь на кухню.
Певица старалась во всю, подтверждая, что народную она получила заслуженно - у Сигизмунда волосы продолжали шевелиться, но только на голове.
Колокол ударил мощно и раскатисто - батарея явно не ожидала столь щедрого к ней внимания и долго не могла успокоиться.
Сигизмунд еще раз ударил гантелей, и опять получилось неплохо. Воды в батарее не было - это точно, от чего и звона, естественно, было тоже достаточно. В самый раз, чтобы возникло желание заткнуть уши.
- Ирод Проклятый! Чтоб ты сдох! - прокричал старческий голос, сумев втиснуться в паузу, необходимую для народной певицы, чтобы глотнуть кислорода.
Ты смотри! Оказывается, он ошибся! Сдохли, да не все!
- Бум! - треснул железякой Сигизмунд и прислушался.
- Пьяница! Я на тебя управу найду! - явно перекрикивая народную, орал через вентеляционное окно старческий голос. - Прямо сейчас и найду!
- Бум! - Сигизмунду начинало нравится его новое занятие, а штамп на гантеле, наконец, гордо засиял и стал понятен.
- Понаезжали, супостаты! Доберусь я до вас! Думает, если старики, так все позволено? Выкуси-ка! Ни днем ни ночью покоя от вас нет! Горшок не успевает дерьмо смывать! Полком в сортир ходят!
- Все? - воспользовавшись еще одной короткой паузой, крикнул Сигизмунд.
- Все - да не все, а за хамство ответишь! Я уже иду. Не переживай, знаю, где ты работаешь.
- Бум, - треснул Сигизмунд. - Вас проводить?
- Хам!
- Бум!
А как хорошо начиналось! Два часа абсолютной всюду проникающей тишины!
Он ждал три года, чтобы опуститься на диван, закрыть глаза и ничего не делать. Просто позволить лежать и ничего не делать! Это было блаженство, сказка, которая, наконец, реализовалась. Два часа полной тишины! Как в могиле!
Хлопнула дверь, и раздались шаги в подъезде.
Два часа полной сказочной тишины!
- Хамить мне будет! Еще поглядим! Видали и не таких! Слышишь ты, басурманин, я уже иду!
- Бум!
Всего-то два часа! Абсолютной тишины... как в могиле.
Вновь хлопнула дверь - уже входная.
Через стекло нельзя - шума будет много и осколков. Но где вы видели идиота, чтобы перед тем, как выстрелить, принялся мыть окно? А почему, собственно говоря, и не попробовать?
Сигизмунд глянул неизвестно зачем на штамп завода- изготовителя и, размахнувшись, запустил гантелей в окно.
- Вот теперь все сдохнут окончательно! - подумал он и тут же услышал действительно леденящий душу крик.
Сигизмунд ошибся. Второй раз за три часа, о которых мечтал долгих три года. Первый - с народной артисткой Советского Союза. Выключил приемник, а она - артистка поет. Через винтеляционную шахту поет себе арию "Чио Чио Сан". Ну ладно, пусть поет. Второй раз Сигизмунд ошибся уже с гантелей. Он же искал молоток, а нашел гантелю. И ведро нашел, но дырявое. А уж третий раз он ошибся с бабкой. Потому что бабка была дедкой! А то, что голос противный и визгливый - ничего удивительного. Под старость многие процессы принимают необратимый и часто непонятный характер. Вот и голос у дедки стал подозрительно похож на женский - отличить невозможно! Даже когда дедка говорил с самим собой вслух - у стариков данное явление широко распространенно, он иногда путался и задавал себе вопрос, мол, откуда у меня в квартире женщина? Это спрашивал дедка! А что говорить о Сигизмунде? - Он же этого дедку - бабку никогда и в глаза не видал! И откуда ему знать, что пенсионер глухой, а радио точка находится на кухне? Вы полагаете, что дедка любил арии? - Плевать он хотел на оперу! И на оперетту он плевал! Он ждал сообщения об изменениях в маршрутах движения пригородного транспорта и был зол. Чертовски зол, если не сказать, оскорблен и обижен! Во вторник пришел на автовокзал за тридцать минут до отправления автобуса. Тридцать минут, ну, чтобы с запасом! Ты сам-то встань с утра - чайник подогрей, в дорогу соберись и доберись до этого проклятого автовокзала! Его где построили? - Туда же черта- лешего попадешь! Сидит дедка, информацию ждет - тишина! Вопросов, конечно, никаких - мало ли что могло произойти. Кругом же жизнь в ее богатом разнообразии. Дикторша, к примеру, в туалет ушла, или ей позвонили и сообщили, что умерла мама. Ну, хорошо, не умерла - тяжело заболела. Да если и не тяжело, все равно дикторша расстроилась и попросила ее подменить. А кто подменит? - Не кому! А Дед - сидит. Откуда ему знать, что у женщины заболела мать. Двадцать минут проходит - нет сообщения. Двадцать пять - опять тишина. Дед, конечно, заметался - туда бросился, сюда.
- Извините, говорит, автобуса не видали? - Как не видали? Почему не видали? Вон их сколько - выбирай любой! Дед отвечает - мне любой не нужен, а нужен мне маршрут номер шестнадцать. Так, по крайней мере, он числился в прошлом году, а водителя звали Алексей - приятный мужчина с небольшими залысинами и заикается слегка, вероятно, в детстве напугали. В прошлом году? Ты что несешь, старик! За год у нас миллион событий произошло! Где миллион? - Два миллиона! А ты автобус, номер шестнадцать. Нет твоего Алексея!
- Как нет! - растерялся дедка, - почему нет?
- Он уже в троллейбусном управлении работает, перевели его.
- Ну, хорошо, перевели, рад я за него, зарплату, наверно, неплохую предложили. Кто же вот так с насиженного места срывается? Только если деньги. А кто вместо Алексея?
- Не знаю, чего не знаю - того не знаю, извини отец, пора.
Действительно пора! Пока говорил, то да се - вышло время! Автобус же тебя ждать не будет. Пришел водитель - как звать, не знаем. Точно не Алексей. Сел, папироску закурил, приемник включил, а там народная артистка поет, но уже не "Чио Чио Сан", а другую арию - какую? Тоже сказать не можем, она уже пела, когда водитель включил приемник. Обидно. Но поет также задушевно, и голос тягучий взволнованный.
Правда, старику от этого не легче - прозевал он свой автобус и оперу прозевал. Почти целый день пропал, про деньги разговора нет. Но события эти произошли накануне тех сладостных двух часов, о которых мечтал Сигизмунд.
Крик, как вы помните, был леденящим. Страшный, дикий вопль, когда кричит кто угодно, но только не человек.
- Это же моя гантеля! Ей богу! Точно, моя гантеля!
- Как ее гантеля? Чего она там мелет! Зачем бабке гантеля? - подумал Сигизмунд, явно удивленный.
А удивиться и в самом деле было чему! Кроме вопля - никаких посторонних звуков! Что-то не так! Определенно, но чего-то не хватает! Но вот чего именно?
Он же швырнул железяку в окно! Лично, своей собственной рукой! - Сигизмунд насторожился. Окно! С многочисленными труппами между рамами оно стояло на месте!
А какое грязное! Самое грязное окно во всем доме. Когда умер Иосиф Давыдович? - Тридцать лет назад. Говорили, не проснулся, лег и тихо скончался. Никого не предупредил, не сказал, даже завещания не написал. А что писать? Что завещать? - Гантели?
- Это моя гантеля! - продолжала бушевать под окном старуха.
- Ее гантеля? Врет! Наглым образом врет! - возмутился Сигизмунд.
- Не врет, это действительно его гантели, - вдруг произнес Иосиф Давыдович.
- Как его?
- Его.
Сигизмунд не испугался, а только более внимательно посмотрел в глаза Иосифу Давыдовичу.
Иосиф Давыдович смущено кивнул, словно подтверждая - гантели и в самом деле ему не принадлежали. Как говорится, факт.
- И как такое возможно? - поинтересовался Сигизмунд.
Иосиф Давыдович не ответил, в чем не было ничего удивительного - известно, покойники немногословны и говорят крайне неохотно. Тем более, в утренние часы. А сейчас, как вы помните, если верить московскому радио, был полдень.
- Значит, все же его? - переспросил на всякий случай Сигизмунд.
- Определенно, но это точно моя гантеля! - вновь раздался старческий голос, правда, уже не такой взволнованный как прежде.
Иосиф Давыдович продолжал смущенно смотреть с пожелтевшей фотографии на стене.
Выглядел он неплохо. К слову сказать, он всегда выглядел неплохо - в гробу, говорили, смотрелся прекрасно, даже румяна не пришлось накладывать - своими обошелся. Сигизмунду не повезло - увидеть Иосифа Давыдовича, пусть и в гробу, ему не удалось, и родился он, Сигизмунд, спустя три года. Родился зимой, хотя он этого и не помнил. Однако чувства к Иосифу Давыдовичу он испытывал положительные и добрые - своим присутствием родственник ему не мешал никогда - скромно висел в рамке на стене и крайне редко бросал одну - две фразы. Как примеру, сейчас.
- И что вы предлагаете? - Сигизмунд на этот раз глянул на свои, лишенные какой-либо растительности худые ноги, которых особенно стеснялся. Волосы у Сигизмунда росли только на голове, отказываясь бросать свои семена в иные места. От чего ноги выглядели поразительно белыми и еще более кривыми, поэтому Сигизмунд стеснялся их вдвойне. Штаны сегодня он не надел из принципа - ему было абсолютно наплевать, какое кошмарное зрелище он собой представляет. Впервые за три года он не надел штаны и был абсолютно голый.
- Ужасные ноги, - подумал Сигизмунд, - и сам я ужасный. И жена у меня будет ужасной, и дети будут ужасными... и внуки.
Иосиф Давыдович глянул на обнаженного и ужасного Сигизмунда, но промолчал.
- Интересно, какие ноги были у Иосифа Давыдовича? И почему в рамке висит Иосиф Давыдович, а не кто-то другой? - Странно! Чей портрет вешают на стенку? - Близкого и дорогого тебе человека! Или знаменитого, но совершенно чужого, не представляющего о твоем существовании.
Иосиф Давыдович никем из перечисленных персонажей не являлся!
И все же, почему повесили именно его?
А ответ на этот забавный вопрос был удивительно прост! Рамка годилась только для фотографии Иосифа Давыдовича, и портрет он вставил сам - лично еще при жизни. Сидел вечером скучал, ну и вставил. Получилось неплохо.
- Так, о чем это я? О гантелях. Каким образом гантели оказались у нас? - продолжал рассуждать Сигизмунд, - не могли же их украсть? Глупость, кому и зачем они нужны? Если только старая бабка их выбросила? Но старики ничего не выбрасывают - это против их правил. Каждая вещь - нужная, не нужная - продолжает существовать, пока существует ее хозяин.
- Пусть будет по- вашему, - произнес вдруг Сигизмунд и поднялся.
Прошел по коридору и свернул налево - в ванную комнату без ванны. Чихнул. Первый раз неожиданно для себя, а на второй - приготовился. Закрыл глаза, чувствуя, как кто-то невидимый почесал у него в носу. Точно - но только не Иосиф Давыдович, хотя, как знать? Между вторым и третьим чихами прошло минут пять, поэтому Сигизмунд и не ожидал. Тряхнул головой, вытер слезы, а затем продолжил поиски.
Вы никогда не видели старые башмаки? Старые - не в смысле возраста, а пережившие своего владельца. Все - нет владельца, сгинул, исчез, растворился, соединился с прахом, а башмаки остались. Не видели? - Тогда вам не понять. Сигизмунд понял, наткнувшись в горе мусора на деревянную подошву. Странно, но спустя тридцать лет башмак продолжал жить. Вернее, все эти долгие годы он спал! А сейчас проснулся и посмотрел на Сигизмунда. А чтобы и вы поняли, скажу, проснулся не башмак, а Иосиф Давыдович! Да, да! - В темном и холодном помещении сделать это гораздо проще, чем при дневном свете. Покойники уважают сырость и темноту, то, чего сторонятся живые. Для мертвецов нет более неприятного и отвратительного, чем дневной свет!
Сигизмунд носил сорок третий. Интересно, какой размер был у Иосифа Давыдовича? - Сорок третий! Иосиф Давыдович носил сорок третий размер!
- Сорок третий! - не удержался Иосиф Давыдович и произнес в ухо. Не громко, чтобы не напугать Сигизмунда.
- Такие уже не носят, хотя красивые.
- Красивые? Ручная работа! Вы, молодой человек, не представляете, что такое ручная работа! Это...
- Творчество, - подсказал Сигизмунд.
- Творчество - обязательно. Без творчества - нет художника. Вот смотрите, меня нет, сапожника нет, а башмак есть! Правда, удивительно? Прошло не тридцать лет. Здесь вы, ошиблись, прошло сорок лет! Ровно сорок лет, месяц в месяц, как я заказал себе туфли. Вы примерьте, если не затруднит...
- Как это?
- Только на минутку.
Сигизмунд колебался.
- Да плюньте вы на эти предрассудки! Туфли-то мои! Понимаете мои! Не ваши, а мои!
Сигизмунд продолжал колебаться.
- Если ваши, вот вы и примеряйте. А мне они ни к чему, и холодно уже - замерз я!
- Штаны надень! - предложил Иосиф Давыдович.
- Тоже ваши? - не вполне удачно пошутил Сигизмунд и, наконец, нашел, то, что искал.
Значит, говоришь, твоя, - обращаясь к невидимому собеседнику, произнес Сигизмунд и решительно направился на кухню. Иосиф Давыдович не только молчал, но и перевел свой взгляд куда-то вверх.
- Если твоя, - гундосил себе под нос Сигизмунд, - мне она тоже не нужна.
Стекло со звоном разлетелось по сторонам. Разлетелось, как и полагается, когда тяжелый предмет проходит сквозь обманчивую и фальшивую оболочку, из которой и создан внешне такой же обманчивый и не менее фальшивый мир.
Этот мир существовал недолго.
Каких-то два с небольшим часа.
И умер он быстро и легко.
Иосиф Давыдович незаметно улыбнулся, а Сигизмунд, напротив нахмурился.
Вторая гантеля отправилась за первой, хотя и со значительным интервалом во времени.