ПЕСНИ ДИВА

Поэзия - это вид словесного творчества, имеющий целью вызвать в читателе состояние восторга. Эта эмоция легко смешивается с другими чувствами, в том числе негативными - грусть, скорбь, гнев, страх, тревога: Однако в силу специфики поэтическое речи, искусственной по своей природе, негативные чувства и переживания берутся как бы в рамку. Конечно, эта цель - вызвать восторг - может быть достигнута и средствами прозы, но у поэзии по сравнению с ней больше возможностей. Вместо слова <восторг> можно употребить другое - <опьянение>. Поэт производит словесное вино, опьяняется сам и угощает других. Но как тонкие вина отличаются от грубых, так подлинная поэзия - от суррогатной. Создавать словесные опьяняющие напитки - искусство, но при этом поэт пишет для идеального дегустатора, каким может быть лишь другой поэт. В отличие от прозаика, который охватывает своим творчеством большой круг читателей, стихотворец пишет для гораздо меньшего круга знатоков, причём языковой барьер при отсутствии традиции стихотворного перевода ограничивает круг читателей поэта ещё больше. Читательская аудитория популярного прозаика сравнима с полным стадионом, а поэта - с небольшим залом, и то не полным. Но если собрать всех читателей прозаика и поэта в будущих веках, то пропорция поменяется местами: поклонники поэта заполнят стадион, а прозаика уместятся в полупустом зале. В силу того, что поэтом быть не выгодно, их всегда меньше, чем пишущих прозу. Вот почему поэт обречён при жизни на одиночество. В странах, где спрос на книгу определяет покупатель, а не собрание чтецов-интеллектуалов, поэтическое творчество обречено на прозябание.

Поэтическое произведение обладает двойной ценностью: внутренней, автономной и внешней, привнесённой. Хорошо написанное стихотворение прекрасно само по себе. Если бы его автор был неизвестен, оно ничего не потеряло бы. Но на следующем уровне восприятия читателю уже немаловажно, кто написал стихотворение. Если поэт был человеком двойственным и позволял себе низменные поступки, то всё, что он написал, может обесцениться извне - ложка дёгтя портит бочку мёда. И напротив, этическая безупречной автора делает интересными для читателя даже его неудачи.

Несмотря на то, что именно о поэзии можно сказать: много званых, да мало избранных, она является самым общедоступным видом творчества. Поэту не нужны ни инструменты, ни материалы, ни специально собранная аудитория. Всё своё он носит с собой. Эта доступность поэтических средств выражения оказывается весьма притягательной стороной стихосложения, а в обществе время от времени рождаются от природы одарённые к нему дети. Главная задача воспитания таких детей - не убить в них талант ранней славой, засыпав их похвалами. Одиночество - лучший учитель поэзии.

Основными элементами поэтической формы является чёт (рифма) и черед (метр). Будучи формальными ограничителями выбора, они обладают свойством наслаивать нереализованные, но потенциально возможные варианты в виде семантических шлейфов. Вот одно из лучших русских стихотворений - <Чудная картина> Афанасия Фета:

Чудная картина,
Как ты мне родна!
Белая равнина,
Полная луна,

Свет небес высоких
И блестящий снег,
И саней далёких
Одинокий бег.

Давайте попробуем заменить эпитет <чудная> на другой: дивная, снежная, русская, вечная, давняя, светлая: Вариантов не так уж и много, поэтому выбрать из них лучший - задача трудная, но выполнимая. Ряд эпитетов ограничен сугубо формальным требованием: трёхсложный состав, ударение на первом слоге. Как следствие мы видим словесную картину одновременно и дивной, и снежной, и русской, и вечной, и давней, и светлой: Это и есть семантический шлейф слова в стиховом ряду. В прозе не так. Аналогичным свойством обладает рифма.

Прежде чем продолжить о ней разговор, обратимся к аналогии. Храм богини Афины на Акрополе - Парфенон - кажется воздушным и лёгким благодаря 46 колоннам с продольными каннелюрами. В средней части ствола колонны едва заметно утолщаются, а кверху незаметно сужаются, отчего они кажутся упругими, ещё надёжнее выдерживающими тяжесть каменных блоков. Римский Колизей состоит из огромных арок, украшенных поярусно дорическими, ионическими и коринфскими полуколоннами, выполняющими функцию не опор, а декора. Сравнение храма и цирка - хорошая аналогия, наглядно показывающая, чем отличается точная рифма от ассонансной квазирифмы. Здесь она - опорный элемент строфы, там - декоративный.

Чем больше согласных звуков заучаствовано в рифмической симметрии, тем богаче точная рифма. Именно она придаёт стиху воздушность и лёгкость, которая отличает возвышенный Прфенон от приземистого Колизея. Между тем бытует мнение, будто точная рифма из-за своей часто стопроцентной предсказуемости изжила себя. Она, якобы, банальна, ей, будто бы, недостаёт свежести и новизны, а потому будущее не за ней, а за ассонансной рифмой. Здесь то, что считается достоинством классического стиха, выдается за недостаток. Конечно, когда популярный герой известного кинофильма поёт: <Там, где любовь, там всегда проливается кровь>, это звучит пародийно. Но в том-то и состоит искусство стихосложения, чтобы заставить по-новому звучать доступную всем и каждому точную рифму. Когда я, переводя <Балкон> Бодлера, рифмую <любовь-кровь>, это уже не пародия. Точная рифма обладает свойством алгоритма, так так что её правомерно назвать алгорифмой. Благодаря чёт-черед алгорифму происходит самосборка поэтического текста по его рифмическому зачину, что особо наглядно проявляется в стихотворном переводе. Конечно, и декоративная рифма бывает иногда употреблена к месту, а классическая - не к месту. Здесь как и вообще в искусстве правило носит рекомендательный, а не обязательный характер. И всё же хочется воскликнуть вслед за Флобером: <Если не можешь создать Парфенон, громозди Колизеи!>

Но вот ещё один предрассудок отшумевшей поэтической эпохи - склонность к металогии. Метафора провозглашается едва ли не философским камнем поэзии, превращающим в стихотворное золото простой словесный материал. Конечно, метафора - мощный троп, но злоупотребление им нередко приводит к заумной вычурности. Мода на метаметафоризм (одного <мета> уже мало!) прошла, но культ поэтической автологии (как в <Чудной картине> Фета) ещё не наступил. Нет, метафора из поэтического языка никуда не исчезает, но она как троп только выиграет, если будет оттенена словами с непереносным значением. К метафоре поэту нужно относиться так же, как еврей относится к субботнему дню: работать нельзя, но если очень, очень надо, то Бог простит. Как суббота делает из иудея трудоголика (ведь всегда хочется именно того, чего нельзя), так и самоограничение на употребление метафоры воспитывает вкус и мастерское владение этим тропом.

Метрика в стихе не должна быть рыхлой, хотя в виде исключения аритмия может выполнять функцию художественного приёма. Соблюдать стихотворный размер - значит преодолевать сопротивление языкового материала, а истинная поэзия всегда избирает узкий путь, а не широкую дорогу.

Наконец, строфика. Вместе с рифмой в текстах многих современных стихотворцев исчезло и четверостишье: Это упадок! Я - за возвращение к сонету, хотя и простое восьмистишие, если оно написано коротким размером, по своей выразительной силе может быть приравнено к сонету. Что же касается белого стиха, то я признаю его только в хокку.

Вадим Алексеев