Алексеев Вадим Викторович. Album Romanum 2

Алексеев Вадим Викторович
Album Romanum 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Типография Новый формат: Издать свою книгу

Комментарии: 1, последний от 08/04/2012. © Copyright Алексеев Вадим Викторович (algorifma@yandex.ua) Размещен: 22/06/2006, изменен: 13/04/2007. 148k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Сборник переводов французских и испанских поэтов. К ЧИТАТЕЛЯМ Дорогой читатель! Во-первых, цифровая версия Album Romanum обновлена мною за счёт новых переводов Бодлера, Борхеса и других авторов. Во-вторых ты можешь помочь поэту и переводчику Вадиму Алексееву свести концы с концами, купив у него любую из следующих книг: 1. Вадим Алексеев. - Album Romanum. Коллекция переводов. - Москва. - Прометей. - 1989. - 96 с. - 20 000 экз. 2. Бодлер Шарль. Искусственные Раи. - Перевод Вадима Алексеева. - Москва. - Литературно-издательское агентство Р.Элинина. - 1991. - 136 с. - 20 000 экз. 3. Хорхе Луис Борхес. - Итака зелёной вечности. - Тридцать стихотворений переводах Бориса Дубина и Вадима Алексеева. - Москва. - Литературно-издательское агентство Р.Элинина. - 1992. - 28 с. - 3 000 экз. По желанию читателя автор готов в виде автографа переписать от руки любое из понравившихся покупателю стихотворений. Цена любого из изданий - 10 евро (в рублёвом или гривневом эквиваленте). Дорогой читатель! Это - не торговля. Это - подаяние поэту-изгою. Прошу не гневаться на сумасшедшую цену. Да и книжечек у меня осталось по сотне экземпляров на каждое название. Для получения брошюры с моим автографом следует перечислить указанную сумму почтовым переводом, на котором указать дополнительную информацию. Пишите мне по адресу: Алексеев Вадим Викторович Ул. Генерала Захарова 9-а, кв. 12. Симферополь. Крым. 95001 Украина

АLBUM ROMANUM

Второе издание, доработанное и дополненное

ГАЙ ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ

К ЛЕСБИИ

Измученный Катулл, не городи вздора,

Ведь то, что потерял, то обретать поздно,

Слепило в небесах тебя тогда солнце,

Когда ты прибегал, куда она скажет.

Её любили мы как никого в мире,

В забавах там провёл ты с ней почти вечность,

Желанных для тебя, приятных ей тоже,

Слепило в небесах тебя тогда солнце!

Теперь ты ей постыл. Так будь и ты гордым,

Не смей бежать во след, страдать не смей тоже,

Решение прими, стерпеть сумей горе,

Любимая, прощай! Катулл теперь твёрдый.

Не спросит о тебе, бя пройдёт мимо,

Но будем мы страдать одни во всём мире!

Жестокая, ответь, что ждёт тебя в жизни?

Кто вспомнит о тебе, кто обожать станет?

Кого теперь любить, кому кусать губы?

А ты, Катулл, терпи. Попробуй стать твёрдым.

К ФАБУЛЛУ

Мой Фабул, коли ты здоров, дружище,

Приходи ко мне завтра отобедать,

Да с собой прихвати еды получше,

Да вина, да смазливую девчонку,

Будь весёлым к тому же, то-то славно

Посидим мы с тобой, а у Катулла

Кошелёк, право, полон пауками

И взамен ты получишь только дружбу.

Или вот ещё что: я ароматом

Угощу тебя, тем, что подарила

Милой Лесбии добрая Венера.

Раз понюхаешь, взмолишься, чтоб боги

В нос всего тебя тотчас превратили!

КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК

К ЛЕВКОНОЕ

Ты судьбу не пытай, верить грешно,

О, Левконоя, в то

Что тебе, а что мне жребий сулит,

И вавилонских книг

Не читай всё равно. Лучше терпи,

Что б ни послал нам рок.

То ли тысячу зим мы проживём,

То ли всего одну,

Ту, что яростью волн гулко стучит

В этот гранитный брег.

Будь разумной, прошу, вина цеди,

Явь предпочти мечте.

Жизнь течёт, и пока мы говорим

Хмуро бегут часы.

День летящий лови, меньше всего

Думай о том, что ждёт.

К МЕЛЬПОМЕНЕ

Я воздвиг монумент. Меди прочнее он,

Вечных он пирамид несокрушимее,

И не злой Аквилон, ни беспощадный дождь

Не разрушат теперь даже века его.

Год за годом пройдёт, сменится счёт эпох,

Но не весь я умру, частью пребуду жив,

Помнить будут меня, не забывать, пока

Древний славя обряд, в Капитолийский храм

С чистой девой всходить будет верховный жрец.

Там, где бурно кипит Ауфида пенный ток,

Там, где царствовал Давн в скудной дождём земле,

Всюду буду я чтим, бывший никем стал всем!

Ибо первый сумел на Италийский лад

Эолийскую песнь переложить стихом.

Гордым взором окинь мой, Мельпомена, труд

И чело увенчай лавром Дельфийским мне.

ФРАНСУА ВИЙОН

БАЛЛАДА СМЫСЛОПЕРЕВЁРТЫШЕЙ

Вполне сыт лишь хотящий есть.

В беде поможет только враг.

Нет новостей когда - вот весть.

И не преткнётся вор о праг.

Но робкий сердцем не боится,

Вполне прозрел лишь ослеплённый,

Что единично - то двоится,

Благоразумен лишь влюблённый!

Творить добро - вот злая месть!

Мудрее мудрых кто? - Дурак!

Подлинно искренна лишь лесть

И счастлив по расчёту брак.

Что будет, то не состоится.

Познал кто женщин? - Оскоплённый!

А заговорщик не таится.

Благоразумен лишь влюблённый!

Числа одной песчинке несть.

Путь уровняет буерак.

Кто опозорен - тому честь!

Сияет, словно солнце, мрак.

На зное падаль не гноится.

Велик кто? - Самоумалённый!

Во львином трупе рой роится.

Благоразумен лишь влюблённый!

На то и бык, чтобы доиться,

Коснись кристалла - расслоится,

А посох дан, чтобы змеиться,

Невозмутим мир изумлённый,

Хотя скала водой струится,

Благоразумен лишь влюблённый!

АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Должна же где-то быть граница

Моим несчастиям? Бог весть.

Уже невзгод моих не счесть.

Во всём успел я усомниться.

Когда я выяснил, что есть

На свете истины крупица,

То всё мне, надо ж так случиться,

Уже успело надоесть.

И всё же истина нетленной

Пребудет вечно во вселенной,

Её не видит лишь глупец.

Вот и осталось мне на свете

Ещё поплакать и - конец.

А перед Богом все в ответе...

ШАРЛЬ ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ

ПОКАЗЧИКИ

Как истерзанный зверь, что ревёт от позора

На железной цепи, разъярённый жарой,

Пусть другие свой срам оголят пред тобой,

О, циничная чернь, о, продажная свора!

Дабы вызвать твой рык или радостный вой,

Чтобы вспыхнул огонь отупелого взора,

Пусть звереет другой от глумливого вздора,

Рвёт сияющий плащ перед хищной толпой!

Лучше имя моё пусть забудут отныне,

Лучше пусть я умру в молчаливой гордыне,

Но тебе не продам этой пьяной тоски!

Не предам красоту поруганью урода,

Не пойду танцевать в балаган под плевки

Проституток твоих и похабного сброда!

ЖОЗЕ МАРИА ДЕ ЭРЕДИА

НЕСС

Меж братьев я не знал в родимом табуне

Ни страсти, ни любви, дитя свободы чистой,

Среди эпирских гор, где шепчет лес ручьистый,

Я гриву полоскал в студёной быстрине.

Я был красив и горд, и, радуясь весне,

Буграми сильных мышц играл мой торс плечистый,

Лишь запах кобылиц, душистый и лучистый

Пронизывал порой огнём меня во сне.

Так будь же проклят день, когда Стемфальский лучник,

Геракл безжалостный в тот полдень злополучный

Доверил мне жену - и страсть меня прожгла.

Ибо проклятый Зевс связал единой кровью

С жестокостью творца, и нету горше зла,

Хотенье жеребца с людской святой любовью.

ФРАНСУА КОППЕ

ОДИНОЧЕСТВО

Без стёкол, без дверей, открыта всем ветрам,

Есть церковь. Говорят, став жертвою гордыни,

Повесился один в ней инок - и поныне,

Покинутый людьми, пустует Божий храм.

Ни пенья, ни молитв, ни звона по утрам.

Повсюду мрак и тлен. Поруганы святыни.

Лишь мёртвая листва повисла в паутине,

Да плиты на полу осквернил гнусный срам.

Сознание моё - такой же храм скандальный,

Холодный и пустой, забытый и опальный,

Где вместо божества зияет пустота.

Мой разум развращён сомнением надменным,

А мир вокруг меня пребудет неизменным.

Мне нечего просить у кроткого Христа.

АРМАН СЮЛЛИ ПРЮДОМ

ТЕНИ

Наша чёрна тень, словно глухонемая,

Ловит каждый наш жест, и покорной рабой

Подчиниться спешит нашей воле любой,

Произволу её раболепно внимая.

Человек - та же тень. Некой силе слепой

Он послушен, как раб. В нём лишь воля чужая.

Он глядит, но не вглубь, и творит, подражая.

Он покорен судьбе - и не спорит с судьбой.

Он от Ангела тень, той, что тоже предстала

Лишь как отзвук глухой от иного начала.

Это - Бог. Человек - лишь прообраз Его.

И в том мире, где нам не постичь ничего,

На краю бытия канет в вечном паденье

Тень от тени его, оттенённая тенью.

ШАРЛЬ БОДЛЕР

К ЧИТАТЕЛЮ

Скудоумие, подлость, стяжательство, блуд

Разжигают в нас страсть - мы грешим со злобою,

И как нищие - вшей, мы питаем собою

Угрызенья и нам не унять этот зуд.

В деле злом мы крепки! Но, расплаты страшась,

Мы стенаем, молясь о грехов отпущенье

Иисусу Христу, и в обмен на прощенье

Мы готовы в слезах потопить нашу грязь.

Сатана Трисмегист, проникая в наш мозг,

Обещает нам рай, избавленье от боли...

Этот химик хитёр! И металл нашей воли,

Чуть забрезжит соблазн, тут же тает, как воск.

Диавол держит, смеясь, нити нашей судьбы,

С каждым шагом наш путь всё темнее, всё гаже,

О спасенье своём и не думая даже,

Мы спускаемся в ад без борьбы, как рабы.

Мы всегда норовим позабавиться всласть,

Коль забава с душком, нам и вовсе неймётся,

И как мухам гнильё, нам потребна грязнотца,

Дабы справить тайком перезревшую страсть.

Ибо в каждом из нас, попирающих твердь,

Духи тлена и зла от рожденья гнездятся,

И незримой рекой каждый миг, может статься,

В наши лёгкие с хрипом вливается смерть.

Если ржавый кастет, яд кинжал и поджог

Не заткали весь мир бесноватым узором,

Это лишь потому, что, клеймённый позором,

Дух твой подлый труслив столь же, сколь и жесток.

Но в зверинце греха среди грозных когтей

И свирепых клыками звериных оскалов,

Средь горилл и удавов, гиен и шакалов

Наших грязных пороков и низких страстей

Есть один, самый гнусный. Зевая в тоске,

Он молчит средь всеобщего лая и воя,

Он легко бы сумел истребить всё живое,

Он весь мир проглотил бы в едином зевке -

Это Скука! Сей монстр, как кровавый мясник,

В наркотическом сне громоздит эшафоты.

Ты знаком с ним, читатель? Да полно, ну что ты!

Лицемерный читатель, мой брат, мой двойник.

MOESTA ET ERRABUNDA

Скажи, твоя душа летит ли прочь, Агата,

От океана чёрного огромной

Столицы за пределы небоската

В лазурь слепительную девственности скромной,

Скажи, твоя душа летит ли прочь, Агата?

Как утешает нас на берегу шум моря!

Кто наделил его сном раковины гулкой,

Поющей, завыванью ветра вторя,

Песнь утомлённым дальнею прогулкой?

Как утешает нас на берегу шум моря!

Неси нас вдаль, вагон, прими нас, борт фрегата!

Прочь, прочь! Из слёз людских и пыли здесь и слякоть.

Не правда ли порой, печальная Агата,

И ты не сдерживаешься, чтоб не заплакать?

Неси нас вдаль, вагон, прими нас, борт фрегата!

Ах, как вы далеки, брега земного рая!

Где он, зелёный парк, в котором наше детство

Прошло? Там целовались мы, играя...

Где позабытые проказы малолетства?

Ах, как вы далеки, брега земного рая!

Эдем невинных ласк, подаренных украдкой,

Где он теперь, ужель за Индией-Китаем?

И крики плача о поре блаженства краткой

Уместны ли? Зачем о ней мы причитаем?

Где рай невинных ласк, подаренных украдкой?

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Когда из звёздных бездн верховных сил декретом

Родился в мир Поэт, что стать причастным злу,

То мать его, скуля над чадом не согретым,

Такую вознесла на Вышнего хулу:

'О, лучше б родила я ком гадюк шипящих,

Чем столь позорное кормить мне существо,

Да будет проклят миг в усладах преходящих,

Когда себе на срам я зачала его!

Но раз Ты захотел, чтоб этого уродца

От мужа скверного я родила на свет,

И если мне нельзя его на дно колодца

Или в огонь швырнуть, как жёлтый мой билет,

То я на выродка отверженного чрева

Всю ненависть Твою злорадно изолью,

И так искрючу ствол отравленного древа,

Чтоб впредь не распрямить листву ему свою!'

Так, богохульною захлёбываясь пеной,

Не зная, что за путь назначил чадцу Бог,

Она в самой себе соделалась геенной,

Таков преступницы заслуженный итог.

Но под опекою незримой Серафима

Младенец возрастал под солнцем на земле,

И выросло дитя, как на крылах носимо,

Не ведая нужды ни в пище, ни в питье.

Играет с ветром он, беседует с грозою,

Хоть знает, что рождён для крестного пути,

И Ангел, умиляясь, взирает со слезою

На поприще, что он решил уже пройти.

Все те, кого любить мечтает он, пугливо

Шарахаются прочь, другие, обнаглев,

Над жертвой кроткою ругаются гневливо,

Без страха, что на них прольётся Божий гнев.

Другие же тайком к вину его и хлебу

Примешивают смесь из пепла и плевков,

И ханжески воззвав к всевидящему небу,

Клянутся не ходить вослед его шагов.

Жена его вопит: 'Зачем юроду лира?

Но если он на ней так сладостно бренчит,

То пусть он и меня, как древнего кумира,

Волшебною игрой теперь озолотит.

Я миррой услажусь и нардом с фимиамом,

А чрево ублажу и мясом, и вином,

Исторгну из него коварством и обманом

Самой себе хвалу, чтоб воцариться в нём!

Когда же это всё мне надоест, я руку

Простру и возложу несчастному на грудь,

И когти выпущу, и обреку на муку,

И к сердцу нежному проложат когти путь,

Стальной десницею схвачу комок кровавый,

Как малого птенца, и стискивать начну,

Когда же наслажусь жестокою забавой,

То вырву из груди и псам его швырну!'

Но к трону горнему, где радуги сияют,

Возводит очи он, Христовой правды столп,

И молнии ума из глаз его сверкают

Поверх бушующих, беснующихся толп:

'Благословен Господь! Он нам даёт страданье.

Оно - благой елей для наших гнойных ран,

Оно - заблудших душ святое оправданье,

Оно от всех невзгод целительный бальзам!

Я знаю, только боль не причинит урона

Свершающему путь по океану зла,

И если б из неё плелась моя корона,

То скорбью всех людей она бы расцвела!

Все драгоценности исчезнувшей Пальмиры,

Кораллы дивные, жемчужины морей,

Металлы редкие, алмазы и сапфиры

Сравниться не смогли б с короною моей,

Ведь соткана она из выспреннего света,

Из тех перволучей, чья сила так светла,

И миллиарды глаз, их отразивших, это

Лишь помрачённые, слепые зеркала!

ПОЕЗДКА НА СИФЕРУ

Белой чайкой вися между мачт и снастей,

Моё сердце парило над далью лазурной,

Чуть качаясь, корабль шёл по глади безбурной,

Словно Ангел, хмельной от небесных лучей.

- Что за остров чернеет там? - Это Сифера.

Край, воспетый молвой. Вот он, значит, каков.

- Эльдорадо банальное всех пошляков!

- Говорят, родилась там из пены Венера...

Край сокровенных и благословенных грёз,

Ты прежде был страной цветущей и прекрасной,

Там прославлялся культ богини сладострастной,

Там лавр благоухал меж ароматных роз.

Там благородный мирт, маня блаженной тенью,

Укрыться приглашал от зноя близ воды,

Вечнозелёные роскошные сады

Там охлаждали взор своей прохладной сенью.

Увы, ну а теперь вдали была видна

Пустынная земля, скалистый дикий остров,

Огромная скала, похожая на остов,

Вот только странная была там вещь одна.

То не был древний храм, где жрица молодая

Походкой, что звала, манила и влекла,

Влюблённая в цветы, навстречу морю шла,

Грудь ветру распахнув... Отвёл бы взгляд куда я?

Когда же к берегу пригнал нас нежный бриз

И мы прибрежных птиц вспугнули парусами,

На виселице труп предстал под небесами,

Что принят нами был сперва за кипарис.

Уж птицы гадкие давно клевали тело,

А солнце всё сильней палило мертвеца,

То, что назвал бы я остатками лица,

Куда-то в пустоту далёкую глядело.

Вместо глаз - два провала. До самых колен,

- Уж чего, ну а мерзости было в излишке! -

Между ног провисали кровавые кишки,

Заменявшие трупу расклёванный член.

А внизу - сброд завистливых четвероногих,

Обделённых добычей, голодных и злых,

Чей главарь - самый крупный - ходил среди них,

Как палач меж подручников ходит двуногих.

Обитатель Сиферы, проживший во зле,

Даже мёртвый ты молча сносил оскорбленья,

За какие такие ещё преступленья

Твоё тело не предано было земле!

Труп изрядно смердел. Ошалев от икоты,

Я хотел было нос посильнее зажать,

Но не выдержал, ибо не смог удержать

Омерзительно тёплую массу блевоты.

Бедный чёрт! Леденела от ужаса кровь.

Кто повесил тебя на скандальную сцену?

Вот какую ты платишь за прошлое цену,

Вот чем ты для меня обернулась, любовь.

Сияли небеса и море ликовало,

А у меня в глазах померкнул белый свет,

Картина мрачная, страшней которой нет,

Как наважденье мне покоя не давала:

На острове твоём, Венера, видел я

Лишь виселицы столп да тела поруганья,

О, Боже, дай мне сил смотреть без содроганья,

Как отвратительная душа и плоть моя!

ЛЕТА

Иди ко мне на грудь, жестокая, глухая

К мольбам тигрица, дай мне снова погрузить

Персты дрожащие в твой мех и отразить

Себя в зрачках твоих, душою отдыхая.

Дай в юбках мне твоих, впитавших запах твой,

Вновь упокоить лоб, чело склонить устало.

В цветок моей любви увядшей - что с ней стало? -

Позволь мне ещё раз зарыться головой.

Я сна хочу, хочу забыться больше жизни

Забвением таким же странным, что и смерть.

Дай погрузиться мне, как прежде, в круговерть

Нежнейших ласк - ведь ты на них не в укоризне?

Чтоб разом утолить печали мои, их

Я должен утопить в твоём одре бездонном...

Могучее тоски забвенье в сладкостонном

Спит рту твоём - как я лобзаний жду твоих!

Печали моей, но отныне - наслажденью

Я, как предызбранный, не прекословлю, и,

Послушный мученик, стенания мои

Стремлю к их полному, как вопль, высвобожденью.

Позволь, я погружу язык мой без стыда

В непентес влажный твой и скорбную цикуту

Из острого сосца устами извлеку ту,

Не билось сердце под которым никогда.

ПРЕВРАЩЕНИЙ ВАМПИРА

А женщина, чей рот был земляникой сочной,

Вся корчась, как змея в раскалине песочной,

Сдавив корсетом грудь, шептала мне слова,

Душистые, как мёд, словно едва жива:

'Уста мои влажны, и знаю я науку,

Как тело обрекать на сладостную муку,

А всякую слезу я грудью иссушу,

И старца, как дитя на ложе рассмешу.

Любой, пред кем я - ах! - и предстаю без кружев,

Глядит, солнце, луну и звёзды обнаружив.

Я, милый мой мудрец, так опытна в любви,

Что лучше ты меня сомненьем не гневи!

Когда я целовать мужчине позволяю

Сосцы и если грудь тугую подставляю,

Развратна и скромна, хрупка, но и сильна,

То... Ах! Из-за меня на небе и война!'

Когда мой костный мозг она весь отсосала,

Я повернулся к ней, чтоб почести вассала

Воздать царице, но... Что же увидел я? -

Кошмарный липкий труп, исполненный гнилья!

Тогда, зажмурившись от ужаса, я снова

Открыл глаза, и вот, в лучах света дневного

Не манекена вдруг увидел с алым ртом,

Готовым кровью вновь насытиться притом,

А остов странный, чей похож на флюгер скрежет,

Который, на ветру вращаясь, слух карежит.

***

Тебе мой гордый стих, коль с именем моим

К брегам иных эпох, к благословенным склонам

Он счастливо дойдёт, гонимый Аквилоном

На белых парусах, как чудный Серафим!

Потомкам о тебе напомнит мерный ритм,

Унылый как тамтам. Ты, жившая когда-то,

В читательских умах останешься распята,

Повиснув на цепях моих волшебных рифм.

Жестокая, пойми, что в этом мире пошлом

Никто и никогда, ни в будущем ни в прошлом

Тебя бы не вознёс над смертною толпой.

Бронзоволикий бог, немое изваянье,

Сей мир поправшее бесплотное стопой,

В агатах глаз твоих - победное сиянье!

***

О, что нас ей сказать, душа моя, сегодня,

Найдёшь ли ты теперь высокие слова

Для той, на чьём челе печать лежит Господня,

Для той, что дарит свет, которым ты жива?

Мы скажем: 'Пред тобой всё сущее греховно,

Святая, помолись когда-нибудь за нас,

Ты пахнешь Ангелом и плоть твоя духовна,

Мы славим чудный свет твоих пречистых глаз!'

На улице, в толпе, где гам и мельтешенье,

Взывает к страждущим, что жаждут утешенья,

Твой призрак, сотканный из ясного огня:

'Вселенная любви воистину бездонна,

Творите же добро, послушайте меня!'

О, Ангел ласковый, о Муза, о Мадонна!

СТАРУШКИ

В Париже, где порой своё очарованье

Имеет даже смерть, я полюбил ходить

За существами, чьё кончину ждать - призванье,

И за причудами их странными следить.

Когда-то юные и вот... О, скрип станины!

Старые перечницы, как я вас люблю!

Эпохи прошлой цвет, Лаисы, Эпонины,

Вы живы ли ещё? Поклон вам, дамы, шлю.

Старухи ветхие, одетые в обноски,

Шарахаетесь вы, не слыша позади

Ни цокота копыт, ни грохота повозки,

Сумочку с вышивкой смешно прижав к груди,

Словно реликвию. Подстреленная, машет

Крылами птица - ей порою вы сродни,

То колокольчику, что против воли пляшет,

Жестоким демоном терзаемый - звони!

Старушечьи глаза на скважины похожи,

Студёная вода на их мерцает дне,

Глядит, словно дитя сумняшеся ничтоже,

Так что не по себе, случалось, было мне.

Старушки гроб - ведь вы, конечно, замечали? -

Как гроб ребёнка мал бывает иногда,

Причудлив вкус порой у траурной печали

И странно прихотлив, увы, что да, то да.

Когда встречаю я процессию с венками,

Которая несёт старушку прочь отсель

С скрещёнными, к груди прижатыми руками,

Мне кажется, что гроб усопшей - колыбель.

Хоть и не плотник я, однако, размышляя,

Как смелый геометр, над формами гробов

И вынужденно их размеры умаляя,

Я понял - это от старушечьих горбов.

А очи ваши, как колодцы со слезами -

В изложницах застыл расплавленный металл...

Не скрою, вдохновлён такими вот глазами

Лишь тот, кого невзгод Податель испытал.

Где жрица Талии, влюблённая весталка

Фраскати мёртвого? Увы, суфлёр один

Знал имя её... Но мне их до боли жалко,

Красоток Тиволи, доживших до седин.

Однако я встречал среди печальниц старых

И тех, кто свою скорбь преобразили в мёд,

А душу изливать молитвенно есть дар их,

Но кто кроме меня старух этих поймёт?

Та родиной своей обижена когда-то,

А эту злой супруг заставил слёзы лить,

Другая просто мать погибшего солдата...

Я призван в их сердца утешенье вселить.

Ах, как люблю следить за вами я украдкой:

В тот час, когда закат кровавил небосвод,

Присела на скамью для передышки краткой

Не старая ещё богиня... Глаз отвод,

Так хороша! Игру оркестра духового

Послушать, что в саду бравурно изливал

Щедрые волны оптимизма дармового,

Дабы солдат своих народ не забывал.

Бывают же порой возвышенные лица!

А слушала она военных грямь литавр,

Полузакрыв глаза, как спящая орлица...

О, как украсил бы чело богини лавр!

Вам посвящаю я стихи мои простые.

Высокая печаль в увядших есть цветах...

Старые матери, беспутницы, святые

И те, чьи имена когда-то на устах

У всех были и вот - где слава их? Порою

Лобзаться лезет к вам пьянчуга-хулиган,

Да ходит по пятам - кто б дал отпор герою? -

Столь подл, сколь и труслив, нахальный мальчуган.

Стыдящиеся жить худые побирушки,

Иль воздухом как все уже вам не дышать?

Отбросы общества, пугливые старушки,

А к стенке жмётесь вы, чтоб людям не мешать.

Я с грустной нежностью давно слежу за вами,

Присматривает так за малыми детьми

Заботливый отец и... как сказать словами?

Подруги, я влюблён в вас тайно, чёрт возьми!

Да, я уже давно за вами наблюдаю,

Но что мне клевета язвительной молвы?

Грехами вашими и я с вами страдаю,

А добродетелями радуюсь, как вы.

Руины! Мы - семья. Как дороги мне все вы,

О, если бы я вам помочь хоть чем-то мог!

И что вас завтра ждёт, годов преклонных Евы,

Которых изломал когтистой лапой Бог?

СЕМЬ СТАРИКОВ

Людный город, где грёзы бредовые снятся,

Человечник огромный, ты манишь меня!

В испареньях твоих наважденья теснятся

И встречается призрак средь ясного дня.

В дымке утра, когда ещё выше казались

Берега узкой улицы, так что дома

Этажами последними неба касались,

А внизу громыхала рассветная тьма,

Я домой возвращался, разбитый, уставший,

Разговором с собой охлаждая свои

Раскалённые нервы. День брезжил наставший,

А прошедший уже угасал в забытьи.

Вдруг старик, чьи лохмотья подобны туману,

Мне явился - просить стань такой медяки,

То рука бы сама потянулась к карману,

Если бы не глаза - его злые зрачки

Желчь саму источали. Приметы есть к худу,

Взгляд такой, что сама отнимается речь.

Видом напоминал он, должно быть, Иуду:

Нос крючком, борода цвета стали, как меч,

Не горбат - перешиблен в крестце, опирался,

В три погибели согнут, старик на клюку,

Ненавидя весь мир - иль его мир чурался? -

Много, знать, повидал на своём он веку.

Так, по грязи и снегу он шёл, ковыляя,

Иудей ли трёхногий иль зверь без ноги,

Самым видом своим в душу ужас вселяя,

Словно мёртвых давили его сапоги.

Вслед за ним шёл двойник: борода, глаза, палка

И спина те же самые - адом одним

Оба порождены. Знать, я выглядел жалко,

В страхе оторопев и застыв перед ним.

Жертва случая я или чьей-то злой шутки?

Что хотят, то об этом пусть и говорят,

Только семь стариков, и все семеро жутки,

Друг за другом прошли предо мною подряд.

Кто смеяться бы стал над моим беспокойством

И спиной не почувствовал братскую дрожь,

Тот да знает: хотя и отмечен изгойством,

Был на вечность саму грозный странник похож.

Может быть я увидел бы так же восьмого -

Омерзительный Феникс, свой сын и отец

Мне б являлся, наверное, снова и снова,

Только я положил наважденью конец,

Прочь уйдя. Весь разбитый, как в белой горячке,

Я вернулся домой, я упал на кровать,

Но не в силах забыться в спасительной спячке,

Всё искал, как абсурд этот истолковать?

Но напрасно мой разум осмыслить пытался

Происшедшее - бури он не усмирил,

В океане бушующем утло метался,

Как разбитый он челн, без руля, без ветрил.

ПРИЗРАК

1. МРАК

В катакомбах глубокой печали,

Куда я удалился в затвор,

Я веду сам с собой разговор:

Что заменит мне солнце, свеча ли?

Живописцу насмешливый Бог

Расписать велел мрак: своё сердце

Жарит бес, чтобы съесть... в сластотерпце

Узнаёшь себя, неголубок?

Ангел света является мне

В виде женщины. Вижу фантома

Наяву я и как бы во сне.

О, восторг! О, блаженство! Истома...

Так и есть - это снова она,

Светлолика, хоть кожей темна.

2. АРОМАТ

Читатель, ты душою отдыхал,

Вдыхая ладан до изнеможенья,

Когда-нибудь до головокруженья

Смолу ты благовонную вдыхал?

Ты бабочкой над вечностью порхал?

А со цветком запомнил миг сближенья?

Бесхитростные есть телодвиженья...

О, как этот цветок благоухал!

Любимая, так от волос твоих,

Пленяющий сильнее, чем церковный,

Шёл дикий, душный аромат альковный,

Я изнывал, покусывая их.

И словно твоим звонким юным смехом

Отброшенное платье пахло мехом.

3. РАМА

Как хорошая рама всегда добавляет

Полотну, хоть и не знаменито оно,

То, что словом пока не определено,

И картину из мира вещей выделяет,

Так звезду мою всё, что на ней, обрамляет:

Украшенья, наряды... Казалось, земно,

Но как в гостью с небес всё в неё влюблено -

Дивный камень в оправе взор ошеломляет

Совершенством отделки и граней игрой.

Всё служило ей рамой: она утопала

В ситцах и в кружевах свои плечи купала.

А повадка её удивляла порой

Грациозной ребячливостью обезьянки,

Что сквозила в движеньях полунегритянки.

4. ПОРТРЕТ

Болезнь и смерть испепелили

Всё то, что полыхало в нас,

От глаз, которые целили,

От рта - печален здесь рассказ...-

От ласк, которые как брату

Она дарила, о, душа,

Осталось - что? Оплачь утрату -

Рисунок в три карандаша,

Который тоже умирает,

Как я, старея с каждым днём,

И демон времени стирает

Крылом черты его. Вздохнём.

Убийца жизни и искусства,

Ты не сотрёшь святые чувства!

РАЗРУШЕНИЕ

Ежемгновенно и со всех сторон

Неосязаемый как воздух меня мучит

Дух противленья и наносит мне урон,

И удовлетворять свои хотенья учит.

Зная любовь мою к Искусству, предстаёт

Мне в виде женщины, исполненной соблазна,

Или, предлог найдя, вновь чашу подаёт

С запретным зельем, сев на шею мне бесслазно.

И, совратив меня, мол, не увидит Бог,

Разбитого, без сил в тоскливейший порок

Для отвратительного грехосовершенья,

Швыряет мне в глаза, мол, чёртом ты побран,

Одежды грязные и гной отверстых ран,

И аппарат кровавый Разрушенья.

ОДЕРЖИМЫЙ

Уж солнце трауром подёрнулось, и ты,

Луна моя, теперь укутайся тенями.

Спи или же кури, каминными огнями

Любуясь вечер весь до полной темноты.

Как я люблю тебя такую, с высоты

Звезда сошедшая, и что нам делать с днями,

Гуляя по местам с огнистыми камнями,

В Эдеме - ты и я... А хочешь остроты?

Зажги зрачки свечёй с застывшими слезами.

Хотенье пробуди кошачьими глазами,

Как боль, спонтанное, мучительное. Будь

Хоть ночью чёрной, хоть зарёй огненно-рыжей,

Будь откровенной, резвой и бесстыжей,

О, мой Вельзевул, лёд из огня - добудь!

МЕЧТА ЛЮБОЗНАТЕЛЬНОГО

Знакомо ли тебе, как мне, это мученье -

Со страхом смешанная жажда умереть?

Снедало ли тебя от жизни отреченье,

Которое должно сперва, как плод, созреть?

Надежда и тоска... Но всё сильней влеченье.

Как на песок в стекле томительно смотреть!

Вот, времени сейчас закончится теченье...

Всё. Через миг конец. Не будет муки впредь.

Ах, как нетерпелив ребёнок на спектакле!

В большой досаде мы на занавес, не так ли?

Суровой правды миг, однако же, настал:

Я умер и уже зарёй пылал холодной.

Поднялся занавес. С надеждой, но бесплодной,

- Так где же зрелище? - я всё чего-то ждал.

ПЕЙЗАЖ

Чтоб звонче сочетать в стихах созвучий чёты,

Жить ближе к небесам хочу, как звездочёты,

И с колокольнями в соседстве поутру

Внимать их гимнам, разносимым на ветру.

Люблю смотреть, обняв руками подбородок,

На крыши и дворы поверх перегородок,

На трубы, флюгера и на колокола

С мансарды - и поэт у нас не без угла!

Люблю я созерцать, как в ясную погоду

Из труб дымы рекой восходят к небосводу,

То как рождается в лазурной глубине

Вечерняя звезда, а лампы свет - в окне.

Мне любо наблюдать весну и лето, осень...

Не зиму только - где в угрюмом небе просинь?

Закрыв все ставни и портьеры опустив,

Я отдыхаю, в ночь день светлый обратив,

Мечтая о садах, фонтанах, птицах южных

Под звуки музыки из завываний вьюжных

В печной трубе. Ярка идиллия моя.

Зимой я уношусь в далёкие края.

Мне хорошо: мятеж на улице пусть будет,

И он меня от грёз волшебных не пробудит,

Предавшись наяву пленительному сну,

Я волею своей зову в мечты весну,

Из сердца моего я солнце извлекаю

И всё вокруг себя в сиянье облекаю.

СОЛНЦЕ

Слышны ли стоны мне за жалюзи? - Ещё бы!

Секретов не таят парижские трущобы.

Уже в лучах зари предместья и поля...

С воображаемою шпагой - ой-ля-ля! -

Весьма причудливым я занят фехтованьем,

Точнее говоря - рифм редких добываньем:

Отскок, наскок, удар... Вот к давнему стиху

И найден точный чёт - негрех да к негреху!

Приветствую тебя, о, солнце, враг хлороза,

Питается тобой и червь земной, и роза,

Ты прогоняешь тьму, светя на дол с высот,

И полнишь мёдом мозг, словно пчелиный сот,

Ты инвалидов с костылями утешаешь

И настроенье бедолагам повышаешь,

Ты, солнце, урожай в душе моей растишь,

Но сбора день и час когда мне возвестишь?

Ты, как поэт, чьи сны рифмованные вещи,

Облагораживаешь низменные вещи,

Без шумной челяди - не мчат, трубя, гонцы... -

Ты входишь, словно царь, в больницы и дворцы.

СМЕРТЬ БЕДНЯКОВ

Смерть утешает но и заставляет жить,

Она - конец пути и нет иной надежды,

Но путь надо пройти. Ты должен дорожить

Здесь каждым жизни днём, а не ждать, как невежды,

Конца. Упасть в сугроб и, наконец, смежить

Уставшие искать тропу во мраке вежды...

Надежда может так порой заворожить!

Дать Некто обещал нам белые одежды...

Приют для бедняков написано, что есть.

Там можно отдохнуть, согреться и поесть,

И нежный Ангел сам постель тебе постелет,

В перстах которого - пленительные сны...

Бедняк уснул в снегу. В том нет его вины.

Пускай теперь над ним завьюжит, заметелит...

СМЕРТЬ ХУДОЖНИКОВ

В который раз я мрачно содрогнусь,

Целуя пошлый лоб карикатуры

На совершенство и от злобной дуры

Когда, смешной мечтатель, отвернусь?

Вновь на обломков груду оглянусь

И разберу остатки арматуры.

Не вышло у ваятеля Скульптуры,

Увы, опять. Печально усмехнусь.

Иные же смирились с худшей долей:

Без идола творят. Для них одна

Надежда есть, в конце пути она -

Причудливый и мрачный Капитолий...

Пусть хоть под солнцем смерти расцветут

Цветы в мозгу их, где они растут.

***

Мы погружаемся во мрак, туман и холод.

Прощай, тепло! Пора зиме вступить в права.

Со стуком траурным: 'Ты болен и немолод', -

На мостовую тяжко падают дрова.

Ещё короче стал недлинный день солярный.

Радости мало в помрачении таком.

Увидь, сердце, теперь ледовый ад полярный,

Где ты не солнце, а замёрзший алый ком.

Как на душе моей от этих звуков скверно!

Боже, там что, сооружают эшафот?

Уставший разум мой хандра таранит мерно,

Похоже, что стена обрушится вот-вот.

И кажется мне, что сколачивают где-то

В великой спешке гроб. Вопрос только - кому?

Ну вот и холода. Скончалось бабье лето.

Мой погребальный марш, выходит, по нему.

Ни спальня, ни камин, ни ваша ко мне нежность,

Ни даже длинных глаз зеленоватый цвет

Сегодня заменить не смогут мне безбрежность

Моря закатного, где стынет солнца свет.

Любите же меня, пусть хоть как мать ребёнка

Неблагодарного и злого, как сестра

И как любовница - умело, умно, тонко...

Последняя любовь бывает так остра!

Могила ждёт. Хочу к вашим ногам склониться

И на колени лоб усталый положить,

Хочу без слов опять в любви к вам объясниться.

Вы - поздний летний луч... О, как я хочу жить!

ВОЛОСЫ

Дай мне забыться в чувственной отраде,

Позволь, я буду медленно вздымать

И рассыпать твои густые пряди

Пьянящего их аромата ради,

Хочу ему, как музыке внимать.

Азии томной с Африкою жгучей

Воспоминанье, в душных волосах

Звуча моряцкой песнею тягучей,

Воображенья силою могучей

Становится, как ветер в парусах,

Несущий вдаль меня, где лето вечно,

Мужчины там полны жизненных сил,

А женщины, идущие навстречно

С кувшинами, в глаза глядят беспечно

Тем, кто у них напиться попросил.

Жизнь порта слышу. Полными глотками

Пью запах, звук и цвет. Люблю следить

С каюты корабля за рыбаками,

Что тянут сети сильными руками,

И по портовым улочкам бродить.

Так дай же мне скорей лицом зарыться

В твой чёрный океан, где скрыт иной,

В котором небо звёздное искрится,

Дай в нём, подобно капле, раствориться,

Прошу тебя, будь ласкова со мной.

На берегах пушистых твоей кожи

Лес ароматный расплетённых кос,

Если не ты родная мне, то кто же?

И в запахе, пронзающем до дрожи,

Смешались дёготь, мускус и кокос...

В твоей тяжёлой гриве мои руки

Рубин, сапфир и жемчуг ищут вновь,

С тобою изнывать в блаженной муке

Все дни, всегда, не ведая разлуки

Хочу - не покидай меня, любовь!

СПЛИН

Когда низкое небо, как столб атмосферный,

Тяжко давит на мозг, словно качкой морской,

Так что после бессонницы утра свет серный

Ещё хуже чем мрак, где ты ширил рукой,

Когда робкой Надежды взлёт неимоверный

Потолок подземелья, где больше мирской

Не должно быть надежды, её путь неверный

Преграждает как нетопырю, и в такой

День промозглый, когда утра сумрак пещерный

Проливает опять неизбывной рекой

Хлябь, а прутья дождя не как дом эфемерный

Паука, что в мозгу интересно - какой

Жертвы ждёт? - вдруг набат, словно вопль боговерный

Раздаётся бродяг, что с сумой да клюкой

Прошли жизненный путь, так что рай достоверный

Уже виден им - близок желанный покой!

Тогда мне катафалки чредою безмерной

Начинают мерещиться, не никакой

Уж надежды, сам Ужас вонзает - хруст скверный -

Чёрный стяг свой в мой череп, склонённый Тоской.

АЛЬБАТРОС

У тупой матросни есть дурная забава -

Альбатросов ловить. Эти птицы всегда,

Как недвижный эскорт, возле мачт величаво

Провожают над горькою бездной суда.

Только, пойманный в плен, он, не знавший насилья,

Окружённый глумливой и наглой толпой,

Этот принц высоты неуклюжие крылья,

Словно вёсла, теперь волочил за собой.

Как смешён, как уродлив он, вот так потеха!

Не уйдёт, пусть попробует только посметь!

Этот в клюв ему трубку засунет для смеха,

Тот кривляется, мол, тоже может взлететь...

О Поэт, ты царишь в синеве небосвода,

Недоступный стрелкам, непокорный судьбе,

Но ходить по земле среди пошлого сброда

Исполинские крылья мешают тебе.

ВЕЧЕРНЯЯ ГАРМОНИЯ

Настал блаженный час, под гул богослуженья

Торжественно зажглись кадильницы-цветы,

Их запахи во тьме со звонами слиты,

Меланхоличный вальс и томное круженье.

Торжественно зажглись тяжёлые цветы,

И скрипки нежный стон дрожит в изнеможенье,

Меланхоличный вальс и томное круженье,

Алеют берега лазурной высоты.

И скрипки нежный стон дрожит в изнеможенье,

А в робком сердце страх бездонной пустоты,

Алеют берега лазурной высоты,

Закатные лучи застыли без движенья.

А в робком сердце страх бездонной пустоты,

В зеркальной глубине воскресли отраженья,

Закатные лучи застыли без движенья...

Как дароносица, во мне мерцаешь ты!

Настал блаженный час, когда все панкадила,

Торжественно зажглись, со звонами дрожа,

За звуками дымы во тьме плывут, кружа,

Печально-томные - воня слух усладила.

Торжественно зажглись, под благовест дрожа,

Под скрипки скорбный вздох, под слёзы крокодила...

Печально-томные - воня слух усладила!

А золото зари уже изъела ржа.

Под скрипки скорбный вздох, под слёзы крокодила

Кончалась сама жизнь - у поля есть межа,

А золото зари уже изъела ржа...

Как плаха рдел закат, и в сердце жуть входила.

Кончалась сама жизнь - у поля есть межа,

И завтрашняя казнь мне спину холодила.

Как плаха рдел закат, а в сердце жуть входила...

Сосуд святых даров во мне ты, госпожа!

ПРОПАСТЬ

Паскаль носил в мозгу бездонное жерло -

Всё пропасть, бездна всё: желанье, слово, дело...

И только что опять затылок мне задело,

Повеяв холодом, Безумия крыло.

Забыться и не быть - иного нет удела.

Пространство кончилось и время истекло.

В моём мозгу Господь, разоблачая зло,

Запишет ужасы, которым нет предела.

Я сна теперь страшусь. Он - яма, он - провал.

К какой бы пропасти я взор ни приковал,

К каким бы небесам его я ни возвысил,

Повсюду бездны мрак, и тщетно жажду я

Вкусить бесчувственности от небытия...

Ах, никогда не стать вне Сущностей, вне Чисел!

РАЗГОВОР

Вы - небо осени, закатное светило.

Увы, моей тоски приливная волна

Опять нахлынула и горький привкус ила

Я снова ощутил у губ моих, сполна.

Зачем моей груди коснулись вы несмело?

О, друг мой ласковый, нет сердца там, поверь.

Оно досталось той, которая посмела

Предать его зверью, сама - жестокий зверь.

Оно теперь - дворец, который пьяным сбродом

Глумливо осквернён - там кровь, там грязь, там боль...

А ваши волосы душистым пахнут мёдом...

О, красота, в глаза взглянуть тебе - позволь!

Хочу, чтобы они, сверкнув, испепелили

Всё то немногое, что звери пощадили.

НЕЗНАКОМКЕ

Бульвар вокруг меня гремел, пошл и поган.

Высокая и тонкая, под чёрной

Вуалью женщина прошла, рука в узорной

Перчатке, держа край фестона, балаган

Вокруг себя не видя толпы вздорной.

Остановившись, я, как старый интриган,

Глаз небо зыбкое, где зреет ураган

- Иль наслажденье? - пил с влюблённостью покорной.

Блеск молнии и... ночь. Сверкнувшей красоты

Миг зародил во мне тоску по счастью, в жизни

Так редкому, увы. Мне встретишься ли ты

Опять, пускай не здесь, а там, в святой отчизне?

Не знаю я кто ты , зачем и куда шла,

Но я тебя любил - ты это поняла!

ЛИТАНИИ САТАНЕ

Дивный Ангел, достойный премногих хвалений,

Сын, заклятый Отцом и лишённый молений,