Синюков Борис Прокопьевич : другие произведения.

Приложение 2. Зигмунд Фрейд как методика

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:


Приложение 2

Зигмунд Фрейд как методика

  
   Я собираюсь докопаться до причин, сформировавших русский характер. "Психология личности с самого начала является одновременно также и психологией социальной в этом расширенном, но вполне обоснованном смысле", - писал З. Фрейд во введении к своей работе "Массовая психология и анализ человеческого "я"". Из одной этой мысли Фрейда вытекает, что психология личности "русского" и социальная психология России должны исследоваться как одно целое на канве всеобщей истории и России в том числе. Почему именно Фрейд? Потому что он сам исследует труды своих предшественников на эту тему и потому, что Фрейд открыл и описал свой метод психоанализа, который является эталоном. Почему я не воспользовался трудами более поздних психоаналитиков, развивающих достижения Фрейда? Потому, что даже его прижизненные ученики и соратники позволили себе "уточнять" Фрейда так, как он сам не считал нужным себя "уточнять" (Юнг, Адлер и др.) и откровенно высказался об этом в статье 1914 года "Очерк истории психоанализа". О сегодняшних интерпретаторах своего учения Фрейд ничего не может сказать сам, он умер в 1939 году. О нас Фрейд написал в 1914 году: "В России психоанализ известен и распространен; почти все мои книги, как и других приверженцев анализа, переведены на русский язык. Но более глубокое понимание психоаналитических учений еще не установилось. Научные вклады русских врачей и психиатров в области психоанализа до настоящего времени можно считать незначительными. Только Одесса имеет в лице М. Вульфа представителя аналитической школы". Ни Москва, ни Петербург Фрейдом не упоминаются вовсе. Приблизительно в1930 году ликвидирован Психоаналитический институт. Двухтомник Фрейда, которым я пользуюсь вышел в 1991 году в Грузии, в издательстве "Мерани", а в предисловии Б.Р. и Г.Б. Нанейшвили пишут: "Настоящее издание З.Фрейда - одно из первых, выходящих в нашей стране, после почти шестидесятилетнего перерыва". Так что российских интерпретаторов Фрейда лучше не открывать.
   Я в большом затруднении. Свои умозаключения я должен основывать на Фрейде. Делать ссылки на него, как это принято, практически невозможно, так как он тщательно избегает кратких, жестких, исчерпывающих формулировок понятий как это практикуется в развитых науках по типу: электрон - это ..., социализм - это ..., скорость - это ... и так далее. Он описывает понятия длинно, так чтобы конкретное понятие дошло до читателя во всей своей широте и полноте. Делать заявления по типу "согласно учению Фрейда" и далее высказывать свою мысль, не приводя мысли Фрейда, которая может занять несколько страниц, было бы слишком самонадеянно. Приводить цитаты из Фрейда, которые займут больше места чем авторский текст как-то непривычно. Надо еще учитывать и то, что книги Фрейда не очень знакомы широкому кругу читателей и не являются школьным курсом. Я решил тезисно передать его идеи по затронутому аспекту исследования в одном месте и все сразу, но и тут меня постигло разочарование. Фрейд настолько четко формулирует свои мысли, что "передать их своими словами" - это одно и то же что "передать своими словами" поэзию Пушкина. Переписать в свою книгу добрую часть чужой книги конечно можно, если ставить чужие слова в кавычки и делать сноски. Это хотя бы не запрещается, но выглядит смешно, если подряд двадцать-тридцать страниц будут в кавычках. На пятнадцатой странице кавычки открыл, а на сороковой закрыл. При этом попадут мысли не относящиеся к теме. Без конца открывать и закрывать кавычки, а между ними вставлять троеточия или слова "он сказал" или "Фрейд продолжил" мне то не составило бы труда, но как быть читателю?
   Поэтому я попытаюсь передать идеи Фрейда его же словами с совершенно незначительным добавлением своих слов, когда требуется сократить его подробное описание и дать более сжатый текст или "гладко" перейти от одной его мысли к другой. Я позволю себе прерывать его текст и возобновлять его воспроизведение снова без указаний на места прерываний и сколько пропущено. Мне, главное, надо донести ту часть его плавно текущих мыслей, которая, по моему мнению, может мне пригодиться для моего исследования. И без всяких кавычек, да простит меня Фрейд. Чтобы потенциальный мой читатель мог проконтролировать меня в цитировании, я указываю названия книг-статей Зигмунда Фрейда и заголовки в них, которые изданы в двухтомнике его ""Я" и "Оно"". Труды разных лет" издательством "Мерани", Тбилиси, 1991года.

"Массовая психология и анализ человеческого "Я"" (1921г.)

Введение

   Одна только группировка различных форм образования масс и описание проявленных ими психических феноменов породили обильную литературу. Будут рассмотрены вопросы, интересные для глубинного психоаналитического исследования.

Ле Бон и его характеристика массовой души

   По книге Ле Бона "Психология масс": какими бы ни были несхожими и разными индивиды, только фактом своего превращения в массу они приобретают коллективную душу и совсем иначе чувствуют, думают и поступают, чем каждый из них в отдельности. Сознательная умственная жизнь представляет собой лишь незначительную часть бессознательной душевной жизни. В массе индивид попадает в условия, разрешающие ему устранить вытеснение бессознательных первичных позывов, в которых заключено все зло человеческой души. Массовая душа имеет следующие характеристики:
   массовая душа - душа ребенка,
   масса легковерна и легко поддается влиянию,
   масса некритична, неправдоподобного для нее не существует
   масса не знает ни сомнений ни неуверенности
   масса немедленно доходит до крайности
   тот, кто хочет на нее влиять, не нуждается в логике, надо только использовать очень яркие краски, преувеличивать и всегда повторять одно и то же,
   Масса нетерпима и подвластна авторитету,
   она уважает силу, не имеет доброты
   она требует силы, даже насилия.
   Масса питает глубокое отвращение ко всем новшествам,
   благоговеет перед традицией.
   Массы никогда не знали жажды истины, они требуют иллюзий.
  

Другие оценки коллективной душевной жизни

   По Мак Дугаллу масса крайне возбудима, импульсивна, страстна, неустойчива, непоследовательна и нерешительна и притом в своих действиях всегда готова к крайностям. Ей доступны лишь более грубые страсти и более элементарные чувства, она чрезвычайно поддается внушению, рассуждает легкомысленно, опрометчива в суждениях и способна воспринимать лишь простейшие и наименее совершенные выводы и аргументы. Массу легко направлять и легко ее потрясти, она лишена самосознания, самоуважения и чувства ответственности, но дает сознанию собственной мощи толкать ее на такие злодеяния, каких мы можем ожидать лишь от абсолютной и безответственной власти (выделено мной). Она ведет себя скорее как невоспитанный ребенок или как оставшийся без надзора страстный дикарь, попавший в чуждую для него обстановку; в худших случаях ее поведение больше похоже на поведение стаи диких животных, чем на поведение человеческих существ.
   Мак Дугалл противопоставляет описанной массе высокоорганизованную массу и называет пять условий поднятия душевной жизни массы на более высокий уровень:
   постоянство состава массы,
   каждый индивид массы представляет себе природу, функции, достижения и требования массы,
   масса вступает в контакты с другими массовыми образованьями и соперничает с ними,
   наличие в массе традиций, обычаев, установлений при общении между собой,
   наличие в массе подразделений, выражающихся в специализации и дифференциации работы каждого отдельного человека.
   Фрейд отмечает, что условие, которое Мак Дугалл называет "организацией", с большим основанием можно было бы описать иначе. Задача состоит в том, чтобы придать массе именно те качества, которые были характерны для отдельного индивида и были потушены у него при включении в массу.
  

Внушение и либидо

   Восприятие внушения является неразложимым прафеноменом, основным фактом душевной жизни человека. Я видел глухое сопротивление этой тирании внушения. Что-то должно противостоять чувству отторжения внушению. Это либидо. Либидо есть термин из области учения об аффективности. Мы называем так энергию тех первичных позывов, которые имеют дело со всем тем, что можно обобщить понятием любви. Любовные отношения, эмоциональные связи представляют собой также и сущность массовой души.
  

Две искусственные массы: церковь и войско

   Различаются массы, где вождь отсутствует, и массы, возглавляемые вождем. И церковь и войско представляют собой искусственные массы, то есть такие, где необходимо внешнее принуждение, чтобы удержать их от распадения. В церкви, как и в войске, - как бы различны они ни были в остальном - культивируется одно и то же обманное представление (иллюзия), а именно, что имеется верховный властитель, каждого отдельного члена массы любящий равной любовью. Идеи отечества, национальной славы для прочности армии не обязательны (Цезарь, Валленштейн, Наполеон). Военные неврозы, разложившие германскую армию, признаны выражением протеста отдельного человека против роли, которая отводилась ему в армии. В этих двух искусственных массах каждый отдельный человек либидиозно связан, с одной стороны, с вождем, а с другой стороны - с другими массовыми индивидами. Каковы взаимоотношения этих двух связей, однородны ли они и равноценны, и как их следовало бы описать психологически?
   Главное явление массовой психологии - несвобода в массе отдельного человека. Сущностью массы являются ее либидиозные связи, главная из которых связь с вождем, на что указывает феномен паники. Панический страх предполагает ослабление либидиозной структуры массы. Следствием же является прекращение всякого учета чужих интересов, обычно делающегося отдельными членами массы по отношению друг к другу.
   Не так легко наблюдать разложение религиозной массы. В одном английском романе описывается возможность такого разложения. Заговорщики, враги имени Христова, якобы обнаруживают могилу Христа. Этим раз и навсегда покончено с воскресением Христовым и его божественной природой. Это якобы открытие несет за собой потрясение всей европейской культуры и чрезвычайное возрастание всякого рода насилий и преступлений. Религия, хотя она и называет себя религией любви, должна быть жестокой и черствой к тем, кто к ней не принадлежит. Если в наше время эта нетерпимость не проявляется жестоко, то причину этого надо искать не в смягчении человеческих нравов, а в ослаблении религиозных чувств и зависящих от них либидиозных связей. Если вместо религиозной появится какая либо другая связь, объединяющая массу, как это сейчас удается социализму, в результате проявляется та же нетерпимость к внестоящим.
  

Дальнейшие задачи и направления работы

   Не являются ли те массы, где имеется вождь, более первоначальными, более совершенными? Не может ли вождь быть заменен абстрактной идеей? Вождь или ведущая идея могли бы стать негативными. Ненависть к определенному лицу или учреждению могла бы стать столь же объединяющей силой как и любовь. Тогда возник бы вопрос, действительно ли так необходим вождь для сущности массы? Но все эти вопросы не могут отвлечь от доказательства того, что именно либидиозные связи характеризуют массу. Ни один человек не переносит слишком интимного приближения другого человека. Сравнение Шопенгауэра: от холода стадо дикобразов сбилось в кучу. Слишком близко - тепло, но колется, слишком далеко - холодно, но не колется. Нашли такое соседство, когда колется и теплится оптимально. Когда вражда направляется против любимых лиц, мы называем это амбивалентностью чувств. Себялюбие, нарциссизм борется с любовью. Если в массе появляются ограничения нарцистического себялюбия, которые вне ее не действуют, то это убедительное указание на то, что сущность массообразования заключается в нового рода либидиозных связях членов массы друг с другом, так называемых идентификациях.
  

Идентификация

   Идентификация стремится сформировать собственное "Я" по подобию другого, взятого за "образец". Идентификация, во-первых, представляет собой самую первоначальную форму эмоциональной связи с объектом. Во-вторых, идентификация регрессивным путем, как бы интроекцией объекта в "Я" становится заменой либидиозной объектной связи. Идентификация может возникнуть при каждой вновь замеченной общности с лицом, не являющимся объектом сексуальных первичных позывов. Чем значительнее эта общность, тем успешнее может стать эта частичная идентификация и соответствовать, таким образом, началу новой связи. В нашем "Я" развивается инстанция, которая может отделиться от другого "Я" и вступить с ним в конфликт. Это так называемый "Идеал Я", которому приписаны функции самонаблюдения, моральной совести и который выполняет основную функцию при вытеснении. "Идеал Я", это наследие первоначального нарциссизма, в котором детское "Я" удовлетворяло само себя. Когда человек не может быть доволен своим "Я", он все же находит удовлетворение в "ИдеалеЯ", которое дифференцировалось из "Я". От идентификации через подражание идет путь к вживанию, то есть к пониманию того механизма, который делает возможным нашу позицию по отношению к чужой психической жизни.
  

Влюбленность и гипноз

   Гипноз является плохим объектом для сравнения с образованием масс, так как он, скорее всего, с ним идентичен. Форма либидиозной конституции массы, имеющей вождя и не приобретшей секундарно, путем излишней "организованности", качеств индивида, следующая. Такая первичная масса есть какое-то число индивидов, сделавших своим "Идеалом Я" один и тот же объект и вследствие этого в своем "Я" между собой идентифицировавшихся.
  

Стадный инстинкт

   Обширные аффективные связи объясняют отсутствие у индивида самостоятельности и инициативы, однородность его реакций с реакцией всех других. Но при рассмотрении массы как единого целого, она показывает нам больше: черты ослабления интеллектуальной деятельности, безудержность аффектов, неспособность к умеренности и отсрочке, склонность к переходу всех пределов в выражении чувств и к полному отводу эмоциональной энергии через действия - это и многое другое дает несомненную картину регресса психической деятельности к более ранней ступени, которую мы привыкли находить у дикарей или у детей. Такой регресс характерен особенно для сущности обыкновенных масс, в то время как у масс высокоорганизованных, искусственных такая регрессия может быть значительно задержана. Троттер считает стадный инстинкт первичным, неразложимым. Тогда места вождю нет. Высказывание Троттера: человек есть животное стадное, мы осмеливаемся исправить в том смысле, что он скорее животное орды, особь, предводительствуемая главарем орды.
   Здесь я позволю себе вклиниться в рассуждения Фрейда со своими собственными выводами, подробнее которые будут рассмотрены, естественно, в самой моей работе. Троттер и Фрейд занимают диаметрально противоположные позиции, то есть не следуют путем компромисса. По-моему компромисс нужен, так как человек произошел от орды, но вождь тогда занял соответствующее ему место. Картина должна быть несколько смазанной. Я хочу сказать, что возможна и геронтократия, и чистая орда без вожака, и орда с вождем. Все это я рассматриваю на примере австралийских аборигенах, кавказцев и среднеазиатов, а также средиземноморцах. Все три системы существуют вместе, одновременно как предпосылки генного аппарата к изменению условий окружающей среды.
  

Масса и первобытная орда

   Индивидуальная психология, должно быть, по меньшей мере такой же давности, как и психология массовая, ибо с самого начала существовало две психологии: одна - психология массовых индивидов, другая - психология отца, возглавителя, вождя.
   Этот тезис Фрейда тоже спорен. В своей работе я расскажу о пчелах, у которых "возглавителем" орды как раз является самка. Кроме того, сам Фрейд приводит в другом месте пример, когда самки съедают самца как "разовую вещь" после оплодотворения, а иногда самец просто погибает от "наслаждения" сексом. Однако, продолжу Фрейда.
   Человеческие массы опять таки показывают нам знакомую картину одного всесильного среди толпы равных сотоварищей, картину, которая имеется в нашем представлении о первобытной орде. Исчезновение сознательной обособленной личности, ориентация мыслей и чувств в одинаковых с другими направлениях, преобладание аффективности и бессознательной душевной сферы, склонность к немедленному выполнению - внезапных намерений - все это соответствует состоянию регресса к примитивной душевной деятельности, какая напрашивается для характеристики именно первобытной орды. Добавлю от себя, что это как раз и подтверждает мысль, что вождь не первичен, как сама орда.
   Воля отдельного индивида была слишком слаба, он не отваживался на действие. Никакие другие импульсы, кроме коллективных, не осуществлялись, была только общая воля, не было воли отдельной. Представление не осмеливалось обратиться в волю, если не укреплялось сознанием своего всеобщего распространения. Эта слабость представления объясняется силой эмоциональной связи, общей для всех; но сюда привходит однородность жизненных условий и отсутствие частной собственности, определяя у отдельных индивидов психических актов.
   Все связи, на которых основана масса, имеют природу заторможенных в отношении цели первичных позывов. Но этим самым мы приблизились к разбору новой темы, которая обсуждает отношение прямых сексуальных целей к массообразованию (отход, гарем, религия). В больших искусственных массах - церкви и в войске - для женщин, как сексуального объекта, места нет. Любовные отношения мужчины и женщины находятся за пределами этих организаций.
   Здесь тоже сделаю замечание о том, что у Фрейда пока нет никаких обоснованных оснований так сказать о месте женщины, ибо амазонки все-таки были. Место женщины в человечестве я буду очень скрупулезно рассматривать и, надеюсь, найду им достойное место вопреки Фрейду.
  

"Тотем и табу" (1912г.)

"Психология первобытной культуры и религии"

Введение

   Нижеследующие четыре статьи представляют собой первую попытку применить точку зрения и результаты психоанализа к невыясненным проблемам психологии народов. Социальные и технические успехи в истории человечества гораздо меньше повредили табу, чем тотему. Тесная связь между тотемом и табу указывает дальнейшие пути, ведущие к защищаемой здесь гипотезе, и если эта гипотеза, в конце концов, оказалась достаточно невероятной, то этот характер ее не дает основания для возражения против возможности того, что эта гипотеза все же в большей или меньшей степени приблизилась к трудно реконструируемой действительности (Рим. Сентябрь 1913).
   В душевной жизни народов должны быть открыты не только подобные же процессы и связи, какие были выявлены при помощи психоанализа у индивида, но должна быть также сделана смелая попытка осветить при помощи сложившихся в психоанализе взглядов то, что осталось темным или сомнительным в психологии народов.
  

Боязнь инцеста

   Туземцев Австралии рассматривают как особую расу, у которой ни физически, ни лингвистически незаметно никакого родства с ближайшими соседями, меланезийскими, полинезийскими и малайскими народами. Они не строят ни домов, ни прочных хижин, не обрабатывают земли, не разводят никаких домашних животных, кроме собаки, не знают даже гончарного искусства. Они питаются исключительно мясом различных животных, которых убивают, и кореньями, которые выкапывают. Среди них нет ни королей, ни вождей. Собрания взрослых мужчин решают общие дела. Племена внутри континента, вынужденные вследствие недостатка воды бороться с самыми жестокими жизненными условиями, по-видимому, во всех отношениях окажутся еще более примитивны, чем жители побережья.
   На эту цитату прошу обратить внимание, так как она абсолютно не соответствует действительности.
   И, тем не менее, они поставили себе целью с тщательной заботливостью и мучительной строгостью избегать инцестуозных половых отношений. Больше того, вся их социальная организация направлена к этой цели. Вместо всех отсутствующих религиозных и социальных установлений у австралийцев имеется система тотемизма. Австралийские племена распадаются на маленькие семьи или кланы, из которых каждая носит имя своего тотема. Что же такое тотем? Обыкновенное животное, идущее в пищу, безвредное или опасное, внушающее страх, реже растение или сила природы, находящиеся в определенном отношении ко всей семье. Тотем, во-первых, является праотцем всей семьи, кроме того ангелом-хранителем и помощником, предрекающим будущее и узнающим и милующим своих детей, даже если обычно он опасен для других. Лица одного тотема за это связаны священным само собой влекущим наказания обязательством не убивать своего тотема и воздерживаться от употребления его мяса (или от другого представляемого им наслаждения). (Выделено мной, так как это тоже не соответствует действительности, как я докажу словами Фрэзера). Признак тотема не связан с отдельным животным или отдельным существом, а со всеми индивидами этого рода. Тотем не связан ни с областью, ни с местоположением. Лица одного тотема живут раздельно и мирно уживаются с приверженцами других тотемов. Члены одного и того же тотема не должны вступать друг с другом в половые отношения, следовательно, не могут также вступать в брак между собой. Это и составляет связанную с тотемом экзогамию. За нарушение - смертная казнь. Она делает для мужчины невозможным половое соединение со всеми женщинами его клана, т.е. с целым рядом женщин, не находящимся с ним в кровном родстве. Это произошло от так называемого "группового брака", сущность которого состоит в том, что известное количество мужчин осуществляет свои брачные права над известным числом женщин. Дети этого группового брака имеют основание смотреть друг на друга, как на братьев и сестер, хотя они не все рождены одной и той же матерью, и считают всех мужчин группы своими отцами. Если мы заменим индивидуальный брак групповым, то нам станет понятной кажущаяся чрезмерность предохранительных мер против инцеста.
   В Австралии имеется очень немного племен, у которых нет других запрещений, кроме ограничений тотема. Для наших целей вполне достаточно указания на ту большую тщательность, с которой австралийцы и другие дикие народы стараются избежать инцеста. Мы должны сознаться, что эти дикари даже более чувствительны к инцесту, чем мы. Нужно добавить еще целый ряд "обычаев", которые направлены против индивидуального общения близких родственников в нашем смысле и соблюдаются совершенно с религиозной строгостью, и цель которых не может подлежать никакому сомнению. Если брат и сестра случайно встречаются вне дома, то они должны убежать или спрятаться. Сдержанность в отношениях матери с сыном с годами увеличивается, проявляясь преимущественно со стороны матери. Отец также не останется наедине со своей дочерью. Самое распространенное и самое интересное для цивилизованных народов "избегание" касается ограничений общения между мужчиной и его тещей. Оно распространено повсюду в Австралии, а также в силе у меланезийских, полинезийских и негритянских народов.
   В то время, как цель и значение других "избеганий", между родственниками не подлежит сомнению и понимаются всеми наблюдателями, как предохранительные меры против кровосмесительства, запретом, касающимся общения с тещей, некоторые придают ему другое значение. Вполне естественно, что кажется непонятным, почему у всех этих народов имеется такой большой страх перед искушением, воплощенным для мужчины в образе уже не молодой женщины, хотя в действительности и не матери его, но такой, какая могла бы быть его матерью. Я полагаю, что это отношение является, собственно говоря, "амбивалентным", состоящим из нежных и враждебных чувств.
   Для нас поэтому важно, что на диких народах мы можем показать, что они чувствовали угрозу в инцестуозных желаниях человека, которые позже должны были сделаться бессознательными, и считали необходимым прибегать к самым строгим мерам их предупреждения.
  

Табу и амбивалентность чувств

   Табу - полинезийское слово, которое трудно перевести, потому что у нас нет больше обозначаемого им понятия. Для нас понятие табу разветвляется в двух противоположных направлениях. С одной стороны оно означает - святой, освященный, с другой стороны - жуткий, опасный, запретный, нечистый. Противоположность табу - слово обычный, общедоступный. Таким образом, с табу связано представление чего-то требующего осторожности, табу выражается по существу в запрещениях и ограничениях. Наше сочетание "священный трепет" часто совпадает со смыслом табу. Ограничения табу представляют собой не что иное, нежели религиозные или моральные запрещения. Они сводятся не к заповеди Бога, а запрещаются собственно сами собой.
   Итак, дело идет о целом ряде ограничений, которым подвергаются эти первобытные народы; то одно, то другое запрещено неизвестно почему, а им и в голову не приходит задуматься над этим; они подчиняются этому, как чему-то само собой понятному, и убеждены, что нарушение табу само собой повлечет жесточайшее наказание.
   Всякий, кто подходит к проблеме табу со стороны психоанализа, т.е. исследования бессознательной части индивидуальной душевной жизни, тот после недолгого размышления скажет себе, что эти феномены ему не чужды. Ему известны люди, создавшие себе индивидуальные запрещения табу и так же строго их соблюдающие, как дикари соблюдают общие для всего племени запреты. Если бы он не привык называть их "страдающими навязчивостью", то считал бы подходящим для них состояния название "болезнь табу". Об этой болезни навязчивости он, однако, благодаря психоаналитическому лечению, узнал клиническую этиологию и сущность психологического механизма и не может отказаться от того, чтобы не использовать всего открытого в этой области для объяснения соответствующих явлений в психологии народов.
   Резюмируем, в каких пунктах выражается ярче всего сходство обычаев табу с симптомами невроза навязчивости:
   в немотивированности запретов,
   в их утверждении, благодаря внутреннему убеждению,
   в их способности к сдвигу и в опасности заразы, исходящей из запрещенного,
   в том, что они становятся причиной церемониальных действий и заповедей, вытекающих из запретов.
   Клиническая история и психический механизм болезни навязчивости стали нам, однако, известны благодаря психоанализу. История болезни в типичном случае страха прикосновения гласит: в самом начале, в самом раннем детстве проявляется сильное чувство наслаждения от прикосновения к собственным гениталиям, цель которого гораздо более специфична, чем можно было бы ожидать. Этому наслаждению скоро противопоставляется извне запрещение совершать именно это прикосновение. Запрещение было усвоено, потому что нашло опору в отношениях к любимым лицам, от которых исходило запрещение. Оно оказалось сильнее, чем влечение, стремившее выразиться в прикосновении. Но вследствие примитивной психической конституции ребенка, запрещению не удалось уничтожить влечения. Следствием запрещения было только то, что увлечение - наслаждение от прикосновения к своим гениталиям - подверглось вытеснению и перешло в бессознательное. Сохранились и запрещения и влечения; влечение потому, что было только вытеснено, а не уничтожено, запрещение потому что, с исчезновением его, влечение проникло бы в сознание и осуществилось бы. Имело место незаконченное положение, создалась психическая фиксация, и из постоянного конфликта между запрещением и влечением и вытекает все остальное.
   Основной характер психологической констеляции, зафиксированной таким образом, заключается в том, что можно было бы назвать амбивалентным отношением индивида к объекту, или, вернее, к определенному действию. Он постоянно желает повторить это действие, видит в нем высшее наслаждение, но не смеет его совершить и страшится его. Вследствие имевшего место вытеснения, связанного с забыванием - амнезией, мотивировка ставшего сознательным запрещения остается неизвестной, и все попытки интеллектуально разбить запрещение терпят неудачу, так как не находят точки, на которую они должны быть направлены.
   Удовлетворение влечения постоянно переносится с одного объекта на другой, чтобы избегнуть изоляции, в которой находится, и старается вместо запрещенного, найти суррогаты, заменяющие объекты и заменяющие действия. Поэтому и запрещение меняет свое положение и распространяется на новые цели запрещенного душевного движения. На каждую новую попытку вытесненного либидо прорваться запрещение отвечает новыми строгостями.
   Сделаем попытку отнестись к табу так, как будто бы по природе своей оно было тем же самым, что и навязчивые запрещения наших больных. При этом нам с самого начала ясно, что многие из наблюдаемых нами запретов табу представляют собой вторичные явления, образовавшиеся в результате сдвига и искажения, и что мы должны быть довольны, если нам удастся пролить некоторый свет на самые первоначальные и самые значительные запрещения табу.
   Прежде всего мы сказали бы, что нет никакого смысла расспрашивать дикарей о мотвировке их запрещений и о действительном происхождении табу. Они ничего о мотивировке не смогут сказать, потому что эта мотивировка у них "бессознательна". Но мы сконструируем историю табу по образцу навязчивых запрещений следующим образом. Табу представляет собой очень древние запреты, когда-то извне (выделено мной, так как я в отличие от Фрейда попытаюсь найти кто же это "извне" наложил запрет) наложенные на поколение примитивных людей, т.е. насильственно навязанные этому поколению предыдущим. Эти запреты касались деятельности, к которой имелась большая склонность. Кто мог бы ответить на вопрос, существуют ли именно в этом случае, о котором у нас идет речь, такие "врожденные" идеи и привели ли они к фиксации табу сами по себе или в связи с воспитанием? Но из того факта, что табу удержалось, следует одно, что первоначальное наслаждение от совершения этого запрещенного существует еще у народов, придерживающихся табу. У них имеется амбивалентная направленность по отношению к их запретам табу. В бессознательном им больше всего хотелось нарушить их, но они в то же время боятся этого. Они потому именно боятся, что желают этого, и страх у них сильнее, чем наслаждение. Желание же у каждого представителя этого народа бессознательно, как и у невротика.
   Самые старые и важные запреты табу составляют оба основных закона тотемизма: не убивать животного тотема (опять выделяю, так как австралийцам как раз убивать и есть свой тотем можно) и избегать полового общения с товарищем по тотему другого пола. Сам текст обоих табу и их совпадение, напоминает то, что психоаналитики считают центральным пунктом инфантильных желаний и ядром неврозов. Разнообразие явлений табу сливается для нас в единство: основание табу составляет запрещенное действие, к совершению которого в бессознательном имеется сильная склонность.
   Отношение примитивных народов к вождям, королям и священникам руководствуется двумя основными принципами, которые как будто скорее дополняют, чем противоречат друг другу. Нужно их бояться и оберегать их. Из суеверных и других мотивов в отношениях к королям проявляются разнообразные тенденции, из которых каждая развивается до крайних пределов, не обращая внимания на другие; отсюда развиваются впоследствии противоречия, которые, впрочем, интеллект дикарей, как и народов, стоящих на высшей степени цивилизации, мало замечает, если дело идет об отношениях, касающихся религии или "лояльности".
   Если мы подвергнем анализу описанное положение вещей, как если бы оно составляло картину симптомов невроза, то начнем прежде всего с чрезмерно боязливой заботливости, которой хотят объяснить церемониал табу. Такой избыток нежности - обычное явление в неврозе, особенно в неврозе навязчивости, который мы в первую очередь берем для сравнения. Происхождение этой нежности нам вполне понятно. Оно возникает во всех тех случаях, где, кроме преобладающей нежности, имеется противоположное, но бессознательное течение враждебности, т.е. имеет место типичный случай амбивалентной направленности чувств. Почему направленность чувств к власть имущим содержит такую большую примесь враждебности? Мы уже указали на инфантильный отцовский комплекс, прибавим еще, что исследования доисторического периода образования королевства должно дать нам самые исчерпывающие объяснения. Согласно данному Фрезером освещению вопроса, первые короли были чужеземцы, предназначенные после короткого периода власти к принесению в жертву, как представители божества на торжественных праздниках. И на мифах христианства отражается еще влияние этого исторического развития королевского достоинства.
   Если жена лишается мужа, дочь - матери, то нередко случается, что оставшимися в живых одолевают мучительные размышления, названные нами "навязчивыми упреками" и выражающиеся в опасении, не являются ли они сами по неосторожности или небрежности причиной смерти любимого человека. Психоаналитическое исследование таких случаев открыло нам тайные пружины этого страдания. Дело не в том, что оплакивающие покойника, действительно, как это утверждает навязчивый упрек, виновны в смерти или проявили небрежность; но где-то у них шевелилось такое им самим неизвестное желание, удовлетворенное смертью, они и причинили бы эту смерть, если бы обладали для этого достаточной силой. Как реакция на это бессознательное желание и возникает упрек в смерти любимого человека. Такая скрытая в бессознательном за нежной любовью враждебность имеется во всех почти случаях сильной привязанности чувства к определенному лицу и представляет собой классический случай, образцовый пример амбивалентности человеческих чувств. Согласно хорошо обоснованному нашему предположению, двойственные к покойнику чувства - нежные и враждебные - стремятся оба проявится во время потери его, как печаль и удовлетворение.
   Печаль, имеющая своим источником повышенную нежность, проявляет, с одной стороны, нетерпимость к скрытой враждебности, а с другой стороны, она не может допустить, чтобы эта враждебность привела к чувству удовлетворения. Таким образом дело доходит до вытеснения бессознательной враждебности путем проекции и образования церемониала, в котором находит себе выражение страх наказания со стороны демонов, а по истечении срока траура конфликт теряет остроту, так что табу этих умерших ослабляется или предается забвению. Примитивные люди посредством проекции внутренних восприятий вовне создали картину внешнего мира, которую мы теперь с окрепшим восприятием сознания должны обратно перевести на язык психологии.
   В душевных движениях примитивных народов приходится вообще допустить большую степень амбивалентности, чем ту, какую мы можем найти у современного культурного человека. По мере уменьшения этой амбивалентности постепенно исчезает также табу, являющееся компромиссным симптомом амбивалентного конфликта. Понимание табу проливает свет на природу и возникновение совести. Не расширяя понятия, можно говорить о совести табу и о сознании вины табу после нарушения его.
   Совесть представляет собой внутреннее восприятие недопустимости известных имеющихся у нас желаний; но ударение ставится на том, что эта недопустимость не нуждается ни в каких доказательствах, что она сама по себе несомненна. Еще яснее это становится при сознании вины, восприятии внутреннего осуждения таких актов, в которых мы осуществили известные желания.
   Совесть возникает на почве амбивалентности чувств из вполне определенных человеческих отношений. Для табу и для невроза навязчивости один член внутренне противоречивой пары бессознателен и поддерживается в вытесненном состоянии благодаря насильственному господству другого. В характере невротиков, страдающих навязчивостью, проявляется преувеличенная совестливость, как реакция против притаившегося в бессознательном искушения. Можно утверждать что, если мы не сумеем открыть при неврозе навязчивости чувства вины, то у нас вообще нет надежды когда-либо ее узнать. Разрешение этой задачи удается у отдельного невротического индивида. В отношении же народов мы позволим себе заключить, что эта задача допускает такое же решение ( выд. Авт.). Чувству вины присуще многое из природы страха. Страх указывает на бессознательные источники. Из психологии неврозов известно, что если желания подвергаются вытеснению, их либидо превращается в страх. Если табу выражается преимущественно в запрещениях, то простое соображение подсказывает, что в основе его лежит положительное, чего-то желающее душевное движение. Ибо не приходится запрещать того, чего никто не хочет делать. То, что категорически запрещается, должно быть предметом вожделения. Поэтому убивать своих королей и священников, совершать кровосмесительство, терзать умерших и т.п., все это фактически существуют в бессознательном.
   Добавлю от себя к этому пассажу Фрейда о происхождении совести, что я с ним не согласен. Подробно я это рассмотрю в своей работе.
  
  
  

Анимизм, магия и всемогущество мысли

   Анимизм - учение о представлениях о душе, о духовных существах вообще. Анимизм представляет собой философскую систему, он не дает объяснение отдельного феномена, но и дает возможность понять весь мир как единую совокупность, исходя из одной точки зрения. Если соглашаться с авторами, то человечество создало три таких философских системы, три великих миросозерцания: анимистическое, религиозное и научное. Из них первым явилось анимистическое, может быть самое последовательное и исчерпывающее, полностью, без остатка объясняющее сущность мира.
   Невозможно предполагать, что люди из чисто спекулятивной любознательности дошли до создания своей первой мировой системы. Практическая необходимость овладеть миром должна была принимать участие в этих стараниях. Мы не удивляемся поэтому, когда узнаем, что рука об руку с анимистической системой идет еще что-то другое, - указание, как поступать, чтобы получить власть над людьми, животными, предметами или их душами. Это указание, техника анимизма - колдовство или магия. Если криком и шумом прогоняют какого-нибудь духа, то это воздействие посредством чистого колдовства. Если его подчиняют, завладев его именем, то против него пущена в ход магия. Магия является первоначальной и более значительной частью анимистической техники, потому что среди средств, с помощью которых нужно обращаться с духами, имеются также и магические. Принцип, господствующий в магии, в технике анимистического образа мыслей, состоит во "всемогуществе мыслей". В анимистической стадии человек сам себе приписывает всемогущество мыслей, в религиозной стадии он уступает всемогущество мыслей богам, но не совсем серьезно отказался от него, потому что сохранил за собой возможность управлять богами по своему желанию разнообразными способами воздействия. В научном миросозерцании нет больше места для могущества человека, он сознался в своей слабости и в самоотречении подчинился смерти, как и всем другим естественным необходимостям.
   Первое миросозерцание, сложившееся у человека, анимистическое, было, следовательно, психологическим. Оно еще не нуждалось в научном обосновании, потому что наука начинается только тогда, когда люди убедились, что не знают мира, и потому должны искать путей, чтобы познать его. В то время как магия сохранила еще полностью всемогущество мысли, анимизм уступил часть этого всемогущества духам и этим проложил путь к образованию религий. Что побудило примитивного человека проявить это первое ограничение? Едва ли сознание неправильности его предпосылок, потому что он сохраняет магическую технику.
  

Инфантильное возвращение тотема

   Социальная сторона тотемизма выражается прежде всего в строго соблюдаемых запрещениях и многочисленных ограничениях. Понятие тотема оказывается решающим для расчленения племени и его организации. Первоначально тотемами были только животные, они считались предками отдельных племен. Тотем передавался по наследству только по женской линии (выделено мной, так как показывает большее участие женщин. Разовью эту мысль в своей работе.); запрещалось убивать или есть тотем, что для примитивных условий - одно и то же; товарищам по тотему было запрещено иметь друг с другом половое общение.
   Ребенок не проявляет еще и следа того высокомерия, которое побуждает впоследствии взрослого культурного человека отделить резкой чертой свою собственную природу от всякого другого животного. Не задумываясь, ребенок предоставляет животному полную равноценность; в безудержном признании своих потребностей, он чувствует себя, пожалуй, более родственным животному, чем кажущемуся ему загадочным взрослому. В этом прекрасном согласии между ребенком и животным вдруг ребенок начинает бояться определенной породы животных и начинает оберегать себя от того, чтобы увидеть или прикоснуться к нему. Возникает клиническая картина фобии животных, одно из самых распространенных психоневротических заболеваний этого возраста. Иногда объектами бессмысленнейшего и безмерного страха, проявляющегося при этих фобиях, становятся животные, известные ребенку только из картинок и сказок. Причина во всех случаях одна и та же: страх по существу относился к отцу, если исследуемые дети были мальчиками (выделено мной, так как требует более детального исследования, что и сделаю), и только перенесся на животное. Ребенок находится в двойственной - амбивалентной - направленности чувств к отцу и находит облегчение в этом амбивалентном конфликте, перенося свои враждебные и боязливые чувства на суррогат отца. Подчеркнем: полное отождествление с животным тотемом и амбивалентная направленность к нему чувств. Ведь примитивные народы прямо называют тотема своим предком и праотцем.
   Жертва у алтаря составляла существенную часть древних религий. Этическая сила общественной жертвенной трапезы таилась в очень древних представлениях о значении совместной еды и питья. Жертвенная трапеза прямо выражала, что бог и верующие составляют одну общину. Сам акт совместной еды определяет родственность. Состоять в родстве означает, следовательно, иметь часть в общей субстанции. Это "родство" старше, чем семейная жизнь. Мужчины женятся на женщинах из чужого клана, дети наследуют клан матери, между мужем и остальными членами семьи нет никакого родства. В такой семье нет совместных трапез. Дикари едят еще и теперь в стороне и в одиночку, и религиозные запреты тотемизма относительно пищи часто делают для них невозможной совместную еду с их женами и детьми. С жертвенным животным поступали, как с членом родного племени. Приносившая жертву община, ее бог и жертвенное животное были одной крови, членами одного клана.
   Вышеизложенный тезис Фрейда тоже никак не объясняется им, хотя, на мой взгляд, требует немалых доказательств. На это будет обращено мое внимание в своей работе.
   Священная мистерия смерти жертвы оправдывается благодаря тому, что только этим путем можно установить священную связь, соединяющую участников между собой и с их богом. Представим тотемистическую трапезу, когда тотем приносит в жертву и съедает своего животного. При этом акте сознают, что совершают запрещенное каждому в отдельности действие, которое может быть оправдано только участием всех. Никто не может отказаться также от участия в умерщвлении и трапезе. По совершении этого действа оплакивают животное. Оплакивание убитого обязательно. Чтобы снять с себя ответственность за убийство. Но вслед за этой скорбью наступает радостный праздник, дается воля всем влечениям и разрешается удовлетворение всех их. Праздник - это разрешенный, более того, обязательный эксцесс, торжественное нарушение запрещения. Психоанализ открыл нам, что животное - тотем действительно является заменой отца и этому соответствует противоречие, что обычно запрещается его убивать и что умерщвление его становится праздником, что животное убивают и все же оплакивают его. (Замечу в скобках, что эта мысль тоже какая-то однобокая. Почему только отца, когда любой тотем двуполый? Я уделю этому внимание).
   В Дарвиновской первобытной орде нет места нет места для зачатков тотемизма. Здесь только жестокий ревнивый отец, приберегающий для себя всех самок и изгоняющий сыновей. И ничего больше. Это первоначальное состояние общества нигде не было предметом наблюдений. Самая примитивная организация - это мужские союзы, состоящие из равноправных членов и подлежащие ограничению согласно тотемистической системе при материнском наследовании. В один прекрасный день изгнанные братья объединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде. Они осмелились сообща и совершили то, что было бы невозможно каждому в отдельности. Тотемистическое трапеза, может быть, первое празднество человечества, была повторением и воспоминанием этого замечательного преступного деяния, от которого многое взяло свое начало: социальные организации, нравственные ограничения и религия. Объединившиеся братья находились во власти тех же противоречивых чувств к отцу, которые мы можем доказать у каждого из наших детей и у наших невротиков как содержание амбивалентности отцовского комплекса. То, чему он прежде мешал своим существованием, они сами теперь себе запрещали, попав в психическое состояние хорошо известного нам из психоанализа "позднего послушания". Они отменили поступок, объявив недопустимым убийство заместителя отца тотема, и отказались от его плодов, отказавшись от освободившихся женщин. Таким образом, из сознания вины сына они создали два основных табу тотемизма, которые должны были поэтому совпадать с обоими вытесненными желаниями Эдиповского комплекса. Кто поступал наоборот, тот обвинялся в единственных двух преступлениях, составляющих предмет заботы примитивного общества. (Замечу, что кроме Эдипова, найдутся и другие аналогичные комплексы).
   Оба табу тотемизма, с которых начинается нравственность людей, психологически неравноценны. Только одно из них: необходимость хранить животное-тотем покоится всецело на мотивах чувства. Отец был устранен, в реальности нечего было исправлять. Но другое - запрещение инцеста имело также сильное практическое основание. Половая потребность не объединяет мужчин, а разъединяет их. Таким образом, Братьям, если они хотели жить вместе, не оставалось ничего иного, как, быть может, преодолеть сильные непорядки, установить инцестуозный запрет, благодаря которому все они одновременно отказались от желанных женщин, ради которых они прежде всего и устранили отца. Они спасли таким образом организацию, сделавших их сильными и основанную на гомосексуальных чувствах и проявлениях, которые могли развиться у них за время изгнания. Может быть, это и было зародышем матриархального права (? - мой).
   С другим табу, защищающим жизнь животного-тотема, связывается право тотемизма считаться первой попыткой создания религии. С суррогатом отца можно сделать попытку успокоить жгучее чувство вины, осуществить своего рода примирение с отцом. Тотемистическая система была как бы договором с отцом, в котором последний обещал все, чего только детская фантазия могла ждать от отца: защиту, заботу и снисходительность, взамен чего сыновья брали на себя обязанность печься о его жизни, т.е. не повторять над ним деяния, сведшего в могилу настоящего отца. В тотемизме также заключалась и попытка оправдаться: "Если бы отец поступал с нами так, как тотем, то у нас никогда бы не явилось искушение его убить". Тотемистическая религия произошла из сознания вины сыновей, как попытка успокоить свое чувство и умилостивить оскорбленного отца поздним послушанием. (О защите жизни животного-тотема мне тоже есть что сказать).
   Но и другой признак, точно сохраненный религией, проявился тогда в тотемизме. Амбивалентное напряжение было, вероятно, слишком велико, чтобы прийти в равновесие от какого-нибудь установления, или же психологические условия, вообще, не благоприятствуют изживанию этих противоположных чувств. Во всяком случае заметно, что связанная с отцовским комплексом амбивалентность переносится также и в религию. Религия тотемизма обнимает не только выражение раскаяния и попытки искупления, но служит так же воспоминанием о триумфе над отцом. Удовлетворение по этому поводу обуславливает празднование поминок в виде тотемистической трапезы, при которой отпадают ограничения "позднего послушания", вменяется в обязанность всякий раз заново воспроизводить преступление убийства отца в виде жертвоприношения тотемистического животного, когда, вследствие изменившихся влияний жизни, грозила опасность исчезнуть сохранившемуся результату того деяния, усвоению особенностей отца. Нас не удивит, если мы найдем, что сыновнее сопротивление также снова возникает отчасти в позднейших религиозных образованьях, часто в самых замечательных превращениях и перевоплощениях. Если мы проследим в религии и в нравственном прогрессе, еще не строго разделенных в тотемизме, последствия превратившейся в раскаяние нежности к отцу, то для нас не останется незамеченным, что в сущности победу одержали тенденции, диктовавшие убийство отца. Социальные чувства братства, на которых зиждется великий переворот, приобретают с этого момента глубочайшее влияние на развитие общества. Они находят себе выражение в святости общей крови, в подчеркивании солидарности жизни всех, принадлежащих к тому же клану. Обеспечивая себе таким образом жизнь, братья этим хотят сказать, что никто из них не должен поступать с другими так, как они все вместе поступили с отцом. Они исключают возможность повторения судьбы отца. К религиозно обоснованному запрещению убивать тотем присоединяется еще социально обоснованное запрещение убивать брата. Еще много пройдет времени, пока заповедь освободится от ограничения только кругом соплеменников и будет гласить просто: не убий. Сначала место патриархальной орды занял братский клан, обеспечивший себя кровной связью. Общество покоится теперь на соучастии в совместно совершенном преступлении, религия - на сознании вины и раскаянии, нравственность - отчасти на потребностях этого общества, отчасти на раскаянии, требуемом сознанием вины.
   В противоположность новому пониманию и совпадая со старым пониманием тотемистической системы, психоанализ обязывает нас, таким образом, придерживаться взгляда о глубокой связи и одновременности происхождения тотемизма и экзогамии. (Я в этом не уверен и постараюсь доказать свою точку зрения).
   Под влиянием большого числа мотивов, я удерживаюсь от попытки описать дальнейшее развитие религий с самого их начала в тотемизме до теперешнего их состояния (? - мой). Я хочу проследить только две нити, появление которых в общей ткани я вижу особенно ясно: мотив тотемистической жертвы и отношение между сыном и отцом.
   Психоаналитическое исследование показывает, что каждый создает бога по образу своего отца, что личное отношение к богу зависит от отношения к телесному отцу и вместе с ним претерпевает колебания и превращения и что бог в сущности является ни чем иным, как превознесенным отцом. Психоанализ рекомендует и здесь, как и в случае тотемизма, поверить верующим, называющим бога отцом, подобно тому, как они тотема называли предком. Если психоанализ заслуживает какого-нибудь внимания, то, независимо от всех других источников происхождения и значений бога, на которые психоанализ не может пролить света, доля отца в идее божества должна быть очень значительной. В таком случае в положении примитивного жертвоприношения отец замещается два раза: однажды, как бог, и другой раз как тотемистическое жертвенное животное; и при всей огромности и разнообразии психоаналитических толкований, мы должны спросить себя: возможно ли это и какой это имеет смысл? (Обращу ваше внимание на тщательное игнорирование женщин).
   Нам известно, что между богом и священным животным (жертвенным животным) существуют различные взаимоотношения:
   каждому богу обыкновенно посвящается какое-либо животное, нередко даже несколько;
   при известных, особенно священных, жертвоприношениях ("мистических") богу приносили в жертву именно посвященное ему животное;
   бога часто почитали или обожали в образе животного или, иначе говоря, животные пользовались божеским почитанием еще долгое время спустя после эпохи тотемизма;
   в мифах бог часто превращается в животное, нередко в посвященное ему животное. (Опять игнорирование женщин, ставшее уже навязчивым).
   Таким образом, напрашивается предположение, что бог сам является животным-тотемом. Он развился из животного-тотема на более поздней ступени религиозного чувствования. Но все дальнейшие дискуссии излишни при том соображении, что сам тотем не что иное, как замена отца. Таким образом, он является первой формой замены отца, а бог - второй, позднейшей, в которой отец снова приобрел свой человеческий образ. Такое новообразование - свидетельство тоски по отцу. Братский клан равных братьев давал трещину благодаря тому, что они, каждый в отдельности, стремились, несмотря ни на что, стать равными отцу, воспользоваться его привилегиями, хотя совместная трапеза как давление не давала клану рассыпаться окончательно. Первоначальное демократическое равенство всех соплеменников нельзя было уже больше сохранить. Появилась склонность в связи с почитанием отдельных людей, отличившихся среди других, вновь оживить старый отцовский идеал созданием богов. (Добавлю не от Фрейда, а от себя: это уже была политика сильных и хитрых ). Появились опять отцы, но социальные завоевания братского клана не погибли. Фактическое различие между новыми отцами семейств и неограниченным праотцем орды было достаточно велико, чтобы продолжить существование религиозной потребности, сохранить неудовлетворенную тоску по отцу. Сцена одоления отца и его величайшего унижения послужила материалом для изображения его высшего триумфа. Я не могу найти здесь места для великих материнских богов, которые, может быть, предшествовали отцовским богам (? - мой. Я найду).
   Сам бог теперь уже настолько возвысился над людьми, что общение с ним возможно только через священнослужителя. В то же время социальный порядок знает равным богам царей, переносящих патриархальную систему на государство. Подчиненные сыновья использовали новое положение, чтобы еще более облегчить сознание своей вины. Жертвоприношение в его настоящем виде находится совсем вне их сознание ответственности. Сам бог потребовал и установил его. К этой фазе относятся мифы, в которых сам бог убивает посвященное ему животное, собственно олицетворяющее его. Таково крайнее отрицание великого злодеяния, положившего начало обществу и вместе с тем сознанию вины.
   Когда христианство начало свое наступление на древний мир, оно столкнулось с конкуренцией религии Митры и некоторое время трудно было определить за каким божеством останется победа. Светозарный образ персидского юноши-бога все-таки остался нам непонятным. Может быть, из сцены убийства быка Митрой можно заключить, что он представляет собой того сына, который сам совершил жертвоприношение отца и этим освободил братьев от мучающего тяжелого чувства вины за соучастие в деянии. Но был и другой путь успокоить это чувство вины, которым и пошел Христос. Он принес в жертву свою собственную жизнь и этим освободил братьев от первородного греха.
   С все увеличивающейся ясностью проявляется стремление сына занять место бога-отца. С введением земледелия поднимается значение сына в патриархальной семье. Он позволяет себе дать новое выражение своему инцестуозному либидо, находящему свое символическое выражение в обработке матери-земли. Возникают образы богов Аттиса, Адониса, Фаммуза и других духов произрастания и в то же время - молодых божеств, пользующихся любовной склонностью материнских божеств и осуществляющих инцест с матерью назло отцу. Однако, сознание вины, которое не могут заглушить эти новые творения, находит свое выражение в мифах, приписывающих этим молодым возлюбленным матерей-богинь, короткую жизнь и наказание кастрацией или гневом бога-отца, принявшего форму животного. Адониса убивает вепрь, священное животное Афродиты, Аттис, возлюбленный Кибеллы, погибает от кастрации. Страх кастрации играет невероятно большую роль в порче отношений с отцом у наших молодых невротиков. Мальчик узнает свой тотем в животном, которое хочет его укусить за половой орган. (Выделено мной. За объяснением отправляю в свой труд). Когда наши дети узнают о ритуальном обрезании, они отождествляют его с кастрацией. Параллель из области психологии народов этому поведению детей, насколько я знаю, еще не указали. Столь частое в доисторические времена и у примитивных народов обрезание относится к периоду посвящения во взрослые мужчины, где оно приобретает свое значение, и только впоследствии переносится в более раннюю эпоху жизни. Чрезвычайно интересно, что у примитивных народов обрезание комбинируется со срезанием волос или вырыванием зубов или заменяется ими, и что наши дети, которые ничего не могут знать об этом положении вещей, при своих реакциях страха относятся к этим обеим операциям, как к эквивалентам кастрации.
   Учение о первородном грехе орфического происхождения. Оно сохранилось в мистериях и оттуда перешло в философские школы. В христианском мире первородный грех человека представляет собой несомненно прегрешение против бога-отца. (Здесь тоже вставлю свою мысль, подробно которую исследую в своем труде: не против бога-отца, а против инцеста брата с сестрой). Если Христос освобождает людей от первородного греха, жертвуя собственной жизнью, то это заставляет нас прийти к заключению, что этим грехом было убийство. Согласно глубоко коренящемуся в человеческом чувстве закону Талиона, убийство можно искупить ценой только другой жизни. Самопожертвование указывает на кровавую вину. Импульсы к самоубийству наших невротиков всегда оказываются наказанием самого себя за желание смерти другим.
   Таким образом, в христианском учении человечество самым откровенным образом признается в преступном деянии доисторического времени, потому что самое полное искупление его оно нашло в жертвенной смерти сына. Примирение с отцом тем более полное, что одновременно с этой жертвой последовал полный отказ от женщины, из-за которой произошло возмущение против отца. Но тут-то психологический рок амбивалентности требует своих прав. Вместе с деянием, дающим отцу самое позднее искупление, сын также достигает цели своих желаний по отношению к отцу. Он сам становится богом, наряду с отцом, собственно, вместо него. Религия сына сменяет религию отца. В знак этого замещения древняя тотемистическая трапеза снова оживает как причастие, в котором братья вкушают плоть и кровь сына, а не отца, освящаются этим причастием и отождествляют себя с ним. Христианское причастие, однако, является по существу новым устранением отца, повторением деяния, которое нужно искупить. Мы видим как верна фраза Фрезера, что христианская община впитала в себя таинство более древнего происхождения, чем само христианство.
   Таким образом, в заключение этого крайне сокращенного исследования, я хочу высказать вывод, что в Эдиповом комплексе совпадает начало религии, нравственности, общественности и искусства в полном согласии с данными психоанализа, по которому этот комплекс составляет ядро всех неврозов, поскольку они до сих пор оказались доступными нашему пониманию. (И опять добавлю, что Эдипов комплекс - не единственная "палочка-выручалочка". Есть и другие, столь же жизнеспособные).
   Мне кажется чрезвычайно удивительным, что и эта проблема душевной жизни народов может быть разрешена, если только исходить из одного конкретного пункта, каким является отношение к отцу. Может быть, в эту связь нужно ввести даже другую психологическую проблему. Нам так часто приходилось открывать амбивалентность чувств в настоящем смысле, т.е. совпадение любви и ненависти к одному и тому же объекту, в основе значительных культурных образований. Мы ничего не знаем о происхождении этой амбивалентности. Можно допустить, что она - основной феномен жизни наших чувств. Но, как мне кажется, достойна внимания и другая возможность, а именно, что первоначально амбивалентность чужда жизни чувств, и приобретается человечеством благодаря переживанию отцовского или родительского комплекса, где психоаналитическое исследование еще и теперь открывает все более выраженным у отдельного человека.
   Нельзя было не заметить, что мы основываемся на массовой психике, в которой протекают те же душевные процессы, что и в жизни отдельного лица. Мы допускали существование на протяжении многих тысячелетий сознания вины за содеянное в поколениях, которые ничего не могли знать об этом деянии. Чувственный процесс, возникший в поколении сыновей, которых мучил отец, мы распространяем на новые поколения, которые именно благодаря устранению отца не знали таких отношений. Без допущения массовой психики, непрерывности в жизни чувств людей, дающей возможность не обращать внимания на прерываемость душевных актов вследствие гибели индивидов, психология народов вообще не может существовать. Если бы психические процессы одного поколения не находили бы своего продолжения в другом, если бы каждое поколение должно было заново приобретать свою направленность к жизни, то в этой области не было бы никакого прогресса и почти никакого развития. Возникают теперь два новых вопроса, насколько можно доверять психической беспрерывности в пределах рядов поколений и какими средствами и путями пользуется каждое поколение, чтобы передать свое психическое состояние последующему. Не стану утверждать, что все эти вопросы достаточно выяснены или что простая устная передача и традиция, о которых прежде всего думают, хорошо объясняют это. В общем психология народов мало задумывается над тем, каким образом создается необходимая непрерывность душевной жизни сменяющих друг друга поколений. Часть задачи осуществляется, благодаря унаследованию психических предрасположений, которые, однако, все-таки нуждаются в известных побуждениях в индивидуальной жизни для того, чтобы проснуться к полной действительности. В этом, вероятно, и заключается смысл слов поэта: "то, что ты унаследовал от своих отцов, добудь для того, чтобы овладеть им" Проблема вообще оказалась бы более трудной, если бы могли допустить, что бывают душевные движения, так бесследно подавляемые, что они не оставляют никаких остаточных явлений. Но их на самом деле нет. Самое сильное подавление оставляет место искаженным, замещающим душевным движениям и вытекающим из них реакциям. В таком случае мы можем допустить, что ни одно поколение не в состоянии скрыть от последующего более или менее значительные душевные процессы.
  

""Я" и "Оно"" (1912 г.)

Сознание и бессознательное

   Разделение психики на сознательное и бессознательное является основной предпосылкой психоанализа. Психоанализ не может считать сознательное сутью психики, а должен смотреть на сознание как на качество психики, которое может присоединиться к другим качествам или может отсутствовать. Для большинства философски образованных людей идея психики, которая к тому же и бессознательна, настолько непонятна, что она кажется им абсурдной и отвергается простой логикой. Но выдвинутая ими психология сознания ведь и неспособна объяснить проблемы гипноза и сновидения. Опыт показывает, что психический элемент, например, представление, обычно не осознается длительно. Состояние осознанности быстро проходит, осознанное делается неосознанным, но легко снова может вернуться в сознание. Это бессознательное совпадает с латентной способностью к осознанию. Состояние, в котором находились представления до осознания, мы называем вытеснением, а силу, которая привела к вытеснению и его поддерживала, мы ощущаем во время аналитической работы как сопротивление. Три термина: сознательное (СЗ), предсознательное (ПСЗ) и бессознательное (БСЗ). ПСЗ гораздо ближе к СЗ, чем БСЗ, и так как БСЗ мы назвали психическим, то тем увереннее отнесем это название к латентному ПСЗ. В дальнейшем оказывается, что и эти подразделения недостаточны и практически неудовлетворительны. Мы создали себе представление о связной организации психических процессов в личности и называем эту организацию "Я" личности. К этому "Я" прикреплено сознание, оно владеет подступами в мотилентность, т.е. к разрядке раздражений во внешний мир. Это та психическая инстанция, которая производит контроль над всеми своими частичными процессами; ночью она засыпает, но и тогда все еще управляет цензурой сновидений. От этого "Я" выходят и вытеснения, при помощи которых известные психические стремления должны быть исключены не только из сознания, но и из других видов значимости и действительности. Все это, устраненное вытеснением, в анализе противостоит "Я", а анализу ставится задача - уничтожить сопротивление, которое "Я" проявляет к вниманию, уделяемому анализом вытесненному. Во время анализа мы наблюдаем, что больной испытывает затруднения, когда мы ставим ему известные задачи: его ассоциации отказываются работать, когда они должны приблизиться к вытесненному. В таком случае мы говорим ему, что он находится под властью сопротивления, но ничего об этом не знает. Даже в том случае, когда он по чувству своего неудовольствия угадал бы, что теперь в нем действует сопротивление, то он не может его назвать или на него указать. Но так как это сопротивление несомненно исходит из его "Я" и является принадлежностью "Я", то мы оказываемся в непредвиденной ситуации. В самом "Я" мы нашли что-то, что тоже бессознательно и проявляет себя точно так, как и вытесненное, т.е. оно сильно воздействует, не будучи сознательным. Для того, чтобы сделать его сознательным, нужна особая работа. Для аналитической практики следствием этого опыта будет то, что мы попадаем в бесконечные неясности и затруднения, если захотим придерживаться нашего обычного способа выражения и захотим, например, привести невроз к конфликту между сознательным и бессознательным. Вместо этого противоположения, мы, опираясь на наши представления о структурных соотношениях психической жизни, вводим другое: противоположность между связным "Я" и отклонившимся от него вытесненным. Но следствие для нашего представления о бессознательном еще значительнее. Динамическое рассмотрение внесло первую корректуру, структурное понимание дает вторую. Мы видим, что БСЗ не совпадает с вытесненным. Правильно, что все вытесненное - БСЗ, но, в то же время, и не все БСЗ вытеснено. Так же и часть "Я" (один Бог знает, какая важная часть!) может быть БСЗ и, несомненно, и есть БСЗ. И это БСЗ не латентно в духе БСЗ, не латентно в духе ПСЗ, иначе его нельзя было бы активизировать, не делая СЗ, и доведение его до осознанности не представляло бы таких больших затруднений. Если мы поставлены перед необходимостью выдвинуть третье - не вытесненное БСЗ, то мы должны признать, что значение характера неосознанности для нас уменьшается. Он становится многозначным качеством, не допускающим широких и исключительных выводов, в целях которых мы бы его охотно использовали. Однако мы должны остерегаться небрежного к нему отношения, так как, в конце концов, это качество - сознательно или бессознательно - является единственным светочем в потемках глубинной психологии.
  
  

"Я" и "Оно"

   До сих пор в наших исследованиях единственным опорным пунктом был признак сознательности или бессознательности и мы увидели, насколько это может быть многозначным. Скажу заранее, что СЗ - все восприятия, приходящие извне (чувственные восприятия), и изнутри - то, что мы называем ощущениями и чувствами. Сознательным может быть только то, что уже было СЗ восприятием и что, помимо чувств изнутри, хочет стать сознательным. Оно должно сделать попытку превратиться во внешние восприятия. Это делается возможным при помощи следов воспоминаний. Как что-то предсознается? Ответ: путем связи с соответствующими словесными представлениями. Эти словесные представления являются остатками воспоминаний. Когда-то они были восприятиями и, как все остатки воспоминаний, могут быть снова осознаны. Остатки воспоминаний содержатся в системах, непосредственно соприкасающихся с системой В-СЗ (где В - восприятие). После выяснения соотношений между внешним (органы чувств) и внутренним (образы - слова) восприятием и поверхностной системой В-СЗ мы можем приступить к выработке нашего представления о "Я". Мы видим, что оно исходит из В как своего ядра и затем охватывает ПСЗ, опирающееся на остатки воспоминаний. Но и "Я", как мы узнали, тоже бессознательно. Назовем "Я" существо, исходящее из системы В и сначала являющееся ПСЗ; все остальное психическое, в котором оно себя продолжает и которое проявляется как БСЗ, назовем "Оно". Теперь индивид для нас - психическое "Оно", неузнанное и бессознательное, на котором поверхностно покоится "Я", развитое из системы В как ядра. Если изобразить это графически, то следует прибавить, что "Я" не целиком охватывает "Оно", а только постольку, поскольку система В образует его поверхность, т.е. примерно так, как пластинка зародыша покоится на яйце. "Я" не четко отделено от "Оно", книзу оно с ним сливается. Но и вытесненное сливается с "Оно" - оно является лишь его частью. Вытесненное только от "Я" резко ограничено сопротивлениями вытеснения. При помощи "Оно" оно может с ним сообщаться. "Я" является измененной частью "Оно". Изменение произошло вследствие прямого влияния внешнего мира при посредстве В-СЗ. "Я" стремится также применить на деле влияние внешнего мира и его намерений и старается принцип наслаждения, неограниченно царящий в "Оно", заменить принципом реальности. Восприятие для "Я" играет ту роль, какую в "Оно" занимает инстинкт. "Я" репрезентирует то, что можно назвать рассудком и осмотрительностью. "Оно", напротив, содержит страсти.
   Функциональная важность "Я" выражается в том, что в нормальных случаях оно владеет подступами к подвижности. В своем отношении к "Оно" оно похоже на всадника, который должен обуздать превосходящего по силе коня; разница в том, что всадник пытается сделать это собственными силами, а "Я" - заимствованными. Если всадник не хочет расстаться с конем, ему не остается ничего другого, как вести коня туда, куда конь хочет. Так и "Я" превращает волю "Оно" в действие, как будто бы это была его собственная воля. На возникновение "Я" и его отделение от "Оно" повлияла и боль собственного тела, так как тело - это то место, из которого одновременно могут исходить внешние и внутренние восприятия (укус собаки и боль в желудке, например). "Я" прежде всего телесно. Есть лица, у которых самокритика и совесть являются бессознательными. В "Я" не только самое глубокое, но и самое высокое может быть бессознательным.
   На мой взгляд все это не объясняет совесть животных, которая несомненна, как я докажу в своей работе.
  

"Я" и "Сверх-Я" "Идеал Я"

   Психоанализ постоянно упрекали в том, что он не озабочен высоким, моральным, сверхличным в человеке. Теперь, когда мы осмеливаемся приступить к анализу "Я", мы можем дать следующий ответ всем тем, кто был поколеблен в своем этическом сознании и жаловался, что ведь должно же быть в человеке высшее существо! - мы отвечаем: конечно, и вот это и есть высшее существо - это "Идеал Я" или "Сверх-Я" - репрезентация нашего отношения к родителям. Мы знали эти высшие существа, когда были маленькими детьми, мы ими восхищались и их боялись, а позднее восприняли их в себя. Таким образом, "Идеал Я" является наследием Эдипова комплекса и, следовательно, выражением наиболее мощных движений и наиболее важных судеб либидо в "Оно". Вследствие установления "Идеала Я", "Я" овладело Эдиповым комплексом и одновременно само себя подчинило "Оно". В то время как "Я", в основном, является представителем внешнего мира, реальности, - "Сверх-Я" противостоит ему как поверенный внутреннего мира, мира "Оно". Мы теперь подготовлены к тому, что конфликты между "Я" и идеалом будут, в конечном итоге, отражать противоположность реального и психического, внешнего мира и мира внутреннего.
   Легко показать, что "Идеал Я" удовлетворяет всем требованиям, которые предъявляются к высшему существу в человеке. Как замену тоски по отцу он содержит зародыш, из которого образовались все религии. Суждение о собственной недостаточности при сравнении "Я" с его идеалом вызывает смиренное религиозное ощущение, на которое ссылается исполненный страстью томления верующий. В дальнейшем ходе развития учителя и авторитеты продолжали роль отца. Их заповеди и запреты остались действенно мощными в "Идеале Я" и выполняют теперь в виде совести моральную цензуру. Напряжения между требованиями совести и достижениями "Я" ощущается как чувство вины. Социальные чувства основываются на идентификации себя с другими на почве одинакового "Идеала Я".
   Религия, мораль и социальное чувство (наука и искусство во внимание тут не приняты) - эти главные содержания высшего в человеке - первоначально составляли одно целое и филогенетически приобретались в отцовском комплексе. Религия и моральное ограничение - путем преодоления прямого Эдипова комплекса. Социальные же чувства вышли из необходимости побороть соперничество, оставшееся между членами молодого поколения.
   Вопрос: что приобрело в свое время религию и нравственность от отцовского комплекса - "Я" примитивного человека или его "Оно"? Если это было "Я", то почему мы не говорим, что оно просто все это унаследовало? А если это было "Оно", то как это согласуется с характером "Оно"? Может быть, дифференциацию на "Я", "Сверх-Я" и "Оно" нельзя переносить на такие давние времена? Или надо просто честно сознаться, что все это представление о процессах в "Я" ничего не дает для понимания филогенеза и к нему неприменимо? "Оно" не может пережить или испытать внешнюю судьбу кроме как через "Я", которое заменяет для него внешний мир. Но о прямом наследовании в "Я" все же нельзя говорить. Здесь открывается пропасть между реальным индивидом и понятием вида. Нельзя также слишком неэластично относиться к разнице между "Я" и "Оно". Переживания "Я" кажутся сначала потерянными для наследования, но если они часто и достаточно сильно повторяются у многих следующих друг за другом поколений индивидов, то они, так сказать, превращаются в переживания "Оно", впечатления которых закрепляются путем наследования. Таким образом, наследственное "Оно" вмещает в себе остатки бесчисленных жизней "Я", и когда "Я" черпает свое "Сверх-Я" из "Оно", то оно, может быть лишь восстанавливает более старые образы "Я", осуществляет их воскрешение. История возникновения "Сверх-Я" делает понятным, что ранние конфликты "Я" с объектными загрузками "Оно" могут продолжаться в виде конфликтов с их наследником - "Сверх-Я". Если "Я" плохо удается преодоление Эдипова комплекса, то его загрузка энергией, идущая от "Оно", вновь проявится в образовании реакций "Идеала Я". Обширная коммуникация этого идеала с этими БСЗ первичными позывами разрешит ту загадку, что сам идеал может большей частью оставаться неосознанным, для "Я" недоступным.
  

Два вида первичных позывов

   Следует различать два вида первичных позывов, из которых один - сексуальные инстинкты, или Эрос -гораздо более заметен. К этому типу можно отнести и инстинкт самосохранения, который мы должны приписать "Я". Гораздо труднее определение второго вида первичных позывов, представителем которого является садизм. Наш интерес направится на вопрос: нельзя ли найти разъясняющие соотношения между "Я", "Сверх-Я" и "Оно", с одной стороны, и обоими видами первичных позывов, с другой стороны? Теперь следовало предпринять новое важное исследование учения о нарциссизме. Первоначально все либидо скапливается в "Оно", в то время как "Я" только еще начинает образовываться или еще не окрепло. Одну часть этого либидо "Оно" направляет на эротические объектные загрузки, после чего окрепшее "Я" стремится овладеть эти объектным либидо и навязать себя "Оно" в качестве объекта любви. Таким образом, нарциссизм "Я" является вторичным, от объектов отвлеченным. Создается впечатление, что инстинкты смерти, в основном, немы, а шум большей частью исходит от Эроса. А борьба против Эроса! Невозможно отклонить взгляд, что принцип наслаждения служит для "Оно" компасом в борьбе против либидо, которое вносит в процесс жизни помехи. Если в жизни господствует принцип константности в духе Фехнера, которая, следовательно, должна была бы быть скольжением в смерть, то требования Эроса, сексуальных первичных позывов, являются тем, что в виде потребностей первичных позывов задерживает снижение уровня и вносит новые напряженности. От них разными способами защищается "Оно", руководимое принципом наслаждения, т.е. восприятием неудовольствия. Сначала путем ускоренной уступчивости к требованиям недесексуализированного либидо, т.е. борьбой за удовлетворение прямых сексуальных стремлений. И в гораздо большем масштабе, освобождаясь при одном из таких удовлетворений, когда сливаются воедино все разделенные требования, от сексуальных субстанций, которые являются, так сказать, насыщенными носителями эротических напряженностей. Извержение сексуальной материи в сексуальном акте до известной степени соответствует разделению сомы и зародышевой плазмы. Отсюда сходство состояния после полного сексуального удовлетворения с умиранием, а у низших животных - совпадение смерти с актом зарождения. Эти существа умирают при размножении, поскольку после выключения Эроса путем удовлетворения, инстинкт смерти получает полную свободу осуществления своих намерений. Наконец, "Я" облегчает "Оно" работу преодоления, сублимируя части либидо для себя и своих целей.
  

Зависимости "Я"

   Нормальное, осознанное чувство вины (совесть) не представляет для толкования никаких затруднений; оно основано на напряжении между "Я" и "Идеалом Я" и является выражением осуждения "Я" со стороны его критической инстанции. Большая часть чувства вины должна быть бессознательной, так как возникновение совести тесно связано с Эдиповым комплексом, который принадлежит к бессознательному. Нормальный человек гораздо неморальнее, чем полагает, но и гораздо моральнее, чем он это осознает. С точки зрения обуздания первичных позывов - морали - можно сказать: "Оно" совершенно аморально, "Я" старается быть моральным, "Сверх-Я" может стать гиперморальным и тогда столь жестоким, каким может быть только "Оно". Примечательно, что чем больше человек ограничивает свою агрессию вовне, тем строже, т.е. агрессивнее он становится в своем "Сверх-Я". "Я" как несчастное существо, исполняющее три рода службы и вследствие этого страдающее от угроз со стороны трех опасностей: внешнего мира, либидо "Оно" и суровости "Сверх-Я". В качестве пограничного существа "Я" хочет быть посредником между миром и "Оно", хочет сделать "Оно" уступчивым в отношении мира, а своей мускульной деятельностью сделать так, чтобы мир удовлетворял желаниям "Оно". "Я" ведет себя, собственно говоря, так, как врач во время аналитического лечения: принимая во внимание реальный мир, "Я" предлагает "Оно" в качестве объекта либидо - самое себя, а его либидо хочет направить на себя. Оно не только помощник "Оно", но и его покорный слуга, добивающийся любви своего господина. Где только возможно, и "Я" старается остаться в добром согласии с "Оно" и покрывает его БСЗ поведения своими ПСЗ рационализациями; изображает видимость повиновения "Оно" по отношению к предостережениям реальности и в том случае, когда "Оно" осталось жестким и неподатливым; затушевывает конфликты между "Оно" и реальностью и, где возможно, и конфликты со "Сверх-Я". Вследствие своего серединного положения между "Оно" и реальностью, "Я" слишком часто поддается искушению стать угодливым, оппортунистичным и лживым, примерно как государственный деятель, который при прекрасном понимании всего все же хочет остаться в милости у общественного мнения.
   Мне кажется, что этим пассажем Фрейд очень уж превозносит человека, очень далеко разносит человека и животное. Это мне напоминает известный снобизм "образованного" человечества по отношению к "низшим" расам, таким как эскимосы, австралийские аборигены и так далее, которых держат за круглых дураков. На самом деле человек и высшие животные намного ближе между собой хотя бы в психической жизни. Но можно привести примеры и относительно умственной жизни на этот счет. Во всяком случае, я попробую развивать именно эту мысль.
  

"Остроумие и его отношение к бессознательному"

3. Тенденция остроумия

   У простого народа или в трактире для мелкого люда можно наблюдать, что лишь приближение кельнерши или трактирщицы вызывает сальность; на более высокой социальной ступени наступает противоположное: именно приближение женщины кладет конец сальности; мужчины приберегают этот вид беседы, который первоначально предполагает присутствие стыдливой женщины, до той поры, до той поры, когда они останутся в "холостом обществе". Так постепенно место женщины занимает зритель, теперь слушатель, инстанция, для которой предназначена сальность, и эта последняя, благодаря такому превращению, приближается уже к характеру остроты.
   Для тенденциозной остроты нужны в общем три лица: кроме того лица, которое острит, нужно второе лицо, которое берется как объект для враждебной или сексуальной агрессивности, и третье лицо, на котором достигается цель остроты, извлечение удовольствия. По поводу остроты смеется не тот, кто острит, следовательно, не он получает удовольствие, а бездеятельный слушатель. В таком же отношении находятся три лица при сальности. Этот процесс можно описать так: либидинозный импульс первого лица, поскольку удовлетворение женщиной наталкивается на задержку, развивает враждебный импульс против второго лица и призывает первоначально мешавшее третье лицо в союзники. Сальным разговором первого лица женщина обнажается перед третьим лицом, которое теперь подкупается в качестве слушателя удовлетворением его собственного либидо, полученным без всякого труда.
   Замечательно, что такой сальный разговор чрезвычайно излюблен простым народом, и дело никогда не обходится без него, если общество находится в веселом настроении духа. Лишь когда мы поднимаемся до высокообразованного общества, возникает препятствие прямой сальности в виде неприемлемости женщиной или обществом в целом. Обходят это препятствие остроумием, тонким намеком, не указывая прямо сальность, а намекая на нее. Силу, которая затрудняет получение удовольствия от незамаскированной скабрезности, мы называем вытеснением. Мы признаем за культурой и высшим воспитанием большое влияние на образование вытеснения и предполагаем, что при этих условиях осуществляется изменение психической организации (которое может быть привнесено и как унаследованное предрасположение), следствие которого то, что воспринималось прежде как приятное, кажется теперь неприятным и отвергается всеми психическими силами.
   Когда мы смеемся по поводу тонкой скабрезной остроты, то мы смеемся над тем же самым, что заставляет крестьянина смеяться при грубой сальности. Удовольствие проистекает в обоих случаях из одного и того же источника, но смеяться по поводу грубой сальности мы не могли бы, нам было бы стыдно или она показалась бы нам отвратительной. Мы можем смеяться лишь тогда, когда остроумие пришло нам на помощь. Таков случай, когда светлейший, которому бросилось в глаза сходство его собственной персоны с другим человеком, спрашивает: "Служила ли его мать когда-либо в резиденции?" и находчивый ответ на этот вопрос гласит: "Мать не служила, зато отец мой - да".
   Фрейд очень тонко подметил движущую силу остроумия, а именно: завладевание вниманием женщины, привлечением ее к себе, с последующим прямым натиском на нее, подготовленным таким образом. Но Фрейд не стал докапываться, почему именно мужчине потребовалось проявлять остроумие, а не наоборот. Если задуматься над этим, то открываются широкие перспективы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   16
  
  
  
  
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"