Чертик Митя : другие произведения.

Мичуринский проспект

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это история про избалованного увальня, который волей судьбы попадает в военную Академию и жизнь его начинает играть новыми, порой яркими, порой мрачными красками.


1.

   Через КПП мы прошли по паспортам, по одному. По ту сторона забора тянулась длинная, до самого горизонта, дорога с утыканными по обочине липами и кленами. В первый раз шеренги деревьев обрывались километра через два от железных ворот, на этом месте, из поляны, вырастал двухэтажный желтый барак. Стоял он там устало, покосившись, с потертым годами фасадом.
   -- Ну вот. Тут продуктовый магазин есть, если что. Правда он далековато от ваших кубарей, поэтому сюда не ходи. Ходи в ЧеПоК, который ближе, ну я вам покажу, мы все равно проходить его будем, -- проводил нам небольшую экскурсию офицер. Я никак не мог вспомнить ни его имени, ни его звания (когда он представлялся, я на что-то отвлекся, не до него мне было, да и не разобрать ничего в общем гуле). Мне видны были его погоны с двумя звездами, приколотые поперек красных полос, но я не мог расшифровать этого нового для меня, армейского кода.
   Дорога до второго КПП заняла у нас с полчаса, на нем у нас документов не требовали, просто открыли ворота и впустили всем скопом, и я увидел два здания, слева и справа. Ничего примечательного: одно длинное, одноэтажное, другое -- типовая советская школа.
   -- Вот это столовая, -- говорил наш офицер, указывая рукой на одноэтажку, -- а вот это -- учебный корпус.
   -- Товарищ полковник, а кормят хорошо? -- спросил Василий.
   -- Нормально.
   За третьим, последним КПП, асфальт заканчивался, и начиналась разбитая бетонка, проложенная через огромное поле, обрамленное яблонями. Зеленые, чуть неспелые фрукты, гнули ветви к земле. Выглядели они аппетитно, я думал сорвать или подобрать с травы. Но тут, будто поймав меня на мысли, снова вступил наученный казарменной жизнью Василий:
   -- Вот сейчас вы нос воротите, а через неделю будете жрать эту гадость.
   После этих слов аппетит у меня пропал.
   Мы зашли на окруженный кубриками плац в полдень. Я вымок насквозь, хотел принять нормальный душ, но его тут попросту не было, вместо него за гроздьями жилых вагончиков в два длинных ряда стояли линялые умывальники с холодной водой и глубокими проржавевшими раковинами.
   -- Э-хее, здарова! -- сказал мне Иван, с красивой фамилией Бунин.
   Я его и не узнал в комке, со сдвинутой на затылок кепке и ремнем на яйцах. И дело было даже не в том, как он носил форму, а в том, как он держался. Он просто не был здесь тем, знакомым мне человеком, с которым мы гоняли на панк-концерты и напивались портвейном и дешевыми коктейлями. Иван всем своим видом показывал, что тут он -- не простой парень из дома напротив, а военный, у которого за плечами два года кадетского корпуса.
   -- О, привет! Как вы тут? -- протянул я руку Ивану.
   -- Да ничего не делаем пока, вас ждем.
   -- Прикольно, ну ладно пойду я сумку скину, до встречи.
   Я долго готовил себя к этому дню, хоть и слабо представлял, что меня ждет. Вроде не армия, но и не кампус. Мне предстояло ходить в камуфляже, подшивать подворотнички и заступать в наряды. Я также должен бы был вставать в шесть утра, делать зарядку, потом идти в столовую и завтракать. А вечером меня ждал отбой в десять. Но это, конечно, ерунда.
   Из меня долго не выходили мамины пирожки. Целых пять дней. Понятия не имею, с чем это было связано не потому, что не было предпосылок для запора, а совсем наоборот -- они были повсюду. Их было бесчисленное множество.
   Например, для меня до сих пор остается загадкой как сам факт строительства, так и конструкция наших кубриков. Эти сооружения были выполнены в форме деревянных параллелепипедов обитых железом, причем между обивкой и остовом имелось значительное пространство, в которое с удовольствием умещались крысы, игриво и шумно носясь по ночам над головами слушателей.
   Каждый контейнер был разделен на три части: две комнаты площадью в пять квадратных метров и каптерка. В каждой комнате -- по две пары двухъярусных железных нар и, соответственно, по восемь жильцов.
   И если беззаботная жизнедеятельность крыс должна была возыметь на мое пищеварение эффект совершенно противоположный, то сильное, впервые испытанное мной стеснение вполне могло послужить причиной кишечного затора, ведь мысль материальна и ментальное стеснение вполне могло стеснить проходы физиологические.
   Более веским аргументом для такого сбоя в циклах естественного очищения организма могло быть питание. Жрать давали мало и три раза в день. Правда в армии тех лет кормили и меньше и хуже. Однако такой резкой перемены мне хватило для того, чтобы срать было просто нечем.
   Соседи по кубрику сражались с недостатками провизии, ночи напролет уплетая тушенку и сладости. Все вместе. Они делились друг с другом, предлагали и мне. Я всегда отказывался, потому что я хотел вынести из этого вынужденного ограничения свободы хоть какую-то пользу и сбросить вес. Скромный рацион вкупе с ежедневными физическими нагрузками дал свои плоды и за две первых недели, я сбросил около десятка килограммов... Однако я немного забежал вперед, вернусь, пожалуй, к проблемной дефекации.
   Важнейшим её истоком служил сортир. Отхожим местом нам служил древний барак с хлипкими стенами и подгнившей крышей. И когда ты сидел над дыркой в полу под этим страшным навесом в шеренге из таких же, тужащихся на корточках бойцов, то главной темой для обсуждения во время этого неприглядного процесса была возможность страшной катастрофы: падение шифера и балок прямо на головы. Никому не хотелось подыхать в говне. Народ иронизировал на эту тему, подбадривая себя и товарищей.
   До того момента, как я попал на КМБ, я даже на улице ни разу не гадил. А тут -- хуже, чем на улице, кругом одно говно, разруха и зрители. Ко всему прочему над этим гадким, заваливаемым раз в неделю хлоркой очком невозможно было удобно пристроиться, и постоянно затекали ноги.
   -- Ты что, просраться не можешь? -- принимал живое участие в моей проблеме Руслан, здоровенный смуглый парень, с которым я познакомился на экзаменах, как и с Василием, -- в учебном корпусе есть нормальный сортир, попробуй там.
   Руслан со своим могучим, работающим как мощная и надежная машина организмом, не мог разделить моих проблем в полной мере, не мог почувствовать то, что чувствовал я, однако всячески хотел помочь мне.
   В учебном корпусе и правда нашлись туалеты, прекрасные, не шедшие ни в какое сравнение с парашным бараком. Белоснежные унитазы, перегородки и даже двери -- тут было все. Но и это не помогло мне облегчиться. Мне казалось, что мои кишки всасывали все, не оставляя отходов, возможно мой организм подумал, что попал в концлагерь и запасался полезными веществами. Хотя какие полезные вещества в говне? Но ничем другим я объяснить отсутствие позывов не мог.
   Слухи у нас распространялись быстро, и на следующее утро рота была осведомлена о моей беде, точнее та ее часть, которая знала уже о моем существовании, то есть два или три человека. И, конечно, я не мог не поделиться этим со своими соседями. Ведь подо мной, по собственной инициативе, спал Чача, суворовец, который занял нижнюю койку. Нижняя койка -- это престижно и в армии и в тюрьме, но никто не застрахован от рисков. Чача, например, помимо обрушения крыши сортира, боялся все КМБ, что сетка, жутко провисавшая под давлением моей жопы не выдержит, и я упаду на него среди ночи. Поэтому услышав о моем запоре, он тоже был заинтересован в его счастливом разрешении, ведь после такого длительного воздержания удачный поход на очко мог сильно облегчить нагрузку на стальную конструкцию.
   У Чачи имелись все основания бояться печального исхода, ведь в силу повального идиотизма переменного состава в самом начале сборов прецедент уже был создан -- стойка верхней кровати влетела из паза и, с весом тушки одного бойца, сверху ударила другого бойца. Нанесший травму остался продолжать службу, а вот покалеченный был комиссован. Как так вышло, никто не мог объяснить.
   Стоит ли говорить о том, что всеобщая атмосфера блаженного кретинизма оказывала сильное влияние на тематику бесед в курилках. Однажды утром на построении Руслан утверждал, что видел в парашном бараке длиннющую колбаску говна. Он был уверен, что я породил это чудо и был искренне рад моему успеху. Мне же не хотелось его расстраивать, однако лгать я не могу в силу природной честности.
   -- Нет, это не я, -- я сказал это, испытывая чувство вины перед неоправданными надеждами.
   -- Ну, ничего, -- Руслан ободряюще похлопал меня по плечу.
   Если тебя не окружало на этих сборах говно, то окружали помои. Это я понял в своем первом наряде по столовой. На сутки ты превращался в посудомойку, уборщика и грузчика в полевой форме. Если учитывать то, что я и дома редко мыл посуду, а полы так и вовсе никогда, то отношение мое к данной повинности было как к подвигу.
   В нарядах, как и во всем другом в мире, помимо отрицательных сторон имелись и положительные. Многие бойцы связывали надежды совершенно конкретного характера с поварихами. Не исключаю возможности, что эти дамы посещали курсантов в эротических фантазиях и снах, хотя нормальный человек появления работниц данного учреждения в своих видениях ни чем иным как ужасом не назвал бы. Ходили даже слухи, что одному мастеровитому и удачливому курсанту почти удалось завалить одну из них, но верить тут было некому и нечему.
   Я тоже подумал попытать свое счастье, но приглядевшись к поварихам поближе, понял что подкатывать к ним у меня нет ни малейшего желания. Отчасти от моей робости, отчасти от их внешнего вида.
   Мне не дали долго скучать в раздумьях и сначала отправили вместе со всеми расставлять по столам тарелки, а потом, когда начался ужин, направили с ответственной группой к посудомоечной машине. Когда в приемном окне появились первые отужинавшие бойцы с пустыми подносами, мне показалось, что ничего трудно в отведенном участке нет, но когда очередь дошла до середины, и подносы просто некуда уже было ставить, я понял что попал. Я потел, суетился, казалось, что горы посуды никогда не кончатся. Мне захотелось как-то подбодрить себя и товарищей, а поэтому я закричал:
   -- Давай, пацаны, собрались!
   -- Эй, Дэн, -- увидел я окошке Чачу.
   -- Чего? -- повернулся я к нему.
   Вместо того, чтобы ответить, он улыбнулся и швырнул в меня алюминиевую ложку. Попал точно в лоб.
   Мы управились с уборкой до полуночи и ждали на заднем дворе дежурного офицера. Все сидели, кто на чем, почти все курили, а в центре внимания был бывалый Василий, единственный среди нашего наряда суворовец.
   -- Василий, а что это? -- спросил его кто-то, показывая на выкрашенные в хаки прицепы с цистернами, стоявшие рядом с выходом на задний двор.
   -- Это полевая кухня. Когда мы поедем на выезд, они поедут с нами. И мы в них будем готовить жрачку.
   Василий помолчал немного и продолжил:
   -- Здесь охуенно кормят не то, что в суре.
   Василий редко говорил правду, но здесь он не соврал и даже не приукрасил -- мне сразу вспомнился Бунин во время одного из своих приездов из Кадетского корпуса, в котором, по словам очевидцев, было еще хуже, чем в Суворовском училище. Когда он появился у меня в дверях, то я удивился. И дело было даже не в том, что он и без того худой, осунулся и приобрел рахитичное пузо, а в том, что на его щеке зияла мокрая, гнойная язва размером с яйцо.
   Когда Иван Бунин приезжал в увольнение домой, то его отец всегда давал ему много денег, которых хватало на то, чтобы пить кампанией друзей целую неделю. Чем мы и занимались. Естественно, мы не ходили в бары и не покупали дорогой алкоголь, нам было достаточно дешевого портвейна и жигулевского пива. Эти напитки вполне подходили и старшему школьному возрасту и панковскому антуражу. В нашей компании было полдюжины человек. Двое из нас носили ирокезы, я ходил как обычный говнарь, в косухе и синих гриндерсах, а остальные -- простые гопники, скорее даже не гопники, а задроты. Задроты пили с нами на райончике и иногда совершали с нами вылазки в центр, но никогда не ходили с нами на панк-концерты, то ли потому что чурались быстрой и тяжелой музыки, то ли потому что боялись попасть в неприятности, а точнее выхватить от кого-нибудь пиздюлей.
   Панк-фесты проводились в домах культуры, с выполненными в сталинском ампире фасадами и холлами. Иногда в этих зданиях не делали даже косметического ремонта, просто ставили сцену, завозили оборудование и открывали клуб без вывески. Каждый раз когда я оказывался в толпе немытых панков с крашенными колючками на головах, я жалел о том, что человечество не изобрело машину времени, ведь если бы я получил к ней доступ, то обязательно сфотографировал эту вакханалию и показал фотку комсомольцу-строителю. Он бы точно сошел с ума, спился и попал в желтый дом.
   Я никогда не забуду гремучую смесь из лака и краски для волос, которая напрочь отбивала запах пота сотен тел на танцполе. Толпа рассеивалась по всей площади зала неравномерно: все стремились увидеть артиста поближе и шли вперед, и если тебе хватало проворности оказаться в первых рядах, со всех сторон на тебя давили люди, на грудь давил высокий передний край сцены, горячий воздух набивался в легкие вперемешку с этой приторной смесью и дышать было совершенно нечем. После четырех-пяти самых плотных рядов толкалась в слэме парни и даже некоторые девчонки, за ними, еще дальше от сцены, стояли небольшими кучками, парочками да и по одиночке самые спокойные, зачастую в силу возраста, зрители.
   Больше всего на таких мероприятиях я любил задыхаться в самом авангарде. И когда становилось совсем невмоготу и хотелось пить, я забирался на сцену и прыгал в толпу, и она на руках выносила меня в слэм, где я получал положенные пару раз по почкам с локтя и выпадал в свободное, полное прохлады пространство, где, порой успешно, просил у кого-нибудь глотнуть пивка.
   -- Пошли на ПУРГЕЕЕЕЕЕЕЕЕН! -- орал я в трубку Ивану, который только приехал из кадетки.
   -- ЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ! -- орал он в ответ, -- а когда?
   -- В субботу.
   -- А чего сегодня делать будем?
   -- Поехали в центр побухаем.
   -- Давай. Я выхожу.
   Иван подошел к ларьку с могавком не более сантиметра в высоту, усеянным зелеными пятнами разной величины, со Штакетом, из чьей гладко выбритой, блестящей на солнце головы торчал гребень высоких колючек, и с Худым, который внешним видом никого не пытался поразить.
   -- Что с твоей головой? -- спросил я со смехом, пожимая руку Ивану.
   -- Да зеленкой красили, думали ровно получится.
   Как только Иван приезжал в увольнение, то сразу же выбривал ирокез, который всегда выходил таким коротким, потому что в училище нужно было носить короткие волосы и отпустить их там не представлялось никакой возомжности. Естественно, в последний день отпуска он сбривал эту полоску и приезжал в расположение части лысым.
   -- Ну вы бараны... -- продолжал я смеяться, -- есть же специальная краска, что не купили?
   Иван молча махнул рукой, выражая всяческое равнодушие к сложившимся обстоятельствам. В искренности его чувств не осталось никаких сомнений, после того как он залез в урну и, порывшись в мусоре, достал оттуда моднейшую шляпу-котелок. Все были удивлены.
   -- Повезло... -- сказал со спесью ценителя Штакет.
   -- Йеп, -- ответил Иван и вытряхнув из шляпы какие-то объедки, надел её и аристократично вошел за жигулевским.
   Первым делом мы отправились на Тверскую. Цели наши были не совсем ясны, однако качавшегося Ивана то и дело заносило в различные бутики, коих на этой улице великое множество. В некоторые нас просто не пускали, а из и остальных выгоняли через разные промежутки времени. Никому не нравится наблюдать у себя в магазине компанию из четырех ряженых пьяных малолеток. Еще, наверняка, продавцов напрягала язва на ваниной щеке. Её вид сразу наводил на мысли о разных нехороших болезнях, присущих людям с низким социальным статусом или проживающих в отсталых африканских странах в запустении и антисанитарии. В одном из мест, в которое нас пустили, Иван сразу начал присматривать себе галстуки -- не снимая с вешалки, он подносил галстук к язве и спрашивал у нас: "мне это к лицу?"
   Из этого магазина мы вылетели с хохотом, под ободряющий крик продавца. Мы дошли до аптеки, где нам, естественно, не продали трамал. Напротив стоял Макдональдс. Первым на него обратил внимание, и, соответственно, без промедления зашагал в его сторону распылявшийся Иван. Зайдя на летнюю веранду он, минуя вход, двинулся к помойке и стал в ней рыться. Его примеру последовал Штакет. Худой растерялся, но не подал виду и просто стоял в сторонке.
   Худой имел вполне ангельский вид и на людях вполне вписывался в рамки общепринятых приличий. Но когда ты узнавал его поближе, и он переставал тебя стесняться, то этот человек превращался в морального урода. Этот маленький блондинчик никогда не пользовался популярностью у сверстников. Девки просто не обращали на него внимания, а парни хоть и не издевались, но, в основной массе, игнорировали. Поэтому все свое свободное время он тратил на компьютерные игры, и неизвестно что было причиной, а что следствием. Загадка про курицу и яйцо.
   Так вот, несколько слов о его моральном облике -- он трахал мягкие игрушки. Самый смак в том, что поролоновый любовник носил имя Витя и был ежом. Вполне возможно, Худой и вправду питал к нему чувства. Он не стеснялся совать в него свой член на людях. То есть при тех, кого он не стеснялся -- своих друзьях. Поэтому к нему редко кто ходил в гости. Конечно, что-то было в такой непосредственности, что-то даже героическое. Меня плюшевые оргии никогда не привлекали, я давно уже хотел трахнуть что-нибудь живое и, по возможности, прекрасное.
   Мое внимание привлекли четыре телки, по виду наши ровесницы, которых веселило буйство моих друзей. Они увлеченно наблюдали за тем, как Штакет достал из помойки лист салата и протянул Ивану. Иван, недолго думая, начал его есть. Потом Штакет достал из помойки огрызок какого-то местного бутерброда и швырнул в Худого, тот увернулся и начал орать. Я же обратился к девчонкам.
   -- Привет!
   -- Это твои друзья? -- девки явно были расположены к знакомству.
   -- Ага.
   -- А вы панки?
   -- Ну да, не видно что ли?
   В этот момент ко мне подошла администратор в фирменной униформе и задала тот же самый вопрос.
   -- Это ваши друзья?
   -- Ага.
   -- Уходите отсюда, а то я милицию вызову.
   Через пять минут мы уже стояли на тротуаре в расширенном составе. Девчонки прихватили с собой бумажные стаканы, в которые вместо колы залили отвертку из банок.
   -- Девчонки, знаете игру "печенька"? -- я как мог пытался их развлечь.
   -- Неа.
   -- Берется "печенька", панки встают в круг и дрочат. Кто последний кончил на "печеньку", тот её и ест.
   Шутка удалась. Девчонки шумно рассмеялись, и то ли на смех, то ли по предварительной договоренности к нам подошли какие-то гопники.
   -- Привет! -- сказал, судя по пивной баклашке, их бригадир, -- ну что, вы пойдете с нами?
   -- Нет, -- улыбнулась самая красивая, кареглазая, с выдающейся грудью, -- у нас другие планы.
   Гопники развернулись и спокойно ушли, небо пустило скупую слезу, и я ощутил в самом сердце тихую радость победы. Кареглазая Галя продолжила, обратившись уже к нам:
   -- Дождь начинается, пойдем во двор?
   -- А вы тут знаете дворы, где можно укрыться? -- удивился я.
   -- Да Настька тут живет в коммуналке, к ней пойдем.
   -- Ничего себе! Пошли.
   Иван, Штакет и Худой стушевались и поехали домой, и я остался наедине с толпой девок. Меня это ничуть не смутило, разве что расстроило немного. Я искренне недоумевал, почему мои друзья не хотят идти со мной, и, самое главное, с классными, веселыми и, главное, симпатичными девчонками.
   Когда мы нырнули на глубину скрытого за имперскими постройками двора, дождь разошелся и сильно лупил по асфальту. Настя набрала пароль на кодовом замке, дверь отворилась и мы попали в парадный. В тот момент я понял отличие парадного от подъезда -- парадный напыщен и вытянут, и даже без косметики не теряет лоска, в то время как подъезд вмещает в себя лишь серые и скомканные будни советского человека.
   Галя повела меня за руку наверх, остальные остались внизу. Она села на широкий, и, как ни странно, чистый подоконник и посмотрела на меня. Я посмотрел в окно: на дуб и сырую землю. Галя попросила закурить, я очнулся, обнял её за талию и горячо поцеловал в полные красные губы.
   Вторая часть наряда началась в четыре утра, нас разбудили и мы пошли не в ногу, не коробкой и даже без строевых песен в сторону столовой. В наряде нужно было много работать, однако ты получал больше свободы: ты не ходишь строем, что ты не носишь ремня и бесполезной полевой фуражки.
   По пути до столовой мы просыпались, и чтобы ускорить этот болезненный процесс наш командир завел нас на минуту к умывальникам. Холодная вода быстро сняла и без того ослабевшие чары Морфея. Ранним летним утром яблони выглядели устало и светло, в сумерках их ветви гнулись грациозно и тихо. Дорога прошла незаметно, дверь распахнулась, и старый барак встретил нас душной смесью цикория и брома. Поварихи еще не подошли, бойцы включили лампы дневного освещения там, где только можно, расселись за столами и разговорились кто о чем. Воспользовавшись моментом, я дошел до уборной в учебном корпусе и там, в тишине и санитарных удобствах, наконец просрался.
  

2.

  
   Василий подбивал Руслана записаться во взвод обеспечения на полевом выезде, в который стремились попасть только ушлые суворовцы, в том числе и Чача. Руслан долго колебался, как и основная масса роты, за две недели сборов превратившаяся в относительно дисциплинированную безликую свору баранов.
   По приезду на полигон, первым делом взводу обеспечения отдали приказ рыть выгребную яму. Рыть пришлось глубоко и долго. Офицерам все время что-то не нравилось -- то узко, то неровно, то медленно... Будто ровные края для данного инженерного сооружения имеют какое-то практическое значение.
   Под вечер парни наконец сдали толчок, перекинули доски через рукотворную пропасть и опробовали функциональность. Остались довольны. Правда радоваться пришлось недолго. После перекура они пошли ставить и окапывать палатку. И с этой задачей они справились оперативней, еще до отбоя.
   Утром приехали все остальные, в их числе и я. Мне казалось, что тогда я не особо выделялся, но в тот день я в первый раз почувствовал неладное. Меня оставили сторожить вещь-мешки и оружие. Одного.
   Нет, ничего дурного у меня в мыслях не было, я не хотел схватить автоматы и убежать, или убить кого-то, ведь патронов-то все равно не было. Кроме того, я второй раз в жизни видел настоящее оружие. В первый раз за день до этого -- на выдаче. Просто я остался один, на отшибе и почувствовал себя дикарем, изгнанным из племени.
   В этих грустных мыслях я разложил бушлат между двумя пирамидами калашей и лег, щурясь от солнца. Я не могу спать днем, даже если не спал ночью. Но в данной ситуации это было мне на руку, ведь я мог услышать когда кто-то будет приближаться, офицер или старшина и не спалиться. Но видимо я себя переоценил.
   -- Встать боец! -- услышал я окрик и резко подорвался.
   Передо мной стоял и улыбался Василий.
   -- Привет, Вась, ну ты даешь. Как ты подобрался так неслышно?
   -- Сноровка...
   -- Ну что, как вы тут?
   -- Да нормально. Пока вы будете здесь по полям бегать мы в в теньке будем проебываться по кухне.
   Я промолчал. Он достал сигарету себе и протянул мне пачку.
   -- Нет, спасибо. У меня свои.
   Мы закурили.
   Часа через три обо мне вспомнили, народ разобрал свои вещи и стволы, и мы двинули к палатке. Палатка обладала внушительными размерами -- метров двадцать в длину и пять в ширину. На брезентовых скатах, по обе стороны пропускали солнечный свет прорези-окошки, которые закрывались на ночь кусками материи, брезентовыми ставнями, благодаря чему становилось настолько темно, что нельзя было увидеть и вытянутой перед глазами руки. Посередине стояла буржуйка. Правда неизвестно с какой целью -- лето, жара. Но, я уже перестал пытаться осмыслить здесь хоть что-то. Есть и есть. Значит так надо.
   Мы обустроили свои спальные места, раскидав вдоль стен плащ-палатки, бушлаты и шинели, и первую же ночь я убедился насколько обманчивым бывает первое впечатление. Пространство невероятно сжалось, впустив в себя сотню бойцов на ночлег. В первый день еще не сильно воняло потом, больше угнетало стеснение и, конечно, темень. И если к прижатому к тебе товарищу еще как-то можно было привыкнуть, то к тому, что открывая спросонья глаза, ты чувствовал себя слепым -- не получалось. Может это странное ощущение пугало только меня, а может и других... Только они не показывали этого, а у меня скрывать страха не получалось. Видимо нарушения в моем сне носили комплексный характер, ведь открыв глаза ночью и не почувствовав никаких световых изменений, мое воображение рисовало жуткие картины средневековых пыток: Мне выжигали глаза раскаленными прутьями и я просыпался от кошмара с криком. И будил товарищей. Им это не нравилось и они с сонной злобой выкрикивали:
   -- Завали ебало.
   Разобрать кто кричал было невозможно, но меня это несильно успокаивало.
   Утром нас строем гнали в поле для тактических учений. Я слабо понимал, чего хочет от нас преподаватель по оперативно-тактической подготовке, однако может на это и был расчет. Ведь солдат не должен думать, он должен исполнять приказ. Этим объяснялся царивший кругом аляповатый порядок. По сорок минут мы стояли и делали вид, что слушали его лекции. Потом десять минут курили и болтали друг с другом о посторонних вещах, и снова слушали... И так до обеда.
   А обед был хорош. После слипшихся макарон с вареной курицей гречка со стратегической тушенкой шли на ура. На раздаче стоял Чача, как всегда улыбающийся, с красным, обваренным торсом и в черной бандане на голове. Я думал ему ответить на точный бросок ложкой в голову, однако после того как в мой котелок упал половник душистой каши, я сразу передумал. Нет, я не струсил, не с малодушничал, просто съедобный обед смягчил мое сердце и вернул веру в людей и справедливость.
   Я управился со своей порцией минут за десять, и в моем распоряжении оставалось целых сорок минут до построения. Я решил не тратить их на порожний треп, найти душ и помыться. Здесь в поле, мыться хотелось еще больше, чем в лагере. Ведь теперь мы бегали не только утром, но и днем, от одного учебного места к другому, да и спали в одежде. Но ничего кроме рукомойника найти не получилось. Меня это слегка раздосадовало и мне ничего не оставалось, как вернуться поближе к кухне, покурить и послушать разговор двух ребят, чьих имен я не знал, хотя и спал с ними в одной палатке.
   -- Ты слышал как ночью у нас в палатке кто-то орал?
   -- Ага. Чуть не обосрался от страха сам.
   Мне вдруг стало неловко. Даже несмотря на то, что никто не знал кто орал, а признаваться я не собирался. В такие моменты на меня всегда накатывает апатия: чтобы придаться самоуничижению и стыду в полной мере, я разлегся поудобней, сорвал сочную травинку и, пожевывая, продолжил слушать разговоры незнакомых парней.
   -- Я слышал, что в прошлом году кто-то утоп в болоте на учениях.
   -- Правда?
   -- Ага.
   -- И что, мы тоже пойдем на болота?
   -- Естественно, когда будем сдавать зачет по ориентированию. Ночью.
   -- Парень и утоп, наверно, из-за того что ночью. И самому не видно куда ступаешь и другим -- когда тонешь.
   Становилось совершенно ясно, что кругом меня окружают опасности. Если я не утону в говне, то утону в болоте. Логичное развитие действия, ведь пройдя через КПП, я уже увяз по самое горло. И был морально готов к дальнейшему погружению.
   Три дня прошли спокойно, совершенно без происшествий, хоть я и продолжал орать по ночам. Возможно кто-то и догадывался о том, что кричу я, но мне об этом не сообщал. Тактические занятия проходили каждый день и даже доставляли определенного рода удовольствие, так как отличались разнообразием и подвижностью. Как ни крути, а целый день бегать по полю от одной учебной точки к другой веселей, чем сидеть за партой и выходить в перерывах во двор. Веселей было не только нам, но и офицерам. Они развлекали себя во время передвижения курсантов, отдавая своим взводам команды: "Вспышка слева! Вспышка справа!" Да и нас это первое время тоже забавляло. Мы падали и вставали, падали и вставали. Пока не привыкли. Ощущение новизны ушло, вместе с ним восторг, остался один заеб и усталость.
   Офицеры забавляли себя тем, что заставляли нас ползать по-пластунски. Командовали "вспышка справа" или "вспышка слева" и мы падали, продолжая свое движение лежа. Часто они обосновывали свое развлечение нашими косяками, например, разговорами в строю. Один раз мы пачкали камуфляж запланировано -- отрабатывали атаку. Ползли мы метров пятьсот, цепью, стреляя по пути холостыми. Было весело. Когда мы поднялись перед нами стоял остов какого-то кирпичного здания и разбросанные кругом горящие покрышки. Этот вид не вызывал никаких эмоций, хотя наш преподаватель, говорил, что на этой полосе препятствий мы будем должны, в первую очередь, преодолеть свой страх. А чего там боятся? Ну горит и горит, ты даже огня не касаешься. Просто бежишь до стены, поднимаешься на нее и спрыгиваешь с высоты двух метров с криком "ура" и все той же стрельбой холостыми.
   В тот день я особенно устал. Вечером мы все разложились, и кто-то громко перднул. Здоровенный Воронин задал резонный вопрос:
   -- Кто обосрался?
   -- Я обосрался, -- зачем-то взял я вину на себя. И действительно, зачем, я же не пердел...
   Следующий день был еще более насыщенным на события. Нас провели к ростовым окопам. Откуда-то издали приближался настоящий танк. Все ждали, что скажет наш полкан.
   -- Товарищи слушатели! Сегодня по вам поедут танки.
   А вот тут мне действительно стало не по себе. Почему нам говорили, что нужно бояться костра, а про танк молчали? Видимо не все тут так просто. И не такие простые наши командиры. Ведь когда тебе говорят, что нужно боятся, а бояться нечего -- то ты морально готовишься к тому, что может случиться действительно экстремальная ситуация, которой в которой, по сути, тоже нет ничего страшного. Ты ведь лезешь в ростовой окоп, и танк тебя не заденет.
   После танка двинули на стрельбище и выпустили по обойме боевых. Наконец-то. Вечером опять пуляли холостыми -- учебная тревога, войнушка с воображаемым врагом. Ночью даже не орал.... А утром заболел. Все мечтали заболеть, а мне повезло, у меня была настоящая температура.
   Меня отвезли в лазарет. И там в лазарете, я в первый раз посетил убогое, массивное, из рыжего, выцветшего кирпича здание в несколько корпусов, с путанными коридорами. Лазарет находился в подвале и, то ли к сожалению, то ли к счастью, оттуда нас не выпускали. А компания у нас подобралась чумовая. Меня, например, поселили в палату к пяти таджикам и одному русскому парню с другого потока. И, конечно, я встретил там знакомого. Я их постоянно встречал там.
   Каждый раз, когда я не могу вспомнить имя человека, которого, по идее, должен помнить, то в общении с ним я выстраиваю предложения таким образом, чтобы всячески исключить обращения. Это элементарно и не вызывает никаких подозрений. Парень этот не был мне особенно приятен, а познакомились мы с ним на подготовительных курсах. Он имел спортивное сложение и наглое и тупое лицо. В нем было что-то одновременно и от Пушкина и от дауна. От Пушкина, пожалуй, одни кудри. В первый раз я встретил его в курилке, возле одного из бесчисленных выходов во внутренний двор.
   -- О! Здорова! -- он поприветствовал меня как-то по-детски восторженно.
   -- Привет, -- ответил я сдержанно и протянул ему руку.
   -- А ты как здесь?
   -- Да вот, тонзиллит.
   -- Никогда не слышал, а что это такое?
   -- Ну, что-то вроде ангины.
   Детали заболевания были опущены. Так как на моих миндалинах из-за этой болезни образовались гнойные прыщи, которые ко всему воняли. Я даже заболеть не мог по-человечески.
   -- Ну и как твои первые впечатления? -- продолжил я разговор после недолгой паузы.
   -- Да нормально...
   -- Слушай, у нас ни одной драки не было, а у вас?
   -- Да и у нас тоже. Откуда? За драку же сразу отчислят. Так ведь сказали.
   -- Говорить можно все что угодно. На практике такого ведь не случилось.
   -- А ты проверь, -- он засмеялся.
   -- Нет, я миролюбивый.
   -- А зря... Когда станем учиться придется драться.
   -- А отчислять не будут?
   -- Не, это они только на КМБ так отчисляют, когда ты уже курсе на втором, никто не отчислит. Видишь плац? -- он указал пальцем на возвышающееся напротив сооружение.
   -- Ну да.
   -- Вот, в прошлом году тут слушаки с прапорами пиздились, -- сказав это, он выбросил окурок и ушел с видом человека дальновидного и осведомленного. А я остался сидеть на лавочке поодаль и ниже плаца.
  

3.

   В лазарете треп не прерывался на занятия. Все целыми днями болтали обо всем на свете, ели, ходили в туалет и спали. Мне повезло с соседями -- таджики жаловались на жизнь. Рассказывали о суровых среднеазиатских нравах. Например, об особенностях переговоров по мобильным телефонам:
   -- Вот смотри, у нашего оператора, одного на весь Таджикистан, есть такая услуга -- первые пять секунд разговора бесплатно. Вот. Все и говорят по пять секунд.
   Ещё таджики делились нелегкими взаимоотношениями с представителями кавказской диаспоры:
   -- А он мне и говорит, мол, ты с таджиками так разговаривай, а не со мной, я -- армянин.
   Эти истории не прекращались целый день. Поначалу они даже казались в какой-то степени увлекательными, но на третий час я понял, как сильно меня тянет к представителям своего этноса. Но представители моего этноса взаимностью не отвечали. Однажды, когда я пришел на обед, то почувствовал неладное в своем супе, не сразу, со второй ложки. Парень похожий на Пушкина кудрями признался, улыбаясь, что высыпал в мою тарелку целую солонку соли. И тогда я в первый раз понял -- что-то идет не так.
   В тот момент я еще не мог оценить глубину и масштабы происходивших со мной неприятностей, но смог, как мне казалось, увидеть их истоки -- меня всегда интересовали загадки мироздания, однако недостаток образования и, возможно, ума, направлял меня не в то русло. Ведь интересовался я не наукой, а вещами, возможно даже материями, лежащими за гранью эмпирического познания, дремучими, сельскими архетипами. Идеями бога. И прочим паранормальным бредом. Мое помешательство не было помешательством человека незаурядного, а напротив -- человека невежественного и темного, и это замечали даже они, мои недалекие товарищи по лазарету и будущей службе.
   И если мне хватило мозгов скрывать свои проблемы со сном, то своими идеями православия, любви к ближнему, а также рассказами о разного рода нечисти, я делился охотно. До этого злосчастного обеда пару раз меня пытались напугать ночью, спрятавшись в шкафу и за шторой, изображая тем самым призрака, но это меня нисколько не обидело. Ибо было невинно как в летнем пионерском лагере. Да я бы и на соль в тарелке не обиделся, если бы не одно но. Ведь проблемы иерархии, распределения ролей в ней, а особенно в максимально приближенном к животному -- подростковом социуме, заключается не в качестве, а в самом факте посягательства на отдельного индивида.
   От этих не самых интересных размышлений меня отвлекла медсестра.
   -- Денис, к тебе родители приехали.
   Их приезду я отнесся равнодушно. Я не ждал их, хоть и сообщил о болезни и моем заточении в стационар. Всем тут, да и в лагере чего-то не хватало, я же довольствовался тем, что получал. В то, вчерашним подросткам просто хотелось увидеть родных, я не верил. И не притворялся. Но и отрицательных эмоций по случаю визита я не испытывал, просто держал себя сдержанно и немногословно.
   -- Ого, а ты похудел, -- отметила мама.
   -- Ага.
   -- А мы тебе сигарет привезли.
   -- Спасибо.
   -- Ну как ты тут?
   -- Да нормально. У вас как дела?
   -- Да тоже. Вот на дачу едем...
   Им ничего не было интересно, кроме телевизора и дачи. Нам было не о чем говорить. Их интересов я не разделял в силу возраста и быть может от того, что мне казалось, что у меня все впереди. И там, впереди много неожиданного, интересного и, самое главное, приятного, жизнь моя не будет скучна, а напротив -- полна свершений и побед и в ней не будет места такой мещанской пошлости.
   Если честно, я не знаю, что двигало большей частью ребят, которые поступили вместе со мной. Чтобы попасть сюда, мы писали длинные эпиграммы посвященные любви к Родине и желанию её защищать, эпиграммы эти были наполнены лицемерным пафосом, свойственным еще советским временам. Никто из нас патриотическими побуждениями не страдал, просто папашки при погонах хотели пристроить своих нерадивых отпрысков в местечки потеплее, и если старшее поколение преследовало возможности карьеры и связанных с ними коррупционных рисков, то младшее -- не знало что к чему, и долгосрочных планов пока не строило. А я вообще не понимал толком, что здесь делаю. Я относился ко всему, что со мной происходило то ли как к испытанию, то ли как к наказанию.
   В тоже время, я не знал, кем я хочу стать. В головах моих родителей не укладывалось мое отношение к жизни. Отец-чекист кругом видел воров, взяточников и кумовство. Он не представлял себе, как можно поступить в институт или устроиться или работу без связей. Он был авторитарным руководителем как на работе, так и в семье, и плевал он на мои желания и стремления. Он хотел, чтобы я был как все, не больше и не меньше. Пошел в институт по связям, устроился на работу по связям и прожил свою жизнь в бесполезной и серой приспособленческой сытости.
   Он на корню рубил все мои стремления. Он их представлял несостоятельными и глупыми. Думал, что я просто бешусь. Ему было наплевать на мои слезы и истерики. Несмотря на это, он не был жестоким или злым человеком, так вышло, что он не обладал широким кругозором и хорошим образованием, и потому не мог представить другой жизни. Он не понимал, как люди могут зарабатывать деньги, не ходя каждый день с девяти на шести на работу, не смеясь над глупыми шутками начальства, не прогибаясь под его, начальства, любую прихоть.
   Мне же казалось, что я себе такую жизнь представляю и смогу её добиться, хоть и не было у меня никакого четкого плана, да даже представления не было, я мечтал просто об интересной деятельности, никак не связанной со скучной работой, на которую тратит свою жизнь основная масса людей, но каких-то конкретных форм эта деятельность в моих мечтах не обретала.
   Любые мои попытки принять участие в обустройстве собственной судьбы пресекались на корню.
   -- Пап, я хочу учиться на психолога.
   -- Ты не найдешь себе работу.
   -- Пап, я хочу пойти на актера.
   -- У актеров свои дети.
   Мама была всецело на стороне отца. Она разделяла его желание дать мне образование, которые бы позволило её сыну не помереть с голоду, иметь возможность в меру воровать, ходить каждое утро в какую-нибудь контору, которую он ненавидит, и довольствоваться в жизни телевизором и поездками на дачу. Она в отличие от отца, хоть как-то аргументировала свою позицию, убеждая меня в том, что у меня нет даже зачатка мозгов.
   -- Мам, я хочу учиться на математика.
   -- Денис, ты не сможешь. Это так трудно. У меня на экономическом была математика. Я знаю, о чем говорю.
   Было бы странно, если бы в семье бухгалтера и чекиста не думали о боге и церкви. В старших классах школы, когда я увлекся панк-роком и даже сколотил свою группу, родители не знали, что со мной делать.
   Отец окончательно потерял всякое терпение к моим причудам, когда я учился классе в десятом -- я не хотел становиться силовиком, а ему было все равно кем я стану, просто никуда кроме этой организации, он меня не мог пристроить. Он хотел принять участие в моей судьбе после окончания школы, и воспринимал это участие как священную обязанность. К исполнению долга он подошел как фанатик -- топорно, с огромным рвением и оправдывая любые средства.
   Средством послужил друг семьи, бизнесмен средней руки, который потеряв сына стал много пить, а потом и вовсе ударился в религию. Его вера стояла на прочном фундаменте пережитой трагедии и нежеланием познавать мир, хоть как-то развиваться или хотя бы иногда заставлять свой мозг работать. Ясное дело, библии он не читал, единственной прочитанной им книгой были предсказания бабки Ванги. Сознание дяди Бори (так его звали) поразила напасть даже хуже той, что предлагает РПЦ, понятный единственному своему носителю православный анимизм. С похмелья ему часто чудились бесы, и ему не составляло никакого труда поверить в их существование.
   Вера в субстанции присутствующие лишь в трансцендентной плоскости, не могла не привести к вере в сверхспособности простых людей. И если вера твоя прикреплена определенным материальным достатком, то человек со сверхспособностями непременно появится в твоей жизни и окажет на нее влияние.
   В жизни дяди Бори таким человеком стал отец Федор. Порой кто-то из его окружения, знакомых и клиентов, задавался вопросом почему Федора называют отцом, но, не найдя никакого логического объяснения оставляли это обстоятельство на веру. Отец Федор не был ни монахом, ни священником. Занимался он тем, что по благословению какого-то схимника с Западной Украины лечил своих клиентов травами, и, конечно, ставил диагнозы. Схимника же тоже никто никогда не видел.
   Дядя Боря привез меня на своем, еще не совсем старом, мерседесе в забитый припаркованными иномарками двор. Мы зашли в серый подъезд типовой сталинки, и поднялись на лестничный пролет второго этажа и позвонили в квартиру. Очень скоро открылась тяжелая и дорогая дверь и грузный, похожий на медведя, отец Федор пригласил нас войти. Он три раза, по-христиански, поцеловал дядю Борю. А мне даже руки не подал. Сразу начал говорить:
   -- Я знал, что ты придешь.
   -- Откуда?
   -- Мне сказал о твоем приходе мой духовный наставник.
   -- А он откуда знал?
   -- Я не знаю, неисповедимы пути господни. Он многое про тебя рассказал, и про твою болезнь. Что тебя беспокоит?
   -- Руки у меня облазят... Врачи говорят -- то ли дерматит, то ли экзема.
   -- Пойдем со мной.
   Мы поднялись по маленькой, трехступенчатой лестнице в большой и светлый зал. В таких больших комнатах я до этого никогда еще не бывал в жизни. Возможно отсутствие мебели влияло на восприятие пространства, но не смотря на очевидный обман зрения, я понимал, что и с мебелью места внутри очень много. Отец Федор поднес мою красную ладонь к большому овальному зеркалу. И поднял горящую свечу между моей рукой и её отражением. Несколько минут он глядел то на мою кисть, то на её проекцию. Потом сказал:
   -- Это не экзема. И не дерматит.
   -- А что это?
   -- В тебе бесы.
   -- И как их лечить?
   -- Постом и молитвой. Вот ты приехал ко мне с плеером. Ты слушаешь греховную музыку, сатанинскую музыку. А сегодня большой церковный праздник. Тебе нужно измениться, бросить эту музыку, чтить отца и мать. И только тогда господь избавит тебя от болезни. И ждет тебя великая судьба.
   -- И что все проблемы от музыки?
   -- Нет, все проблемы не только от музыки.
   Он говорил много и не особенно связно, я мало чего мог понять. Он не взялся меня лечить, не взял денег, который мне дала с собой мать. И когда я вышел из его квартиры, мне хотелось плакать. Я решил для себя, что пойду по стопам отца и брошу слушать и играть бесовскую музыку.
   Я вообще многое для себя решил в тот день. Выйдя от отца Федора, я чувствовал, будто я всю свою жизнь делаю что-то не так. И все время поступаю неправильно. Не слушаю родителей, пью, гуляю с девчонками. А мне ведь просто нужно смириться со своей судьбой, принять решение отца и идти по его стопам. Нравиться мне это или нет. Просто так будет правильно. А принимать решение самому -- нет.
   Дядя Боря добросил меня до метро. Я спустился в людную подземку и встал в вагоне, возле двери. Мне не хотелось садиться в метро после этого. Никогда не хотелось. Пусть другие сидят, кому нужнее. Рядом стоял парень в наушниках и громко слушал тяжелую музыку, так громко, я четко слышал риффы, хоть мне хотелось меньше всего в этот момент. Слезы начали накатываться на глаза.
  

4.

  
   Из лазарета мне выписываться не хотелось, даже несмотря на то, что любые контакты с другими больными не могли у меня вызвать ничего, кроме моральной травмы. Я думал, что достаточно выписаться и унижения мои прекратятся -- с этими козлами я увижусь разве что случайно, в коридоре. С другой стороны, я помнил о полосе препятствий, которая ждала меня в лагере. Нет, это была не та безопасная ерунда с горящими покрышками, а настоящая, травмоопасная. Когда я её увидел, то не поверил своим глазам -- всегда думал, что такие препятствия рассчитаны исключительно на собак. Особенно меня пугало сооружений из столбов и узких досок, по которому нужно было бежать в выкладке на высоте от полутора до трех метров. Я был уверен, что упаду. И если упаду не с этой дорожки, то упаду перепрыгивая через широкую яму, с какой-то целью (вероятно для усугубления травм при падении) залитую бетоном. Так что из двух зол я выбрал меньшее. И не зря. Один парнишка из нашего взвода немного покалечился -- сломал руку.
   Выписка моя попала на последний день сборов -- сдачи зачета по оперативно-тактической подготовке, это испытание я прошел успешно и после него нас отпустили на три дня в увольнение перед подготовкой и принятием присяги.
   На дни увольнения я двинул на дачу к родителям, где у меня было много друзей, знакомых с детства, и если в детстве мы с ними все время ходили на речку и воровать яблоки, то в отрочестве нас все больше тянуло выпить у костра, на который заглядывали такие же мирные малолетки-дачники с других садоводческих товариществ и буйные колхозники, а также жители находившегося неподалеку городка. Сельское быдло приезжало на мотоциклах и было одержимо идеей кого-нибудь избить или трахнуть. И их совсем не смущало, что они старше всех лет на пять-шесть.
   В нашей компании, в основном её костяке, было человек десять, и, не знаю как так вышло, но все с одной улицы. И все ровесники. Во всей округе не было такого, чтоб в шести из восьми соседских домов жили дети одного возраста. Нам видимо повезло. Или не только повезло -- в конце нашей улицы, возле леса возвышался трехэтажный дом директора банка, организатора дачного кооператива. Дом был по-совковому скромный и безвкусный, что не мешало ему в положительную сторону отличаться от остальных жилых построек в радиусе пяти километров.
   Некоторые ребята из нашей компании трахались между собой. Например, Веталь и Манька. Маньку Веталь даже вдвоем с другом драл. А она его любила. Да, Манька всех любила и всем была готова дать, кроме меня почему-то. Зато со мной она только и делала, что делилась своими похождениями, благо я никогда её не рассматривал в качестве сексуального партнера, а то мне бы было неприятно это выслушивать.
   Еще у нас в компании был Никита, и он нравился всем колхозницам и дачницам, то ли от того, что был смазливый, то ли от того, что жил на Арбате, в самом центре. Скорей, потому что смазливый, бабы в нежном возрасте не такие алчные. Он пытался отлупить Катюху с круглым деревенским лицом, но та ему не дала, потому что четырнадцать -- это рано. Потом Катюха разошлась, определилась во вкусах и стала почему-то давать самым быдловатым сельчанам. Многих это раздражало, потому что эти сельчане пиздили сладких дачников-пацанов, но в то же время, восхищал её альтруизм. Кто-кто, а она на хату в центре точно не нацеливалась.
   В общем все пытались кого-то трахнуть. А я тоже, хоть и безуспешно.
   Проживание на воспетой Акуджавой улице совсем не мешало Никите быть заурядным гопником. Наличие денег у его родителей позволило ему заметно раньше встать на путь наркомана, чем его менее обеспеченным сверстникам. Первый бокс плана он привез на дачу когда ему было двенадцать лет, в аккурат на день победы. Он достал этот подарок из кармана, когда мы раздавили бутылку водки на веранде моей соседки Лены, у которой к тому времени уже начали оформляться незаурядные сиськи и жопа, что не могло не вызывать в моем сердце прилива самых теплых чувств. Он умело скрутил косяк, мы его скурили и почему-то плакали. Втроем, хотя Лена не дула и не пила водки.
   Несмотря на всю уверенность в себе и успех у противоположного пола, Никита частенько влипал в истории. То его забудут в блевотине у костра, и он, проснувшись не может доползти до дома, то его позовет к себе в гости местный гомосек и начнет приставать, то ему дадут по роже колхозники. Его, конечно, многим хотелось избить. Лично мне он один раз нассал в бутылку пива в бане. Зачем, так и осталось загадкой. Я с первого глотка почуял неладное, однако достоверную информацию я узнал только через несколько лет. Никита сам мне во всем признался, просто для того, чтобы я перестал его доставать. Как ни странно, в тот момент я понял, что злость и обида давно ушли, и, к сожалению, мне уже не хотелось размозжить лицо этого красавчика.
   Еще Никита все время говорил про баб, про то, как трахнул в подъезде кого-то, как познакомился. Случались и совсем дикие истории. И всему, абсолютно всему я верил, в силу своей незамутненной, детской доверчивости.
   -- Не, ну вот такого, как этим летом со мной не случалось до этого никогда. Ты прикинь, позвали мы телок. Пришли они... Сидим мы, пьем. И тут одна ни с того, ни с сего заявляет: "Ну, кто меня сегодня трахать будет?"
   -- Ого, -- восхищался я, -- и что, кто трахнул?
   -- Ну, мы жребий с парнями стали тянуть... Мне повезло.
   Когда я приехал на дачу после пары недель, проведенных на сборах, то чувствовал себя повзрослевшим, уверенным в себе и похудевшим. Я перестал придуриваться и держался серьезным человеком.
   По приезду первым делом я зашел к Никите. Он возился в гараже со своим мопедом. Никита обрадовался моему приходу, бросил все дела и потащил меня на кухню на веранде. Там он налил чаю и насыпал себе кружку четыре ложки сахара. Никита всегда так делал, и это никак не сказывалось на его весе -- он был чрезвычайно худ, и это, как мне казалось, во многом объясняло его спрос у противополжного пола. Он прекрасно понимал, что чай мне не особенно интересен, и потому улыбнулся, и достал из-под стола пластиковую бутылку с дыркой.
   Густые клубы дыма заполняли тару, а я смотрел на тлеющую плюшку и думал о том, что не надо по-хорошему курить, ведь теперь меня будут в этой шараге проверять на наркоту, а если найдут что, то сразу отчислят. В то же время, страх быть уличенным в своем наркотическом баловстве родителями остался, хоть и ушел в тень. Оттого у меня были сомнения -- пока Никита не протянул мне бутылку с открученной крышкой и выходящим из горлышка белым, сладковатым газом, я не знал употреблю я или нет. Ну а когда протянул, отступать было некуда.
   Тогда я вероятно в первый раз сел на измену от дудки. Потому что настрой был плохой, с самого начала. Нечего колебаться, нужно решаться. Особенно с наркотой, ты либо за, либо сиди дома и выходи на улицу, чтобы погулять по парку или заняться спортом.
   Чай сушняков не сбивал, и потому мы решили пойти за пивом. Дорога до сельпо была длинной и молчаливой и очень странно, что мы не встретили на ней знакомых. Дойдя до обитого блестящим железом вагончика, мы увидели её вместе с еще двумя девкам. Она выделялась как на их фоне, так и на фоне пейзажа -- одета была со вкусом и не похожа была ни на местную, ни на дачницу. Внешний вид её, худоба и осанка, резонировали с окружающим миром настолько, что казалось она просто из другой вселенной.
   -- Симпатичная девчонка, нужно будет заняться, -- заключил Никита. Мы прошли мимо этой милой компании и зашли в магазин. Девки не обратили на нас внимания.
   Отдых от службы получился скомканным. Я естественно никого не трахнул. Да и не стремился особо в этот раз. И даже не нажрался, хотя это скорей плюс, чем минус, ведь раньше на каждой пьянке приводил себя в состояние алкоголической комы, а если не успевал -- то заблевывал лужайки, канавы и огороды -- в общем то, что попадалось по струю. Иногда даже удавалось совмещать очищение организма и чуткую потерю сознания. Тем не менее, каждой пьянкой ответственно заявлял, что конфуза со мной больше не случится, но это не помогало и каждый раз все проходило по схожему сценарию.
   Когда я вернулся, Москва меня сразу начало душить лето и неудобная форма на новом плацу, о котором я уже упоминал вскользь, который находился внутри здания, окруженный учебными корпусами, в целях конспирации, судя по всему. Плац прятался от зевак, ничего не подозревающих добропорядочных граждан и вероятного противника очень хорошо, потому что даже громогласное "ура" нескольких сотен курсантов невозможно было услышать даже в метре от фасада Академии.
   Форму же шили зеки где-то за Уралом, в суровых сибирских лагерях, а потому качество, как впрочем и материалы, были отвратительным. Брюки и ПШ и даже кители, прошивались очень некачественными, порой гнилыми нитками, то там, то здесь швы расходились, дырки в карманах брюк образовывались уже на второй день, а новые выдавали по уставу раз в год. Это говно нужно было гладить и постоянно зашивать.
   Многим, в том числе и мне, выдали форму не по размеру. В моем случае проблема была колоссальной -- в штанах я утопал и приходилось очень сильно затягивать ремень, что вызывало ощутимый в такую жару дискомфорт. Этот дискомфорт усиливался еще и тем, что сделаны были штаны из какой-то непонятной, очень плохой ткани, которая всячески способствовала потоотделению и сопутствующим ему раздражениям на коже и прочим радостям. Когда мне выдавали эти брюки в сыром и темном складе, то испитый прапорщик в черепашьих очках с перемотанной пластырем дужкой мне сказал:
   -- Да бери эти, на вырост.
   Боже, как я его проклинал на строевой.
   Естественно, многие мои сослуживцы обратили внимание на то, как сидит на мне форма. Помимо этого я постоянно выделялся из общей массы плохим строевым шагом, не получалось у меня то попасть в ногу, то вытянуть ее нормально. Тонко и лихо все это подметил качок Воронин, тот самый, который спрашивал в палатке сослуживцев о том, не обосрались ли они. Он видимо запомнил мой ответ, мой героический в определенном смысле поступок и не преминул объявить, громко и через весь строй:
   -- Мягков обосрался!
   О, этот емкий и образный выкрик вызвал неописуемый восторг во всей роте. Все кроме меня задорно смеялись. А мне не до смеху было. И без того неудобно, потно и неуютно, а тут еще и издевательства. Эта шутка повторялась ежечасно на протяжении четырех дней, всего срока подготовки к принятию присяги.
   Как-то раз ко мне подошел маленький суворовец, из лимитчиков и сфотографировал меня на телефон.
   -- Что ты делаешь? -- спросил я его.
   -- Да так, долбоебов фотографирую.
   Тогда я понял, что от моих однокурсников мне не так просто, как от ребят из лазарета не уйти, и что унижения мои будут носить длительный и перманентный характер.
  

5.

  
   Мы приняли торжественную присягу первого сентября, в день знаний. Родители и толстые генералы пускали слезы умиления, мы же дали пару кругов почета, остановились и стали выходить из строя по одному, подходили к партам, рядом с которыми стояли офицеры и читали с бумажки в твердом красном переплете бравурный, хоть и короткий текст.
   Когда все присягнули на верность отечеству, родители разобрали своих детей, чтобы делать пошлые памятные фотографии. Я не были исключением и меня в полный рост запечатлели в этой убогой форме, фуражке и с автоматом, хоть у меня не было никакого желания. Фото получилось под стать моему настроению -- нелепый и осунувшийся первокурсник с глазами кастрированного котенка в обнимку с улыбающимся и довольным отцом в парадной генеральской форме.
   Потом всех нас отправили на построение возле прикрепленных к каждой роте базовых аудиторий. Наш замполит, контуженный афганец Палыч, сразу же после "становись, равнясь, смирно" назначил нового командира взвода, им оказался Чача. Меня это обстоятельство сильно расстроило.
   После этого он распределил нас по языковым подгруппам. И тут мне повезло -- мало того, что мне предстояло учить тот язык, который я хотел, так еще и в приятной компании, вместе с Сизым, веселым парнем, который чуть ли не единственный кто ко мне нормально относился.
   С Сизым я познакомился еще на вступительных экзаменах, мы уже успели с ним пропустить по пивку. Вид он имел комичный -- сутулый, очень смуглый и чрезмерно худой, с залысинами в семнадцать, он каким-то удивительным образом располагал к себе. Его веселый нрав был под стать внешности. Казалось, что он вообще ничего не воспринимает серьезно, ведь абсолютно все он мог обратить в шутку. Да и сам постоянно смеялся.
   А вот стены Академии угнетали. Угнетали её бесчисленные, путанные и длинные коридоры, вместе с чистыми линолеумными полами в учебных корпусах и убитой плиткой в общаге, вместе с широкой винтовой лестницей, ведущей прямиком к ней. Винтовая лестница образовывала собой шахту и на каждом пролете, по задумке, была уловительная сетка, то ли от пьяных и просто суицидальных слушаков, то ли в соответствии с инженерным планом. Ходили слухи, что народ туда действительно падал, от того эти сетки на некоторых этажах отсутствовали.
   Также в общежитие вел лифт, который, как мне кажется, никогда не работал и не будет уже работать. Нашим лимитчикам каждый день, по несколько раз приходилось подниматься на восьмой этаж пешком.
   Помимо плаца, общежития, нескольких учебных корпусов и бесчисленных складов, в эту убогую громадину вмещалось еще две столовых, два буфета и два военторга. В одной столовой всех желающих кормили бесплатно и плохо, в другой же, что логично, чуть получше и за деньги. Бесплатная жрачка сполна окупалась таким же бесплатным трудом курсантов в бесплатной столовой, в платной столовой, а также в буфетах.
   Почетная повинность относилась только к первокурсникам, то ли потому, что им еще не доверяли оружие, и они не могли ходить в караулы, то ли из-за уголовного архетипа, томящего пустые головы руководства. И повинность эта исполнялась с регулярностью раз в шесть дней. Ты пропускал занятия, за которые государство платило большие деньги и занимался трудом чернорабочего под чутким руководством поварих.
   И даже тут мне несказанно повезло! После первого-второго наряда заведующая столовой, мымра лет сорока, просекла, что простой уборщик из меня никакой и поставила меня на самый ответственный и тяжелый пост -- котломойку, самое худшее место в самом поганом наряде. Ты всю свою смену должен руками должен был мыть котлы, которые не кончались никогда.
   Поступая в шарагу, я против своей воли солгал обо всем -- от состояния здоровья, до желания поступить. И если желание как поступать, так и учиться тут ни на что не влияло, то моя экзема сильно беспокоила. Мои руки после смены облезали до мяса. Но меня спасла полная некомпетентность. Я даже с котлами не мог справиться, потому после следующей пары нарядов меня направили подальше от столовой -- в буфет, где я и работал весь первый курс. Мне там даже нравилось.
   Работая в буфете, мы мало и редко что мыли, но много таскали тяжестей. Каждое утро мы разгружали газель и разносили товар по буфетам. Это занимало почти всю смену. Вечером мы протирали полы и столы и шли домой. В какой-то степени это даже тешило мое самолюбие, ведь грузчик намного более мужская профессия, чем полотер. Плюс к этому я перестал мучиться экземой, так как кожа на ладонях перестала столько контактировать с водой и ядовитыми моющими средствами.
   В довесок ко всему буфетчицы по неясным для меня причинам относились к наряду намного лучше, чем столовщицы, да и наряд по буфету состоял только из двух человек, и обычно напарники мне попадались отличные, потому что на это место ставили либо совсем уж беспомощных увальней вроде меня, либо хронических распиздяев. Распиздяев чаще.
   Порой я заступал в этот наряд вместе с Сизым. Развод у нас был в шесть, часов до девяти мы прибирались по мелочи в буфете, а потом шли по до домам, до утра. До дома мы редко сразу доходили. Обычно перед поездкой домой мы успевали вдарить по ягуару, часто прямо в форме и на лавочке. Денег у меня никогда особо не было, а вот Сизый был парнем заряженным и совсем не жадным. Он постоянно ставил.
   Если я эту гадость вливал в себя постепенно, маленькими глотками, как теплое молоко в профилактических и лечебных целях, то Сизый в это время долго и пространно рассуждал обо всем на свете, постоянно упоминая Григория Лепса, а потом, под занавес своей речи, опрокидывал поллитру залпом.
   Помимо Сизого мне частенько в напарники попадался другой парень, спортсмен и наркоман. Мне легко было найти с ним общий язык. Он уныло рассказывал мне грустные истории, однако о наркотиках -- ни слова. Наркотики -- это табу Академии. Все всё равно узнают, если ты их употребляешь, однако с какой-то целью продолжаешь скрывать. Да и не принято было у нас задавать прямые вопросы на эту тему.
   Правда я на первом курсе не мог в полной мере придаться разгульной жизни в полных берегах водки и прочих, порой запрещенных, веселящих дух химических соединений. Зачем-то я думал учиться, хотя никогда не хотел быть ни опером, ни юристом, более того я хотел быть кем угодно, только не им.
   А учебные занятия у нас проходили как в обычном ВУЗе. Только мы были в форме и с нами не учились девки, и после пар, вне зависимости от того, во сколько они заканчивались -- до шести часов у нас была самоподготовка, на которой мы занимались, чем угодно, кроме изучения пройденного материала. Кто-то спал, кто-то разговаривал, а кто-то просто скучал. Скучающих было большинство.
   На борьбу со скукой к нам часто приходили офицеры и тратили наше время с пользой -- на уборку прилегающих территорий. Кто-то мыл полы, кто-то лестницу. Раз в неделю мы ходили на улицу и убирались там. За каждым первым курсом закреплялся определенный участок: кто-то убирал под общежитием, кто-то газон, прилегающий к спортивному корпусу и к дому культуру. Может показаться, что под общежитием мусору неоткуда взяться -- ведь убираются сами курсанты или их товарищи. Однако всем насрать на товарищество -- народ выкидывал мусор прямо из окон. Тому способствовал сломанный, казалось с самой своей установки, мусоропровод. Атмосфера разрухи и запустения распространялась и за стены моего учебного заведения и оканчивалась за забором. Хотя и там, на свободе, все было не так уж радужно.
   Целыми днями мы просто просиживали казенные штаны на парах. Большая часть преподавателей мало чем отличалась от слушателей -- им тоже на все насрать. Они, зачастую, даже не знали своего предмета. Многие из них просто приходили на пары и рассказывали нам истории из жизни.
   Случались и приятные исключения. Один из наших лекторов обладал просто феноменальной памятью, ораторским талантом и энциклопедическими знаниями. Как часто случается с незаурядным людьми вид он имел комичный -- огромный и широкоплечий, посмеивающийся, в неизменно коротких штанах. Зато его лекции приятно было слушать и записывать. На каждое новое занятие он приходил и спрашивал у аудитории -- на какой фразе мы закончили? Ему называли последнее предложение, записанное в тетрадке, и он начинал говорить. Говорил полтора часа. И никто даже и не думал отвлекаться ни на что. Всего он преподавал около семи разных предметов. И все таким вот образом.
   По сути, единственным предметом, который действительно нужно было учить -- это иностранный язык. Мне, например, достался один из самых простых европейских языков -- испанский, однако им заведовала самая суровая кафедра. Это я познал эмпирически, совместно с моими однокурсниками, в процессе обучения. Делать задания по иностранному языку приходилось просто потому, что по языку нам каждый день что-то задавали. По другим предметам заданий не было в принципе, просто приходишь на семинар и отвечаешь на заданные вопросы. Успевай только в учебнике находить. Также всем преподавателям, кроме языковых было наплевать, присутствуешь ты на паре или нет. Любой предмет можно подготовить за три дня перед экзаменом. На занятиях по иностранному языку нужно каждый раз говорить на определенную тему, а без подготовки это непросто. Несмотря на жесткие требования и сотни академических часов в семестр, мало кто из моих однокурсников хорошо освоил эту дисциплину. А тем, кто освоил, он совсем не понадобился после распределения.
  

6.

   Парко-хозяйственный день у нас проводился по понедельникам, после занятий. На это мероприятие в полном составе мы выходили раза три от силы. С третьего раза самые прошаренные уже стали всеми правдами и неправдами от этих работ косить. Позволить себе не явиться на данное мероприятие могли не самые хитрые, а самые авторитетные. Руслан, например, не ходил на уборку, просто потому, что был самым здоровым на курсе и ни командир группы, ни старшина не могли на него повлиять никаким образом. Ехали домой и шли в общагу также друзья Чачи. Всем остальным приходилось выходить. У меня же, как у человека, у которого не заладились отношения со всеми, в том числе и Чачей, шансов откосить не имелось в принципе. И если оставшемуся, не привилегированному большинству можно было не явиться по какой-либо причине раз в месяц, то мне нет.
   Такое состояние дел меня совсем не устраивало. Убирать говно в свое свободное время претило моим амбициям, ведь в шесть лет я хотел стать миллионером, а когда в старшей школе открыл для себя панк музыку -- рок звездой. Меня тошнило от образа жизни моих родителей, от их маленьких обывательских радостей, от их дачи и телевизора. От их непонятной работы. От их жалкой, обычной судьбы. Мне мерещилось, что сразу по окончании школы, я со своей группой поеду в турне. Пусть даже по России, на поезде плацкартом, но в каждом городе нас будут встречать толпы фанаток, вино и трава. Все будет круто. И, что самое главное, не серо, не заунывно. Не обыденно.
   У меня толком не выходило рубить по струнам, а у моего одноклассника Андрея -- петь. В итоге мы решили работать в связке. Затея эта была изначально обречена на провал, ведь нас объединяло не наличие талантов в какой-то области, а их отсутствие. Кроме того, наши музыкальные предпочтения не совпадали: мне нравилась тяжелая и быстрая музыка, ему -- унылый русский рок. Возможно, и русский рок ему толком не нравился, просто его было куда проще сыграть. Каждый раз, когда я просил его выдать тяжелый и крутой риф, он говорил, что у него не получается. Поэтому мы, в основном, играли каверы на песни отечественных рокеров, а то, что пытались писать сами, походило то ли на Чижа, то ли на Чайф.
   Но нас это не останавливало. Нас вообще мало что останавливало. Ни у кого из моих знакомых, например, не было дома ударной установки. Потому найти толкового барабанщика, который мог бы играть даже самые примитивные вещи не выходило. Поэтому решили взять знакомого. Им оказался мой дачный собутыльник, сын директора банка.
   В то время в Москве было много репетиционных баз. В основном они располагались на заброшенных заводах, в гаражах и подвалах. Оборудование ничуть не резонировало с обстановкой -- вдоль несущих плакатов стояли убитые усилки, а на пьедестале -- убитая ударная установка без железа. Зачастую и без пластика. По большому счету, ради этой установки большинство ребят и собиралось. Трудно ведь в старших классах школы понять, что требуется для функционирования музыкального коллектива, еще трудней попадать в ноты... Но кого заботят такие мелочи, когда есть барабаны?
   Когда на первой репетиции мой дачный собутыльник впервые сел за установку, не понимал, зачем нужна бас-бочка и отказывался по ней бить. А может не понимал, как это делать. Но, это мелочи. Главное нам понравилось и получалось громко. Дальше этого уровня мы так и не ушли, разве что к нам пришел новый ударник, который выстукивал ногой бас-партии, в основном мимо, но все же.
   Помимо такого нужного и, как выяснилось, редкого навыка, новичок на фоне остальных участников коллектива он выделялся тем, что был мажором, и у него была своя ударная установка дома. В нашей стране купить установку ребенку могут очень немногие. Его отец в молодости тоже играл, был лабухом, играл на ударных. А потом он зачем-то устроил себе карьеру и стал заместителем генерального директора какой-то крупной организации, какой именно организации я не в курсе, просто потому, что не вдавался в подробности.
   Сына заместитель главного директора назвал Георгием, а тот, в свою очередь, представлялся Герой. К тому моменту я знал трех Георгиев и все они упорно предпочитали разные сокращения своего имени, другие интерпретации своего имени принимая за оскорбление. Второй, например, представлялся Гошей, а третий Жорой.
   С Герой я знакомился два раза, и, как это обычно бывает в таких редких случаях, знакомство получилось продуктивным. В первый раз мы встретились с ним в детском лагере. Мы поехали туда на весенние каникулы и попали в разные отряды, и, как и все подростки тринадцати-четырнадцати лет, мы думали только об одном -- о девочках.
   В тринадцать, благодаря порнографии, ты изучаешь теорию секса в совершенстве, но без практики такие теории не стоят ничего, ведь ты даже не знаешь с чего начинать. И мы, так само собой вышло, начали с ненависти между отрядами, вполне возможно такое поведение представляло из себя ничто иное, как бессознательную попытку привлечения внимания прекрасного пола. А может -- просто буйство гормонов. С другой стороны -- какая разница? Просто в тот раз с Герой мы не подружились, так как являлись представителями враждебно настроенных социальных групп. Я даже не запомнил его имени тогда.
   Вторая наша встреча произошла не менее случайно и намного более неожиданно: в том же году, только летом, опять на отдыхе. Это не было совпадением. Просто его мама и мой отец работали в одной и той же организации, и эта организация по старой советской традиции выделяла путевки сотрудникам. Только в этот раз мы приехали с родителями, во враждебные лагеря попасть у нас не получилось, а потому мы подружились. Ясное дело, я рассказал ему о своей группе, он -- о барабанах, и по приезду в Москву, мы начали репетировать.
   Поступление в Академию разрушило мои планы на будущее связанные с группой. Для такого увлечения нужно много свободного времени, которого не осталось вовсе. Первое время я отказывался опускать руки, несмотря на очевидные препятствия. Когда я учился на первом курсе мы сделали свою репетиционную точку, в школе, над актовым залом, в какой-то заброшенной рубке, почти как в песне. Доступ к нашей базе мы могли получить только два раза в неделю, вечером, по будням, по согласованию с администрацией. Естественно один из дней выпадал как раз на ПХД. Сколько я не упрашивал Чачу, он меня не отпускал. Поэтому в один прекрасный день, я просто решил уехать сразу после пар, никому ничего не сказав.
   Не успели мы подключиться к комбикам и настроиться, как мне пришло смс от Чачи, мол, где я, блядь. Я взял такси и вернулся в шарагу.
   Уборка была в самом разгаре, народ собирал мусор, листья, скидывал все в пластиковые пакеты и бросал в большой мусорный контейнер. Замполит чутко направлял процесс и давал ценные указания. Он, почему-то, требовал от нас, чтобы мы использовали копеечный пластиковый пакет по несколько раз, пока тот не придет в непригодность. Благо, что эти пакеты рвались быстро, и наполнить их удавалось не более трех раз.
   Сбор мусора, а точнее фигурное держание пакета на весу вводило в медитативное состояние. Ко мне пришло, наконец, понимание, что моим мечтам пришел конец. Теперь моя жизнь будет связана вот с этим. Конечно, я буду расти карьерно, и этот проклятый пакет всю жизнь держать мне не придется, но мечтам моим не суждено уже сбыться.
  

7.

   Ярик вообще ничем не занимался. Хотя вру -- он выбирал мерседес. Одному сидеть дома скучно, от того он постоянно звонил всем знакомым. Почти все его знакомые тоже ничем особенным не занимались и имели кучу свободного времени. Иногда они к нему заезжали и бездельничали вместе.
   Ярик постоянно сидел на кухне и курил. Полторы пачки сигарет в день плюс грамма полтора гашиша или гидропоники, как повезет. На кухне хорошо этим заниматься, она к этому располагает.
   На тумбочке стоял телевизор с подключенной к нему приставкой с двумя геймпадами единственной игрой -- хоккеем. И этого хватало, ведь после пары матчей Ярик выбирал вместе с гостем мерседес.
   Ему было восемнадцать, он, как дагестанец, долго и часто говорил по телефону, носил длинные волосы и мерседес покупал ему папа. Еще его интересовали девушки. Причем интересовали перманентно, он постоянно пытался кого-то найти. В основном находились проститутки.
   -- Привет, Дэн! -- Ярик был рад меня видеть.
   Его жилище не отличалось особым лоском -- мелкий мусор на давно не мытых полах, пустые бутылки -- ничего сверхъестественного, рядовая холостяцкая конура. Они жили в этой трехкомнатной квартире со старшим братом и тремя догами, иногда к ним заезжала мама, иногда -- девушка старшего брата.
   -- Будешь чай? -- он протянул мне пластиковую бутылку с холодной коричневой жидкостью. Я сделал пару глотков.
   Мы познакомились с ним в старшей школе. Не помню даже как. Он каждое утро и каждый вечер выгуливал своих огромных псов. Единственное, в чем я уверен, что почти каждый раз, когда мы с ним виделись, он предлагал покурить травы. От травы я порой не отказывался. Откуда он её брал только.
   Наверно от старшего брата. Ярик был большой мастер историй про наркотики. И машины. И девушек. Да, наркотики определенно занимали нижнюю, третью ступень, на пьедестале его страстей.
   -- Дэнчик, -- заливался он, -- я в девятом классе сидел на трамале. И в определенный момент понял -- надо завязывать. И завязал.
   -- И что ломало? -- я был заинтригован.
   -- Ага.
   -- И как это?
   -- Ну, просыпаешься ты с утра, а у тебя все мышцы болят, пот, температура под сорок. А мама говорит -- иди в школу. И ты выходишь на улицу, но в школу не идешь, потому что там ты размутишь еще таблеток и все по новой.
   -- А почему не остаться дома? Сказать маме, что заболел?
   -- И что я ей скажу? У меня температура сорок, а ни соплей, ни кашля. Спалит моментом.
   Чай в бутылке закончился. Он прожег в ней сигаретой круглую дырку, внизу, у самого донышка, и стал нарезать плюшки. Я внимательно наблюдал за процессом.
   -- Мерин беру себе, -- начал он.
   -- Ничего себе. Круто. А брат у тебя на чем ездит?
   -- На мамином минивэне.
   -- А что так? Он же старше тебя. Почему тебе мерин, а брату мамин минивэн?
   -- Да он с отцом не общается.
   -- А.
   -- Ты будешь? -- к варке были готовы четыре больших порции черного гашиша.
   -- Воздержусь, я больше по пиву.
   Он положил расплющенную душистую мякоть на конец сигареты и засунул её в бутылку. Столбики дыма поднимались вверх, упирались в крышку, врезались в нее и превращались в клубы. Ярик продолжил:
   -- Да Влад еще и беху разбил. Лет семь назад.
   -- В твоем возрасте.
   -- Угу, -- он вдохнул в себя сладкий дым, -- Тут прям разбил, у родного семьдесят шестого.
   -- У отделения мусарни что ли?
   -- Угу, -- он рассмеялся, -- пьяный, в четыре часа утра, уходил от погони и влетел в забор у самого дома, напротив отделения. Сам приехал. Машина под списание.
   Мы сыграли пару матчей в хоккей. Ярик хотел еще, но меня игра не вдохновляла -- отсутствие навыков лишало меня шансов не только на победу, но и на достойное сопротивление.
   -- Возьми приставку, потренируйся, -- сказал Ярик, когда я собрался уходить.
   -- Ок, спасибо.
   Всю неделю, возвращаясь из Академии домой, я практиковался в хоккей. Ничего не выходило -- одолеть компьютер получалось только на среднем уровне сложности. Для противостояния с Яриком требовалось выигрывать на самом сложном. Эта задача казалась непосильной. В субботу, после последней второй пары, я думал вернуться домой и продолжить свои упражнения, однако я не смог отказать Сизому в просьбе выпить с ним пива.
   Сизый знал, что мои родители на даче и у меня есть квартира, куда можно привести девок. Ни у меня, ни у него не нашлось подруг, которые бы согласились прийти. Мы решили искать любовь на улице. Любовь во всех отношениях долгую и серьезную, но чтобы непременно с бурным началом в первый же вечер.
   -- Привет, девчонки, а давайте знакомиться? -- подошел я к первым попавшимся на глаза студенткам.
   -- Ну попробуйте.
   Студентки с одной стороны были не против, а с другой -- не были за. Патовая, почти безвыходная ситуация. Я сделал первый шаг, а потом мне стал помогать Сизый. Он плел какую-то ерунду и пытался шутить. И почему-то назвал наше учебное заведение Академией шоколада. На мой взгляд, сравнение совсем неуместное, по крайней мере, в том контексте, что озвучил Стас. Такое сравнение подходило только в аллегорическом, сорокинско--басковском смысле.
   Я понимал, что знакомство не клеится, утешало только то, что Сизый взял общение на себя -- вероятно питал еще какие-то иллюзии. В попытках побороть досаду по очередному провалу в сердечных делах, я взял на всех пива, припал к бутылке. Я и не заметил, как мы дошли до воландовского места, и остановились, облокотившись на каменные перила.
   Вид одноэтажной Москвы примирял меня с собой и окружающим пространством. Внутри меня стало как-то тихо, мысль о том, что ближайшие, возможно лучшие пять лет моей жизни я проведу в неприятном мне месте, с неприятными мне людьми, и, самое главное с абсолютно неясными целями больше не ранила сердце. "Значит так надо, -- подумал я, -- значит такая судьба".
   Понятия не имею, сколько бы продолжалась эта нудная, затянувшаяся до неприличия пытка, если бы не позвонил Ярик.
   -- Дэнчик, привет!
   -- Здорова.
   -- Я слышал, у тебя квартира сегодня свободна.
   -- Ну да.
   -- Отдохнуть не хочешь?
   -- Любой каприз за ваши деньги, -- проговорил я про себя, а затем добавил вслух, -- да можно, почему нет.
   Дорога до дома заняла у меня минут пятнадцать. Не успел я войти в квартиру, как в дверь позвонили. Такая оперативность Ярика приятно удивила, и я, ободрившись таким скорым началом вечеринки радостно и быстро открыл. На пороге стоял сосед Никонов с гитарой.
   -- Привет, Дэн.
   Я ничего не ответил, просто развернулся и пошел обратно в квартиру, Никонов знал -- это приглашение пройти. По-хорошему, нужно было его слить, выдумать что-нибудь и отправить его на все четыре стороны. Но я не умел ни врать, ни выгонять. Появился риск сорванного веселья.
   -- Пиво будешь? -- я прошел на кухню, а Никонов прошел в комнату и уже начал что-то бренчать.
   -- Давай.
   Бутылка отвлекла соседа от гитары. Зазвонил домашний телефон.
   -- Ну что, ты дома? -- в трубке послышался голос Ярика.
   -- Ага... А ты вовремя...
   -- Что случилось?
   -- Да ничего, заходи давай.
   Ярик подтянулся минут через десять. Наличие в моем доме Никонова нисколько его не смутило. Он его знал, но в отличие от меня не воспринимал как помеху.
   -- А у тебя бумага есть?
   Я дал Ярику листок А4. Он высыпал на него гидропонику, размешал с табаком и стал набивать смесью пипетку. Алкоголь не дал мне отказаться от травы в этот раз. Меня хорошо придавило. Дальнейший разговор проходил для меня как из дзота. Глухо слышно, плохо видно, в голове гудит.
   -- Ну что, готов? -- спросил Ярик.
   -- К чему? -- я удивился. Меньше всего сейчас мне хотелось делать хоть что-то.
   -- За телками поедем.
   -- На чем?
   -- На такси.
   -- Ок.
   Я знал что у Ярика может быть в кармане очень много денег. Не знал только откуда, да и не хотел знать. Мой взгляд упал на Никонова. Если я в тот момент находился в дзоте, то он -- в зиндане.
   -- Поедешь с нами? -- спросил я.
   Никонов молчал. В беседу включился Ярик.
   -- Да нет, не надо. С троими точно телки не поедут, -- сказал он мне, и повернулся к Никонову, -- я тебе еще пипетку забью, пивко в холодильнике, подожди нас тут, мы быстро.
   На улице уже зажглись фонари и теплая, последняя, или одна из последних, сентябрьская ночь впустила нас к себе. Мы неспешно добрались до проспекта и довольно быстро поймали черную волгу на автобусной остановке. Водитель попался разговорчивый, они часто разговорчивые.
   -- А что это вы парни по проституткам решили ударить? -- задорно начал он.
   -- Отдыхаем, -- ответил Ярик, он сидел впереди, я -- сзади. Хорошо, что говорить приходилось ему, мне совсем не хотелось этого делать.
   -- Я вот никогда не пользовал шлюх. У меня как-то никогда проблем с бабами не было.
   Ярик промолчал. То ли ответить было нечего, то ли неловко было. Водила понял, что ляпнул не то, и сменил тему.
   -- А вы точки-то знаете? На тверской они лет десять назад стояли, сейчас не знаю уже.
   -- Да найдем.
   -- Ну да, если чего, спросим.
   По пустым ночным дорогам мы быстро добрались до центра. Дурь уже начала отпускать потихоньку, и я пялился в окошко. Мы остановились возле двух девушек стоящих у дороги. Одна из них выглядела лет на тридцать, с пузом (последние месяцы беременности), другая худенькая, чуть старше нас. Водила остановился и опустил окно.
   -- Мальчики, продажной любви ищете?
   "Ага, -- подумал я, -- не пользуется он услугами проституток, сразу мамку признал".
   -- Да вот, пацаны ищут, -- ответил водила.
   -- Как вам Анечка? -- мамка показала на свою спутницу.
   -- Сколько? -- включился Ярик.
   -- Пятнадцать ночь.
   -- А еще есть?
   -- Ну да. Выходите, в переходе.
   Мы вышли. В переходе стояло еще девчонки четыре. Одну, худую и красивую ощупывал какой-то мужик. Как дыню
   -- У нас уже всех разобрали. Остались только по пятнадцать, -- торговала мамка, она поняла, что столько у нас нет, -- но если хотите, я вам могу сказать, где точка.
   -- Говорите, -- ответил Ярик.
   -- Через два поворота прямо, сворачиваете в арку, там точка. Много девочек, на любой вкус.
   Какой вкус? -- подумал я, -- вопрос только в цене. У кого есть деньги тот берет красивых за пятнадцать, у кого денег чуть меньше, берет пострашней за десять, а у кого их совсем мало достаются не особенно ликвидные остатки за шесть.
   Водитель заехал в тихий двор и осветил ближним светом толпу вульгарно наряженных девушек. К нам тут же подошла другая мамка, тоже беременная.
   -- Мальчики, вы за продажной любовью?
   -- А то! -- засмеялся Ярик.
   -- Какая ценовая категория интересует?
   -- Тысяч за шесть есть?
   -- Конечно.
   Она вернулся к девчонкам о чем-то с ними поговорила и напротив волги, выбирая более выгодное освещение выстроились в ряд четыре проститутки.
   -- Вот, смотрите какие красотки, Анжела, Вероника и Оксана за шесть, а Катенька за восемь.
   -- Тебе какие нравятся? Спросил Ярик.
   -- Да мне все равно, ты же платишь, ты и выбирай.
   -- Я вот эту, черненькую бы взял.
   -- Бери.
   Оксана прыгнула на заднее сиденье, рядом со мной, Ярик расплатился с мамкой и водитель развернул свой тарантас:
   -- Так, красавица, пригнись, -- скомандовал бомбила.
   Она послушно сползла куда-то вниз, так чтобы её невозможно было заметить в окно.
   -- А зачем это? -- поинтересовался я.
   -- Да, чтобы ментов не привлекать, -- ответил бомбила.
   Мы ехали по полупустой набережной, я смотрел в окно и вид имел усталый и угрюмой. Оксана обратила на это внимание, и чтобы как-то развеять обстановку , спросила:
   -- А чего это вы решили гульнуть, ребят?
   -- Выходные все-таки...
   -- А девушка у тебя есть?
   -- Нет. Есть подружки, но их не получилось сегодня никуда вытащить.
   Когда мы подъехали к подъезду, Ярик расплатился с водителем и тот попрощался:
   -- Хорошо отдохнуть ребят, а тебе красавица, желаю пойти нахуй, -- он выдержал паузу, -- а потом домой.
  

8.

   Если ты играешь в группе, то у тебя куча знакомых, которые тоже играют, только в других группах. И редко кто из них не дает концертов. На их совместные выступления с ордой других точно таких же никому неизвестных коллективов даже интересно ходить. Первые два раза. С третьего же раза тебя уже не может не тошнить от дерьмового звука, бавленного пива и неслаженной игры на расстроенных инструментах. Но какая, к черту, разница, куда идти и что слушать если есть амфетамины?
   Наконец закончилась отвратительная, очередная проведенная впустую неделя. В моем распоряжении имелось немного денег, свободная ночь с субботы на воскресенье и желание провести это время где угодно, только не у себя дома, а потому, после учебы я там не задержался -- переодевшись и приняв душ, я тот час вышел в промозглую декабрьскую пакость.
   Меня всегда тянуло к чему-то паршивому, именно поэтому, дождь, а особенно лужи на мокром асфальте, полные поэзии лужи, нравились мне. Ливень смывает всю людскую суету с улиц, как дворник сор метлой, а потому, когда идешь один по городу, потому что дураков больше нет, без зонта и валится на твою пустую голову вода с неба, есть уверенность -- нет, не сор ты, но человек.
   Жаль что хожу я быстро, да и идти не далеко до Бунина. Я набрал зазубренный лучше таблицы умножения код на дверном замке, поздоровался с вахтершей и поднялся на лифте на третий этаж. У аляповатой железной двери не было звонков. Но меня это не смущало -- я знал, что она открыта. Пройдя первый кордон, я очутился у второго -- отделяющий жилище Бунина от общего коридора. Вторая дверь, отделанной коричневым кожзамом, была усеяна маленькими и большими дырками, из которых торчал желтый поролон. Кто-то из пьяных гостей в сердцах истыкал обивку ножом. Я утопил пальцем черную кнопку и услышал как противно завизжал звонок. Мне открыл Штакет.
   -- Привет!
   -- Привет, -- ответил я, -- ты какой-то странный сегодня...
   Штакет посмеялся и пошел в комнату. Я снял ботинки и проследовал за ним. В комнате, на старом тряпичном диване лежал Иван. Он протянул мне руку.
   -- А что со Штакетом? -- поинтересовался я.
   -- Та, -- Иван махнул рукой, завел ее за голову и уставился в ламповый телевизор в другом конце комнаты, у окна.
   -- А пиво есть? -- поинтересовался я.
   -- В холодильнике.
   У Ивана, несмотря на прогрессирующий алкоголизм, всегда в холодильнике имелся алкоголь. А еще в шкафу. Пребывание в его доме всегда приносило мне радость. Я открыл бутылку ледяного пива и сел на пол, уставившись в ящик. Программа "Чрезвычайное Происшествие" не волновала меня нисколько. А потому я отвлекся на Штакета, совершающего над столом какой-то таинственный ритуал.
   -- Чувак, ты что делаешь?
   Штакет ничего не ответил, только посмеялся опять. Я привык к его смеху, он много курил травы. Загадки манят -- я поднялся, чтобы подойти к столу, задел откупоренную бутылку и пиво вылилось на палас. Несмотря на то, что палас был нашим ровесником и впитал в себя литров сто разных жидкостей, Иван, в ультимативной манере, послал меня за тряпкой.
   Вместе с тряпкой я притащил еще пива, провел ей по ворсу пару раз и собрался относить обратно. Бунин не унимался.
   -- Лучше протри!
   -- Да куда лучше? И зачем?
   -- Давай.
   Я провел еще раз тряпкой по паласу. Бунин махнул рукой. Я, с чувством выполненного долга, открыл новую бутылку.
   -- Ну чо? -- я обратился к Штакету, заметив две ровных белых дорожки на столе.
   -- Будешь?
   -- Ой... Не знаю, проверки же у нас теперь.
   -- Ну как хочешь!
   Штакет свернул сторублевку и шумно набил обе ноздри порошком.
   Бунин стал комментировать происходящее на экране ТВ.
   -- Чурбаны ебаные, -- продекларировал он.
   -- Ага, -- решил я поддержать разговор, -- я как не посмотрю криминальные хроники -- одни хачи.
   -- Не совсем, тут еще много скинов.
   -- А, ты поэтому ЧП Вайт Пауэр ньюс называешь?
   -- Ага.
   -- Я чего-то ни разу их тут не видел.
   -- Потому что не смотришь.
   -- Ну чо, -- включился в нашу вялую полемику бодрый Штакет, -- пойдем?
   -- А мы куда-то собирались? -- удивился я.
   -- Ну да, на концерт к Гарику, -- ответил Иван, -- вы идите, подождите на улице, я пока оденусь.
   Гарик только вышел из больницы. Он ходил на концерт хардкорной группы. На выходе, по оконачнии мероприятия, ребят поджидали фашисты. Они, как ни трудно догадаться, хотели встретить антифашистов, но почему-то шесть ударов ножа в пузо поймал Гарик, который никакого отношения ни к тем, ни к другим не имеет.
   Во дворе уже зажглись фонари, дождь красиво рябил на желтом конусе света, мы остались стоять у входа в подъезд, под козырьком. Я достал пачку, Штакет жестом попросил поделиться. Мы закурили.
   -- Штакет, а ты так и не пошел никуда учиться?
   -- Неа... Год погулять решил.
   -- Везет.
   Штакет утробно гыкнул и расплылся в широкой улыбке, даже если он полноценно не смеялся, то обязательно выдавливал откуда-то из глубины себя смешок.
   -- Но, со следующего года обязательно собираюсь!
   -- А куда?
   -- Пока не определился, на что-нибудь творческое.
   Иван вскоре вышел, и мы, натянув капюшоны и затарившись пивом в палатке, пошли к остановке. Сначала ехали в троллейбусе, что-то обсуждали, Штакет нюхал, потом нырнули в метро, что-то обсуждали, Штакет нюхал... Мне казалось, что запасы его неистощимы. Он нюхал часто. Но видимо мало. Наверняка именно для этих целей, он и пересыпал зелье в маленькую, диаметром меньше ноздри, склянку с пробкой.
   На Новослободской, прямо на трамвайных путях нас ждали человек пятнадцать. Кого-то из них мы знали, кого-то нет, но, какая разница? Из этой толпы Бунин сразу выудил зорким глазом Гарика. И тут же, при всех, потребовал предъявить боевые шрамы.
   -- Да у меня там бинты.
   -- Эх, какая досада, -- расстроился Бунин.
   Клуб стоял в пятнадцати минутах ходьбы от станции, на тех же самых трамвайных путях. Весело и шумно, мы, наконец, добрались до заветного подвала. Внутри даже ремонта не делали. Просто поставили где бильярд, где бар, а где низенькую сцену, благо места хватало -- я насчитал семь комнат. Сборный концерт был в разгаре -- играли какие-то модники, бестолково, но громко -- на танцполе слэмилось несколько парней и девчонка.
   Мы прошли в отдельный зал, для групп, как я понял. Там стояло несколько деревянных грубых столов, с такими же лавками и все. Больше не было ничего. Компенсация за гримерку. Мы заказали на всех еще пива. Штакет высыпал немного порошка на стол.
   -- Штакет, ну не здесь, -- Гарику не понравилась детская непосредственность наркомана.
   -- Лан, пойду в другое место.
   Количество алкоголя в моей крови достигло уровня, когда забота о будущем, а конкретно о проверке на наркотики просто перестает существовать, есть только текущий момент, которым нужно насладиться. Я проследовал за Штакетом.
   Он заметил меня, когда открывал кабинку туалета.
   -- У тебя там еще осталось? -- поинтересовался я.
   -- Решился? -- Штакет снова улыбнулся, -- для тебя найдется.
   Мы закрыли за собой деревянную дверь, изуродованную свастиками и прочей чепухой. Штакет высыпал на крышку бачка унитаза остатки из колбы. И разделил карточкой на две равные горки. Он в сотый раз свернул трубочкой купюру и протянул ее мне. У меня не получилось осилить всю свою порцию. Штакет мне помог. И мы вышли к сцене.
   Вокруг парня из нашей компании собралась толпа. Он с какими-то непонятными целями толкнул здоровяка, которые был выше его на голову и шире в плечах раза в два. Здоровяку это не понравилось.
   -- Да ладно те, -- вступил я в разговор с амбалом, так как чувствовал прилив сил, душевный подъем и улучшение ораторских навыков, -- ты больше его в два раза, он пьяный и ничего не соображает, забей.
   -- А хули он толкается? -- парировал амбал, впрочем без агрессии.
   -- Извинись перед ним, -- повернулся я к небольшому но отчаянному парню. Он ничего не ответил, просто потому, что не мог связать двух слов и слабо понимал, где находится и чем занимается.
   -- Он не в себе, -- снова обратился я к амбалу, -- в конце концов, это ж слэм. Забей. Что нам, русским, делить. Лучше хачей пиздошить. Ты же правый?
   -- Да.
   -- И чо, гоняешь хачей?
   -- Ага. Месяц назад мы вдвоем с корешем на четверых здоровенных прыгнули. Получили, конечно...
   Он, ясное дело, врал, но конфликт был исчерпан.
  
  

9.

   Солнце уже начало пробиваться сквозь сплошные серые тучи, асфальт подсыхал понемногу, зима подходила к концу, напоминая о себе невысокими и почерневшими горками снега на лысых газонах. Одурманенные молодостью, солнечными лучами и предвкушением теплого лета, девчонки и парни выскакивали из своих берлог и стряхивали с себя зимнюю спячку навстречу наступающей, полной красок и впечатлений, весне.
   Каждый хочет и имеет право на счастье. Беда в том, что у меня никак не выходило представить себе в чем и как оно воплотиться. У меня не получалось его визуализировать, когда я думал о своем месте под солнцем, фантазия рисовала абстракции. Я загнал свою трагедию куда-то глубоко в сердце, и она, всей своей тяжестью, лишила меня способности радоваться хоть чему-то.
   Второй семестр был в самом разгаре. У меня так и не вышло наладить отношений со своими сослуживцами. Я стал изгоем, нет, не благородным, с горящим взглядом пассионарием, а жалким и безвольным мальчиком для битья. Система перемолола меня окончательно, ей понадобилась меньше года. От того я пытался погрузиться в учебу: в скучные, неинтересные для меня правовые дисциплины, мрачную историю России и бестолковое изучение испанского. В этом я не видел никакой пользы и развития для себя. Погружаясь в эти буквенные нагромождения, я просто уходил от гнетущей реальности. Такая учеба сродни беспробудному пьянству.
   Из всей группы меня не презирал только Сизый. Еще я много общался с Иваном, ему скучно было одному ездить в шарагу, и я всегда составлял ему компанию. Иван потихоньку становился моим другом, но он сразу почуял во мне слабину, а от того он относился ко мне с большой долей пренебрежения. В Иване жило что-то животное, он жил по законам стаи, опираясь в отношениях с одногруппниками на инстинкты. Особенно не выделяясь из бурлящей злобой серой массы роты, он гармонично социализировался.
   Сизый же брал другим. Он никого не гнобил и не унижал, он выделялся, однако не имел на этой почве никаких проблем -- доброжелательность, активное пьянство и веселый нрав помогли ему добиться расположения товарищей.
   Наша с ним испанская группа состояла из четырех человек, на которых приходилось три преподавателя. И сошлись мы с ним только потому, что из четырех человек, пьющих было двое. Я и он.
   Усеченные академические выходные, то есть ночь с субботы на воскресенье я всегда проводил в распитии напитков разной крепости с Сизым или Иваном.
   Однажды в субботу, когда учебный день уже подходил к концу, и я знал, что вечер я проведу в известной компании, с известным исходом, или так же безнадежно буду тренироваться в хоккей на приставке, неожиданно объявился Гера.
   -- Здарова, Дэн! -- услышал я радостный голос в трубке, -- как дела? Чем занимаешься?
   -- О! Здарова, -- как ни странно, я тоже был рад что он позвонил, -- потихоньку дела. Вот, домой еду, пары только закончились. А так что... Учеба, наряды, учеба. Времени совсем нет, ты как?
   -- Да тоже самое. Только без нарядов, -- тут он засмеялся, потом продолжил, -- я тут подумал, -- не виделись давно, встретиться не хочешь?
   -- Можно. А где?
   -- Пошли сегодня в клуб!
   -- Можно, в принципе.
   -- И гитариста нашего, Андрюху, с собой возьми.
   -- А зачем? Хочешь заново группу собрать?
   -- Да фиг его знает. Вряд ли. Просто пообщаемся, что да как узнаем.
   -- Хорошо, я ему наберу.
   Андрюха оказался легким на подъем. Это было кстати, потому что пока Гера делал какие-то дела, я нашел себе собутыльника с гражданки. Общение с людьми, не имеющими никакого отношения к конторе, доставляло мне огромное удовольствие, я чувствовал себя невольником, вырвавшимся на свободу на несколько часов. Там, за забором, пусть по большей части ментальным, текла какая-то другая жизнь, со своими невзгодами и радостями, от которой с каждым днем я все больше удалялся.
   Мы просто сидели на лавочке, пили пиво, трепались о разных глупостях и громко и часто смеялись.
   -- Ну что, -- сказал я, -- поехали в центр?
   -- Да рано еще, -- ответил Андрюха.
   -- Не пойдем в клуб, пошатаемся там. Там прикольней, что тут-то сидеть.
   -- Ладно, пойдем, только пиво допьем.
   В метро мы почти не разговаривали. Шумно, неудобно, да и не о чем. В школе мы были с ним не разлей вода, а не прошло и года -- и поговорить, по большому счету, не о чем. И дело даже не в том, что он учился в нормальном институте, а я в военном, а в отношение к жизни. В видении этого мира. Если бы отец пристроил Андрюху туда, где учился я, то ничего бы поменялось. Он бы сидел там до получения диплома, пошел бы на работу, завел бы семью и вышел на пенсию почтенным стариком. А я пытался с этим бороться, хоть и тщетно.
   -- Вот я поступлю в институт, закончу, получу диплом, скажу спасибо родителям и дальше сам, -- сказал он мне однажды.
   Я зачем-то попытался спорить с ним тогда. Но против культа семьи трудно найти хоть какие-то аргументы, особенно когда тебе шестнадцать и вырос ты не в детдоме, а с мамой и папой.
   Мы вышли на Охотном ряду. Андрюха не часто практиковал пешие прогулки по центру, я же, как большой любитель, предложил подняться по Тверской до Камергерского переулка, пойти в сторону ЦУМа, оттуда до Кузнецкого моста, а дальше куда глаза глядят. Я смотрел на витрины дорогих бутиков и ждал, пока мой товарищ заведет разговор на больную тему. Дождался быстро, он начал как раз напротив МХТ.
   -- Давай может играть начнем?
   -- Андрюх, мне это неинтересно.
   -- Почему?
   -- У нас с тобой разные подходы к музыке. Хотя то, что мы делали трудно и музыкой назвать.
   -- Да ладно тебе. Может в этот раз получится.
   -- Да что получится? Мы три года перепевали хуевые песни из русского рока. Зачем эти каверы вообще?
   -- Чтобы научиться играть.
   -- Мы научились?
   -- Нет.
   -- В том-то и дело. И вообще, мне нравится твой подход ко всему этому. Другой вопрос, что и не хотел бы и с другими людьми этим заниматься. Не хочу ни от кого зависеть. Если делать что-то, то самому.
   Андрей промолчал и скривил лицо.
   -- Недоволен? -- продолжил я, -- во-первых, если бы у нас и могло выйти что-то, то давно бы уже вышло. Во-вторых, с твоим отношением к жизни нельзя заниматься рок-н-роллом, и в-третьих, блин, да сколько об этом говорить можно? Надо тебе, найди еще кого-нибудь. Я тут причем?
   Не смотря на то, что с ним, лучшим другом детства, я всегда бывал предельно откровенным, но ни разу в этих спорах, я не говорил ему о том, что просто не вижу в нем никаких способностей к музыке. Да и в своих не особенно уверен. Просто имелась куча других причин для того, чтобы не возвращаться к этой бесплодной затее вновь, хоть и осознание отсутствия таланта была главной. Не знаю откуда, но я точно знал -- чтобы заниматься рок-музыкой, надо иметь виденье мира, отличное от Андрюхиного. Рок-музыканта должно тошнить от перспектив получения скучной профессии, а затем не менее скучной, не шибко оплачиваемой работы. Этого бессмысленного хождения куда-то по утрам, ипотек, женитьбы потому что так надо и прочей пошлости. Нужно хотеть взрывать риффами стадионы, орать в микрофон до кровавых связок, стирать о струны пальцы в кровь. В нем ничего этого не было.
   Подпитые и немного расстроенные неприятным разговором мы зашли в кафе. На Камергерском их очень много, и все они такие зовущие, что трудно пройти мимо. Я знал здесь отличное место -- очень дешевая для центра забегаловка со сносным пивом, съедобной кухней и, конечно, самообслуживанием.
   Мы взяли по кружке пива, и по тарелке шаурмы с картошкой и сели за стол. Какое-то время мы ели молча: отчасти от некоторого раздражения, отчасти от голода. Шаурма оказалась сносной, и утоленный аппетит убрал напряжение. Старые разногласия, вновь стали ничтожными и ничего не значащими, мы просто переменили тему и снова смеялись несли разную чушь.
   К клубу мы подошли уже поздним вечером. Мы не брали такси, а прошли пешком от того кафе до Новослободской. Долгая прогулка по кривым и путанным московским закоулкам и литры выпитого алкоголя смыли все неприятные темы. Настроение наше было отличным, нам хотелось поскорей попасть на вечеринку и познакомиться с девчонками.
   На фейс контроле стояла целая толпа желающих, которая никуда не двигалась. Те, кто заходил, заходил сразу -- хлопали дверью в подвезшей их машине, перекидывались парой слов с фейсерами и легко и непринужденно попадали внутрь. В первый раз в жизни я столкнулся с такой ситуацией. От происходящего мне стало немного не по себе -- люди, которые стояли в толпе и я в их числе, выглядели жалко. Никто не был уверен в том, что попадет на вечеринку. Я не знал что делать. Я посмотрел на Андрюху, он молчал и будто высматривал в толпе знакомых -- видно было, что он находится в не меньшем замешательстве.
   -- Ты где? -- я позвонил Гере, раздраженный тем, что не мог его найти среди стоящего на улица люда.
   -- Скоро буду!
   -- Через сколько?
   -- Через полчаса где-то.
   -- Молодец.
   -- Да что такое-то? -- мой сарказм задел его, -- проходите внутрь, тусуйтесь, в клубе и встретимся.
   -- В этом-то и проблема... Фейс не пропускает.
   -- Угу, тут толпа человек сто.
   -- Ок, я потороплюсь. Но вы там сами постарайтесь.
   Андрюха слушал наш разговор, и как только он закончился, спросил:
   -- Ну что?
   -- Ты не слышал разве?
   Он молча смотрел на меня. Я продолжил.
   -- Да что-что, ждать его. Полчаса еще. У тебя предложения какие-нибудь есть?
   -- Неа.
   -- У меня тоже. Будем ждать тогда.
   Вдруг Андрюха заметил кого-то и оживился. Он подошел к ограде и поздоровался с каким-то парнем за ограждением и начал с ним громко и весело разговаривать. Знакомый подошел к натянутым канатам ограждения, что-то сказал амбалам, стерегущим вход и через минуту мы уже стояли у гардероба. Когда я сдал куртку, то посмотрел на свой коричнево-песочный, дурно сшитый свитер и на прикиды остальной массы посетителей. Сравнение было явно не в мою пользу.
   Мне сразу захотелось красивой и качественной одежды. Но понимая, что в данный момент свой туалет не поправить, я решил абстрагироваться от своего внешнего вида и приступать к деятельному веселью.
   -- Андрюх, а откуда ты этого парня знаешь?
   -- Да сокурсник. Не думал что тут его встречу.
   Первым делом мы пошли в бар. Я не знал, что взять -- какой-нибудь длинный коктейль, или шот. Мои взгляд судорожно бегал по меня в надежде зацепиться за знакомое название. Ни один из лонгов я не знал и не пробовал. А если и пробовал, то не помнил и никак не мог представить себе вкуса.
   -- Не мужское это дело, коктейли -- сказал я Андрюхе, переворачивая коктейльную карту, закатанную в пластик, с целью выискать шоты. В крепких напитках я, как оказалось, немного разбирался, -- может по самбуке?
   -- Давай!
   Самбука приятно обожгла горло.
   -- Ну что, пойдем может на танцпол, -- я уже был готов.
   -- Не, я повременю пока, -- ответил Андрюха.
   Народ танцевал на первом, подвальном этаже -- сверху, с лестницы, видно было, что людей очень много, потные, они дергались под попсовые арэнби трэки, и мне это очень нравилось. Озадачен я был только один, как в таком шуме можно вообще с кем-нибудь познакомиться.
   Первый мой заход нельзя было назвать неудачным. Слегка притоптывая в такт музыке, я осматривался и думал к кому подкатить. Мне не хватало уверенности и осознания собственной сексуальности, а потому самых красивых девушек исключил из списка потенциальных знакомых сразу. Выглядев несколько кандидатур, я пошел к бару, чтобы набраться решимости посредством пары шотов.
   -- О, ты все тут! -- окликнул я Андрюху, который стоял облокотившись на барную стойку и потягивал цветастый коктейль через трубочку.
   -- Угу.
   -- Подцепил кого-нибудь?
   -- Как видишь.
   -- Да ладно те, расслабься, сходи подергайся немного.
   Когда я заказал самбуки и стал наблюдать как горящая синем пламенем жидкость катается по круглым стенкам бокала позвонил Гера. "Никакого толка от человека, -- подумал я, -- не помог, а сейчас еще и от приятного зрелища отвлекает". Тем не менее я поднял трубку.
   -- Да.
   -- Я подъехал. У входа стою.
   -- Проходи внутрь, я на барной стойке.
   -- Выйдешь может?
   Тут до меня дошло, что не все так просто. И Гера, со всеми его бравадами о модных тусовках, клубах, телках, не проходит фейс контроль. Однако когда я вышел на улицу и поздоровался с ним, он был весел и факт того, что стоит он в толпе неудачников несколько его не смущал и не портил настроения. В отличие от меня, он знал, что рано или поздно попадет на вечеринку. Совершенно точно попадет.
   -- Здарово, -- он засмеялся, -- отличный свитер.
   -- Привет, -- я даже не улыбнулся, почему-то с ним мне хотелось держаться серьезным парнем, и пропустил шутку мимо ушей, -- что, не пускают?
   -- Да фигня это, сейчас пройду. Поговорил с охранником, он сказал, что если я столик закажу, то все будет.
   -- Ну и что не закажешь?
   -- Да мы тут вдвоем с другом, ща, надо еще кого-нибудь найти и скинуться. А то, что-то много денег просят. Пять тысяч целых.
   -- Ок. Я могу чем-нибудь помочь?
   -- Да нет, все нормально, просто поздороваться хотел.
   -- Удачи, встретимся в клубе.
   Вернувшись на танцпол, я не без удовольствия обнаружил, что пара девчонок из тех, на которых я нацелился танцевали там. Остальных то ли подцепили, то ли они ушли передохнуть и выпить. Никогда до этого в клубе я не знакомился и понятия не имел как это делать. Мне мешала музыка -- ничего не слышно, подойдешь и что скажешь? Однако все случается в первый раз. И я решил улыбаться, танцевать, пытаться заглянуть в глаза и медленно, желательно ненавязчиво, приближаться. Если танцор из меня еще сносный, то с улыбками проблема. Неумение улыбаться -- национальная черта, и я, ни разу не бывавший за границей, ей обладал. А обучение в военном ВУЗе, окончательно отбило желание скалить зубы.
   В попытке изобразить доброжелательность и симпатию, я исказил свое лицо гримасой, видимо очень неудачной, так как девушка, которая, судя по сверкавшим до этой попытки глазам, была расположена к знакомству, отвернулась и отошла от меня. Неудача немного меня расстроила. В моем организме находилось достаточно алкоголя, чтобы не отчаиваться, но мало для того, чтобы не обращать внимания на отказ незнакомки. И я решил поправить ситуацию.
   -- Ты все здесь? -- Андрюха продолжал стоять у стойки, уже с новым коктейлем, -- иди пожги немного, бухло выйдет.
   -- Да я уже ходил.
   -- Молодец. Присмотрел кого?
   -- Неа.
   Меня кто-то толкнул в спину, я развернулся -- это был Гера.
   -- Говорил же пройду! -- смеялся он.
   -- Красавец, как ты так?
   -- Да я столик заказал, -- он показал кивком головы на двух дагестанцев, -- с парнями вот в складчину.
   Дагестанцы представились и по очереди протянули мне руки. Один толстый, другой подтянутый, скорей всего борец средней весовой категории. Оба небритые и в каждом их движении чувствовалась какое-то нервное напряжение вперемешку с агрессией.
   -- Воооон тот стол, -- продолжил Гера, указывая рукой направление, подсаживайся к нам, -- выдержав паузу он добавил, -- может выпьем?
   -- Хорошая идея. Я тут пару самбук уже опрокинул.
   -- Давай лучше вискаря, я ставлю.
   После полсотни грамм виски перспектива соседства с злобными дагестанцами меня уже нисколько не пугала. Теперь я даже видел в этом плюсы: пригласить за столик -- хороший повод для знакомства. Мы взяли еще по пятьдесят со льдом и плюхнулись на мягкие диваны. Дагестанцы куда-то испарились, и мы оказались за столом втроем.
   Мы трепались о каких-то бестолковостях минут десять, Андрюха в разговор включался редко, он, несмотря на то, что мы полтора года вместе репетировали, всегда чувствовал себя лишним в нашем обществе, да и я, в процессе этого пустого разговора, как-то вдруг стал чувствовать себя бесконечно далеким от Геры. Прошло всего ничего -- год, а с этим человеком у нас не осталось ничего общего. Да и было ли. Тем не менее я улыбался и после некоторых пассажей даже смеялся, вполне искренне. Однако ждал подходящего момента, чтобы уйти. Ждать пришлось недолго -- минут десять. Гера увидел какого-то знакомого, встал и подошел к нему. Как раз в этот момент подошли толстый дагестанец со своим другом борцом. Толстый посмотрел на меня и эмоционально, хоть и без вызова обратился к нам с Андрюхой:
   -- Слушайте, а вы кто такие?
   -- Мы с тобой только что знакомились, -- ответил я за нас обоих.
   -- Нет, вы кто такие?
   -- Я тебе ответил уже.
   -- Ты мне ответь, кто вы такие?
   Направление разговора, и напор этого чурки ввел меня в ступор. На такую тупую и непонятную для меня бычку я натыкался впервые. Гера стоял разговаривал со своим приятелем неподалеку, видел все и вмешался.
   -- Все нормально, чувак, они со мной.
   -- А, с тобой? Прости, братан, и вы пацаны, простите, не прав.
   Влитые литры пойла не дали этому уроду испортить мне настроение, и я, с чистым сердцем и движимый надеждами, спустился вниз на охоту. Уже в третий раз она танцевала. На том же самом месте. Мы пересеклись взглядам, и я продвинулся поближе. Наученный горьким опытом, я не переусердствовал с улыбкой. Она улыбнулась в ответ -- я коснулся её талии, и сказал на ухо, достаточно громко, так чтобы она услышала:
   -- Привет! Не хочешь выпить?
   Она кивнула. Я пропустил её вперед на лестнице, и когда она стала подниматься, у меня было время хорошенько разглядеть свою новую знакомую со спины. Одета она была так же безвкусно, как и я. Однако под этой невзрачной одеждой явно скрывалось красивое тело.
   -- Мне наверно стоит узнать твое имя? -- то ли алкоголь на меня так действовал, то ли удача, но улыбка моя перестала быть натянутой.
   -- Даша.
   -- Очень приятно, я Денис. Что будешь пить, Даша?
   -- Не знаю, коктейль какой-нибудь.
   -- Я в них не разбираюсь совсем, выбирай сама, любой.
   Теперь у меня появилась возможность хорошенько разглядеть ее спереди. Дрянная толстовка плохо на ней сидела, единственное, что она хорошо подчеркивала -- полную, торчащую грудь. Но такое достоинство сложно чем-то испортить. Большие карие глаза на невзрачном лице (его нельзя было назвать некрасивым), почти потухшие, мерцающие, смотрели прямо, взгляд ее, полный неудовлетворенности, который случается только у женщин полных комплексов и отчаявшихся в личном счастье, не пробуждал во мне желания. Однако я рассчитывал на то, что именно поэтому у меня все с ней срастется сегодня.
   Она заказала голубую лагуну, я еще виски. Нужно было что-то сказать, но мысли мои заняло одно открытие -- она мое отражение. Единственная разница в нас в том, что она женщина, а я мужчина.
   Бармен поставил на стойку два стакана, я расплатился, и мы пошли за стол. Все случилось само собой, быстро, и я даже не совсем понял как, но буквально сразу я стал ее слюняво и жадно, глубоко засовывая язык, почти до самой глотки, целовал ее. Даша отвечала взаимностью, ей нравилось это. Чувствуя взаимность, я усиливал наступление по другим фронтам -- сначала положил ладонь на грудь -- она становилась все горячей, и я пустил руку под кофту и стал гладить ее по нежному животу, поднимаясь все выше и выше, я смог оценить ее грудь по-настоящему -- в ладонь она не помещалась.
   Трудно сказать, сколько это продолжалось. Но когда мы остановились, то я обнаружил напротив себя два знакомых кавказских лица. На этот раз они были в компании трех девушек. Борец смирно сидел с одной, толстый же лапал сразу двух, у него ловко выходило. У одной из них было внушительное декольте и он уткнулся носом в большую грудь и, издавая ни то рычание, ни то ржание, периодически врывался своей мордой в ложбину и мотал головой. Оторвавшись от своего развлечения он обратил внимание на меня.
   -- Слушай, ты кто такой? Ты мне ни сват, ни брат, ни друг, я не хочу с тобой за одним столом сидеть.
   -- Тебе паспорт показать? -- я понимал, что разговора с этим человеком не получится, и решил перейти в наступление.
   На меня смотрел борец. Толстяк замолчал, он явно не знал, что ответить. Даша сказала мне на ухо:
   -- Ладно, пойдем отсюда.
   Настроение мое было испорчено. Мы решили пойти из клуба вон. С трудом мне удалось вызвонить Андрюху и уже через несколько минут мы втроем шли по улице. Усталые и невеселые.
   -- Ну что, Даш, поехали дальше тусить? -- сказал я, без особого, впрочем, энтузиазма.
   -- Куда?
   -- Ко мне.
   -- Нет, мне домой надо.
  

10.

  
   Утром я просыпался, плотно завтракал, одевался в форму и шел на остановку. По дороге, если ни у него, ни у меня не было наряда, я встречал Бунина. Его дом стоял прямо на Мичуринском проспекте, и нам оставалось лишь перейти на другую сторону, сесть на троллейбус, проехать четыре остановки и выйти у КПП.
   Построение у нас проходило в восемь сорок пять, и к этому времени на этот пятачок с колоннами набивался почти весь курс. Командиры групп, из числа наиболее ответственных слушателей, командовали построение, народ занимал свои места в коробке, лохов, меня в том числе, начинали толкать. Еще почему-то толкали крепыша Воронина.
   Первый курс, первый год моего обучения стал худшим за всю жизнь. Несмотря на то, что отец с самого детства готовил меня к тому, кем я стану. Там, еще на гражданке, все мои знакомые, в основном те, что постарше, утверждали, что Академия -- это не армия и там все будет просто. Во время учебы, я порой задавался вопросом -- если мне так херово в Академии, то что бы было в армии?
   В том году, в одиннадцатом классе... У меня было две девушки, целых две! А тут ни одной. Да я просто уставал ездить к каким-то репетиторам, на разные концы города, меня раздражало то, что я учу то, что мне совершенно неинтересно, и вполне может быть бесполезно. Тогда я просто понимал, что мне не хочется заниматься этим в будущем, но оставалась надежда, что у меня ничего не выйдет.
   А тут... Тут это будущее стало настоящим. Ад оказался хуже его предвкушения. Теперь стало совсем понятно, что с отцом генералом все мои надежды на отчисление -- тщетны, что я доучусь до конца. И что меня ждут минимум пять лет веселой жизни, полной унижений. Как оказалось -- репетиторы оказались нужны только затем, чтобы проплатить им все занятия, и чтобы они назвали тебе билет, который будет на экзамене. Все, кто поступил, я уверен, знали билет. Я готовился к поступлению не для того, чтобы у меня появились знания, а чтобы появился свой человек в приемной комиссии. Тут все на этом строилось. Все решали, натянутые, как линии электропередач, связи.
   Здесь все держалось на круговой поруке, что, впрочем, не мешало выстроению пирамиды власти. Тут, как и в любой российской государственной организации, жутко отдавало совком, и пропасть между начальником и подчиненным была бездонной. Руководство Академии срало на начальников институтов (да, в этой клоаке целых три института), начальники институтов срали на руководство факультетов, руководство факультетов -- на курсовое начальство, курсовики -- на слушателей, а слушателям срать было не на кого, потому они просто гребли говно лопатами и прочим инвентарем.
   Здесь нельзя было высовываться -- грызли сразу. А я и не высовывался, я просто было немного странный, может даже дефективный, и это служило достаточным для издевательств поводом. Каждое утро я трясся перед построением, потому что знал -- до того момента как придет замполит или начальник курса, ребята, мои сослуживцы, займут свои места в строю и начнут бодрую и задорную зарядку, для которой им потребуется снаряд, то есть я. Меня станут толкать, как мешок говна, а я -- пытаться вернуться на место в конце строя.
   И так шесть дней в неделю, я пытался заполнить эту тягучую пытку учебой, пытался уйти в книги и лекции. Но после первой сессии понял, что это настолько же бесполезно как и занятия с репетиторами. Здесь никто и не думает получать или давать знания, здесь просто получают и дают диплом. Преподавателям было также наплевать на предмет, как и слушателям. За исключением разве что языков, да и то не всех. Но больше всего печалило то, что учиться здесь, даже при желании, было попросту нечему.
   Помимо всего это Воронин дал мне кличку, которая, как и мои унижения начиналась с говна -- Шитман. Потом она, почему-то эволюционировала в "Шульман", а потом, что не лишено логики, в "Жид". За глаза Жидом меня называли все. В глаза немногие, и то редко. Видно стеснялись.
   Воронин одним награждением меня столь звучным прозвищем не ограничился. Однажды, когда я спешил в аудиторию, кто-то запер перед самым моим носом дверь. Я попытался ее отпереть. У меня ничего не получилось. Дверь нисколько не контрастировала с всеобщим запустением, а потому была деревянной и не имела замка. Мне стало интересно, что же мешает мне ее открыть, и я посмотрел в отверстие. В нем я увидел пухлые губы уебка Воронина и последовавший из них плевок.
   -- Зачем ты это сделал? -- спросил я его.
   -- А что еще с тобой делать? -- ответил он.
   Ближе к концу года, когда большинству из нас исполнилось восемнадцать, начались караулы. Как оказалось, присягу несовершеннолетний принимать может, а вот ходить в наряды с оружием -- нет. По сравнению с караулом наряд по столовой, даже в самом худшем его варианте -- на котломойке, казался халявой.
   Этот наряд начинался даже не с развода и получения оружия, а с подготовки. Перед каждым заступлением, нужно было сдавать зачет по уставу, не по всему конечно, по частям тебя касающимся. Нужные статьи нужно было знать наизусть слово в слово. Любого караульного на разводе мог их спросить дежурный офицер, и если ему что-то не нравилось, то караул отправляли на повторную подготовку. И так до бесконечности, пока офицеру не понравятся ответы. Все бы ничего, только вот посты никто и никогда не оставляет, а поэтому караул мог длиться часов тридцать.
   И, конечно, в этом наряде тоже имелись свои хорошие и плохие посты, а также удачные и неудачные смены. Охрана двух из трех постов осуществлялась путем обхода территории под видеонаблюдением. Ясное дело, что уже после первых караулов все знали места, куда камера не достает и где можно сесть и отдохнуть. Наиболее дерзким удавалось даже поспать. Но первый, самый ответственный пост, предполагал не обход территории, а охрану знамени, то есть два часа неподвижности, без возможности размять ноги, а тем более присесть в укромном месте. Хорошо хоть знамя разрешалось сторожить по стойке "вольно".
   Посты находились под круглосуточной охраной и люди, их остерегавшие, должны были сменяться каждые два часа. Этот график мог корректироваться, в зависимости от различных обстоятельств. Наиболее веской и распространенной причиной являлась как раз задержка меняющего караула, и именно поэтому больше всех везло тем, кто попадал в первую смену, а меньше всех тем, кто попадал в последнюю, третью. Как не трудно догадаться мне всегда доставалась третья смена и первый пост.
   Чача, как не пользующийся особым авторитетом командир, делал хорошо сильным и гнобил слабых. Но, если с распределением смен все ясно -- имеешь вес во взводе иди в удобную первую, не имеешь -- в неудобную третью, то с постами дела обстояли несколько сложней. Первый пост действительно считался почетным, и ставить на него чухана в форме не по размеру -- апофеоз распиздяйства. Но всем, в том числе и курсовикам, было насрать. Поэтому я туда ходил каждый раз. И каждый раз в третью смену.
   -- Так, -- начал Чача распределять посты, -- и на первый пост, в третью смену у нас идет Клевцов...
   Готовящийся к разводу взвод одобрительно засмеялся. Мне было не до смеха.
   -- Да почему опять я?
   -- Так получилось, -- Чача отвел глаза, сдерживая улыбку.
   Единственным плюсом в моем положении было то, что я уже наизусть помнил то, что мне вверено под охрану и границы поста. Границы поста огорожены красным канатом, а под охраной у меня было знамя части, пара орденов Ленина, да стеклянный шкаф с печатями.
   Но кого это волновало? Мы сидели два часа до развода и учили устав. Хорошо если хоть кто-то открывал книгу за все это время. А так все просто трепались обо всем на свете, да отпускали шутки. Но так положено. Делай что хочешь, но сиди.
   Тут все регулировалось тупыми и вредными правилами. К началу второго курса уже определилась презренная каста ботаников, которые по три часа после пар ждали в базовых аудиториях пока пройдет самоподготовка по предметам, чтобы подняться, наконец, в общагу или поехать домой и начать учить материал. На самоподготовке каждый находил себе какое-нибудь занятие, и никогда этим занятием не была учеба.
   Время до развода тянулось невыносимо долго, но ничто в этом мире не длится вечно, ни хорошее, ни плохое, а потому старшина, поставленный в тот раз начальником караула, скомандовал строиться.
   Развод прошел гладко. Нас не отправлял на дополнительную подготовку ни разу, а сразу отправили получать оружие. Каждому по старенькому калашу, штык-ножу и обойме патронов. Академия была полна слухов и легенд, и одна из них гласила, что как-то раз пьяный старшекурсник полез в общагу через третий пост. Когда второкурсник-технарь, заметил висящее на заборе тело, то не задумываясь дал очередь. Вышла вся обойма, и только один патрон угодил в цель, в жопу. Итог: технарю объявили благодарность и пять суток отпуска, а старшекурсника отчислили.
   В другой раз на посту стоял слушатель-гуманитарий, и к нему на пост также случилось проникновение, лицом из постоянного состава Академии. Слушатель просто вырубил пьяного офицера прикладом, историю замяли, в итоге никаких взысканий и никаких поощрений.
   В Академии технари и гуманитарии учились практически в равных пропорциях, но между собой общались очень редко. Первых называли биномами, за умение думать и полное отсутствие житейской смекали, вторых -- дубами за тупость, полигамию и пьянство, сочетаемыми со способностью находить оригинальный выход из сложных ситуаций, которой биномы были лишены напрочь.
   Четыре часа до заступления пронеслись незаметно. Я поел, почитал устав. Покурил, снова почитал устав, взял оружие из пирамиды и пошел охранять знамя. А вот два часа на посту тянулись мучительно долго. И это первые два часа -- когда ты можешь пересчитать как в первый раз все углы, все двери и всю плитку на полу. С каждым новым заступлением развлечений остается все меньше. Единственная радость последней смены -- сладостные размышления о способе самоубийства с последующим размазыванием мозгов о знамя.
   Разводящий привел свежих караульных с задержкой, но мне было уже наплевать. Главное -- впереди целых четыре часа отдыха, а если повезет, то и сна.
   Когда мы вернулись в караульное помещение, я сдал автомат и сразу пошел в комнату отдыха. Внутри валялись на нарах человека три, я не включал свет, чтобы никого не потревожить и завалился сам.
   Трудно засыпать трезвым, вне дома, на постеленном на доски бушлате. Да еще и со знанием того, что когда ты проснешься, будет ночь и поспишь ты, а точней подремлешь, не больше часа.
   Вместо того, чтобы провалиться в душный колодец короткого сна, я занимал себя мыслями о беспросветном будущем и грустном настоящим. Я задавал себе вопрос: за что? Почему так все складывается? Почему нельзя заниматься тем, что в радость, почему нельзя не быть несчастным?
   Внутри комнаты мирно посапывали мои сослуживцы, когда снаружи раздался громкий смех. Я посмотрел на щель между дверью и полом. Яркий свет ножом разрезал темень и я, как мотылек, не мог от него оторваться.
   Смех быстро стих и за дверью послышался шепот. Невозможно не подслушать, когда лежишь вот так, в грустных мыслях, с бессонницей, а за дверью строят козни, стараясь разговаривать как можно тише.
   -- А давайте Жида подъебем? -- сказал Руслан.
   -- Давай, -- сквозь смех выдавил Чача, -- привяжем его может кровати ремнями?
   -- Ха! Точно, -- ответил Руслан, -- я, короче, на камеру снимать буду. А кто будет вязать?
   -- Да нас четверо, управимся.
   -- Ну давайте, суки, -- подумал я и, вытащив штык-нож из ножен, крепко сжал рукоять.
  

11.

   Все когда-нибудь заканчивается, а если не заканчивается, то делает перерыв и только потом начинается заново. В конце лета, в августе, после сдачи второй сессии нам дали отпуск на целый месяц. Да, здесь все было по-взрослому, никаких студенческих каникул и прочих глупостей, первый шаг в построении грустной карьеры советского образца, самый трудный шаг, который должен был отнять юность с её горячими ночами, беззаботностью и прочими удовольствиями.
   Удовольствия только в установленное руководством время -- только в установленном месте. В августе, на русском юге, желательно в ведомственном санатории.
   Мои старые друзья уже потерялись куда-то или вернулись с отдыха, или намеревались поехать, но заграницу, а новых друзей я, по понятным причинам, так и не завел. Проводя почти все свое время в Академии, я может и стал чуханом, но вот мазохистом становиться я не намеревался.
   Ничто не могло омрачить целого месяца, проведенного вне этой клетки. Даже не совсем удачно сданная сессия. Два семестра я записывал за преподавателем по истории лекции, однако на экзамене он мне поставил двойку.
   -- Такой ответ подошел бы на журфаке МГУ, а не здесь, -- сказал он мне, отправив из аудитории с пустой строкой в зачетке.
   Мне было не по себе. Я самонадеянно посчитал, что смогу все сдать без подготовки -- благо записывал, да и в школе еще учил. К тому же старшекурсники говорили, что этот преподаватель не ставит двоек. А я еще и шел первый. Самое главное я не придал никакого значения тому, что преподаватель сказал про журфак МГУ... Может быть он просто хотел мне помочь? Слететь со второй сессии и перевестись в другой ВУЗ пока не поздно?
   Но, я недолго переживал, просто понял, что все бесполезно, и даже ради оценок тут учиться не получится. Золотая медаль мне не светила, экзамен был последний, а у меня был билет на поезд, пусть в Анапу, но главное я уезжал из Москвы.
   Мне жутко не хотелось никуда ехать одному, хотелось, чтобы там, куда я еду, были люди, желательно знакомые, но при этом никак не связанные с моей родной и зловещей организацией. Совершенно случайно я узнал, что мой пусть не самый близкий, но зато старый, еще со школьных времен, знакомый как раз отдыхает в Анапе с друзьями. Узнал я это через третьего человека и дернул на Юг, предварительно уточнив точку назначения по телефону.
   Как ни странно, но полетами я предпочитаю путешествия на поездах. На наших отечественных поездах, но всему есть предел -- даже меня утомляет плацкарт. Я поехал на нем только потому, что нам, слушателям, он полагался бесплатно. Полные пота и детских криков сутки длились как неделя. Но я вытерпел, не сошел с ума и доехал до цели. Между мной и моим знакомым оставались каких-то жалких тридцать километров на такси. Благо отец позвонил, и меня встречали -- так бы разорился.
   Разговорчивый водитель домчал меня минут за двадцать. Когда мы ехали по серпантину, то я обратил внимание на несколько высоких недостроенных зданий.
   -- А что это? -- спросил я его.
   -- А это недостроенные корпуса санаториев. Их строили для птушников, Потом союз развалился, деньги разворовали, стройку заморозили... Все как всегда в общем. Да и кому эти птушники нужны? Они и тогда никому нужны не были, а сейчас -- подавно.
   И он был прав, потому что Сукко сочетает в себе одновременно черты деревни и помойки. Такого дерьмового пляжа как там вы вряд ли найдете даже в России -- он даже не галечный, а полный натуральных острых камней. Только человек окончательно потерявший самоуважение сможет поехать в отпуск или на каникулы в Сукко. Я как раз относился к такому типу.
   В этой клоаке отец через своих знакомых, опять же, нашел для меня приличную гостиницу. Небольшой двухэтажный мини-отель, с общей кухней, террасой и отличными, хоть и небольшими номерами. Забор был обвит плющом, и все выглядело в высшей степени приятно.
   Было бы странно, если бы в этой дыре не отключали электричество. Так как мне негде было зарядить телефон, я решил начать поиски своего знакомого с опроса хозяина гостиницы.
   -- Вы тут случайно не видели вьетнамца?
   -- Тут часто появляются люди, которых можно принять за вьетнамцев. А поконкретней можно?
   -- Ну, он должен был приехать сюда с друзьями. Мало ли, может вы обратили внимание.
   -- Да тут часто компании молодежи приезжают. Походи, поспрашивай. На все Сукко только две гостиницы. Найдешь.
   -- А где вторая?
   -- Прямо напротив, -- он указал рукой в сторону нескольких ветхих домов, похожих на корпуса пионерского лагеря.
   Я возвышался над этими убогими постройками, стоя на балконе красивого кирпичного дома, располагавшегося выше по склону, и не без оснований чувствовал себя царем горы. Как человек неспесивый, я недолго упивался своим положением, просто отдохнул немного с дороги и приступил к поискам.
   -- Здравствуйте, -- поздоровался я с полной барышней средних лет, то ли армянкой, то ли азербайджанкой.
   -- Здравствуйте, -- она ответила на приветствие, не отрывая глаз от каких-то бумаг.
   -- У вас тут вьетнамец не проживает? -- я зачем-то снова сделал акцент на его национальности.
   Она молча подняла на меня глаза. Вопрос её явно удивил, а от того и заинтересовал.
   -- Он мой друг, -- продолжил я, поняв, что меня начали слушать, -- я только с поезда, в поезде телефон сел, я думал, тут заряжу, а света нет. Не могу с ним созвониться. У него паспорт вьетнамский. В общем, он запоминающийся такой. Я потому и спрашиваю.
   -- Вы знаете, я не могу вспомнить чего-то... Паспорт сейчас посмотрю.
   То ли она делала вид, то ли действительно искала, но делала это долго и муторно. Когда я понял, что этот сизифов труд ни к чему не приведет, я попытался зайти с другой стороны.
   -- Послушайте, -- нарушил я тихий шелест бумаг, -- он приехал с большой компанией, несколько дней назад. Может быть так вспомните?
   -- Ну что же вы сразу не сказали! -- она радостно оторвалась от муторных поисков, -- Конечно помню. Они в третьем корпусе, воооон там, -- она показала рукой на окно. Снимают почти весь дом. Так что не ошибетесь.
   Дом -- очень лестное название для этого барака. Вход в него находился с торца, и представлял собой гниющее низкое крыльцо с деревянной дверью. Возле этой низкой и ветхой конструкции какой-то тщедушный паренек мыл длинные волосы под ледяной струей воды, льющейся из ржавой колонки. Я подумал, что лучше отвлечь его от этого малоприятного процесса, чем искать моего друга по всем номерам.
   -- День добрый! Ты случайно не в курсе, тут колоритный вьетнамец у вас не живет?
   -- Третья дверь налево, -- ответил он, не отрываясь от помывки.
   На стук никто не ответил. Дверь была заперта. "Ну и ладно, -- подумал я, -- зайду вечером, может он на море".
   Я зашел в магазин, взял пива и поднялся в свой номер. Мне нужно было много чего сделать -- например, разобрать сумку. В комнате помимо кровати был душ, стол и шкаф. После сцены с моющим на улице голову мальчиком ощущение собственного превосходства вернулось. Я наполнил стакан до краев, вышел на балкон и закурил. Внизу, стояли корпуса гостиницы, в которой жил мой друг, за гостиницей то тут, тот там, из гор вырастали недостроенные здания недостроенного санатория для учащихся ПТУ, покуда высокие и зеленые горы не подпирали горизонт.
   Долгая дорога и пара стаканов пива сделали свое дело, я сходил в душ и завалился на кровать. Кровать была узкая и неудобная, но усталость победила дискомфорт, и я скоро и сладко уснул.
   Когда я открыл глаза, солнце уже заходило, свет уже дали, потому я поставил телефон на зарядку, умылся и вернулся к поискам, чтобы успеть до наступления темноты.
   На этот раз поиски увенчались успехом -- у входа в барак, за длинным столом, сидела большая компания, которую я окинул взглядом и стремительно вычислил Ву (вьетнамец был настоящий, с настоящим именем и фамилией, но люди из этой компании называли его почему-то Лешей).
   -- Привет! Наконец-то я тебя нашел, -- поприветствовал я Ву.
   -- О! Привет! А что не позвонил?
   -- Так телефон сел в поезде, сюда приехал -- света нет.
   -- Да, свет тут часто вырубают...
   -- Как тут вообще?
   -- Утром пляж, вечером тут сидим... Иногда на дискотеку ходим.
   -- Ничего себе, тут есть и дискотека. Я думал, тут нет вообще ничего. А как пляж?
   Ву усмехнулся.
   -- Завтра увидишь.
   Ребята предложили мне водки. Я не отказался, но задерживаться не стал, я хотел прийти, наконец, в себя после всего и хорошенько выспаться. Я вернулся в номер, допил пиво и свалился спать, на этот раз до самого утра.
   Видимо я рановато подошел к бараку -- за столом сидела только одна девушка. Вечером я не обратил на нее внимания, что было очень странным -- со своей сигаретой она выглядела как черноокий и курящий ангел, попавший в эту глушь случайно и оттого испытывавший дискомфорт.
   -- Привет, а где Ву? -- спросил я у нее.
   -- Привет, а мы знакомы?
   -- Ха. Не знаю. Вчера тебя тут не было? Просто темно было.
   -- А. Нет.
   -- Давай тогда знакомиться. Денис.
   -- Лиза. Ву у себя.
   Пляж оказался отвратительным. Ясное дело никакого песка -- камни, острые и колючие. Я не понимал, каким образом соседство с морем не повлияло на них, почему ежедневное омовение, движение и трение друг о друга не придало им приятных, округлых форм.
   Лиза выглядела чертовски привлекательно в купальнике. Стройное, загорелое тело, большая грудь и красивые ноги. Мы молча грелись на солнце, порой окунались в теплое море, выходили на сушу и снова загорали. Мне хотелось заговорить с ней. Но слова будто застревали в горле. И меня хватало только на то, чтобы окинуть взглядом её идеальное тело, пока она того не видит.
   Весь день мы провели на пляже. Каждый выпил бутылки по две пива, скурил по полпачки сигарет и поел в столовой неподалеку от моря. Но и этого оказалось вполне достаточно. Вечером все шли домой веселые и трепались бог знает о чем. Алкоголь развязал язык и мне. Я шутил, порой удачно и думал, как бы остаться с Лизой наедине. Мы разошлись и договорились встретиться чуть позже.
   В номере я смыл с себя морскую соль и достал начатую в поезде книгу. Никогда до этого я не читал столь дурной книги. Автобиография не всегда является результатом активной творческой деятельности графомана, однако труд Трахтенберга очевидно являлся. Его книгу "Путь Самца" нельзя отнести к какому-либо высокому или низкому литературному жанру, автор просто описывал свою, пусть и не самую скучную, жизнь, через взаимоотношения с женщинам. Но, не смотря ни на что, роман меня увлек. И мне очень захотелось секса, в особенности с Лизой. Дочитав роман до конца за два часа, я набрался решимости, купил бутылку водки и пошел к своим новым друзьям.
   За столом появились какие-то новые люди, может быть они приехали вместе с вьетнамцем, может просто оказались соседями. Да и какая, впрочем, разница? Все веселились, и я просто поставил свою бутылку на стол и сел рядом с Лизой. Мы выпили по паре стопок и какой-то парень, по виду спортсмен, задал резонный вопрос:
   -- Ну что, ребят, мы куда-нибудь пойдем вечером?
   -- Да, можно, -- сказал я, -- был в местном клубе, знаешь как идти?
   -- Конечно, -- спортсмен рассмеялся, -- возле моря, там нетрудно найти.
   -- Давай допьем и пойдем.
   -- Конечно, допьем сначала.
   Пузырь закончился быстро, но большая часть нашей компании решила остаться спать в своем бараке. Но самое главное, Лиза шла с нами. А еще две её подруги, которые утверждали, что они лесбиянки, и Ву. Вообще, Лиза нравилась мне все больше. Не всем девушкам удается каждый день выпивать по пять дешевых баночных коктейлей , выкуривать по пачке сигарет и при этом иметь вид свежий и притягательный.
   -- Блин, я хочу ягуар, -- сказала Лиза, когда мы вышли на улицу.
   -- Пойдем да магазина, -- тут же отозвался я.
   Я взял две банки, одну себе, другую ей, остальные воздержались. Мы стали спускаться вниз, по изогнутой дороге, к клубу. Спортсмен шел впереди, вместе со своей девушкой, лесбиянки вместе с Ву, а я вместе с Лизой.
   -- У тебя есть парень? -- спросил я.
   -- Угу, -- ответила Лиза, -- он такой классный. Торгует наркотиками.
   -- Травой?
   -- Угу. Еще спидами, колесами... Всем подряд, короче.
   -- И героином?
   -- Нет. Но пробовал его, конечно.
   -- Ого. И как?
   -- Фиг его знает, я же не пробовала. Только его под хмурым видела. Он сидел на лавочке и молчал. Я звала его домой, мне хотелось секса, а он не пошел. Сидел на лавочке, чесался, два слова не мог выговорить.
   Она была чем-то похожа на Галю. Такая же смуглая кожа, такие же большие карие глаза. Та же развязность пьяной речи, разговоры о парнях... С каждым новым глотком мы спускались все ниже по дороге в сторону клуба и нам все проще давались откровения. Я, правда, больше молчал, но не от стеснения, а от недостатка опыта. По сравнению с Лизой у меня его не имелось совсем. Может Лиза и врала о своих похождениях, а возможно и нет. Я пытался сосчитать её любовников в уме, однако она постоянно перескакивала с одного на другого, и я путался. Её непосредственный монолог о любви будоражил, в некоторых местах просто очаровательно:
   -- Ой, а меня еще Леша трахал. Он вообще всем нашим девчонкам нравится, но спала только я с ним.
   Ву, которого Лиза, как и все его друзья, называла Лешей, смущенно улыбнулся. Я засмеялся и обратился к нему:
   -- Что правда?
   -- Угу.
   Он явно не хотел поднимать эту тему. Ему помогла Лиза.
   -- Ага. Мы лежали на одной кровати. Я, Леша, и еще две девчонки. Он начал меня трогать, я застонала.... Он продолжал меня трогать, а потом я сказала ему -- ну давай же, давай. И он вошел в меня...
   -- Серьезно? -- я рассмеялся еще сильней, -- и что вы прямо при подругах?
   Ву продолжал смущенно улыбаться. А Лиза не унималась:
   -- Да, при подругах. Так даже прикольней.
   До клуба мы добрались быстро, минут за пять. На входе стояла парочка здоровенных парней. Мы без проблем прошли внутрь, на террасу, полную пустых столов, над которыми возвышался одинокий и большой диджейский пульт.
   -- Что-то нет никого, -- огорченно констатировала Лиза.
   -- Да будний день просто, -- подхватил охранник, -- приходите в пятницу. В субботу, по выходным тут много народу бывает.
   Мы вышли из клуба и направились в сторону рынка, что горел желтыми огоньками гирлянд неподалеку. Цветные фонарики влекли туристов в маленькие кавказские кафе, от того, а может быть из-за отсутствия альтернатив, они забивались под завязку. Несмотря на это мы нашли свободное место, как раз на пятерых. Я сел рядом с Лизой и не обращал внимания на других. Она, кажется, тоже. Мы пили вино, ели сыр и шутили. Ей смуглая кожа и красные губы оттеняли ровные и белые зубы. Никогда до этого я не видел такого прекрасного существа. А может быть и видел, но никогда, никогда не приближался настолько, это совершенно точно.
   Я даже не заметил как к нам повернулся Ву и сказал:
   -- Мы идем, вы с нами?
   -- Да, пошли, -- сказала Лиза.
   И мы снова пошли наверх, там, возле наших гостиниц, по счастливой случайности, еще работали магазины.
   -- Может возьмем еще вина? -- спросил я у Лизы.
   -- Давай.
   Разливное вино было сладким, легким и невкусным, но меня это не сильно заботило. Кого заботят такие мелочи, когда тебе еще нет и двадцати и рядом с тобой красивая девушка? Мы прошли через калитку и поднялись по лестнице, что вела к моему номеру. Номера занимали весь второй этаж, напротив входных дверей стояли столы под навесом. В Сукко все время мало людей, разве что в кафе туристы пьют вечерами, да ходят в единственный клуб по выходным.
   Я оставил Лизу наверху, а сам спустился вниз, в кухню, взял пару стаканов и вернулся. Лиза курила, пока я наливал вино. Ее улыбка становилась все шире. Я чувствовал, что нравлюсь ей, оставалось только подобрать нужные слова и она стала бы моей. Но, как назло, ничего путного не лезло в голову, я нес какую-то чушь, да и что кроме чуши можно нести в восемнадцать?
   Лиза молчала и продолжала улыбаться. Она не меньше моего хотела, чтобы я нашел способ пробудить в ней горячее желание раздвинуть ноги.
  

12.

   -- Слушай, Дэн, к тебе какие-то люди в погонах приходили. Стучались в дверь. Долго ломились, минут пятнадцать, потом ушли, -- сказал мне сосед, который сидел за столом на терассе со своей некрасивой женой и пил утром вино.
   По моему телу прошел неприятный холодок.
   -- Правда что ли? Давно?
   -- Да с полчаса. Я еще думаю -- нифига себе, Дэнчик-то не так прост как кажется.
   Но я уже его не слушал, я вошел в номер, снял мобильник с зарядки и посмотрел пропущенные звонки. Их было около двадцати. Номер отца, матери, и несколько незнакомых. И тут стало понятно, что-то идет не так...
   -- Ты поезд пропустил! -- орал в трубку отец.
   -- Да время же есть.... Целый час еще.
   -- Ты часы не перевел!
   -- И правда. А кто ко мне приходил?
   -- Да люди, которые должны были тебя до вокзала довезти.
   -- Мда. До поезда я не успею.
   -- Ща, решим что-нибудь, не переживай.
   Отец не обманул. Через десять минут у тяжелых железных ворот сигналил подъехавший таксист. Им оказался толстый дядька за сорок. По таксистам вообще трудно определить возраст, они все обычно толстые и много курят. Только одно можно с уверенностью сказать -- им точно не больше шестидесяти, не доживают.
   -- Здравствуйте, я Денис.
   -- Привет, Денис. Сейчас мы поедем с тобой поезд догонять.
   -- А у нас получится?
   -- Должно.
   Таксист тоже не обманул. Никогда не думал, что поезда ездят так медленно. Водитель, на разбитом тазе не выжимал больше сотни, но когда мы доехали до станции, я еще несколько минут ждал прибытия. Я, почему-то, даже не нервничал по дороге, с этим толстым курилкой я чувствовал себя спокойно.
   На платформе ко мне подошла какая-то странная женщина в платке.
   -- Ой, а вы тоже до Москвы едите?
   -- Да.
   -- Вы тут отдыхали?
   -- Да.
   -- И как вам?
   -- Нормально. А вы? -- не знаю, зачем я спросил, я чувствовал неловкость от самого факта разговора с этой девушкой.
   -- Ой, вы знаете, я в монастыре тут была. Мы катались на лошадках. Мне очень понравилось. А сейчас я ищу мужа.
   После этой фразы на смену неловкости пришло отчаянье. Мне хотелось, чтобы этот кошмар побыстрей закончился, подъехал поезд и у нас с этой барышней непременно оказались разные места.
   В вагоне она пристала к какому-то раскаченному парню, тот на заигрывания отвечал сухо, но, видимо, ничего против не имел, а может и на что-то рассчитывал. Меня это обстоятельство несколько успокоило, и я пошел искать свое место. Мое место, естественно, оказалось неподалеку от туалета, и моими соседями оказались бабки. И это меня, впрочем, мало беспокоило, ведь главное, что я догнал этот чертов поезд, и теперь доберусь до дома.
   -- Сынок, -- сказала бабка, -- ты что, без еды?
   -- Ага.
   -- На вот, возьми, -- она протянула мне горячий, весь в масле пирожок с картошкой. Он выглядел и пах очень аппетитно -- соседство оказалось очень удачным.
   В поездах хорошо делать две вещи -- пить и читать. Пить мне было не с кем, поэтому я открыл Достоевского. Бабки, как ни странно, меня не отвлекали, только дети. Их тут было полвагона. Видимо возвращались из пионерского лагеря. В кричащем плацкарте не выходило сконцентрироваться на стуке колес и медитировать в текст. Отвлекшись, я посмотрел в окно -- ничего особенного, мимо бежали зеленые деревья, да покосившиеся избы. И так всю дорогу. Я осмотрелся вокруг, на боковой полке лежала девушка в коротких шортах, ей, судя по всему, просто некуда было смотреть, поэтому она посмотрела на меня. Мы пересеклись взглядами, я почувствовал неловкость и снова уткнулся в книгу.
   Вскоре дети утихли, видимо воспитатель объявил тихий час, и я окончательно погрузился в мрачные душевные гущи классика. Даже и не заметил как уснул. Проснулся от шевеления попутчиков, все занимали очередь в туалет, стояли в проходе с полотенцами накинутыми на плечи и щетками в зубах и негромко, хоть и с навязчивостью будильника, выясняли кто за кем следует на утренние процедуры.
   Оторвав голову от подушки, я опять встретился взглядом с девушкой в коротких шортах. Мне начинали нравиться её голубые глаза. "Что это? -- думал я, -- интерес? Любопытство?"
   Я не торопился вставать, ждал пока толпа у уборной рассосется. Таким людям просто необходимо постоять в очереди, они без этого не могут, привыкшие набиваться в метро, автобусы и пробки, чтобы успеть на работу, они по инерции создавали столпотворение даже в то время, когда и спешить никуда не надо.
   Бабки уже скатывали свои кровати с нижних полок, когда я, освежившись, вернулся к Достоевскому. Я уже хотел подняться наверх, к себе, когда моя возрастная соседка снизу сказала:
   -- Что ж, ты сынок, не лезь туда, я подвинусь, мешать не буду.
   Это было очень кстати, пока она уплетала свои яйца за столом, подошла проводница, я сказал чаю и вафли и погрузился в книгу. Однако длительного и дельного чтения снова не вышло -- проснулись дети. Не в силах сосредоточиться, я стал глядеть по сторонам. Девушка с большими глазами завтракала с соседом за соседним столом. Вряд ли он ей нравился -- сухой, с нездоровым лицом, он пытался шутить. Он проявлял к ней видимый со стороны интерес, а она, в свою очередь, такую же видимую отстраненность. Я понимал, что если сейчас сделаю усилие над собой и познакомлюсь, то уделаю этого бедолагу в два счета.
   Так вышло, что разговорились мы в тамбуре, в курилке, просто завязали непринужденный разговор о том, кто где был, и кто что делал.
   Цвет лица, все-таки, говорит о многом. По разговору этого парня можно было понять, что он типовой провинциальный алкоголик, страдающий временами наркоманией. А что можно было сказать о девушке с голубыми глазами? Видимо из обеспеченной семьи. До Анапы, этим же летом, она успела съездить еще и в Грецию.
   Впереди нас ждал целый день дороги, по палящему июльскому солнцу. После завтрака все оживились, мужичок в возрасте разгадывал кроссворд и озвучивал почти каждый вопрос для благодарной аудитории бабок. Провинциальный торчок, с девушкой, которую, как оказалось звали Викой, играли в дурака. Я же выпивал свой чай и метался -- то к кроссворду, то к бабкам, то к чтению.
   Мне все больше нравилось подглядывать за парой алкаша и Вики. Парень делал нелепые заходы. Выходило все неуклюже, но искренне, от того не смешно и не жалко. Я следил за происходящим, уставившись в книгу, и теперь буквы совсем стали расплываться, превращаясь в какие-то непонятные символы, они отказывались складываться в слова. Достоевский дал мне укрытие, своего рода дзот, а вместе с ним и возможность следить за происходящим, оставаясь незамеченным. Искренне полагая, что на них никто не обращает внимания, мои новые знакомые вели себя естественно, а от того становилась лакомым объектом для наблюдения.
   На остановке в Воронеже провинциал вышел и купил мороженного. С натянутой улыбкой, трясущимися руками он предлагал эскимо Вике. Та долго отказывалась, но в, конце концов, взяла. Он и не подумал, что девушки часто следят за фигурой и полдник из десерта зачастую в их рацион не входит. Видя это и понимая всю пикантность происходящего, я, неожиданно для себя, почувствовал неловкость. И за нее, и за него. И за себя.
   Он сошел в Курске. Прикидываться читающим стало совсем невыносимо, а потому я подсел к ней. Она сидела за своим столом и смотрела в окно:
   -- Ну что, твой попутчик сошел? -- несмотря на знакомство, для меня еще существовала какая-то стена, мешающая без стеснения проникнуть в ее личное пространство.
   -- Да, -- она улыбнулась.
   -- А карты его или твои?
   -- Его. Но он их мне оставил.
   -- Может сыграем?
   -- Давай.
   До самой Москвы мы рубились в дурака и трепались о чепухе.
   -- Так вот, -- говорила Вика, -- сидим мы, никого не трогаем у себя в номере. К нам влетают парни, поливают нас чем-то и убегают. Мы смотрим -- кетчуп. Ну вот что за дебилы. Испортили нам одежду. А она брендовая, дорогая.
   -- А зачем они это сделали? -- удивился я.
   -- Да черт его знает.
   -- Может они хотели, что бы вы её сняли и бегали по отелю в одном белье?
   -- Мы целый день в купальниках и так ходили.
   -- И правда загадка.
   В Москве Вику встречала подруга. Я помог ей донести ей чемодан, до фойе, где её должны были ждать. Мы остановились возле какого-то кафе, с заметной вывеской. Вика набрала подруге.
   -- Она сейчас подойдет, -- сказала Вика, убирая телефон в карман, -- спасибо тебе что помог.
   -- Да что ты, -- я улыбнулся, -- рад был познакомиться.
   -- Я тоже.
   -- Может обменяемся номерами? Сходим куда-нибудь?
   -- Давай.
   Встречались мы возле "Китайского летчика Джао Да". Я был наслышан об этом месте, и давно хотел там побывать. Мне совсем не нравились пафосные места, столь модные в то время в Москве. Несмотря на то, что я уже сам начал зарабатывать (нам платили неплохую стипендию) и мог позволить себе купить нормальные шмотки, хаус с мажорами и хачами меня не привлекал.
   Вика пришла с подругой, той самой, что ее встречала. Я был не против, даже несмотря на то, что подруга ее выглядела непривлекательно. Мы спустились по лестнице в подвал и очутились в небольшом холле с низким потолком. Кругом было все как я люблю -- ничего лишнего: вымытые кирпичные стены без краски и обоев, с прибитыми к ним стильными принтами в рамках, накрытые скатертями круглые столы -- на них, посередине, зажжённая свеча и заламинированное меню. В спину бил саундчек очередной неизвестной группы, которых тысячи в Москве, а впереди, в конце длинного коридора -- виднелся уютный зал. Там, сидел одинокий армянин, на длинном столе ничего не было кроме букета красных роз в вазе.
   К нам сразу подошел администратор заведения:
   -- Добрый вечер! У нас сегодня концерт, вход пятьсот рублей.
   Я обратился к спутницам:
   -- Хотите группу послушать?
   -- А что за группа? -- поинтересовалась Вика.
   Администратор озвучил длинное, трудно запоминающееся название на английском.
   -- Что-то знакомое? -- улыбнулся я Вике.
   -- Неа, -- она улыбнулась в ответ.
   -- Узнать хотите? -- я обратился к обеим.
   -- Да нет, на самом деле, -- снова улыбнулась Вика.
   -- А просто посидеть у вас можно? Без концерта, -- обратился я к администратору.
   -- Конечно, проходите в дальний зал, -- он показал пальцем в сторону одинокого армянина, что, безусловно, меня обрадовало, ведь именно там, сразу после того как мы попали в клуб и захотелось провести вечер.
   Как только администратор провел нас к нашему месту, я сразу обратил внимание на барную стойку. Бар располагался именно здесь. Странное дело -- я этого не знал, выходило, что мое алкоголическое чутье привело меня сюда. Где-то глубоко внутри я чувствовал -- именно тут эпицентр эпикурейства. В комнате могло разместиться четыре достаточно больших компании -- до самого потолка стояли у стены перегородки и образовывали собой отгороженные от внешних раздражителей и вместительные места.
   -- Ну что будем пить? -- не успел я плюхнуться на лавку, как тут же перешел в наступление.
   -- Ой, я не знаю, -- сказала Вика, умещаясь вместе с подругой на лавке напротив.
   -- Может шампанского?
   -- А давай.
   Это заведение все больше и больше нравилось мне: открыв меню, я обнаружил, что из шампанского у них было только недорогое советское, и столь узкий ассортимент пришелся как нельзя кстати, денег на более дорогие напитки мне бы просто не хватило.
   -- Будьте добры, бутылку шампанского, и три бокала, -- сказал я подошедшему официанту, передавая ему меню, потом обратился к девушкам, -- может фруктов возьмем? Или чем там шампанское закусывают? Я не большой любитель...
   -- Да нет, не надо ничего, -- сказала Вика.
   Официант улыбнулся, записал в блокнот заказ и ушел.
  

13.

   В этот клуб меня могли позвать только два человека -- Саня Соло и Манька с дачи. Эти люди не имели ничего общего между собой, однако вращались они в одной и той же тусовке. Соло любил, как умел, модную музыку, а Маньку интересовали парни и выпивка и поэтому ее были рады видеть везде. Пусть она не отличалась внушительными внешними данными, но раскрепощенность тянула противоположный пол и для нее открывались все, или почти все, двери. Соло все давалось намного трудней и далеко не так феерично. Конечно, как и любой парень, он жаждал внимания женщин, уважения мужчин и прочих привилегий, однако приглашений ему не слали, за кулисы не звали. Приходилось покупать простой билет и слушать музыку в толпе таких же смертных.
   И с Манькой и с Соло я пересекался редко и если с Манькой -- по воле обстоятельств -- как ни как соседи по даче, то с Соло -- в силу общих интересов. Соло не мог похвастаться наличием большого количества друзей, как и любой ботаник, но, как и любой ботаник, обладал широким кругозором. Он знакомил меня с инди-сценой и благодаря ему я попадал в такие места, в которые сам никогда бы не додумался пойти. Он очень хорошо играл в компьютерные игры, разбирался в них, как и во всем, чем увлекался, и при этом был замечательным собеседником и неплохим собутыльником.
   Манька же только и могла, что заниматься беспорядочным сексом и бухать. Каждые выходные она куда-то шла, напивалась и отдавалась, если находила возможность. Манька не отличалась привередливостью, и это являлось самой большой ее добродетелью. Спала она почти со всеми, и поэтому не попадание в широкий круг любовников особенно больно ранило ухажеров. С одной стороны, я никогда не причислял себя к её воздыхателям, к страстным желателям её промежности, с другой -- манькино восприятие меня как толстого и доброго друга сильно раздражало. Когда мне, или ей нечего было делать, мы заходили в гости друг другу и она начинала рассказывать свои половые приключения. Мне это надоедало. Скажу больше, меня это угнетало. А потому я прибегал к её обществу лишь в особенно тоскливые моменты моей жизни. Чтобы усугубить свою рефлексию и отдаться ей полностью, без остатка. К счастью, в Актовый зал, в эту Мекку зарождающегося хипстерства меня позвала не она, а Соло.
   Дорога от метро до клуба заняла у нас минут пятнадцать неспешной ходьбы с пивом и ни к чему не обязывающим трепом. В тот вечер Саня, работавший менеджером по рекламе, впервые мне сказал, что хочет стать музыкальным промоутером.
   -- А как это? -- поинтересовался я.
   -- Ну как... Привозишь музыканта в клуб. Получаешь деньги.
   -- И все?
   -- Нет, конечно, предварительно надо с ним и с клубом договориться обо всех деталях. Об оплате выступления, о билетах на самолет, о выступлении и так далее.
   -- Прикольная работа. Всяко лучше, чем менеджером вкалывать.
   Мне слабо верилось, что кому-то из моих знакомых удастся вырваться из той рутины, которая судьба уготовила большинству. Скучная работа за скромные деньги всю жизнь, преклонение перед тупым начальником и грызня за карьеру. Которая никому, по большому счету, не нужна. Ведь это не рост, а просто смена кресла, и смена эта никаких особых изменений в твою жизнь не принесет.
   Саня потащил меня в какой-то переулок за стальными, состоящими из прутьев, воротами. Мы очутились в узком коридоре с высокими стенами исписанными граффити. Коридор быстро закончился и за ним показался просторный двор. По форме он напоминал питерский колодец, только чересчур широкий. На стыке фасада и торца двух кирпичных сооружений, вероятно заводских цехов, в самом углу, толпилось человек двадцать. Мы подошли к толпе и я увидел крыльцо, а сбоку, на стене надпись -- "Актовый зал".
   -- Привет! -- меня окликнула девушка.
   Я повернулся и увидел Маньку. "Какая встреча, -- подумал я, -- это ж надо встретиться случайно в двадцати миллионном городе".
   -- Привет! -- ответил я.
   -- Привет! -- Манька поздоровалась с каким-то грузным мужиком с девушкой. Тот не обратил внимания. Когда он ушел я спросил:
   -- Кто это?
   -- Да так... Знакомый... Просто он с женой сейчас... Нехорошо.
   -- Понятно.
   -- А ты как тут оказался? -- Манька быстро побеждала всевозможные неловкости -- опыт.
   -- Да вот, знакомый притащил. Знакомься -- Саша.
   Знакомство вышло сухим. Мне сразу стало ясно, что Саня Маньке не понравился. А Саня как обычно не был расположен к беседе. Мы оставили Маньку на входе дожидаться кого-то, а сами двинули в бар.
   На танцполе уже собралось человек сто народу. Музыканты еще не вышли. Я подошел к стойке и, выждав пока бармен обратит на меня внимание, заказал два дешевых пива. Один пластиковый стаканчик я протянул Соло.
   -- Дэн, а ты хоть послушал их?
   -- Ну так... Скачал пару трэков для ознакомления. Ничего особенного в записи, но, мне кажется, живое выступление должно произвести другое, более сильное впечатление.
   -- Ага, они круты.
   Тем временем я заметил Штакета. Я знал, что он возможно будет тут, поэтому ничуть не удивился встрече. Он оживленно разговаривал с каким-то парнем с дрэдами. Беседа их длилась не более минуты. Потом он заметил меня, улыбнулся и подошел.
   -- Здаров, Дэн! -- он протянул руку к моему стакану.
   -- Все-таки решил подтянуться?
   -- Ага.
   -- Что это за тип?
   -- Да так... Чувак под грибами, -- Штакет рассмеялся и неслабо облегчил пластиковую тару.
   -- Заделился?
   -- Не, у него мало.
   -- Жаль, -- я снова ушел к бару, чтобы взять еще пива.
   Пока я толкался в прибывшей толпе, музыканты начали играть. Их было всего двое и оба на ударных. Помимо ударных вокруг них стояли, лежали на полу и коленях горы различных неизвестных мне инструментов и электроники. Никогда в жизни я не видел такого. Нигде. Вдвоем они звучали как оркестр.
   -- Ну что? Как тебе The Berg Sans Nipple? -- поинтересовался вытекший из давки Соло.
   -- Офигенно.
   Два часа концерта прошли незаметно. Я даже забывал порой ходить в бар. Когда выступление закончилось, Штакет подошел к нам с Соло и мы двинули к выходу. Разгоряченный алкоголем и хорошей музыкой, я желал продолжения вечеринки. Народ на улице уныло и согбенно двигал в сторону выхода, к узкому коридору. И больше всего на свете мне не хотелось идти за ними.
   Но мне всегда везло на приключения. Я обратил внимание на нескольких парней, которые в майках (а тогда была уже глубокая осень) шустро двигались в сторону неприметной двери.
   -- Эй парни, вы куда? -- окликнул я их.
   -- А вы нормальные ребята?
   -- Ну да, матом не ругаемся.
   -- Матом ругаться можно как раз, -- они придержали дверь, я дернулся за ними, Штакет и Соло за мной.
   Мы поднялись на третий этаж по узкой лестнице и очутились в небольшой комнате, метров в двадцать. В этой комнате умещалась сцена, как и во всех маленьких клубах очень низкая, возвышающаяся сантиметров на тридцать, не больше, и импровизированный бар -- весь алкоголь был бесплатный. Один сорт пива, который таскали в бочках толстые бородатые парни в татуировках. На низкой сцене играла группа, все музыканты казались пьяными и выдавали что-то типа ска-панка. Нам гостеприимно налили по стакану и оставили нас в покое.
   Наша группа явно проигрывала в классе своим зарубежным коллегам. Однако домашняя, теплая обстановка компенсировала художественные изъяны. Мне быстро надоело пялиться на патлатых ребят с гитарами и я оглядел пубику. В углу, скромно сидели с пивом The Berg Sans Nipple. Я подошел к ним и решил завести беседу. Оказалось, что один парень из США, другой -- из Франции, и как водится, француз мог говорить по-испански.. Английский я учил в школе, а изучение испанского было в самом разгаре в Академии. Однако беседы не вышло. И я решил подкатывать к телкам. Их там было великое множество, все яркие и в татухах. То, что надо. Подцепить получилось раза с третьего.
   Девчонка была смуглой азербайджанкой с пестрыми картинками на руках. Выглядела она постарше нас лет на шесть, и, оттого видимо решилась уйти с нами. По дороге мы ей надоели видимо, и она сказала, что едет на другую тусу, где ее ждут друзья. Штакет слушал ее плеер, а Соло заполучил ее телефонный номер, я в этом веселье не учавствовал, просто пил купленное в магазине шампанское. Иногда делился. Когда мы спустились в пустой переход, настроение мое совсем пропало. Сзади послышались пьяные крики каких-то мужиков. Я повернулся, оглядел их и озвучил, видимо громко:
   -- А может дать им пизды?
   Парни моей инициативы не поддержали. Когда мы поднялись наверх девчонка начала ловить тачку, а мужики подошли к нам.
   -- Ребят, какие-то проблемы?
   -- Нет, все нормально, -- сказал Соло.
   Они еще вяло и пьяно мямлили какое-то время. Я в беседу не вступал. Просто сжимал в своей руке пустой пузырь. Им можно было сразу вырубить одного. Но я не решился. Мужики ушли, телка поймала тачку, а мы сели в метро и поехали домой.
   Утром я проснулся от телефонного звонка, звонил Иван, звал на улицу. Мне хотелось прогуляться, а еще больше -- похмелиться. Поэтому я договорился зайти к нему, как только приду в себя. Приход в себя начался с обнаружения своего тела в одежде и на родительской кровати. Я вышел из их спальни -- на кухне не осталось ни грамма алкоголя. Стояла пустая бутылка водки и не совсем съедобные остатки вчерашней трапезы, однако в холодильнике нашелся спасительный рассол, литра полтора. Я жадно припал к трехлитровой банке и успокоился, опустошив ее на три четверти. Мне сильно полегчало.
   В своей комнате я обнаружил Штакета и Соло: первого на кресле, а второго на диване.
   -- Есть что попить? -- Штакет спал совсем некрепко, а от того так быстро среагировал на мой приход.
   -- Рассол, -- я улыбнулся.
   -- Фу.
   Я засмеялся и продолжил.
   -- Ладно, пойдем на улицу, там и попить купим.
   Мы растолкали Соло и вышли из дома. У подъезда нас уже ждал Иван. Вместе с ним был Худой. Поздоровавшись, мы двинули к палатке за пивом. У Штакета в этот, да, впрочем, как и в любой другой раз, не было денег. Он хоть и сбрил ирокез, но изменился мало. Теперь он просто стал ходить на рейвы в желтом диггерском костюме и больше употреблять наркотиков. Ему как всегда повезло, Иван взял на всех.
   -- Что будем делать? -- поинтересовался Соло.
   -- Знаю я одно место... -- оживился Штакет.
   -- Какое? -- удивился Соло.
   -- Увидишь, тебе понравится. Погнали на троллейбус.
   В полупустом салоне каждый нашел себе место, я сел рядом с Иваном и, наслаждаясь порошковым пивом, упоительно рассказал ему о вчерашних приключениях. Иван внимал, одобрительно смеясь в некоторых, особенно забавных местах. За окном медленно текли постсоветские пейзажи и жизнь казалось прекрасной.
   -- Нам выходить! -- скомандовал Штакет, когда машина остановилась у какого-то заброшенного здания.
   На углу здания, в стене первого этажа, прямо напротив проспекта оказалась дыра. И если обычно дыры зияют, то в этом случае все было ровным счетом наоборот -- развесистый куст скрывал от людей нутро, как срам. Просочившись внутрь, мы очутились в залитой светом помойке. Столбы пыли, поднимавшиеся от валявшегося повсюду строительного мусора, вальсировали с солнечными лучами и радовали глаза.
   -- Штакет, а ты давно это место нашел? -- спросил я.
   -- Нет. А что?
   -- Да просто мы если не первопроходцы, то одни из них.
   -- С чего взял?
   -- Да тут ни пивных банок, ни окурков, ни шприцев. Ни граффити.
   -- Граффити тут есть... Повыше. А бутылки мы и сами можем оставить, как стяг.
   Все этажи походили друг друга: длиннющие пустые анфилады с колоннами. Обнаружив такую закономерность, мы остановились на третьем и просто пошли вперед. Иван свистнул, всех оглушило.
   -- Хорошая акустика! -- подвел он итог.
   Минут пять мы шли в тишине, разглядывая нехитрое нутро завода и прикладываясь к бутылкам. И вдруг грохот бьющегося стекла заставил меня обернулся -- Худой смеялся. Каждый раз он норовил что-нибудь выкинуть, когда рядом не находилось человека, который мог и, что самое главное, хотел пресечь попытку.
   -- Хороший бросок! -- обрадовался Соло, схватил камень и швырнул в соседнее окно.
   И снова шумно опало стекло.
   -- Пиво, кончилось, -- сказал я, и то ли с досадой, то ли разделяя общее веселье, бросил в третье окно пустую бутылку.
   -- Блин, -- возмутился Худой, -- ты погляди, они не бьются до конца. Дырка остается.
   -- Физика, -- подметил Иван.
   Мы вошли во вкус -- брали новые камни, швыряли их в новые стекла, не сговариваясь, в разрушительном порыве, мы остановились, когда выбили все стекла на этаже. Усталости не было. Хотелось еще выпить и чего-то нового.
   -- А на крышу тут выход есть? -- спросил я.
   -- Не знаю, -- ответил Штакет, -- пойдем проверим.
   -- А потом за бухлом.
   -- Ага.
   Через несколько этажей, широкая каменная лестница закончилась, но каких-то других видимых путей выхода на крышу не было.
   -- Ну ладно, парни, -- сказал Худой, -- пойдем за бухлом, не нашли.
   Штакет не обратил на реплику никакого внимания и пошел дальше, остальные, включая меня, последовали его примеру, и вскоре нашли сваренные толстыми швами стальные прутья, ведущие к люку на крыше. Первым поднялся Иван -- люк ушел вверх и хлопнул, ударившись о бетон.
   Выбравшись наружу, я огляделся: вид открывался удивительный. По правую руку, прямо за проспектом начинался лес, расстилавшийся до самого горизонта. По левую руку холм обсыпали однотипные, хоть и разноцветные дома. Я подошел к парапету и остановился. Ко мне подошел Иван и сказал:
   -- Как странно, вид отличный, а этаж-то всего шестой.
   -- Угу, -- ответил я, -- стоит просто удачно, на возвышенности. Вон, посмотри, там дальше спуск крутой.
   -- Точняк.
   Вдруг сзади их окликнул какой-то мужик:
   -- Вы кто такие? -- голос звучал решительно.
   Вопрос оказался риторическим, и мы промолчали. Лично я не думал бить охранника -- бесполезное и неблагодарное занятие, да и не вызывал он какой-то агрессии. И я надеялся, что остальные разделяют мои планы. Тем временем охранник подошел поближе.
   -- А мы и не знали, что тут режимный объект, -- сказал я.
   -- Ребят, -- по мужику было видно, что напряжение несколько спало, после того, как начался диалог, -- конечно, режимный, это ж завод. Как вы сюда попали?
   -- Да там дырка в стене! -- включился в беседу Штакет, по его интонации я понял, что надежды оправдались, и драки не будет.
   -- Давайте, уходите отсюда. Вам тут нельзя находиться.
   -- Ладно.
   На лестнице Худой зачем-то пнул Ивана и побежал вниз, Иван быстро его нагнал, Худой прижался к стене, и, почему-то сквозь смех, сказал:
   -- Погодь, давай устроим игру, передай пинок.
   -- Это как?
   -- Ты должен передать свой пинок другому, но только не пинающему.
   Иван радостно пнул проходящего мимо Штакета:
   -- Хей! -- возмутился Штакет.
   Эта незадачливая игра продолжилась и в автобусе, пассажиры в полупустом вагоне смеялись над нашей забавой. Мы вместе с ними, все, кроме Ивана. У двери стоял какой-то гастарбайтер из Средней Азии. Двери открылись и его, смеющегося, Иван толкнул на улицу, тому, ясное дело, не понравилось, но двери уже закрывались. Хотя Иван еще успел метко плюнуть в открывшуюся щель.
   -- Мде, -- я плюхнулся на кресло, Иван рядом, -- не смешно что-то уже. Зачем ты в этого гаста плюнул? Он же итак чмо. Нужно сильных гнобить. Мерзких мажорных хачей. Вроде дагов.
   -- А давай, -- неожиданно сказал Иван.
   -- Прямо сейчас?
   -- Да.
   -- А где?
   -- Да пошли в парк. Там темно и точно найдем кого-нибудь.
   Парни слышали наш разговор, однако составить нам компанию они не захотели. Но нам было уже все равно, идти с ними или без, мы решились. Мы вышли у остановки прямо напротив Академии, там, где каждый день выходили, чтобы пойти на учебу. Отсюда можно было добраться до парка, хорошего, большого, и, что самое главное, темного. Можно было проехать еще пару остановок и выйти поближе к нашей цели, но нужно было потянуть немного время и дождаться наступления темноты. Поэтому мы решили прогуляться чуть подольше.
   Когда мы зашли в парк, солнце давно уже зашло за горизонт, стало смеркаться и холодать. Фонари очерчивали лужицы света на асфальтовых дорожках, встречались редкие люди, которых мы внимательно изучали на предмет национальной принадлежности.
   -- Нет хачей... -- с досадой отметил Иван.
   -- Ага. Что делать будем?
   -- Да хер его знает.
   -- Давай так, до конца парка дойдем, если никого не найдем, то сядем в бас и до дома доедем. Поздно уже. Завтра в шарагу.
   -- Ок.
   Адреналин начал потихоньку отпускать, когда мозг оценил обстановку -- встретить человека, который бы подходил для избиения на оставшемся отрезке пути крайне маловероятно. Мы уже подошли к самому краю парка, когда впереди нас послышался громкий голос с сильным кавказским акцентом. Молодой человек метрах в сорока от нас шел со спутницей и говорил по телефону, рука его постоянно соскальзывала с ее талии на бедра. Я зачем-то намотал на кулак маленькую цепочку от брелока. Мы поняли с Иваном друг друга без слов и прибавили шаг. Хач ни о чем не подозревал.
   Я выскочил из-за спины и ударил в челюсть. Парня повело. То ли от удара, то ли от неожиданности. В партию вступил Иван и пару раз щелкнул ему по лицу. Кавказец начал визжать, и было странным то, что он не упал. Он отшатнулся от ударов и с криками начал махать руками, в надежде отмахнуться. Естественно, он не попал. Только телефон из рук выпал. Иван схватил его за воротник и начал работать жестче, я ему помогал. Через какое-то время жертве все же удалось вырваться, и, продолжая кричать, он побежал в сторону метро. Девушка стояла на месте и не понимала, что произошло. Она просто прижала ладонь к лицу. Иван добил ногой упавший телефон и тот разлетелся на детали, а я сказал девушке:
   -- Тебя мы в следующий раз убьем.
   Легкой трусцой мы сбежали с дороги на поляну. На поляне стояли молодые гопники и распивали. Они нам зиганули, мы зиганули в ответ, спустились до тропинки, и довольные пошли в сторону дома.
  

14.

   -- Привет, Дэн! -- Ярик хоть никуда и не пропадал надолго, всегда появлялся неожиданно, в этот раз, например, его телефонный звонок разбудил меня.
   -- Привет, -- ответил я хриплым похмельным голосом.
   -- Что, спишь что ли?
   -- Угу.
   -- Так вставать давно пора. Уже два часа дня.
   -- Да ладно?
   -- Прохладно, епта, -- он засмеялся.
   -- Какой смысл вставать, если жизнь тлен, и совершенно нечего делать? -- с похмелья я всегда говорил витиевато, и даже сам себе не мог ответить на вопрос, что же выражали мои слова -- глубокие внутренние переживания или циничную шутку.
   -- Вставай-вставай, и выходи на улицу, покажу что.
   -- Хм. Ладно. Через минут двадцать пойдет?
   -- Хорошо, подожду тебя.
   Как только я вышел из подъезда, то сразу начал высматривать своего приятеля. Ни у подъезда, ни в зоне видимости его не было. Я крутился по сторонам, пока мое внимание не привлек громкий звук -- кто несколько раз посигналил из машины. Метрах в двадцати от меня стоял черный блестящий, знакомый мне седан. Я направился к машине и не ошибся. Ярик сидел за рулем с улыбкой до ушей. Улыбнувшись в ответ, я открыл дверь и сел вперед.
   -- Что, Руслан дал покататься? -- спросил я.
   -- Неа...
   -- Купил что ли?
   -- Ага!
   -- Поздравляю, клевая тачка. Хоть я в них и не разбираюсь.
   Он, наконец, выбрал себе машину и купил у своего лучшего друга, сынка крупного генерала, подержанный глазастый мерседес.
   Ярик завел автомобиль, и мы медленно выплыли на дорогу. Я не спрашивал куда мы едем, знал одно, что куда бы он меня не завез, то довезет обратно домой: во-первых, мы соседи, а во-вторых, он всегда мечтал водить свою машину, а от того ближайшую неделю будет вылезать из нее только чтобы сходить в туалет и поспать. И в-третьих, ему нечего делать и некуда спешить.
   -- О! Кстати! -- он повернулся ко мне и нажал какую-то кнопку на приборной панели сбоку от моего сиденья. В спину мне что-то уперлось и начало двигаться. Я опешил:
   -- Что это?
   -- Нравится?
   Ощущения действительно оказались приятными. Вдоль моей спины плавно двигались три валика. Один, большой, ходил вверх-вниз по самому позвоночнику, два поменьше двигались параллельно, по основаниям ребер. Когда они доходили до шеи, то останавливались и начинали вибрировать.
   Минут пятнадцать мы ехали молча. Ярик наслаждался податливым и отзывчивым управлением двухтонного чуда инженерной мысли, я -- действием включенного массажного кресла.
   По радио тихонько играла попса, я определенно расслаблялся и все мои невзгоды растворялись в радиоволне, заполняли вместе с ней пространство салона и, смешавшись с воздухом и табачным дымом, покружившись внутри, вылетали в открытое окно, навстречу быстрому ветру.
   Ярику не нравилась музыка, и он потянулся к приборной панели.
   -- О! Сейчас тебе песенку включу.
   После манипуляций с кнопками, из колонок донеслись звуки бравурного и сырого техно из девяностых. Вступление длилось не дольше десяти секунд, и после него к бочке и искаженному басу добавился хриплый голос, который вступил с кавказским акцентом:
   -- Свой кокаиновый мир ты не отдашь никому...
   Вслушиваясь в текст, я пытался разобрать слова. Иногда это удавалось сделать, иногда нет. У меня вдруг возникла ясная ассоциация с этой мелодией -- сразу представилось черное море, пляж в Сочи, и я, с запотевшей кружкой пива, шашлыками на шампурах и девками, сижу в беседке в прибрежном кафе.
   -- Что это? -- спросил я.
   -- Мистер Кредо, -- ответил Ярик.
   -- Хач?
   -- Нет, русский.
   От мыслей о пиве голова снова заболела и пересохло во рту. Похмелье никуда не делось, просто я отвлекся от него ненадолго. Планов у меня не было никаких, а потому я попросил Ярика тормознуть у палатки и взял бутылку холодного хмельного напитка.
   Когда я вернулся в машину, он разговаривал по телефону. Мы снова поехали куда-то, в разговор я не вслушивался -- уставился в окно, понял только то, что разговор происходил с братом. Ярик как обычно говорил долго, минут десять. И, положив трубку, обратился ко мне:
   -- Телок поебать не хочешь сегодня?
   -- Проститутки опять?
   -- Не совсем.
   -- Как это не совсем? Звучит, как чуть-чуть беременна.
   -- А я тебе не рассказывал что ли? -- Ярик хитро улыбнулся.
   -- Да ты мне много что про баб рассказывал, всего не упомнишь.
   -- Как Влад телок ищет...
   -- В принципе, можно попробовать. А что я делать-то буду?
   -- Трахать телок, -- Ярик засмеялся.
   -- Звучит заманчиво, -- алкогольный афродизиак уже подействовал, -- погнали, чо.
   Когда мы приехали на Таганку, день уже подходил к концу, разрезая темно синее покрывало подступающей ночи, загорались фонари и неоновые вывески магазинов и кафе. День выдался насыщенным: мы успели заехать на мойку, заправку, встретиться с друзьями Ярика, а я в довесок -- похмелиться и окончательно протрезветь.
   Мы свернули во двор кирпичной многоэтажки и остановились. Ярик позвонил брату.
   -- Какой подъезд?
   Припарковав машину у нужного нам, первого подъезда, мы поднялись на восьмой этаж и позвонили в один из звонок, торчащих из узкой доски возле железной двери. Нам открыл Влад:
   -- О, здорова, пацаны. Денчик, ты надумал? С нами?
   -- Привет. Как видишь, -- ответил я достаточно холодно и без особого энтузиазма. С грядущей авантюры вместе с опьянением сошел налет романтики, осталось только напряженное ожидание.
   -- Кто со мной? -- Влад, напротив, находился в приподнятом настроении.
   -- Куда? -- поинтересовался я.
   -- Куда-куда... За телками. Один тут останется, дом сторожить, другой -- со мной, а то скучно.
   На хозяйстве решили оставить Ярика. Он отдал Владу ключи от машины и поехали встречать девушку у метро. Когда мы подъехали, она нас уже ждала. Влад даже не стал выходить из машины, просто позвонил ей, сказал, как выглядит авто, она тут же сообразила и села назад.
   -- Привет, ребят, -- сказала она.
   -- Привет! -- улыбнулся Влад. Негодяи всегда улыбчивы.
   Я поздоровался и посмотрел на нее в зеркало заднего вида. Она мне определенно нравилась. Загорелая, худая, с выдающейся грудью.
   -- Насть, -- сказал Влад, -- что ты пить будешь?
   -- Ой, спасибо, ничего не буду, наверно.
   -- Ну ладно, тогда возьму вина, -- Влад засмеялся.
   Он вышел из машины, я остался вместе с Настей. Неловкое молчание продолжалось недолго. Она прервала его почти сразу.
   -- А что это вы в четверг решили отдохнуть?
   -- Да сложилось так просто.
   -- Обычно все по пятницам тусуются. Вы что, не работаете?
   -- Да почему, работаем. Я вообще студент.
   -- Ааа, понятно, я тоже студентка.
   -- На кого учишься?
   -- На учителя русского языка и литературы.
   -- Славная профессия. Люблю литературу. Достоевский там, Гоголь... Булгаков.
   -- Ага.
   Влад вернулся с двумя полными пакетами, убрал их в багажник машины и уже через несколько минут мы стояли у двери подъезда и звонили в домофон.
   Попав в квартиру, мы сразу прошли на кухню. Влад поставил пакеты на стол, Настя начала их разбирать. Банки с оливками, какие-то готовые салаты, сладости, бутылка дорогой водки и сливового вина.
   Настя быстро все раскидала по тарелкам и мы сели за стол. Влад не пил, я тоже не хотел, но Ярик настоял и налил две стопки водки и бокал вина. После третьей Влад послал Настю в душ.
   -- Пацаны, мирамистин, в ванной, в шкафчике под зеркалом, -- сказал Влад.
   Тем временем Настя вышла из ванной и Влад повел ее в спальню.
   -- Как тебе Настюха? -- Ярик наполнил стопки во второй раз.
   -- Я, пожалуй, воздержусь, -- я отодвинул стопку, -- клевая, я бы ее трахнул.
   -- Не вижу никаких препятствий. Ща, Влад ее оформит, поговорит с ней и все будет.
   Из спальни начали доноситься стоны и звук стучащей о стену спинки кровати. Ритм постепенно ускорялся, пока не достиг максимальной скорости и резко остановился. На весь процесс ушло не более трех минут. Я пошел в ванную.
   "И зачем я выпил?" -- подумал я смотря на себя в зеркало. "А что если я снова не смогу кончить?". С этими невеселыми мыслями я спустил штаны, и начал мыть член в раковине, не видя необходимости принимать душ. От сильного волнения и блуждающего по крови спирта член мой скукожился до неприличных размеров и, заполняя собой пространство сжатого кулака, никак не хотел расти в длину и ширь. Ни теплая вода, ни мыло не помогали. Вытерев гениталии полотенцем. Я умылся холодной водой, снова посмотрел в зеркало и сказал отражению: "Все будет хорошо, не волнуйся," -- и вышел в коридор.
   Они сидели за столом втроем и о чем-то весело разговаривали. Присоединившись к ним, я не мог разделить их радости. Хотя и честно пытался. Страх того, что я не смогу кончить не давал мне расслабиться. Выглядела Настя великолепно, но уверенности это мне не прибавляло. Они выпили еще без меня, теперь Настя пошла в душ, на сей раз в целях профилактики ЗППП. Влад с Яриком говорили о какой-то ерунде и Ярик, понятное дело, не спросил у брата насчет моих перспектив с ней.
   -- Влад, -- решился я, -- а может мне Настя дать?
   -- Конечно может, -- ответил Влад, -- ща, я с ней поговорю.
   Он поймал ее в коридоре, обнял за плечи и стал ей говорить что-то на ухо. Она внимательно слушала кивала, и в итоге, как я понял, согласилась. Мы посидели еще немного, пересеклись взглядами и теперь уже я вел ее в спальню.
   По спальне сразу было видно, что квартира сдается посуточно, под известные цели. В комнате стояла огромная, потертая кровать, две тумбочки с лампами и зеркало. Еще имелось огромное окно во всю стену и плотно закрытое жалюзи, чтобы никто из посторонних не увидел ничего лишнего, хоть и выходило оно на улицу, а на балкон. Скорей всего хозяева притона не первый год были в бизнесе и прекрасно понимали, что двухкомнатную квартиру чаще снимают компании молодых людей для вечеринок с проститутками, чем степенные возрастные любовники, для встреч в стороне от семьи.
   Я снял штаны и майку и сел на кровать. Настя успела снова одеться после душа, и раздевалась перед мужчиной она второй раз за вечер. Мне было приятно смотреть на то, как она ловко стягивает с себя штаны и маечку, в темноте угадывался лишь силуэт. С какой-то неведомой мне целью она включила на короткое мгновенье свет, и я увидел ее красивую спину, которую портила синяя татуировка на пояснице. Она повернулась, может специально для меня и я увидел её крепкую, торчащую грудь и плоский живот. На приятном лице мелькнула улыбка, хлопнул выключатель она села рядом, и, погладив мое бедро, взяла член в руку.
   В ее кулаке член, хоть и медленно, набухал, и Настя, почувствовав реакцию моего тела, стала настойчивей -- легко толкнув меня ладонью на кровать, она начала целовать мою грудь, уделяя особое внимание соскам, в них она впивалась губами и ласкать их языком. После недолгой и эффективной прелюдии она натянула на мой член презерватив и глубоко заглотнула.
   Настя усердно работала рукой и ртом, но я мало чего чувствовал через презерватив. Я пытался сконцентрироваться на процессе и получать удовольствие, но сделать этого не получалось -- в голову лезли сумбурные мысли бог знает о чем. Совсем скоро мне стало просто скучно, я поднялся, сел на край кровати и стал трогать её грудь. Грудь, как я и ожидал, оказалось большой и упругой, но и она не помогла мне возбудиться сильней, перебить притупленные презервативом ощущения. Глаза мои привыкли к темноте, и я стал оглядываться по сторонам. На тумбочке стоял баллончик. Я знал, что это смазка для анального секса. Влад не мог трахнуть девку, не присунув в жопу. И что за надобность?
   Мы провели в комнате два часа. Я так и не смог кончить. Секс превращается в настоящую муку, когда завершить процесс не получается.
   -- Давай в попу без презика может? Там нет инфекции.-- спросила Настя.
   -- Ой, нет, -- ответил я. Анальный незащищенный секс с проституткой в мои планы не входил, у меня не было никакого желания подцепить ВИЧ.
   Когда мы перестали друг друга мучить, Настя ушла в душ. Я вернулся в кухню, Влад сидел в компании двух новых девушек. Они пили вино.
   -- Ты что там, Настюхе предложение делал? -- засмеялся Влад.
   Мне было не до шуток. Ведь даже в сексе меня преследовали неудачи. К восемнадцати годам, я занимался сексом с несколькими разными девушками и ни с одной из них я не мог кончить. Почему так? Говорят, что первый опыт сильно влияет на всю последующую половую жизнь. А первый опыт у меня был в четырнадцать. Девчонку тоже звали Настей.
   Настя стала единственным дивидендом от игры в группе. Эта панкуха по-настоящему меня любила. Благодаря ей я понял, что все твои дальнейшие взаимоотношения с девушкой целиком зависят от самых первых мгновений знакомства. О, как мы с ней встретились в первый раз... Она шла со своими друзьями по дороге, а я мирно блевал в канаву возле дома.
   Отношения с Настей стали в моей жизни единственными, которые развивались естественно. Мы иногда тусовались вместе, я не напирал, да и как можно настаивать на сексе, когда тебе четырнадцать? И однажды напились и решились переспать.
   Её родители уехали куда-то на выходные и Настя закатила вечеринку. Народу было много, в том числе и какой-то скользкий тип, которому было лет двадцать. Как он попал к нам? Когда мы все перепились, он подошел ко мне и сказал:
   -- Ты будешь сегодня спать с Настей?
   -- Э? -- я слабо понимал, что происходит.
   -- Тогда подрочи перед сексом, ты пьяный, не встанет.
   -- Бля, спасибо, конечно, но я сам как-нибудь разберусь.
   Я встал с кровати и пошел на кухню, чтобы перекурить. В туалете кого-то сильно и громко рвало. После первых затяжек я понял, что и я не избегу этой участи, а потом у побежал в ванную и пустил мощную, разноцветную несущую спиртом струю прямо в раковину. Я забивал сток, очищая организм целую минуту и когда почувствовал облегчение, немного отдышался и начал приводить себя и замызганный фаянс. Я почти прочистил сток, когда из туалета ко мне пришла Настя. Мы поняли друг друга без слов и засмеялись. Она умылась и пошла в спальню, я последовал за ней.
   Темная комната ходила кругами, я хоть и знал, что моя подруга лежит на широкой кровати, но никак не видел её. Раздевшись, я лег рядом с ней, она же завалилась как была, в джинсах и майке. Она то ли спала, то ли притворялась, что спит. Но я уже решился и меня это совершенно не волновало, меня беспокоило то, что мне предстояло в первый раз жизни раздевать женщину.
   Мне казалось, что когда я начну стягивать с нее штаны, она проснется. Но этого не произошло. Она вообще никак не реагировала на мои действия. Лежала в тишине как труп. Промучившись битый час, я раздел бесчувственное тело полностью и только когда начал гладить её между ног, Настя стала тихонько постанывать.
   Мне казалось, что когда я засуну в девушку свой член, то в моем сознании взорвется фейерверк, мне откроются ворота в рай и я испытаю кайф похлеще, чем от наркотического прихода. Но этого не произошло. На первых же фикциях я почувствовал одну лишь преграду, которую так и не смог преодолеть.
   Влад по очереди уединился сначала с одной, потом с другой девушкой и ушел за сигаретами. Я допил купленное для путан сливовое вино и завалился на затраханную за ночь кровать. Не знаю сколько я проспал, но проснулся от того, что какая-то холодная и липкая жидкость брызнула мне на щеку. Спросонья мне почудилось, что оргия продолжается и кто-то кончил мне на лицо. Видимо на это Ярик и рассчитывал. Он стоял надо мной с баллончиком с анальной смазкой, ржал и продолжал поливать меня этой дрянью. Злой и похмельный, я вскочил с кровати и загнал его в ванную. Отступая, он ударился спиной о зеркало, которую рухнуло на плитку и разлетелось на осколки.
   -- Все, хорош, -- Ярик продолжал смеяться.
   Я угомонился и без его напутствий: разбитые вдребезги вещи здорово охлаждают пыл.
   -- А где бабы? -- спросил я, окончательно придя в себя.
   -- Уехали.
   -- А Влад?
   -- Да что Влад, свалил, телкам не заплатил, все как обычно. Я их нормально проводил, даже твоя помощь не понадобилась.
  

15.

  
   К середине второго курса меня уже мало заботили оценки, и из всех предметов курса я занимался только испанским. Плюс к этому в мою жизнь ворвался со стремительным напором алкоголь, потому третья сессия проскочила почти незаметно и, как ни странно, довольно успешно. Если быть до конца откровенным, то алкоголь из моей жизни никуда особенно и не уходил. Просто если раньше я рассматривал попойки как способ отдыха, коммуникации и поиска приключений, то сейчас он мне помогал мириться с окружающей меня реальностью. Обстановка способствовала, ведь закрытый мужской коллектив -- идеальная среда для пьянства.
   Пили все без исключения, кто-то меньше, кто-то больше. И если топ-пьяницы принимали летальные для неподготовленного организма дозы, то малопьющие по Академическим меркам ребята бухали как конченные алкаши-студенты. Понятное дело, что с Сизым и Иваном мы входили в самый топ. Пили мы каждый день после занятий, понемногу, и по выходным напивались до потери сознания. Еще иногда мы пили во время ПХД. Иван редко составлял компанию нам с Сизым, потому что стал любимцем замполита, и тот, с отеческими наставлениями, постоянно отнимал у него удостоверение, чтобы Иван не мог покинуть чертоги части, и тщательно следил за его работой.
   Солнце вышло в первый раз за полгода. Но замполиту было не до солнца, он послал нас убираться. И для нашей троицы он выделил самый приятный участок -- кубовую. Нам нужно было отмыть с десяток старых, еле работающих плит, которые никто и никогда до конца не отмывал. В некоторых местах из корпуса торчали многолетние, каменные отложения. И если верхушки этих айсбергов без проблем отбивались стамеской, то их корни, старый престарый жир, въевшийся в эмаль, оттереть не представлялось никакой возможности. Нам ведь не давали никаких специальных средств, только соду. Сода с такими проблемами не справлялась при всем усердии.
   Замполит просто завел нас в кубовую, показал на плиты и сказал:
   -- Хуярьте.
   -- А тряпки со средствами? -- Иван всегда пререкался, от того и стал любимчиком.
   -- У старшины возьмете.
   Старшина выдал нам несколько губок и жестяную щетку, а соду мы нашли в кладовой. Приступили мы к уборке без рвения. Тут все нужно было делать без рвения и энтузиазма, иначе ты выделялся из толпы безликих баранов, вызывая тем самым их желания тебя забодать и втоптать в грязь. Первым закончил Сизый. Правильней даже сказать, что он не начинал -- просто намочил губку, посыпал губку содой, потер бурую поверхность между конфорками и, поняв, что успеха в этом деле не добиться, положил губку на раковину.
   -- Что, ты все? -- я засмеялся.
   -- Ага, устал, -- засмеялся он в ответ.
   -- Ты чо, попутал? Три давай! -- негодовал Иван. Он знал, что мы просто уйдем через пару часов, а ему тут сидеть до самого вечера с замполитом Палычем.
   -- Да ладно тебе, -- заступился я за приятеля, -- Палычу плевать на результат, ему главное дрочить тебя и держать тут до вечера.
   -- Мне похуй, -- не унимался Иван, -- давайте трите.
   -- Ванюш, хряпнуть не хочешь? -- включился Сизый.
   -- Чо? -- Иван улыбнулся.
   -- Не боись, не висячку, пивка, -- Сизый настаивал.
   -- Да меня Палыч убьет.
   -- Ничего он не заметит, пойду я за пивом дойду.
   Когда сизый вышел, я взял железную щетку, в надежде, что сода уже начала разъедать ее и сильное механическое воздействие приведет к успеху. Иван стоял рядом и шумно тер соседнюю плиту губкой.
   -- Уффф, -- он остановился и вытер пот со лба, -- устал уже. Блин, не оттер ничего. А еще, конечно, Сизый -- козел.
   -- Это да, -- я продолжал свою работу, не сильно, впрочем, усердствуя, -- а еще тут все врут.
   -- Ха! По поводу все врут! Помнишь Василий говорил все про футбол, свою банду и прочую фигню?
   -- Ну да, помню, а что? -- на самом деле футбол меня совсем не интересовал, но поддержать беседу было куда интересней, чем отмывать жир в тишине.
   -- Так вот, он не врал. У него реально своя банда. И там жесткие типы.
   -- Интересно.
   -- Короче, поеду с ними на мутку на следующих выходных.
   -- Что за мутка?
   -- Ну, забив в лесу. Стенка на стенку.
   -- Это как на видюхах?
   -- Именно.
   -- Круто.
   -- Там тип у них вообще жесткий есть. Бабаш. Говорят его брата чехи прессовать начали, он узнал, нашел этих двух чехов и отрезал им голову, -- Иван засмеялся.
   -- Ничего себе, действительно, парни серьезные.
   -- А ты не думаешь, что это вранье?
   -- Да блин, я думал, что Вася врет. А оказалось, что правда, так что и эта история реальная. Так, ладно, надо тереть. А то Палыч трахнет.
   До самого прихода Сизого мы усиленно работали. По крайней мере, Иван. Я понимал, что занятие это бесполезное, и, не рассчитывая на положительный результат, еле-еле водил щеткой по размякшей грязи, и когда Сизый, как всегда радостный, поставил на стол пакет, беззаботно отбросил дело.
   -- Может сделаем перерывчик? -- сказал я Ивану, кивая на выставленные на стол банки.
   -- Ааааа, -- Иван махнул рукой, со злостью кинул губку в угол, взял пиво и тут же пожаловался, -- чо такое теплое?
   -- Тебе не угодишь, -- ответил радостный Сизый.
   -- Ладно, черт с тобой, прощаю, -- ответил Иван.
   Я тоже взял банку и сел на подоконник, рядом с Иваном. Сделав несколько глотков, я сказал:
   -- Парни, может уберем пакет от греха? А то Палыч придет и выкинет все.
   -- Здравая мысль, -- поддержал Сизый, -- да и охладить его бы неплохо. Отнесу к Руслану в комнату.
   Сизый вышел в коридор и крикнул:
   -- Руслан! Ты где?
   Я снова обратился к Ивану.
   -- Вообще, это классно, что ты едешь на мутку, сгоняешь и расскажешь обязательно. Это же круто! Жизненный опыт. Да какой жизненный, ты начинаешь жизнь в культурном контексте великого шотландского писателя Ирвина Уэлша.
   -- Ага, бухло, футбол и друзья-наркоманы, -- сказал Иван.
   -- Только единственный косяк в том, что мы носим форму и учимся на сраных мусоров.
   Иван промолчал. Это противоречие не вызывало в его душе никакого отклика. В нем спокойно уживались два этих враждующих, хоть и в теории, мира. Его не смущало то, что он одновременно был и хулиганом, совершающим уйму нарушений с неясными целями и будущим офицером. И самое удивительное, что больше он тяготел к миру криминальному. Его увлекла воровская романтика, и он жил этим. Простые дворовые парни, со своей стороны, живя по понятиям, также не видели ничего плохого в том, чтобы иметь в друзьях мента. Питейно-лавочные компании открыты для любого человека с отсутствием критического мышления и занимающегося бесполезной деятельностью. Еще лучше если человек ведет абсолютно бессознательный образ жизни, и, конечно, лучше всех интегрируются люди без определенного рода занятий и каких-либо, даже самых примитивных, мыслей в голове.
   -- Как там Руслан? -- спросил Иван, появившегося в дверном проеме, Сизого.
   -- Лежат-с, -- как всегда засмеялся Сизый, -- они только поели. Копят калории перед качалкой.
   -- Ахааа, -- включился я, -- он вообще хоть раз на ПХД выходил?
   -- Да черт его знает, -- ответил Сизый, -- его Чача боится. Что он ему сделает? С Палычем тоже отношения нормальные, -- он кивнул на Ивана, -- хотя может Палыч его тоже боится. Ты видел как он все сдает? Подходит к преподу, смотрит в глаза, напрягает банку... Ты попробуй ему не поставь. Банка -- 56 сантиметров.
   -- Парни, -- оживился Иван, -- а вы эту историю слышали?
   -- Какую? Историй много, -- сказал я.
   -- Как он в очереди стоял в чепке в подвале?
   Мы промолчали, давая понять, что не слышали и хотели бы услышать.
   -- Короче, стоит он в очереди, -- продолжил Иван, -- перед ним в очередь пролазят он и говорит: "ЭЭ, ты куда лезешь?". Чел оборачивается -- челу лет тридцать. Руслан на погоны смотрит -- капитан.
   Мы засмеялись. И, предвкушая кульминацию, я спросил:
   -- И что капитан сделал?
   -- Ничего, -- сказал Иван, -- что ты ему сделаешь.
   Внезапно и молниеносно ворвался Палыч.
   -- Тааааак, пиво пьем значит, -- он как всегда говорил скороговоркой.
   Мы были схвачены врасплох, а потому ничего не делали, стояли и смотрели на своего начальника, в беспомощном ожидании его действий.
   -- Ну что, давай сюда, -- первым делом он подошел к Ивану, взял из его рук банку и стал выливать пиво в раковину.
   Палыч никогда не злился. Он всегда прикалывался. Но тем не менее, его задрочка была очень жесткой, несмотря на такое нестандартное ее исполнение.
   -- Что стоим, смотрим? Следуем примеру отца-командира.
   Я посмотрел на Сизого, Сизый посмотрел на меня. Мы улыбнулись и продолжили стоять, ожидая кульминации и развязки. После Ивана Палыч подошел ко мне. Я расстался со своей банкой легко и непринужденно, а когда очередь дошла до Сизого, и Палыч стал сливать порцию Сизого, то Сизый не сдержался и сказал.
   -- Сергей Павлович, грех на душу берете.
   Палыч промолчал. И завершив столь приятный для себя процесс, осмотрел кубовую и оставшись недовольным результатами нашей деятельности полностью, велел все переделать и удалился.
   -- Хороший мужик... -- сказал я, чтобы как-то прервать, наступившие после его ухода молчание.
   -- Ага, хороший, -- негодовал Иван, -- только я из-за вас тут до шести сегодня, точно.
   -- Ты так говоришь, будто тебе кто-то заливал, -- включился Сизый.
   -- Ничего не знаю, -- парировал Иван, -- со мной будете.
   -- А висячку хряпнуть не хочешь? -- засмеялся Сизый.
   -- Я те хряпну, -- Иван был недоволен, однако было понятно, что он не будет препятствовать нашему уходу.
   -- Пойдем может пиво из холодильника заберем? -- сказал я. Давно уже пора было сваливать, но сделать это было необходимо под каким-либо предлогом, чтобы не слушать возмущения и ор Ивана.
   -- Пойдем.
   Руслан, как обычно, дремал перед тренировкой. На уборку за весь первый курс он сходил раза два, а уж на втором, он и вовсе забыл, что это такое. Благо никто ему не напоминал. Видимо, боялись нарушить его покой.
   -- О, привет! -- он улыбнулся во все своих тридцать два белоснежных и здоровых зуба. Он всегда был искренне рад видеть меня.
   -- Здарова, Рус, как спалось.
   -- Хорошо, -- он потянулся, потом вдруг резко изменился в лице, дернулся, и громко засмеялся.
   -- Что ты смеешься? -- поинтересовался радостный Сизый, доставая из холодильника пакет.
   -- Такая жесть снилась, -- Руслан схватился за рот, пытаясь остановить приступ смеха.
   -- Да что снилось-то? -- распалялся заинтригованный Сизый.
   -- Что мне Палыч сосет, -- Руслан уже не мог сдержаться, а потому засмеялся своим здоровым, конским смехом так, что под ним затряслась неказистая койка.
   -- Ёёёёёёёё, -- Сизый схватился за лицо и заразился смехом Руслана.
   Мне же было не до смеха. Хотелось поскорее дойти до пруда и выпить холодненького пивка. Ничто другое меня не интересовало, в том числе и гомосексуальные фантазии моих сокурсников. Я знал только одно, что если Сизого не дернуть, то он будет трепаться с Русланом еще минут десять.
   -- Давай оставим Руслана, наедине с его мыслями. Мне кажется ему нужно побыть одному, -- сказал я.
   На этот раз заржали мы втроем, однако мои слова подействовали на Сизого, и уже через минуту мы спускались по лестнице.
  

16.

   И снова пришел март. Второй раз за время моего пребывания в этом гнилом заведении. Радовался ли я весне? Нет, совсем нет. Меня уже ничто не могло радовать. Наладились отношения с сокурсниками, я совсем забросил учебу и просто нажирался каждый вечер. А утром, с бодуна, шел в Академию. Когда живешь в таком ритме, дружно с бутылкой, жизнь проносится мимо тебя.
   Естественно, во дворе у нас собралась большая компания собутыльников. Если было холодно мы пили, курили сигареты и гашиш в подъезде, когда было тепло -- занимались тем же самым на лавочке.
   Одним субботним утром, я зашел к Бунину. И мы вышли на балкон покурить. На балконе стоял Штакет в своем желтом диггерском костюме, со сварочными очками на лысине и здоровенными наушниками на ушах. Никогда еще в жизни я не видел его в таком состоянии -- он дрыгал руками, исходил слюной и в глазах его кипела гремучая смесь радости и безумства. Он, зачем-то, обнял меня.
   -- Что с тобой? -- я был растерян, и не знал что ему сказать, когда он отпустил меня.
   -- ААААААААААААААХУЕННО! -- на более вменяемый ответ он был не способен.
   -- Пойдем от него подальше, -- Иван взял меня за локоть и мы встали в противоположном от Штакета углу балкона. Штакету было все равно, он продолжал слушать музыку и дрыгать руками.
   -- Что с ним? -- закурив, я спросил у Ивана.
   -- Да, экстази закинулся.
   -- Классно.
   -- Да что классного? Ты на него посмотри. Хочешь как он?
   -- Конечно хочу!
   -- Сейчас у него спрашивать лишнюю таблетку бесполезно...
   -- Ясное дело, позвоню сегодня вечером ему, когда отпустит.
   Вечером я ему не позвонил. Нажрался и не помнил как добрался до кровати. Утром, уже в курилке, за утренним кофе с сигаретой, я вспомнил про Штакета и позвонил ему:
   -- Алло! Привет! Что, тебе отпустило?
   -- Ну так, -- засмеялся Штакет, -- ты как?
   -- Да вот, в Академии с бодуна умираю. Я у тебя спросить хотел, у тебя еще есть?
   -- Неа.
   -- А намутить вариант?
   -- При возможности.
   -- Понятно. А когда возможность появится?
   -- Понятия не имею.
   Как оказалось, возможность появилась на восьмое марта. День был праздничный, и на мое счастье, мне не нужно было идти в наряд. Поэтому я просто встретился со всеми -- со Штакетом, Худым и Буниным и мы пошли гулять.
  
  

17.

  
   -- Дэн, ты совсем больной? - улыбался Бунин.
   -- Чего?
   -- Ты на свидание оделся, или на мутку?
   -- Да что не так-то, -- я неуверенно опустил голову и оглядел пуловер, штаны, кроссовки. Кроссовки и правда вычурные чуток -- но других просто нет.
   -- В кроссовках дело что ли? -- поинтересовался я.
   -- Ну да. И штаны... у тебя джинсов простых нет? Что это за хлопковая поебота с позолотой?
   -- Они удобные зато!
   -- Ну ладно. Кроссовки я те хоть дам, что ли.
   Я утонул в ботинках Бунина. У Ивана был сорок пятый размер, а у меня сорок третий.
   -- Отличная обувка, спасибо!
   -- Да, ладно, на вот, бумажки всунь попробуй.
   Бумажные комки помогли немного. Ботинки, вроде как, не спадали. Да и чувствовал я себя в них уверенней просто из-за того, что нога стала казаться больше. Слава богу, Иван не стал всучивать мне свои штаны. Всучил бы он всенепременно розовые модные джинсы, которые надевал один раз в жизни. Он ждал кого-то в них на Киевском вокзале и стоял там у всех на виду около часа. На него очень сильно косились. Странно, что не поступило к нему никаких непристойных предложений со стороны представителей сексуальных меньшинств. Удивительно.
   Мы прошли мимо машин, припаркованных под нависающей, сочной зеленью и подошли к палатке.
   -- Я думаю, -- начал Иван, -- пара батлов пива нам не помешает. Главное не нажраться.
   Ехать нужно было на Шаболовку, на трамвае. Я всегда любил трамваи, они стучали колесами, двигались медленно, но уверенно, без пробок. Есть что-то в трамваях притягательное, антикварное. Кругом планшеты, мобильники, как компьютеры, а они все едут не спеша, по старинке, по рельсам, по вымощенным серыми камнями мостовым. На них время не влияет никак.
   Сначала нам нужно было встретить Василия. Он жил недалеко от метро. Он как всегда начал разговор первым, с темы которая волновала именно его.
   -- Лена, сука, замутила с каким-то конем!
   -- Да надоел ты со своей Леной, -- засмеялся я, -- у тебя ж была какая-то подруга недавно.
   -- Да, -- улыбнулся он, -- я ее трахнул на холодильнике на Новый Год, пока ты спал, алкоголик.
   Василий скорее всего врал. Да, он таскал за собой какую-то девчонку, и притащил ее на Новый Год на вписку. Я упился в усмерть еще до курантов и валялся на полу. В той комнате, где я вырубился пригодных для сна места было только два: диван и старый холодильник, лежавший на боку. Василий уверял, что не просто трахнул эту девку, а сорвал ей целку. Это очень маловероятно. Хотя если правда, жаль ее -- лишиться девственности на холодильнике, на мутной хате, с окнами с видом на ТЭЦ, в окружении алкашей, пустых бутылок и блевотины -- это точно не то, о чем мечтает девушка.
   Возле метро стояло человек тридцать. Все ждали мутки -- наши. Кто с пивом, кто с дешевым и вредным коктейлем из банки, кто курил, кто просто стоял, без сигареты и бутылки, таких меньшинство. Я не знал почти никого -- но это и не странно: во-первых, я первый раз на мутку поехал, а во-вторых Василий, который подтянул меня и Ивана, сам не знал и половины людей. Это нормально, когда собирается такая толпа хулиганов. Скауты отзванивались -- то там фирма, то тут. То сорок человек, то семьдесят. Нужно забиться. Выбирали лес.
   В метро наша шобла заняла весь эскалатор, хотя вели мы себя тихо -- в воздухе чувствовался сильный, почти электрический заряд напряжения. В такие моменты ты понимаешь, что на самом деле означает затишье перед бурей. Человек семьдесят собралось, после нас еще народ подтянулся -- это действительно событие. Серьезный махач впереди. Я не чувствовал ни страха, ни мандража. Не знаю, что чувствовали другие, но все либо молчали, либо разговаривали, изредка прерываясь на робкий и слегка нервный смех.
   Когда мы вышли на улицу, нас тут же остановил милицейский патруль. Менты прекрасно понимали, что толпа молодых парней в спортивных костюмах -- верный знак приближающегося противоправного деяния.
   -- Что, ребят, драться собираетесь?
   -- Ага, у нас масленица.
   -- Ну, смотрите, если что не так -- всех позакрываем.
   Иван не мог больше молчать. Его прорвало.
   -- Ага, позакрывают. Не догонят, не поймают! Насчет ментов. Мне тут знакомый рассказывал недавно, как в "Кружке" дал пизды мусору-охраннику.
   -- За что? -- спросил я.
   -- Да дебил. Они там сидели с кем-то, денег не хватило за счет расплатиться. Не знаю, не хватило ли на самом деле, или платить не хотели. Стали они выходить без оплаченного счета. На Горбушке дело было, там "Кружка" двухэтажная, ну так вот, они по лестнице спускаться начинают, навстречу мусор. Что делать?
   -- Ну?
   -- Да знакомый дал ему с ноги в грудак, пока тот катился, они и свалили.
   Скауты наконец договорились. Идти надо было в парк, где тихо, много деревьев и мягкая земля. Все кругом разминались, а я не чувствовал ни ног, ни рук, я был как плюшевый мишка с набитыми ватой конечностями. Я не чувствовал надвигающейся опасности, да и вообще слабо представлял, что меня ждет. Но судя по всему, мое тело куда лучше было осведомлено о предстоящей драке, руки, ноги, внутренние органы будто чуяли, что им скоро придется несладко, и просто отказывались слушаться. Я оглядывался по сторонам и понимал, что многие испытывают схожие чувства. И только огромный толстый мужик, который прыгал, громко гыгыгкал и махал кулаками по воздуху, одним своим видом разряжал тяжелую атмосферу.
   -- Аааа, это Бабаш, -- поймал мой взгляд Василий, -- ходят слухи, что он двум хачам голову отрезал. Абсолютно больной чувак.
   -- Что-то не очень верится. Он бы точно не стоял рядом с нами сейчас. Его поймали бы либо хачи, либо менты.
   -- У него белый билет. Он и психически больной, и дурак.
   -- И что? От таких дел белый билет не спасет.
   -- Ну, не знаю, ему, видимо, повезло.
   Вдруг к парням, стоящим впереди подошел скаут и сказал что-то. Ребята засуетились, начали кучковаться и двигаться в сторону леса.
   -- Оооо, -- сказал бывалый Василий, -- понеслась.
   Я промолчал. Мне нечего было сказать. Но больше всего меня удивляло то, что и после того, как все пути к отступлению оказались отрезанными, внутри меня ничего не изменилось -- я все так же не чувствовал ни страха, ни агрессии, ни готовности к драке. Просто легкая слабость. И все.
   Из толпы кто-то скомандовал:
   -- Строимся!
   Толпа молча откликнулась: парни вокруг меня, стали смыкаться в шеренги, сцепившись за предплечья. Я оказался то ли в пятой, то ли в шестой с конца, хотя по габаритам я должен был идти впереди. Но теперь было поздно, в моей позиции мне оставалось только толкать, продавливать впереди идущими наших оппонентов.
   За считанные мгновенья семьдесят человек организовали четыре длинных и стройных ряда. За спинами товарищей я не мог разглядеть ничего. Мог только чувствовать то, что напряжение среди нас достигло наивысшей точки. Все шли молча, пытаясь попадать в ногу, пытаясь поймать общий ритм, слиться в одно мощное целое. Наверно, я должен был слышать стук шагов, но слышал лишь стук сердца.
   Среди нас не было никакого лидера, командира, который отдает команды. От того все наши действия являлись спонтанными, однако на удивление слаженными. Мы стали спускаться с горки, и я, наконец, оказался способен видеть то, что происходит впереди. А впереди, в метрах ста от нас, по пыльной дороге приближалась коробка противника.
   Среди нашей банды, кто-то не выдержал гнетущей тишины и выкрикнул:
   - Зиг Хайль!
   Его тут же поддержали, за считанные секунды мы все заряжали нацистское приветствие и вскидывали руки. Многие из нас даже не знали друг друга, и нас не объединяло по большому счету ничего, кроме бытового, советского разлива, фашизма.
   Расстояние между коробками неумолимо сокращалось и когда между нами осталось метров двадцать, мы дружно замолчали. Теперь заряжали оппоненты. Резко, как три выстрела, как три коротких "Ура" по лесу прогремело:
   - Кэпиталс! Кэпиталс! Кэпиталс!
   Сразу после этого, ребята, что шли впереди меня, замерли. Пусть на долю секунды, но все сразу стало понятно - они испугались. Для меня заряд противника не значил ровным счетом ничего, а их заставил оступиться.
   Я понял, что драка началась, только тогда, когда мы прекратили движение. Мы с Иваном просто давили на спины товарищей, не понимая того, что там впереди происходит. Мне быстро наскучило это занятие, и я выскочил из коробки, Иван выскочил следом.
   На переднем крае зарубились не на шутку: человек по пятнадцать с каждой стороны методично разбивали друг другу морды. Было непонятно кто побеждает, однако странным казалось другое: когда я ехал сюда, то боялся что в такой толпе обязательно случиться неразбериха, и мне прилетит по башке от своих же. На деле все вышло иначе. Свои -- за спиной, чужие -- впереди.
   Я быстро нашел себе противника, мы столкнулись взглядами, и все сразу стало понятно. Он решился ударить первый, задел. В свою контратаку я вложил всю свою силу и если бы достал, то точно повалил бы его. Но я промазал, да так, что даже равновесие потерял. Хотя может я потерял его не от удара? Может я просто споткнулся о выступившие корни березы?
   -- Сколько пальцев? -- вытащил из небытия чей-то голос. Там, в пустоте виделись сны, только меня в них не было. Ни прошлого, ни будущего, ни настоящего.
   -- Два, -- перед глазами плыло всего несколько секунд. Потом все нормализовалось. Голова, правда, звенела, да саднило в ухе.
  

18

  
   Мичуринский проспект широк и разношерстен, но он не всегда был таким. Сам проспект и дома вокруг него начали строить во время подготовки к Олимпиаде восьмидесятого года. Оформлялся он быстро: деревеньки сносились, возводились панельные дома. Сначала пяти и девятиэтажные, потом пошли и высотки в семнадцать этажей. Дома эти, вне зависимости от количества этажей -- строения жалкие как снаружи, так и внутри. В квартирах низкие потолки и дурацкие планировки. В двух-трех комнатах частенько живет по три поколения. Кругом нет африканской нищеты, но есть безысходность и серость, которая пропитала все вокруг. Все кругом блекло: блоки высоток, выцветшие тротуары и даже многочисленные голуби. К середине девяностых годов -- Мичуринский стал полноценным микрорайоном и ко всему этому убожеству прилепляли элитные дома из хороших материалов, с толковой архитектурой, которые никак не вписывались в общий ансамбль.
   Совсем другое дело -- сама дорога. Его укатывали асфальтом, следили за ней, чинили постоянно и вскоре она стала одной из важных магистралей столицы. В конце нулевых из нее сделали настоящую трассу, с разделительной полосой и тремя полосами движения в каждую сторону. По Мичуринскому ездят внедорожники за добрую сотню тысяч долларов, ими управляют молодые и красивые девушки, злобные кавказцы, пузатые бизнесмены. Да кто угодно может быть за рулем этого внедорожника. Просто живет он скорей всего в таком же доме, в такой же квартире, в таком же доме, а если и нашлись средства на жилье поприличней, то окружает его та же серость и безнадега, что и других.
   Штакет жил в башне у обрыва. Не подумайте, что это сказка. На Мичуринском действительно есть башня у обрыва. Синий дом, этажей в двадцать. Внизу -- иссохшее русло реки, поросшее орешником и, на другом берегу, гоночный трэк. Порой мотоциклисты нарезают на нем круги, подпрыгивают на буграх и высекают из под колес метровые столбы грязи. Штакет не знал, проводятся ли там соревнования, или там просто проходят тренировки. Да какое ему до этого дело? Ему восемнадцать и сегодня надо идти в клуб.
   Когда я зашел к нему в комнату, то он сидел на узком подоконнике и смотрел в окно.
   -- Привет, чувак! -- поздоровался я.
   -- О, здарова, а ты как сюда попал?
   -- Брат твой открыл.
   -- Гы, я даже не слышал.
   -- Что ты делаешь? НЛО опять высматриваешь?
   -- Не, я сегодня не упарывался еще. Смотрю на штуку.
   -- На мою шарагу?
   -- Ага. Она похожа на какого-то робота.
   -- Правда? -- удивился я и подошел к окну.
   -- Ну вот смотри, рука, например, -- он указал на общагу, -- вот голова, -- он тыкнул пальцем в сторону высокой башни, в которой находилась библиотека.
   -- А вот это вторая рука? -- я кивнул в сторону учебного корпуса.
   -- Ага. Робот упал и сцепил руки.
   -- Или раком стоит.
   -- Ахааа.
   Я плюхнулся на диван и под расслабляющий эмбиент уставился в рейверский гобелен на стене. На нем написаны были флуоресцентными красками несколько планет. В одной из который, по широкому и плоскому кольцу угадывался сатурн. Вечером, если не включать свет, а сидеть в темноте накуренным, хорошо было, уставившись в полотно, лететь к ним, ярким и светящимся.
   Тягучий и въедливый звонок вывел меня из транса. На этот раз Штакет пошел открывать,
   -- Привет, Дэн! -- улыбалась Белка.
   Она мне не нравилась, с ней бы мне точно не хотелось переспать -- во-первых у нее были крашенные немытые волосы, во-вторых у нее была грязная кожа и самое главное -- у нее был просто невыносимый плановой смех. Этот смех не просто раздражал, он еще служил ей индикатором настроения. Им она выражала радость, обиду, тоску, счастье, ненависть и презрение, в общем, она выражала смехом те чувства, которые обычные люди выражают мимикой и жестами. У нее мимика почти отсутствовала. Все время тупая ухмылка.
   -- Привет! На пати сегодня едешь с нами? -- сказал я.
   -- Не, я по делам.
   Штакет согнал меня с дивана, скинул потертые подушки на пол и засунул руку глубоко внутрь конструкции. Ковырялся там долго, даже испарина на лбу вышла. Встал, начал чесать затылок. Потом сунулся с другой стороны -- что-то поймал. Вытащил какую-то коробку, и выдал белке запаянный пакетик с крошечным рубином.
   -- Что это? -- спросил я.
   -- Микродот. ЛСД, -- ответила Белка, приспустила штаны и засунула дерьмо себе в пизду. Потянуло немытыми гениталиями.
   -- А еще есть?
   -- Нет, -- она засмеялся ехидно, презрительно.
   -- Да не ссы, -- успокаивал Штакет, у нас амфетамины есть.
   Амфетамины действительно имелись в наличии, и немало. Граммов десять. Штакет не банчил сам. По старой памяти, да и для успокоения паранойи стафф на хранение оставлял ему Худой. За эту услугу, Штакет невозбранно употреблял часть запаса самостоятельно. Они начинали торговать дурью вместе, но Штакет быстро с этим делом подвязал: его прихватили в Украине с тремя боксами травы -- мелочь, конечно, но закрыть могли. Его вытащила из какого-то Симферопольского обезьянника мама, отослав сыну тысячу баксов. В итоге все кончилось тем, что он провел три дня в ментовке и поехал домой.
   На столе быстро образовался маленький сугробик. По сугробику прошлись социальной картой, он превратился в две полосочки, к полосочкам прилепились трубочки из сторублевочек и полосочки пропали, оставив на деревянной крышке стола тоненький слой белой пыли.
   Мы быстро поймали тачку. Остановилась старенькая шестерка, я плюхнулся вперед. Сиденье было сломано -- спинка упала и уперлось в заднее кресло. За окном летели фонари, оставляя за собой огненные следы. Иногда эти следы срастались в линии.
   --- Дэн, там на Павелецкой нужно будет человечка подождать.
   --- Хорошо.
   На улице было сухо и тепло. Мне нравилось стоять и ждать. Мне вообще все нравилось под спидами. Идти, прыгать, пить чай. И даже если бы погода подкачала, полил бы дождь, то и это не помешало бы мне радоваться миру вокруг. Мы простояли у дороги минут пять. Штакет позвонил кому-то. Говорил он долго, как это обычно случается под стимуляторами, а потом махнул рукой на подземный переход и мы спустились вниз. В переходе, как это обычно случается дурно стоял бомж, шатался и падал. Больше никого. Только желтые грязные стены кругом, освещенные тусклыми фонарями.
   Когда мы перешли на другую сторону, к выходу из метро, бомж поплелся за нами. Штакет все говорил по телефону, а я присел на парапет. Бомж пытался что-то сказать, но тщетно, язык, как и ноги, не слушались. Я не обращал на бродягу внимания. Курил сосредоточенно и осматривался по сторонам.
   Из перехода поднялся еще один бомж. У него была одна нога, две костыли и свита из двух синявок. Сразу видно -- центровой, альфа-самец перехода. Он ткнул костылем в бок бедолагу, шатавшего рядом с нами, и тот, даже не пытаясь сопротивляться, свалился. Центровой не добивал сильно -- дал костылем раза три-четыре с размаху, не целясь, и стал орать.
   -- Ты что к парням пристаешь? Не видишь отдыхают люди? Ты что, пидор, попутал? Совсем берегов, блядь, не видишь? -- после этой тирады, главный обратился к нам со Штакетом, совсем другим тоном, как советский милиционер исполнивший свой долг, -- ребят у вас все в порядке?
   -- Да, да. Все отлично.
   Центровой дал пару контрольных костылем по пидору и пошел дальше. Когда-то давно в детстве, когда шла первая чеченская война, я видел по телевизору запись с камеры видео-наблюдения, с парковки, на которой чеченский одноногий боевик вытворял тоже самое с русским рабом. Орал на него, пинал костылем. Раб стоял и терпел. И я долго думал тогда, почему раб не дал сдачи.
   Не прошло и пяти минут, как к нам снова пристали. На этот раз одинокий гопник. На сей раз к Штакету, который только закончил говорить по телефону. Гопнику не понравился прикид Штакета, он почему-то подумал, что перед ним стоит скинхед в желтом диггерском костюме и то ли со сварочными очками, то ли с очками пилота двадцатых годов на лысине.
   -- Ты скин?
   -- Нет.
   -- А что лысый?
   -- Нравится. Удобно еще.
   -- На зоне скинов не любят. Почти все воры в законе кавказцы. Ты поаккуратней. Сигареты есть?
   -- Нет.
   Когда гопник ушел, я повернулся к Штакету:
   -- К нам подходят все подряд, кроме твоих друзей.
   -- Это да. Они, кстати, не придут. Сказали, мы вас по дороге к клубу нагоним.
   По дороге нашелся знакомый Штакета с какой-то подругой. Он настиг нас у палатки, где Штакет брал себе Ягуар. У Штакета не было денег, он клянчил их у меня -- я ломался: во-первых у Штакета никогда не было денег, во-вторых сам я не хотел пить, чтоб не мешать дрянь с бухлом, и в-третьих, нужно было оставить денег на утро. Так что штакетов знакомый появился очень вовремя: он предложил всех угостить, как раз в тот момент, когда я уже готов был достать заначку.
   Говорил он быстро и много, местами совсем непонятно, как обычно и говорят люди под марками. Говорил, что в этом клубе уже был и в прошлый раз долбил порох где-то поблизости с незнакомыми чуваками.
   Фейсконтроля на входе не было -- одни наркоманы. Да и как ты сделаешь фейсконтроль, когда на вечеринку продаются билеты? Ясно -- никак. Мы поднялись по лестнице наверх и сразу стали искать туалет. Туалеты чинные, не разбитые. Решили заходить в кабинку по одному. Заходили туда относительно спокойные, выходили бодрячком. Ночь длинная, а запасы истощились в начале вечера.
   Зарядившись бодростью я пошел на танцпол, ведь нет ничего приятней, чем топтать под феном. Я мог заниматься этим по шесть часов кряду с перерывам на чай и на покурить. Я просто ловил ритм и дрыгал руками и ногами. На всю ночь мне хватало различных комбинаций из двух-трех движений. После этого я обливался потом. И даже это доставляло удовольствия. В конце первого часа уже можно было выжимать майку. Я решил передохнуть немного.
   -- Привееееет, Дэн! -- Белка появилась из ниоткуда, и смеялась доброжелательно.
   -- Ты ж не хотела ехать сюда.
   -- Потом захотела, -- она сказала это, закрутила жопой и растворилась в толпе.
   По дороге в бар, на лестнице, тусовался Штакет. Он сидел на подоконнике, как и накануне дома и пялился в окно. К нему подошел какой-то здоровенный жирдяй.
   -- Здаров, чувак!
   -- Привет.
   -- У тебя фен есть?
   -- Неа.
   -- Отсыплешь мне пару трэков утром, -- сказал здоровяк и спустился в бар.
   -- Ты знаешь этого типа? -- спросил я, подойдя к Штакету.
   -- Ну да, пересекались пару раз. Ты удивлен?
   -- Ну да.
   -- Это нормально. На пати ходят одни и те же люди.
   Мы взяли чая и сели за стол. Рядом сидел тот здоровяк с друзьями и громко травил байки. Толстяки любят привлекать к себе внимание.
   -- ...идет этот тип бухой, шатается, пиздец как шатается, задевает наш стол. Роняет со стола пиццу. Она падает начинкой вниз. Все, пиздец пицце. Мы ее ждали еще часа два. Я ему и говорю, теперь ты у меня ее сожрешь. Он заднюю, извините, извините. Я так подумал -- повезло тебе чувак, что извинился и говорю ему покупай новую.
   -- И что?
   -- Купил.
   На плазмах висящих на стенах крутились клипы без звука. Из колонок тихонько шептал эмбиент, успокаивал. Тело расслаблялось и текло вместе со звуками туда, где поля зелены, деревья высоки и море. Море где-то вдалеке, ты сидишь на высоком утесе: под тобой водопад, над тобой птицы.
   Белка снова вывела меня из транса. Она пришла, села за столик и, как обычно, залилась. Я решил не терпеть этого и пошел рубиться со свежими силами. На лестнице меня кто-то тронул за плечо:
   -- Привет, Дэн!
   -- О! Ни фига себе, здорово!
   -- У тя есть что-нибудь?
   -- Неа. Был фен -- весь кончился. А ты под чем?
   -- Под колесами.
   -- Есть?
   -- Тоже кончились.
   Вот и поговорили, -- подумал я, -- прав был Штакет, наркотики сближают.
  
  

19.

   То, как подошел к концу второй год моих мучений, я, честно признаться, и не особенно заметил. Беспробудное пьянство с добавившимися к нему экспериментами с наркотиками делало свое дело, и я стал не особенно восприимчив к внешним раздражителям. Отношения с моими сослуживцами окончательно выровнялись, и уже никто не осмеливался меня травить. Это делало меня спокойней. Хоть и говорить о душевном равновесии при таком убийственного для психики образе жизни не совсем уместно. Я не чувствовал себя ни хорошо, ни плохо, мне просто стало все равно.
   У меня был очередной отпуск. Месяц отдыха от тупой и изнуряющее не то учебы, не то службы... И я поехал с Васей, Русланом и Иваном в Крым.
   Вагон ресторан -- это лучшее место в поезде. Единственное место в поезде, где я чувствовал себя хорошо. Будто просто зашел в дешевую рыгаловку, все привычно и обыденно до нельзя. Какая разница, где пить? Плохо только в самолете -- не побуянишь, а если и побуянишь -- пришьют статью. Василий проставлялся.
   -- Дайте нам граммов триста коньяку, -- сказал он женщине в чепце и голубой манишке; СССР развалился, но совок непобедим.
   -- Ну что за отдых? -- он поднял налитую до краев стопку.
   Мы пили за барной стойкой, хоть и набрали в поезд пива, которого нам, естественно, не хватило. Руслан и Иван решили поспать -- им не хотелось идти в другой вагон. Духота и алкоголь сморили. Да и встали все рано, чтоб успеть на утренний поезд. Я же обычно останавливался в питие только тогда, когда впадал в алкоголическую кому. Ну а Вася ехал к своей любви Лене, ему было не до сна. Он предвкушал встречу. Ему девятнадцать, ей шестнадцать. Познакомились они, когда ему было шестнадцать, а ей, соответственно, тринадцать в детском лагере "Артек". Этот сумасшедший все никак не мог ее забыть. Я тоже влюблялся, но моя любовь проходила хоть и болезненно, но быстро. В Васину душу я не лез -- наливают и спасибо.
   На вокзале в Симферополе нас встретил раскаленный август, бабки с пирожками и предложениями о съеме жилья и таксисты. Вася, как инициатор поездки руководил процессом нашего обустройства. О жилье он договорился заранее, со своей давней знакомой по все тому же "Артеку", в то роковое лето, когда он безответно и крепко влюбился. Как руководитель и лидер группы, он шел впереди нас, по привычке сильно размахивая руками, с задранным неестественно высоко подбородком. Он оборачивался, улыбался, хихикал и выдавал:
   -- Смотри какая телка!
   Нам было нужно такси. Вася сказал, что те таксисты, что тусуют на перроне берут втридорога и мы сели к бомбиле прямо на выходе из вокзала. Водила взял сто гривен вперед, огромный пузатый хохол с усами, флегматичный до одури. Довез по серпантину до адреса минут за двадцать. Когда мы подъехали к нужному месту, Вася позвонил кому-то. К нам подошла асексуальная баба годов тридцати, его подруга. Она вся расплывалась в улыбке.
   -- Ну как доехали?
   -- Нормально, -- ответил Вася, остальные в разговор не включались.
   -- На границе долго стояли?
   -- Да нет.
   -- А что на автобусе не поехали?
   -- Да устали. Скорей хотели море уже увидеть. Сто гривен на четверых потянем как-нибудь.
   -- Он взял с вас сто гривен? Тут красная цена -- пятьдесят. Ладно, ребят, пойдемте, не буду вас мучить расспросами.
   Квартира оказалась без ремонта, со старой лакированной мебелью старше всей нашей компании и пыльными коврами. Естественно далеко от моря. Руслан и Ваня протестовали против заезда в эту развалюху, Вася не хотел подставлять подругу, а мне было все равно. Руслан ходил по квартире и звонко причитал, Иван выражал свое недовольство молча, он вообще не отличался болтливостью. Но мы очень устали и от того нам быстро надоело спорить -- мы решили оставить вещи, пойти на море искупаться и определиться на свежую голову.
   Спуск к морю оказался крутым и долгим. Кругом стояли аккуратные маленькие домики, окруженные абрикосами и можжевельником. И от нас все дальше удалялся серый, жутко потрепанный исполин, уродливо возвышавшийся на самой вершине.
   -- Смотри сколько домов! -- не унимался Руслан, -- у нас мало того, что хата убогая еще и дом такой же. Что, думаешь, здесь не сдают? Думаешь, мы тут не снимем ничего?
   -- Она мне по дружбе цену скинула. Мы охуеем снимать в частном секторе, -- отбивался Василий.
   Мне пришлось идти очень аккуратно и медленно, чтоб не порвать тапки. По дороге я разглядывал причудливые незнакомые деревца за заборами и, видимо поэтому, не заметил, как очутился на улице, вымощенной камнем, чуть выше набережной. Улица эта была усеяна миловидными постройками века девятнадцатого. Раньше их использовали по назначению -- как жилье, теперь из них сделали аптеки, бары и несколько продуктовых магазинов, по большей части вино-водочной ориентации.
   -- Ты все здесь знать должен! -- оживился я, -- веди нас, Сусанин.
   -- Пойдем в "Артек", меня там все знают. Нас пустят. Там самый лучший пляж в Гурзуфе.
   Вася не обманул. Он, как ни странно, был знаком с охранником. Территория пионерского лагеря была усеяна кипарисами. Кругом чистота и благолепие. Пляж был огорожен железной оградой с одной стороны, а с другой -- горой.
   -- Вот это, -- сказал Василий, -- Медведь гора, вон там в море, видите две скалы? Это Адалары. А правее -- скала Лягушка. Нравится?
   -- Охуенно, -- Руслан искренне радовался. Он был самым младшим и здоровым из всей компании. Черный как смоль, с кавказским именем, он жутко ненавидел хачей и всем говорил, что он русский.
   Мы окунулись по паре раз и решили сходить поесть.
   -- Ну что с хатой будем делать? -- сказал в очередной раз Руслан.
   -- Ты займешься поиском других вариантов? -- я знал, на что давить, Руслан с Иваном молчали.
   -- Тогда остаемся там, где я и хотел! -- подытожил вдохновленный поддержкой Вася.
   В открытом кафе стоящем на широком пирсе, мы пообедали, выпили и вернулись в снятую халупу. С дороги всем хотелось выспаться.
   Правда, когда мы пришли, то снова стали пить. Обживали квартирку. Курили в комнате, сбрасывали пепел на ковер. Расслабленный возлияниями, я облокотился на балконную дверь и выдавил массивной спиной окно. Ближе к ночи Василия с Русланом срубило богатырским пьяным сном, а мы с Иваном пошли прогуляться по набережной в поисках девушек.
   Первый вечер не принес никаких результатов. С другой стороны, мы на них особо и не рассчитывали. Мы проводили рекогносцировку. С погодой нам повезло, с моря дул теплый ветер и довольный, преимущественно датый народ неспешно передвигался по мощеной камнем мостовой в шортах и майках. Почему-то парами и мелкими группами ходили мускулистые атлеты, а с девушками в основном передвигались пузатые тюфяки. Так как я относился ко второй категории отдыхающих, такой расклад меня радовал.
   Следующие два дня прошли размеренно и спокойно. Василий ходил в "Артек" и высматривал там свою Лену. Руслан ходил вместе с ним, но не чтобы поддержать или помочь, а просто потому, что в "Артеке" были хорошие пляжи. Руслан загорал на пирсе и читал Ницще. Как настоящий полубог, он предпочитал уединение и духовную пищу.
   Мы с Иваном держались вместе. Днем ходили на обычный, городской пляж, в надежде познакомиться с совершеннолетними девушками. Обедали мы сытно, в прибрежных кафе, непременно с борщом и холодной водкой. Вечером мы заходили домой, переодевались и снова шли к морю, на набережную, все с той же целью. Иван не проявлял никакой инициативы, поэтому каждый раз знакомиться приходилось мне.
   На третий вечер безутешного пикапа мы сели в кабак, и заказали самогон с соленьями. В кафе лабух пел голосом Шатунова слезливые и гнусавые песни "Ласкового мая". Эти песни, как синие наколки на уголовнике, придавали атмосфере убогого советского отдыха некоторое обаяние, завершали жирным штрихом железобетонную громаду беспробудного санаторного пьянства. Каждая нота гвоздем впивалась в гроб того, что несло хоть какой-то эстетический смысл. Пузырь ушел хорошо и быстро.
   -- Ну что делать дальше будем? -- спросил я.
   -- Пойдем прогуляемся.
   -- Ага. Что здесь делать еще? Клуб -- один на всю набережную. Город, конечно, красивый, но сюда надо с семьей ехать.
   Когда мы остановились, чтоб закурить, к нам подошла девушка.
   -- Ребята я видела вас в Аю-Даге, вы пили водку... -- у нее была сильная украинская "г" и неприметная внешность.
   Ясное дело, мы снова засели в кафе. На этот раз в другое, да и заказали не самогон, а вина, сыра и фруктов. Весь вечер я изливался пространными речами обо всех явлениях нашего мира, и меня не покидала уверенность в том, что все у меня получится. Иван же быстро понял, что ему ровным счетом нечего с нами делать и удалился, оставив нас наедине.
   Вино и фрукты с сыром мы закончили вдвоем.
   -- Ну что, пойдем? -- спросила девушка.
   -- Пошли. А куда?
   -- Ко мне.
   Я не знал, куда меня ведут, а потому просто обнял спутницу и пошел. Если бы я не трепался целый вечер за столом, то наверняка узнал бы о ней хоть что-то и знал конечную цель нашего маршрута. Может быть к счастью, я этого не сделал. Загадки манят и создают интимную атмосферу.
   Через несколько минут мы стояли у кого-то здания за оградой, причем не у фасада, а с противоположной стороны. Мы остановились и я, не видя входа, задал простой и важный вопрос:
   -- Э-э-э, а куда дальше?
   Худенькая, она просочилась сквозь решетку на окне. В темноту подвала. И сказала оттуда:
   -- Пролезай.
   Я весил девяносто шесть килограммов при росте метр восемьдесят восемь. Решился не сразу:
   -- Да я не пролезу!
   -- Не ссы, не таких протаскивали.
   Девчонка не обманула: я и правда пролез, хоть и не без труда. У меня даже и мысли не промелькнуло, что там, в подвале, в который меня затащила едва знакомая деваха может произойти что-то плохое.
   Я провалился во тьму, но каким-то образом мне удалось удачно приземлиться на ноги. Внутри была темень, я ничего не видел. Моя спутница куда-то ушла, и через несколько мгновений зажегся свет. Комната -- метров сорок, по пять коек вдоль длинных стен. На каждой койке по парню с девушкой.
   -- Выключи свет, бля, -- сказал кто-то.
   -- Ща.
   Моя подружка ловко разделась, и пока она была обнаженный, я заметил на ее пояснице синюю татуировку, не тюремная, конечно, но ничего притягательного. Она накинула на себя растянутую футболку, как ночнушку, нажала на выключатель, и снова стало темно. Я, насколько мог быстро, скинул с себя толстовку и джинсы, меня потянули за руку в койку. Койка была очень узкой, а потому я сразу лег на свою подружку сверху, и чувствуя ответственность прилагал все усилия, чтобы не раздавить хрупкого партнера.
   Я снова не кончил.
   Утром меня разбудил то ли уборщик, то ли жилец.
   -- Доброе утро, -- сказал он, -- вы не могли бы убрать за собой, -- указал он пальцем на лежавший на полу использованный презерватив.
   Снятая халупа превращалась в бичарню. На ковре в гостиной, где жили Иван и Вася к пеплу на ковре добавились скорлупа от фисташек, кусочки чипсов и, конечно, ошметки от сала. Вася очень любил покупать соленые поросячьи уши с щетиной на местном рынке. На ковре можно было найти и их: порой целиком, порой кусками.
   Каждый день приходила мать Васиной подруги. Она что-то готовила и уходила. Естественно, она не могла не обратить внимания на выбитое стекло и бардак, однако ничего нам по этому поводу не говорила.
   Она вообще мало говорила. Здоровалась и все. Несмотря на то, что нам были интересны целы ее визитов, к ней подойти мы не решались, хотя между собой мы долго обсуждали таинственные появления женщины и в итоге решили, что она просто больная.
   Лене Васе был не нужен, более того он ей надоел до одури. Но он не сдавался, и каждый день ходил к ней. Что он там делал -- загадка. Руслан почти всегда проводил время один: днем он немного плавал, потом загорал и читал Ницше.
   Целую неделю мы с Иваном ходили к набережной и клеили девчонок -- впустую: то девчонки оказывались несговорчивыми, то их просто не было, все с парнями. Они даже зашли разок в единственный в городе клуб -- тоже тщетно. На танцполе у меня не получалось знакомиться, тогда как Иван не мог знакомиться вообще нигде.
   Несмотря на кажущуюся бесперспективность всего предприятия, упорство дало свои плоды и в конце недели мы все же взяли телефоны у двух симпатичных девушек. Просто я позвонил, а Иван нет. С этого момента мы окончательно разделились. После водочного разгона в комнате с коврами, каждый шел по своим делам.
   На свое первое свидание я решил держать себя в руках, поэтому пил через одну с ребятами. Да и водки было немного -- три пузыря на четверых. Ване, конечно, хватило, он уснул и никуда не пошел. Вася нашел себе новую пассию, даже двух, Руслан тоже кого-то нашел, но никто его таинственную незнакомку не видел.
   -- Мажорка опять, -- Руслан махал степенно рукой в ответ на расспросы.
   Маша пришла вовремя. Я ей определенно нравился. Весь вечер мы провели на пляже, болтали о всякой ерунде. Я проводил ее, мы долго целовались на прощанье. Когда я возвращался домой, то думал, как привести в эту халупу Машу? Почему в тот самый первый день, я не поддержал Васю, а не Руслана с Ваней?
   Пришел я на рассвете. Иван не спал. Руслан с Васей еще не пришли.
   -- Что, зорьки? -- улыбнулся я.
   -- Да пиздец, всю ночь не спал. Ворочался.
   -- Ты так нажрался вчера, уснул крепко вроде.
   -- Ну я поспал до трех. Потом проснулся поссать. Ложусь -- звуки. И всю ночь звуки. Сначала казалось, что ты под окнами поешь, я в окно выглянул -- никого.
   -- Ничего себе. Подвязывай с бухлом, братиш.
   -- Да не глюки это. Потом я прислушался -- стоны какие-то. Непонятно откуда.
   -- Ладно, забей. Я спать.
   Меня разбудил громкий голос Руслана. Он орал на Васю.
   -- Что там за этой дверью? Я тоже звуки слышал! Это оттуда. Звони хозяйке, узнавай.
   Я прошел мимо них в туалет.
   -- Доброе утро!
   Оттуда я услышал, как Вася разговаривает по телефону, а когда вышел, то обнаружил у двери консилиум. Я присоединился. Руслан старался шутить.
   -- А прикинь, там хоббит какой-то живет!
   Вася закончил разговор и повернулся к заинтригованной публике.
   -- Короче, она мне сказала что там. Просила не говорить. Но это пиздец. Там кладовка. В ней бабка парализованная.
   -- Да ладно! -- выдохнули мы.
   -- Вот зачем эта тетка приходила, готовила. Съезжать надо. Сегодня. Только сегодня вторник, а заплатили мы за неделю. Надо еще деньги вернуть.
   Целый день Вася звонил по телефону. Так он искал новое жилье, и сделать это оказалось совсем нетрудно. К вечеру того же дня квартира была найдена. Осталось забрать деньги за неделю у хозяйки халупы с полумертвой бабкой в кладовке. Хозяйка подошла с мужем, когда стемнело. Вася остался наверху, для разговора, а мы с парнями спустились вниз с вещами. Сели на лавочку, закурили и стали ждать.
   -- Может все-таки пойти и ее мужу дать пизды? -- сказал Иван.
   -- Не стоит, -- сказал я, -- мы в другой стране, да и снимали мы квартиру в черную. Никому ничего не докажешь. Если мы ему дадим ему пизды, у нас проблем будет больше, чем у него.
   Вася спустился минут через сорок.
   -- Ну что? -- спросил Руслан.
   -- Да ничего. Не вернут они деньги. Сказали -- это комиссия за срач, разбитое стекло и то, что мы съезжаем.
   -- Хорошие у тебя друзья, -- сказал Ваня.
   -- Да, да. Мой косяк. Я за неделю в новой квартире сам заплачу.
   И он действительно заплатил. Не подвел. Деньги ему выслали родители. Аренда новой квартиры стоила столько же, только в ней был сделан хороший ремонт и до моря от нее -- два шага. Парни долго сокрушались. А я нет. Теперь мне было где любить Машу.
  

20.

  
   После Крыма у меня оставалась еще неделя отпуска, и я решил сгонять в Питер. Руслан поехал со мной.
   -- Ты только Василию не говори, что мы поехали и ему не сказали -- обидится, -- сказал Руслан.
   Мы ехали в купейном вагоне, полки в купе были сняты, вместо них стояли кресла, по три с каждой стороны. Поспать было совершенно невозможно, хорошо, что я взял бутылку вина. Напротив нас сидели мама с дочкой и всю ночь мы с ними трепались. Они рассказывали нам о своем брате-фашисте, который ходит с ножом.
   -- Ребят, а вы чеченцы? -- спросила симпатичная дочка.
   -- Нет, что ты, -- ответили мы.
   Питер встретил нас поливальными машинами, мы прошли весь Невский и принялся дождь. Мы сели позавтракать в суши-бар. Целый день, с переменным успехом лил дождь, а мы просто ходили с Русланом по улочкам, периодически скрываясь от дождя в разных кафе.
   У нас было всего два дня, переночевали мы у моих знакомых, утром еще прогулялись и отправились домой, в Москву. На обратном пути повезло -- места тоже были сидячими, но кресла стояли как в самолете -- по два ряда с каждой стороны.
   -- Отлично, -- сказал Руслан, -- может даже поспать получится.
   Поезд еще не успел тронуться, когда Руслан, пытаясь уснуть, замахал локтями, чтобы поудобней устроиться. У него ничего не выходило.
   -- Слушай, -- сказал он снова, -- может ты пойдешь, попробуешь найти другое место? А то мы два здоровых мужика, нам тесно. Вон, смотри, там девчонка одна сидит, маленькая. К ней подсядь.
   -- Хм. А что. Неплохая идея.
   У нее были большие зеленые глаза и желтая книжка в руках.
   -- Что читаешь? -- сказал я.
   -- Паланика.
   -- "Бойцовский клуб"?
   -- Ага.
   -- Отличная повесть. Слушай, ты не против, если я к тебе подсяду? А то у меня друг здоровенный и поспать хочет, а для нас двоих там нам места мало.
   -- Да без проблем. Здесь же мест в билете нет. Садись куда хочешь.
   -- Отлично. Я Денис.
   -- Я Аня.
   -- А ты в Питере живешь или в Москве?
   -- Да как тебе сказать. Жила всю жизнь в Москве, а последние полгода в Питере. Правда теперь вот возвращаюсь обратно.
   -- А что так?
   -- Как известно, в Питер едут по любви... Вот и я съездила. Неудачно правда. Ты куришь?
   -- Да.
   -- Пойдем, может, в тамбур?
   Я прикурил ей. Когда она встала, у меня появилась возможность разглядеть ее получше. Отличная грудь, худенькая.
   -- Так что у тебя там случилось? -- начал я, рассматривая в сумерках ее красивое бледное лицо с полными губами.
   -- Да что-что... Влюбилась в парня. Переехала к нему, а он меня бросил. Обычная история. Переживаю правда сильно.
   -- Отвлекись на что-нибудь другое.
   -- Да я отвлекаюсь. Вон, книжку купила. Работу уже в Москве нашла. Уйду в нее с головой. Читал уже Паланика?
   -- Рассказать, что ли, чем закончится? -- я улыбнулся.
   -- Нет, не надо. Да книжка-то маленькая. Я бы ее сегодня в поезде и дочитала. Но тут ты. Ладно, докуривай, пойдем уже.
   Весь облик ее, бледность, интонации и даже то, что она не выговаривала "эр" сквозили такой беспросветной тоской, что становилось страшно. Страшно и притягательно одновременно. Она все же рассказала мне историю про своего парня. Тот был старше ее на семь лет, работал в Питере экскурсоводом. Она переехала к нему по большой любви, а потом ему надоела. Они жили у него, в коммуналке с ванной на кухне. Удивительно, но я никогда таких квартир не видел. И даже не слышал о них. Уснули мы где-то через час. Но какой сон в поезде? Мучительная и выматывающая дрема.
   Утром, когда мы приехали на Ленинградский вокзал, я помог донести ее чемодан до турникетов.
   -- Ты рейвами не увлекаешься? -- спросила она.
   -- Да так, бывает.
   -- Давай тогда свой телефон, позвоню, может сходим вместе.
   Прошла неделя. Я сидел и играл в контер-страйк по сети, и меня постоянно убивали. Никогда у меня не получалось искусно ставить хедшоты. Постоянно умирать на поле боя -- это очень сомнительное удовольствие. Мне всегда хотелось быть впереди, убивать по несколько игроков за раунд. И каждый раз я надеялся, что сегодня точно выйдет. Но не выходило. Каждый раз. И от того я нервничал и пинал ногой системной блок. Иногда доставалось и монитору. Хорошо, что он был ламповый, с толстым стеклом.
   Только я провел правый прямой по доставшей меня таблице результатов, как пришла смс.
   -- Привет! Это Аня из поезда! Помнишь меня?
   Наконец-то у меня появился повод бросить это дурное занятие и начать обустраивать свою личную жизнь. Ни с того, ни с сего я получил приятный и очень неожиданный сюрприз. Мы договорились с ней встретиться на выходных и сходить на выставку на Солянке.
   Выглядела она очень хорошо. В ней было что-то аристократичное -- такая же бледная, такая же печальная, все с теми же огромными зелеными глазами. Из-под пышного каре тянулась к плечам тугая и тонкая косичка.
   -- Привет, отлично выглядишь! -- сказал я. -- так что за выставка?
   -- Там фотографии. Не любишь что ли?
   -- Трудно сказать, я же никогда до этого не ходил ни на что подобное.
   -- Правда? Ну вот и посмотришь.
   Там оказалось всего два зала. В одном -- фотографии, в другом картины. Фотографии не цепляли, а от того я просто пытался шутить. А вот когда мы дошли до картин, и я увидел полотно с названием "Молодость", то сразу ушла вся моя несерьезность. С холста на меня глядел неспортивный и грустный парень, а вокруг него висели в воздухе использованные презервативы, и на каждом презервативе был номер, а после каждого номера слово "любовь". Мне стало как-то грустно. То ли от того, что номеров было слишком много, то ли от чего-то другого.
   -- Ну наконец-то тебе что-то увлекло! -- обрадовалась Аня. Куда пойдем дальше? Прогуляемся может?
   -- Да, отличная идея, пошли прогуляемся.
   Когда мы вышли на улицу, она достала из сумки фотоаппарат, и повесила его себе на шею.
   -- Так вот почему ты меня повела фотки смотреть! Сама фотограф.
   -- Нет, я только учусь, -- она улыбнулась в первый раз за все то время, что я ее видел.
   Мы пошли вверх по холму, мимо белой церкви. Навстречу нам попалась компания алкашей, и Аня сделала снимок, не таясь, открыто. Алкаши заметили, но никак не отреагировали. А я же, в свою очередь, напрягся. Я же понимал, что поступает некрасиво она, а бить будут меня.
   -- А ты только портреты делаешь? -- спросил я ее.
   -- Да нет... А что?
   -- Знаю тут пару заброшек, может тебе интересно будет?
   -- Правда? Пойдем.
   Через пять минут я уже показывал ей старое, века восемнадцатого, здание без окон, без дверей, с облезлыми стенами.
   -- Ну как тебе? Нравится? -- спросил я.
   -- Неплохо. Может быть ты залезешь туда?
   Я посмотрел на жестяной забор. Потом в черные дыры пустых оконных проемов. Лезть мне туда не хотелось. Ане удавалось вывести меня из равновесия и заставить беспокоится за свою жизнь.
   -- Да что-то не хочется...
   -- Ну давай! Получится отличный кадр.
   -- Может пойдем я тебе еще одно место покажу?
   -- А сюда точно не полезешь?
   -- Ань...
   -- Хорошо, хорошо, показывай другое.
   Я знал прекрасный двор неподалеку, с отличным большим граффити и повел ее туда. По дороге она снова начала фотографировать вещи, показавшиеся ей интересными. На этот раз, человек в милицейской форме не сделал вид, будто ничего не произошло, а подошел и попросил удалить снимки. При нем. Аня долго ломалась, но в итоге сделала то, о чем просил представитель закона.
   -- Блин, да пошел он, -- возмущалась Аня.
   -- А я тебе говорил...
   -- Да что говорил? Он не имеет права.
   -- Вот, смотри, -- мы свернули за угол и попали в окружение трех домов. На старых и высоких стенах, до самых окон поднимались цветные надписи, -- нравится?
   -- Да ничего вроде, -- Аня крутила головой, -- о, отличная крыша, -- она кивнула в сторону двухэтажной пристройки. И стена хорошая, можно по ней наверх забраться. Полезешь?
   -- Хм, -- второй раз отказываться было уже решительно невозможно, мне надо было набраться смелости. Я стоял и мялся.
   -- Давай, -- Аня снова улыбнулась, -- ты смелый, ты сможешь.
   Пришлось лезть. И, как ни странно, у меня действительно получилось забраться на самый верх, по разбитой временем кирпичной кладке. Она сделала несколько снимков и сказала, что я могу спускаться.
   -- А как спускаться-то? -- я засмеялся. Не знаю, что она подумала, а я-то знал, что это все от страха и растерянности.
   -- Как-нибудь.
   Пришлось повиснуть на краю и спрыгнуть. К счастью, я не убился.
   В следующий раз мы пошли с ней в кино. Она сказала, что фанатка Милы Йовович, а потому мы смотрели обитель зла. В первый раз в жизни я попал на ужасы с девушкой. И это при том, что фильм выбирала она.
   -- Ну как тебе? -- спросила она, когда пошли титры.
   -- Не мое несколько...
   -- Да ладно! Мила клевая!
   -- Мила-то клевая. Но игра лучше.
   -- Какая игра?
   -- Ты что не в курсе? Этот фильм по игре снят. И я ее прошел. Некоторые части. Так вот, в этой игре все то же самое, только ты сам убиваешь монстров. Да еще и загадки интересные и сложные. А тут... Тут просто трэш какой-то, твоя Мила просто бегает и убивает зомби.
   -- Хм. Классно. А я и не знала. Тебе все не нравится. Ладно, что дальше делать будем?
   -- Пройдемся может опять? Погода-то отличная. Заглянем потом может куда-нибудь еще, пропустим по стаканчику.
   -- Давай.
   Летом поздно темнеет. Мы вышли из кинотеатра в половину десятого и окунулись в зеленую Москву. Проходя по бульварам и красивым улицам, мы говорили бог знает о чем. Дискомфорт, который я испытывал при ней наконец-то прошел, и я спросил:
   -- Слушай, а почему ты мне написала?
   -- Ты знаешь... Тогда в поезде, я просто очень захотела секса.
   На следующей неделе мы пошли на рейв. Она жаловалась, что совершенно нельзя найти колес, и попросила найти если будет возможность. Я позвонил Худому, и он притащил две больших белых таблетки с маркировкой бетмэна.
   -- И как они? -- спросил я, отдавая ему деньги.
   -- Нормально. Никто вроде не жаловался.
   Мы посидели недолго с Худым, попили пива и как только он ушел, я сразу набрал Ане.
   -- Все нормально. Мне принесли.
   -- Отлично, -- сказала Аня, -- говно в носке проноси.
   -- А где встретимся?
   -- Давай внутри уже. Часов в десять. Как раз там начнется все. И это. Говно в носке приноси.
   Я знал где находится этот клуб по своей панковской молодости. Всю старшую школу я ездил туда на концерты, вечером. А по ночам там, как и сейчас, проходили рейв-вечеринки. Теперь я повзрослел и стал ходить во вторую смену. Странно, но я ни разу не ехал от метро Сокол, в сторону старого ДК в гордом одиночестве. Тогда, в отрочестве, каждый раз набивался полный трамвай пьяных малолетних панков. Они пели песни, было весело. А сейчас. Сейчас я не понимал куда еду. То ли на вечеринку, то ли на свидание.
   На входе сразу стало понятно, какой характер будет носить мероприятие. Пьяный и обдолбанный диджей-иностранец в компании крепких отечественных молодчиков пытался пронести внутрь граммов пять белого порошка. Охранник забрал пакетик и не пускал внутрь артиста.
   -- I can't play without it! Just let me in!
   Когда я услышал это, то понял, что диджей совсем не в адеквате -- с какой целью он пытался сказать что-то русскому охраннику на английском языке? Он и правда думал, что тот его поймет? Отечественные молодчики включились в спор, убрали с прохода диджея и вступили в разговор с охранником. Я пронес таблетки в носке.
   Аня ждала в холле то ли меня, то ли таблетки.
   -- Привет, -- сказала она, как всегда флегматично, будто из последних сил, -- принес?
   -- Да, как ты и говорила. Здесь достать?
   -- Лучше в туалете. Ты иди, я пофоткаю пока.
   В туалете стояла толпа парней. Они курили, да так, что глаза резало от дыма и трудно было разглядеть в этом тумане хоть что-то. С трудом добравшись до кабинки, я достал запаянную слюду из-под пачки сигарет из носка, аккуратно порвал и извлек содержимое.
   -- На, -- отдал я Ане таблетку, -- когда употребим?
   -- Ого. Какие большие! Да и белые еще. Не знаю даже... А ты?
   -- Да я бы сейчас съел. Когда вопрет, как раз играть начнут.
   -- Давай. Ладно, пойду я еще наверх пофоткаю. Ты со мной?
   -- А есть какие-то другие предложения?
   -- Вон, видишь дверь? За ней чилл-аут. Там будет один интересный музыкант. Играет достойный такой эмбиент. Если хочешь, можешь сходить туда, как раз диванчик займешь.
   -- Договорились, -- я взял ее за руку, -- ты скоро?
   -- Да, наверное.
   За дверью оказалось небольшое помещение, с несколькими диванами, столами и барной стойкой. Внутри во всю шло выступление, с хорошими звуком и музыкантами, раскидавшими по полу свои ноутбуки и разные причудливые примочки. Рядом с ними сидели какие-то девчонки-хиппушки, с длинными волосами и яркими майками. Они водили по воздуху руками и смеялись. Мне подумалось, что они не были знакомы с музыкантами, а просто пришли на вечеринку и закинулись ЛСД.
   Я подошел к барной стойке и заказал пива, чтобы запить большую таблетку. Отвернувшись от бармена, я закинул колесо в рот и сделал несколько глотков. В этот момент сзади кто-то хлопнул меня по плечу и громко сказал:
   -- Дэээээн!
   -- Слушай, я чуть не подавился, будь аккуратней, Штакет. Ты как тут оказался?
   -- Да я с Белкой пришел.
   Не успел он договорить, как сзади на меня накинулся смеющаяся Белка.
   -- Здарова, Дэн!
   Я повернулся к ней, она, как всегда, улыбаясь во все тридцать два зуба, обняла меня и чмокнула в щеку.
   -- Ты как здесь? -- спросила она.
   -- Да вот, с подругой пришел.
   -- Понятно.
   -- Слушай, а дай пивка хлебнуть? -- встрял Штакет.
   Мне, конечно, не жалко, но Штакет все время клянчит у всех пиво. Однако сегодня он был с Белкой, и я думал, что она, как всегда, будет его угощать весь вечер. У них были какие-то странные отношения: с одной стороны -- просто друзья, с другой -- неразлучны. Мне такие взаимоотношения с девушками не ведомы. Быть может, они просто не распространялись.
   Штакет выдул полстакана и сказал:
   -- Спасибо, мы пойдем.
   А я приметил отличный мягкий диван. Единственным минусом его было то, что музыкантов не видно, но это ерунда. Главное, что сидеть мягко и удобно. Я расслабился и ждал, пока таблетка заработает. Тихая музыка с пивком способствовали.
   -- Как ты? -- выдернула меня из забытья Аня.
   Выглядела она довольной. Это так с ней редко случалось по моим наблюдениям.
   -- Нормально. Тебя вперло?
   -- Нет пока, но чувствую, как подступает. А тебя?
   -- Да пока не особо что-то.
   -- А ты целую съел?
   -- Ага, а ты?
   -- А я половинку.
   -- Ты может присядешь? Или дальше пойдешь фоткать?
   Она плюхнулась на диван.
   -- Будешь чего-нибудь пить?
   -- Коктейль может какой.
   -- Ок. Сиди тут, не убегай не куда, сейчас принесу.
   Не успел я поставить стакан на стол, как почувствовал, что приход начался. Я посмотрел на Аню, в ее глазах было столько химической любви, что я понял, она испытывает те же самые ощущения. Мою кровь наполнили эндорфины, я чувствовал это физически. Волна сильного и неожиданного счастья смыла меня из реальности, в другой, потусторонний мир. Мое тело уже не было моим, оно стало сгустком любви ко всему сущему и наслаждения, наслаждения от жизни, от всего что происходит вокруг. Я присел рядом с Аней и положил свою руку ей на живот. Ей понравилось. В моих ладонях приятно рассыпались крошечные шипы, они не кололи, нет, они дарили мне радость. Я поцеловал Аню, нежно, глубоко и с языком. Я хотел поделиться с ней шипами и сунул руку под майку, она не сопротивлялась. По залу разносился эмбиент и насыщенный бас совпадал с ударами наших сердец.
   Не знаю, сколько времени мы провели вот так, но когда сет закончился, Аня в первый раз хлебнула сладкой и прозрачной жидкости и сказала:
   -- Круто!
   Нам даже не нужно было секса. Простые прикосновения и поцелуи приносили мне больше удовольствия, чем самый сильный оргазм.
   -- Пошли наверх. Там музыкант интересный сейчас играет, -- сказала она, прикончив коктейль.
   -- Ок.
   Мы поднимались по широкой каменной лестнице, с массивными перилами, за которые я держался. Прикосновение к бездушному камню было настолько же восхитительным, как и прикосновение к Ане. Я не смог удержаться, остановился и сказал:
   -- Ань, потрогай, это офигенно.
   Она взялась за поручень сначала одной рукой, потом другой и начала его гладить.
   -- Да, супер, -- она засмеялась.
   Когда мы добрались до главной сцены, то ко мне вернулись мои шестнадцать лет. Ничего не изменилось. Разве что публика без ирокезов и немного старше. А музыка все та же -- громкая и жесткая. За пультом стоял тот самый парень, которого не пускали из-за наркотиков, судя по скорости, с которой он запускал свои трэки, наркотики ему пронести все же удалось.
   -- Ладно, я фоткать пойду, -- сказала Аня.
   -- Я тогда поколбашусь.
   -- Ок.
   Мне хотелось танцевать под экстази так, как описывал это в своих новеллах Вэлш. Я хотел, чтобы бит проходил через мое нутро, придавая импульс конечностям, чтобы мышцы сокращались в судорогах, и я ловил от этого кайф. Но на этот раз чуда не произошло, то ли я переоценил возможности волшебной таблетки, то ли талант Вэлша.
   -- Ну как ты тут? -- спросила Аня.
   -- Да отпустило уже. А тебя?
   -- Тоже вроде. Смотри, -- она показала мне дисплей фотоаппарата с моей фотографией.
   -- Я не фотогеничен.
   -- Ага. Ты тут еще будешь? Я, пожалуй, еще пощелкаю.
   -- Да, потрясусь тут. Если дрыгаться надоест, найдешь меня у барной стойки.
   Надоело быстро. Отпустило так же внезапно, как и накрыло. Действие оказалось хоть сильным, но коротким: наркотик работал чуть дольше часа. Он высосал из меня все естественное счастье. На меня разом нахлынули тоска и усталость. Мне не хотелось верить в то, что праздник закончился, я хотел продлить его, а потому решил взять чаю. Шансы на то, что он разгонит остатки зелья и меня снова хоть чуть-чуть вопрет были минимальны, но попробовать стоило.
   Бумажный стакан кипятка с заварным пакетиком стоил не дешевле кружки пива. Но мне было все равно, я, как и бармен, прекрасно понимал причины высокой цены. Первый глоток обжег слизистую, мне пришлось совершить усилие, чтобы не сплюнуть. Я решил дать чаю остыть немного, хоть чертовски хотелось пить и разогнаться. Я глянул на танцпол: народ уже начинал расходиться. Я не знал, кто был хедлайнером вечеринки, но видимо он уже закончил играть.
   Мне всегда казалось, что люди, которые ходят на подобные мероприятия частенько не знают ни сценического имени диджея, ни направления исполняемой диджеем музыки. Тем более они никогда не имеют ни малейшего представления о том, под какой трек они неистово колбасятся.
   -- Тебе понравилось? -- Аня появилась ниоткуда, ее болезненный вид по окончании действия наркотика усугубился: под глазами отчетливо проявились синие круги на фоне еще более бледной, чем обычно, кожи.
   -- Что именно? -- не понял я.
   -- Выступление же!
   -- Кого?
   -- Хедлайнера! По-моему просто офигительно отыграл.
   -- По мне они все одинаковые. Тебя отпустило уже?
   -- Да вроде.
   -- На, чайку попробуй, может разгонит.
   Она сделала глоток и вернула чашку.
   -- Мне чего-то не помогло ни фига, -- продолжил я, -- чего-то устал я уже. Может пойдем? Ты же услышала того, кого хотела услышать?
   -- Да, -- ответила она, -- погнали.
  

21.

   Осень хорошее время, для того чтобы упарываться, ведь на улице не особенно холодно, грустно от того, что скоро зима и красивые краски. Осенью хорошо брать кислоту и больничные. Потому что легко заболеть. Легко симулировать. Все болеют.
   Больничный он получил во вторник днем. Отчасти, потому что ему уже все надоело, отчасти, чтобы не было проблем и отчасти от того, что пошел слух, что на район привезли убойной кислоты.
   Худой с детства был злобным и умным. Он учился в физико-математическом колледже, был небольшого роста и задротист. К двадцати он превратился уже в настоящего барыгу.
   -- Привет, парни! -- на лестничной площадке стоял Худой и еще какой-то чувак. Они курили и расфасовывали стафф. Стафф в этот раз выглядел необычно. Пачка рафинада, рулон фольги и флаконы из-под средства от насморка. Во флаконы определенно была залита жидкость, к лекарствам от насморка отношения не имеющая. Этой жидкостью капали на куски сахара, затем эти куски сахара обматывали фольгой и убирали в сторонку. Парни поздоровались, не отрываясь от дела.
   -- А где Штакет? -- спросил я.
   -- Да домой заскочил пожрать, -- ответил Худой.
   Тем временем его приятель перестал прокапывать и рассматривал флакон, Худой обратился к нему:
   -- Ну что, хочешь протестить?
   -- Да можно.
   Недолго думая, приятель капнул себе на язык. По его глазам было видно, что кислоту он любит, да и вообще не первый день в теме.
   Подошел Штакет, как обычно, в растянутой майке с хиповскими узорами и мешковатыми хлопковыми штанами, и с неизменными болтами. Зрачки у него были расширены всегда, вне зависимости от освещения.
   -- Сиги есть? -- Штакет выдавил это со смехом.
   Я протянул ему сигарету. Зажигалки у Штакета тоже не нашлось.
   -- Что это? -- поинтересовался я, указывая на куски сахара в фольге.
   -- Кислота, -- ответил Штакет.
   -- А почему не в марках?
   -- Да какая разница? Что в марках, что в тюбиках. Из тюбиков даже проще. Три капли -- сто пятьдесят микрограмм. Прям как в марке.
   -- Не видел до этого никогда.
   -- Ну вот и увидел.
   Худой отдал стафф Штакету и куда-то пошел. Он всегда так делал. Из целей безопасности. За это Штакет пользовал наркоту нахаляву. Я знал об этом, а потому остался и даже навязался в гости.
   Они прошли комнату с флуоресцентными плакатами на стенах. По всему периметру были расставлены колонки и негромко играла музыка. Легкая электроника. Она была под стать Штакету -- человек никогда не напрягался и не напрягал других.
   -- Ну что, будем сегодня пробовать? -- поинтересовался я.
   -- Да можно. Но сначала надо поесть.
   -- Так ты не поел?
   -- Не, не успел. Ты будешь?
   -- Не, спасибо, я дома похавал.
   Мне было не до еды, я предвкушал кислоту. До этого я пробовал её только один раз на даче. Кислоты было безусловно мало -- одна марка на двоих. Тогда кислотой угостил его сосед, который боялся закидываться кислотой в одиночестве, а потому поделился половинкой картонки со мной. На две марки у студента, хоть и живущего на Арбате, денег, видимо, не хватило.
   Тогда мы закинулись на веранде и сосед предложил мне плюшек. Как человек, читавший Кастанеду, я не хотел сбивать приход гашишем. И мне хватило половины марки. Я почувствовал приход, выйдя из сельского сортира. Мне мерещилось, что я стал волком. Потом долго смотрел на руки, а сосед обзывал меня долбоебом, и говорил, что марка оказалась пустой.
   Так и осталось загадкой было ли соседово утверждение истинным или ложным.
   Однако в этот раз с дозняком не должно было произойти накладок. Я смотрел на жрущего курицу Штакета и ждал. Штакет не торопился.
   -- Ну что готов? -- услышал я, и попытался сделать вид, что меня кислота не особенно интересует и смотрел в стену. Благо там было что посмотреть.
   -- Давай.
   Мы закинули по сахару и включили Шпонгл.
   -- А через сколько должно впереть? -- спросил я.
   -- Минут через сорок.
   Мы сидели на диване и смотрели клипы. Десять минут, потом двадцать минут, потом тридцать минут. По истечению часа Штакет сделал заключение:
   -- Пустышка. Пойдем подкуримся.
   Я не любил курить. Мне постоянно хотелось пробовать новую дрянь, а вместе с этим получать новые ощущения, а не приобретать новые зависимости. Когда ты идешь по пути деградации, нужно иметь определенную избирательность в пороках. Кто-то все время курил траву, а я же каждый день пил. Вопрос выбора, не более.
   Но в тот раз я не устоял и мы скурили пипетку на двоих.
   После нескольких напасов, мы снова сели на диван и продолжили смотреть клипы.
   -- Эх, -- опечалился Штакет, -- не прет, -- и сказав это, достал еще один сахар и бросил его в чай. Как только кружка была распита на двоих, я понял, что первый сахар начал работать.
   Мое тело начало рассыпаться в пространстве, разваливалось на куски, и пропадало в звуковом потоке. Видеоряд с экрана невозможно было разобрать, кадры превратились в густые цветовые пятна, которые сменяли друг друга.
   -- Охохо, -- меня хватило на то, чтобы выдавить из себя этот звук.
   -- Ухихи, -- подхватил Штакет, -- это ДОБ. Да очень мощный.
   -- Это плохо?
   -- Расслабься.
   Легко давать советы. А вот расслабляться, когда так прет трудно. Приятная фаза прихода, этот распад собственного я в музыке, прошла очень быстро и началась измена. Я потерялся во времени, и мне почему-то казалось, что я вот-вот умру. И никто мне не сможет помочь, просто потому что никого нет рядом. Люди, события и мысли перемешались в голове.
   -- Мама, мама, -- говорил я отрывисто, резко, но достаточно громко, для того чтобы родители Штакета услышали.
   -- Успокойся, -- пытался наставить на путь истинный собрата более опытный Штакет.
   -- Где моя мама?
   -- Дома.
   -- А это разве не мой дом?
   -- Нет.
   -- Ты врешь, это мой дом и в соседней комнате мои родители.
   Штакет вывел меня покурить на лестницу, чтобы не травмировать своих родственников.
   Со стороны я выглядел вполне нормально. Однако внутри творилось страшное. Я молчал, просто потому что знал, что скоро умру. Я не знал почему это случится, но в том, что это обязательно произойдет сомнений не было никаких. Я сел на подоконник прикурил и обратил внимание на бумажку. На ней была надпись "Диспетчер", а под надписью номер телефона.
   Мне показалось, что в этом номере есть надежда на спасение. Если позвонить поэтому номеру, то диспетчер обязательно вытащит из этого ментального ада, вопрос только куда. В этом мире, расслоенном на тысячу реальностей не было ни одной спокойной. Каждая из них являлась кругом ада, со своими изощренными пытками. Вдруг мне захотелось уйти. Желание мое не имело никаких логических предпосылок, имелась одна лишь уверенность, что сделать это необходимо. Я схватил листок, попрощался со Штакетом и вышел на улицу.
   Как ни странно, зрение больше не подводило. Разве что виделось все немного четче. Мне чудилось, будто я герой фильма, какой-то мрачной драмы. Будний день, время -- давно за полночь. На улицах никого, только ветер гоняет одинокие листья по серому, с редкими черными заплатами, асфальту. По Мичуринскому ехали редкие машины.
   Я жил неподалеку от Штакета, но тягучее время растянуло дорогу до бесконечности. Порой казалось, что оно и вовсе остановилось.
   По ту сторону широкого проспекта стояло единственное нетиповое здание на всю округу -- церковь. Казалось бы вид на нее должен был бы скрашивать общую серость и запустение, однако позолоченные купола блестели как дешевые украшения на некрасивых рыночных торговках в возрасте... У меня начал болеть живот. Я посмотрел на крест и понял, что у меня нет родителей и приехал я из Таджикистана с партией героина в животе. Мне казалось, что я таджикский мальчик в чьем пузе лопалаются капсулы с героином. Причина предстоящей смерти прояснилась.
   На углу возле цветочной палатки стояла патрульная машина. Мусора оперлись на бело-голубой экстерьер и курили, свалив предплечья на висящие на ремнях калаши. Я заметил их слишком поздно, однако отступать было некуда, нужно было идти вперед. Какую опасность представляли для меня менты, по сравнению с тем, что творилось внутри? С одной стороны, я мог быть немного зеленым, но все же гражданином Российской Федерации, а с другой стороны -- таджиком, который несет в себе наркоту. А если я таджик, то куда он иду? Один, в чужом городе и родственников тут нет.
   Угроза миновала и уже через несколько минут, я ворвался в отчий дом, вломился в комнату к родителям и рухнул к ним на кровать:
   -- АААААААААААААААААА, -- заорал я, -- я сейчас умру, у меня в животе шарики с героином лопаются!
   -- Что, что случилось? -- отец не до конца проснулся, был шокирован и не мог оценить ситуацию.
   Отец долго не мог понять что со мной происходит. Я нес что-то про капсулы в животе, про то, как они там взрываются. Он дал мне тазик, я пытался вырвать, ничего не получалось. Когда он окончательно проснулся, то понял, что я под кайфом, и в моем желудке ничего нет. Это просто очередные галлюцинации от наркоты.
   На следующий день я пошел вместе с ним и мамой в театр.
  

22.

   -- Этот дебил, съел сегодня девять таблеток экстази и поехал выбирать себе велосипед, -- ржал Худой.
   -- И как велосипед? -- спросил я, разделяя горку амфетаминов на две ровные, жирные полоски.
   -- Да ты у него спроси. Хотя сейчас он тебе точно скажет, что все нормально, замечательно даже.
   Я снюхал стафф жадно, не поделившись ни с кем. И не почувствовав прихода, спросил:
   -- В принципе, по велосипеду можно было бы определить, насколько хороши таблетки. А что, я не понял, остались?
   -- Ну да.
   -- Давай.
   До клуба мы как обычно добирались вдвоем со Штакетом. Там нас ждали его друзья. Несмотря на стимуляторы, я не запомнил дороги. Обычные пьяные провалы в памяти. Пришел в себя я только у входа. Охранники не хотели меня запускать внутрь, но мне каким-то образом удалось их убедить и просочиться внутрь.
   Вечеринка, смазанная и громкая, напрочь выпала из моей памяти. Помню только, как съел колесо, меня сильно вперло. А дальше какая-то телка, такси и снова я на районе. Все в той же компании. Целый день я стоял на улице с загулявшим Валерой. Кричал что-то.
   Потом меня затащили домой к Бунину. Отец пытался меня найти. Парни не сказали где я.
   Очнулся я на руках у отца, когда блевал с балкона чем-то красным.
   Телку звали Лилу. На самом деле, у нее наверно было какое-то другое, настоящее имя, но всем она представлялась именно так. Её нельзя было назвать ни девушкой, ни девчонкой, ни женщиной, она была именно телкой. С короткими, крашенными в платиновый волосами.
   Не понимаю, как мне удалось взять у нее номер телефона. Если честно, то я просто этого не помнил. Она вела себя странно. Все наркоманы ведут себя странно. И если все люди, нормальные люди, с кредитами, планами на будущее и ответственной работой унылы одинаковы, то все алкоголики, наркоманы и просто психи ебануты по-своему.
   Некоторые из них видят несуществующих жуков, которые ползают по стенам их жилища, заползают им в уши, ноздри и прочие отверстия, другие находят у себя неизвестные болезни, другие думают, что они на самом деле знаменитые люди, порой умные, за третьими гоняются шпионы. Некоторые из них невыносимы до крайности, с другими весело. Они поднимают другим настроение своими безумными россказнями.
   Лилу больше всего походила на рыбу. Она ничего не помнила, и мало чего понимала.
   -- Ты знаешь, у меня был парень, ну как парень, нас с ним объединял животный секс. И вот теперь мне очень плохо без секса, -- сказала она мне как-то раз в баре.
   Она и сама работала барменом. Все наркоманы работают барменами. Скоростные наркоманы. Сомневаюсь что опийные способны хоть на какую-то деятельность. А таким, которые начинают свой вечер с дорожки, самое то. Куча болтливых алкашей всегда органично вписываются в приход.
   Что хорошего в девушке-бармене? То, что ей везде наливают бесплатно. Да и с тебя денег не берут. Или хотя бы дают существенную скидку. Бармены всегда тащат из кассы, да и других способов обмана ненавистных работодателей-капиталистов не чураются. Приятно когда их обман идет на пользу тебе.
   А еще в них хорошо, то, что сами они работают в баре. И иногда можно к ним прийти и напиться, заплатив процентов двадцать от полного счета. Мне всегда нужен был алкоголь, когда я употреблял галлюциногены. Поэтому одним субботним днем, я впрыснул себе в рот жидкость из тюбика средства против насморка и отправился к Лилу. С собой я взял Валеру.
   Я напивался и бредил. Бредил и напивался. Мы проторчали там до самого закрытия. Мы хотели уйти раньше, но как только вышли из бара нас нагнала Лилу:
   -- А счет?
   То ли мы были сильно пьяны, то ли просто друг друга не поняли. Пришлось возвращаться и оплачивать. И понятное дело, взять еще. Лилу с напарником уже поднимала стулья и собиралась закрывать заведение, завязалась какая-то драка, а мы все сидели и сидели.
   Вышли мы вместе с Лилу и я пытался уговорить её поехать вместе со мной. Валера, понимая интимность ситуации удалился, как впрочем и Лилу. Уговорить мне её не удалось. В итоге я долго пытался остановить машину, поругался с одним из бомбил, и раза с десятого все же умудрился уговорить кого-то довезти меня до дома за разумную цену.
   -- Все мужики козлы! -- написала она мне ранним утром.
   -- Почему? -- спросил я.
   Хоть мне и было все равно. Мне вообще на все уже было наплевать. И давно. Но это очередное похмелье стало очередной каплей, вызвавшей очередной психоз. Мне казалось что я вовлечен во все события происходящие вокруг. Когда я включал новости, и видел взрывы, мне казалось, что это я в них виноват. Когда я выходил на улицу и смотрел в ясное небо, то мне думалось, что я индиго, что я растворен в этом небе, что меня как такого нет, а есть огромный мир и я в каждом его уголке.
   На протяжении месяца меня просто глючило. Я редко выходил из комнаты и вставал с дивана. Лилу мне иногда писала и я ей вяло отвечал. Но все проходит, даже приступы душевной болезни. Все возвращается на круги своя.
   Я вернулся в Академию, я продолжал ходить на пары. Я больше не чувствовал себя изгоем. Все относились ко мне нормально. Не знаю, почему это произошло, то ли потому что я напал на них в карауле. То ли потому что у меня и правда выходило порой смешно шутить, а может потому, что я был замечательным собутыльником.
   И, конечно, меня снова позвали на вечеринку. А я, в свою очередь, позвал Лилу. Мы собрались большой и веселой компанией, поймали тачку и двинули в клуб. Я вез с собой таблетки, мне хотелось угостить Лилу. Мало ли. Может быть в этот раз удастся.
   Клуб как обычно встретил рассадой наркоманов различной степени трезвости. Из этой разноцветной и потной толпы выделялись две девчонки, они шли, держась за стену и одна из них, выкатив глаза с расширенными до неприличия зрачками причитала:
   -- Бля, стены колючие!
   Таблетки я, как обычно пронес в носке. Это стало доброй традицией. Странное дело, мне удалось пройти целых два милицейских заграждения. Лилу все не подходила. Я двинулся на танцпол и закинулся таблеткой.
   Таблетка не работала.
   А может быт мне просто наскучили вечеринки. Уже нельзя было добиться того благостного эффекта, мощного прихода, которые разносится по всему телу и тащит тебя биться в конвульсиях под жесткий бит.
   Я слегка покачивался и смотрел на людей вокруг. И вдруг я увидел Аню. Мне казалось, что я видел её еще у входа. Когда она сдавала куртку. Мы даже пересеклись с ней взглядами. После всех моих галлюцинаций, я свыкся с мыслью, что порой я вижу то, чего нет на самом деле, то что я хочу увидеть, или то, чем хочет измучить меня мое больное сознание. Но, увидев её во второй раз я понял, что это реальность. Злая шутка. Аня была с парнем.
   Я увидел их в толпе, и протиснулся к ним. Парень стоял, держал на руках кофту, а Аня танцевала рядом. Я подошел к ней и спросил:
   -- Сигареты не будет?
   -- Держи, -- она протянула мне пачку, -- подняв на меня свои холодные голубые глаза. В ней была вся та же усталость, только теперь к ней прибавилось безразличие, которого раньше я в ней не замечал.
   -- Этот с тобой? -- показал я на парня.
   -- Ага. Нашел себе новую любовь? -- спросила она.
   -- Да. Вон она.
   Мне повезло, Лилу стояла у барной стойки и мне даже не пришлось врать. Я засмеялся и двинулся к ней.
   -- Пить будешь? -- спросил я у нее.
   -- Можно. Возьми мне виски с колой.
   -- Ок.
   У бара, как обычно на таких мероприятиях, толпился народ. Я стоял в очереди и думал о том, как мы расстались с Аней. Да мы даже не расстались с ней, она просто перестала брать трубку. А я сошел с ума. То ли от любви, то ли от дури.
   Через двадцать минут ожидания я, наконец, забрал два стакана и направился к Лилу. Та стояла рядом с парнем, который еле стоял на ногах и записывала что-то в его телефон. Видимо свой номер.
   Я стоял как официант и ждал, пока она закончит. Она отпустила парня и взяла стакан.
   -- На, держи, -- сказал я и протянул ей таблетку экстази.
   -- О, спасибо.
   Она бросила ее в стакан, коктейль зашипел и вспенился.
   -- Пойдем к моим друзьям, -- продолжила она.
   Она разделила МДМА коктейль с товарищами. Так мило. А еще милей казалось то, как она брала номер у того парня. Я определенно ревновал, хотя и не хотел себе в этом признаваться.
   -- Слушай, чувак, -- сказал мне один из ее друзей когда мы остались наедине, -- ты же помнишь, как она познакомилась с тобой. Ты был в таком же состоянии как и этот тип.
   Не знаю, сколько времени я бродил по клубу в одиночестве, смотрел на народ да попивал свое пиво. Лилу сама подошла ко мне. Она определенно поняла, что я расстроился, и что поводом для моего расстройства послужила она.
   -- Помнишь я тебе говорила про парня? -- начал Лилу, -- ну с которым у нас был животный секс?
   -- Угу, -- я не хотел с ней разговаривать, а потом утвердительно кивнул и произнес нечленораздельный звук.
   -- Ну, я знакомлюсь со всеми, потому что мне хочется удовлетворить свою похоть.
   -- А помнишь, -- не выдержал я, -- ты мне как-то написала утром про то, что все мужики козлы?
   -- Ну да.
   -- Ты переспала с кем-то в ту ночь?
   -- Да, со своим другом.
   -- А почему не со мной?
   -- Не знаю. Слушай, он все равно не перезвонил. Давай может возьмем кокса и оттопыримся как-нибудь?
   -- Нет, -- я улыбнулся.
   На следующих выходных ко мне приехала Ярик. Он совсем не менялся. Целые дни он проводил все так же: трепался целыми днями по телефону о тачках, о бабах и с бабами да играл в приставку.
   После дежурной пипетки гидропоники Ярик завел свою обычную пластинку:
   -- Ну что, Дэнчик, телки есть?
   -- Да есть одна. Только я с ней поссорился недавно.
   -- Так позвони ей.
   При всей своей простоте, отсутствию приличных интересов и даже некоторой невежественности, он обладал некоторым обаянием и даром убеждения.
   После недолгих, хоть и нудных уговоров, я позвонил Лилу. Разговор с ней не задался, она передала трубку какому-то парню и тот стал мне объяснять, что разговаривать девушка со мной не хочет, встречаться тоже и вообще, мне лучше ей больше незачем ей звонить. С его обстоятельными доводами я согласился. Не моя ведь идея была. А Ярика. И когда он понял, что я сдаю, то взял у меня трубку и сам вступил в переговорный процесс.
   Голос Ярика постепенно становился громче, риторика становилась жестче. В конце я услышал кульминацию:
   -- Чью ты маму ебал? Я тебе не добренький Дэнчик, сейчас подъеду к тебе и поговорим.
   Никогда не видел Ярика дерущимся. Даже представить его себе не мог в потасовке. Хорошо, что Бунин с приятелями как обычно распивал на лавочке. Я быстро обзвонил всех своих собутыльников и знакомых наркоманов, мы поймали три машины и поехали на встречу.
   У торгового центра нас ждали двое. Они сидели на бетонном подоконнике и курили. Мы подошли вчетвером, оставив поддержку еще из шести человек за углом. Я как раз допил пиво и вместо "привет" заорал "аллах акбар" и разбил бутылку об голову одного из них.
   А дальше. Дальше началась заварушка, которую я не помню. Когда я пришел в себя передо мной сидел какой-то парень с разбитой головой, а его приятель размахивал пистолетом и ставил моих компаньонов к стенке.
   -- На колени, -- орал он на Ивана, стоявшего лицом к стене, направляя на него ствол.
   -- А хуй тебе, -- спокойно отвечал Иван.
  

23.

   Жить с родителями в двадцать лет не нужно. Это противоестественно и некомфортно. В этом возрасте от них нужно как можно быстрее съезжать. Я не спал всю ночь, и ранним утром, в половине шестого, просто вышел из квартиры. Я старался двигаться как можно тише, чтобы не дай бог не потревожить их сон.
   Такое решение не пришло ко мне спонтанно, скорее наоборот, замкнуло цепь событий произошедших со мной за несколько последних лет. Подчиняясь не собственным желаниям и потребностям, а чужой воле, я сломался. Терпение мое, подобно камню, который год за годом, капля за каплей, точила вода, лопнуло.
   Когда я вышел на улицу, было еще темно. Я сразу разобрал телефон и выкинул симку и части аппарата в кусты. Мне не хотелось ни с кем говорить и тревожить и без того расшатанные нервы. Да и кто мне мог позвонить? Только взволнованный отец. Он бы угрожал мне, уговаривал, умолял, я бы сбрасывал, он бы звонил снова. Кому нужен этот фарс?
   В прошлый раз, предчувствуя надвигающийся психоз, я уехал от родителей к бабушке. Я пытался им объяснить, что они просто достали меня и мне нужно от них отдохнуть хотя бы какое-то время. Но они не понимали. Не знаю, что там творилось в голове у отца, но он приехал к бабушке, чтобы забрать меня и не дал мне даже маленькой передышки.
   На любое действие есть противодействие. Взять хотя бы принцип стрельбы автомата Калашникова: боек бьет по капсюлю, в гильзе взрывается порох, образуются пороховые газы, которые выталкивают пулю вперед, а газовый поршень назад, выбрасывая из крышки ствольной коробки гильзу. Поршень сжимает пружину, и та, дойдя до предела, возвращает его назад, спуская курок. И так по кругу, пока не кончится обойма. Рутинный, хоть и шумный процесс.
   Страшно осознавать, что самые близкие для тебя люди твои самые страшные враги, а больше-то ты никому и не нужен.
   На углу дома мне встретился знакомый. Он протянул мне руку и попытался завести беседу, но тщетно. Я смотрел мимо него, куда-то вдаль. Выяснив, что я не в себе, он двинулся дальше, по своим делам. Какие дела могут быть у студента в шесть утра?
   Через пару минут я уже был на остановке. Город только начинал просыпаться и по широкому проспекту проносились одинокие машины, шумно, со включенными габаритными огнями. Рассвет только принялся.
   Вскоре подоспел пустой автобус, и я сел у окна и смотрел на проплывающий мимо пейзаж. Разум мой растворился в бурлящем потоке информационного поля. Он не принадлежал уже больше мне. Подпитываемый множеством притоков чужих мыслей, он увяз в самой стремнине.
   Я закрылся от внешнего мира наушниками и слушал истории о трудной жизни избалованных детишек, которые постоянно куда-то влипали. Монотонные речитативы под плотный как мед бит согревали обмотанное колючей проволокой сердце. Мое сердце. Ведь я ничем не отличался от ребят, про которых слагались эти сказки.
   Кто они герои нашего времени? Герои ли? Сплошь бездельники и наркоманы. Дети. Ведь только дети могут быть по-настоящему жестоки.
   Когда приехал к дяде Боре, вовсю светило скупое осеннее солнце. Зима наступала, и победа её была не за горами, свежий воздух пробирал до костей. Высокие железные ворота его дома оказались заперты. Попытавшись сдвинуть их руками несколько раз, я убедился в этом окончательно. "Странно, -- подумал я, -- дядя Боря не имеет обыкновения запираться, но, быть может, мне это приснилось. Может и не так все на самом деле".
   Прижавшись спиной к воротам, я сел на корточки. Во мне не было ни тревоги, ни печали, я просто сунул руку в карман, чтобы вытащить сигареты и зажигалку и обнаружил, что взял с собой какие то бумажки. Закурив, я стал их разглядывать. Ничего интересного, просто написанные большими и неровными буквами стихи.
   Перечитав четверостишия, я без малейшего содрогания поднес зажигалку к листкам. Огонь сразу съел их до середины, начал жечь пальцы, и я отпустил обкусанную пламенем бумагу на землю.
   Мне не хотелось просидеть у дома целый день, а потому я встал и пошел гулять по деревне. Дом дяди Бори находился в хорошем месте, недалеко от Москвы. Преимущественно тут жили люди с достатком выше среднего, и жили постоянно. Мало кто использовал эту золотую землю под летнюю дачу. Рядом с поселком располагалось красивое, хоть и небольшое озеро. Над ним возвышалась небольшая церквушка, свеженькая, с блестящими куполами. Дороги здесь были грунтовые, и хорошо, что дождя давно не было -- я бы промок и увяз в грязи. Удивительная вещь: люди богатые, а проблемы все те же -- дороги и я.
   В селеньях, незатронутых асфальтом, все пути ведут в магазин. Ассортимент, как обычно у нас бывает, был широким, особенно по части водки и прочего спиртного. Бутылочные батареи в таких местах занимают самые почетные места. Они куда важней еды.
   Как ни странно, мне совсем не хотелось выпить, хотелось пить и витамина С. Потому я взял гранатового сока и пошел поближе к храму.
   Прямо за оградой стояла лавочка, то ли для прихожан, то ли для нищих. Я сел на нее, зажмурился и стал жадно пить. Легче не становилось.
   Очнулся я в кровати. Рядом с ней, на тумбочке, стояла икона.
   -- Дениска, сынок, ну что с тобой? -- сказал отец, которого от волнения было не узнать.
   Было ли мне жалко его? Нет. Я просто его ненавидел. Он не был жалок, нет. Отец выглядел и вел себя, как человек, который только свалился в пропасть и судорожно ищет выход на поверхность. А его попросту нет.
   Он много говорил, жутко волновался, пытался объясниться со мной, а я молчал. До меня не доходил смысл его слов, да и не хотел я ничего ему отвечать. Все было ясно и без них: что-то надломилось во мне. А кто виноват не так уж и важно.
   Поняв, что любые попытки выйти со мной на контакт бесполезны, отец ушел. И я снова остался один. Я не мог уснуть, просто лежал и бредил. Не знаю сколько времени прошло, и то ли позвали меня, то ли я сам спустился на второй этаж. Дом у дяди Бори был большой. С изящным фасадом, лестницей, гостиной, ванной, столовой и несколькими спальнями.
   Увидев заплаканную мать, заваривающую пакетик чая, я стал кричать.
   -- Из-за тебя я лишусь глаза, отец!
   Родители молчали.
   -- Идите нахуй отсюда! Оставьте меня в покое! Уроды! Ненавижу! Ненавижу, блядь!
   После истерики я вернулся в спальню и забылся то ли сном, то ли бредом.
   Когда я очнулся во второй раз, за окном было темно, и я не мог разобрать то ли утро, то ли вечер. Я встал с кровати, и как был, в трусах, снова спустился на второй этаж. Из столовой доносился мужской голос. Речь шла о хоккее. Не знаю откуда, но мой воспаленный разум знал, кому этот голос принадлежит, может дядя Боря рассказывал, а может я просто выдумал этого человека.
   Это был тренер, у которого на тренировке погибли два мальчика.
   -- Пошел вон отсюда! У тебя дети гибнут, а ты тут водку жрешь? -- заорал я на него.
   Дядя Боря рассмеялся, я никогда не слышал такого зычного и страшного смеха. Казалось, что вся его боль вышла из самой глубины души наружу. Тренер ушел с опущенной головой.
   Мне хотелось есть. Я вошел в столовую и сел за стол. Дядя Боря молчал. На столе стояла бутылка водки и нехитрая закуска. Рюмки рядом с ним я не увидел. Тетя Нина, его жена, видимо услышала шум и пришла к нам.
   -- О! Денис проснулся, -- улыбнулась она, -- есть хочешь?
   -- Да.
   -- Я готовила обед, но ты спал, сейчас разогрею тебе.
   Тетя Нина грела еду в молчании. Мое плачевное состояние не давало мне возможности расслабиться и насладиться размеренным ходом деревенской жизни. Время здесь шло по-другому. Пять минут прожитых в шумном и загазованном мегаполисе равнялись одной минуте, проведенной здесь, в покое и тишине.
   Тетя Нина накрыла на стол, пожелала приятного аппетита и вышла. Я начал есть, а дядя Боря прервал молчание.
   -- Завтра мы крест на церковь поднимать будем. Поможешь ли ты мне?
   Я промолчал и снова поднялся в спальню. Не знаю, сколько времени я проворочался в кровати -- уснуть не получалось. В комнате не было часов, а от того я просто потерялся во времени. По солнцу ориентироваться не выходило, сумерки за окном говорили мне только о том, что световой день закончился. А утро ли, вечер или даже ночь, определить не получалось.
   Загородную тишину то и дело нарушал детский плач. Ребенок то вопил, то затихал. В его истошном, рваном реве содержалось столько вселенской скорби, что становилось страшно. Почему дети плачут? От того, что только пришли в этот мир, и он им не нравится? От того, что близки еще богу и сердцем, чистым своим сердцем понимают, что впереди их ждет трудный, полный тоски и разочарований путь?
   Лежать я уже не мог. Мне казалось что кровать, перины, простынь и покрывало пропитались тяжелым духом болезни, хотелось открыть форточку и проветрить. В бреду мне никак не удавалось понять, как же она открывается. И потерпев фиаско, я снова пошел на лестницу.
   Я остановился на пролете, возле ветвистой подставки для горшков. Мой взгляд приковали к себе цветы, с сильными и зелеными стеблями. Они тянулись из грунта к окну, к солнечному свету. Их существование и было жизнью, вечной борьбой за свой кусочек прекрасного. Я решил вмешаться в естественный ход вещей, примерить на себя роль всевышнего и поменял горшки местами.
   Плач стих. В столовой, на том же месте молча сидел дядя Боря, а напротив, также молча, сидел уже другой человек, худой, с длинными волосами: черные пряди сменялись серебряными с геометрической точностью. Я решил не нарушать покоя и вышел во двор.
   У самого крыльца, оспиной лежала яма. Странно, но я не мог припомнить её, кто успел вырыть эту траншею? Мне безумно хотелось работать и, взяв прислоненную к стене штыковую лопату, я начал копать. Копал я быстро и бестолково, затрачивая много сил и извлекая мало пользы.
   Я и не заметил, как седой мужик вышел покурить. Когда я обернулся и увидел его, он уже выкурил половину сигареты. Мимо него пробежала кошка. За ней еще две. Все три были странными, с усеченными хвостами.
   -- Люди говорят, что я им хвосты отрубаю, а это не так. Они такими рождаются. Порода такая, -- угадал мои мысли мужик.
   Оперевшись на черенок лопаты, я поднял глаза выше мужика, на фасад дома. На втором этаже два симметричных окна разошлись, и между ними появилось третье.
   Утро наступило совершенно неожиданно. Ночь прошла, однако что происходило этой ночью, я решительно не понимал. То ли я бредил, то ли спал, да и я ли это был?
   Восприятие подводило: действительность кусками проваливалась в пустоту. Из моего ума бесследно исчезали минуты, десятки минут. А может и часы. Не успел я осознать, что прошла ночь, как уже сидел в стареньком мерседесе дяди Бори и двигался в направление увиденной накануне церкви.
   -- Опять не работают, -- пожаловался дядя Боря, захлопывая дверь.
   -- Кто?
   -- Солдаты. В бытовке сидят.
   Спящий во мне зверь проснулся, я подошел к бытовке и начал со всех сил бить ногой по железной обивке.
   -- Работать, блядь! -- заорал я, -- и снимите ремни и шапки, легче будет.
   Солдаты прошмыгнули мимо меня, я смог различить только их спины. Я двинул подошвой тяжелого ботинка по сложенным друг на друга бетонным блокам, они завалились с грохотом и раскололись.
   А вечером приехали санитары. Скрутили меня и пихнули в газель.
   -- О, зеленое небо, -- сказал я, поглядев в окно.
   -- И правда зеленое, -- сказал санитар.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"