Русанов Владислав : другие произведения.

Мести не будет...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение "Окаянного груза". Пять глав.

 [Павел Борозенец]

МЕСТИ НЕ БУДЕТ...




ПРОЛОГ



Гонец совершил непростительную ошибку, когда услышал из обступившего дорогу терновника приказ остановиться. Вместо того, чтобы бросить повод и неторопливо поднять руки раскрытыми ладонями вперед, он пришпорил светло-гнедого горбоносого жеребца. Понадеялся, видно, на резвость не единожды проверенного скакуна.
Конь всхрапнул и рванул с места в намет.
Всадник подался вперед, нависая над коротко стриженой гривой. Юное лицо разрумянилось от азарта и собственной лихости.
Волосяной аркан, вылетевший из зарослей, упал гонцу на плечи, безжалостно затягиваясь вокруг горла, рванул его прочь с седла. Паренек покатился, взрывая палую листву, перекувыркнулся и замер, неестественно вывернув левую руку.
Два коня проломили грудью колючие ветви и устремились в погоню за светло-гнедым. Копыта глухо застучали по сырой земле. Всадники привстали на стременах, раскручивая над головами хищные петли арканов.
Следом за ними из кустов выехали еще полдюжины вооруженных людей на ухоженных, хотя и низкорослых конях. Мохнатые, надвинутые на лоб, шапки, украшенные петушиными перьями, темные, далеко не новые, жупаны. У многих на груди нашиты кольчужные "лоскуты". У каждого на левом боку узкая, кривая сабля. Двое, бросив поводья на холки коней, держали в руках до половины натянутые луки с изготовленными стрелами.
Даже на первый взгляд видно - не лесные добытчики. Войско. Реестр. Вернее всего, хоровские порубежники. Их нынешней осенью с берегов Стрыпы на северную границу воеводства перекинули. Вот и ходили дозорами порубежники вдоль дорог и трактов, мимо сел и застянков, от Хомутца, что на западе, до Жорнища, которое восточный угол хоровщины замыкает.
- Глянь-ко, Гавель! - воскликнул один, черноусый и чубатый. - Угорец никак!
Урядник, к которому он обращался, недовольно дернул плечом - отстань, мол, не до тебя. Его конь, осторожно ступая, приблизился к неподвижному телу. Гавель наклонился, внимательно рассматривая лежащего гонца. Потом вскинул голову, сердито встопорщив рыжеватые усы. Зарычал, словно почуявший чужака цепной пес:
- Тюха! Тюха, мать твою через плетень! Ты что, вовсе языка брать разучился?
Седоусый порубежник, который, потупив глаза, спрыгнул с седла возле гонца и поспешно сматывал аркан, втянул голову в плечи. Виновато развел руками, вздохнул, словно пытаясь сказать: "Ну, не виноватый я... Не свезло."
- Ты что ж за горло петлей берешь? - продолжал разоряться урядник. Даже плетью в сердцах взмахнул, но не ударил, не уронил чести порубежника. - Пеньку ж ясно - за плечи надо!
- Дык я... Это... - промямлил Тюха, зовущийся на самом деле Автухом. - Ну...
- Ну... - передразнил Гавель. - Ну - баранки гну! Стойла чистить до конца кастрычника пойдешь! Понял? Мацей!
- Я! - живо откликнулся скуластый порубежник со сросшимися на переносье бровями.
- Обыскать!
- Кого?
- Тьфу на вас! Пеньки колодчатые! - урядник со злостью щелкнул увесистым концом плети по голенищу. - Угорца обыщи! Не Тюху же...
Порубежники с готовностью заржали. Горяч урядник, но отходчив и повеселиться любит. С таким хоть за Стрыпу, хоть за Лугу, хоть к лешаку на блины в глухомань лесную. Не выдаст, не продаст.
Мацей перебросил повод на руки зубоскалящему соседу, соскочил на землю. Валкой походкой матерого кавалериста подошел к телу. Носком сапога перевернул.
Верно. Угорец.
Высокие скулы, тонкий нос с горбинкой. Полоска соболино-черных усов по верхней губе, словно густо наколоченной с водой сажи отхлебнул из глечика. Из уголка рта сбегала тонкая полоска крови. То ли легкие отбил, падая, то ли попросту губу прикусил.
Молодой. Совсем мальчишка.
Автух горестно вздохнул. Убивать-то любому из порубежников едва ли не в привычку, но тут... Вдруг безвинного жизни лишил? Грех великий перед Господом. Такой не вдруг отмолишь.
- Ты не ворочай. Обыскивай! - прикрикнул на бровастого Мацея урядник.
Тот нехотя присел у распростертого тела. Снял круглую шапку, сшитую по угорской моде из курчавой шкурки молодого барашка, потряс напоказ.
- Пусто.
- За пазухой гляди! - строго приказал Гавель.
Мацей пожал плечами, сунул руку угорцу за ворот. Завязки, стягивающие горловину расшитой солнечными колесами и топориками рубахи мешали и порубежник, недовольно скривившись рванул их посильнее.
- Оп-паньки!
- Есть что? - насторожился Гавель.
- Да нашел, никак, - пробурчал Мацей, выуживая на свет Господень черный кожаный шнур, затертый и лоснящийся от жира.
- Ладанка поди?.. - пробормотал Автух, неодобрительно поглядывая на командира.
- Закройся, Тюха! Подзимник на конюшне провести решил?
Провинившийся порубежник склонил голову и отошел к своему коню. Принялся цеплять аркан к задней луке.
Тем временем Мацей вытянул прикрепленный к шнуру продолговатый футляр.
- Что за хрень?
- Не твоего ума дело! - не допускающим возражения тоном отрубил урядник. - Сюда давай!
Порубежник сдернул с шеи мертвого угорца шнур и протянул командиру. Тот пару мгновений осматривал странное приспособление, потом подцепил желтым ногтем едва приметный выступ в торце футляра. Маленькая, плоская крышечка соскочила, открыв пустоту внутри. Вернее, не совсем пустоту. В футляре лежал скрученный в трубочку листок пергамента.
- Что вылупились? - Гавель обвел взглядом порубежников. - Делать нечего?
- Да мы чо? Мы ничо... - за всех ответил Мацей.
- А коли "ничо", еще пошустри. Глядишь, и серебра горсточка сыщется. Помешает она тебе? А? - урядник хитро прищурился.
- Никак нет! - Мацей даже головой замотал. Развернулся на каблуках и принялся обшаривать гонца с удвоенной тщательностью.
Остальные порубежники преувеличенно деловито начали осматривать оружие, сбрую коней, расправлять складки на жупанах.
- То-то же, - Гавель кивнул удовлетворенно и развернул листок. Хмыкнул. Закусил ус.
Недоумение, ясно прорисовавшееся на лице урядника не укрылось от глаз молодого, но широкоплечего, осанистого, да и одетого побогаче, нежели иные, порубежника. С легкой улыбкой - не насмешливой, упаси Господь, а мечтательной, будто только что выпил-закусил приятственно, - он наблюдал, как Гавель покрутил пергамент и так, и эдак, оглядывая спереди и сзади, потом подтолкнул коня поближе к командирскому и негромко кашлянул.
- Хведул? - поднял глаза урядник. - А ну ходь суды. Ты ж у нас грамоте разумеешь. Так?
- Верно, разумею, - не стал отнекиваться Хведул, подводя каракового жеребца к злобно косящемуся и скалящему зубы буланому под урядником.
- Тады давай, читай. Только не громко. Может статься - коронное дело! - Гавель многозначительно поднял вверх палец.
Грамотей принял из рук урядника пергаментный листок. Расправил его, прищурился, скривился.
- Что такое? - насупился Гавель.
- Не разберу. Не по нашему писано.
- Да ну?
- Ну... - замялся Хведул. - Буквицы вроде как лужичанские, а слова не наши. Бред сивого мерина выходит какой-то.
- Во как!
- Да и буквицы... Соврал я, урядник. И буквицы не совсем наши. Видал вон у "ерицы" хвостик какой закорюкой...
- Да начхать мне на хвосты с закорюками! - отрубил урядник. - Меня три попа грамоте учили да не выучили. И тебе слабо. Грамотей! Что ж ты трындишь на каждом углу, что читать-писать обучен? А сам! Вот все сотнику обскажу!
- К пану Лехославу, коли хочешь, вместе пойдем, - Хведул так сцепил зубы, что желваки под тонкой кожей взбугрились, но говорил он спокойно, без показного гнева. - Я, хоть и писарчук сотенный, а в разъезд не для того напросился, чтоб меня урядник сиволапый бесчестил. Ясно тебе, Гавель?
Гавель оскалился, выпуская кончик уса изо рта:
- Пока ты в моем десятке, я над тобой старший. Помнишь, поди? Ты мне перечить не моги! А то по закону военного времени и на березку недолго.
- Кишка тонка у тебя! Ишь ты, "на березку"! Думаешь, твои люди тебя перед паном Лехославом выгораживать будут? Дудки! Не обломится. А чин мой не ниже твоего, а выше будет. И умишком, похоже, Господь тебя обделил. а не меня...
- Что? Да я!
- Не перебивай, урядник, а то в рядовые вылетишь! - Хведул сузил глаза. - Не уразумел еще?
Гавель замолк, затравленно озираясь по сторонам - не были ли его подчиненные свидетелем взбучки и позора? Порубежники, включая и вернувшихся с пойманным угорским скакуном, старательно рассматривали верхушки деревьев или, напротив, палую, яркую, пока еще без гнили, листву. Кроме извечного неудачника Автюха, который не преминул встретиться глазами с командиром. Встретился, увидел расширяющиеся от ярости зрачки и поспешил отвернуться, сообразив, что вляпался окончательно - возить теперь навоз тачечкой, не перевозить, до самого Дня рождения Господа.
- Слушай меня, Гавель, слушай, - писарчук наклонился в седле поближе к уху урядника. - Угорец - раз. Угорцы пущай в Угорье живут, в Жулнах своих. Удрать хотел - два. Подозрительно? А то! Письмо вез - три. Письмо либо не по нашему писано, либо секретное. Слыхал я про такие шутки. Буквицы смешиваются - коль не знаешь ключика, не прочтешь. Дело государственное. Сей же час надо к пану сотнику, да к чародею реестровому. Уж как пан сотник письмо разберет, не знаю, а Гудимир-волшебник - человек ученый. Да и пожил вдвое от нашего, а то и в трое - у них, чародеев, век долог. Поди, разберет?
- Разберет, думаю, - вовсе сник, соглашаясь, урядник.
- Вот и я про что. А ты - "серебришка нашарь"... Дай волю, так и заночуешь тут, труп обирая. В Жорнище надо, в Жорнище. И чем быстрее, тем лучше. Понял?
- Понял, не дурак, - снова кивнул Гавель и зычно скомандовал. - Справа по два! Мацей!
- Я!
- Труп на коня привяжешь и дуй за нами!
- Понял!
- И чтоб ниточки с него не замылил! Понял?
- Так точно...
- Не слышу!
- Так точно!!! - гаркнул Мацей во всю грудь.
- Ото ж, - кивнул урядник. - Остальные за мной, рысью, марш!
Десяток с места пошел размашистой рысью. Вразнобой застучали копыта по сырой земле, заскрипели путлища да покрышки седел. Под набегающим ветерком срывались желтые, оранжевые, красные, бурые листья с ясеней и тополей. Ветер дышал в лицо сырой прохладой осенней поры, давно перевалившей за середину. Скоро минует кастрычник и противные, обложные дожди начнут превращаться в мокрый снег подзимника, а там недалече первый заморозок, лед, хрусткой корочкой затянувший лужи и, наконец, снежок, который каждый год присыпает поля и нивы словно седина вихры старого рубаки.
Не доброй выдалась нынешняя осень для жителей Прилужанского королевства, а в особенности уроженцев Малых Прилужан, дерзнувших заявить об отделении от Выговской короны, да для Хоровского воеводства, чей польный гетман пан Адась Дэмбок, по прозвищу Скорняга, тоже против короля и Сената попер. Взял, да и заявил во всеуслышание, что последняя элекция не честно прошла и с ее результатами он согласиться не может. Королю Юстыну присягать отказался, а напротив, снял порубежников с южной границы, где, как повелось издавна, они защищали пределы королевства от набегов кочевников из правобережья Стрыпы, да и перекинул их в помощь реестровым на север. Теперь обитатели сел и застянков, притулившихся на два поприща от прибрежных плавней, с ужасом ждали зимы, когда Стрыпа станет, покроется толстым, прочным льдом, без труда выдерживающим легконогих, пузатых степных лошадок. Вот тогда-то и хлынут на лужичанский берег чембулы злых, голодных, охочих до чужого добра кочевников. А защищать-то мирных жителей и некому. Порубежники дозором ходят, охраняя воеводство от своих же лужичан - терновцев, тесовцев, выговцев...
Роптал народ, роптали магнаты и князья, заседающие в городском совете Хорова. Кто-то боялся потерять доходы, кто-то лишиться кметей, редкие отщепенцы просто с самых первых дней поддерживали Юстына - народного короля. Однако Скорняга пока не поддавался ни на уговоры, ни на прямой нажим.
Выговчане пока что границ Хоровского воеводства не переступали. То ли и вправду надеялись, что толстосумы из совета переломит волю польного гетмана, то ли рассчитывали, что, убоявшись грабителей-кочевников, пан Адась сам на брюхе приползет, попросит помощи и защиты.
А может быть, просто не до того было?
Слухи, доходившие до порубежников Жорнища, изобиловали всяческими историями о сражениях на севере королевства. Сперва все шло вроде бы легко и гладко для сторонников "Золотого пардуса". Князь Януш Уховецкий отказался от предложенной ему короны Малых Прилужан. Сказал, не хочу, мол, видеть, как лужичане лужичан резать будут. И все было бы ничего, освободилась бы дорога на Крыков и далее на сам Уховецк, шляхта пошумела бы по маеткам и застянкам, да и успокоилась бы, реестровые порвали бы глотки по шинкам, а после присягнули бы новому королю, когда бы пан Твожимир Зурав, новый великий гетман Великих Прилужан взамен преставившегося пана Жигомонта Скулы, не совершил ошибку, попытавшись силой утвердиться в Малых Прилужанах, показать кто есть хозяин в Прилужанском королевстве.
Крыковские гусары взбунтовались при попытке их разоружить. Посекли Тесовскую хоругвь реестровых, верную Юстыну, попытались прорваться на запад к маленькому, но хорошо укрепленному городку Жеребки. Их окружили двумя полками. Гусары встали насмерть. Великий гетман приказал перебрасывать из Кричевичей еще две хоругви гусар, а от Бродков - арбалетчиков. И быть бы крыковцам истребленными до единого, но в спину коронным гусарам ударили малолужичане. Судя по бунчукам, берестянские реестровые, числом не менее полка, и две сотни порубежников от Зубова Моста. Потери великолужичан составили до двух сотен раненными и убитыми.
Прорвавшиеся отошли к Уховецку, обрастая с каждым днем новыми и новыми повстанцами. Во главе сопротивления встал бывший берестянский полковник, избранный в конце лета польным гетманом Малых Прилужан, пан Симон Вочап.
Король Юстын, узнав об этих событиях, крайне рассердился. Запустил чернильницей в старинный гобелен, бесчестил пана Твожимира ослом, дятлом и прочими обидными для всякого шляхтича прозвищами. После отправил нескольких гонцов с приказом остановить междоусобицу.
Но...
Или гонцы не добрались до пана великого гетмана, или помогли им затеряться среди грабняков и дубрав южных земель Малых Прилужан. А может, кому-то не выгодно и не угодно оказалось выслушивать королевскую волю? Ведь одно дело рвать глотку на главной площади Выгова, ратуя за скорейшее избрание выдвиженца от родной партии "Золотого пардуса", пана доброго и незлобливого, да еще пострадавшего от старой власти, а совсем другое подчиняться ему беспрекословно. Не позднеее, чем через месяц после элекции начались разброд и разлад среди "желтых кошкодралов", как презрительно именовали малолужичане своих политических противников. Кому-то не понравилась мягкость короля Юстына, а кому-то, напротив, его твердость...
Как бы то ни было, а вместо мирных переговоров с проигравшей партией "Белого Орла", вышла война. Как сказал один шпильман:

Значит нужно идти вперед,
Принимая мир, как он есть.
Мы - народ и они - народ.
Стынет в пальцах стальной эфес.

Братоубийство было уже не остановить. Не король шел на короля, не гетман на гетмана. Полковник бросал полк против другого такого же полковника, но малолужичанина, а ему отвечал наместник северных гусар, обрушивая закованные в броню крылатые сотни на незащищенные фланги великолужичанских драгун. Простые шляхтичи, не из реестровых, собирались в вольные ватаги и откровенно разбойные хэвры и носились по трактам и перелескам обеих частей королевства. Особо прославился некий пан Цециль Вожик, сумевший со своим отрядом - не более сорока сабель - нагнать страху и обратить в бегство сотню великолужичанских гусар.
К пану Симону Вочапу вскоре присоединились ясновельможные паны полковники Далибор Гжись, Свиязь Торба, Тэраш Бугай, Верчеслав Кавадло по кличке Пестряк. Нападовский полковник Гелесь Валошек погиб в стычке с арбалетчиками - шальной бельт нашел прореху меж пластин кирасы. Командир Уховецких гусар пан Барыс Коло был захвачен в плен, закован в железо и отправлен в Выгов. Ни о великом гетмане Автухе Хмаре, ни о самом князе Януше, несостоявшемся короле Малых Прилужан, ни о его ближайшем сподвижнике и советнике пане Тажасе Черногузке никто не слыхал. Пропали. как сквозь землю провалились. Исчез также и Богумил Годзелка, бывший митрополит Выговский, патриарх Великих и Малых Прилужан.
Еще ходили стойкие слухи об исчезновении всей казны покойного короля Витенежа. В один прекрасный (или ужасный?) день, а может быть и ночь, все золото королевства исчезло из дворца, да, по всей видимости, и из столицы тоже. Произошло это через день-два - вряд ли позднее - после судьбоносного заседания Посольской избы и выборов князя Юстына Терновского королем. Нашли мертвыми четырех карузликов, мастеров по работе с камнем, и доверенного слугу пана Зджислава Куфара по имени Пятрок. Это дало повод новому подскарбию, князю Зьмитроку Грозинецкому заключить под стражу пана Куфара. Польный гетман Малых Прилужан пан Чеслав, князь Купищанский, к тому времени переселился в горний мир - убился, попав виском на камень, свалившись с лошади, а Богумил Годзелка скрылся - мало кто мог так незаметно спутать следы и исчезнуть из поля зрения охотников, как старый лис Богумил. Вскоре пан Зджислав покинул подземелья королевского замка. Ослепленный и повредившийся в уме. С той поры он тоже исчез из поля зрения досужих обывателей.
А казну искали. Много, долго, упорно. Но так и не нашли.
На этой почве существенно ухудшились взаимоотношения между Юстыном и Зьмитроком. Король едва ли не в открытую высказывал подозрения, что ежели, дескать, золото найдут люди князя Грозинецкого, то для Прилужан оно будет утрачено навсегда. Чем ответил щеголеватый и высокомерный Зьмитрок неизвестно. Но по Хоровскому воеводству кмети болтали о кавалькаде всадников в жупанах, отделанных серебряным галуном, верхом на буланых конях, проносящихся и по дорогам, и не разбирая дороги. Командовал ими кривобокий шляхтич с утонченно красивым лицом, но столь жестким прищуром черных глаз, что не только поселяне-простолюдины, но и шляхтичи с немалой свитой шарахались с пути отряда грозинчан...
Стены Жорнища - невысокие, без вала, но достаточно надежные для борьбы с кочевниками, - торчали едва ли не в чистом поле, на излучине небольшой реки. Справа от ворот - слобода ремесленного люда, слева - выгон для всяческой скотины, пригоняемой на торг. Под защитой стен дома людей побогаче - шляхта, купечество, мастеровые тонких ремесел. Там же располагались казарма и конюшня здешней сотни порубежников, дома пана сотника и реестрового чародея.
Гавель махнул плетью своим людям в направлении конюшен, а сам, с Хведулом, направился прямиком к двухэтажному особняку пана Лехослава Рчайки - тутошнего сотника.
Им повезло.
Пан Лехослав - невысокий, с круглой головой на толстой шеей - вытер лоснящиеся щеки белым платком. Он только что расправился с жаренным на вертеле каплуном и потому не обрушил на головы подчиненных обычный поток брани, а вместо этого благодушно махнул рукой - рассказывайте, мол. Волшебник Гудимир, весьма кстати обедавший в гостях у пана сотника, заинтересованно закивал, затряс реденькой седой бородкой. Был реестровый чародей сухопар и высок - полная противоположность пану Рчайке.
Хведул в двух словах изложил происшествие с угорским гонцом и с почтительным поклоном передал и письмо, и футляр пану сотнику.
Пан Лехослав покрутил пергаментный листок в толстых пальцах и подал через стол Гудимиру.
- Свободны! - коротко бросил он уряднику и писарчуку.
Когда дверь захлопнулась, отхлебнул холодного кваса из толстостенной кружки, почесал живот через жупан темно-вишневого сукна.
- Ну, и чего там пишут?
- Сейчас, сейчас...
- Не по нашенски карлюкают. Вот сволочи. Одно слово - басурманы. И в Господа не по-людски верят. И говорят, как корова мычит...
- Ой, только не надо, пан Лехослав, - проворчал чародей. - Угорцы одной веры с нами, да и бойцы каких поискать. Не всякому народу приходится веками с горными великанами сражаться.
- Во! - сотник удивленно тряхнул чубом, смачно рыгнул, вытер губы рукавом. - Что это ты, Гудимир, угорцев защищать вздумал?
- Да так... - пожал плечами старик-волшебник. - Нет народа достойного или не достойного. Есть только люди - дрянные и не очень.
- Может быть, может быть, - не стал спорить Лехослав. - А по мне так все эти грозинчане, угорцы, зейцльбержцы сплошное быдло... Уроды и козлы...
Гудимир хмыкнул, поморщилася.
- Ладно, пан сотник, слушать будешь?
- Отчего бы и нет? Читай.
Чародей откашлялся, отодвинул листок подальше от глаз и начал читать, сразу же переводя с угорской речи на лужичанскую:

Светлейшему королю, Настасэ Благословенному
от посланника в Выгове, боярина Рыгораша
земной поклон и пожелание долгих лет

Прошу простить, мой государь, за долгое молчание и отсутствие вестей. На то найдутся у меня оправдания, ибо не по прихоти собственной пренебрегал отчетами перед моим королем, но о благе государства пекся, не щадя живота своего и верных слуг.
Отправляю сие письмо тайно с конным гонцом, поскольку великое подозрение имею, что коронная почта вся прочитывается тайной службой Великих Прилужан. В особенности теперь, когда князь Зьмитрок Грозинецкий утвердился подскарбием.
Грядут смутные времена, мой государь, и душа моя полна тревогой и скорбью. Смутой охвачено некогда сильнейшее королевство Прилужанское, восточный наш сосед, и великое опасение имею, что смута и война не удержатся в границах одной державы, а выплеснутся кровавыми брызгами и взовьются подобно искрам из костра купальского, разжигая рознь по всем окрестным землям.
Будучи очевидцем событий, сопутствующих лужичанской элекции, а именно - явления изуродованного Юстына, смятение с Посольской избе и Сенате, едва удержавшейся на грани, за коей следует бунт, толпе с желтыми знаменами, лентами и шарфами, я не сомневался, что проигравшая партия "Белого Орла", возглавляемая в Выгове митрополитом Годзелкой и бывшим подскарбием Куфаром, не смирится с поражением и приложит все усилия, чтобы правление сторонников "Золотого Пардуса" легким и приятным не было. Мной была установлена слежка за домами Зджислава Куфара, Чеслава Купищанского и Богумила Годзелки, а также отдельно за черным ходом из королевского дворца и, особенно, за ординарцем пана Куфара - неким Пятроком. Короля Юстына избрали на шестой день месяца серпня. В ночь, последовавшую за седьмым днем, из королевского дворца на неприметную поляну за пределами крепостной стены Выгова доставили четыре сундука. Не очень больших, но на вид тяжелых. Сундуки эти были отправлены под охраной полуразбойного люда, прибывшего к Выгову из Уховецка, надо думать, чтоб в случае чего вмешаться в элекцию. Отправлены в разное время, так, что один отряд знать не знал и ведать не ведал о прочих, и в разные стороны. На Заливанщин, на Крыков, на Таращу и на Тесов. За каждым из отрядом последовали мои люди. Спустя два дня был снаряжен последний отряд, последовавший на Батятичи. После чего карузликов, занятых переноской сундуков, и Пятрока отравили. Скорее всего, соком наперстянки.
Разумно было предположить, что именно этот последний отряд везет украденную казну Прилужанского королевства. А пропажу казны подтвердили некоторые высказывания в Сенате короля Юстына, нового маршалка Адолика Шэраня и Зьмитрока Грозинецкого. Отправленный на Батятичи отряд возглавил прославленный в свое время порубежник пан Войцек Шпара, бывший некогда сотником в городке Богорадовка. Из-за пограничной стычки в минувшем стужне из сотников его убрали от греха подальше, дабы не осложнять государственные отношения с Грозином и Зейцльбергом. Мне удалось завербовать человека из числа подчиненных пана Войцека. Некий пан Гредзик Цвик из-под Подрожья. Он подтвердил, что малолужичане перевозят коронную казну в Искорост, где ее надлежит припрятать до лучших времен. Он же указывал путь двум десятков рошиоров из моей личной сотни под командой мазыла Тоадера.
Зная, что мазыл Тоадер опытный и острожный воин, я поручил ему действовать по обстоятельствам, но обязательно выполнить главное задание - захватить казну. Ибо если Прилужанское королевстве погрязнет в междоусобице, она не пойдет на пользу никому, а если Малые и Великие Прилужаны таки замирятся, то наживут новую - земли у них богатые.
Из отряда мазыла Тоадера не вернулся ни один боец.
Посланный мною следопыт донес о сражении у безымянного шинка, что стоит на Хоровском тракте в половине поприща от застянка Кудельки. Всех мертвых увезли и закопали хоровские порубежники из сотни пани Либушки Пячкур.
Так и не смог я, мой государь, обогатить наше королевство, которое столь сильно в средствах нуждается. За это готов понести самое суровое наказание, ежели будет на то воля моего государя.

На том прощаюсь, смиренно склоняя голову,
твой покорнейший слуга,
боярин Рыгораш, посланник Угорья
в Прилужанском королевстве.
месяца вресня двадцать седьмой день

Гудимир замолчал. Пожевал губами. Сложил листок вдвое, потом вчетверо. Вздохнул.
Пан Лехослав крякнул, почесал затылок:
- Во дает боярин Рыгораш!.. Славно расписал. Ни прибавить, ни убавить.
Чародей покачал головой:
- Донос что ли в Выгов на него отправить? Нет, сперва в Хоров, само собой...
- Ага! - ухмыльнулся сотник. - Ты забыл, что мы с выговчанами нынче тоже не в великой дружбе?
- Ох, и верно. Запамятовал. Стар становлюсь, - согласился Гудимир.
- Значит, казна говоришь? - пан Лехослав вытащил платок, протер шею. Потянулся за кубком. - Казна...
- Это не я говорю. Это боярин Рыгораш утверждает. Какое ему собачье дело до смуты лужичанской? Сидел бы в Угорье да с горными великанами воевал бы, - сухонький кулак волшебника замер в пальце от стола. Ударить он не решился - не ровен час, и кость себе же перебить можно.
- Так вот отчего грозинецкие драгуны под Жорнищем туды-сюды шастают... - продолжал рассуждать вслух пан Лехослав. - Это они золотишко стерегут, что на Искорост малолужичане гонят.
- Нет, обидно-то за державу как! - не переставал возмущаться Гудимир. - Какие-то угорцы нашей казной распоряжаются как хотят...
- Да ты ж, никак, совсем недавно защищал их? - хитро прищурился пан Рчайка. - Угорцев, грозинчан, зейцльбержцев всяких там.
- Ну, защищал... - вздохнул чародей.
- А теперь что?
- А теперь не защищаю! - едва не сорвавшись на фальцет воскликнул волшебник. - Казна и Прилужанам сгодится!
- Верно, сгодится, - согласился пан Лехослав и добавил. - А дорого-то на Искорост мимо нас идет. И оттуда тоже.
Гудимир задумался на мгновение. дернул себя за бороду и аж подпрыгнул на лавке:
- Верно, верно говоришь, пан Лехослав. За дорогой приглядеть надобно. Если мы казну найдем, великую честь и славу добудем!
- Само собой, - кивнул сотник, а про себя добавил: "Не славой единой человек живет. А вот обогатимся, если казной завладеем, преизрядно. "
И уже вслух сказал:
- Надо будет приказ отдать дозорам бдительность удвоить. Всех подозрительных - под стражу.
Словно в ответ на его слова хлопнул под порывом ветра ставень. Где-то неподалеку протяжно заржал конь. Добрый знак.



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗАРЕВО НАД СТРЫПОЙ



Глава первая,
из которой читатель узнает много интересного о четырех путниках, прибывших в дождливый день в Жорнище, знакомится со давними врагами пана Войцека Шпары, а также присутствует в выговском особняке Грозинецкого князя, где хозяин беседует с некой прекрасной пани о судьбе Прилужанского королевства.

К концу кастрычника разрыдалось над прилужанской землей небо. Листья осыпались, устилая землю под деревьями пестрым ковром. Заалели кисти рябин, сизоватой чернотой налились ягоды терновника. Набрякла сыростью кора на деревьях.
Желто-рыжая глина трактов и дорог напиталась влагой и блестела, как свежее коровье масло, липла к сапогам и копытам, вцеплялась в колеса телег.
По таким дорогам ездить сущая мука. Да еще когда сверху сыплет мелкий противный дождик. Снизу сырость, а сверху - мокреть. Люди простужаются, у лошадей копыта расслаиваться начинают, болячки всякие лезут...
С такими вот невеселыми мыслями подъезжали четверо путников к воротам укрепленного городка Жорнища - крайней западной крепостицы Хоровского воеводства. По усталым лицам людей и понуро опущенным конским шеям было понятно, что проделали они немалый путь.
Впереди, на вороном коне со звездочкой во лбу, ехал высокий, широкоплечий шляхтич. На вид годов не больше сорока, но, похоже, за тридцать Худое лицо с впалыми щеками, черные усы ниже подбородка. На левой щеке шрам от виска до уголка рта. Неровный, корявый шрам. Не от сабли такие остаются, а от оружия, вроде шипастого кистеня или моргенштерна. На голове волчья шапка со сломанным петушиным пером, на плечах черный жупан с криво залатанным левым рукавом и синий кунтуш. У седла отмеченного шрамом шляхтича висел кончар - таким пользуются гусары и порубежники северных, малолужичанских земель, которым приходится сталкиваться с тяжеловооруженными рыцарями Зейцльберга, - на перевязи сабля.
Рядом со шрамолицым ехал парень - годков двадцать или двадцать два - в темно-коричневой, отделанной бобровым - вытертым, выцветшим, а все ж бобровым, - мехом, тарататке. Светлые волосы выбились из-под шапки. Бородка и усы короткие, мягкие и курчавятся. Лицо доброе и немного растерянное, словно у мальца, который в первый раз в жизни на ярмарку попал. Тем не менее, на перевязи у паренька тоже висела сабля, а у задней луки виднелась рукоять арбалета.
Следом за ними ехала вторая пара путешественников.
Справа - громаднейший мужик. Ростом, по меньшей мере, без ладони три аршина. Широкоплечий, руки толщиной, как у обычного человека ноги. Бородища до ключиц, вместо жупана - домотканая рубаха, а поверх нее кептарь из овчины. Поперек седла огромная - аршина два длиной, тяжеленная даже на вид дубина. Не всякому бойцу по силам с такой управиться. Зато, если кто под удар попадет, то мало не покажется. Закованному в железо рыцарю ребра переломает, а легковооруженного всадника, вроде кочевника из-за Стрыпы, и вовсе вместе с конем унесет. С похожими дубинами - мочугами - лужичане в стародавние времена воевали против всяко-разных захватчиков и поработителей.
Слева от крепкого гнедого коня великана-кметя гарцевал, косил недобрым глазом и прижимал уши буланый тонконогий жеребец. На его хребте сидел невысокий шляхтич с простоватым лицом. Светло-русые усы и щетина на щеках. Нос кругленький, как молодое яблочко; брови густые, сдвинутые к переносице. Кунтуш четвертого всадника был когда-то алым, а теперь побурел. покрылся пятнами то ли от еды, то ли от пролитой крови. На ходу он украдкой потирал левую щеку, которая заметно опухла и уже начинала багроветь.
На длинном чембуре за седлом здоровяка шли две вьючные лошади - спереди мышастая, а гнедая чуть позади. Эта последняя заметно прихрамывала на левую заднюю.
- Ну... того-этого... дошла до Жорнища, - облегченно крякнул бородач. - Я думал, все... того-этого...
Курносый шляхтич кивнул, скривился и прижал ладонь к щеке.
- Болит, пан Юржик? - обернулся к нему едущий впереди парень.
- А то?
- Ну, ничего, в городе полечим...
- На-на-найдем цирюльника, - заметно заикаясь, добавил черноусый.
- На что нам цирюльник, как у нас свой медикус? - сварливо отозвался пан Юржик Бутля. - Так нет же! Не хочет меня лечить! Всех лечит, а меня не хочет!
- Пан Войцек! - едва ли не со слезами в голосе воскликнул парень. - Ну, хоть ты объясни ему - не могу я без инструмента зубы лечить!
- Д-д-да что толку об-об-объяснять? - через силу выговорил пан Войцек. Заикание нисколько не мешало ему командовать сотней порубежников в далеком северном городке Богорадовке. Служил бы он там и по сей день, если бы не случайная встреча с грозинчанами, когда порубежники стали свидетелями тайной встречи грозинецких драгун и зейцльбержских рыцарей. Сами едва не погибли, поскольку в живых оставлять их никто не собирался, но, благодарение Господу, отбились в неравной схватке. От чужих-то отбились, а от своих придворных интриганов не сумели. Чтобы избегнуть межгосударственной розни, пана Войцека Шпару от командования сотней отстранили. И вспомнили о лихом рубаке, жизнь готовом отдать за родные Малые Прилужаны, только пред элекцией. Отправили в Выгов с двумя десятками выпущенных из буцегарни преступников. Предполагалось, что они поддержат партию Белого Орла в случае беспорядков в городе. Да не удалось пану Войцеку с товарищами поучаствовать в городских потасовках. А может оно и к лучшему? Слишком уж сильны были сторонники Золотого Пардуса в столице нынешним летом. Вместо этого пану Войцеку совсем другое дело поручили, но о том уже рассказано в другом месте.
- Ц-ц-цирюльника он боится, а тебя н-н-нет, - прибавил бывший богорадовский сотник, едва заметно усмехаясь в усы.
- Кто боится!? - с жаром воскликнул пан Юржик. - Да мы, Бутли из-под Семецка, ничего и никого не боимся!
- О-ок-окромя цирюльников! - уже не скрываясь веселился пан Шпара.
- Ты... того-этого... не горюй, пан Юржик, - добавил могучий бородач Лекса, бывший шинкарь. К отряду пана Войцека он прибился после схватки с рошиорами мазыла Тоадера на подворье его же шинка. Говорил, с детства мечтал чужедальние края посмотреть, а все не удавалось. Теперь аж до Искороста сгонял и обратно возвращался. Чем не путешествие? Он почесал бороду. - Люди сказывают, мол, цирюльники сперва болящим горелки наливают. Чтоб не так больно было... того-этого...
Тут уж все покатились со смеху, включая и страждущего пана Бутлю. Собственно в буцегарню Берестянки он попал по причине неуемного пьянства. Попал на торжище под Великодень, да и задержался. Пил сперва за свой счет, потом за счет друзей, потом начал продавать все, что нашлось под рукой. Пропил коня, седло с уздечкой, саблю, сапоги... Короче говоря, все, вплоть до исподней рубахи и ту попытался заложить шинкарю, который от греха подальше и сдал его заглянувшим на огонек стражникам. Так и оказался пан Юржик вместе с остальными в охране злополучного сундука, который сам же и назвал окаянным грузом. Но, будучи человеком незлобливым и веселым, любил и сам потешаться над своей слабостью, над тягой к винопитию.
Последний, самый молодой из четверых, студиозус-медикус Ендрек тоже попал в берестянский застенок едва ли не случайно. Возвращался он из Руттердахской академии, где отучился перед этим три года. Ехал в родной Выгов на отдых, родных повидать. И вот, проезжая Малые Прилужаны парень имел неосторожность прочитать на площади Берестянки сатирический стишок - лимерик, в котором крепко припечатал местного владыку - князя Януша Уховецкого. А народ малолужичанский, издерганный к тому времени насмешками южных собратьев, шутки над собой и своими князьями понимать разучился. Так что стражники буквально спасли молодого стихотворца, вырвав его из рук решительно настроенной толпы и утащив в буцегарню.
- Не сердись, пан Юржик, - мягко улыбнулся Ендрек. - Коли хочешь, я сам тебя полечу. Мне только инструмент надобно найти. Зуб-то рвать надо...
- Уж прям так и рвать... - нахмурился пан Бутля. - Сразу рвать. Чуть что, так и рвать. Все вы, медикусы да знахари-лекари, одними мирром мазаны.
- А как ты хотел? - удивился студиозус.
- Я думал, ты меня полечишь как тогда... Около лексыного шинка.
- Да я, вроде как, обычно лечил. Я ж...
- Н-н-не важно, как ты лечил, важно, чего желал п-п-при этом.
- Да что я... - засмущался Ендрек. - Желал, чего обычно лекари больным желают...
- Ну да, - хохотнул Лекса. - Знаю я, чего лекаря желают. Чтоб серебра побольше выдоить... того-этого...
- Но ведь не всякие!
- Э! Погодите! - воскликнул пан Юржик. - Коли так, мне к цирюльнику нельзя - у нас денег-то не осталось почти.
- Н-ну, пару грошиков найдем, - усмехнулся пан Шпара. - Чего н-не сделаешь д-д-для хорошего человека.
- Так я не понял - мой зуб что, пару медяков стоит?
Лекса упал лицом в гриву коня и беззвучно хохотал. Да и пан Войцек не сумел сдержать улыбку. А Ендрек поднял обе руки вверх:
- Все, уговорил, пан Юржик. Буду тебя лечить. Куда ж я денусь?
Двустворчатые ворота Жорнища были открыты лишь наполовину. Для пешехода в самый раз. Всадник протиснется с трудом, а вот подвода не проедет.
Навстречу приезжим, позевывая, вышел урядник хоровской порубежной охраны. Поигрывая пальцами на рукоятке кривой сабли, спросил:
- Кто такие? Откуда будете?
Пан Войцек вдохнул, выдохнул, набрал побольше воздуха и напевно, чтоб не заикаться, ответил за всех:
- Пан Войцек герба Шпара, следую от Искороста на Уховецк. Со мной вельможный шляхтич, пан Юржик герба Бутля, ученый медикус Ендрек и Лекса - он мой денщик. - Именно так представлять Лексу они договорились заранее, чтобы не стараться чрезмерно, объясняя путешествие благородных шляхтичей в одной компании с простолюдином.
- По каким таким делам в Искоросте были? - нахмурился порубежник.
- По своим, урядник, по своим, - свел брови пан Войцек. - Или я н-не шляхтич уже? - он выразительно поправил тяжелый кончар и саблю.
- Шляхтич, не шляхтич... Того мне не ведомо. Хотя, конечно, с виду - шляхтич.
- Так что за д-допрос, урядник?
- А положено, - уверенным тоном отвечал порубежник. - Приказ пана сотника. Время, понимаешь, пан Войцек, военное. Неспокойное, скажу прямо, время.
Пан Шпара кивнул.
А что возразишь? Еще в переполненном шинке, где они заночевали перед последним днем пути на Жорнище, народ так и гомонил, расписывая события в Малых Прилужанах. Говорили, что Крыков в осаде. Под стенами одной из сильнейших крепостей северной части королевства скопилось до десятка хоругвей, но отсутствие осадных машин не давало великолужичанам существенных шансов на скорую победу. Велись боевые действия и по направлению Жеребки - Крапивня. Ходили слухи и о гусарских частях, брошенных паном Твожимиром Зуравом на Заливанщин. А через Лугу рванулись охочие до добычи отряды рыцарей-волков из Зейцльберга. Пан Войцек аж перекосился весь, когда услышал про то. Даже шрам на его щеке побелел, словно кистью с побелкой кто-то по лицу шляхтича мазанул. Он тогда спрашивал насчет Богорадовки, Ракиткного, Берестянки... Что там? Как дела обстоят? Но вразумительных ответов не добился. И вправду, откуда южанам знать подробности далеких северных войн? Тем паче, что своя уже стоит на пороге мирных обиталищ и скалится в жутковатой ухмылке.
Поэтому бывший богорадовский сотник не стал возражать уряднику или спорить с ним. К чему? Шляхетская честь на поле боя отстаивается и преумножается, а не в таких вот перепалках. Тем паче, сзади уже подтянулись зеваки. Двое бородатых землепашцем в меховых кептарях на телеге, накрытой сверху от дождя толстыми рогожами. Видно, привезли в город зерно. Хоровская казна пока еще не обеднела настолько, чтобы перестать кормить своих порубежников и реестровых. За каждый гарнец зерна платили не скупясь. Позади повозки топтался одетый в лохмотья бродяга с перепачканным серыми потеками лицом. А ему в спину едва не упиралась морда довольно справного коня, чей всадник лихо заломил шапку на ухо. Должно быть, шляхтич из мелкопоместных, из тех, что бедные, но гонористые до ужаса.
- Я н-не шпион и не подсыл, - с нажимом произнес пан Войцек. - Я дальнего родича в Искоросте п-проведывал, когда вся заваруха с элекцией вышла. - Что говорить о себе и своем путешествии, они с паном Юржиком тоже придумали заранее. Ведь не станешь же на каждой заставе описывать их историю с фальшивой казной Прилужанкской короны? Того и гляди, обвинят в пособничестве преступной власти и не посмотрят, что шляхтичи, - повесят на ближайшей осине. Причем, "желтые" найдут к чему прицепиться за связь с Богумилом Годзелкой и Зджиславом Куфаром, а "бело-голубые" точно так же могут жизни лишить за оговор славных мужей и государственных деятелей.
- Теперь вот не знаем, как домой возвращаться, - пришел пану Шпаре на выручку Юржик. - Сами-то мы с севера будем. Из Малых Прилужан. Я, к примеру сказать, из-под Семецка. Пан Войцек в Богорадовке некогда служил. Как нам теперь мимо Тесова да Выгова проезжать? А дальше, люди треплют, и вовсе война... Так, нет?
- Это точно, - закивал порубежник. - Худо, худо на севере. Лужичанин лужичанину в горло вцепился, а тут и гостей заезжих набежало видимо, не видимо. И зейцльбержцы, и грозинчане, и наши чародеи, которых еще при Доброгневе под зад коленом попросили.
- Так не томи в воротах, служивый. Видишь, как у меня щеку разнесло? Мне на сквозняке и сырости торчать - нож острый. Или тебе мзду какую-нито надобно кинуть? - пан Бутля взял быка за рога. А чего мешкать?
Жорничанин если и обиделся, виду не подал. Приосанился, одернул жупан:
- Мзды с проезжающих не берем. Однако подать заплатить придется. По два гроша с человека, по пять грошей с коня.
Пан Войцек выудил кошель из-за пазухи. Кинул на ладонь порубежника серебряный "королек".
- Сд-сд-сдачи не надо.
Урядник с достоинством поклонился, отшагнул в сторону.
Первым под свод надвратной башни въехал пан Шпара, следом за ним пан Бутля. Он слегка наклонился к порубежнику и поинтересовался невзначай:
- А где у вас тут шинок получше? Чтоб кормили повкуснее, а три шкуры за это не лупили.
Урядник пожал плечами:
- Да у нас, почтенный пан, их всего три. Один - "Свиная ножка" - прямо тут, за поворотом. Во-он из-за того дома, - он показал пальцем, - и увидишь. Один - у городской площади. Там сам пан сотник пиво пьет. "Сабля и стрела" называется. А третий... В третий лучше не ходи. Дрянной народ собирается.
- Ну, спасибо, - улыбнулся Юржик. Улыбка вышла кривоватой из-за опухшей щеки. - А из тех двоих который посоветуешь?
- Ну, вы паны богатые. Вам можно и в "Сабельку..." А я бы в "Свиную ножку" пошел. Ну, так нас Скорняга жалованием не балует.
- Спасибо, - Юржик кивнул и подтолкнул коня пятками, нагоняя успевшего далече отъехать пана Войцека.
Ендрек и Лекса порысили следом.
- В "Саблю и стрелу" не с нашей мошной, - донесся до студиозуса голос пана Бутли. - Придется в "Свиную ножку". Эх, едал я как-то свиные ножки запеченные в углях. Помнится, в Уховецк попал на День Святого Жегожа...
- В "Н-ножку" так в "Н-н-ножку", - покладисто отозвался пан Войцек. Он, как услыхал впервые о нападениях зейцльбержцев на пограничные области Малых Прилужан, так места себе не находил. Если бы не клятва найти и отомстить митрополиту и бывшему подскарбию, сделавших из богорадовского сотника живца - приманку для охотников до прилужанского золота - он бы уже мчал на север, заботясь единственно о том, чтоб верный Воронок не пал прежде времени.

* * *

В глубоком яру, отлогие стены которого сплошь заросли шиповником и дикой малиной, горел костер. Над ним, облизываемый оранжевыми языками пламени, висел котел, в котором булькало и шевелилось ароматное варево. Рубленная в мелкую крошку капуста и кусочки баранины. Все обильно сдобренное укропом, луком, чесноком и кусочками моркови. Любимая еда грозинчан.
Их оставалось одиннадцать.
В серпне из Выгова выехали полных два десятка во главе с ротмистром Владзиком Переступой - доверенным лицом самого подскарбия, князя Зьмитрока Грозинецкого.
Да еще и чародей. Его голову в Выгове до последней элекции оценивали в двести "корольков". Не много, не мало, а небольшой отряд почтовых для войны собрать можно. С конями и провиантом. Мржек Сякера весьма худой славой в пограничных землях Прилужан прославился. А все потому, что в свое время не принял Контрамации, сбежал в Грозинецкое княжество. После Северной войны многие чародеи бросали маетки и фольварки, уходя в добровольное (или не совсем) изгнание. Не захотели поступать на коронную службу, а иного пути им не оставили - или бросай занятия магией, или работай на корону и Прилужаны.
Мржек не просто ушел. Он ушел, успев переправить с собой немалую часть золота рода Сякера. На эти деньги неустанно снаряжал отряд за отрядом - на севере их называли хэврами - и мстил обидчикам, перебираясь раз за разом через Лугу.
Вернее, он так думал, что мстит обидчикам - гетманам, князьям да королям прилужанским. На самом-то деле их если и касались мржековы хэвры, то лишь в виде донесений или отголосков далеких слухов. Доставалось вольным поселянам-землепашцам, мелкопоместным шляхтичам и кметям. Как обычно на войне и бывает. А Мржек вел войну отчаянную и беспощадную. Войну, на которой пленных не берут и парламентерами не обмениваются. Хутора, села, застянки сжигал до мелкого серого пепла. "На ухналь", как говорят закоренелые лошадники. Не щадил ни женщин, ни детей малых, ни домашнюю скотину с птицей.
Малолужичанских порубежников его набеги злили и задевали за живое. Пан Панкрац Дзюба, сотник Зубова Моста, на клинке поклялся извести кровожадного нарушителя границы. Несколько раз мржекову хэвру обкладывали как волков на облаве. Железной петлей вооруженных реестровых драгун и порубежников сжимали, затягивали и, казалось бы, все, крышка проклятому колдуну! Ан, нет! Уходил Мржек Сякера. Бросал своих наемников, не уступающих злобой и жестокостью горным великанам-людоедам, тревожащим рубежи Угорья, а сам ускользал. Кто его знает как? То ли глаза отводил - ведь он чародей и чародей опытный. По общему мнению, годов за восемьдесят ему уже перевалило, хотя выглядел сорокалетним от силы. Такой может и головы целому войску заморочить, а может и прожечь дорогу в строю врагов. А может, просто везло? Говорят про таких - в рубашке родился. Сколько раз били по Мржеку из арбалетов едва ли не в упор? Сколько раз отчаянныке смельчаки из порубежников, не щадя собственной жизни, пытались его саблей достать? Не сосчитать. А ему хоть бы хны. Цел и невредим.
Шесть или семь шаек положил Мржек в правобережье, но зверствовать не прекращал. Его именем матери детей пугают и по сей день в Малых Прилужанах. Но, по всей видимости, сильно прижал ему хвост пан Дзюба. Переменил чародей место для переправ через Лугу. Севернее ушел, к Богорадовке, которую заново отстроили после Северной войны. Этот город охраняет место слияния Луги и Здвижа. Богорадовским порубежникам привычнее к тому времени были стычки с зейцльбержскими рыцарями. Но те, хоть и грабили от души, все же столько крови не проливали.
Но, если Мржек думал, что у Богорадовки ему проще лютовать будет, то просчитался. Местный сотник, пан Войцек Шпара, спуску не давал никому. Уж очень не любил пан сотник, когда людей, под его защитой живущих, жгут в хлевах и лошадьми разрывают. Сев на хвост очередной хэвре Мржека, гнал он ее через реку и, быть может, нагнал бы, не повстречай отряд грозинецких драгун с ротмистром Переступой во главе. Грозинчане ждали встречи с зейцльбержцами, а потому при появление малолужичан растерялись и кинулись в драку. Себе на погибель, собственно, и кинулись-то.
С той поры ротмистр Владзик Переступа из писаного красавца стал уродом кривобоким да горбатым. Кончар пана Шпары переломал ему правую ключицу, ребра, плечевой сустав, зацепил хребет. Пан Владзик выжил, но кости срослись криво. Это посеяло в душе ротмистра семена злобы, которые взросли побегами ненависти. Одно только упоминание имени Войцека Шпары доводило его до бешенства. Не зря князь Зьмитрок Грозинецкий именно его отправил в погоню за прилужанским золотом.
Теперь пан Владзик сидел скрестив ноги на сложенном несколько раз шерстяном одеяле. Левая рука задумчиво подкручивала черный, тонкий ус. Перо павы на бобровой шапке намокло, жалко слиплось и обвисло. Рядом, под натянутым на ветвях шиповника плащом, лежал Мржек. Казалось, его ни мало не заботила вынужденная задержка под открытым небом, в холоде и сырости. Он задумчиво жевал кусочек сухаря.
Урядник Янек помешивал ложкой с длинным черенком благоухающее варево. Зачерпнул, попробовал. Удовлетворенно кивнул. Внезапно, услышав что-то за пределами лагеря, Янек вскинул голову. Насторожился.
- Что, Янку? - небрежно бросил пан Владзик.
- Да, кажись, Вьезлав вернулся.
- Чудесно, чудесно... Веди его сюда.
- Да сейчас погляжу, пан ротмистр. Франзик, иди за котлом пригляди!
Подбежавший драгун перехватил черенок ложки из пальцев урядника, а Янек отправился на шум.
Вернулся он с невысоким человеком, чье лицо покрывали потеки грязи, а через левое предплечье был переброшен плащ, состоявший из растрепанных лохмотьев и лоскутов. Нищий да и все тут. И лишь выправка выдавала в нем, а военного.
Приблизившись к ротмистру, мнимый нищий отсалютовал, приложив ладонь ко лбу.
- Ну? Что? - поднял голову пан Переступа.
- Прибыли, - отчеканил Вьезлав. - Нынче они в Жорнище. Войцек Шпара, Юржик Бутля, Ендрек и здоровила по имени Лекса.
- Ага! - пан Владзик звучно хлопнул в ладоши. - Попались, родимые! - Красивое лицо ротмистра исказила гримаса ненависти, превратившая его в отталкивающую маску.
Мржек резко сел. Пожал плечами.
- Ты будешь Жорнище штурмовать?
Владзик задумался на мгновение:
- Нет. Там сотня порубежников по меньшей мере. Если тайно проникнуть... Как в Искоросте!
- Не выйдет, - сурово произнес чародей. - Жорнище - городок маленький. Каждый человек на виду. Грозинчан ли им не опознать?
- Проклятье! - кулак пана Владзика стукнул по коленке. - Что ж теперь, ждать, пока не выедут? - Его глаза блеснули полубезумным блеском.
- Нет, почему же... - задумчиво протянул Мржек. - Покончить со Шпарой - это хорошо. А заодно покончить с сотней порубежников лужичанских - вдвойне приятно.
- Что ты предлагаешь?
- Сущий пустяк. Сравнять Жорнище с землей.
- Как?! - вскинул брови Переступа. - С десятком драгун? Или ты чародейством...
- Волшебством поддержу. Но слишком на него не надейся. Там наверняка реестровый чародей засел. Скорее всего, мне с ним сразиться придется.
- Так как же...
- А очень просто. Помнишь, пан Владзик, второго дня мы следы видали?
- Гаутов что ли?
- Нет, аранков. Тут аранки поблизости кочуют. Гауты, он ближе к Хорову.
- Да ладно! Аранки, гауты! Какая разница?
- И правда, никакой. В особенности для тех целей, в каких я намерен их использовать.
Пан Владзик прищурился:
- Придумать для чего - не сложно. Сложно найти путь - как это сделать.
- А это уж моя забота, - небрежно отмахнулся чародей. - Дашь четверых в охрану, чтоб раньше времени на стрелу не напороться?
- Отчего ж не дать - одно дело делаем... - Переступа подкрутил ус. - Обещаешь, что мои драгуны вернутся живыми?
Мржек хмыкнул. Потер бороду. Пожал плечами.
- Ладно. Обещаю.
- Бери.
- Ну, спасибо, пан ротмистр.
- Не за что, пан чародей.
Волшебник поднялся на ноги, потянулся, хрустнув спиной.
Пан Переступа негромко позвал:
- Янку!
- Здесь, пан ротмистр.
- Берешь троих и скачешь вместе с паном Сякерой.
- Слушаюсь!
- Давай, Янку, давай, - пан Владзик устало откинулся на покрытое меховой накидкой седло.
- Вопрос дозвольте, пан ротмистр, - помедлил урядник.
- Ну?
- Когда выходим?
- Не знаю. Это к нему, - Переступа небрежно дернул пальцем в сторону Мржека.
- А вот прямо сейчас и выступаем, - чародей сжал зубы, в его темных глазах промелькнул отблеск гнева. - Седлай коней, урядник.
- Слушаюсь!
Янек развернулся на каблуках и направился к лошадям.
Вскоре пятеро всадников, провожаемые пристальным взглядом драгунского ротмистра, поднялись по восточному, отлогому склону яра и, двигаясь легкой рысью, скрылись за пеленой мелкого, противного дождя.

* * *

В потемневшем от времени, покрывшемся благородной зеленью канделябре горели три свечи белого воска. Дорогого, не дающего копоти и наполняющего комнату тонким ароматом.
Подрагивающие язычки огня отражались в круглом зеркале из полированного серебра, удваивались, бросали отблеск на роскошные гобелены, украшающие стены, вышитые золотом портьеры, мерцали в глубине натертого воском дерева. Лишь во тьму алькова не проникал рассеянный, мягкий свет. Там угадывались очертания кровати с пышной периной, наверняка из лебяжьего пуха, парчовым балдахином и ворохом драгоценных шкур. Тут были и черно-бурые лисы из Заречья, соболя и куницы из руттердахских лесов, рыси из угорских верховин.
Но все великолепие обстановки - султанатские ковры и прилужанские гобелены, заморские ткани и местная пушнина, зейцльбержское серебро и руттердахское стекло - лишь оттеняли красоту хозяйки будуара, сидевшей на низкой банкетке перед зеркалом. Роговой гребень (с виду простой и безыскусный, но для глаза подлинного ценителя обладавший баснословной стоимостью из-за своего далекого, почти загадочного происхождения - где ж это видано, чтоб черепахи плавали?) скользил по распущенным, черным, как вороново крыло, волосам, водопад которых струился до пола. Красавица-панянка о чем-то задумалась и расчесывала одну прядь вот уже в десятый раз...
За дверью раздалось деликатное покашливание.
- Что еще? - совсем не любезно воскликнула пани.
Невидимый гость кашлянул еще раз. Поскребся в дверь ногтем.
- Да кого там чума несет? Ну, входи уже!
Седой как лунь слуга в расшитом галуном лазоревом жупане переступил порог. Сделал два шага, не поднимая взора от устилавших пол ковров.
- А! Это ты, Алоиз! - пани усмехнулась полными губами отчего две родинки в правом углу ее рта шевельнулись, словно глазки ручного горностая. - С чем пожаловал?
Старик расправил закрученный в два кольца ус, все так же старательно отводя глаза от тонкого пеньюара, и проговорил:
- Его милость, князь Зьмитрок, велел тебя разбудить, пани Хележка. Но раз уж...
- Ах, разбудить! - женщина нахмурилась на мгновение. - Хорошего же обо мне мнения его милость, князь Грозинецкий! Передай князю - я к столичной жизни не привыкла, за полдень не просыпаюсь! У нас в маетках с петухами встают!..
- Вот сама, вельможная пани, ему это и скажешь, - вдруг окрысился мажордом. - Потому как сейчас его милость сюда придет.
Алоиз вскинул подбородок, выдавая этим движением в себе одного из тех слуг, что, проживая долгие годы бок о бок с благородным сословием, набираются шляхетских манер и гонору под самую завязку. Но потом, устыдившись вдруг невольного порыва, смущенно передернул плечами и поклонился, прижимая ладонь к сердцу:
- Прошу покорнейше простить меня, вельможная пани. Виноват. Виноват... - он сделал три шага, пятясь задом к двери, и скрылся за портьерой, успев напоследок буркнуть едва слышно. - Хоть бы прикрылась, что ли, бесстыжая...
Несмотря на старания мажордома и скрадывающую звуки тяжелую ткань, колыхавшуюся перед его лицом, слова эти достигли слуха пани Хележки Скивицы, гостьи прилужанского подскарбия, князя Зьмитрока Грозинецкого. Достигли, но действия не возымели. Напротив, пани расправила складки полупрозрачного пеньюара, одернула его, открывая полные плечи. Пани Скивица выглядела значительно моложе своих тридцати трех лет и могла запросто задурить голову любому юному шляхтичу, едва заступившему на коронную службу, вырвавшись из-под родительского крыла. Лишь несколько складок в самом низу шеи, у ключиц, могли намекнуть искушенному наблюдателю на годы прекрасной пани, но обычно она их скрывала под кружевным рюшем или меховой горжеткой.
Еще один взгляд, брошенный в зеркало, взмах драгоценного гребня, придавший волосам изящный беспорядок. В качестве последнего штриха, пани слегка покусала себе губы для придания более яркого цвета, и кивнула удовлетворенно собственному отражению.
Зьмитрок Грозинецкий вошел по обыкновению стремительным шагом. Несмотря на ранний час, костюм подскарбия был безупречен - богато украшенный жупан, узорчатые сапожки с острыми носками, на груди золотая цепь, на пальцах перстни, тонкие черные усы закручены и глядят вверх. Владыка Грозина и Мезина не отличался богатырским телосложением. Узкие плечи, тонкая талия, изящные кисти. На первый взгляд, да и на второй, пожалуй, тоже, не боец.
Это заблуждение стоило жизни многим забиякам, ибо Зьмитрок владел саблей почти безупречно. Во всяком случае, в поединке один на один пока что равного противника не встречал. Правда, со времен последней дуэли минуло уже больше десятка лет - кто же осмелится вызывать на бой могущественного и богатого князя, вассала прилужанской короны?
Кроме любви к фехтованию, князь Зьмитрок увлекался верховой ездой, предпочитая самолично укрощать необъезженных скакунов, танцевал и с особым искусством плел политические интриги.
- Ваши милость, - пани Хележка присела в глубоком реверансе, старательно приоткрывая глубокий вырез на груди пеньюара. - Польщена честью...
- Доброго утра тебе, пани, - усмехнулся Зьмитрок, не удостаивая вниманием округлые прелести шляхтянки. - Вижу ты уже на ногах. Похвально. Кто рано встает, тому Господь помогает.
- У нас в захолустье еще говорят: "Поздняя птичка глазки протирает, а ранняя - носик прочищает".
- Это твоя-то Высьма - захолустье? - Зьмитрок пересек комнату. - Поприща не будет от Тесова? Ой, пани Хележка, пани Хележка... - князь шутливо погрозил собеседнице пальцем. - Да ты присаживайся. В ногах правды нет.
- Благодарю за честь, твоя милость, - пани Скивица грациозно присела на край банкетки, озаботившись тем, чтобы пеньюар и вовсе соскользнул с левого плеча.
Зьмитрок поискал глазами кресло или хотя бы еще одну банкетку, не нашел и одним прыжком вскочил на приземистый комод. Уселся, беспечно покачивая ногой.
- Честь в том невелика. У нас в Грозине не запамятовали еще, как с прекрасными дамами говорить положено, - он снова подкрутил ус. - А все ж таки прикройся. Ведь не первый год меня знаешь. Могла бы и уяснить, что не выйдет ничего из твоих стараний.
Пани Скивицы фыркнула, запахнула пеньюар и смерила князя Грозинецкого суровым взглядом:
- Серьезный разговор пойдет, не так ли, твоя милость? Иначе несчастной гостье не удостоиться посещения радушного хозяина.
- Верно, - не стал возражать подскарбий. - Разговор пойдет серьезный.
- О делах коронных?
- И тут ты угадала, пани Хележка. Надеюсь, поможешь мне, как раньше помогала.
- Ты сперва скажи, что за дело?
- Ой, - усмехнулся Зьмитрок. - А если не по нраву тебе мое предложение придется, так ты откажешься?
- Хотелось бы... - сморщила носик пани.
- Хотеть не вредно, - отрезал князь. - А выполнять придется любую просьбу. Уж больно ты задолжала мне, пани Хележка.
Подскарбий сделал выразительную паузу. Он умел быть жестким, когда хотел. Тверже клинка сабли-зориславки. Очень многие люди, попытавшиеся перехитрить или облапошить Грозинецкого владыку, скоро в том убеждались. Правда, не многие оставались в живых.
Но и пани Скивица не считала себя новичком в интригах.
- А ты не задолжал мне, пан Зьмитрок? - почувствовав нажим, она мгновенно ответила уколом, как опытный фехтовальщик. - Чью просьбу я в серпне исполняла?
- Ты про Жигомонта, моя прекрасная пани? - поднял черную бровь князь. - Так все уже знают, весь Выгов и все Великие Прилужаны, что отравлен он по велению польного гетмана малолужичанского - Чеслава. Попробуй, убеди-ка народ в обратном.
Пани Хележка открыла было рот, чтоб возразить, но не нашла слов. Вернее, быстро перебрала в уме все доводы и поняла - Зьмитрок прав. Как ни крути, а повязана она по уши в прилужанском перевороте. И все от жадности. Не следовало играть на две руки. А коль уж ввязалась в игру, думать с кем играешь. Ладно, малолужичане - воины, искушенные более в тактике и стратегии, нежели в придворных кознях (за исключением разве что Богумила Годзелки и Зджислава Куфара), но Зьмитрок-то лис прожженный. Письмо пана Чеслава Купищанского она - кто бы усомнился? - сожгла. Только полная дура могла бы оставить у себя записку с прямым предложением отравить великого гетмана Жигомонта Скулу. Да она и не собиралась выполнять приказ Чеслава. Деньги деньгами, а любовь к родине превыше всего. Будучи урожденной великолужичанкой - ведь Высьма и в самом деле всего в поприще от столицы Тесовского воеводства - она вместе со всем народом любила своего великого гетмана. За решительный нрав, прямоту и лихость в суждениях, шляхетскую удаль, приверженность старинным вольностям. Думала, соглашусь для вида, а там удеру подальше - в Таращу или в Бехи, да пересижу гнев малолужичан. Тем более что уверенность в избрании Жигомонта королем витала в самом воздухе Выгова, как ароматный парок над котлом с борщом.
Но вот дернул Нечистый отправить донесение о замысле малолужичанского польного гетмана князю Зьмитроку!
Ведь могла же затаиться и не признаться?
Могла.
Несмотря на то, что Грозинецкий князь некогда помог ей выйти сухой из очень щекотливого дельца, в котором участвовал донос недоброжелателей, скоре всего, самой обычной завистницы, и лужичанские церковники. Само собой разумеется, костров в Прилужанах не разжигали уже очень давно. Лет двести, не меньше. Но по такому случаю могли сделать и исключение.
Пани Хележка, вспомнив о доносе и мрачном, сыром застенке монастыря Святого Стежимира Великомученика, вновь ощутила мороз между лопаток. Подхватила небрежно брошенный в угол теплый пуховой платок, набросила на плечи, зябко поежившись... И заслужила одобрительный взгляд Зьмитрока, решившего, что она последовала его приказанию прикрыться.
Вот кто наверняка сохранил клочок пергамента, с компрометирующими сведениями, так это Зьмитрок. Но там же не написано, что не прошло и полутора месяцев, как он сам предложил ей довести до конца задумку пана Чеслава. И попробуй откажись! Ведь своей же рукой написала признание, почти что смертный приговор, - так, мол, и так, предписано мне, пани Хележке Скивице, наследнице старинного, но обедневшего окончательно шляхетского рода, отравить пана великого гетмана Жигомонта Скулу, выбор яда и способа введения оного оставлен на мое усмотрение. И плевать, что обнародование в Сенате и перед церковниками сего пергамента было бы равносильно смерти для партии Белого Орла - лужичане воспитаны в страхи и почтении к заповедям Господа - тут уж и свои отвернутся, и чужие. Какое ей дело до Чеслава? Ну, подумаешь, тоже вытянул некогда из передряги, связанной с подложными векселями на имя очень богатого купца из Заливанщина. Что было, то прошло. Помог и ладно. Она тоже отработала за дурацкую ошибку молодости от души, презирая порой законы и человеческие, и Господни. А теперь Чеслав и вовсе с крючка сорвался. Угораздило же польного гетмана, с десяти лет седло не покидающего, сверзиться с коня и приложиться головой о мостовую! Ей одной отвечать, что ли?
А поскольку в народе - шляхте, мещанах, ремесленниках, селянах - жила твердая уверенность, что и нынешнего кроля, Юстына, пытались отравить, то исход любого судебного разбирательства по обвинению в отравительстве вельмож лужичанских можно предугадать во всех подробностях.
- Прошу простить меня, твоя милость, - голосом как можно более смиренным произнесла пани Скивица. - Я, конечно же, была не права. Какое новое задание изволит поручить прилужанский подскарбий своей покорной слуге?
Зьмитрок помахал ногой, безжалостно царапая шпорой полированное дерево. Деланно зевнул.
- За что тебя ценю, моя прекрасная пани, так это за сообразительность.
- Благодарю...
- После благодарить будешь. Если захочешь. А не захочешь, так Господь тебе судья. Задание на этот раз несложное и даже приятное предстоит.
- Так никого не нужно травить? - голос пани Хележки просветлел от тщательно скрываемой надежды.
- Что ты, что ты! И думать забудь. И вслух этих слов не призноси. Какая гадость! - Зьмитрок скривился. - Травить. Травить. Травить... - произнес он несколько раз, словно пробуя слово на вкус. - Тьфу ты, мерзость-то какая! Нет. Ни в коем случае. Нет. Твое задание будет приятным, легким и, возможно, очень даже выгодным.
- Кому?
- Приятным тебе, - прищурил глаза князь. - Выгодным, я надеюсь, нам обоим, если все удастся. Так что в твоих интересах, моя прекрасная пани, чтобы все получилось.
- Итак. Что мне нужно сделать?
- Вот это подход. Как говорят в Зейцльберге... Брать быка за рога. Так?
- Не знаю, - пани Хележка дернул плечиком. - Не люблю зейцльбержцев.
- А кто просит их любить? - удивился Зьмитрок. - Я их сам терпеть не могу. Но приходится использовать и великого герцога Адаухта, и святош тамошних, и рыцарей-волков... Впрочем, я отвлекся. Слушай.
- Я вся - внимание.
- Королек-то наш Юстын, народный избранник, от рук отбиваться начал...
- Да?
- Не перебивай! - на миг голос князя звякнул сталью. - Забыл Юстын, кто его на престол возвел, забыл. Вернее, лизоблюды выговские сумели его убедить, что он единственный и неповторимый, законно избранный на честной и прозрачной элекции. Вот он и возомнил о себе невесть что. Вздумал указывать что делать да как быть. Мне, пану Твожимиру Зураву, пану Адолику Шэраню... Нет, они конечно гуси еще те, но пока что мне нужны.
Зьмитрок замолчал, подкручивая ус. Пани Скивица терпеливо ждала, не понукая и не перебивая.
- Так вот, о Юстыне, - продолжил Грозинецкий владыка. - Представь себе, совсем недавно. Третьего дня он учинил нам разнос, даже голос осмелился повысить! Мне, панам подчашию, возному, каштеляну, маршалку... А за что терпели обиду? За Твожимира Зурава, который не намерен на переговоры с Янушем идти, не желает дело с Малыми Прилужанами миром улаживать. Правильно делает! Да любого купчика в Выгове спроси, он тебе объяснит. Нельзя с малолужичанами добром договариваться - разбойники все, полудурки тупые и безграмотные. Князья - бандиты сплошь, мещане с ремесленниками - быдло бессловесное! А он - "нельзя лить кровь лужичанскую"... Еще бы шпильмана приплел:

Кровь людская - не водица,
Проливать не годится...

А что с ним сделалось, когда я об отмене Контрамации заикнулся! Песья кровь! Думал, раздуется, как та жаба и лопнет. Засычал, забулькал горлом! "Не бывать!" Забыл, песья кровь, как корону воздел, кто его под руки вел, кто советом наставлял...
Хележке показалось, что князь-подскарбий сейчас сорвется на визг. К счастью, только показалось. Зьмитрок удержал себя в руках. Замолчал, несколько раз вдохнул-выдохнул. Сказал уже почти спокойно:
- Ты должна будешь окрутить Анджига Далоня. Слыхала о таком?
- Сын? - хоть пани Скивица и не была вхожа ко дворам наиболее влиятельных князей, воевод и магнатов, слухами земля полнится.
- Да. Сынок единокровный. Он сейчас в полку Выговских гусар хорунжим служит. Вроде как служит, поскольку больше гуляет, пьет по шинкам да девок щупает. Счастье, что полковник в Выговской хоругви старательный и терпеливый. Другой не стерпел бы...
- И я должна окрутить этого гуляку и бабника?
- Окрутить, соблазнить, охомутать... - Зьмитрок улыбнулся. - Называй как хочешь. Лишь бы он за тобой на край света готов был пойти. Десять дней даю. И ночей тоже.
- Ну... - пани Хележка задумалась, придавив нижнюю губу согнутым указательным пальцем. - При известном везении...
- Ты сможешь. Кто, если не ты? Подумай.
- Хорошо тебе говорить, твоя милость. Чуть что, раз-два и в Грозине. А Юстын все же наш король, лужичанин.
- Так я ж тебя не сожрать с потрохами его сына прошу. Приручить. Чтоб бегал за тобой, как ягненок за овцой. Прости за сравнение. Я тут один закон хочу через Сенат протащить. Пан Шэрань уже не против. И третья часть сенаторов тоже. Хочу, - князь Грозинецкий понизил голос. - Хочу корону наследной сделать.
- Как?! - Хележка ахнула и прижала ладонь к губам. - Это же...
- Да знаю, знаю, что петь противники будут. Извечные вольности, привилегии шляхетства, вековые традиции элекции... А у нас княжение от отца к сыну передается, и в Угорье, и в Заречье, ив Зейцльберге. Плохо это? Нет, хорошо. Смуты такой не бывает, как в минувшем серпне.
- Как сказать...
- Ну, случаи всякие бывают. Но подумай, коль во всех землях и государствах один обычай, а у вас в Прилужанах отличный, о чем это говорит?
Женщина молчала, потупив взор, чтобы, не приведи Господь, Зьмитрок не прочитал в ее глазах ненависть и отвращение.
- Молчание говорит о согласии. Юстын будет основатель династии Далоней. Пусть освятит королевской волей новый закон. Да новый патриарх, Винцесь Шваха, очень вовремя из Тернова прибыл. Не откажет пану Юстыну в такой малости, окропит святой водицей... Так ты берешься, моя прекрасная пани? Не расслышал я что-то.
- Берусь. Но последний раз, твоя милость. Анджиг тебе для скорого престолонаследия понадобился, поди?
- Не бойся, пани Хележка, Юстына травить не заставлю. Он и так не жилец. Видала, как обнесло? Ты мне Анджига приручи. Приручи, и свободна. Денег дам, не скупясь. Я ж теперь подскарбий.
- Хорошо, - обреченно кивнула пани Скивица. - Я берусь за это задание. - И вдруг стрельнула быстрым взглядом из-под густых ресниц. - А что, казна Прилужанская уже нашлась?
Сказал и обмерла, уж больно посуровел князь Грозинецкий. Сжал челюсти, задеревенел плечами. Открыл было рот, чтобы рыкнуть на дерзкую, но не передумал. Соскочил с комода и быстрым шагом вышел вон.
Хележка едва в ладоши не захлопала. Достала таки подскарбия без казны. Зацепила самым кончиком клинка, если выражаться языком фехтовальщиков. Но зацепила славно. По самому больному месту.
"Хорошо, - подумала пани. - Анджига я приручу. Будет ходить без поводка по струнке. А вот для тебя ли? Там поглядим."

Глава вторая,
из которой читатель узнает о том, что называться истинным именем и гербом, равно как и нарушать Контрамацию, бывает опасно для здоровья и личной свободы, а окаянный груз вновь и вновь завладевает умами людей, понуждая их совершать неблаговидные поступки.


Вопреки многообещающему названию, в шинке "Свиная ножка" кормили из рук вон плохо. И по вине, скорее всего, не упитанного шинкаря и его дородной супруги, деловито управляющейся со сковородками и горшками. Похоже, во всей Хоровщине к середине осени начался ощущаться недостаток съестных припасов. Особенно в городках и крепостицах, где жили и служили реестровые конники и бойцы порубежной стражи. Увлеченные политической борьбой правители воеводства как-то запамятовали, что их защитники еще и есть иногда хотят. А по селам и застянкам земледельцы припрятывали излишек зерна и овощей, опасались забивать скотину и птицу. Все ждали непредсказуемой, голодной, военной зимы, не говоря уж о последующей весне. Кто знает, хватит ли зерна на посев после набегов язычников из-за Стрыпы, да после возможного вторжения коронного войска из верных Выгову воеводств?
Ендрек помимо воли вздохнул, вспомнив изобилие стола в Батятичах, в шинке "Грудастая Явдешка", обед в которой едва не стоил ему жизни. Где то сейчас пан Цециль Вожик? Выжил ли после ранения в живот? При всей скудости полученных за неполный курс обучения в Руттердахской академии знаний, молодой студиозус ведал, что раны в брюшину самые опасные и трудноизлечимые.
Но Господь с ним, с паном Цецилем... О себе сейчас думать надобно.
Хозяин шинка, заслужив неодобрительный взгляд Лексы, смахнул со стола крошки, оставшиеся от предыдущих посетителей. Смахнул видавшим виды, несвежим полотенцем, испещренным подозрительными желтыми разводами. Спросил, чего, мол, вельможные паны заказывать желают?
Поскольку пан Юржик, подкатив глаза, держался за щеку, лелея больной зуб, заказывать взялся пан Войцек. Начал он по-простому. Спросил шинкаря, а что в его заведении имеется? Вот тут-то и проявилась убогость кухни "Свиной ножки". Убогость сравнимая разве что с монастырской трапезной во время поста перед Великоднем.
Вот таким образом и появился на столе перед путешественниками горшок с капустными щами, заправленными ложкой сметаны. Хвала Господу, хоть горячими - как раз с холода да с мокрети похлебать. А следом за щами прибыла глубокая миска с галушками, слепленными из серой муки. По отсутствию должного блеска на боках у галушек, Лекса сделал вывод, что с маслом шинкарь пожадничал. Довершили обед ржаной хлеб с плотной корочкой и водянистое, слегка кисловатое пиво. Впрочем, пиво здесь, на юге Великих Прилужан всегда было таким. К этому путешественники малолужичане уже начали привыкать, хоть и с тоской вспоминали пиво северных краев - густое, крепкое, горьковатое.
Пан Войцек выложил на край стола требуемую оплату. Не такую уж и маленькую по меркам Малых Прилужан. Сотворил знамение, поминая Господа, посылающего хлеб насущный людям. Первым зачерпнул ложкой из горшка. Ели тут по старинному, освященному вековой традицией, обычаю - черпали по очереди, сообразуясь со старшинством. Кивнул пану Юржику - давай, мол, приступай. Но Бутля только головой замотал. Схватился за щеку и застыл со скорбным выражением на лице.
- Ну, не смотри ты так на меня, пан Юржик! - едва не взмолился Ендрек. - Пойдем искать цирюльника, пойдем...
- После обеда, - прибавил Лекса, запуская свою ложку в щи. Поднес к губам, принюхался подозрительно, но, видимо не углядев тухлятины или отравы, отправил в рот.
Пан Юржик вздохнул и прикрыл глаза, всем видом выражая покорность судьбе, словно агнец, уготованный на заклание.
- Н-н-не пришлось бы силком волочь к зубодралу, - легонько усмехнулся пан Войцек.
- На что нам зубодрал, как у нас свой лекарь есть? Да какой! - немедленно ответил пан Бутля.
- Да какой там я лекарь? - попробовал вновь отбиться студиозус. - Я же недоучка!
- Н-ну, прибедняться н-не надо, п-положим, - сказал пан Шпара, выразительно сжимая и разжимая пальцы левой руки. Месяц-полтора тому назад он не верил, что будет этой рукой пользоваться. Случайно поднятый с ночной лежки медведь раздробил кости предплечья на мелкие кусочки. Ни один костоправ не взялся бы собрать. Ендрек взялся, сложил, закрепил лубком и совершил чудо. Кости, сухожилия и лохмотья мышц срослись, вернулась подвижность кисти настолько, что пан Войцек мог, как и раньше, рубиться на саблях обеими руками с равным успехом.
- А я про что толкую?! - сразу воспользовался невольной поддержкой пан Бутля. - Если в парне талант прячется, то грех им не воспользоваться! Не по Господним законам это. Разве можно давать человеку, да не просто человеку, а шляхтичу в двенадцатом колене, так мучаться?
- Ну, не учили меня еще, пан Юржик, с зубами управляться, - не сдавался студиозус.
- Так тебя и ногтоеду резать не учили. Сам говорил. А Гредзику, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб проклятому предателю вечность в котле кипеть на малом огне, палец как разрезал? Любо-дорого поглядеть. Мастерски! А пану Войцеку руку лечил? А Хмыза штопал, прими Господь душу погибшего? Штопал, я тебя спрашиваю?
- Ну, штопал. Так то ж...
- Что "то ж"?
- Это ради спасения жизни было.
- А я, значит, пропадать должен?
Ендрек вздохнул.
- Нет, ты ответь мне. Я пропадать должен? Мало мы с тобой хлеб-соль делили?
- Пан Юржик, - со слезами в голосе взмолился студиозус. - Не трави душу. Я бы и рад помочь, но... - он понизил голос. - Даже если и получил я дар чародейский, то с ним тоже учиться надо. Уму-разуму набираться. Вот если бы нашелся опытный чародей, да согласился бы меня натаскать...
- Ага, Мрыжек, - буркнул молча жующий до той поры Лекса.
- Почему сразу, Мржек? - вскинулся медикус.
- А он как огненным шаром по "Ласточке" пульнул... того-этого... ты сразу решил, что мастерства достанет ему противоборствовать.
Ендрек потупился:
- Так то ж в горячке. В бою. Так-то я понимаю - в подметки ему не гожусь.
- Ес-ес-если не хочешь Контрамацию нарушить, - веско заметил пан Войцек, - должен в Выгов ехать и в чародейский Институциум поступать.
- Да не хочется что-то. Они промурыжат лет восемь, а после в реестровые чародеи запишут куда-нибудь на кулички.
- А чт-чт-что, служба Отечеству тебя тяготит, студиозус? - нахмурился пан Шпара.
- Не тяготит. Только я лечить людей хочу, а не молниям и огненными стрелами по кочевникам или зейцльбержцам швыряться.
- А чародей... того-этого... лечить не может, что ли? - удивленно пробасил Лекса.
- Да лешак его знает... - пожал плечами Юржик, отвлекшийся за разговором от зубной хвори. - Может, не может? Чародеям интереснее, наверное, убивать, чем лечить... Слушай, Ендрек, а вдруг ты первым будешь? Лекарь-чародей. Отучись в Интституциуме, потом поедешь в Академию свою. Там курс закончишь...
- Во-во. В самый раз к старости и закончу.
- М-м-маги дольше простых людей живут. Успеешь н-налечиться.
- А ты, пан Войцек, взаправду веришь, что меня после Институциума в Руттердах отпустят? Вместо службы-то коронной...
- Н-нет. Не верю, - вздохнул Войцек.
- То-то и оно.
- А х-х-хочешь в Б-богорадовку со мной поедем? К Радовиту. О-о-он чародей молодой, но весьма толковый. Эх, как зейцльбержского колдунишку раз гонял! Тот через Лугу решил вплавь удирать...
- Удрал? - заинтересовался Юржик.
- Да гд-гд-где там! Грай из самострела снял. Только п-п-пузыри пошли.
- И что мы у этого Радовита делать будем? - осторожно поинтересовался Ендрек.
- Учиться ст-студиозус, учиться. Любой иной реестровый тебя сдать в Выгов обязан, ежели сп-способности унюхает. Н-но Радовит свой. Я его по-по-опрошу, он тебя учить будет.
- И Контрамацию нарушить не побоится? - Ендрек даже по сторонам заозирался, произнеся крамольные слова.
- Н-не побоится. Он св-свой. Односум, что называется.
Студиозус мечтательно вздохнул:
- Хорошо бы... Подучиться, а после и в Руттердах.
Пан Юржик через силу улыбнулся:
- Славный ты паренек, Ендрек. В таких как ты будущее Прилужан, - он помолчал и добавил. - Если оно будет, будущее это. Можем запросто не дождаться. Если уж лужичане лужичанам глотки рвать стали.
За столом воцарилось тяжелое молчание. Стал слышен негромкий говор пристроившихся за соседним столом мастеровых. Они горько сетовали на безденежье - кроме коронных заказов, которые полагалось делать не зависимо от того платят тебе или нет, а последние два месяца воеводство расплачивалось все больше обещаниями, работы не находилось. Из-за неплотно прикрытой двери доносился визгливый женский голос. Вероятнее всего, шинкарь поругался с женой. Отчего? Не от того ли безденежья тоже?
Ендрек смотрел на лица спутников. Точнее сказать, друзей. Прав был пан Юржик, если съесть вместе столько хлеба и соли, чужим быть перестаешь. Военное братство крепче кровного. Односумы, одним словом, как говорят в Малых Прилужанах.
Пан Войцек сосредоточенно жевал. Седая прядь с левого виска, увеличившаяся со времени их знакомства в Берестянской буцегарне едва не вдвое, упала на бровь. Желваки ходили под обросшей сизой щетиной кожей щек, шевелили рваный шрам. Ендрек понимал, что мыслями пан сотник сейчас в родной Богорадовке, где оставил дочку и старуху-няньку, заменившую ему с детства мать. Тревожные слухи доходили на юг. Тревожные и мало обнадеживающие.
Лекса подхватывал ложкой галушки не спеша. Каждую осматривал со всех сторон, словно ожидая подвоха от неряхи шинкаря, а потом отправлял в рот. Вспомнив, какую вкуснятину почти из ничего мог сотворить сам великан, студиозус только посочувствовал. Хотя в глубине души шевельнулась непрошеным червячком насмешка. Мол, захотелось путешествий, приключений, походной жизни? Кушай, не обляпайся. Сам к нам прибился, за рукав никто не тянул. Ладно, мы люди подневольные. Кто-то сурового наказания избежал, вступив в отряд пана Шпары, а кто и вообще позорной смерти. Впрочем, смерть есть смерть. Ну, повесил бы пан Симон Вочап мародеров Даника и Самосю, а так рошиоры зарубили. Что в лоб, что по лбу. Хотя, наверное, для военного человека смерть в бою все-таки почетнее.
Опухший, перекошенный на одну сторону пан Бутля не ел. Похлебал чуть-чуть юшки от щей и отложил ложку. Видно, зуб допек окончательно. Очень даже может быть. Хуже зубной боли только боль в простуженном ухе.
И Ендрек решился.
- Хорошо, пан Юржик. Пошли, полечу.
- А? Правда? - не поверил своим ушам шляхтич. - А куда пойдем-то?
- Д-да хоть наверх, - сказал Шпара, который все слышал и все подмечал. - Сейчас у шинкаря по-попросим комнату.
- Наверх так наверх, - согласился Ендрек. - Только...
- Что "только"? - испугался Юржик.
- Я голыми руками лечить не умею. Клещи нужны. Горелки хоть полчарки.
- Горелки - это хорошо! - оживился пан Бутля. - Когда я от горелки отказывался? А клещи... Может без клещей, а? Я слыхал, зубы бечевкой дергают. Главное намотать покрепче...
- Нельзя без клещей, - отрезал медикус. - Передний зуб я бы тебе бечевкой еще выдернул бы. А у тебя же задний?
Пан Юржик полез в рот коротким толстым пальцем. Поковырялся, кивнул:
- Задний. Третий сзади. Ох, и болит, зараза. Ненавижу...
- Д-добро, - подвел итог пан Войцек. - Идите наверх лечиться. Мы с Лексой еще по-посидим. Или помощь н-н-нужна? Подержать там?
- Обижаешь, пан Войцек! - возмутился Бутля. - Я тебе что, Гредзик какой? Мне деревяшку в руки дай, чтоб вцепился, когда боль припрет, и хватит. Вырываться не стану.
- В-вот и славно.
Подоспевший на зов шинкарь так и светился от радости, что нашел повод увильнуть от шумного разговора с женой. Вопрос о клещах озадачил его, но не надолго. Лицо хозяина "Свиной ножки" озарилось пониманием. Он закивал, выбежал из общей залы и вскоре вернулся со здоровенными ковочными клещами. Торжественно водрузил их на стол. Смахнул рукавом приставшую соломенную труху:
- Во! Годятся?
Ендрек с сомнением оглядел грозное орудие. Потом перевел глаза на пана Юржика. А влезут ли клещи шляхтичу в рот? А если и влезут, таким чудовищем запросто можно челюсть своротить, или губы порвать, или... да мало ли что еще? Одно дело головки ухналей обкусывать или края копыт ровнять, а совсем другое живого человека лечить.
Пан Юржик, видать, сам о том же подумал. Побелел, вцепился в край стола:
- А может, лучше все-таки бечевкой?
- Ты это... Того-этого... не того... - пробормотал Лекса, слегка отодвигаясь вместе с лавкой.
- Н-н-ничего, - коротко бросил Войцек. - Влезут.
- Н-ну, вы и звери, - от волнения Юржик даже малость заикаться начал.
- Н-не дразнись, - немедленно откликнулся пан Шпара. - А то края зубов рашпилем п-подравняем.
Юржик затравленно огляделся по сторонам.
- Так, может, пойдем цирюльника поищем? - не преминул воспользоваться его слабостью Ендрек.
- Нет, - пан Бутля хлопнул ладонью по столешнице. Видно было, что решился. Решился окончательно и бесповоротно. - Идем.
Сопровождаемые шинкарем, который прижимал к пухлому боку бутыль с горелкой, они поднялись наверх по скрипучей лестнице. Клещи Ендрек нес двумя руками, сам еще толком не осознавая, как же воспользуется ими.
Комната оказалась столь же неприглядной, как и все в "Свиной ножке". Пыль даже на открытых местах (о том, что делается под кроватями страшно подумать), паутина по углам, в матрацах наверняка свили гнезда сотни клопов. Вдобавок через перекошенный ставень немилосердно сквозило. В общем, гостиница ничем не лучше и не хуже десятков и сотен своих близняшек, усыпавших прилужанские тракты.
Шинкарь плеснул горелки полную чарку, подставил ладонь под медный грош. Развернулся и ушел, оставив постояльцам тускло чадящую лучину.
- Ну, что, пан Юржик, открывай рот, - Ендрек вытащил из своего мешка чистую, по сравнению с окружающим свинством, конечно, - тряпочку, обмакнул ее в горелку.
Пан Бутля судорожно сглотнул:
- Не переводи добро. Дай, глотну лучше. Для храбрости.
- Глотнешь, пан Юржик. Непременно глотнешь, - Ендрек не кривил душой. Он свято верил однажды услышанному наставлению профессора Иеронимуса Мюнца, старого брюзги с вечно сизым носом и волосатыми ушами, что горелка убивает вредоносную заразу, вызывающую воспаление и гниль в ранах. С той поры он не раз убеждался в правоте ученого лекаря и старался при всяком удобном случае его словам следовать. - Только после, чтоб рану прижечь.
- После так после, - пан Бутля перед лицом грядущего лечения стал покладистым до приторности. - А все же, как по мне... - Он не договорил, махнул рукой.
Тем временем Ендрек тщательно протер клещи. не уставая поражаться их размерам. Да, пану Юржику предстояло серьезное испытание. Неумелые зубодеры, а к умелым студиозус не смог бы себя отнести даже собрав воедино все отпущенное ему Господом самомнение - ведь он приступал к удалению зуба впервые в жизни, случалось, ломали челюсти пациентам, выдирая вместе с корнями зуба осколки кости.
- Все. Помоги Господь, - Ендрек сотворил знамение, вознес короткую, но горячую молитву с просьбой наставить и укрепить. - Садись ближе к лучине, пан Юржик и открывай рот.
- В руки дай чего-нибудь, - попросил больной.
- Чего ж я тебе дам? - пожал плечами медикус. - Ну, возьми хоть, вон, табуретку.
- Табуретку нельзя. Ты же ею по ребрам и получишь. А мне не резон лекаря калечить, - несмотря на мертвенную бледность, чувство юмора не оставило шляхтича окончательно.
- Тогда не знаю. Ты рот давай открывай...
- Я, пожалуй, за спинку кровати ухвачусь, - придумал, наконец, пан Бутля. Взялся двумя руками за спинку ближайшей кровати и открыл рот пошире.
Ендрек сразу разглядел больной зуб. Почерневший, десна рядом опухла и покраснела. Да и на ощупь, наверняка, горячая. Только щупать смысла нет и так понятно. Второй коренной. Хорошо что нижний, с верхним было бы еще тяжелее бороться.
Студиозус вздохнул и сунул клещи пану Юржику в рот.

* * *

Странную компанию, заглянувшую в "Свиную ножку", пан Войцек приметил сразу же. Да и не кишел шинок посетителями, чтобы не обратить внимания на десяток вооруженных людей.
Впереди неторопливо вышагивал низкий круглолицый шляхтич с такой короткой и толстой шеей, что казалось - голова сидит прямо на плечах. Больше всего он походил на молодого бычка, так и норовящего подцепить на рог что-нибудь или кого-нибудь. На голове у шляхтича красовалась лохматая шапка серого меха - такие здесь, на юге, зовут кучмою - с тремя фазаньими, полосатыми перьями. Поверх темно-вишневого жупана он набросил лазоревый кунтуш, новый и весьма опрятно выглядящий. Из-под полы кунтуша выглядывала посеребренная рукоять сабли. Тоже не дешевка, сотнями изготавливаемая в оружейнях по коронному заказу. Наверняка работа хорошего мастера.
Следом за ним вышагивал, как аист, разыскивающий на болоте лягушек, высокий и худющий старик, одетый в темно-коричневый мятель, полы которого едва не волочились по земле, и пелеус болотно-зеленого цвета. Редкая седая борода не скрывала синюшных, брезгливо сжатых губ.
Замыкали шествие восемь порубежников. В том, что это именно хоровские порубежники, у пана Войцека не возникло ни малейших сомнений. Такие кривые, легкие сабли и короткие, сильно выгнутые луки он уже видел у отрядников пани Либушки Пячкур. От очеретинских порубежников местные, жорнищанские, отличались лишь более потрепанной одеждой и суровым выражением лиц. Чувствовалось, что жалованием их тут не балуют.
Шляхтич в кучме подошел к столу и учтиво поклонился пану Войцеку.
Старик, коротко кивнув, направился сразу по лестнице на верхний этаж. Двое стражников последовали за ним.
Пану Шпаре ничего не оставалось, как подняться с лавки и ответить поклоном на приветствие.
- Пан Войцек Шпара, если не ошибаюсь? - хрипло проговорил круглоголовый, поправляя рыжеватый ус.
- Ис-истинно так, пан... - запнулся Войцек, ибо имени нового знакомца не знал.
- Пан Лехослав Рчайка, сотник жорнищанский, - отвечал шляхтич. - Позволишь присесть, а, пан Войцек? - впрочем, пан Лехослав уселся на место Ендрека, не ожидая соизволения.
Присел обратно и пан Шпара.
Оставшиеся порубежники заняли стол в самом темном угле шинка, а хозяин "Свиной ножки", начавший кланяться, едва завидел новых гостей, наконец-то остановился и бросился за пивом. Краем глаза пан Войцек заметил и намотал на ус, что за деньгами никто из порубежников не полез.
- Горелки! - крикнул пан Рчайка и прищелкнул пальцами. Похоже, привык, чтоб его приказания исполнялись мгновенно.
Шинкарь, оставив жбан с пивом на столе порубежников метнулся стрелой и, не успел бы монашек прочитать "Господи, радуйся...", как перед Войцеком и Лехославом уже стояли пузатые глиняные чарки. Вырвав зубами затыкавшую горло бутыли кочерыжку, шинкарь сноровисто разлил горелку по чаркам.
- За братство северных и южных порубежников, да сгинут проклятые "кошкодралы", хоть желтые, хоть рыжие, хоть серо-буро-пошкарябанные! - провозгласил жорнищанский сотник.
Пан Шпара хмыкнул, но чарку поднял, чокнулся с панов Лехославом и выпил. Скривился. Горелка в "Свиной ножке" шибала такой сивухой, что конь, вдохнув, околеет.
Пан Рчайка вновь щелкнул пальцами и застывший с бутылью в руках шинкарь немедленно повторил.
- Может, без слуг поговорим, Войцек Меченый, пан сотник богорадовский? - сощурился местный порубежник.
- Лекса - н-н-не слуга, - привычно ответил пан Войцек.
- Да ну?
- Н-ну да.
- А кто же, ежели не секрет, конечно?
- Боевой т-т-товарищ и односум, - твердо произнес Шпара.
- Вот как? - пан Рчайка скептически приподнял бровь, словно намереваясь сказать - с каких это пор шляхтичи простолюдинов односумами кличут, но смолчал.
- К-как есть.
- Хорошо. Кто бы спорил, а я не буду. Щур, чарку односуму пана Войцека!
Шинкарь бросился к стойке, едва не опрокинув попавшуюся на пути лавку, вернулся и поставил чарку перед Лексой. Налил из бутыли.
- Теперь твое слово, пан сотник богорадовский, - Лехослав взялся толстыми пальцами за чарку.
- Я д-давно не со-отник. В Бо-бо-богорадовке нынче другой сотник, - ответил пан Войцек., но чарку поднял. - За мир и счастье всех П-прилужан, Великих и Малых.
Пан Лехослав скривился, будто услышал нечто оскорбительное для себя, однако выпил. Лекса сморщился, только поднес горелку ко рту. Конечно, с его выпивкой она ни в какое сравнение не шла. Хоть бы не поленился шинкарь Щур через угольки березовые пропустить - дух сивушный отобрать. Впрочем, что ему переживать? И такую выпьют. На окраинах Прилужан народ непритязательный живет. Лекса шумно выдохнул и тоже выпил.
- А за погибель желтых "кошкодралов" выпить не желаешь? - Лехослав закусил холодной галушкой и перевел вопросительный взгляд с пана Шпары на шинкаря. Тот поклонился в пояс и убежал. На сей раз, надо полагать, за закуской.
- Я, кому погибели желаю, - медленно, растягивая слова, ответил пан Войцек, - того стараюсь повстречать и саблей либо кончаром приголубить. И кое-кто в Выгове моей стали еще отведает. А пьют горелку и орут по шинкам "На погибель!" пускай шпендики дешевые, которые и боя-то настоящего не видали ни разу.
Лехослав насупился:
- Я разумею, у вас там суровая жизнь на берегах Луги. Так и мы тут не девок по сеновалам тискаем. Сабельки заржаветь не успевают.
- Т-так я и не говорил, что хоровские порубежники хуже наших.
- А к чему тогда, пан Войцек, ты про шпендиков заговорил?
- А п-потому как много таких по-о-о шинкам встречал.
- Ну и?..
- Да н-н-ничего.
Пан Лехослав задумался, опустил вниз голову, словно намеревался забодать собеседника. Молчал он долго. Водил пальцем по столу, собирая в горку хлебные крошки. Потом решительно придавил собранное ногтем и поднял взгляд на малолужичанина:
- Значит, смерти желтым "кошкодралам" ты не желаешь?
- Же-е-елаю, но не всем.
- Почему?
- П-потому... Есть среди них и хорошие люди, и честные воины. А дерьма и среди наших, б-б-бело-голубых, хватает.
- Во как! - пан Рчайка полез пятерней под кучму. - Где-то я такие речи уже слышал. Ладненько! - он махнул рукой. - Еще по одной?
Войцек пожал плечами:
- Н-не спеши, пан Лехослав. Да-да-давай начистоту. Ты же не зря сюда пришел?
- Конечно не зря. С богорадовским сотником познакомиться. Про тебя, пан Войцек, может, песни от Жорнища до Хомутца слагают.
- Ага, ко-коломийки. Не верю, п-пан Лехослав. Не герой я. Да и ты н-не тот человек, чтобы любопытства ради, при-при-прибежал с неразбери-поймешь кем знакомиться.
- Откуда ты знаешь, пан Войцек? - развел руками жорнищанский сотник.
- В-вижу. Опять же, п-пан Лехослав. Ты знал, что я п-п-п-проезжать Жорнище буду. Ждал меня. Охрану н-н-на воротах предупредил. Так?
- Так, - угрюмо кивнул пан Рчайка.
- Зачем?
- Долгий разговор получается.
- А т-ты торопишься, п-пан Лехослав?
- Нет.
- Я т-тоже.
- Ладненько, - крякнул жорнищанский сотник. - Начистоту так начистоту. Понимаешь, пан Войцек. Ребятишки мои давеча угорского гонца изловили...
- Т-так.
- Угорец, молоденький такой, мальчишка еще, с коня падал когда, убился насмерть. А у него письмо нашли. Что хмуришься, пан Войцек? Думаешь, мародерствовали порубежники?
- Н-нет, не ду-умаю. Ежели бы у Бо-богорадовки зейцльбержского гонца схватили, я бы тоже п-приказал обыскать его.
- Ладненько. Про угорца, считай, договорились. Теперь про письмо. Так вот, в письме том про тебя, пан Войцек, писано.
- Н-неужто? - углом рта усмехнулся пан Шпара.
- Могу показать. Если ты по угорски читать можешь.
- А ты, в-вы-ыходит, можешь?
- Нет. Я не могу, - честно признался пан Рчайка. - Я, вообще, грамоту не люблю. Поповские и чародейские штучки эта грамота. Учил, когда мальцом был... А нынче завсегда найду, кто мне вслух почитает. Так на кой ляд глаза насиловать?
- Чт-что-то в твоих словах есть, пан Лехослав, разумное. Я п-подумаю. Продолжай, будь так любезен.
- Письмо с угорского мой чародей переводил. Гудимир. Это чтоб ты знал. Писано оно было от имени боярина Рыгораша - уж не знаю сам писал или диктовал писарчуку. Там все про смуту Прилужанску сказано. И как Юстына королем ставили...
- Ох, боюсь н-не все, пан Лехослав. Ох, не все...
- Откуда знаешь? - опешил жорнищанин.
- Когда-нибудь потом, пан Лехослав. Когда подружимся и время найдем горелки попить.
- Да не такой дряни вонючей... того-этого... а моей милости прошу... - не выдержал Лекса и испуганно замолчал.
Пан Рчайка с любопытством посмотрел на него.
- Прощения прошу, панове, - забормотал великан. - Может мне... того-этого... пойти куда? Чтоб... того-этого... не мешать...
- Сиди уже, - отмахнулся пан Лехослав. - Куда пойдешь?
- Ну...
- Сиди, Л-лекса, - сказал пан Войцек. - У меня от т-тебя секретов нет. П-продолжай, пан Лехослав.
- Продолжать? Ладненько. Еще в письме было сказано, что митрополит наш, Богумил Годзелка, и подскарбий бывший, пан Зджислав Куфар, казне прилужанской ноги приделали. Чтоб, значит, Юстыну со Зьмитроком и всякими прочим "кошкодралами" правление медом не показалось. А ты им в том помогал. Так ли, пан Войцек? Поправь меня, коли ошибаюсь.
- Т-так не ты ошибаешься, пан Лехослав. Рыгораш ошибается. Хоть муж уважаемый и почтенный.
- В чем же он ошибается? - вкрадчиво так, как выбирающий лесу рыбак, поинтересовался жорнищанин.
- Что я к-к-казну увезти помогал.
- А в остальном?
- А т-ты пойди, п-пан Лехослав, поспрошай Богумила Годзелку, а? - внезапно окрысился пан Шпара. Даже шрам на щеке побелел.
- А что ты так разговариваешь, пан? - жорнищанский сотник начал наливаться краской. Даже шея сзади побагровела.
- А как м-м-не с т-тобой разговаривать, коль т-ты допрос мне учиняешь?
- Я в своих правах. В своем городе.
- Зн-значит, можешь хватать всех п-подряд и допрос устраивать?
- Обижаешь, пан Войцек, - Лехослав засопел, набычился. - Я тебя не хватал. Честью пришел поговорить. Как равный с равным. А ты оскорбить меня норовишь.
Пан Шпара вздохнул, провел большим пальцем вдоль края столешницы:
- Д-добро. Т-ты прости, ежели что не так, пан Лехослав. Я и в п-прежние времена до-обрым и п-покладистым не был. А теперь и вовсе стал - чистый трут. То-то-олько искорку кинь, и загорелся.
Рчайка подал знак шинкарю наполнить чарки:
- Чтоб обиды наши ушли, как горелка из бутыли уходит!
Войцек кивнул.
Выпил, зажевал окончательно заклякшей галушкой.
- Что за дрянь вы тут едите? - удивился пан Лехослав. - Сейчас прикажу подать...
- Н-не трудись, не на-адо, - остановил его пан Шпара. - Разговор у н-нас, конечно, интересный и по-почти душевный, но мы с дороги. М-м-может, завтра продолжим?
- Можем и завтра поговорить, - пожал плечами жорнищанин. - Только сегодняшний мой разговор еще не окончен.
- Д-да ну?
- Ну да.
- Т-тогда говори, н-не держи в себе.
- Ты, пан Войцек, в письме сказано, казну на Искорост вез.
- В-верно. На Искорост. Т-точные у тебя сведения, пан Лехослав.
- Это не у меня. Это у Рыгораша, посланника угорского.
- Все е-е-едино. Все-то в-вы про меня зн-знаете - что вез, куда вез, с к-кем вез да как вез. Может, ск-к-кажешь мне, что в сундуке было на моей телеге?
- Знамо что - золото. Или может, камни самоцветные?
Пан Войцек, запрокинув голову, беззвучно расхохотался.
Лекса мотнул бородой и прихлопнул ладонью о стол, пробормотав:
- Это... того-этого...
- Что ты смеешься, пан сотник богорадовский? - быстро, словно опасаясь, что его перебьют, заговорил пан Лехослав. - Ежели сказал что не так, извини, мы в академиях да институциумах не обучались. Ежели смешны мои слова про камни самоцветные, так тоже прости - меня в Выгов не вызывали к митрополиту да подскарбию. Мы тут в захолустье живем, коровам хвосты крутим. Но мы хоть и в диком краю, а все ж не пальцем деланные. С головой дружим и сметку имеем. Потому предлагаю тебе, пан Войцек, вези казну Прилужанскую в Жорнище. Зджиславу Куфару она уже не понадобится. Слыхал я, он в застенках у Зьмитрока смерть свою нашел. Богумил Годзелка пускай Господу молится - к чему его преподобию мирскими делами голову забивать? А мы найдем злату-серебру применение. Пусть казна прилужанская народу послужит. Ведь что главнее всего для королевства? Народ! - он торжественным движением поднял палец к закопченному потолку.
- С-сюда, говоришь, привезти? - пан Шпара мгновенно посерьезнел и даже посуровел. - В Жорнище? Казну?
- Сюда. А что? - насторожился сотник Жорнища.
- А п-п-после чего будем делать? Поделим по-о-о братски? Или, м-может быть, снарядим пять полков гу-гусарских, во главе их станем и гэй-гэй на Выгов? Или пану Скорняге по-о-одарим? Адасю Дэмбку? Так чего уж т-тогда не пану князю Янушу Уховецкому? Что Искорост? Давай на Уховецк казну погоним! Вместе, разом, дружно!
- Что-то я тебя не пойму, пан Войцек... - пан Рчайка насторожился, уловив неприкрытую насмешку в словах собеседника.
- Эт-т-т-то я тебя не пойму. С че-его бы вдруг сотник порубежной с-с-стражи глаз на казну коронную положил? Шляхтич! Вельможный пан! И д-д-другому шляхтичу п-предлагает на честь и совесть наплевать и вместе де-де-денежки казенные п-п-присовить. Так или нет, пан Лехослав? В-верно я тебя понял? Или, м-может, ошибся в чем?
Пан Лехослав аж захрипел от ярости, приподнялся, упираясь ладонями в стол, подался побагровевшим лицом к пану Шпаре:
- Ах, вот ты как заговорил? О чести, о гордости шляхетской вспомнил? Учить меня вздумал, совестить?
- Н-н-ну, кто-то же должен...
- На себя погляди сперва! Я укрывать краденое не подряжался! Так кто из нас первым о честь сапоги вытер?
Пан Войцек тоже поднялся, выпрямился, будто невзначай бросая левую ладонь на эфес сабли. Ему, равно мастерски владеющему обеими руками, все равно, которой из них клинок вытаскивать.
- Вот и поговорили, пан Лехослав, - произнес он без малейших признаков заикания, что свидетельствовало о холодной ярости, подступившей к сердцу и грозившей вырваться наружу от любого неосторожного слова или жеста. - Я тебя потешил и ты меня порадовал. С избытком порадовал. А теперь слушай меня. Уходи прочь из этого шинка... Как бишь его там называют? Из "Свиной ножки". Уходи и не мозоль мне глаза. Слишком ты благородный, чтоб со мной, ворюгой малолужичанским, за одним столом сидеть, слишком. Обещаю в свою очередь, что уеду завтра с рассветом. И ноги моей в Жорнище не будет больше никогда. Невелика потеря и для Жорнища, и для меня. Все. Прощай, пан Лехослав.
- Э-э-э, нет! - у жорнищанского сотника, похоже, было собственное мнение о дальнейшем развитии их знакомства. - Ты меня гнать не моги. Я тут хозяин. Мое слово в Жорнище закон. И если я решил казну Прилужанскую у тебя отобрать, то отберу. Хватайся ты за сабельку или не хватайся. Уяснил, пан сотник богорадовский?
- Что?!
- Взять его! - воскликнул пан Рчайка, с неожиданным проворством отскакивая от стола.
Впрочем, далеко отбежать он не успел. Пан Войцек пнул ногой тяжелый стол и он, переворачиваясь, ударил пана Лехослава по коленкам, заставил ойкнуть жалобно, а после разразиться бранью, благородному сословию вовсе не приличествующей.
- Помните, живьем! - выкрикнул он в промежутках между ругательствами, обращаясь к своим, вскочившим и схватившимся за оружие, порубежникам.
- Кидай саблю, пан! - строго приказал рыжеусый урядник. - Нам кровь ни к чему.
Пан Войцек, не говоря ни слова, оскалился, поводя острием клинка из стороны в сторону. Шестеро противников... Если бы в чистом поле, а не в тесноте шинка. Да если бы четверо из них не подняли натянутые наполовину луки. Стрелы с граненым наконечником - пригвоздит к стене, сам не вырвешься, не расшатаешь. Да и стрелки, наверняка, мастера своего дела. Не даром со степняками воюют.
- Сдавайся, сдавайся, пан Шпара, - продолжал подзуживать Лехослав, держась ан порядочном расстоянии, но все же за спины порубежников решивший не прятаться.
- Не сотней тебе командовать, боров, а дерьмо, через тряпочку процеженное, сосать, - дернул щекой пан Войцек.
- А за эти слова ты мне еще ответ дашь, Шпара! - Лехослав зашипел, даже брызги слюны изо рта полетели.
- Изволь. Хоть сейчас готов. Поединка, - старинная сабля пана Войцека, доставшаяся от отца, а тому от деда, глянула прямо в лицо пану Рчайке. Неяркие отблески освещающих залу лучин побежали по узорчатому клинку наподобие утренней дымки над озером.
Пан Лехослав молчал. Кусал губы и усы, но ответить не решался.
- Ну, дерьмошник, поединка! - возвысил голос Войцек. - Или тебя при твоих людях за уши оттрепать, трус?
Жорнищанский сотник захрипел горлом (со стороны глянуть - вот-вот удар хватит от злости), вытащил клинок до половины... Потом мотнул головой, словно отказывая самому себе и бросил саблю обратно в ножны. С силой бросил. Так, что крестовина звякнула об оковку устья.
- Не будет тебе поединка, песья кровь! Не дождешься! - и загремел, обращаясь к своим людям. - А ну взять их! Да поживее!
Рыжеусый урядник кивнул, шагнул ближе к опрокинутому столу:
- Кидай саблю, вельможный пан. Не вынуждай грех на душу принять. Именем Господа прошу.
Войцек внимательно на него посмотрел. Простое лицо. Из селян, вольных землепашцев, либо из безденежной шляхты. Глаза с хитринкой, но это доброе лукавство. Здоровая деревенская сметка, которая и урожай собрать лучше соседского помогает, да и в сражении не лишняя тоже. Оружия урядник не обнажал, но руку держал так, что саблю мог выхватить в любой миг.
Краем глаза пан Шпара отметил, что ладонь Лексы, прижавшегося спиной к стене, медленно-медленно ползет к рукоятке мочуги.
Эх, прыгнуть бы сейчас вперед! Зацепить клинком хотя бы двоих из четырех лучников, дать время Лексе раскрутить дубину... А там пойдет как по маслу. Уж на конюшню, во всяком случае, прорваться труда не составит.
Только как же тогда Ендрек и пан Юржик, которые пошли наверх рвать зуб?
Услышат? Прибегут?
А если нет?
Годится ли бросать односумов, спасая собственную шкуру?
Бывший богорадовский сотник дернул щекой. Ответ на этот вопрос он знал. И ответ был всегда один, независимо от обстоятельств.
Значит, единственный выход - тянуть время. Можно все-таки добиться поединка с красномордым жорнищанским сотником. Глядишь, тогда и товарищи услышат звон клинков, выглянут поинтересоваться что да как.
Значит, тянуть время...
Пальцы Лексы сошлись на бугристой рукоятке мочуги. Сжались...
Две стрелы ударили почти одновременно.
Как порубежникам удалось рвануть тетиву до уха, прицелиться и отпустить? Уму непостижимо. Обычный человек и моргнуть не успел бы. Вот уж воистину мастера!
Звучно щелкнули тетивы по кожаным нарукавникам.
С глухим стуком вонзились граненые наконечники.
Охнул Лекса. Застонал сквозь сжатые зубы.
Одна стрела пробила ему ладонь, пригвоздив руку к дубине. Вторая прошла у самой шеи и пришпилила ворот кептаря к стенке. Войцек сразу понял - то был не промах лучника, а просто предупреждение. Не рыпайся, мол, везде достану и что захочу, то и сделаю.
- Бросай саблю, пан, - с нажимом повторил урядник. - А то как бы мы не устали уговаривать.
На луках, вот только что выстреливших, вновь хищно целились стрелы. Да, выучки военной не занимать-стать.
Пан Войцек почти решился. Господь не выдаст, свинья не съест. Тем паче, кольчуга под жупаном добрая - двойного плетения. Не раз в бою выручала. Прямого удара бронебойной стрелы, конечно, не выдержит, но, если удастся вскользь пропустить, должна защитить. Сперва прыгнуть вправо, закрыться от двоих стрелков урядником, срубить его, если удастся и жорнищанского сотника, а там видно будет. Может, без командиров порубежники не захотят в бой ввязываться. Не очень-то много чести в таком бою заслужишь.
В это миг на полутемной лестницы, ведущей на жилой этаж, появились пан Юржик и медикус Ендрек.
Не одни появились, а в компании того сухопарого, одетого в коричневый мятель и зеленый пелеус старика, что пришел с паном Рчайкой, и двух порубежников.
С первого взгляда стало ясно, что не своей волей в подобной обществе они очутились.
Руки Ендрека были заведены за спину и, судя по развороту плеч, туго скручены в локтях. Но это все безделки! Во рту студиозус держал деревянный чурбачок, закрепленный петлей через затылок.
"Чтоб не кричал, что ли? - подумал пан Шпара. - Так и кляп сгодился бы... Что за обычаи чудные в хоровском порубежье?"
Но гораздо больше, чем связанный студиозус поразил пан Юржик. Шляхтич шагал словно во сне. С людьми иногда такая хворь приключается. Встают с постели среди ночи и, не просыпаясь, начинают бродить, пугая родственников и соседей. Хорошо, если по ровному будет ходить, а то у многих проявлялась тяга то на крышу забраться, то по колодезному срубу погулять. После упадет - ноги переломает, если не шею, не приведи Господь. В Прилужанском королевстве таких путешественников называли лунатиками. Лечили молитвами, постами и отварами трав. Но с чего бы это пану Бутле, никогда раньше повода даже не дававшему заподозрить себя в лунатизме, такое вытворять?
Войцек поискал взглядом глаза студиозуса. Нашел...
Ендрек видел, в каком затруднительном положении оказался их небольшой, чтобы не сказать маленький, отряд. Понимал отчаяние и беспокойство пана Шпары. Но с палкой во рту не то, чтобы объяснить что к чему, даже подмигнуть не мог. Челюсти и щеки затекли мгновенно, из уголка рта стекает слюна - попробуй-ка сглотни, когда взнуздали словно коня норовистого.
Ничего он не мог поделать.
Не мог рассказать, как в комнату, где он приступил к лечению пана Юржика вдруг вошел высокий худой старик в странной одежде, мало принятой в Прилужанах. Вот в купеческом квартале Руттердаха он не привлек бы внимания ни на полгрошика.
Ни повернуться, ни спросить, какого лешего приперся, студиозус не мог, поскольку наконец-то утвердил клещи на больном зубе пана Бутли. Перед тем раз десять стальные губки соскальзывали, причиняя шляхтичу лишние страдания. И так больно, мочи нет терпеть, а тут еще железом стучат. Поэтому Ендрек изо всех сил старался думать о скорейшем выздоровлении пан Юржика, о том, как хворь уйдет, покинет распухшую щеку и налитую гноем десну. Так он вылечил некогда самого пана Войцека. Просто, складывая ломанные-переломанные кости, изо всех сил желал им срастись. В итоге страшная, по меркам любого ученого врачевателя рана, зажила за какой-то десяток дней.
Старикан цепким взглядом враз охватил убогую обстановку комнаты, укоризненно покачал головой.
- Ай-яй-яй, юноша, ай-яй-яй, - голос у него был высокий и слегка дребезжащий, как надтреснутый колокольчик. - Значит, Контрамацию нарушаем? Нехорошо. Ай-яй-яй...
Ендрек хотел ответить, что Контрамацию он нарушать никак не может, поскольку чародейством не пользуется, а если и применяет какие-то жалкие крохи магической силы, то неосознанно, и жалких количествах - не больше, чем бабка-ворожка, заговаривающая на покосе порезанную кметем ногу. Но не смог. Попробовал пошевелиться, хотя бы вынуть клещи у пана Юржика изо рта и извиниться перед волшебником, а старик, без всякого сомнения был волшебником, скорее всего реестровым чародеем жорнищанской сотни, и тоже не смог.
А потом он увидел остановившийся, бессмысленный взгляд пана Бутли, который сидел без движения и только со свистом втягивал воздух через распахнутый до предела рот.
Вот тогда ему стало по настоящему страшно. Так же, как тогда, когда висел, распятый на деревянной раме над гексаграммой в замке пана Адолика Шэраня, когда мазыл Козма из отряда рошиоров Тоадера наклонялся над ним с широким ножом...
А старик прошелся по комнате, брезгливо придерживая полу мятеля, чтоб не зацепиться ненароком за покрытую слоем пыли мебель. Осторожно вынул клещи из рук Ендрека, опустил их на стол.
- Ай-яй-яй... - продолжал он нарочито сокрушаться. - Как нехорошо, юноша. Большую ошибку ты совершил, большую. - Вдруг голос его стал холодным и твердым. - Позволь представиться, реестровый чародей Гудимир, сотни порубежной стражи пана Лехослава Рчайки. Властью, данной мне прилужанской короной, Советом чародеев Выгова и польным гетманом Хорова, я тебя арестовываю, ибо... Да ладно, какое там ослу под хвост "ибо". Колдовать не надо, где ни попадя. Ясно? Ощутил призвание - будь добр в Институциум, в стольный Выгов-град.
Ни ответить, ни пошевелиться Ендрек все еще не мог. Как в кошмарном сне, когда к тебе приближается чудовища, разевает зубастую пасть, а ты ни убежать не в силах, ни даже закричать от ужаса.
А Гудимир тем временем выглянул в коридор:
- Заходите. Вяжите его. С особым тщанием вяжите - паренек сильный чародей. Только не осознал еще этого.
"Кто сильный? Я? - поразился студиозус. - А какой же тогда силой обладает Мржек, которому моя защита, что плетение паука?"
Вошли двое порубежников. Настороженные, напряженные.
- Да не бойтесь, не бойтесь, не укусит, - хитро подмигнув подначил их Гудимир. - Я обездвиживающие чары последних сто лет отрабатываю. Никто еще не вырывался. А вы вяжите его. Да так, чтобы ни пальцем, ни рукой двинуть не мог, да чтоб заклинания не произнес, не приведи Господь.
Жорнищане сноровисто, выдавая немалый опыт, скрутили Ендреку локти за спиной, тонкой бечевой обмотали пальцы, которые, как назло, тут же начали невыносимо чесаться. В рот засунули гладко оструганный липовый чурбачок. К ней полагался ремешок с петельками по концам и еще одной петлей сзади - она пришлась как раз на затылок. Один из порубежников вставил в заднюю петельку палочку и закрутил. Похожее приспособление используют конюхи, смиряя самых злых лошадей, если приходит нужда их полечить. Называют его "закруткой" и набрасывают коням на верхнюю губу.
Гудимир оглядел работу подручных. Подергал узлы. Кивнул одобрительно. И тут же к Ендреку вернулась способность двигаться и говорить. Правда, единственное, что он смог сделать, это обессилено опуститься на табурет. И поговорить с палкой во рту тоже не всякому удастся.
А чародей, не обращая на него внимания, подступил к застывшему пану Юржику. Попытался заглянуть в открытый рот. Выругался неразборчиво под нос, щелкнул пальцами, зажигая в воздухе маленький, яркий огонек. Эдакий волшебный светлячок.
- Ай-яй-яй, юноша... Кто же так зубы удаляет? Сперва обезболить десну следует, - Гудимир пошевелил пальцами у щеки Юржика. - Вот так, годится... После можно и приступать. - Чародей ловко подхватил клещи сильными тонкими пальцами, продолжая пояснять свои действия. - Накладываем щипцы. Осторожно, чтоб десну не поранить. И так уже вся иссечена - ай-яй-яй, юноша, ай-яй-яй. Тянем... тянем... Хорошо сидит, зараза... - В голосе волшебника послышалось напряжение. - Есть! Вот он!
Торжественным жестом победителя Гудимир бросил на стол окровавленный, почерневший с одного бока зуб.
- Теперь рану не худо и прижечь. Можно, конечно, огнем, но, я вижу, ты приготовил горелку? Похвально, чувствуется выучка Руттердахской академии. Медицинский факультет, не так ли?
Ендрек слабо кивнул.
- Я так и подумал. Вот и лечил бы, как профессора учат, а он Контрамацию нарушать вздумал, - сварливо заметил волшебник. - Нехорошо!
Он тряхнул пана Бутлю за плечо и приказал, протягивая чарку:
- Пей! Сразу не глотай, полощи рот. А теперь можешь и проглотить - чего зря добро переводить?
Пан Юржик повиновался, явно не соображая что делает, а просто выполняя распоряжения. Как слабоумный ребенок.
- А теперь - пошли, панове.
Гудимир решительно шагнул через порог.
Старший порубежник - седоусый крепыш с родинкой на правой щеке - крепко взял Ендрека за шиворот тарататки:
- Двигай ногами, парень. Другой раз будешь головой думать.
Второй стражник - остроносый, скуластый - повел под руку пана Бутлю.
Вот такой процессией они и спустились в залу, поспев как раз к сроку, чтобы не дать Меченому броситься в безумную атаку на лучников и совершить тем самым непоправимую ошибку.
- Сдавайся, Шпара! - обрадовано воскликнул пан Лехослав. - Или тебе жизнь товарищей не дорога?
- Против твоего спутника, пан Войцек Шпара, - добавил Гудимир, спускаясь по ступенькам и становясь плечом к плечу с жорнищанским сотником, - могут быть выдвинуты серьезные обвинения. Если хочешь облегчить его участь, сдавайся.
Пан Войцек помедлил, скривился и бросил саблю на пол. Старинный клинок, жалобно зазвенев, отскочил к ногам пана Рчайки. Пан сотник, ухмыльнувшись, придавил его подошвой, оборвав песню честной стали на половине ноты.


Глава третья,
из которой читатель узнает кое-какие сведения об обычаях кочевников из правобережья Стрыпы, убеждается, что опытный чародей-лужичанин на голову превосходит любого шамана аранков, а так же побывает в выговском шинке "Желтый гусар", где станет свидетелем весьма интересного разговора и не менее интересного знакомства.

Только в сказках отправившиеся в набег аскеры мчат по степи, не сдерживая привольного скача коней. Вертят саблями над головой и выкрикивают проклятия врагам. Поют и хохочут, вдыхая полной грудью напоенный ароматами трав и цветов воздух.
Шовшур-аскер из клана Сайгака племенного союза аранков поежился и стянул на горле ворот шапана. От моросящего со вчерашнего вечера дождика лисий малахай и овчинная безрукавка промокли и потяжелели. Вороной конь с жесткой лохматой гривой под седлом аскера упрямо рысил, попирая крепкими копытами желтеющие травы - типчак и мятлик, ковыль и тонконог. Степь, подобно лохматой шкуре, напитывалась влагой под осенними дождями. Не очень-то поскачешь во всю прыть.
Да и как скакать, когда коней беречь надо?
Нет коня - нет аскера. Лужичане, конечно, не такие лихие молодцы, как аранки или, к слову сказать, те же гауты, но помнят с какого конца за саблю берутся. В миг нагонят и объяснят беспечным острой сталью, что не следует на чужое добро зариться.
Потому семь десятков воинов, следующих за Шовшур-аскером, как за вождем, не кричали и не пели, не вертели саблями над головами и не показывали лихость, прыгая вокруг коня, хотя каждый, без сомнения, мог на полном скаку шапку с земли подобрать.
Упиваться степным воздухом тоже особого желания не было. От раскисшей земли и суставчатых, поникших стеблей трав пахло прелью и сыростью.
А ведь совсем недавно еще, в Месяце Падающих звезд, который лужичане зовут вреснем, а угорцы яблочником, днем солнце сияло ни в чем не уступая летним погожим месяцам, а ночное небо радовало глаз россыпью звезд и слетающими с саженной сабли Саарын-Тойона искрами. Каждый год точит Небесный Отец свой клинок, с началом холодов ожидая вторжения черной орды нежити - полчищ Муус-Кудулу.
Чамбул Шовшур-аскера вышел в поход уже давно. Пастбища и охотничьи угодья клана Сайгаков далеки от Великой Полуночной Реки, за которой начинаются земли лужичан. Больше десяти дней скакали они по правобережью. Миновали края, где пасут коней, овец и остророгих коров клан Коня и клан Джейрана, клан Волка и клан Тарбагана. Оставили по левую руку урочища и предгорья Грудкавых гор, обжитые коварными и беспощадными Росомахами. Реку пересекли почти не таясь - этим летом порубежной страже Великих Прилужан не до границы. Свои со своими грызутся. Потому-то и решил Шовшур-аскер разжиться чужим добром, потрепать изнеженных соседей за тугую мошну.
Старики рассказывают, раньше нелегко было ходить в северные земли за добычей. Жители левого берега Великой реки не только сталью сражались, но и весьма искусно чародейством пользовались. Запросто можно было в неприметном и незащищенном ничем, кроме плетеной загородки, селе нарваться на огненные шары и белые молнии, вздымающуюся волной землю и ледяные стрелы. Потому и пошел обычай брать с собой в походы опытных шаманов, которые смогли бы вражескому чародейству свое колдовство противопоставить. Почему-то волшебники кочевников значительно уступали в силе северянам. Приходилось брать количеством. Втроем, вчетвером одного лужичанского чародея завалить могли. Но уже во времена деда Шовшур-аскера что-то случилось в Прилужанском королевстве и волшебники стали большой редкостью. Зато все как один теперь служили вместе с пограничными стражниками. И выучку улучшили не на шутку. Теперь аскеры вынуждены до десятка шаманов с собой таскать.
Предводитель аранков недовольно покосился на скачущего немного позади Улуу-меге - десятника шаманов. Морщинистый, коричневолицый старик годился аскеру в отцы, в любом деле имел свое мнение и вообще был каждому бурдюку затычка. Но десяток его удальцов-шаманов составлял внушительное подспорье а любом бою, и Шовшур-аскеру оставалось лишь радоваться, что волшебник не претендует на командование всем чамбулом.
Сейчас Улуу-меге скакал с полуприкрытыми глазами, как будто тусклое осеннее солнце с огромным трудом проглядывающее сквозь плотную кошму облаков, слепило его. Но вождь чамбула знал, что не дневной свет заставлял шамана закрывать глаза. Осенний день сер, как летние сумерки. Притворяться, что тебя слепят жаркие лучи, нет необходимости. Улуу-меге смотрел по сторонам внутренним взором, доступным лишь приобщенным к волшбе. Он мог почувствовать не только засаду вражеского колдуна, но и пульсирующую ненависть притаившихся в овраге обычных порубежников, страх скрывающихся от набега поселян. А иной раз ощущал даже пробегающую мимо волчью стаю. Пусть смотрит. Почувствует что-нибудь, предупредит обязательно...
Словно услыхав мысли Шовшур-аскера, шаман открыл глаза и поднял руку.
- Что? - воин придержал вороного коня, поравнявшись с гнедо-пегим косматым коньком волшебника.
- Чую!
Улуу-меге никто не мог упрекнуть в излишнем многословии. Обычно шаманы любят потрепаться у костра, особенно если пропустят чашку, другую араки, поучить жизни, показать, какие они умные и для племени полезные. Из Улуу-меге каждое слово приходилось тянуть на аркане, как дикого жеребца-трехлетку.
- Что чуешь? Говори, не томи!
- Чужой чародей. Сильный, однако.
Этого еще не хватало! Неужели разведчики порубежной стражи сумели найти их следы? Придется или принимать бой и с честью погибнуть, или удирать за реку не солоно хлебавши, без добычи, а после выслушивать насмешки прочих аскеров. Да Шовшур-аскер лучше на кинжал упадет!
- Откуда здесь чародей? Говори!
- Не знаю, однако. Нагоняют во-он оттуда... - Улуу-меге показал тощей, увитой черными жилами рукой откуда именно.
- Нагоняют? Йах! Сколько с ним?
Шаман скривился, нехотя признаваясь:
- Не чую. Плохо. Сильный чародей. Только его чую.
- Йах! - Шовшур-аскер обернулся к воинам. - Эй, аскеры! Мы искали воинской славы, а она сама нас нашла! Готовьте луки! Бучай!
- Слушаю! - приблизился молодой аранк. Пускай по годам - юноша, но по делам - умелый и беспощадный воин.
- Отстанешь со своим десятком. Зайдешь врагу сзади. Или сбоку, как выйдет.
- Слушаю, Шовшур-аскер!
Протяжным свистом Бучай позвал своих людей. Они замедлили бег коней, а вскоре и отвернули в сторону.
- Улуу-меге!
- Да?
- Твои шаманы готовы?
- Да.
Они молча проскакали еще три полета стрелы.
- Улуу-меге!
- Да?
- Враги далеко?
- Близко.
- Совсем близко?
- Да. Совсем, - шаман пристально вглядывался в туманную дымку над степью слева от вытянувшегося в длинную колонну чамбула. - Чмокнул узкими губами. - Вот они.
Из тумана возникли силуэты пяти всадников.
- Пятеро? - опешил Шовшур-аскер. Даже не сдержал недостойные истинного воина удивление и волнение.
- Пятеро, - пожал плечами Улуу-меге.
- Который чародей?
- Спроси лучше, сколько звезд на небе.
- Йах! Придется всех убивать.
По его команде чамбул сократил и без того неспешную рысь, разворачивая коней головами навстречу незнакомцам, так, чтобы образовать широкий полукруг с подручными Улуу-меге в вогнутой части.
Лужичане (а кто иной еще мог так вольно скакать по левобережным степям?) приближались неторопливо. За оружие не хватались.
У всех, как на подбор, рослые буланые кони.
Впереди ехал высокий широкоплечий мужчина средних лет. В черном жупане и плаще с волчьей опушкой. Темно-русая голова не покрыта шапкой несмотря на мелкий холодный дождик, лицо обрамлено тонкой бородкой по краю нижней челюсти. Волосы до плеч в отличие от большинства северян, стригшихся в "кружок". Кочевники, заплетавшие волосы в длинные косы, свято верили, что в них заключена сила аскера - обрежь и бери его голыми руками, поэтому обычаев соседей не понимали и презирали их за это.
Следующие за широкоплечим предводителем всадники носили шапки с малиновым атласным верхом и бобровой оторочкой, украшенные фазаньими перьями. Из-под грязных, выдававших долгие скитания, кунтушей виднелись щедро расшитые серебряным галуном жупаны.
На лужичан не похожи.
Кто такие?
Шовшур-аскер едва в затылок не полез пятерней, но вовремя опомнился - не стал при воинах растерянность показывать. И использовал потянувшуюся вверх руку правильно - перехватил висящую на темляке плеть-нагайку и взмахнул ею.
За ветром и топотом копыт он не расслышал скрип десятков натянутых тетив, но ни на мгновение не усомнился - короткие черные стрелы с подпиленными наконечниками нацелились в сердца пятерых врагов.
Русоголовый - скорее всего именно он и был почуянным Улуу-меге чародеем - бросил повод на шею коня, поднял обе руки ладонями вперед. Жест, во все времена и у всех народов призванный показать мирные намерения. Если бы Шовшур-аскер поверил ему! Но нет. У аранков и у самих в чести были военные хитрости, и обман лупоглазых северян чести не уменьшал, а напротив - прибавлял. Ведь даже Саарын-Тойон не раз и не два обманул мерзкого Муус-Кудулу. На войне, как на войне.
Предводитель чамбула резко отмахнул нагайкой. Полсотни стрел сорвались в полет...
И упали, наткнувшись на невидимую преграду в двадцати шагах от цели.
"Йах! Вот колдун проклятый!" - подумал Шовшур и хотел крикнул Улуу-меге, чтоб не дремал, но тот знал что делать.
Десять змеистых бело-голубых молний рванулись к русоголовому. Потянулись жадно, как руки богача к брошенному без присмотра добру.
Все та же преграда остановила их, отклонила и направила в землю.
Клубы пара пошли от мокрой травы так, что шарахнулись кони северян.
Воины в жупанах с галуном втянули головы в плечи. Видно, не до конца верили в мастерство своего командира. Но он оставался спокоен.
- Стойте, храбрые аскеры! - выкрикнул чародей и, подавая пример, осадил коня.
Говорил русоголовый на наречии кочевников - или, как сказали бы в правобережной степи, на настоящей речи - достаточно хорошо. Неужели гостил в становищах и кочевьях раньше? А может, ему и в самой Ачук-Орде, где живет Алтын-Хан, младший внук самого Саарын-Тойона, бывать довелось?
- Стоять! - коротко и зло бросил Шовшур-аскер.
Аранки натянул поводья, аж кони присели на задние ноги.
Замерли. Стрелы по прежнему наложены на луки. Достаточно одного неверного жеста, одного подозрительного слова и...
- Храбрые аскеры! - проговорил русоголовый. - Славные степные воины! Слыхал я, старейшины ваших родов говорят: враг моего врага - мой друг. Не правда ли? - он сделал выразительную паузу. Усмехнулся. - Уважаемый аскер, прикажи воинам, которые заходят ко мне и моим людям со спины, остановиться. Иначе многие матери в кочевьях аранков будут оплакивать сыновей.
- Дье бо! - недоверчиво воскликнул Шовшур. - Ну да!
- Хочешь проверить? - недобро прищурился волшебник.
- Бучай!!! - если возникала необходимость, Шовшур-аскер мог перекричать скачущий табун или степной буран. - Стой, Бучай!
Русоголовый кивнул одобрительно. Продолжил:
- Может, поговорим, сойдя с коней, у костра?
- Почему я должен говорить с тобой, северянин?
- Потому, что я предлагаю тебе военный союз.
- Йах! Зачем мне союз с тобой?
- Ты слишком непонятлив для водителя десятков аскеров...
- Сердце лисицы, жало гадюки! - Улуу-меге поравнял пегого лохмача с вороным Шовшур-аскера. - Зачем ты явился, земное воплощение Муус-Кудлу?
Волшебник внимательно оглядел сухого скуластого старика, продубленного солнцем и ветром бескрайней степи. Скривился. Выплюнул перекошенными губами:
- Песья кровь! Ты заплатишь за свою наглость!
Он стремительно выбросил вперед правый кулак, раскрывая его ладонью к Улуу-меге.
Шаман вылетел из седла. Перекатившись через круп пегого, грянулся о землю. Вскочил, потирая ушибленное плечо.
- Сдохни, стервятник!
Улуу-меге присел, словно намереваясь прыгнуть на врага и вцепиться ему в глотку скрюченными от ярости пальцами. Его окутало розоватое сияние - как будто малую толику крови растворили в ключевой воде. Шаманы, последовавшие за ним в поход, восхищенно зашумели. О таком в степи лишь сказки рассказывали, да пели шастры. Сам Шовшур-аскер никак не ожидал от худосочного Улуу-меге подобной прыти. Едва заметное сияние свидетельствовало об огромном количестве волшебной силы, которой сумел воспользоваться шаман. Обычно лишь посвященный в тайное знание мог наблюдать магический поединок, но не простой воин.
Перед грудью Улуу-меге начало возникать прямо из воздуха призрачное копье. Не легкий дротик, который метают во врага, и не пика для конной сшибки. Тяжелое копье с окованным сталью древком, широким листовидным наконечником, дающим возможность не только колоть, но и рубить. Подобные копья не в чести среди воинов-степняков. Лишь герой преданий, легендарный прародитель аранков Нюурун-тойон, сражаясь против Муус-Кудулу, пользовался им. Не потому ли, Улуу-меге, обозвав чужого колдуна земным воплощением владыки Нижнего Мира прибег к древнему оружию?
Шаман стягивал из стылого воздуха капельки тумана и дождинки, остужал их и соединял в ледяное копье. Длинное, острое, смертоносное.
Чтобы создать оружие ему потребовалось совсем мало времени. Мужчина не успел бы и чашу араки осушить...
А потом копье рванулось вперед, в грудь презрительно опустившего уголки губ северянина.
Чужак остановил колдовство Улуу-меге так же легко, как останавливал перед этим молнии его учеников. Просто сгустил воздух вокруг вначале до вязкости воды, потом сметаны, а потом и камня.
Шаман-аранк видел это столь же хорошо, как вошь, ползущую по рукаву шапана. И понимал, что, расправляясь с ним, русоволосый затратит не больше времени, чем на убийство вши.
Покорность судьбе не в обычаях кочевников, но сила солому ломит. Только надежда сохранить остатки чести и боязнь потерять лицо перед чамбулом соплеменников заставляла Улуу-меге сопротивляться. Он напряг все силы, чувствуя, как от натуги обрывается что-то за грудиной, и толкал, толкал копье льда в сердце врага. Глаза его налились кровью, жилы на шее и на висках вздулись черными жгутами.
И ему удалось!
Копье подвинулось вперед. Вначале на ладонь, потом на локоть, на аршин...
Шаманы одобрительно загудели, даже Шовшур-аскер стиснул рукоятку плети, переживая за соплеменника.
Северянин оскалился, его тоже охватило сияние. По-прежнему поднятая ладонь вдруг сжалась в кулак, который крутнулся и прянул вперед. Будто в рукопашной схватке.
Ледяное копье подскочило вверх на добрых полторы сажени, закрутилось, как сабля в руках удальца-асекра, и полетело в обратном направлении, ударив Улуу-меге под коленки. В некоторых становищах гаутов, близких к горам, детвора играет в похожую игру, сбивая старые, выбеленные ветром черепа врагов длинными палками. Старейшины аранков такое глумление над останками - пусть даже и вражескими - не одобряли, и игра не прижилась. Даже в своенравном и жестоком клане Росомах.
Улуу-меге упал ничком, как подрубленный.
А почему как? Ледяное копье подрубило ему ноги почище топора. Левая ступня вывернулась, не оставляя ни малейшего сомнения - перелом.
И все же шаман не утратил мужества и воли к победе. Он попытался подняться, оттолкнулся от земли руками...
Русоголовый щелкнул пальцами левой руки, словно пылинку с обшлага жупана сбил. Аранк отлетел как от хорошего пинка ногой, хрипло закашлялся, выдувая кровавые пузыри в углах рта.
Копье при этом вращалось в воздухе, покорное движениям правого кулака чародея.
Еще щелчок!
Улуу-меге взлетел аршина на полтора вверх и плашмя, как подстреленная дрофа, упал в мокрый тонконог лицом, распластав руки-крылья.
Рубящее движение правой ладони!
Острый стол переливающегося перламутром льда устремился вниз и с размаху вонзился шаману в спину - так удачливые аскеры прибивают уши врагов к центральному столбу юрты.
Да нет, не в спину! Шовшур-аскер напрягся в седле, не зная что и делать. То ли скомандовать воинам кинуться в атаку на странных и опасных северян, то ли разрешить рассыпаться по степи, спасая свои шкуры?
Ледяное копье пробило тело шамана пониже спины. В самый раз между ягодиц. Словно русоголовый чужак знал, как вернее и надежнее всего унизить храброго и гордого аранка. Если даже Улуу-меге выживет, никто не пустит его к костру. Ни одно кочевье, ни один род от Грудкавых гор до Соленогог озера далеко на востоке. Страшный позор, от которого впору полоснуть себя по горлу кинжалом или упасть грудью на острие сабли.
Улуу-меге выгнулся и закричал.
Вернее хотел закричать, но рот ему залепил невидимый кляп. И только невнятный хрип да бульканье вырвались из натянутого как тетива горла. Шаман продолжал выгибаться и Шовшур-аскеру уже послышался, как наяву, хруст ломающихся позвонков, но колдун сделал новое движение. На это раз указательным пальцем. Будто провел по краю чашки. Голова Улуу-меге провернулась на шее так, как никогда не поворачивается ни у одного живого человека. Только сова может поглядеть, что у нее за спиной. Глаза аранка выпучились и остановились...
Русоголовый волшебник хлопнул в ладоши.
Ледяное копье исчезло, расплываясь лужей вокруг бездыханного тела Улуу-меге.
- Я - чародей Мржек Сякера, герба Сякера, - раздельно, словно детей малых поучал, произнес северянин. - Разве в правобережной степи еще не слыхали обо мне? Жаль, жаль... Он мог бы жить.
Услышав волной прокатившееся по рядам аранков повторение своего имени Мржек поднял темные глаза, глаза безжалостного убийцы:
- Только попробуйте что-то сделать. Прах над ковылем развею.
Он не пугал, не угрожал, просто предупредил, но Шовшур-аскеру сразу расхотелось оказывать сопротивление. Даже спорить и возражать чужому колдуну охота пропала. Да и спутники Мржека в расшитых галуном жупанах не стремились оказаться к нему как можно ближе. Напротив, во время расправы над шаманом постарались отодвинуться подальше.
- Что ты хочешь? - пересохшими губами проговорил Шовшур-аскер. Страшно, не страшно, противно, не противно, но он взялся вести этих юношей через реку за воинской славой и прятаться не станет ни за чью спину.
- Ты пришел сюда за добычей и за ушами врагов, аскер?
- Да. Это так.
Мржек покачал головой:
- Разве по уставу предков говорить со мной, скрывая свое собственное имя? Ведь я себя назвал.
- Я - Шовшур-аскер из клана Сайгака. Я и мои воины - аранки.
- Хорошо, Шовшур-аскер. Я знаю, аранки - великие воины.
Аскер едва сдержался, чтобы не кивнуть самодовольно - умеет, умеет чародей польстить кочевнику. Но вместо этого Шовшур сдержанно произнес:
- Какого племени ты, Мржек Сякера? - непривычное имя далось его губам и языку с большим трудом.
- Я не принадлежу ни к какому племени. Мой народ меня отверг. Я дружу с тем, с кем мне нравится дружить, сражаюсь бок о бок с теми, с кем мне не стыдно сражаться. Сейчас мои спутники - грозинчане. Слыхал ли ты о таком народе?
- Северные ветры доносили до наших очагов весть о том, что грозинчане сейчас служат Прилужанскому королевству.
- Это так. Но они помнят времена, когда служили только своему князю. И среди грозинчан есть немало удальцов готовых отдать жизнь за свободу.
- Йах! - причмокнул губами Шовшур-аскер. - Желание, достойное настоящих мужчин.
- Я рад, что ты одобряешь их, - ухмыльнулся Мржек. И непонятно, правда доволен или подначивает?
Воины-аранки за спиной Шовшур-аскера давно сбились в кучу. Вот получат после. Словно дети несмышленые. С врагом ли, с нежданным союзником ли, а надо всегда быть начеку.
- Ты что-то говорил о добыче, Мржек Сякера?
- Верно, говорил. Хочешь ли ты, Шовшур-аскер, чтобы о твоих подвигах пели шастрычи у костров не только аранков, но и гаутов, и магатов?
- Дье бо!
- Вижу, хочешь. Тогда слушай меня внимательно, достойный аскер. Слыхал ли ты о городке Жорнище?
- Йах!
- Вижу, слыхал. Хочешь захватить его и разграбить?
- Дье бо! В Жорнище сотня порубежников и чародей.
- Но ты же хочешь воинской славы?
- Зачем мертвому слава? - пожал плечами аранк.
- Я думал, воинская доблесть для воинов-аранков выше смерти.
- Кому нужен подвиг, о котором не узнают в родном кочевье?
- У тебя семь десятков воинов, Шовшур-аскер. Без малого, - Мржек кивнул на распростертое тело Улуу-меге. - И ты боишься?
- Разумная осторожность - не трусость.
- Согласен. А если с тобой вместе пойдут в поход еще десяток грозинчан и один слабенький, бесталанный чародей?
- Враги будут за стеной.
- Я снесу тебе эту стену, - оскалился Мржек. - Согласен?
Шовшур-аскер задумался. Он видел чародея-северянина в деле. Улуу-меге был весьма неплохим шаманом. Разделать его как младенца удалось бы не всякому. Но степной обычай учит: если враг протянул тебе руку, погляди, не спрятан ли в рукаве кинжал, если дает кусок мяса - нет ли в нем отравы. Колдун вовсе не походил на бескорыстного дарителя.
- А сотня порубежников?
- Какой ты недоверчивый, Шовшур-аскер. Смотри!
Мржек поднял вверх сжатую в кулак правую ладонь. Прищурился. Запел, не открывая рта. Непонятная, сложная мелодия. Может, на севере и любят такие песни, но кочевникам, привычным к простым и незамысловатым наигрышам шастырчи, она показалась странной и отталкивающей.
А потом колдун принялся легонько сжимать-разжимать кулак в такт мелодии. Заиграли сильные мускула на выглянувшем из рукава жупана предплечье. Раз-два, раз-два... Словно живое сердце поселилось в ладони волшебника.
Неожиданно Шовшур-аскер почувствовал смутное беспокойство. Так, что-то легкое, похожее на волнение перед предстоящей схваткой. Вороной прижал уши, захрипел. Позади предводителя аранков, в толпе молодых воинов послышались удивленные восклицания. Заржали кони.
Беспокойство усиливалось, перерастая в безотчетный страх. Усилием воли Шовшур-аскер заставил себя не думать о страхе, но неслышный голос говорил прямо в душу: "Беги, беги... Спасайся, если не хочешь умереть такой страшной, позорной смертью, что даже путь на пастбища и в охотничьи угодья пращуров будет заказан. Спасайся, беги очертя голову, не сдерживай вороного. Он ведь тоже чует беду..."
Кони ржали, приседали на задние ноги. прижимали уши и храпели.
Все больше усилий приходилось прилагать Шовшуру, чтобы удержать вороного в повиновении, а ведь конь был его проверенным боевым товарищем, готовым по приказу седока пойти в огонь и на вражескую сталь. Пронзительное ржание справа заставило аскера скосить глаза. Саврасый жеребец под его троюродным племянником, молодым, не встретившим еще семнадцатую весну, Дашаром, закусил удила, выгнул спину и заскакал козлом, стараясь сбросить седока.
- Еще? - Мржек не повышал голоса, но аранкам его звуки показались ревом черного рога Муус-Кудулу, когда пойдет он с окованной железом палицей впереди своих черных полчищ на бой с праведниками, стражами чертогов Саарын-Тойона.
Вороной дернулся в сторону, Шовшур-аскер изо всех сил натянул повод, одновременно прижимая шенкеля и только так удержал коня. Прямо перед собой аранк увидел побагровевший, бешено вращающийся глаз скакуна и понял, что сейчас случится нечто непоправимое.
- Довольно, - прохрипел он. - Хватит...
Чародей разжал кулак, опуская руку, и тут же страх исчез. Даже удивительно, чего это люди и животные так переполошились. Шовшур глянул на грозинчан. Они сидели спокойно, с усмешками наблюдая за паникой в чамбуле. Один из северян - седоватый, светлоусый - даже подбоченился, покручивая ус. Разве что ногу через переднюю луку не перекинул, красуясь.
И Шовшур-аскер решился. Ведь все равно деваться некуда. Откажись, и живыми колдун их не отпустит. А то, чего гляди, сделает так. что сами друг друга порубят прямо здесь, северянам на потеху. Но и соглашаться, не поторговавшись, настоящий кочевник не мог.
- Что ты попросишь взамен, за нашу помощь, Мржек Сякера? - Шовшур наклонился, похлопал вороного по взмыленной шее, успокаивая.
- Да сущий пустяк! - снова ухмыльнулся чародей. Не хорошая у него была улыбка. Будто примеряется в горло вцепиться зубами. - Мы войдем в город с вами. Нам нужен человек. Или два... Там видно будет. Мы их заберем, а город я оставляю вам. Что ты ответишь мне, Шовшур-аскер из клана Сайгака?
- Я думаю, мы поладим, - кивнул аранк. Обернулся к своим воинам. - Слышали, аскеры? Ваши отцы будут гордиться вами, ваши невесты будут ласкать вас втрое жарче! На Жорнище!
- Хаш! Хаш, Шовшур-аскер! - в один голос заорали молодые воины. Даже те шаманы, что шли за Улуу-меге, казалось, позабыли страшную смерть десятника. - На Жорнище!!!
Шовшур повернулся лицом к Мржеку:
- Слышал? Мои воины пойдут с тобой.
- Для меня это честь, Шовшур-аскер из клана Сайгака, - церемонно, проявляя недюжинные познания в обычаях кочевых племен проговорил чародей.
- Для меня тоже честь биться бок о бок с тобой Мржек Сякера. И с славными воинами грозинчанами, - аранк провел ладонью по редкой бородке. - Да поможет нам Саарын-Тойон. Вперед?
- Вперед! - отозвался колдун, разворачивая буланого.
Чамбул аранков вновь вытянулся по степи в походный порядок.
Теперь впереди скакали Мржек и Шовшур. Колдун слегка наклонился с высоты своего рослого коня и проговорил вполголоса, едва не шепнул на ухо аранку:
- Вздумаешь убежать или в спину ударить, смерть того шамана покажется за счастье. Понял?
Аскер кивнул. Чего уж непонятного? После умения, явленного колдуном, да если еще прибавить его холодную, изощренную жестокость, в неотвратимости беспощадной расплаты за предательство сомневаться не приходилось.
На степь спускались долгие осенние сумерки.
От Стрыпы, которую кочевники называли Великой Полуночной рекой, подул сильный ветер. Разогнал облака.
На юго-востоке взошла луна. Белесая и пористая, как кругляш овечьего сыра. Холодная, как труп.

* * *

Шинок "Желтый гусар", что расположился на Малярной улочке неподалеку от Покатого взвоза, за два квартала от церкви Святой Крови Господней, полностью сложенной стародавними умельцами из липы и осины без единого гвоздя, испокон веков имел двойственную репутацию.
Во-первых, славился он (и заслуженно!) замечательной кухней. Уже не одно поколение шинкарей Вацлавов Ботичей - а всем мальчишкам в этом роду давали имя Вацлав, различая их лишь по счету, как королей каких-то, - радовало сердца и желудки славных выговчан изысканными и вкуснейшими яствами. Говорят, секреты приготовления самых знаменитых блюд передавались в роду Ботичей от отца к сыну, от деда к внуку и каждый Вацлав готов был умереть, но не выдать их соперничающим шинкарям.
Ах, как же кормили в "Желтом гусаре"!
Подавали сваренные на хлебном квасе-сыровце и на свекольном квасе борщи. Со свининой и с бараниной, с мясными и с грибными ушками, с печеной и с маринованной свеклой, с галушками и сосисками. Готовили юшки с фасолью и горохом, с цветной капустой и белыми грибами, заправленные салом, сливочным маслом, поджаренным до золотистой корочки луком. Варили капустняки, принятые больше в Заречье, чем в Прилужанах. Поначалу выговчане нос воротили от непривычной еды, а потом распробовали. Да как пристрастились - за уши не оттянешь. Настоящий капустняк готовят на свином бульоне с луком, морковью и петрушкой, добавляют квашенную капусту, которую прежде тушат на том же бульоне с салом и чесноком, а после, уже в тарелке, заправляют сметаной. Иногда капустняки делают с гречишной крупой или с пшеном, с грибами или с горохом.
Но особым блюдом, гордостью "Желтого гусара", какого не отведаешь ни в одном шинке столицы, была щучина. Откуда Вацлав Первый вызнал способ ее приготовления? О том ходили в Выгове едва ли не легенды. Одна страшнее и кровожаднее другой. Были там и предательство, и вырванное на смертном одре признание, чародейство и сверкание золотых монет. Но это все от зависти. Потому как ни у одного шинкаря, сколь бы он ни старался, ни заказывал щучину в заведении ехидно ухмыляющегося Вацлава, ни чавкал, стараясь распробовать все составляющие, столь вкусно не получалось. И дело, скорее всего, было не в какой-нибудь тайне или секретной составляющей, вроде заморской травки, а просто в умении, таланте шинкаря.
Ведь никто из Вацлавов - от Первого до ныне здравствующего Девятого - секрета из приготовления щучины не делали. Очисть щуку от чешуи, промой, удали кости, нарежь хорошими кусками - в пол-ладони, не меньше. Вари, пока мякоть щуки не станет белой, потом доставай и остуди на леднике. После в юшку, что осталась от варки щуки, высыпают мелкую потрошенную рыбу - карасей, красноперку, ершей, - добавляют плавники и голову (только во имя Господа, без жабр) щуки, морковь, лук и варят до тех пор, пока жидкость не станет вязкой да густой, хотя и сохранит прозрачность из-за малого огня. Тогда юшку процеживают через крупное сито, отделяя вываренную рыбешку и подают к столу в глубоких мисках. А с нею вместе подают и вареную щуку, пересыпанную очищенными вареными шейками раков, мелко нарезанным зеленым луком, укропом и петрушкой, тертым хреном.
Вот и все.
Казалось бы, чего сложного?
Ан нет, не получалось ни у кого, кроме Вацлавов. И никто не мог разрешить эту загадку. Ну, не чародейством же они, в самом деле, варке помогали? Не может такого быть. Семейство почтенное. Просто так, ради лишней выручки, Контрамацию нарушать не станет.
Много чего подавали в "Желтом гусаре"... Всего и не перечислить. Ну, разве что самую малость, для привередливых посетителей?
Щучью икру и карпа с медом, леща с хреном и яблоками и завиванец из судака, рыбные крученики по-выговски и линя с капустой по-таращански, запеканку из сома и угря отварного, студень говяжий с грибами и мясные оладьи, полядвицу малолужичанскую и сиченики скочинские с начинкой из хрена, баранину с черносливом по-угорски и жаренную в углях большим куском свинину по обычаю зейцльбержцев... А уж колбасок всяких - кровяных, острых, жирных, постных - не счесть, не говоря уже о голубцах, галушках, варениках, блинах и блинчиках, лемишках, пампушках, буцыках с медом... И это не считая мелочей, вроде отварного языка или жареных мозгов.
Редкий обжора мог бы посидеть вечер в "Желтом гусаре", поглощая стряпню очередного Вацлава и его многочисленных помощников, оруженосцев вертела и поварешки, и остаться недовольным. По крайней мере, за последние полтораста лет выговские обыватели такого не припоминали.
Запивали яства холодными напитками - квасом ржаным сухарным и квасом малиновым, а то и земляничным для особых ценителей, а так же напитками горячительными. Угощали тут и медом выговским, крепким и сладким, и вином угорским, густым, как кровь, и терпким, обладающим поистине божественным ароматом, и пивом всяческих сортов. К слову сказать, пиво Вацлавы сами не варили (что-то же и у таких умельцев должно не получаться), но привозили со всех концов суши. Светлое, слегка желтоватое, но страшно крепкое, из Руттердаха; кислое и колючее, кусающее за язык и небо, из Заливанщина; темное, густое и горькое, уховецкое; совершенно особое, ни с чем не сравнимое благодаря ледниковой воде, искоростянское; чуть мутноватое, но сытное и сладковатое из-под Батятичей.
И, конечно же, подавали в шинке горелку. А какой же, спрашивается, шинок без горелки? Разве ж это приличное заведение получится?
Нет уж, никак не приличное. А просто курам на смех. Приют для чернецов, принявших самый строгих обет.
Ничего подобного Вацлавы себе позволить не могли. Горелку делали сами, никому не доверяли. Варили ее из пшеницы и из яблок, из груш и из слив. Ведь кому-то нравится настоящая лужичанская горелка, такая, чтоб глоток хватанул и слезы из глаз, а кто-то предпочитает легкую, фруктовую, наподобие цуйки угорской. Как бы то ни было, а напиток после приготовления очищали на березовых углях, а после настаивали. Настаивали на рябине и калине, на боярышнике и терне, на черной сушеной смородине и вишне. В общем, на всякий вкус, даже на самый взыскательный.
И валил бы народ в "Желтого гусара", презрев тесноту и дороговизну, кабы не вторая слава, о которой речь пойдет ниже.
А беда в том, что шинок облюбовали для ежевечерних развлечений многочисленные расквартированные в Выгове военные, которые к обывателям относились, мягко говоря, не любезно. То есть, могли купцу либо мещанину миску горячего вылить за шиворот или на уши надеть, а потом наподдать под зад кованым сапогом, а могли и покалечить невзначай - зубы выбить или усадить с размаху на утоптанный пол, после чего люди долго не жили, а весь отпущенный Господом краткий срок мочились пополам с кровью.
Заглянувших на огонек приезжих шляхтичей - свои, выговские, зная о репутации шинка, старались без особой нужды не заходить, а если и появлялись, то по приглашению и в компании знакомых служивых, - оценивали взыскательно и могли принять по-разному.
К примеру, гонористого толстосума откуда-нибудь из-под Скочина, озолотившегося на торговле пшеницей, льном и пенькой, могли позвать за свой стол, раскрутить на обильное угощение для всех, напоить до полусмерти, да и выкинуть в сточную канаву. К слову сказать, одну такую канаву, что по южной стороне Покатого взвоза пролегла, городская стража так и называла - Панская. Надо думать за огромное количество извлеченных оттуда продрогших, посиневших, ничего не помнящих из событий прошлой ночи шляхтичей.
Если появлялся какой-нито задира из малолужичанских голоштанников или реестровый сотник не столичной хоругви, дело обычно заканчивалось поединком. Не всегда честным, но почти всегда со смертельным исходом. Ну, не любили выговчане наглых провинциалов, и все тут! Что поделаешь? Кстати, особой нелюбовью отличались именно те, кто сам на коронную службу из батюшкиного маетка, затерявшегося между Тесовым и Терновым, прибыл.
Конечно, случалось местным бойцам нарываться на добычу не по зубам. Тот же громкоизвестный пан Цециль Вожик, называемый некоторыми Носатым Убийцей, побывал некогда в "Желтом гусаре", попил пива и горелки, поел борща с пампушками, галушек со шкварками, отведал карпа, запеченного в сметане, и заявил, что более тошнотворных помоев он не едал с того времени, как вырвался из зейцльбержского плена. Вацлав Девятый от подобного обращения, что называется, одурел и, не зная с кем имеет дело, попытался выкинуть вон сутулого, неприметного шляхтича с длинной саблей на перевязи. Не сам, ясное дело, не сам. Покликал двоих работников поздоровее. Выставьте, мол, деревенщину взашей. Пан Вожик, не вынимая сабли из ножен отлупил вначале вышибал, а после и по ребрам Вацлава Девятого прогулялся, по спине и пониже спины. Так, что доблестный шинкарь дней пять присаживаться на твердое опасался, нарочно подушку-думку из дому в шинок притащил. Присутствующие при сем непотребстве ротмистр Выговских драгун, один наместник и два сотника Выговских гусар, некоторые не запомнившиеся командиры охранной стражи Выговского порта и отряда обслуги защитных башен, возмутились и попытались разбушевавшегося пана приструнить. Вначале поодиночке, а после и все вместе. Драка вышла знаменитая. Одного ущерба заведению бравые вояки нанесли на полсотни серебряных "корольков". Пан Цециль вначале развлекался тем, что выбивал сабли из рук гусар и драгуна, а когда они нагибались за оружием, успевал звучно ляснуть вельможных панов по ягодицам. Но после того, как кто-то зацепил его кончиком клинка по запястью, озверел и начал всерьез обижать выговчан. Итогом схватки были: три отрубленных уха, четыре пальца сотника-драгуна (надо думать, бедняга уже оставил воинскую службу), несколько изрядных росчерков по щекам и лбам (вертясь вьюном во всеобщей свалке, пан Вожик заметил, что шрамы настоящих шляхтичей только украшают), вспоротый живот неловкого портового стражника. С тех пор пан Цециль Вожик Выгов не посещал под угрозой задержания, публичной порки и лишения шляхетских привилегий, а завсегдатаи "Желтого гусара" гораздо разборчивей стали выискивать мишень для упражнений в остроумии.
Что ж, так тому и быть.
В хмурый осенний вечер на исходе кастрычника чужаки в "Желтый гусар" не забредали. Да и реестровых военных пришло не так много. Сказывалась и отвратительная погода, так и нашептывающая на ушко - сиди дома, а за горелкой денщика лучше пошли, и разгоревшаяся война за Елучем, на границе Великих и Малых Прилужан. Многие поражались - король Юстын против войны, князь Януш Уховецкий тоже боевых действий не одобряет и от претензий на престол Малых Прилужан отказался перед всем своим войском, а война-то не заканчивается. Гоняются друг за другом от Крапивни до Крыкова сотни озлобленных шляхтичей, коронные хоругви осадили Крыков, заступивший дорогу на Уховецк. Кто-то из магнатов за свой счет снаряжает отряды почистить перышки зарвавшимся бело-голубым, а кто-то и очень даже неплохо наживается на поставке оружия, обмундирования, коней, провианта. Может, потому и начхать хотели князья и магнаты на ежедневные указы короля? Хвала Господу, война не под боком, а на землях северных соседей и, до недавнего времени, названных братьев, развернулась. А другого такого случая разбогатеть или преумножить имеющееся состояние, может долго не представиться. Но и военным хотелось отправиться на север. Размять кости, показать удаль друг перед другом и перед врагами, а выпадет счастливая возможность, так и разжиться чем-нибудь из добра побежденных. А что? Кому война, а кому и мать родная.
Таким образом в самом Выгове осталась только гусарская хоругвь, стража порта, и башенная обслуга - мастера стрельбы из баллист и катапульт.
Поэтому и в большой зале "Желтого гусара" столпотворения не наблюдалось. Сидели несколько гусарских урядников, полусотник-стражник с прибывшим попытать счастья в столицу младшим братом.
Вацлав Девятый откровенно наслаждался покоем, хотя, несомненно, в глубине души сожалел о потерянной выручке. То ли дело гуляли десять дней назад, когда вторая драгунская хоругвь уходила на север. Пили, как последний раз...
В правом углу залы, на высоком табурете, нарочно для этого отведенном, сидел шпильман. Некогда прославленный острослов из обедневшего шляхетского рода Кжесислав, прозванный за умение разбередить душу Штрыкалом, вот уж лет пять, как прижился в столичном шинке. Развлекал панов военных игрой на лютне и душещипательными песнями. Сейчас он грустил по причине глубокой влюбленности в жену торговца кожами с Горбатой улицы. Хорошенькая мещаночка, как ни странно, на ухаживания знаменитого шпильмана не отвечала, чем повергала его в неподдельное уныние и недоумение.
Кжесислав задумчиво перебирал струны лютни, мурлыкая нечто в коломиечном размере:

- Мои годы, мои годы, годы молоденьки,
Когда доля несчастлива, будьте коротеньки.
Пошли кони на пшеницу, на ней попасутся,
Прошли годы понапрасну, уже не вернутся.


А в эркере, за кувшином доброго вина, привезенного аж из-под Дерно, чьи виноградники славились поболее, чем искоростянские, сидели хорунжий Выговских гусар, вельможный пан Анджиг Далонь и ротмистры той же хоругви паны Павлюс Пчалка и Гурка Корак. Сидели, пили понемножку. А куда торопиться панам гусарам? Выговская хоругвь по особому распоряжению короля Юстына оставалась в столице, каким бы боком раздор с малолужичанами не обернулся. Обсуждали новую саблю пана Анджига. Мастер-оружейник делал ее на заказ, учитывая рост, длину руки, ширину плеч и даже вес пана хорунжего, больше полугода мучился с гравировкой лезвия. Как утверждал кузнец, и сталь на клинок пошла особая. Редкий мастер в Прилужанах ее секрет помнит. А если и помнит кто, то передаст только старшему сыну. А коли не нашлось наследника, чужому ученику-подмастерью ни за что не узнать. Так и пропадает потихоньку секрет древних клинков, тайна узорчатой, "полосатой" стали. Это при короле Зориславе каждая пятая сабля из нее ковалась. Сейчас - считанные единицы. Кузнец обещал, что новая сабля Анджига будет рубить клинки врагов, как липовые палки. Но и плату взял - будь здоров. Анджиг Далонь отдал годовое жалование гусарского хорунжего, не торгуясь. Подумаешь! Неужто батюшка-король позволит голодать или в долги к ростовщикам залезть? Да никогда. А если Юстын и вздумает волю проявить и показать всему Выгову, что нет ему разницы между сыном и любым другим шляхтичем, то матушка Катаржина в обиду не даст. Уж всяко мешочком серебра посодействует.
Пан Пчалка в очередной раз поцокал языком, сунул узорчатое лезвие обратно в ножны:
- Эх, нам так не жить, а пан Гурка?
- Само собой, - глубокомысленно кивнул пан Корак. - Не всем же так везет. Родного батюшку, да в короли избрали...
- Не завидуйте, панове, - усмехнулся Анджиг. В свои девятнадцать он отпустил русые усы ниже подбородка и старался все время хмурить брови, полагая, что выглядит таким образом старше. - Думаете, мне с ним легко? Только и слышно - ты на виду все время, туда не ходи, того не делай, помни, мы лицо королевства...
- Лицо? - пан Корак хотел было заржать, вспомнив каким красавцев заявился пан Юстын на элекционный Сейм, но вовремя вспомнил, кто платит за сегодняшний ужин и закивал пуще прежнего. - Конечно, конечно, лицо королевства. По вам теперь вся шляхта равняется.
- Точно! - подтвердил пан Павлюс и добавил. - Еще по одной?
- Наливай, - махнул рукой хорунжий. - Вот и я ему говорю - вся шляхта по нам равняться должна. А он, понимаешь, денег на коня давать не хочет! - И стукнул кулаком по столу.
- Да полно, пан Анджиг, - примирительно заметили пан Пчалка. - Зачем тебе тот конь? Или тебе коней мало?
- Как это "зачем"? - деланно удивился пан Корак. - Красавец писанный. Говорят, из самого Султаната привезен! Если не врут...
- Не врут, - Далонь-младший подставил чарку по кроваво-красную струю. - Уж в чем, в чем, а в конях я разбираться научен! Конь-огонь, понимаешь? У нас таких не бывает!
- Ну, прямо уж и не бывает... - пан Пчалка был годами постарше друзей и потому не привык безоговорочно доверять словам. - Наши кони лужичанские тоже, знаешь...
- Что ваши кони супротив моего красавца! Как вороны супротив павы! Видел бы ты его, пан Павлюс! Бабки. Копыта. Плечи. Грудь... А холка какая! А репицу как несет? Чистая пава!
- Всем конь хорош, - поддакнул пан Корак, - кабы не цена.
- То-то и оно, - вздохнул пан Далонь. - Тысячу монет черномордый запросил. У меня таких денег нет. И не будет никогда.
- А у батюшки, его величества, просить пробовал? - поинтересовался Павлюс.
- И пытаться не хочу. Не даст. Все у него о государстве забота. Казну, понимаешь, враги украли. И возвращать не хотят, фу ты, ну ты! Начхать им, понимаешь, что король народом избранный!
- Рубить всех бело-голубых в мелкую окрошку! - схватился пан Корак за эфес сабли.
- Вы лучше подумайте, панове, - Павлюс не спеша поднес чарку к губам, осушил, вытер усы тыльной стороной ладони. - Подумайте, кто нынче в короне ходил, когда б Выгов за Белого Орла был?
Пан Гурка от неожиданности замер с открытым ртом и чаркой в кулаке, а пан Анджиг звенящим шепотом произнес:
- Ты сам-то понял, что сказал? Да за такие слова!..
- Ну, давай, давай, - насупился Павлюс, - отдай меня Зьмитроку и Твожимиру. За правду отдай. Ведь у нас правда нынче не в чести.
- Забыл с кем говоришь?
- А с кем? С хорунжим Выговского гусарского полка. Или нет?
Пан Далонь засопел носом, обдумывая достойный ответ.
В это время в зале шпильману наскучило однообразное побренькивание (а может, кто-то из гусар надоумил - кончай, мол, юбкострадания) и он, бодро ударив по струнам, запел:

- Дай, Господь, мне меч стальной,
Дай кирасу, шлем, забрало.
Всех врагов зову на бой,
Как нам с древности пристало!
Дай коня мне вороного,
Знамя с траурной каймой.
Я прошу не очень много,
Я врагов зову на бой!

С той поры прошли столетья,
Когда можно в ратном споре
Убежать от лихолетья,
Алой влагой залить горе
И в сраженьях на чужбине,
Выкликая имя панны,
Мчать галопом по равнине
Меж веселыми пирами.

- Ты сам понял, что сказал? - с нажимом повторил пан Анджиг. - С кем говоришь?
- С хорунжим Выговских гусар, - в тон ему ответил Пчалка. - Ну, может быть, когда и полковником будешь. Так к буздыгану и мне путь не заказан.
- Что-то ты рано набрался сегодня, пан Павлюс, - попробовал вмешаться Корак. - Или вино крепче обычного?
- Отстань, пан Гурка, - отмахнулся от него пан Пчалка. - Я, может, завтра пожалею о том, что наговорил, и в свой маеток от стыда уеду. Но сейчас мне рот не закроешь.
- Ну, говори! - Далонь поставил чарку на стол, не пригубив.
- И скажу! Кабы был ты, пан Анджиг, наследником престола, как скажем в Угорье или Заречье... Там сыновья короля готовятся сами корону на голову возложить. Или, к случаю сказать, в Грозинецком княжестве или в Зейцльберге. Так вот, был бы ты наследником, и у меня резоны были бы с тобой не спорить, соглашаться, кланяться в надежде, что, венец одевши, ты меня не забудешь, призреешь сирого и убогого. А так... Да мы же равные. Оба шляхтичи, оба гусары. Можем на равных говорить.
Анджиг сглотнул сухим горлом:
- Не туда ты повел, понимаешь... Я тебе про Трахима, а ты мне про Ярему.
- А не скажи, не скажи... Вот послушай, княжич, что тебе верный шляхтич скажет...
Павлюс замолк, собираясь с мыслями, и снова стало слышно пение шпильмана:

- Нынче время поостыло,
Не перебороть кручину,
Чтоб залить любви горнило,
Не сбираю я дружину.
Все сложнее и все проще,
Все ясней и все неясно...
Все понятно - это ропщет
Сердце, что мечты напрасны!


- Вот завел волынку, - пробурчал едва слышно пан Корак. - И как не надоест...
- Слушай меня, пан Анджиг, - заговорил наконец пан Пчалка. - Я почему упомянул про бело-голубых? Потому что выборы короля только с виду честное да справедливое дело. А как противная партия сильнее, и хитрее, и богаче окажется?
- Выборы короля старинная привилегия шляхты лужичанской, - возразил Далонь-младший.
- Точно! - подтвердил Корак.
- Ну да! - тряхнул чубом Павлюс. - Забава. Любимая игра. Только выигрывает в ней не всегда тот, кто должен.
- Это еще почему?
- Мы ж не дети маленькие, скажу. Дошло бы дело до сбора Посольской Избы, смогли бы наши перебороть электоров из Малых Лужичан, Заливанщина, Хоровского воеводства?
- Да запросто! - взвился соколом пан Гурка.
Но Анджиг осадил его резким окриком:
- Погоди, не встревай! - И продолжил, глядя пану Пчалке прямо в глаза. - Не знаю я, пан Павлюс. Муками Господа клянусь, не знаю! Бабка надвое гадала, как говорится. Наши сильны, но и те не детки малые.
- Верно. Согласен. Теперь дальше глядим. Батюшка твой телом недужен?
- Недужен.
- Не ровен час... Нет, ты пойми меня, пан Анджиг, я ему сто лет жизни желаю и свечку за здравие в полпуда весом поставить готов, но...
- Да чего уж там. Говори.
- Не ровен час хвороба пересилит снадобья лейб-лекаря. Преставится король Юстын. Что тогда?
- Ясно что. Новая элекция, новые сборы Посольской Избы.
- Верно. И уж поверь мне, тогда Белый Орел своего не упустит.
Пан Корак открыл было рот, но тут же захлопнул его под тяжелыми взглядами сотрапезников.
- Знаю, что сказать хочешь, - небрежно бросил пан Пчалка. - Нам нет числа, сломим силы зла? Верно?
Корак неопределенно пожал плечами.
- Не прикидывайся. Хотел ведь?
- Ну, хотел...
- Ага, хотел. В том-то и беда, что есть число. И нашим, золотым, и бело-голубым число есть и давно посчитано. А теперь прикинь, сколько недовольных зьмитроковыми податями? Скольких затронули разговоры про Контрамацию и что ее давно отменить пора?
- Контамацию глупо отменять! - воскликнул Анджиг.
- Ты это Зьмитроку скажи и Твожимиру. А еще пану возному, Станиславу Клеку. То-то они порадуются...
- Батюшка не допустит!
- Верно. И лужичане ему верят. А не станет вдруг короля Юстына? Будет ли вера новому претенденту от Золотого Пардуса? Или вспомнят призабытого малость Януша с его белой курицей? Уж он-то точно от Контрамации отказываться не станет и подати, которых при Витенеже не было, пообещает отменить. А много ли шляхте надо? Подпел, подыграл и готово!
- Что-то я не пойму, к чему ты ведешь? - вмешался пан Корак.
- Ты гляди непонятливый какой! - рассмеялся пан Пчалка. - И ты не понял еще, пан Анджиг?
- Я-то догадываюсь...
- Верно! По наследству нужно корону передавать, по наследству!
- Ну, ты... - пан Гурка охнул и прикрыл ладонью рот.
Анджиг Далонь затряс головой, хорошо, что еще знамение не сотворил, словно нечисть узрел, не к ночи будь сказано.
- Это немыслимо!
- А раньше много немыслимым казалось из того, что нынче само собой разумеется. Про ту же Контрамацию лет двести назад кто помыслить мог? А про то, что грозинчанин прилужанским подскарбием будет?
- Нет, - Анджиг помотал головой отрицательно. - Нельзя. Против закона. Мой отец жизнь готов положить, чтоб все по закону было...
- Так почему бы через Сенат закон не провести? - пан Пчалка уставился прямо в глаза хорунжего.
Анджиг не выдержал и отвел взгляд, прошептал еле слышно:
- Точно, - а вслух сказал. - Кто же возьмется в Сейме такой закон предложить? Кто не побоится?
- Эй, панове, вы что задумали? - воскликнул пан Корак. - Вы хоть разумеете, к чему королевство толкнуть можете?
- Закрой рот, пан Гурка, - пристукнул кулаком по столу пан Пчалка. - Не твоего ума дело. Выпей лучше еще. - Он щедрой рукой плеснул в чарку пана Гурки. так, что вино хлынуло через край, растекаясь по столу кровяной лужицей. - Выпей и помолчи. А ты, пан Анджиг, подумай хорошенько. Как друг тебе советую. В случае чего знай, выговские гусары на твоей стороне.
- Пан полковник...
- А пана полковника и переназначить недолго. Давай-ка выпьем, пан Анджиг!
- За что?
- Чтоб все наши мечты сбывались! Чтоб крепли Великие Прилужаны на зависть всем врагам! - произнес пан Пчалка, наливая вино.
Они поднялись, отодвинув табуреты.
Чокнулись.
- За Великие Прилужаны от Стрыпы до Луги! - воскликнул Анджиг. Тост вполне уместный нынешней осенью в Выгове и даже, можно сказать, обыденный.
- На погибель врагам! - поддержал его Павлюс.
А пан Корак, закусив ус, горестно прошептал:
- Что ж вы творите, панове? Что ж вы творите...
Гусары выпили. Замерли на мгновение.
Из залы донеслись заключительные аккорды шпильмана:

- Неприступная Богиня,
Та, что сердце отобрала,
Нет обиды и в помине -
Мчусь к тебе, подняв забрало.
Облик твой Луны прекрасней,
Днем светило затмевает...
Кто сказал, что я несчастен?
Нет. Счастливей не бывает.

Раз в глаза взглянуть и хватит,
Раз увидеть и довольно,
Чтобы душу мне оставить
С панной вольно иль невольно.
Не бывает больше счастья,
Чем страдать - страданье лечит.
Кто сказал, что я несчастен?
Вот перчатка! И до встречи...

- Эх! - пан Пчалка стряхнул последние капли вина на глинобитный пол, крякнул, вытер усы. - Ты, самое главное, пан Анджиг, нас не забывай, как королем станешь.
- Довольно! - сурово оборвал его пан хорунжий. - Пошутили и будет. Не о том сейчас думать надобно.
- Хорошо сказано! - поддержал его пан Корак. - Добрую шутку я понимаю, это да! А то уж можно подумать, что заговор какой вы затеяли, панове.
- Вот еще сказал! - усмехнулся пан Пчалка. - Мы и заговор. Да разве гусары могут заговор затевать? На гусарах все Прилужанское королевство держится. Так, пан Анджиг?
- Так! За державу печалиться надо. Врагов рубить всяких. И внешних, и внутренних. А заговоры затевать, это мы оставим курощупам малолужичанским, заливанщанским хитрованам да хоровским купчишкам, которые в Скорняге души не чают.
- Слава Господу! - пан Гурка истово сотворил знамение. - Ныне, и присно, и во веки веков слава!
- Аминь! - его товарищи набожно повторили знамение, повернувшись лицами к храму святого Анджига Страстоприимца, покровителя пана хорунжего.
- А что это за шум в зале, панове? - вдруг приподнял бровь пан Пчалка.
Анджиг и Гурка прислушались. И вправду, в зале творилось что-то непотребное. Шпильман Кжесислав сбивчиво увещевал кого-то, срываясь на визг совсем на по-шпильмански. Громыхнул перевернутый табурет.
- А ну-ка, панове, за мной... - пан хорунжий, подавая пример, откинул занавес, разделяющий эркер и залу.
Его внимание тотчас же привлекла дивной красоты пани, застывшая посреди непривычно пустого шинка. Белая, как самый дорогой угорский мрамор, кожа. Локоны, черные, подобно гриве лучшего султанатского аргамака, вырвались на свободу из-под упавшего на плечи нежно-лазоревого бархатного капюшона. Ресницы-опахала бросали густую тень на высокие скулы, а в правом уголке рта примостились две родинки-близняшки. Будто глазки неведомой зверушки.
Как черные вороны вокруг голубки, стояли вокруг панянки шестеро сурового вида вооруженных мужчин в темных, измаранных по низу грязью мятелях и овчинных шапках. С первого взгляда видно - лихие люди. Круки. Убьют и не задумаются. Четверо стояли совсем рядом, а двое в отдалении. Один из них потирал кулак, усмехаясь в усы и поглядывая на торчащие из-за стола подошвы полусотника-стражника, а другой откровенно скалился, приставив острие клинка к груди вцепившегося в рукоятку сабли сродственника пострадавшего.
- А я говорю, пойдем! - самый здоровый из разбойников протянул руку, пытаясь сцапать прекрасную пани за рукав.
Анждиг отметил про себя, что "пойдем" прозвучало как "пойдзем" - несомненный признак, с головой выдающий грозинчанина.
С неожиданной ловкостью женщина отскочила в сторону:
- Утрешься, сиволапый! Да ни за что!
Вот ее выговор был вполне великолужичанским. Тоже ни с каким иным не спутаешь.
Выкрикнув эту фразу, она заозиралась по сторонам в поисках поддержки и спасения, задержавши глаза на пане хорунжем. Черные, бездонные глаза. Глаза-колодцы, из которых днем звезды видать.
Кровь, пополам с вином, бросилась пану Далоню в виски.
Вот так случай новоприобретенную саблю обновить. Да еще на глазах прекрасной пани! Тем более, что грозинчан в Выгове никто сильно не любил. Даром, что сейчас они союзники. Это дело такое: сегодня ты союзник, а завтра - враг лютый. Жизнь быстро учит не доверять безоговорочно кому ни попадя. А уж в Тернове, откуда Далони вели свою родословную, к Грозину с Мезином всегда относились с опаской. Помнили последнюю войну.
- А ну прочь, подлецы! - воскликнул пан Анджиг, вытаскивая саблю.
Быстрым шагом пошел вперед.
Он не оглядывался. Знал, что паны Пчалка и Корак следуют за ним, как последовали бы за командиром на край света.
Черные круки-вороны не стали искать мирного решения. Сразу же схватились за сабли, расходясь полукругом. Хорошо еще, никто самострел не прихватил.
Шпильман Кжесислав ойкнул жалобно и спрятался под стол, потеснив оказавшегося там еще до появления гусар Вацлава.
- Эх, плохо, что урядники наши раньше ушли... - с тоской проговорил пан Гурка.
- Чего душу травишь? - огрызнулся пан Павлюс. - Нет, и не надо. Нам больше чести будет.
Первый удар пан Анджиг отбил высокой примой. Легко и непринужденно. Клинок в самом деле оказался чудесен. Прекрасный баланс - веса вовсе не чувствуется. Да еще после нескольких обменов ударами даже враги поняли, насколько он превосходит в крепости их клинки. Каждое столкновение оставляло на грозинецких саблях глубокие зарубки.
Зацепив острием сабли плечо первого противника, хорунжий поискал глазами панянку. С нее хватит совести удрать, не досмотрев до конца представление и испортив тем самым все удовольствие для спасителей.
Нет. Она осталась.
Больше того, прекрасная незнакомка не стала делать глупостей, которые не преминула бы учудить каждая лужичанская пани на ее месте. Не кинулась разнимать дерущихся, не стала визжать, созывая стражу, не стала, наконец, мешать фехтовальщикам демонстрировать свое искусство. Просто отошла к стенке и молча замерла.
- Ах ты козел лодзянский! - второй разбойник отскочил от пана Анджига, зажимая рассеченную щеку. Алая кровь так и струилась между пальцами. Видно, шрам останется весьма заметный.
Хорунжий ударил очередного противника крест накрест, косо сверху. Тот отбил оба удара защитой святого Жегожа, попытался уколоть гусара в кварту. Пан Анджиг без труда защитился квартой, ответил горизонтальным ударом, который распорол черный жупан и проскрежетал по звеньям кольчуги.
Сзади-справа пан Пчалка наседал на двоих круков, выкрикивая по всегдашнему обыкновению:.
- На! На! Получи! На! На!
Тихо драться Павлюс не умел.
Разбойник, сдерживавший родича стражника, присоединился к драке, набросившись на пана Корака. Ротмистр увернулся от его размашистого удара и без затей лягнул черного в живот сапогом. Грозинчанин взвыл, согнулся и тут ему на плечи прыгнул опомнившийся таки брат полусотника.
Гурка сдержал удар, которым уже вознамерился распластать крука от плеча до пояса. Примерился, как бы так ткнуть саблей, чтобы безвинного лужичанина не поранить, но перецепился за поваленный табурет и упал на одно колено. Грозинчанин заревел от радости и навалился на него как был, с грузом на спине.
Дальнейшего пан Анджиг не видел потому, что гнал к выходу разбойника с раненной щекой.
- Песья кровь! Уходзим! - заорал тот самый высокий, который пытался схватить пани за руку.
Грозинчане не заставили себя уговаривать, устроив небольшую давку у дверей. Мгновение, другое и в зале "Желтого гусара" осталась лишь одна противоборствующая сторона.
- Знай наших! - весело воскликнул пан Пчалка. - Ишь чего вздумали - с гусарами тягаться!
Пан Корак, сидя на полу, ощупывал жупан на груди и на животе.
- Целый, слава тебе Господи! А мне показалось, что зацепили...
Но пан Далонь-младший уже никого не видел и не слышал, кроме прекрасной пани, шагнувшей ему навстречу от стены.
Гусар на ходу бросил саблю в ножны, отвесил самый изысканный поклон, на который только был способен.
Черноволосая красавица поправила кружевной рюш на шее, присела по последней выговской моде на две пяди. Склонила чело.
- Анжиг Далонь, прекрасная пани. Хорунжий Выговского гусарского полка. Счастлив, что оказался поблизости.
- Хележка Скивица, вельможный пан. Ты представить себе не можешь, сколь я рада, что встретила истинного шляхтича.
- Позволь предложить тебе помощь и защиту хотя бы на этот вечер, пани Хележка. Мне кажется...
- Принимаю. С огромной благодарностью, - пани Скивица не дала Анджтгу даже договорить. - И почему только на это вечер? - она смущенно опустил ресницы, а про себя подумала: "Ну, вот ты и на крючке, короленок. А две-три ложки крови, пролитой людьми Зьмитрока, - не самая высокая цена за блестящее исполнение задания вельможного князя, не так ли?"


Глава четвертая,
из которой читатель знакомится с устройством буцегарни городка Жорнища, нравами отдельных порубежников, узнает, что говорят о малолужичанах в центральных воеводствах Великих Прилужан, а так же оказывается свидетелем начала пограничного конфликта.



Буцегарня Жорнища только и отличалась от берестянской, что размерами. Те же две комнаты, разделенные коридором. Те же стальные прутья, покрытые влагой и ржавчиной. Такая точно гнилая солома на полу.
Панов Войцка и Юржика вместе с баюкающим раненную руку Лексой поместили в правую комнату. А Ендрека, вынув изо рта деревяшку, бросили в левую. Так что теперь их разделял коридор. Других арестантов в Жорнище либо не было в настоящее время, либо их предусмотрительно выдворили, ожидая важных гостей.
Рук студиозусу никто не развязывал. Равно как и пальцев. Поэтому он долго елозил на охапке соломы, стараясь найти положение поудобнее. Хотелось если не поспать, то хотя бы просто полежать неподвижно, отдыхая телом и приводя в порядок смятенные мысли.
Пан Юржик все еще находился в затуманенном состоянии. Словно крепко пьяный человек. Бессмысленный взгляд серо-зеленых глаз устремлялся в потолок, губы улыбались, напоминая гримасы юродивых, собирающих милостыню на церковной паперти. Лекса уложил его, заботливо подсунул под голову шапку.
- Спи, пан Юржик.
Шляхтич кивнул. Блаженно зевнул и закрыл глаза. Вскоре даже на половине Ендрека стало слышно его похрапывание.
- Силен... того-этого... чародей, - пробормотал бывший шинкарь, в свою очередь умащиваясь на сене.
Пан Войцек только зубами скрипнул. Он сидел, скрестив ноги, локтями упираясь в колени.
- Ты это... Пан Войцек, не кори себя... того-этого... Кто ж мог подумать?
- Я д-д-должен б-был подумать! - сердито откликнулся Меченый. - Я!
Лекса вздохнул и промолчал.
А что скажешь?
Ендрек уже и сам догадался, что его нарушение Контрамации было лишь поводом к задержанию. Помилуй, Господи! Да разве это нарушение? Сколько там той силы магической он затратил, пытаясь смягчить страдания пана Юржика? Ложку, не более, по сравнению с волшебством того же Гудимира. Но тот ведь находится на казенной службе, на реестре. Хоть и использует дар для своей корысти. Своей и пана сотника жорнищанского, Лехослава Рчайки.
В другое время и в другом месте чародейство Ендрека осталось бы попросту незамеченным. Мржек вон на берегу Стрыпы, когда грозинчане атаковали струг, несравненно сильнее колдовал. Что ж ни один из реестровых чародеев хоровского порубежья не всполошился? Не поднял тревогу, не выслал хорошо вооруженный отряд разобраться что к чему? Или это в порядке вещей? Сильного врага беспрепятственно пропускать, а кого обидеть легко, кто сам законы старается выполнять по мере сил, того можно и в буцегарню.
Из обрывков разговоров между порубежниками, подслушанных пока их вели в застенок, студиозус понял, что задержали их, скорее всего, желая завладеть грузом. Проклятым сундуком, ни дна ему, ни покрышки. И попробуй теперь докажи, что прилужанского золота они и в глаза не видели, а подставили их вельможный пан Зджислав Куфар, бывший подскарбий коронный, и его преподобие, митрополит выговский Богумил Годзелка. Всучили вместо золота чушки свинцовые... Где интересно они свинцом разжились? Не иначе для починки купола какого-нибудь столичного храма церковники закупили, а вот, гляди ж ты, пригодился.
Скорее всего, хитрые, как два матерых лиса, Зджислав и Богумил отправили от Выгова несколько телег. И несколько отрядов малолужичанской голытьбы - благо съехалось их туда, стараниями панов полковников из Берестянки, Крапивни, Жеребков, Нападовки, более чем достаточно. А вот с золотом сундук был всего лишь один. И вряд ли бы - Ендрек удивился, что эта мысль пришла к нему в голову только сейчас, - настоящую казну отправили бы в далекий, южный Искорост, через опасные и не в смутное время пристрыпские степи. Да и покидала ли она пределы Выгова? Кто знает? Может, таится казна, закопанная до поры до времени в одном из подвалов под храмом Святого Анджига Страстоприимца - покровителя Великих Прилужан? Там, говорят люди, тоннелей нарыто - немеряно. И не мудрено - за четыре сотни лет-то... А может быть, в храме Святого Жегожа Змиеборца, что на Щучьей горке? Оттуда, тоже сведущие люди толковали, ходы тянутся по всему Выгову. Или, чего проще, в самом обычном подвале кого-нибудь из выговчан, кто сохранил верность старой власти, а таких в любом случае, несмотря на всеобщее воодушевление горожан новым королем, должно оставаться немало.
Под эти невеселые мысли Ендрек и пытался уснуть.
Шипел, коптил, брызгался искрами оставленный стражниками в скобе факел. Безмятежно сопел пан Бутля. Молчал, уставившись в стену Меченый. Елозил спиной по соломе Лекса - все норовил руку пристроить так, чтоб во сне не зацепить ненароком.
Что-то будет с ними завтра? Какую еще неожиданность преподнесет злосчастная судьба? Вырвутся на свободу или так и сгниют в жорнищанской буцегарне? Хотя... Какой там "сгниют"! Похоже, пан Лехослав настроен решительно и умереть своей смертью никому из них не даст...
Пальцы немели, запястья ломило, но медикус все-таки провалился в беспокойную, наполненную кошмарами, дремоту. То он видел близко-близко глаза короля Юстына, лежащего в центре гексаграммы, а Грасьян - головорез с проваленным носом - уже заносил нож. И не слетала дверь с петель, не вкатывался кувырком седоусый Хмыз, не врывался в прыжке пан Войцек, оскаленный, с побелевшим от гнева шрамом. Нож опускался, опускался, касался острием кожи... И вдруг, в последний миг изуродованное дурной болезнью лицо Грасьяна сменялось перекошенным от ненависти ртом пана Гредзика Цвика. А нож чудесным образом превращался в саблю. Одна радость - она оказывалась занесенной, а значит, вновь далекой от горла.
- Они - мои! - выкрикивал Гредзик, брызгая слюной. - Ты, Юржик, первый. А студиозус потом... Сволочь глазастая!
А сабля бросалась вниз, в стремительный и беспощадный полет. И, похоже, появления Лексы с дубиной не предвиделось.
Только, в отличие от той летней ночи, сабля двигалась медленно, словно в воде. Или даже не в воде, а в сметане или киселе. Но от этого становилось только страшнее.
Холод клинка обжигает напряженную шею, начинает подаваться в стороны кожа под безжалостным напором заточенной стали...
И тут картинка снова сменяется.
Вместо предателя-шляхтича появлялся чародей Мржек.
Колдун стоял, сосредоточенно уставившись на сведенные перед грудью руки. Пальцы, подрагивающие от напряжения, едва не касались друг друга. Ендрек чувствовал сгущающийся огонь в руках Мржека. Чародей собирал клубок пламени... Собирал, чтобы после запустить его в струг с ласковым именем "Ласточка", с борта которого отстреливались от грозинецких драгун пан Войцек и пан Юржик, Грай и Гапей.
Ендрек пытался вспомнить, как, каким усилием ему удалось приостановить и чуть-чуть отклонить полет смертоносного пламени, но тут сообразил, что руки его теперь связаны, пальцы скручены и онемели, и противостоять чужому чародейству не удастся.
Но ведь не обязательно задействовать руки? Несмотря на то, что умудренный опытом Гудимир, несомненно, придерживался иного мнения, Ендрек помнил, как отчаянно сопротивлялся напору Мржека на палубе "Ласточки". Ведь он тогда не размахивал руками, не совершал колдовские пассы, только напрягал до предела возможного волю... Но может быть, именно поэтому у него ничего не вышло? Лишь на мгновение глаза колдуна, глаза безжалостного и жестокого убийцы, удивленно расширились, а потом сила Мржека сломала неумелое сопротивление студиозуса, как ломит сапог высохшие стебли травы.
Вот и сейчас клубок пламени стремительным рывком покроет разделяющее их пространство. Затрещат, скручиваясь и осыпаясь прахом, волосы. Запузырится, затрещит кожа, лопнут глаза...
Ендрек охнул и проснулся.
Факел почти потух, света давал мало, зато дымил, наполняя помещение смрадом.
На правой половине буцегарни все было по прежнему. Только Лекса, заснув наконец-то, похрапывал в рыжеватую бороду.
Студиозус попытался перевернуться на другой бок и застонал от резкой боли в затекших пальцах.
- Чт-чт-что, худо? - приоткрыл глаза пан Войцек.
- Не мед, - прохрипел Ендрек. Горло пересохло и язык ворочался с трудом.
- Д-держись. Лучше б-б-будет не скоро.
Парень просто кивнул в ответ. И так понятно, что не пивом угощаться их в застенок упрятали.
Проснулся Лекса. Закряхтел. Сел. Осторожно потрогал толстым пальцем замотанную не слишком чистой тряпицей руку.
- Светает... того-этого...
Меченый недоверчиво глянул на забранное частыми прутьями махонькое окошко под самым потолком.
- Точно-точно... того-этого... Я завсегда с рассветом просыпаюсь. Даже, когда без надобности... того-этого...
- А п-похоже, и правда, - согласился пан Войцек. - Светает.
Лекса поднялся, почесал бок, потом ногу через плотную штанину и пошел к бадейке для нечистот.
Ендрек ощутил, что тоже не отказался бы справить хотя бы малую нужду. А попробуй это сделать со связанными за спиной руками.
- Нет, и как мне теперь до ветру сходить? - смущенно улыбнулся он.
А Лекса журчал весьма соблазнительно.
Пан Войцек решительно вскочил на ноги.
- Что з-з-за непотребство?! - возмутился он. И возвысил голос. - Э-гэй! Сторожа! Сл-слышите меня, нет?
Никто не ответил.
Зато проснулся пан Юржик. Сел, потряс головой, схватился ладонями за виски.
- Где я? Что за хрень? Чего темно-то так?
- П-поздравляю, пан Юржик, - хмыкнул Меченый. - Самое интересное п-п-проспал ты...
- А? Чего? Это ты, пан Войцек?
- Я, я. Ты-то к-кого думал увидеть?
- Да и не знаю... Не нравится мне тут. Елки-палки! Словно я снова в Берестянке. Или с головой у меня что-то? Может, и не было ничего? - пан Бутля дернул себя за ус. - Просыпайся, пан Юржик!
- Во дает! - искренне восхитился Лекса. - Ты что, пан Юржик... того-этого... не помнишь ничего?
- Да нет, почему? Помню. Многое даже помню. Помню, как в Жорнище заехали. Помню, дрянью какой-то кормил нас шинкарь. Помню, как студиозус наш лечить меня начал... Да, дед какой-то зашел!
- Верно, пан Юржик, - погромче проговорил Ендрек. - Зашел. Только это не дед, а местный реестровый чародей.
- Да ну?
- А ты думал?
- Так нас... это...
- Во-во, - пробасил Лекса. - Загребли. Теперь уж не знаю чего и ждать... того-этого. Как говорится: коготок увяз - один раз отрежь...
Насколько не казалось трагичным их положение, хохота не смог сдержать никто.
- Ты опять, Лекса? - смахивая слезы костяшками пальцев, всхлипнул Юржик.
- Дык... того-этого... не сдержался...
- Т-ты не сдерживайся, односум, - проговорил пан Войцек. - С хо-хо-хорошей шуткой и помирать веселее...
- Э! Панове! А кто помирать собрался? - пан Бутля вскочил на ноги. - Мы еще поборемся!
- Т-твои бы слова, п-пан Юржик, да Господу в уши, - невесело отвечал Шпара.
- Да ладно! Ну, нарушил Ендрек Контрамацию! С кем не бывает? Объясним, шапками оземь ударим, покаемся... Ты же сам предлагал, пан Войцек, к Интситуциуму его пристроить. Вот и будет случай с матерым чародеем, как бишь его?..
- Гу-гудимир.
- Вот-вот. Со старым, проверенным реестровым чародеем поговорим. Расскажем ему про Мржека да про обряд в замке пана... тьфу ты - то же мне пан... пана Шэраня.
- Эх, п-пан Юржик, к-кабы все так просто было...
- Да чего сложного? Сколь я понял, хоровские уховецким не враги. Скажемся, кто мы есть такие...
- Д-да поздно, пан Юржик. Зн-зн-знают уж, кто мы такие. Даже больше че-е-ем надо знают.
- Как так - больше чем надо? Не понял...
- А во-во-от так. Сотник местный, пан Лехослав Рчайка, са-а-амолично мне пр-признался, что знает про нас и груз наш все.
- Откуда знает?
- От рошиоров, - дернул Меченый себя за ус.
- Не понял.
- А т-тесен мир, старые люди го-говорят. Боярин Ры-ы-ыгораш, что мазыла Тоадера по н-нашим следам пускал, к-королю своему весточку с гонцом слать н-надумал. Т-так вот, порубежники жорнищанские того гонца пе-пе-перехватили.
Пан Юржик хлопнул себя по лбу:
- Елкин дрын! Мы ведь подлинными именами назвались, когда в Жорнище въехали...
- Т-т-то-то и оно...
- Кто ж помыслить мог? Хоровцы! Свои в доску! Кто б додумался от них скрываться!
- Д-доверчивые мы сл-слишком, пан Юржик, - удрученно кивнул пан Шпара. - З-за то нас великолужичане били, бьют и бить будут. М-мы-то по благородному, по шляхетски п-п-привыкли. Грудь в грудь, глаза в глаза, а у н-них все с по-по-подвывертом каким-то...
- Точно, - согласился пан Бутля и добавил. - Ты, Ендрек, не слушай. Не о тебе речь. И среди великолужичан достойные люди встречаются.
- Да я и не слушаю, - отвечал студиозус. - Вернее, слушаю, но... Короче, панове, привык я уже к вашим подначкам. Мне бы до ветру сходить, а там хоть горшком назовите...
- А ведь и правда, - прищурился пан Юржик. - Парню руки связали - пускай приходят сами гашник развязывать! - И закричал громко, аж в ушах у всех зазвенело. - Эй, сторожа! Идите сторожить, а то разбежимся!!! Э-гэ-гэй!!!
- Тише, пан Юржик, - взмолился бывший шинкарь. - Ты... того-этого... дозовешься их или нет, не знаю, а нас оглушишь. Сто пудов... того-этого...
- "Сто пудов"! - передразнил его шляхтич. - Давай ты тогда кричи! А еще лучше знаешь что?
- Что?
- Кулаком в стенку стукни - глядишь сторожа и сбегутся, когда половина буцегарни им на голову свалится...
- Ну, пан Юржик... того-этого...
- Что, слабо?
- Дык...
- К-к-кончайте зубоскалить, - оборвал их пан Шпара. - Ну, чисто дети м-малые!
- Прости, пан Войцек, - не стал спорить Бутля. - Что ты там про сотника тутошнего сказывал? Чую, неспроста он нас под замок упрятал.
- Еще к-к-как неспроста. Золота ему прилужанского за-за-захотелось.
- Это так-то они Белого Орла поддерживают! - возмутился Юржик.
- Свои собаки грызутся, вылетит - не поймаешь, - добавил по всегдашнему обыкновению непонятно, но к месту Лекса.
Пан Бутля снова сполз по стенке, задыхаясь и хватая ртом воздух, несмотря на всю затруднительность их положения.
Меченый развел руками - вот что, мол, с ними поделать? Речь идет о жизни и смерти, а они шутки шутят, веселятся.
Ендрек охотно посмеялся бы вместе с паном Бутлей, если бы не опасение обмочить штаны. А это было бы унизительно, да и попросту некрасиво.
Великан, глядя на хохочущего пана Юржика, и сам не сдержал улыбку, прыснул в бороду и с размаху стукнул кулаком в стену. Левым кулаком, разумеется, Правую руку он по-прежнему опасливо прижимал к груди.
И словно по волшебству дверь, ведущая из караульного помещения в коридор меж решетчатыми стенами, отворилась. В проеме мелькнул отсвет факела, а потом, перецепившись через порог, в буцегарню самым натуральным образом ввалился человек. Он упал, неловко подвернув руку, сдавленно ойкнул.
"Явно не воин, падать не умеет, точно как я", - заключил студиозус.
Вошедший следом порубежник высоко, насколько позволял потолок, поднял горящий факел. Лежащий человек оказался как раз в середине желтоватого круга. Заскочивший, как спущенный с привязи кобель, стражник с нашивками десятника пнул его в бок:
- А ну вставай, изменничье семя! Разлегся тут, как куча навозная!
Он занес ногу, но новый узник, опережая повторный удар, проворно вскочил на ноги.
Теперь Ендрек сумел рассмотреть его во всех подробностях. Ну, может, и не во всех, но в достаточном количестве.
Названный "изменничьим семенем" был невысок, сутул, но круглолиц. Около нелепо оттопыренного уха запеклась кровь, левый глаз заплывал сливово-сизым кровоподтеком. Венчик жиденьких светло-соломенных волос торчал из-под мятой черной скуфейки. На плечах его нескладно сидел грязный, подпоясанный веревкой, подрясник с наполовину оторванным рукавом. Довершала картину реденькая бородка и красный, блестящий нос.
- Эй, урядник! - негромко позвал пан Войцек.
- Чего? - обернулся к нему порубежник. Ендрек узнал его. Этот самый урядник сопровождал их в буцегарню после ареста в "Свиной ножке". Звали его Гавель, и, насколько успел заметить медикус, жорнищанин отличался вздорным, вспыльчивым нравом. Даже подчиненные бросали на него неприязненные взгляды
- Моему т-товарищу руки связали, - медленно, почти не заикаясь, проговорил пан Шпара. - Связали и на всю ночь бросили. У нас, в Малых Прилужанах, такое даже с пленными зейцльбержцами не творят...
- Ты указывать мне будешь? - перебил шляхтича Гавель.
- Буду, урядник, буду. Не по человечески это. Развяжи его. Дай хоть к ветру сходить.
- Пущай в штаны ходит, - отмахнулся Гавель. Повернулся к человеку в скуфейке. - Ты, крысы заалтарная, живо за решетку лезь! Тюха!
- Тута я, пан урядник, - откликнулся седоусый порубежник с неприметным, мятым, словно постиранным несколько раз, да не выглаженным, лицом.
- "Тута"! Открывай давай. А ты Мацей, присвечивай получше!
- Гавель, - негромко позвал урядника пан Войцек. - С огнем играешь. К тебе шляхтич обратился. С просьбой.
- Да пошел ты!
- Зря ты так...
Услыхав нотки нутряной ненависти в голосе пана Шпары, Ендрек содрогнулся в предчувствии непоправимого. Раньше только упоминание о Мржеке наполняло Меченого такой злобой.
Бывший богорадовский сотник шагнул к решетчатой двери, опустив руки и слегка пригнув голову. Вроде бы безоружный человек, но жорнищанские порубежники невольно попятились.
- Ах ты, сукин сын! - Гавель схватился за саблю, вытащил ее наполовину из ножен, избоченился. - Ты кого пугать удумал?
- А мокрицу одну, по недоразумению в урядники произведенную, - ухмыльнулся пан Юржик, становясь рядом с Меченым. Он, хоть и не производил впечатления опасного бойца, но вид имел лихой и бесшабашный - такой не задумываясь прыгнет с голыми руками на саблю.
- Точно... того-этого... - пробасил Лекса, нависая над шляхтичами. - я сперва думал - петух посреди буцегарни хорохорится. А пригляделся... того-этого... точно мокрица. Склизкая и вонючая.
- Да я вас всех! - жорнищанин выхватил наконец-то саблю, замахнулся. Посеку, в капусту! - он наискось рубанул по прутьям, не опасаясь попортить клинок. Сразу видно - сам лезвие не правит, рядовые для такой работы найдутся.
- А ты дверку-то открой, - почти ласково попросил пан Войцек.
На шум заскочил еще один порубежник. Тот самый, с родинкой на щеке, что вел Ендрека со второго этажа "Свиной ножки" в общую залу. Заскочил и замер. Их было четверо вооруженных, опытных бойцов против троих узников. Но они боялись. Да-да... Именно боялись. Это Ендрек понял сразу по втянутым в плечи шеям, неуверенному поставу ног - словно каждое мгновение ждут подвоха, чтобы броситься наутек. Даже Гавель, кричащий, брызгающий слюной и калечащий о решетку саблю, боялся. Только он буйством и напускной удалью пытался прикрыть свой страх.
Пожалуй, если бы пан Войцек был один, его боялись бы точно так же. Волк, пойманный в ловушку и упрятанный за решетку, смиряет свору брехливых, лопоухих и репьехвостых кобелей одним взглядом желто-зеленых глаз. Вот-вот каждый себя волкодавом ощущал, а глядишь и заливистый лай переходит в жалобное поскуливание, хвосты сами собой поджимаются, опускаются головы - прости нас, неразумных, пощади нас, убогих.
Порубежник с родинкой схватил Гавеля. замахнувшегося в очередной раз саблей, за рукав.
- Тихо! Ты чего? - вполголоса заговорил он. - Это ж сам Меченый. Ты что, не слыхал?
- Да я! Да я его! - кричал Гавель, но уже без прежнего воодушевления.
Пан Войцек вызывающе зевнул и засунул большие пальцы за пояс.
- Что "ты"? Тыкалака! - седоусый, видно, тоже был урядником в сотне пана Лехослава, потому как говорил с Гавелем на равных. - Сотники меж собой договорятся, а крайними мы с тобой будем. Охолонь. Не лезь...
- Да пан Лехослав, может, говорил... - попытался в последний раз вырваться рыжий порубежник, но вдруг понял, что готов сболтнуть лишнего и замолк, тяжело дыша.
Со злостью бросил саблю обратно в ножны. Сплюнул, растер подошвой сапога.
- Что б вы все! Тьфу, малолужичане... Сброд бандитский, одно слово!
- Где-то я уже такое слыхал, - едко проговорил пан Юржик. - Дай-ка вспомню... Ага, вспомнил. В Выгове, когда пана Юстына в короли кричали на площади.
Тюха смущенно отвернулся. Проговорил, пытаясь отвлечь порубежников:
- Дык, это... Куда теперь этого...
Человечек в скуфейке затравленно озирался и вытирал нос рукавом.
- Ну что, Харлам, - отдышался и, вроде бы, даже успокоился Гавель, - куда пономаря кинем?
- А вот туда и кинем, - Харламом, как оказалось, звали урядника с родинкой. Он ткнул пальцем в сторону ендрековой половины тюрьмы. - С этими связываться - не резон. На допрос поведем, я полдесятка с луками прихвачу. - Он прищурился, оценивающе оглядел панов шляхтичей и Лексу и добавил. - А то и с сетями. Для верности.
- С сетями? - ухмыльнулся Гавель. - С сетями - это здорово. Это ты хорошо придумал, Харлам. Тюха!
- Тута я.
- Открывай левую.
- Слухаюсь! - Тюха загремел ключами. Выбрал один, с трудом провернул его в замке. Бросил новому узнику. - Давай, дуй сюда!
Между тем Харлам снова потянул Гавеля за рукав:
- Пошли, не какого лешего тут делать.
Рыжий урядник дернул плечом:
- Погодь! Я еще...
- Сказал, пошли!
Гавель подбоченился, повернулся к пану Войцеку:
- Слышь, ты, Меченый ты там или не Меченый... Я с тобой еще поговорю.
Он плюнул на пол в опасной близости от сапог пана Шпары, круто развернулся на каблуках и прошагал прочь. Факельщик и Харлам последовали за ним.
Человечек в скуфейке проскользнул в приоткрытую Тюхой дверь и рухнул без сил на солому.
Порубежник щелкнул замком, вытащил ключ. Буркнул негромко:
- Развяжешь ему руки... Слышал?
Человечек кивнул.
- А после взад завяжешь. Понял.
Кивок.
- Все. Я пошел. Чего-нито поесть принесу. Ждите...
Тюха повернулся и пошел к выходу.
- П-порубежник, - негромко позвал его пан Шпара. - Т-тебя как звать-то?
- Автухом, - угрюмо отозвался служивый.
- Спасибо, Автух.
Жорнищанин остановился, как вкопанный. Будто не слово доброе услышал, а батогом промеж лопаток получил.
- Это... Дык... Не за что, пан...
- Есть за что, есть, - веско произнес пан Юржик. - Может, ты нам веру в хоровских порубежников вернул, а, Автух?
- Да я чо... Я ничо... - порубежник потупился, крякнул, потянулся рукой дернуть себя за ус, но раздумал. - Я это... Не зачем-то там... Вот... А просто...
- Да не оправдывайся, чудила! - усмехнулся Юржик. - За добро тебе Господь сторицей воздаст. Ну, а мы, будет случай, тоже не забудем. Спасибо, Автух.
Тюха-Автух совсем сник - видно, не привык благодарности получать - и поспешил убраться.
- Спасибо! - крикнул ему в спину ошалевший от счастья Ендрек, почувствовав, как пальцы человека в скуфейке осторожно распускают узлы на его путах. - Век не забуду!
Поскольку порубежник ушел, радость молодого человека перекинулась на того, кто непосредственно с ним возился:
- А тебя как зовут, добрый человек?
- Лодзейко я, - ответил тот сиплым голосом, продолжая ковыряться с узлами. - Кто ж так тебя приказал увязать, словно деликвента опаснейшего?
- Так Гудимир - чародей ваш! - ответил за Ендрека пан Бутля.
- Ай-яй-яй... - сокрушенно замотал головой Лодзейко. А потом спохватился. - Какой же он мой? Жорнищанский - да. А я сам не тутошний.
- А откуда же ты, Лодзейко?
- А из Тесово я, вельможные паны, - голос его звучал приглушенно, поскольку узлы пришлось послаблять зубами - затягивали порубежники на совесть. - Пономарь храма Крови Ран Господних. Слыхали про такой?
- Слыхали, отчего ж не слыхать, - кивнул пан Бутля. - Старинный храм, еще со времен Зорислава стоит. Жгли его грозинчане некогда. Жгли и чародейским огнем, и обычным тоже палили. Но храм отстроили...
- Абсолютную истину речешь, пан...
- Пан Юржик, герба Бутля.
- Истину глаголешь, пан Юржик. Там я и служу. Вот уж двадцать годков, без малого, служу Господу нашему и святой церкви. Все, вельможный пан, свободны твои ручки, - последняя фраза предназначалась Ендреку, который обрадовано попытался шевелить пальцами, но едва не застонал от острой боли - возвращавшаяся в онемелые ткани кровь колола сотнями каленых иголочек.
- Я - не пан... - насилу выговорил студиозус, принимаясь растирать кисти.
- Ну, не пан так не пан, - легко согласился пономарь.
- Чт-что-что ж ты в Жорнище позабыл? - хмуро глянул на него пан Войцек. - Или в хр-храме не сиделось?
- А в Жорнище я проездом, - Лодзейко собрал побольше соломы в кучу, уселся сверху, поджав под себя ноги. - Сестра весточку прислала - мать совсем плохая. Он у меня тут неподалече живут - хутор Липовый Кляч. Это от Жорнища день пути да еще пол дня. Передала, значится, Авдоська, мол, мать на ноги не встает, и глаза совсем не видят, и глуха стала уже на оба уха... Скорей всего, помирать надумала. Вот я к отцу Ладиславу в ножки-то и упал, отпусти меня, святой отец, с мамкой попрощаться. Отец-настоятель у нас человек добрый, всем завсегда помочь желает. Золото, а не человек. Вот и отпустил. Правда, денег на дорогу дал мало. Ну, да я привычный пеше топать. Только мать живой уже не застал. Долго добирался. Зато честь по чести помянул, горелочки хлебнул от души... - Лодзейко передернул плечами, вспоминая, по всей видимости, опустошенные штофы и кварты.
- Здесь-то ты за что? - сочувственно проговорил пан Бутля. - Или в пьяном угаре натворил чего?
Шляхтич знал, о чем вел речь. Сам полгода назад угодил в буцегарню Берестянки за непотребства, творимые в пьяном виде. Именно с Берестянской тюрьмы началось его знакомство с паном Войцеком и медикусом Ендреком.
- Да чего я могу натворить? - безмятежно развел руками пономарь. - Я же тихий. Тише воды, ниже травы. Просто, проводя дни свои в служении Господу и в благочестивых молитвах, позабыл я как-то про элекцию нынешнюю, про раскол в Прилужанском королевстве. Откуда ж мне помнить было, что Хоровское воеводство теперича с Белым Орлом, а Тесовское - с Золотым Пардусом? - Он вздохнул, потер синяк под глазом.
- Ну-ну? Д-дальше говори, - пан Шпара присел на корточки у решетки, с интересом слушая рассказ пономаря. Уселся рядом с ним и Лекса. Прямо на земляной пол, не страшась испачкать штаны. К благодарным слушателям примкнул и получивший огромнейшее облегчение у бадейки Ендрек.
- Да чего говорить-то? Сболтнул лишнего в шинке, когда через Жорнище проезжал. Кто ж знал, что про пана Скорнягу, воеводу Хоровского, нужно, как про покойника - или хорошо, или ничего? А я возьми да и брякни, дескать, потому с харчами так худо у вас, что пан Адась третий раз замок в родовом маетке перестраивать удумал. Не успел договорить, глядь, а уж на полу валяюсь. И глаз сразу хуже видеть стал, - Лодзейко снова потрогал кончиками пальцев припухшее веко. - Потом, ясное дело, и по ребрам получил, и по затылку безо всякой эстимы, вельможные паны.
Тут уж пришла пора студиозусу сочувственно вздыхать, вспоминая свою историю. Ведь его посадили в Берестянскую буцегарню тоже за неосторожные слова, за спетый на рыночной площади стишок, обидного для князя Януша Уховецкого содержания. Пускай с той поры в душе парня многое переменилось, бурные лето и осень заставили несколько по-иному взглянуть и на сторонников Белого Орла, и на приспешников Золотого Пардуса, но обида на малолужичан, тузивших его от чистого сердца и с осознанием правильности собственных убеждений, осталась.
- А после, - продолжил пономарь, - как порубежники набежали, был еще бит, но уже на законных основаниях - за смуту и призывание толпы супротив польного гетмана, пана Адася Дэмбка. Ну, а уж потом закинули меня в буцегарню, поелику вельможному пану Лехославу, сотнику жорнищанскому, не до меня сейчас, значится.
- Ото ж, - Лекса почесал затылок. - Того-этого... не до него ему... Знаем мы до кого ему...
- Да уж, ясен пень, - подтвердил Бутля. - Ему сейчас...
- Пан Юржик! - оборвал его пан Шпара.
- Все, все. Понял, понял. Уж раз за длинные языки поплатились...
Но Лодзейко их быстрого обмена словами вроде как и не заметил.
А может, заметил, но решил не выказывать, чтобы не обижать новых знакомцев, с которыми предстоит не один день бок о бок провести. Да и ночь тоже. Но, возможно, он просто отвлекся на потухший наконец-то факел.
В тюрьме воцарился полумрак, нарушаемый слабым светом из узких окошек, таких маленьких, что то и дело возникало желание назвать их не окнами, а входами в голубятню.
- А вы-то сами, панове, с откудова будете родом? - проговорил пономарь.
- Изд-далека, с севера, - ответил за всех пан Войцек.
- Да ну?! То-то я гляжу выговор у вас, панове, ненашенский. Чудной, прямо вам доложу, выговор.
- Какой есть... того-этого... - недовольно буркнул Лекса. Должно быть обиделся. Ведь у него-то выговор был самый что ни на есть хоровский. Всю жизнь прожил в Хоровском воеводстве, в половине поприща от Кудельки, застянка, славного своей непролазной колдобиной на тракте.
- Так вы, панове, малолужичане и есть? Вот уж не думал встретить... - продолжал радоваться Лодзейко. - Адмирация моя границ не имеет!
- Ну, не все, - пожал плечами Ендрек. Почему-то пономарь перестал ему нравиться. Хотя именно ему он был обязан развязанными руками, и понимал, что по всем человеческим и Господним законам должен испытывать благодарность. Но какой-то червячок, засевший около сердца, мешал. Чем сумел оттолкнуть по обыкновению доброго и отзывчивого студиозуса новый сосед? Кто знает? Может нарочитой жизнерадостностью и показным добродушием? Ну, не может - как ни убеждай, не поверю, - простой человек быть таким. Или для духовного лица это в порядке вещей?
- Эх, парень, про тебя я и так догадался - из-под Выгова. Так?
- Ну, так.
- А вот паны, что напротив нас - из Малых Прилужан!
- Д-деваться некуда. Признаюсь, - развел руками Меченый. - Ма-алолужичанин я. Уродился в Ракитном. Есть т-такой городок почти на б-берегу Луги.
- Да? - вдруг обрадовался пан Юржик. - Что ж ты раньше не рассказывал, пан Войцек? Я ж неподалеку, в Семецке, жил! Это как на Ракитное из Берестянки ехать! Мы ж почти земляки! Брат у меня в Ракитном сейчас в порубежниках. Может, слыхал - Михась Бутля...
- П-пан Юржик, - терпеливо, как маленькому ребенку, начал объяснять Меченый, - мне п-п-пяти лет не стукнуло, как увезли меня из Ракитного.
- Так ты Михася Бутлю не знаешь? Жалко, жалко...
- А правда, нам отец Ладислав сказывал, - вмешался пономарь, - что в Малых Лужичанах, как стемнеет, на улицу народ выходить боится - ограбят, зарежут и изнасилуют?
- Тьфу ты! - пан Юржик, насколько раслышал Ендрек, стукнул себя кулаком по ладони. - Твоего бы отца Ладислава изнасиловать! Откуда ж он такое вызнал?
- Ну, не знаю, - замялся Лодзейко. - Вроде как люди говорили. Хэвры разбойничьи, мол, шалят на дорогах. Ежели купцам куда-то с обозом ехать надо, так нужно не меньше сотни реестровых нанимать в охранение. А реестровые тем и живут, поелику жалование их гетманы Автух да Чеслав задерживают, в рост торговым людям дают, а навар себе в карман кладут. А еще некоторые реестровые сами грабят простых мещан с ремесленниками. Хуже кочевников. И не пожалуешься никому - все-то заодно. И полковники, и сотники, и урядники.
- Н-н-ну, ну, - проговорил пан Войцек и студиозус, хоть и не видел лица в полумраке, ясно ощутил закипающий в шляхтиче гнев. - Что еще ра-асскажешь?
- Да что рассказывать? - безмятежно продолжал пономарь. Ендрек хотел сперва ткнуть его локтем в бок, чтоб поостерегся, но после передумал. Самому стало интересно, что ж еще наболтает говорливый. - Я всего и не припомню. Слыхали, мол, люди, что детей грамоте у вас не учат. Зато, как на ноги стал, начинают с саблей знакомить да с самострелом. Еще слыхали, что князь малолужичанский, Януш Уховецкий, все Прилужаны подмять надумал. Решил элекцию по-своему провернуть. По его приказанию и Жигомонта отравили, и князя Юстына Терновского тоже пытались... Но, видать, тямы не хватило, а может лекаря у Юстына хорошие. Успели антидотум подобрать, какой полагался...
- Замолкни! - не выдержал сам Ендрек. - Не знаешь - не говори!
- Как так - замолкни? - обиделся пономарь. - Я за что купил, за то продаю, сам не выдумываю. Всем лужичанам это известно. Одни вы не слышали, что ли?
- Я тебе, Лодзейко, как-нибудь после расскажу, с каких забот у нашего короля красота такая на щеках вылезла, - твердо проговорил студиозус. - А пока, Господом прошу - помолчи.
- Верно говорит Ендрек, - усмехнулся пан Бутля. - Закрой рот, не доводи до греха. А то сам пожалеешь, что развязал его. Наш студиозус только с виду добрый, а сам чуть что - за саблю...
Пономарь охнул и, перебирая ногами, пополз в дальний угол, не забывая волочить за собой и охапку соломы.
- Т-твой отец Ладислав н-не говорил часом, что у малолужичан третий глаз на лбу или, что они кровь младенцев пьют на причастии? - поинтересовался Меченый.
- Н-нет... - Лодзейко и сам заикаться от страха, когда понял что и кому он наговорил.
- А про хвосты коровьи в штанах? - добавил пан Бутля.
- Тоже нет...
- Как же не совестно... того-этого... - пробурчал Лекса. - Как никак, а священник... этот Ладислав твой. Замежду прочим Богумил Годзелка тоже... того-этого... из Малых Прилужан будет родом.
- Так оно и видно, - попытался защищаться пономарь. - От сану отказался? Отказался. Королевство бросил в трудную годину? Бросил. И без малейших трубаций. А еще говорят, он вместе со Зджиславом Куфарем... - Лодзейко не договорил. Замолчал так быстро, словно рот себе зажал двумя ладонями.
- Эй, Ендрек! - окликнул медикуса пан Бутля. - Это не ты его приголубил?
- Что ты, пан Юржик! Я его и пальцем не трогал. Видно понял - где он и что говорит.
- Теперь я понимаю... того-этого... за что его жорнищане били, - почесал бороду бывший шинкарь. - Надо же - такого наговорить... того-этого...
- В-вот так-то нас в В-в-великих Прилужанах любят. А кто от рыцарей-во-во-волков зейцльбержских, да от чародейских хэывр, чт-что Зьмитрок пригрел на гру-уди, их защищает? Мы же. П-порубежники да реестровые малолужичанские. От кочевников? Опя-я-ять-таки п-порубежники, только хоровские. А они живут, к-как у Господа за пазухой, да н-н-на нас же напраслину и возводят... - голос пана Войцека даже дрожал немного от возмущения и обиды. - И м-мы же после этого д-должны их королю, обманом избранному, кланяться? Шапки ломить, п-подати везти... Э, нет, прошу простить покорно. Малые Прилужаны и своим умом проживут. Н-не пропадем без мудрости Выговской. Пускай они своих людей у-у-учат жить...
Он не договорил, махнул рукой и, поднявшись, перешел в дальний угол.
- Да не бери в голову, пан Войцек, - попытался утешить богорадовского сотника Ендрек, но тот лишь огрызнулся:
- Т-только жалеть меня не надо! Д-добро?
- Как скажешь, пан Войцек.
Студиозус вздохнул и вновь потер запястья и пальцы, еще хранящие следы прочной бечевы.
За дверью дверью из караулки послышался шум. Будто кто-то ведро опрокинул. Потом она распахнулась. На пороге возник Тюха с котелком и четырьмя мисками в руках.
- Эк, у вас тут темно... - протянул он сокрушенно. - Ладно, кто голодный, в темноте мимо рта ложку не пронесет. Принимайте казенный харч.
В котелке оказалась пшенная каша, в которой даже попадались кусочки сала. По тюремным меркам - пир горой.
Узники не заставили себя уговаривать.

* * *

Обедом пан Лехослав Рчайка остался недоволен. Нашел чересчур разваренной капусту в борще, пересушенным карпа, а галушки недосоленными. Разве что вино не вызвало нареканий жорнищанского сотника. Но так в том не было заслуги повара - бочонок красного угорского вина некогда подарил пану сотнику купец, следующий на Тесово из Искороста. Пан Лехослав к вину относился бережно и, при всей своей любви вкусно выпить-закусить, умудрился растянуть его почти на год.
- Нет, что за люди, а, Гудимир? - сотник оперся грудью на стол, заглядывая в оловянный с посеребренными краями кубок. Как истинный ценитель, он любил не только пить, но и обонять вино. - От моих же щедрот живут, и меня же обижают... Выпороть его что ли, чтоб другим неповадно было?
- Ты про повара, пан Лехослав? - лениво отозвался чародей. В отличие от своего командира, он ел мало. Поэтому быстро наедался. Да и в яствах особо переборчивым не был никогда - ни в молодости, ни сейчас. - По-моему, ты придираешься к бедняге. Галушки как галушки, да и карп ничего...
- То-то и оно, что ничего, а должно быть вкусно, - ворчливо проговорил пан сотник. Пригубил вина. - Нет. Таки прикажу Хведулу - пускай проследит, чтоб семь шкур с подлеца спустили.
Гудимир вздохнул, но спорить не стал. Зачем? Все равно пан Рчайка сделает, как захочет. В этом чародей уже успел убедиться за восемь лет их совместной службы в порубежье.
- Ты, пан Лехослав, лучше вот что мне скажи, - проговорил он, подвигаясь ближе к побеленной грубе. - Ну, арестовал ты этого Войцека Шпару. А зачем? Какая тебе с того польза?
- Как это какая? - удивился Лехослав. - Пусть говорит, где казну Прилужанской короны спрятал.
Чародей вздохнул повторно:
- Ох-ох-онюшки... Ведь знаю я тебя, пан Лехослав. Не за державу ведь радеешь...
- Много та держава обо мне думает? - зло буркнул пан Рчайка.
- Говори честно, как на исповеди, как перед ликом Господа, себе прикарманить надумал?
Лехослав скривился, словно кислую вишню разжевал:
- Нет, пану Адасю, гетману нашему польному, понесу. На рушнике на вышитом. Ага! Жди, дожидайся.
- Эх, нехорошо ведь...
- Нехорошо? - сотник залпом осушил кубок, налил еще из кувшина. - Что хорошо, что плохо каждый сам для себя определяет. По мне, так плохо на старости лет без богатого фольварка остаться. Или ты думаешь, мне от короны жирный кус перепадет? Так они все уже расхватаны. Юстыном, Янушем, Скорнягой нашим, прочими панми-магнатами... Вон, Зьмитрок Грозинецкий нынче на Прилужанский пирог зубы точит. А Зьмитрок своего не упустит - откусит побольше любого иного и прожует, не подавится. Отчего, как ты думаешь, на Крыков и Уховецк все войско великолужичанское бросил?
Гудимир слабо отмахнулся - мол, довольно уже, устал, умаялся слушать.
- Нет, уж ответь - зачем?
- Господи всеблагий, да откуда же мне знать?
- То-то и оно. Больше сотни годов прожил, а ума... - Лехослав стукнул кулаком по столу. - Не хочет коронный подскарбий богатство малолужичанское из рук выпускать. Железные рудники да серебряные, копи горюч-камня, соль каменная, что в сто раз морской, беховской, вкуснее! А литейные мастерские? Сталь под Крыковым такую варят, что не стыдно купцам из Султаната в глаза смотреть. Что село у них победнее будет, это, как ни крути, правда. Да только у кого сабли хорошие будут, у того и хлеб на столе не переведется. Вот и воют Зьмитрок, да Твожимир, да Адолик Шэрань. Воют, как псы голодные у стола обильного... Хочется подпрыгнуть да окорок смахнуть. А Симон Вочап с Автухом Хмарой их хворостиной - не замай, не ваше! Что, не так, скажешь?
- Ну, так, - пожал плечами Гудимир. - Так. А дальше что? К чему ты ведешь-то?
- Да к тому веду, что каждый под этим небом сам за себя. Себе не поможешь - другой тебе не поможет. Больше того, еще и подтолкнет, когда по-над пропастью оскользнешься. А потому, казну я не отдам никому!
- Ты так, пан Лехослав, говоришь, будто она уже в руках у тебя. А между тем, сколько я слышал про Меченого, он крепкий орешек. Такого не запугать и не подкупить.
Пан Рчайка насупился:
- Может и так. Ничего. Поживем - увидим. На каждого зайца свой силок найдется. Попробую и по хорошему, и по плохому поговорить...
- Боюсь я после вашего разговора в "Свиной ножке" по хорошему можешь и не пробовать.
- А ты откуда?.. - Лехослав стукнул кулаком по столу. - Вот выродки! Донесли уже! Запорю!
Гудимир засмеялся надтреснутым, как глиняная чарка, старческим смехом:
- Не донесли, а доложили. Я ведь, как-никак второй человек в сотне... Да не переживай ты так, пан Лехослав, это не твои порубежники...
Его слова прервал далекий гул набата. В краях, где набеги с противоположного берега Стрыпы никого не удивляют, низкий голос бронзового била, подвешенного у крепостных ворот, становится почти привычным.
"И все-таки", - подумал чародей, - "как не к месту!"
- Кого леший несет? - раненным медведем взревел пан Рчайка. Его крик должны были услышать не только на крыльце, но и на той стороне площади.
Дверь распахнулась, на пороге возник Хведул:
- Дозвольте доложить, пан сотник! Тревога!
- Что такое? Какая еще тревога? - пан Лехослав вскочил, едва не опрокинув стол.
- С вышек увидели кочевников!
- Кочевников? Ах, кочевников! - жорнищанский сотник подхватил саблю, пристегнул ее к поясу. Нахлобучил на голову кучму. - А ну веди, показывай!
- Может, кольчугу, пан сотник? - решил подсуетиться и показать любовь к командиру писарчук.
- Успеется!
Широким шагом, не вязавшимся с его маленьким ростом, пан Рчайка направился к лестнице. За ним, кутаясь в мятель, поспешил и Гудимир.
- Не могли напасть, когда погода ясной была... - ворчал на ходу чародей. - Возись теперь под дождем...
- Много кочевников-то? - выбежав на крыльцо, спросил Лехослав у держащегося рядом и чуть позади Хведула.
- Да похоже один чамбул... Иначе не так били бы, - прислушался писарчук.
- Принесет же нелегкая!..
Со всех сторон к южным воротам сбегались порубежники. Тревога есть тревога. Чем бы ты ни был занят - хоть работой по конюшне, хоть горелкой с варениками, а все брось и беги. В пограничных землях этому учатся быстро. Жорнищанские обыватели, в особенности старики. женщины и дети, спешили прочь, подальше от стен. Молодцы-то реестровые отобьются - не впервой - а вот маячить поблизости от схватки не следует. Запросто под шальную стрелу угодить можно. А если с чамбулом аскеров еще и полдюжины шаманов пожаловало, то и под чародейство какое-никакое... Мужчины, те напротив, вытаскивали из сундуков дедовские шишаки и самострелы. Если бой начнет склонятся не в пользу порубежников, следует подсобить.
Город изготовился отражать атаку. Ощетинился, напрягся, затаил дыхание...


Глава пятая,
в которой читатель наблюдает, как магия объявленного вне закона чародея Мржека помогает степнякам ворваться в Жорнище, несмотря на доблесть защитников, а так же становится свидетелем побега из буцегарни четверки героев, чье число вскоре незначительно увеличивается.



Если аранки и намеревались подобраться к самой стене Жорнища незамеченными, то здорово просчитались. Или попросту переоценили плотность нависшего над степью тумана и ранних осенних сумерек. А может, думали, что порубежники не ожидают нападения с этой стороны и ослабят бдительность. Но стража в бревенчатых смотровых башнях по обе стороны от северных - Тесовских - ворот не дремала. К вечеру и так, обычно, створки ворот прикрывались - едва один человек протиснется. Поэтому стражникам, всполошившимся при виде возникших из тумана силуэтов верховых, не составило великого труда захлопнуть их. Захлопнуть, задвинуть засов, еще и бревнышком привалить на всякий случай. Таранов кочевники с собой отродясь не таскали, а, быть может, и не знали об их существовании, но, как говорится - береженного и Господь бережет.
Урядник Немир тут же отправил самого расторопного из молодых бойцов колотить в тревожное било, а сам, с оставшимися воинами, приготовился отстреливаться. Набеги кочевников в левобережье Стрыпы не такая уж и редкость. Конечно, у Жорнища поспокойнее, чем, скажем у той же Очеретни, но только потому, что аранки не такие заядлые грабители, как живущие к востоку гауты. Те точно спят и видят, как бы что-нибудь у соседа увести, а ему самому кровушку пустить.
Одно время очень уж чамбулы кочевников повадились захватывать в плен мирных жителей - молодых парней и девок, женщин и мужчин постарше - трудоспособного возраста, а желательно еще и мастеровых. На пленных лужичан всегда был высокий спрос на невольничьих рынках Султаната. Но потом воевода Хоровский пан Адась Дэмбок приструнил зарвавшихся гаутов, охрану побережья усилил - построил несколько дополнительных крепостиц, снабдил охраной пороги, где лодьи и струги перетаскивали по суше, сходил в два похода на правый берег.
Нельзя сказать, что эти военные кампании оказались очень удачными. Завоевать степняков-кочевников нельзя. Городов у них нет. Только стойбища - временные станы - и зимники в отрогах гор. Даже в Хатан-Орде, где живет гаутский тойон и самые уважаемы шаманы, хоть и не перевозят по степи, но по давней традиции все кибитки - и малые, и большие, не уступающие размерами особняку шляхтича средней руки, - держат на колесах. Да и дойти до Хатан-Орды тяжело. Практически невозможно. В степи нужно знать колодцы, родники, а никто из местных показывать их врагам не станет. Вот и ограничился пан Адась десятком сожженных зимников, отбитыми и угнанными в качестве военных трофеев стадами полудиких коней и мохнатых, длиннорогих коров... Ну, порубили попутно сотни две-три аскеров. Тем не менее, гауты притихли. Присмирели. Может, поняли, что лужичане тоже знают с какого конца за саблю браться.
В свою очередь король Витенеж накрутил хвоста султанатским послам. Потребовал, стукнув кулаком по столу, а он это умел, чтоб придержали жадность-то на рабов лужичанских. А то можно и торговой пошлиной обложить, и вообще так купцов южных прищучить, что мало не покажется. Без ковров мягких да пушистых, тканей тонких да нежных, безделок златокованых лужичане проживут. Обходились же как-то в стародавние времена, когда великая вражда была между Султанатом и Великими Прилужанам? И теперь обойдутся. А вот без льна, пеньки, ржи, пшеницы, меда, воска, руды железной и медной, горючего камня их ремесленники не обойдутся никак. Тем более что торговля Грозинецкого княжества, королевства Заречье и Руттердахского княжества проходит тоже по землям Прилужан. Захотим, пошлину накрутим - им будет выгоднее топить товар в Луге и Стрыпе, чем к вам везти.
Султан принял единственно правильное решение. Не стал ссориться с сильным северным королевством. Запретил работорговцам принимать вереницы пленных от степняков. Для острастки наказал нескольких ослушников, не сумевших вовремя откупиться - повозил по улицам столицы в бочке с дерьмом, когда за спиной стоит заплечных дел мастер с остро отточенным мечом, которым время от времени рубит наотмашь по-над краем бочки. Тут уж как душеньке угодно - можно в дерьмо нырять, а можно с головой прощаться.
Купцы успокоились. Нашлись особо рьяные, которые даже вернули часть пленных на родину. За счет султанской казны, само собой, но жест доброй воли не мог остаться незамеченным в Диване. А тут еще подоспела - как нельзя более вовремя - война между семью городами-государствами на Дардженских островах. Хлынувший поток военнопленных с лихвой окупил все потери работорговли от запрета поставок северных рабов.
Так это речь шла о гаутах.
Аранки, жившие на противоположном от Жорнища берегу, испокон веков были спокойнее, предпочитая все же мирный труд. Ну, иногда скотину угоняли... Лишь изредка чамбулы молодых аскеров, ведомые двумя-тремя опытными воинами, совершали дерзкие и жестокие набеги. Сами кочевники объясняли это тем, что не проливший вражьей крови, не прибивший к столбу в родительской юрте хотя бы несколько пар ушей, не может считаться мужчиной, и старейшины не разрешат ему привести к своему очагу невесту. С отрядами удальцов боролись и довольно успешно. Все-таки порубежники хоровские хлеб ели не задаром.
Поэтому чамбул Шовшур-аскера ожидать легкой и быстрой победы под стенами Жорнища не мог никак. Даже с десятком шаманов. Но молодых аскеров уже охватил азарт. Как говорят в степи - бытыга умайбыт. В переводе на лужичанский это значит - разгорелись усы. То есть - дорвался, не остановишь.
Выскочившие из тумана кочевники ударили по скрывающимся под защитой стен и башен порубежникам из тугих луков. Хороший стрелок-степняк в полете четыре стрелы держит. Это значит, когда первая в цель втыкается, еще две летят, а четвертая с тетивы сходит. Стрелы аранков делали с подпиленными наконечниками - такие, попав в живое тело, лопаются на несколько осколков и поди потом вытащи их из раны, и со свистульками-гуделками, сделанными нарочно для запугивания врагов. Черные стрелы завывали в воздухе, как стая голодных шакалов, как степные дэвы, скачущие по сухим руслам рек.
Жорнищане тоже ответили выстрелами. Пускай не такими частыми, но зато весьма меткими. Порубежники тоже не из пресного теста лепленные. Долгие годы боев с одним и тем же противником и дурака научат, что надо делать. Тем более, что стояли они на ровных, твердых площадках, а не на горячих спинах скачущих коней.
Шовшур-аскер, как и намеревался раньше, отослал полтора десятка под командой Бучая к южным - Искоростянским - воротам крепости. пусть и там пошумят, поносятся туда-сюда, попускают стрелы. Во-первых, лужичане не смогут точно определить, сколько же врагов на них напало, а потому побоятся пойти на вылазку, а во-вторых, какие-то силы, и возможно даже, весьма значительные, от северных ворот, где намечался главный удар, оттянутся.
Остальные аскеры, разбитые на десятки, старались вовсю. Скакали, улюлюкали, стреляли, мельтешили в тумане, не давая себя посчитать со стен. Это тоже было частью задуманного грозинецким ротмистром паном Владзиком Переступой плана. Грозинчане пока на глаза не лезли. Даже не стреляли из своих арбалетов, чтобы не выдать до поры до времени своего присутствия.
Десяток аскеров под началом Бичкена - маленького, сухощавого, непревзойденного в клане Сайгака мастера сабельного боя - разводили костер, готовили котел с бараньим жиром, лоскуты шерсти и обрывки шкур. Им предстояло пускать горящие стрелы. И не в защитников крепости, а как можно дальне в город. Пожар, паника, суета - то что надо для успешного штурма. Бичкен-аскер кусал седеющий ус и вяло поругивал недостаточно расторопных по его мнению молодых воинов. Он был ровесником Шовшур-аскера и мог бы сам вести чамбул в набег, но всегда наплевательски относился к возможности прославиться и возвыситься. Понимал лишь один способ потешить тщеславие - положить как можно больше врагов в схватке один на один, в чем преуспел, увешав столб в юрте отца ушами врагов сверху донизу.
- Йах, Бичкен! - Шовшур подскакал поближе, осаживая вороного у самого костра. - Сабля не заржавела?
На эту шутку, ставшую обычной, Бичкен не обижался.
- Не заржавеет, - ухмыльнулся он. - У меня не заржавеет! А вот затупится может. Йах!
- И не жалко тебе ее?
- Ой, жалко, Шовшур, ой, жалко. Ничего, я ее потом оселком полечу. Еще спасибо скажет!
Шовшур-аскер захохотал, показывая молодым пример лихости и задора, и поскакал дальше. Парни не знали, что этот обмен шутками стал для друживших с детства аскеров своеобразным ритуалом перед боем.
- Хорошо, хорошо! Молодцы! Саарын-Тойон видит вас с Небес. Он гордится вами!
Довольные похвалой предводителя аскеры удвоили старания. Хотя, куда уж больше? И так скоро стрелы закончатся. Ведь они в набег шли пару сел разграбить, пощекотать оседлых острой сабелькой, а не укрепленный город штурмовать.
Поэтому Шовшур направил коня прямиком к грозинчанам.
Кривоплечий Владзик Переступа кособочился в седле, поигрывая плетью. Его драгуны особого волнения не проявляли - чувствуется выучка опытных воинов. Мржек и вовсе застыл в седле, как истукан. Даже глаза закрыл. Так и хочется кулаком в бок пихнуть. Сказать - не спи, замерзнешь. Но пошутить так с могучим и безжалостным чародеем Шовшур не рискнул бы даже опившись араки до "веселых ног".
Он просто сдержал коня. Похлопал по шее, успокаивая.
Мржек молчал.
Молчал и Переступа.
"Чего ждут?" - подумал Шовшур. - "Или своему богу молятся? Он у них странный. Без имени. Зовут просто - Господь. Не хорошо. Нельзя без имени ни человеку, ни богу быть."
Аскеру захотелось сплюнуть трижды под копыта коню от сглаза. Но он сдержался, памятуя, что может быть неверно понят северянами, и кто знает, чем тогда ответит чародей?
Десяток Бичкена дал первый залп огненными стрелами. Красиво полетели они, роняя искры-светлячки. Далеко залетели за окружающий Жорнище частокол. Почти сразу из города донесся многоголосый крик. Значит, несмотря на затяжной дождь, загорелось хорошо. Теперь начнут бегать, тушить. С дуру женщины и ребятня набегут. Воинам-порубежникам тяжелее отбиваться будет.
Видно о том же и ротмистр Переступа подумал. Его тонкие, холеные черты исказились в злорадной гримасе.
- Ну, пан Мржек, не пора ли?
Колдун открыл глаза:
- Нет еще Гудимира. Задерживается пан реестровый чародей.
- Надо было вообще чумазых шаманов, - они говорили на грозинецком диалекте, а потому не опасались, что аскеры их поймут, - на ту сторону послать. К южным воротам. Пускай бы помаячили. Тогда и Гудимир туда же пошел бы...
- Вот еще! - Мржек хмыкнул, пожал плечами. - Лови его потом по всему городу. Нет уж, пускай сюда идет. Разом и покончим со всеми делами. И долгами... - Он вдруг встрепенулся, приосанился. - Идет! Чувствую! Крепенький старикашка этот Гудимир... Не то, что твой шаманишко, а, Шовшур-аскер из клана Сайгака?
Последние слова чародей произнес по-аранкски. Вернее, на общем для всех степняков языке. Он возник как средство общения торговцев, шаманов и клановых вождей.
Шовшур сохранил неподвижность лица, хотя его так и подмывало полоснуть саблей наискось через наглую бородатую рожу. Чтоб брызнули солоноватой кровью разрубленные губы, лопнули темные, бездонные, завораживающие ужасом глаза...
Мржек бросил на него косой взгляд и Шовшур-аскер похолодел - а ну как догадался колдун, о чем он думает? Но Саарын-Тойон милостив к своим детям.
- Пора! - коротко бросил чародей. - Позволь, Шовшур-аскер из клана Сайгака, - губы Мржека скривила ехидная усмешка, - я покомандую твоими шаманами?
- Баскынан тур, атаххынан тур, - деланно равнодушно откликнулся аранк. - Вставай хоть головой, хоть ногами. - Так кочевники по обыкновению показывали свое полное невмешательство в дела собеседника.
- Дье бо? - поднял бровь Мржек. - Ну да? Ладно.
Колдун выехал вперед, жестом подозвал молодых шаманов. Они собрались так быстро, как никогда бы не съехались на зов Улуу-меге или кого-нибудь из старейшин. Даже с радостью съехались. Шовшур-аскер вдруг подумал, что это ему очень неприятно. И вообще, он начинал ненавидеть Мржека все больше и больше.
Чародей махнул плетью в сторону стен Жорнища, негромко произнес несколько быстрых фраз.
Шаманы развернулись полукругом, и вскоре к дождю горящих стрел добавился град из мелких, желтовато-красных сгустков пламени. Хлестнули по зубцам частокола несколько молний-бичей. С криком перевалился через стену и рухнул вниз живым факелом зазевавшийся порубежник. Остальные стражники границы начали прятаться, приседать. Кое-кто вообще спрыгнул, всерьез опасаясь за жизнь - смерть от колдовства почему-то казалась воинам более страшной, чем от обычного оружия.
Аскеры обрадовано закричали:
- Йах! Саарын-Тойон! Тойон!!!
Еще бы не радоваться, когда ответные стрелы со стен летят все реже и реже. Скоро, похоже, вовсе иссякнут.
Мржек вернулся. Сказал недовольно:
- Кто их учил? На большее не способны. Все самому делать приходится.
- Ты хотел, чтоб самоучки степные тебе ворота вынесли, пан чародей? - скривился Переступа.
- Само собой, хотел, пан ротмистр. Мне еще с Гудимиром разбираться.
- Ничего. Давай. Этот сушеный карась тебе в подметки не годится...
Колдун нахмурился. Повел плечами под теплым жупаном, словно кулачный боец примеряющийся как бы половчее ударить противника в ухо.
- Я, пан ротмистр, многих сильных и храбрых воинов знал. И чародеев, и мастеров клинка. Те из них, кто гордыни преисполнился, кто врага недооценивать начал, сейчас покойники - "корольки" на глаза и в сосновую домовину. А другие, вроде меня, и ныне живут.
Владзик Переступа побелел, до боли в ладони сжал рукоятку плетки.
- Заметь, пан чародей, я тоже живу пока.
- Я вижу... - пожал плечами Мржек. И больше не произнес ни слова. Кто ответит - издевается или вправду согласился с паном ротмистром?
Мржек Сякера тем временем сложил руки перед грудью - точнее каждый палец левой руки приставил к его же брату родному, только правой. Придавил. Сильно придавил, до хруста в суставах. После встряхнул кисти, словно капельки воды сбросил.
И толкнул воздух от груди вперед - прямиком к воротам Жорнища!
Стоявшие рядом Шовшур-аскер и пан Владзик заметили, как напряглись плечи и спина чародея - еще немного и жупан по швам разлезется. Как вздулись жиля на крепкой шее, и, несмотря на холодную осеннюю погоду, выступил пот на висках.
Видно не простой то был воздух, а сгущенный, сжатый посредством колдовства до твердости гранитного камня. А уж что Мржек из него слепил - то ли продолговатый таран, то ли круглый валун, наподобие тех, что из требушетов мечут, - никому не ведомо. Шаманы могли бы подглядеть, но они своим делом заняты.
Но, как бы то ни было, а крепкие, окованные железом, створки ворот сорвались с петель, как будто легкий плетень, в который врезался лбом и толстыми рогами разгулявшийся по первому снежку бык. Засов-то выдержал - петли не устояли. Ворота отлетели на добрый десяток шагов, сшибив с ног и покалечив не меньше полудюжины порубежников. С громким, противным хрустом покосилась левая сторожевая башня. Сорвавшийся с нее жорнищанин истошно заорал и ударился оземь черным вороном.
- Вперед! - Шовшур-аскер взмахнул саблей. - Тойон!
- Саарын-Тойон!!! - откликнулись в полсотни глоток аранки и бросились в атаку.
Ошеломленные неожиданным ударом порубежники не оказали сопротивления. Те из них, кто уцелел при падении ворот пытались развернуть поперек улицы воз с сеном. Раненые стонали. Визжали, бегая с ведрами вокруг горящих домов, бабы.
Аскеры пустили рой жалящих стрел в распахнутый, как пасть голодного великана, зев ворот. И захочешь, не промажешь. Наконечник все равно жертву найдет, крови напьется.
Наполовину вытолкнутый на улицу воз так и остался стоять, а облепившие его лужичане попадали на землю. Кого-то стрела милостиво лишила жизни сразу, кто-то корчился, пытаясь вытащить черное древко, изрыгая проклятия. Многие упали просто на всякий случай, чтобы избежать вражеского оружия, и теперь боялись подняться, вжимались в раскисшую, разбитую сапогами и копытами землю.
На ногах остался стоять только один человек. Высокий старик, худой, как отживший свой век жеребец, что когда-то был вожаком табуна, да и аскеров носил в славные набеги, а теперь доживает на дальнем зимнике, перетирая сточенными до корней зубами нежную травку. И шерсть облезла, и жир сошел - кожа да кости. Любой жеребенок его теперь лягнуть может.
Но старик-жорнищанин, похоже, лишь казался немощным. В свете пожарищ он куда больше смахивал на охотника, а не на добычу. Даже дурацкая шапка, облеплявшая голову со всех сторон не казалась такой уж уродливой. Скорее шапочка ловчего сокола.
Он стоял неподвижно. Слегка сутулился. Ладони развернул навстречу атакующим аранкам. А стрелы попросту огибали его тощую фигуру. Так, как если бы перед стариком стоял полукруглый прозрачный ростовой щит.
Шовшур-аскер догадался, что это и есть тот самый Гудимир - реестровый чародей жорнищанской сотни. Волшебник, которого откровенно побаивался Улуу-меге и опасался даже Мржек Сякера, явивший небывалые мощь и умение.
Вот сейчас как даст чародейством! Вызовет стену всепожирающего пламени. Или заморозит, в сосульки ледяные превратит, или... да мало ли чего?
С чародеем должен чародей воевать. У обычного воина надежда на успех маленькая, почти незаметная, как зернышко проса. Поэтому Шовшур свистнул пронзительно - вообще-то в кланах кочевников свистеть любой мальчишка может, но у предводителя чамбула получалось особенно оглушительно, - уходите, мол, с дороги, наше дело с порубежниками рубиться, а не от колдовства уворачиваться. Аскеры поняли его знак - сыпанули стрелами на прощание и разделились на два ручейка, уходя от ворот вправо и влево. Вернемся позже, когда колдовские страсти поутихнут.
Но Гудимир на них и не смотрел. Вышедший на медведя охотник за зайцами да белками не следит. Крупная добыча всего внимания требует, до самой последней капли. Взгляд старика-чародея впился во Мржека Сякеру, вздыбившего буланого коня в проеме ворот.
Мятежный чародей не стал рассусоливать или делать всяческие благородные жесты наподобие шляхтича-поединщика. Как бы не так, держи карман шире. Обойдемся и без взаимных расшаркиваний. Он же преступник, объявлен Прилужанским королевством вне закона, а значит, должен действовать как преступник.
Мржек ударил сверху, стиснутым в железную кувалду воздухом.
Гудимир крякнул и присел, но защита старика выдержала, смягчила удар.
В свою очередь реестровый топнул ногой и рыжий суглинок взбугрился волной, покатился, набирая скорость под копыта коню чародея.
Мржек ударил шпорами и буланый прыгнул вперед, высоко взбрыкивая задом. Седок не удержался и тяжело свесился с седла, хватаясь в панике за гриву.
Гудимир выставил указательный палец и вдруг выбросил из-под ногтя полосу желтого пламени. Она скользнула около храпа буланого, заставляя почуявшего смрад паленой шерсти коня скакнуть в сторону со всех четырех. Мржек бросил повод и тяжело рухнул в грязь, глубоко вдавливаясь локтем и коленом. Но свободной рукой он успел ударить о землю. Ударить вытянутой и напряженной ладонью.
Длинная, стремительно расширяющаяся трещина зазмеилась к ногам Гудимира.
Реестровый чародей неуклюже отпрыгнул, поскользнулся и упал навзничь. По всей видимости, крепко приложился спиной, а потому задохнулся, хватая непослушными легкими воздух.
Мржек не преминул воспользоваться слабостью врага. Что есть сила бойца, как не умение использовать чужие просчеты? Он вскочил, дунул в сложенные ладони, а потом взмахнул правой рукой как сеятель на свежей пашне.
Целый град мелких, острых и блестящих льдинок обрушился на реестрового. Как рой злых, растревоженных шершней. Они нашли бреши в магической защите Гудимира. А может быть, он просто, падая, ослабил защиту?
Магические льдинки вонзились в руки, ноги, туловище, лицо чародея...
Он не издал ни звука. Словно боли не было.
Тяжело поднялся на колени. По щеками сбегали струйки крови, напитывали седую бороду и капали на видавший виды мятель. Вместо правого глаза зияла глубокая рана.
- Так и стой! - с холодной ненавистью выплюнул Мржек. - Эта поза тебе подходит...
Гудимир слабо повел кистью, вынимая из воздуха слепленный из пламени колобок. Замахнулся.
- Ну, уж нет! - струя холодного воздуха, сорвавшись с ладони Мржека, обволокла огненный шар, остудила его, пошла дальше, обездвиживая руку старика-волшебника.
- Будь ты прокля... - захрипел с исказившимся от боли лицом Гудимир, но не успел договорить, захлебнулся ворвавшейся в рот струей ледяной воды.
- Голодного накорми и жаждущему напиться дай, - Мржек подходил ближе и ближе. - Так ваш Господь учил, а?
Гудимир не отвечал. Теперь он мог только отплевываться.
- Молчишь? Правильно. Молчи. Я тебя не оставлю. И напою, и накормлю. Землицей накормлю, что выше королевство паскудное у меня отняло...
Крупный комок грязи взлетел в воздух и с размаху шлепнулся в бороду Гудимиру, залепляя нос и рот.
- Вкусно? Ешь, не обляпайся!
Еще один кругляш с заметной примесью коровьего навоза ударил реестрового чародея в подбородок. Ударил, но не размазался, а сам собой свернулся в толстую колбаску, которая полезла Гудимиру в горло.
- Понятное дело - земля здесь не та... Ну, так она везде одинаковая. Вкусно? Еще хочешь?
Мржек подошел уже почти вплотную, нависая над стариком. Губы мятежного колдуна кривила отталкивающая улыбка, щека подергивалась.
Гудимир, вращая единственным уцелевшим глазом, попытался подняться, но Сякера толкнул его сапогом в плечо, возвращая на колени.
- Стой, стой! Всех бы вас, вместе с вашей Контрамацией...
Реестровый чародей сунул слабеющую руку под полу мятеля. Из последних сил взмахнул вытащенным кордом. Мржек даже не удосужился выбить у него оружие. Просто чуть-чуть отодвинулся и старик не дотянулся до его ноги.
- Ах, так?
Ответ последовал незамедлительно.
В руках Мржека, точнее даже не в руках, а над ладонями, возникла длинная, зазубренная сосулька. Очевидно, он предпочитал ледяное колдовство всем иным. Не сосулька, а настоящая кривая пила...
Взмах!
Гудимир опрокинулся на спину, даже не пытаясь зажать развороченный живот. Так хозяйки рыбу потрошат - один разрез и все кишки наружу.
Щелчок пальцев, и в безобразную рану хлынул перемешанный с водой до состояния жидкой грязи суглинок.
- Земли моей захотели?! Вот она! Досыта! Вдосталь! До отвала!!! Жри! Ну!!!
В этот миг из-за воза выскочил растрепанный порубежник. К рыжим усами пристала соломенная труха - видно лежал, зарывшись с головой. Вцепившись в Мржека полубезумным взглядом, он помчался вперед, прыгая из стороны в сторону, как заяц на пороше. В опущенной руке тускло отсвечивала сабля.
- Давай, Гавель! Вдарь его как следует! - заорал кто-то, невидимый в темноте.
Чародей вскинул ледяную пилу. По движениям стало заметно, что в благородном искусстве фехтования он не смыслит ровным счетом ничего. Так замахиваются дровосеки, но уж никак не воины.
Вот сейчас честная сталь столкнется с навороженной льдиной... Еще немного и брызнет зубчатая сосулька корявыми осколками. В том, что сабля Гавеля без труда уничтожит чародейское оружие, почему-то не сомневался никто. Не зря умные люди поговаривали - любое колдовство железа боится.
В последнем прыжке порубежник - Мржек ясно разглядел на его жупане нашивки урядника - вскинул клинок, готовясь к косому удару сверху в ключицу. Попадет - будет два чародея вместо одного.
Но сабля так и не упала...
Гавель запнулся в наивысшей точке прыжка словно кобель, которого дернула назад слишком короткая цепь. Запнулся и упал навзничь, пропахав грязь шпорами. Арбалетный бельт торчал в его ребрах чуть правее грудины. Второй угнездился в ямке между ключицами.
Горестный крик вырвался у защитников Жорнища.
- Быдло лужичанское! - пан Владзик бросил самострел Вьезлаву - перезаряди, мол.
Урядник Янек с каменным лицом зацепил стремечко своего арбалета носком сапога, потянул, вложил короткую стрелу в желобок.
- Не боись, пан чародей, мы завсегда прикроем.
Мржек тяжело выдохнул. Видно, испугался не на шутку. Позволил сосульке исчезнуть, а потом поднял сжатый кулак. Запел... Сложная, стсооящая из отрывистых нот, мелодия потекла над корчащимся все еще Гудимиром, туда, где прятались приготовившиеся отбиваться порубежники. В такт прихотливой песне сжимался и разжимался кулак чародея...
Подскакавший к грозинецкому ротмистру Шовшур-аскер прекрасно помнил это чародейство и, догадываясь, какие чувства обуревают сейчас жорнищан, порадовался, что он в битве на стороне чародея-северянина.
- Можешь грабить, - с нескрываемым презрением бросил пан Переступа. Даже головы к степняку повернуть не удосужился. - Город твой.
Аранк тронул пятками коня...
- Нет, погоди, - остановил его грозинчанин. - Объясни своим аскерам. Мне нужен живым человек со шрамом на лице. Вот тут, - ноготь пана Владзика коснулся левой щеки, скользнул от виска до уголка рта. - Он высокий, лицо худое.
Шовшур пожал плечами:
- Здесь много людей. Всяких...
- Он попадется вам непременно, - неприятно усмехнулся ротмистр. - Я-то знаю. Но он мне нужен живым. Запомни сам и скажи своим аскерам.
- Хорошо, - коротко ответил кочевник.
- Погоди еще...
Шовшур во второй раз сдержал вороного, а про себя подумал: " Югус тыл сымсах, адыйах тыл минньигэс. Много слов - горько, мало слов - сладко. Как эти северяне любят разговаривать!"
- Если я найду его мертвым, а я тоже буду искать этого человека, не взыщи, накажу. Теперь ступай!
Вороной рванул с места, унося всадника в проулок. Вскоре оттуда раздался пронзительный свист, потом крик ярости и боли. Полсотни степняков, огибая подобно реке застывших на месте грозинчан втянулся в город.
- Ты помнишь местные шинки? - повернулся пан Переступа к Янеку.
- Так точно, пан ротмистр. "Свиная ножка", "Сабля и стрела" и "Кровяная колбаска".
- Объедем все три.
- Слушаюсь.
- Он не мог уехать. Не успел бы...
-Так точно, пан ротмистр, не успел бы.
- Тогда вперед, начинаем с "Сабли и стрелы"!
- Слушаюсь! - урядник помедлил, кивнул на бестрепетно шагавшего по улице Мржека. Благодаря его распугивающему чародейству, порубежники Жорнища разбежались, обуреваемые единственным желанием - спрятаться в погребе, еще и овчину на голову натянуть. Обыватели, и без того до смерти перепуганные беспримерным по наглости набегом кочевников, окончательно превратились в стадо баранов. - А этот?
- Этот? - зло скривился пан Владзик. - Это упырь пока кровушки вволю не напьется, не успокоится. Оставь его, пусть потешит душеньку... Или нет! Прикажи Вьезлаву и Здзибору - пускай сзади идут. Только близко подходить не надо. Не ровен час, под горячую руку попадут. А как насытится, пускай ко мне ведут. Ясно?
- Так точно!
- Тогда - вперед!
Грозинчане сорвались с места и поскакали по улице к первому от северных ворот шинку.
За их спинами Мржек, довольно улыбаясь, полоснул струей огня по удирающему в переулок семейству. Двое детишек постарше мгновенно превратились в живые факелы, малыш лет трех зашелся в беззвучном крике и уселся в лужу. Старуха в лохматой безрукавке бросилась сбивать огонь с внуков, но запуталась в длинной юбке, упала... Вылетевший сам собой из палисадника кол ударил ее поперек спины. Старуха выгнулась и взвыла, как воют почуявшие скорую смерть звери.
А чародей пошел дальше, поглядывая по сторонам в поисках новых жертв.

* * *

Даже после скудного завтрака и такого же скудного обеда даже задумываться об ужине не хотелось. Верно говорят профессора Руттердаха - съеденное после захода солнца в прок не идет. Поэтому предлагали мудрецы из самой северной в известном мире академии на ночь не наедаться. Ибо приводит это к застою лимфы, избыточному отделению желчи и тяжести в крови, что лечить можно исключительно голоданием, завертыванием в мокрую простыню и ежедневным кровопусканием.
Все это Ендрек вспоминал, глядя на быстро темнеющее зарешеченное окошко. Что ж, натощак спать ложиться - здоровее быть. Все верно, все правильно. Только профессора выдумывали эти нехитрые правила для обросших жиром купцов и купчих Руттердаха, для желчных бюргерш и их малокровных дочек. Вздумай они зачитать их с ученым видом перед ландскнехтами из вольных рот или рудокопами с отрогов Синих гор, то вполне могли бы получить по шее. Или пинка под зад. Или и то, и другое вместе. Много и тяжело работающему человеку нужно мясо. И засыпать он должен с приятной сытостью в желудке, неважно кайлом он добит гору или упражняется с алебардой на казарменном дворе.
Между завтраком и обедом студиозус пытался вздремнуть, наверстывая ночные часы, когда ворочался, борясь попеременно то с кошмарами, то с болью в затекших руках.
Пономарь Лодзейко, осознав, что сморозил утром глупость по поводу Малых Прилужан, их князя и жителей, пытался шутить, рассказывал какие-то безделицы, намереваясь развеселить товарищей по заключению и заслужить тем самым прощение.
Безуспешно.
Его никто не слушал. Лекса зевал, почесывал густую бороду левой рукой и кутался в безрукавку. Ему-то на полуголодный желудок приходилось, пожалуй, хуже всех. Пан Войцек и пан Юржик негромко беседовали. О чем? Да кто ж его знает? Ендрек не пытался подслушивать. Привык доверять старшим спутникам. Нужно будет, сами расскажут, поделятся. Нет - значит, так тому и быть.
Скорее всего, малолужичанские паны обсуждали возможное дальнейшее поведение пана Рчайки. Коль уж Жорнищанский сотник прознал про казну, вывезенную из Выгова, и разгорелся алчностью, то на заточении в буцегарню вряд ли остановится. Выходит, должны последовать допросы. И по доброму, по хорошему разговоры и выяснение правды с пристрастием. Вот тогда нужно знать, что говорить. Ведь правду пан Лехослав, похоже, слушать не намерен. Убедил себя то ли по причине непонятного доверия к письму старого угорца Рыгораша, то ли по собственной твердолобой упертости. Такие паны завсегда находятся: один раз что-то в голову втемяшил - крепостным тараном не вышибить. А раз так, под него нужно подстраиваться. Сила солому ломит и, чего греха таить, они у него в руках, а не наоборот. Выдумать что-нибудь жутко правдоподобное, но вместе с тем трудно проверяемое. Например, отправить пана Рчайку в Искорост, искать купца Галенку, который давно уже мертвый - грозинчане пана Переступы постарались, зато исчезновение казны можно будет свернуть на драгун.
Вскоре окончательно стемнело. Новый факел взамен давно потухшего никто приносить не собирался. Да и грех возмущаться. Порубежник Автух, который похоже, в единственном лице отвечал за буцегарню и ее обитателей, не зверствовал, не придирался, да, собственно, и не показывался узникам на глаза. Идеальный надзиратель. Ендрек помнил, что в берестянской тюрьме сторожа не дремали. Только и бегали проверять, чем там занимаются арестанты. Выходит, на юге Прилужанского королевства службу несли куда как хуже. Спустя рукава, можно сказать. Или все дело в Лехославе Рчайке, распустившем порубежников из вверенной ему сотни? А ведь южная граница, пожалуй, не проще, чем северная будет. А то и сложнее... По слухам, кочевники чаще через Стрыпу переправлялись, чем зейцльбержцы через Лугу.
Студиозус зевнул, потянулся и навострил уши. О чем же все-таки болтают паны Войцек и Юржик?
Внезапно снаружи, приглушенное толстыми стенами, долетело низкое, басовитое гудение. Похоже на церковный колокол и вместе с тем не похоже. Звук сам по себе вызывал тревогу, желание оглядеться по сторонам и схватиться на всякий случай за оружие.
Пан Войцек одним прыжком взлетел на ноги. Уж сотник порубежной стражи сразу понял в чем дело.
- Что такое? Что это? - встрепенулся Ендрек.
- Б-б-било!.. - рассеянно отозвался пан Шпара.
- Какое било?
- Какое, какое! - поднялся пан Бутля. - Тревожное.
- Так что?..
- Да вот то... - отмахнулся пан Юржик.
- Набег... того-этого... - пояснил Лекса. - Видать, кочевники...
Он сказал это так буднично, словно посетовал на неурожай репы в нынешнем году или прохудившиеся опорки. Но от этого стало еще страшнее.
Лодзейко взвизгнул по-заячьи, вскочил, заметался, разбрасывая солому.
- Басурманы проклятые! Что ж теперь будет? Как же...
- Сядь, не мельтеши... того-этого... - прикрикнул на него Лекса. - Без тебя тошно!
Пономарь послушно уселся. Прямо там, где стоял. Схватил двумя руками скуфейку, натягивая ее на глаза и уши. Спрятаться таким манером решил, что ли?
- Аранки, поди... - проговорил бывший шинкарь.
- Да уж, не рыцари-волки, - закусил ус пан Юржик. - Не любо мне тут сидеть что-то...
- А к-к-кому любо? - пан Войцек заложил большие пальцы за пояс, повел плечами. - Жечь на-на-на-ачнут, в самый раз и угорим. Без с-соборования и исповеди.
- Что ж они нападают? - Ендрек все еще не мог справиться с удивлением. - Левый берег наш, лужичанский, войны нету...
- Дык, парень, степнякам завсегда... того-этого... наплевать ваш берег, наш берег... Я почитай сорок годков туточки живу. Здесь родился, вырос, тут, похоже, и помирать придется... того-этого...
- Верно говорят про незваного гостя, - поддакнул пан Юржик.
- Что? - переспросил Ендрек. - Про какого гостя?
- Про незваного, - похоже, к пану Бутле вернулась обычная бесшабашная лихость. - Слыхал, небось, пословицу? Незваный гость хуже степняка.
- У нас... того-этого...
- Ты, Лекса, молчи, все едино переврешь.
- Да я чо? Я ничо... Того-этого...
- Так вот, - продолжал пан Юржик. - Говорят, обиделись степняки. Послали гонцов к своему богу басурманскому... Они его еще кличкой такой собачьей зовут...
- Саарын-Тойон, - подсказал Лекса.
- Во-во! Пошли, значится, к Саарын-Тойону. Говорят - что за безобразие? Разве можно незваного гостя с нами сравнивать. Да еще обидно так сравнивать. Мол, хуже степняка! А ихний бог подумал и говорит - и правда не хорошо. Обида всему племени степному. Ну, будет теперь пословица так звучать: незваный гость лучше степняка.
Не дожидаясь остальных, пан Бутля в голос захохотал. Но поддержал его один лишь Лекса. Пан Войцек улыбнулся рассеянно. Пономарь тихонько поскуливал, дрожа всем телом. Ендрек, конечно, ощущал страх. Но словно не до конца осознавал грядущую опасность. Вроде бы и есть она, а кажется далекой и несерьезной...
- С-с-саблю бы мне! - стукнул кулаком по решетке Меченый.
- Конечно, сабля - дело хорошее, - мгновенно посуровел пан Бутля. - Где ж ее взять?
- Пожгут, порежут... Пожгут, порежут... - ныл Лодзейко. - Пожгут...
- Да заткнись ты! - не выдержал даже Ендрек, обычно терпимый к людским слабостям.
Пономарь прикрыл голову руками, будто бы ожидая удара и замолчал.
- Вы-вы-вырываться отсюда надо!
- Я бы рад, пан Войцек, но как? - Юржик схватился руками за стальные прутья, потряс. - Крепкие, сволочи! Не погнешь.
- М-может, вдвоем упремся?
- А может, не стоит? - сам не узнавая своего голоса, превратившегося вдруг в жалкое блеяние, проговорил Ендрек. Очевидно, сказалось годами въедающееся - хуже протравки для металла - убеждение, что нельзя из тюрьмы бежать. Себе же хуже сделаешь.
- Надо, студиозус, надо! - хмыкнул Бутля. - Ты как хочешь, а я на волю хочу. По мне, знаешь, все едино, что аранки, что пан Рчайка со своим чародеем.
- Это верно... того-этого... - Лекса поднялся, неспешно потянулся, хрустнул суставами. - Спросили... того-этого... кобылу как-то. Ты что больше любишь - воз или сани? А она... того-этого... подумала малость и отвечает: что одно дерьмо, что другое... того-этого...
Он подошел к решетке, примерился, пробормотал с сожалением:
- Эх, руку гады поранили... того-этого...
Взялся за прут левой рукой, поднатужился...
С противным скрипом, от которого, казалось, должны были сбежаться все сторожа и охранники, стальной прут начал сгибаться.
- С-с-силен, - с уважением проговорил пан Шпара.
Лекса не отвечал. Кряхтел, продолжая мало-помалу тянуть.
- Нет! Ну, не может человек таким сильным быть! - с восторгом воскликнул пан Юржик. - Он точно из горных великанов!
- Есть! - выдохнул силач.
Кованная железяка выскочила наконец-то из гнезда в полу, а после очередного рывка и из потолка. Несколько расшатанных камней вывалилось с громким стуком, едва не припечатав Лексу по макушке.
- Л-лиха беда - начало! - Меченый втиснулся в образовавшийся проем. - Т-ты бы еще один в-в-вы...
Бах! Распахнулась дверь.
На пороге возник Автух-Тюха. Он ошарашено моргал, явно не понимая, каким образом пан Войцек смог покинуть зарешеченную, запертую камеру.
- Ты, пан, того... Не того! - порубежник потянулся за саблей.
Да где ему было успеть за лучшим бойцом северного порубежья!
Ладонь пана Шпары сомкнулась вокруг запястья Автуха, а кулак мягко ткнул в подбородок.
Глаза жорнищанина закатились и он упал бы, если бы не заботливо поддержавший его за плечи пан Войцек. Меченый осторожно уложил порубежника под стенку. Отцепил от пояса саблю.
- Ты, п-прости, Автух, не со-о-о зла я...
- Ключи бы надо, - деловито проговорил пан Юржик, пролезший через выломанную решетку следом за Шпарой. - Быстрее управимся.
Он наклонился над сторожем, легонько похлопал его по щекам:
- Ключи где, Тюха?
Жорнищанин открыл глаза.
- Слышишь меня, нет? Ключи где?
- Вот оне... - Автух отцепил от пояса связку ключей. С охотой пояснил. - Это - от решеток, а эти два - от караулки.
- О! Спасибо, служивый, - пан Юржик немедленно отворил двери сперва правой, а после и левой камеры. И вдруг подозрительно прищурился. - А что это ты такой родной? Ты ж сторожить нас должен вроде как?
Автух потер подбородок, испытавший прикосновение костистого кулака пана Шпары:
- А идут они все... Или я не вижу, что хороших людей в буцегарню упрятали...
- Так сразу бы нас и выпустил... того-этого... - Лекса, за неимением лучшего оружия, пару раз взмахнул прутом от решетки. - Сойдет...
- Как же - "выпусти"... Я, панове, присягал.
- Так мы же и так уйдем? - Ендрек оглянулся на не торопившегося выходить пономаря. А может, и к лучшему? Кому он нужен? Кто его ждет снаружи?
- Так то ж сами... - дернул плечом порубежник. - В чем моя вина-то?
- В-верно, - согласился пан Войцек. - Хитер ты, Автух.
- Я? Да где уж мне...
- Не прибедняйся, - пан Юржик скинул с жупана приставшую соломинку. - Что там?
- Где?
- В городе, ясен пень. Где ж еще?
- Аранки вроде как... Шаманов навели, говорят, страсть. Все к воротам побегли...
- А оружие у тебя еще есть?
- Там в углу лук. Стрелы в туле.
- На кой мне лук? - недовольно скривился Бутля. - Я что - степняк какой? Сабельки не найдется?
- Не-а... Все, что есть - вот оно.
- Л-ладно, хорош болтать! - оборвал его Войцек. - Ты, Автух, тут побудешь пока.
- Конечно побуду, - легко согласился жорнищанин. - Куда ж я без сабли-то?
- В-в-вот и хорошо. А мы под шумок у-у-удерем. Д-думаю, с-с-с-сперва в шинок за конями, а после к пану Лехославу наведаюсь...
- Это еще зачем? - удивился Ендрек.
- Я свою са-са-саблю ему не оставлю, - отрезал Меченый.
Они выскочили на улицу как раз в то время, когда рухнули ворота Жорнища, и Гудимир вступил в схватку с Мржеком.
- Чародейство в ход пошло! - поежился медикус. - Ох, и сильное!
- А т-ты думал... Гу-гудимир лет пятьдесят в реестровых сл-служит, я д-думаю.
- Да это понятно. С кем это он так?
Пан Войцек шагал широко, и Ендреку приходилось стараться изо всех сил, чтобы не отстать. Чуть позади семенил невысокий пан Юржик. Прикрывал отряд Лекса со стальным прутом на плече.
- Сказано ж тебе - шаманов аранки привели! - объяснил пан Бутля.
- Они... того-этого... часто шаманов с собой таскают, - добавил Лекса. - Только на одного нашего реестрового ихних косоглазых... того-этого... полдюжины надо, не меньше.
- Тошно мне что-то... - Ендрек ощутил головокружение, зацепился ногой за ногу, едва не упал.
- Ты что, парень? - подхватил его под локоть пан Бутля.
- Не знаю. Тошно...
- Б-бегом, некогда нежности ра-разводить! - с жаром воскликнул пан Шпара.
Ендрек потер виски. Твердо вымолвил:
- Я справлюсь. Побежали!
Буцегарня, насколько запомнил Меченый, размещалась не так далеко от "Свиной ножки". Два поворота направо, один налево. А дом пана Лехослава Рчайки следовало искать на базарной площади. Пан Войцек когда-то сам служил сотником в Богорадовке, а потому знал, что сотник порубежной стражи фигура, пожалуй, более значительная, нежели войт или старший писарчук городской управы. А вообще-то, Жорнище - городишко невеликий, и это всеяло надежду на успех. И коней можно забрать, и оружие вызволить.
Не успели они заскочить за первый поворот, как сзади раздался сиплый, высокий голос:
- Ой, погодите, панове! Я с вами!
Ендрек обернулся.
Так и есть!
Лодзейко догонял их, тяжело дыша и придерживая на бегу скуфейку.
- Я с вами, панове, я с вами, - твердил он, как молитву Господу.
- А нужен ты нам, чудо ходячее? - возмутился пан Юржик.
- Ой, только не прогоняйте! - взмолился пономарь, складывая руки перед грудью. - Что творится! Что делается! Я, панове, в расстроенных эфектах... Боюсь, как на конфесате вам скажу...
- Мы ж - малолужичане. Детей на завтрак потребляем, - хитро прищурился пан Юржик. - А ты с нами хочешь идти. Замараешься, отмыться перед своими "кошкодралами" сумеешь?
- Ой, панове, - на глазах пономаря выступили слезы. - Чего не наговоришь по глупости. Я ж к вам со всей возможной эстимою... Не прогоняйте, панове!
- Да пошел ты! - сплюнул под ноги пан Бутля.
- А может... того-этого... - осторожно поглядывая на пана Войцека, проговорил Лекса.
- И то правда. Жалко ведь человека. Пропадет ни за грош, - поддержал шинкаря Ендрек.
- М-мы в Тесово не поедем, - отрезал Меченый. - А в Х-х-хоров ты и сам на за-ахочешь.
- Ты прости меня, пан Шпара, - Лодзейко понизил голос. - Я слышал, как вы говорили, мол, в Выгов путь держите...
- Н-ну? - нахмурился пан Войцек.
- Я... это... не подслушивал... - шарахнулся от него, косясь на саблю, пономарь.
- Н-не п-подслушивал. а все едино п-п-подслушал. Говори уж, что хотел.
- Я вот что сказать хотел, - зачастил Лодзейко. - Я в Выгове конексии имею. Могу полезным быть... А в Тесово? Да провались оно пропадом, это Тесово! Что свет клином на нем сошелся? И тот отец Ладислав провались вместе с Тесовым! Из-за его глупых проповедей такой инфамии натерпелся, в деликвенты попал... Возьмите меня, панове...
- Давай его, пан Войцек, лучше саблей по темечку и в подворотню какую-нибудь закинем, - предложил пан Бутля. - Ну, не нравится мне он. Скользкий какой-то...
- Д-двое "за", один "против", - вздохнул Меченый. - Экая у нас элекция выходит. Прямо как на Сейме.
- Пан Шпара... - скулил Лодзейко.
- Д-добро. Что с тобой сделаешь? Пошли! - пан Войцек махнул рукой, разворачиваясь.
- Эх, натерпимся! Чует мое сердце, - не сдавался Бутля.
- П-п-перестань, пан Юржик. П-порубежники своих н-не бросают.
- Да какой же он нам свой! - уже на бегу продолжал возмущаться пан Бутля. - Он самый, что ни на есть, лютый нам враг.
- Ага, хуже Мржека, - откликнулся Лекса.
Ендрек содрогнулся. Имя мятежного чародей по прежнему внушало ему ужас.
- Вот когда... того-этого... простые люди меж собой грызутся, - продолжал Лекса. - Всяким Зьмитрокам да Твожимирам... того-этого... и живется вольготно... Тут они... того-этого... рыбку ловят в мутной водице. А как говорится... того-этого... не посеешь, не выловишь рыбку из...
- Ох! - Ендрек на бегу схватился за голову, упал на колени, проехав по жидкой грязи с полсажени.
- Что? - кинулся к нему пан Юржик.
- Не чуете разве? - медикуса била крупная дрожь. накатывались волны беспричинного ужаса. Сразу захотелось нырнуть куда-нибудь в сено, зарыться с головой и лежать тихонько. как мышка. Или лучше в погреб? Точно, в погреб и запереть на засов тяжелую ляду.
- Ч-чую, кажись, - пан Войцек сцепил зубы. Оставалось только позавидовать его выдержке.
Лекса сжимал захваченный из буцегарни прут, озираясь по сторонам. Кажется, искал, кому бы череп проломить. Пан Юржик присел, словно изготавливаясь к прыжку, оскалился.
- Да что ж это за беда-то? - прорычал он непослушными губами.
- Господи, страх-то какой! - пономарь сотворил знамение. Потом еще и еще одно. Радостно закричал. - Помогает, панове! Помогает!
- Что? А? - повернулся к нему Юржик.
- Молитесь Господу, панове, и отступит наваждение! Да укрепит Господь наши души и сердца! Давайте, панове, со мной вместе! Господи, проливший кровь во искупление грехов наших! Господи, сущий на небесах и на земле! Помоги, укрепи, дай силы встретить день грядущий!
Глаза растрепанного пономаря горели истовым огнем. С таким взором, наверное, святые мученики шли совершать подвиги во имя Веры.
Ендрек осенил себя знамением, повторяя слова с детства знакомой молитвы. Увидел краем глаза, что спутники его делают то же самое.
И наваждение вправду отступило. Страх не исчез совсем, но с ним стало возможна борьба. А если возможна борьба, значит, можно и победить. Заставить себя стать сильнее, забыть, вытолкнуть его в самый отдаленный уголок сознания.
- С-слышите? - вдруг проговорил Войцек.
Над Жорнищем стоял долгий крик. В нем смешались воедино плач гибнущих в огне женщин, ярость защищающихся в последнем, безнадежном бою порубежников и лихая удаль дорвавшихся до грабежа и насилия степняков.
Через несколько улиц, ближе к крепостной стене и северным воротам, вспыхнул дом. Разом окутался пламенем, выбросил к ночному небу столб искр, словно по воле чародейства. А может, так оно и было?
Огонь, крик, смерть...
Ендреку почудилась десятисаженного роста баба, растрепанная и простоволосая, в расшитой черными и красными крестами поневе и белой, распоясанной рубахе. Она беззвучно хохотала, возвышаясь над горящим городом, и размахивала простой селянской косой, по лезвию которой пробегали багровые сполохи - то ли отблески пожарищ, то ли пролитая кровь.




продолжение следует


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"