Лишь Истина режет достаточно глубоко, чтобы заслуживать уважения.
Петер Фехервари
Эх, хорошо летним вечером в Коломенском парке! Травой пахнет, свежестью, будто и не в самом центре огромного города ты, а в лесу - сказочном, древнерусском, где на полянке стоит избушка на курьих ножках, а в пруду плещется Водяной...
На самом деле ничего такого, конечно, Марина не ощущала. Просто ей очень захотелось побыть одной. В последнее время ее регулярно накрывало это желание. "Старею, должно быть", - шутливо думала она. Нет, никакая тоска по несбывшемуся не снедала Марину, не было у нее ни разбитого сердца, ни трагедий, ни особых потерь. Был муж - обычный, нормальный муж, не то чтобы любимый, не то чтобы прекрасный, но муж как муж; был отец - не сказать, чтобы очень любящий и заботливый, скорее сухой и отстраненный, но и не худший из возможных; была мачеха - тоже не сказочная, хотя и не подруга и не вторая мама, просто тетя Галина.
Бабка была - типичная такая интеллигентная московская старушенция. Немощная, но спасибо хоть из ума не выжила.
Брат был. Держался отчужденно, славился скверным характером, любил выпить, но, если что, мог и помочь, и поддержать.
Дочь была. Вот дочку, Поленьку, Марина очень любила.
Все было неплохо в семье у Марины, и нельзя сказать, чтобы она сильно уставала или нервничала на работе. Работа у нее была хорошая, нравилась, Марину ценили как специалиста и уважали как человека...
Видимо, тяга к уединению была у Марины в крови.
Сегодня она гуляла по парку - совершенно бездумно, лишние мысли гнала прочь, потому что они все лишние, когда беспокоят, лишние чувства тоже заглушила - а они, когда напряжены, все лишние, и ничего не ранило ее, и так хорошо и спокойно было на душе. Спускался туман, становилось прохладнее, люди вокруг как будто вымерли - в другое время Марине стало бы не по себе, а сейчас пустынный парк только радовал ее. И вместо того, чтобы поспешить прочь, к дому, к дочери, в теплый уют квартиры, Марина спустилась вниз, где зияли причудливые камни на дне Голосова оврага.
Возле камней начиналась тропинка. Раньше ее тут не было, или Марина не помнила - а теперь будто манила ступить на нее.
И Марина ступила.
[MORE=читать дальше]Парк вокруг становился все более неухоженным. Деревья толпились и налезали друг на друга, с одной стороны заросшие мхом и лишайником; под ногами хрустел валежник, листья, скопившиеся за невесть сколько лет, пружинили под каждым шагом. Пахло болотом, зеленью и сыростью. Кто бы мог подумать, чтобы в Коломенском - и такие места, мелькнуло у Марины в голове.
Тропка вилась и бежала под ногами, уводя в туманную зелень, и в какой-то момент Марина поняла, что зашла слишком далеко.
Надо было выбираться.
"Если я здесь плутану, так и на метро опоздаю, придется такси брать", - с неудовольствием отметила она. Поля будет волноваться. И бабушка - бабушка жила с ними. Муж, скорее всего, особо беспокоиться не станет, но выскажет ей все, что можно и чего нельзя. Однако лес вокруг стоял уже сплошной стеной, заросли орляка по колено шуршали и колыхались, а туман совсем сгустился. Смеркалось. Марина достала смартфон, чтобы включить фонарик, и тут ее ждал неприятный сюрприз.
Смартфон не работал.
"Да что ж такое! Спрашивается - что такое не везет и как с ним бороться?" - досадливо подумала Марина, смиряясь с такси и семейной ссорой. По правде, частенько они ссориться стали в последнее время... Ситуация и без грядущей ссоры была неприятной. Волков в Коломенском, конечно, не водилось, но "водились" бродячие собаки, бомжи, да мало ли какая сволочь могла торчать в безлюдном темном парке! И, как назло, из-за тумана и отсутствия фонарей Марина даже тропку не могла разглядеть.
Наконец, она нашарила зажигалку в кармане. Закурила. Вынула из сумочки рекламный проспект, который ей всунули возле станции метро, подожгла - хоть кому-то эта макулатура пригодилась! Тропка виднелась под ногами, тонкая, но утоптанная. Однако вела почему-то только вперед - за спиной ее полностью скрывали резные листья орляка.
- Ну, пошли, - обреченно вздохнула Марина.
Внезапно ствол толстенного дуба прямо перед ней пошел пузырем, и на коре вспучилось лицо - похожее на человеческое, но странное.
- Пошли, пошли, что нас ждет вдали, ты вопрос задаешь, а ответят - умрешь, - проскрипел деревянный голос, после чего лицо опять втянулось в ствол, и стало тихо.
- Что? - ошарашенно спросила Марина.
Это попахивало надвигающимся сумасшествием. "Завтра же, завтра же к врачу!"
Но она все еще сохраняла присутствие духа. Коломенский парк - большой, однако не бесконечный. Значит, рано или поздно она выйдет к его границам. В конце концов, это же приключение, давно в ее жизни не случалось ничего интересного. Лишь бы с бомжами или псами не повстречаться...
"Я не боюсь", - решительно сказала самой себе Марина и двинулась вперед по тропинке.
Вскоре деревья начали редеть. В тумане проступила поляна, на которой стоял небольшой домик. Беседка? Павильон? Нет - бревенчатая изба!
Марина порядком удивилась, потому что музей, по ее прикидкам, был в совершенно другой стороне. Но уже хоть какой-то ориентир...
На крылечке избы сидела женщина. При виде Марины она встала, с любопытством глядя на нее. Марина вытаращилась на незнакомку с не меньшим любопытством, потому что выглядела она, мягко говоря, необычно.
Это была женщина ее лет - то есть слегка за тридцать. Невысокая, среднего сложения, с лицом, усеянным бледными веснушками, с темно-рыжими волосами, уложенными в небрежную косу вокруг лба. Темно-красное мешковатое платье придавало ей осанистость. Женщина была босиком, и, когда она встала и сделала шаг, травинки обвились вокруг ее щиколоток.
"Как змеи", - подумала Марина, и ей стало по-настоящему жутко, хотя ничего страшного в незнакомке не было.
- А, бросьте вы, окаянные! - ругнулась женщина, и травинки тут же отпустили ее ноги. - Фу, фу, человечьим духом пахнет, - продолжала она, близоруко всматриваясь в лицо Марины. - Кто такова? Чьих будешь?
- Что? - переспросила Марина.
- Кто такова, спрашиваю! Откуда взялась и чего тебе тут надобно?
- Извините, - смущенно сказала Марина, - я гуляла в парке и заблудилась. Скажите, пожалуйста, как отсюда выйти в направлении станции Каширской?
- Никак, - коротко ответила незнакомка.
- Как это - никак?
- Очень просто. Никак ты отсюда не выйдешь. Не выходят отсюда.
- Послушайте, - рассердилась Марина, - меня дома дочка ждет! Мне домой надо, а вам тут лишь бы шутки шутить! - она готова была уже хорошенько отчитать неприятную особу, но та вдруг усмехнулась.
- Так ты, стало быть, просишь отпустить тебя? Дочку, стало быть, вырастить хочешь? А отчего ж я тебя послушать должна, коли на белом свете и так-то полно сирот, одной больше, одной меньше?
- Что?
- Да что ты все - "что, что"! - вспылила незнакомка. - Нету мне резона, говорю, выпускать тебя! Да хоть бы ты в ножки поклонилась чин чинарем, а то еще и грубишь!
Марина перевела дух.
- Отпустите меня, пожалуйста, - сказала она. - Муж у меня такой, что ребенка на него не оставишь. Он ее, наверное, и не покормил толком. Не могу я не вернуться. И, это, у меня еще бабушка старенькая, немощная. Мне о родных заботиться надо!
- А сама-то ты чего хочешь? - вдруг спросила женщина.
- Поленька, - шепнула Марина, внутренне содрогнувшись от мысли, что застрянет в этом странном месте.
- Ну, будь по-твоему, - женщина хмыкнула, затем повернулась и вошла в избу, махнув Марине рукой. - Иди, чего стала! Умойся да перекуси с дороги, тогда и поглядим!
Марина охотно воспользовалась причудливым старинным рукомойником и куском мыла ручной работы, пахнущим травами, вытерлась вышитым полотенцем. В избе все было, что называется, аутентичным - и кованый светец, и печь, и прялка, и старинная керамика, и плетеные половики, только почему-то Марина не увидела икон. Какое явное упущение: в каждой настоящей народной избе должен быть красный угол с иконами, - мелькнуло в голове.
Но зато на печи возлежал огромный черный котище с металлическими когтями. Он молча следил за Мариной, и в холодных серебристо-зеленых глазах таилась угроза.
Незнакомка сноровисто подняла большой деревянный жбан, налила в глиняную кружку шипучего кваса, затем так же сноровисто, орудуя ухватом, вытащила из печки чугунок с кашей...
- Нет, спасибо, - вдруг выпалила Марина.
Она порядком проголодалась, а из чугунка шел прямо-таки одуряющий аромат каши с мясом, и почему ей вздумалось отказываться - Бог весть. Но незнакомка покосилась на нее и хмыкнула.
- Точно ли?
- Точно, точно. Я только попить хочу...
- Ну, пей, кваску-то холодненького, - не без досады сказала незнакомка, и Марина про себя порадовалась, что отказалась. Квас - мятный, крепкий - оказался необыкновенно вкусным и бодрящим, усталость и опасения как рукой сняло, и Марина улыбнулась.
- Спасибо, вкуснятина! Так как насчет выхода, а?
- Экая ты скорая. Думаешь, квасу выпила, уважила - и все? Нетушки. Выполни три моих задания, а я уж погляжу, выпускать тебя или нет.
Марина немного приуныла, понимая, что попала как кур в ощип, но выбора у нее не было. Выйти самостоятельно из этой глухомани ночью в тумане... серьезно?
- Первая моя загадка вот какая, - сказала незнакомка, тряхнув рыжей косой, отчего та развилась и скользнула вокруг головы. - Есть у меня три сестрицы меньших. Сходи к самой меньшой, скажи - я колечко в болоте обронила, пусть передаст.
- Далеко? - обреченно спросила Марина.
- Да ты выйди, выйди, ее и увидишь!
Марине оставалось только порадоваться, что она оделась практично - сменив офисный костюм и лодочки на джинсы, кеды и кардиган, потому что после захода солнца стало очень прохладно. Она послушно вышла, вдохнула ночной ветер...
Вокруг было светло.
Занимался рассвет, вдалеке за зубчатыми от леса холмами разливалась заря, и Венера блекла на розовом небе. Выше розовой полосы еще таяла растущая луна...
И напротив, когда Марина обернулась, чтобы взглянуть в другую сторону - где небо еще темнело синевой с прозеленью, - тоже таяла луна.
Убывающая.
Черт, подумала Марина.
Ноги сами пронесли ее несколько шагов по инерции, как навстречу ей выбежала девочка лет четырнадцати-пятнадцати, а за ней - целая толпа ребятишек. Марина невольно улыбнулась. Ее Поленьке как раз было двенадцать, и эта веселая гурьба могла бы принять ее...
Нет.
Старшая девочка была огненно, невыносимо рыжей, веснушчатой, румяной. Глаза у нее ярко блестели, губы были раздвинуты в улыбке. Красное платьице билось у коленок. Дети за ее спиной носили длинные белые рубахи без всяких украшений. Большинство из них было еще совсем крошками.
Марина всмотрелась в их лица, и ей стало не по себе. Глаза у всех детей были пустыми и холодными, с одинаково расширенными неподвижными зрачками, и при этом странно тусклыми, будто обезвоженными. Синеватые губы безвольно приоткрыты, лица покрывала нездоровая, безжизненная бледность, и сами эти лица были неподвижными и лишенными выражения. Белые до синевы пальчики резко оттенялись багрово-синими ногтями. Руки висели поверх рубах, как плети. Дети улыбались, но сами эти улыбки были мертвыми, а под их босыми ножками трава как будто и не приминалась.
- Ты кто такова? - требовательно спросила рыженькая.
- Меня зовут Марина. Твоя старшая сестра сказала, что обронила кольцо, и попросила его передать, - сказала Марина, чувствуя все более сильную неловкость.
- А! Растяпа она, - засмеялась рыженькая, и дети за ее спиной тоже засмеялись - жутковато, издавая бессмысленные механические звуки без всякого веселья. - Навки мои, айда к подруженьке Болотнице! И ты, Марина-краса, обрезана коса, не отставай! - она расхохоталась и побежала прямо через лес.
Марина поспешила за ней. Валежник хрустел под ногами, но дети, казалось, не замечали острые сучья. Вот босая ножка одного из малышей с разгону наступила на сухой сучок - кровищи-то будет...
Сучок не сломался, ножка не поранилась. Сама Марина уже раз десять пребольно споткнулась, наступила на что-то острое и ударилась.
Пахнуло гнилой травой, и перед Мариной раскинулось стоячее болото. Дети, заливаясь все тем же неживым механическим смехом, побежали прямо по черной гнилой воде; от их шажков разбегались блеклые зеленоватые огоньки, но ни одна детская нога даже не провалилась под поверхность. Марина медлила. Что-то подсказывало ей, что ступи она на липкую водную гладь - и тела ее не найдут до скончания веков.
- Тут у подруженьки много кого гостит, - вдруг сказала рыженькая. - Но ты смотри, гостевать у нее весело, а назад дороги не будет.
- Я уже поняла, - отозвалась Марина.
Из глубины болота внезапно поднялось что-то большое и желтое. Вышло на поверхность, распахнулось огромной кубышкой, в центре которой сидела красивая молодая женщина. Красивая-то красивая, но...
Тина вместо одежды.
Тина вместо волос.
И только ноги не в тине - утиные перепончатые лапы.
- Чего тебе, сестрица названная? - прожурчал серебристый голос.
- Старшая бабу прислала, - сказала рыженькая. - Бает, кольцо обронила, так ты с ней передай. А колечко-то она тут обронила, больше негде. Ты не находила, милая?
- Я-то нет. Дак, может, гости мои находили, - задумавшись, предположила девушка в тине. - Эй, баба! Да ты, никак, живая? У меня кто-то из гостей тоже живой. Ежели заметишь, скажи - колечку только у живого и быть, нам оно в руки не дастся.
Марина почувствовала, как ее бьет дрожь, отдаваясь глубоко во внутренностях, но отступать было некуда, и она шагнула к девице на кувшинке.
- Гостюшки мои! Развлечение вам! - зычно крикнула та.
Странные дети разбежались, хихикая, и сгрудились за спиной рыженькой предводительницы. И из-под темной воды начали выходить "гостюшки".
Их лица были одинаково темны, пропитанные торфянистой водой, а волосы - пламенеюще рыжими, еще ярче, чем у рыженькой. Кожа походила на пергамент. Конечности, казалось, были лишены костей - настолько они выглядели гибкими, но из-за этого плохо держали "гостюшек". Одежда, черная и заскорузлая, висела на них тряпьем, но поверх этого тряпья у многих тускло отсвечивали драгоценности - грязные, нечищеные, помутневшие, но все же это было настоящее золото и самоцветы. Внезапно до Марины дошло, что она видит трупы.
К горлу подступила тошнота. "В глаза, главное - не смотреть им в глаза", - решила она.
- Экая ты дура, милая, - пожурила ее рыженькая, и Марине вдруг подумалось, что она вовсе не девочка. В голосе у нее звучало что-то очень старческое. - Как же ты живого-то найдешь, коли в глаза не глядеть?
Глаза у "гостюшек" были... отвратительные. Белесые, мутные, безжизненные. К счастью, у многих они просто вытекли, разъеденные болотной жижей, и из глазниц сползала жидкая грязь. Наконец, одна пара глаз показалась Марине вполне человеческой.
- Вот он, - неуверенно сказала она.
- Ой ли? - фыркнула Болотница. - А и правда! Ну, баба, ты и глазастая, спасу нет! А я уж надеялась... Мужики - те все отворачивались да к гостям моим присоединялись, а ты, значит, и сама устояла, и живого нашла. Поди прочь! - завизжала она вдруг, набрасываясь на живого с кулаками. - Вон, уйди с глаз моих, окаянный!
- Колечко, - напомнила Марина, кусая губы, чтобы ее не стошнило прямо в болото.
- А, колечко тебе... А ежели я не отдам?
- А я тебя матом покрою! И перекрещу! - взбесилась Марина. - Я на такую хрень не подписывалась - мертвякам в глаза заглядывать!
Рыженькая залилась хохотом. Болотница на миг оскалилась, но вдруг тоже усмехнулась.
- Говорю же - храбрая. Давай так: ты мне - солнышко, я тебе - колечко, и по рукам. Ну?
- Солнышко? - озадаченно переспросила Марина, и вдруг все глаза обернулись к ее лицу.
Нет. Не к лицу. К ушам.
Отец на день рожденья подарил ей серебряные серьги в виде солнышек.
- По рукам, - сказала Марина, вытаскивая серьги из ушей.
Кольцо, которое легло ей в ладонь, было невероятно тяжелым. Марина его чуть не уронила, но сжала в пальцах, мысленно ругаясь на чем свет стоит.
- А это от меня подарочек, - вдруг сказала рыженькая, и Марина увидела.
***
Генеральская дача.
Музыка. Модная музыка, редкая, заграничная - в универмаге таких пластинок не купишь, даже в ЦУМе, только у фарцовщиков.
Магнитофон импортный.
Красная икра на бутербродах.
Фирменные джинсы.
Красивый юноша - сын кубинского атташе, девушки вокруг него так и вьются, но всерьез заглядываются на бледного, похожего на рыбину, Макса, потому что Макс - тоже сын, но консула ФРГ. Выйдешь за такого - и адью, Совдепия...
Студентка МГИМО.
Студент МГУ.
Аспирант МГУ.
Профессорская дочка - надо бы к ней подкатить как следует, папа - научный руководитель, и кандидатская в кармане. А то, что дочка эта даром никому не нужна - бывает. Свет выключить, да и ладно. А потом, когда станешь кандидатом, а там и доктором, будут молоденькие студенточки - ух!
Еще один студент МГИМО...
Один из студентов вытаскивает пачку "Беломора", с лукавой улыбкой крутит ею возле лица, затем достает папиросы и начинает вытряхивать из них табак. Остальные весело подключаются к забаве.
В воздухе разносится запах жженых ногтей и истерический хохот.
Макс загадочно качает головой: ерунда, мин херц, это ваша русская ерунда, а вот это - шампанское среди всего остального!
Белый порошок высыпается на лист бумаги тонкой дорожкой; Макс зажимает одну ноздрю пальцем, а второй аккуратно всасывает порошок, низко нагнувшись над бумагой.
- О-о-о! - повисает восхищенный стон.
Их уже называют "мажорами" и "золотой молодежью", но вслух о них не говорят. Наша советская молодежь не может быть "мажорами". Просто их родители могут - и хотят - обеспечить им веселую и раздольную жизнь, куда веселее, чем у ребят из семей крестьян, рабочих или учителей. Что в этом плохого? Да ничего, кроме того, что они закинулись уже всем, чем можно и чем нельзя, а в таком состоянии человек способен натворить невесть что...
Аспирант МГУ идет за профессорской дочкой. Дочке нехорошо, и она отправляется на второй этаж - занять генеральскую кровать. Студент МГИМО беспокойно косится на них.
А потом, очень скоро, сквозь рев Мика Джеггера доносится женский визг. Почти никто не обращает на это внимания. Только студент МГИМО бежит наверх - наверх, чтобы оторвать руку, сжимающую девичье горло, чтобы стряхнуть с девичьего тела мужскую тушу, и чтобы обрушить на голову подонка пустую бутылку из-под недавно выпитого шампанского.